Римская альтернатива: Еще одно золото

Нынешнее утро прошло точно также. Старый центурион, проверяющий часовых, только лишь уважительно кивнул, увидев отжимающегося Коммода. Рядом, как всегда, торчал неизменный Максим.

— Марк, друг мой, разомнемся с клинками или лучше поборемся? — Вопрос заставил задуматься. В конце концов, соратник и телохранитель императора предложил борьбу. Как-никак, после известия о смерти родного отца Луций может лишний раз допустить опрометчивость в поединке и, пусть острия мечей будут затуплены, лучше не рисковать...

— Борьба так борьба, — Коммод кивнул и начал стаскивать с себя доспех. В рассветном свете он выглядел слово герой древних мифов — высокий статный красавец, с благородными чертами лица, стройным телом и широкими плечами. И плавными движениями опасного хищника — сняв кирасу, Коммод одним движением перетек в начальную стойку.

Центурион невольно засмотрелся. Он был старым солдатом, многое повидавшим на своем веку и большую часть жизни проведшим в легионе. И сейчас молодой император и его друг, схватившиеся в дружеском поединке, выглядели так, будто сам Марс приложил к ним руку. Мощь, чувствующаяся в каждом их движении, восхищала и завораживала.

"Нам бы таких рекрутов — и германцы подчинились бы уже давно", — мысль в голову вояки пришла сама собой. Вот Максим ошибся и, взмахнув руками, перелетел через Коммода, тяжело рухнув на землю. Сгруппироваться у него не получилось — не дал император. Еще мгновением спустя переместившийся чуть в сторону Коммод легонько стукнул соперника по колену. Если бы он ударил в полную силу, то Марк уже никогда не смог бы ходить.

— Соберись, друг, — император протянул товарищу руку. Тот не спешил ее брать, пытаясь прийти в себя.

— Кха, — наконец, воспользовавшись предложенной помощью, Максим поднялся на ноги.

— Удачный бросок, Луций. Ты был исключительно быстр.

— Оставь эти славословия, Марк. Ты просто ошибся, я увидел и воспользовался. Не больше и не меньше.

Спорить Марк не стал.

— Еще разок?

Ответить Максим не успел — рядом с императорским шатром появился Помпеян. Старый военачальник был гладко выбрит, одет в доспех и выглядел весьма решительно.

— Доброго тебе утра, Тиберий, — поприветствовал Коммод своего полководца. — Уже спешишь на мой совет? Я бы послал за тобой...

— Я хотел бы обсудить вопросы продолжения войны, мой император.

Вместо ответа Коммод кивнул легату на свой шатер, предлагая высказывать свои мысли внутри.

— Пройдем, Тиберий. У меня тоже есть идеи. Возможно, мы найдем решение, устраивающее всех.

— Таких не бывает, мой император. Всегда есть недовольные. Просто потому, что очень часто люди хотят противоположного.

— Ты считаешь, что продолжать войну — необходимо. Таррутений считает иначе, — Коммод уже застегнул на себе пояс с ножнами и вновь вытащил любимый кинжал. — И вы оба правы.

Внутри походного шатра императора было весьма уютно. Не так много вещей напоминало о том, что они находятся в полевом лагере наступающей римской армии. Меха, шелк, выделанная кожа... Коммод не отказывал себе в комфорте, отличаясь этим от своего отца. Нет, при необходимости он с легкостью бы обошелся и без всей этой роскоши, но в данный момент император не видел в аскетизме смысла.

Усевшись на стул и пригласив Помпеяна последовать своему примеру, Луций налил себе в кубок разбавленного лимонного сока.

— Таррутений прав в том, что мы на грани. Казна несет слишком большие потери от этой войны. Ты прав в том, что отсутствие триумфа для нас равнозначно поражению. Чего, естественно, допустить никак нельзя, — в перерывах между рассуждениями Коммод неторопливо опустошал кубок.

