Римская альтернатива: Еще одно золото

Пролог

Старый император умирал. Умирал, оставляя великую империю в один из самых, наверное, важных моментов ее истории — один из тех, когда воля властителя определяет, быть государству триумфатором или побежденным.

Империя вела войну. Войну тяжелую, высасывающую из казны деньги со скоростью лесного пожара — но войну нужную, войну необходимую. Лимес — укрепленную границу Римского государства — жизненно необходимо было отодвинуть подальше, дабы варварские вторжения более не могли угрожать центральным провинциям.

Маркоманны, сарматы и их союзники были обязаны проиграть и подчиниться, став еще одним пунктом в длинном списке покоренных квиритами народов. И пусть они этого еще не знали, но именно их поражение могло стать тем фундаментом, утвердившись на котором Рим стал бы попросту непобедим.

Умирающий император, "отец отечества", как называл его сенат, это понимал. Понимал всю необходимость завершения этой тяжелой войны. Завершения победой, триумфом, никак не беззубым миром. И ничто не терзало его сердце сильнее, чем осознание того, что он бросает государство в такой важный момент.

Марк Аврелий оставлял империю сыну, молодому и неопытному Луцию Коммоду. И, пусть тот и был умен не по годам, нравился народу, легионам и даже многим сенаторам, Марк боялся, что сын не сумеет победить искушения той огромной власти, что вскоре ему достанется. Нет, отец верил в него, верил в то, что верные соратники помогут парню справиться — но нет-нет, да и закрадывался в душу властителя великого государства червячок сомнения и страха. Что, если Луций не преуспеет в борьбе с собственными страстями и слабостями? Что же тогда ждет империю?

Ведь сенат не хочет вести войну. Не хочет давать на нее деньги — совершенно демонстративно не обращая внимания на действия самого императора. Даже когда он продавал золотую посуду из собственного дворца, сенаторы не дали на войну ни песчинки золота...

Сумеет ли Коммод то, что