— Вы правы. Если мы не победим — мы проиграем. Другого выхода нет. Поэтому мы должны продолжить сражаться, — Помпеян согласно закивал.

Задумавшийся император не обратил на его слова никакого внимания.

— Проблема в том, что нам нужна решительная победа. Но долго вести войну, дабы достичь триумфа, мы не в состоянии. Отсюда вопрос: как нам победить? Точнее, вопрос будет стоять так: как нам победить быстро? Я думал над этим всю ночь, Тиберий. Всю ночь. И вот, что пришло мне в голову. Нам нужно еще несколько легионов здесь. Два или, может, три.

Помпеян снова кивнул, но все-таки возразил:

— У нас нет на это средств, мой император. И нет людей. Мы и так набираем в легионы всякий сброд. Сформировать и вооружить три, даже два новых легиона — это практически невыполнимая сейчас задача. А очередное повышение налогов вызовет бунты в провинциях. И сформированные легионы будут заняты их усмирением... И снова не попадут сюда. Поэтому, мы должны победить тем, что есть сейчас.

Коммод хитро улыбнулся.

— А зачем нам набирать новые легионы? У нас ведь еще много старых...По всей империи. В Галлии, например. Или в Сирии.

— Но Персия...

— А мы не будем забирать оттуда все легионы. Пара когорт отсюда, несколько оттуда, центурия здесь — центурия там... Так мы наберем достаточно сил здесь, не ослабив смертельно наше присутствие на других границах, — Коммод щелкнул пальцами, а затем сжал их в кулак. — А потом мы начнем решительное наступление. И победим.

Помпеян, изначально несколько настороженно отнесшийся к идее императора, подумал, что в принципе рискнуть таким образом можно. В конце концов, прямой и непосредственной угрозы именно сейчас от Персии нет. В Галлии и Британии тоже есть возможность снять некоторое количество солдат.

— Мы уже по максимуму воспользовались перебрасыванием сил... Из Сирии и Британии и так забрали множество солдат. Больше из этого не выжмешь, — после недолгого размышления полководец все еще сомневался.

— Ну, друг мой Тиберий, если даже и не три, то уж два легиона мы с этого получим. В крайнем случае, серьезно ослабим себя в Британии. На недолгий срок.

В шатер заглянул Максим и, дождавшись кивка от Коммода, запустил внутрь Таррутения Патерна.

— А, Таррутений, проходи, мой друг, проходи и присаживайся, — замерший у входа префект благодарно кивнул и прошествовал к столу. — А мы с Тиберием как раз обсуждали, где нам взять дополнительные силы. Дабы сократить времена военных трудностей для нашей любимой империи.

В вычурности слов молодого императора Патерн не запутался и все же заметил, что войну Коммод прекращать не собирается. По крайней мере, вот так сразу. А еще ему очень не понравился тот факт, что Тиберий Помпеян пришел к шатру властителя римского государства раньше него. И, очевидно, успел повлиять на юношу.

— Я еще раз вынужден сказать, мой император, что казна истощена. Нам скоро нечем будет платить солдатам. Воистину, мы не сумеем продержаться еще несколько лет. А набор новых легионов только ускорит крах, никоим образом не решив проблемы, — сдаваться префект все-таки не стал и попытался спасти ситуацию.

— Ох, Таррутений, спасибо за совет. Но я не собираюсь набирать новые легионы. Мне хватит и тех, что уже есть у Рима. А что касается денег... Думаю, наш дорогой Сенат все же должен помочь своим согражданам, ведущим столь тяжелые бои здесь, на границе цивилизованного мира. Думаю, небольшие займы будут восприняты с благодарностью. В конце концов, лучшие граждане империи должны показывать пример всем остальным. Так что, мой добрый друг, в дополнение к организации Игр во славу моего отца, я поручу тебе и эту, столь важную задачу. Сообщи сенаторам о моей просьбе. Убеди их помочь своими кошельками благородному делу.

Патерн, наблюдающий за лицом Коммода, за тем, как спокойно и властно тот практически открытым говорит текстом ему о том, что собирается ограбить Сенат для удовлетворения собственных амбиций, только лишь кивнул. В конце концов, он старался. Теперь судьба мальчишки — вина самого мальчишки и никого больше.

Сам префект прекрасно понимал, как отнесутся сенаторы к просьбе о "займе". Вой будет стоять знатный. И то, что заговор возникнет, было практически неизбежно. Неужели мальчишка этого не понимает? Ну ладно сам Коммод, но ведь Тиберий Помпеян — циничный политикан, опытный солдат — неужели этого не видит он?

И вот тут в голову Патерна пришла следующая мысль, потрясшая его своей очевидностью. Именно. Помпеян прекрасно понимает, что сама угроза даже части их состояний, заставит Сенат принимать меры. Быть может, случится даже и восстание против молодого императора.

Вот только легионы — за него. За Коммода, сына великого Аврелия. А значит, любой мятеж сенаторов подавят. И — как когда-то Нерон — мальчишка отрубит сенаторам голову. А потом заберет их состояния. Обеспечив себе тем самым достаточно средств как для войны, так и для ублажения плебса. Игры — это только первый шаг.

Вспомнив, как относился к боям гладиаторов умерший император, Патерн горько усмехнулся. Какая ирония — в честь доброго и миролюбивого философа будут проливать кровь. Просто, чтобы добиться расположения черни.

И если сенаторы не восстанут открыто, но придумают отравление или убийцу — Помпеяну так будет даже лучше. Просто потому, что тогда он получит власть уже открыто. И резню в Сенате отменять не будет.

Опытный и циничный человек, префект признался себе, что план Тиберия попросту безукоризнен, со всех сторон. Старик действительно хорош, и с ним надо быть настороже. И поддерживать хорошие отношения.

Таррутений Патерн, принявшись заверять императора — и Тиберия Помпеяна — в своей преданности и дружбе, даже и подумать не мог, что эта идея принадлежала вовсе не полководцу, а не достигшему двадцатилетия "мальчишке".

Луций Элий Аврелий Коммод только учился править. И интриговать. Но он всегда был хорошим учеником — и учился весьма быстро. Молодой волк уже умел показывать зубы, пусть этого никто еще пока не видел.

Глава 2

Если бы кто-нибудь мог посмотреть на выстроившиеся перед императором легионы с высоты птичьего полета, то он, безусловно, отметил бы абсолютную ровность рядов, выстроенных будто по линейке, четкость и монолитность солдатских порядков, отдельно стоящих центурионов и знаменосцев... Римская армия, хоть и потрепанная, все еще представляла собою внушительное зрелище.

Невдалеке, метрах в тридцати от первой солдатской шеренги, на могучем вороном жеребце восседал закованный в броню Коммод, горой возвышаясь над окружением. Крашенный в черный цвет пластинчатый доспех, столь же темные волосы, обхваченные широким серебряным обручем, и полная неподвижность властителя Рима делали императора похожим на спустившегося с Олимпа Марса. Хотя, будь Коммод несколько старше и отрасти он бороду, его вполне можно было бы представить и в виде самого Юпитера.

Максим, находясь чуть позади замершего императора, в очередной раз отметил, что сейчас его друг больше похож на персидского катафракта, чем на римского воина. Впрочем, учитывая известную любовь Луция Коммода к лошадям, это было неудивительно.

Вспомнив, с каким выражением лица смотрел на сына великий Марк Аврелий, какой нежностью и добротой лучились его глаза при виде смеющегося сорванца, играющего с лошадьми — Максим даже улыбнулся. Да, веселые были деньки...

Тогда неожиданная страсть к лошадям выздоровевшего Коммода казалась всем милым капризом долго болевшего ребенка. Но уже скоро скептики оказались посрамлены — мальчишка не разлюбил свое занятие и спустя два, и три года. И, при этом, стал гораздо серьезнее, чем до болезни. Стал строже относиться к себе и остальным.

А ведь он только начинал взрослеть. Милый и добрый юноша, он вдруг научился быть жестким и иногда даже жестоким, учился принимать решения и давать команды. Конечно, паренек менялся не только внутренне, но и внешне — тянулся ввысь и раздавался в плечах, на глазах лишаясь подростковой угловатости.

Сложно сказать, что изменялось сильнее — внешность или разум мальчишки. Максим склонялся к последнему варианту. Естественно, это было вполне объяснимо, ведь Коммода учили лучшие из лучших — уж об этом отец-император позаботился. Учили всему — философии и математике, военному делу и искусству управления людьми, механике и даже езде верхом... Поэтому-то никто не удивлялся успехам парня. И они — эти успехи — вызывали у Марка Аврелия только лишь гордость за своего отпрыска, обещающего стать величайшим властителем в истории Рима. И эта гордость разжигала в душе "философа на троне" ту самую теплоту, которая запоминалась абсолютно всем общавшимся с великим императором.

Так или иначе, детское увлечение лошадьми оказалось довольно полезным делом. Сейчас за спиной Коммода замерла в неподвижности сотня преторианцев, облаченных в такие же, как у него, черные доспехи.

Сотня ставших катафрактами прирожденных всадников из разных провинций. Излюбленное детище молодого императора, его главная надежда и основа будущей римской армии, армии нового порядка.

Максим, на правах друга, был одним из немногих посвященных в планы Коммода. Тот с детства был восхищен мощью персидской кавалерии. И хотел создать нечто подобное.

Конечно, он понимал, что это не простая задача. Понимал, что исходного материала для создания качественного кавалериста в Парфии гораздо больше. Больше прирожденных всадников, больше годящихся для боя коней... Но Римская империя была не таким уж и маленьким государством — и в ней тоже имелись области, предрасположенные к коневодству. Иллирия, Нумидия — и теперь еще и Сарматия. Идущая уже долгие годы война с маркоманнами и их союзниками помимо всего прочего должна была дать Риму еще одну провинцию с населением, годящимся для создания по-настоящему сильной кавалерии.

Коммод планировал в дополнение к легионам создать, может и не самое многочисленное, но отменно обученное и прекрасно вооруженное кавалерийское войско. Свою личную армию, резерв — эдаких триариев на новый лад, применяемых тогда и там, где важно не только (и не столько) количество войск, но и их качество.

Первые шаги на этом пути император уже сделал и весьма успешно — доказательством чего была та сотня, что сейчас расположилась за его спиной.

— Мой отец мертв, — громкий голос Коммода прервал размышления Максима. — Он умер здесь, на границе, сражаясь с варварами во имя империи. Он бился рядом с нами. Бился, чтобы наши земли не знали грабежа. Бился, чтобы обезопасить наши дома, наших сыновей и жен. Бился, чтобы Рим процветал.

Император сделал паузу. И в эту же секунду, словно повинуясь неслышному сигналу, легионы ударили по щитам.

— Я — сын своего отца. И я не предам его память. Я не предам память павших в боях солдат, храбро сражавшихся под знаменами великого Аврелия. Я буду сражаться, как сражался мой отец, как сражались наши братья — и добьюсь победы. Или паду, если это будет нужно богам, — Коммод вытащил из ножен клинок. Сверкающая на Солнце полоса стали в его руке казалась молнией Юпиитера. И снова легионы ударили по щитам. — Мы все устали. Устали биться, день за днем и месяц за месяцем. Но мы — надежда римского народа.

С каждым предложением Коммод повышал голос. Он почти кричал.

— Мы те, кто стеной стоит на пути варварства и беззакония. Мы те, кто несет свет цивилизации. И мы — не сдадимся. Как не сдался Сципион. Как не сдался Цезарь. Как не сдался Траян. Мы — победим. Потому что мы — римляне!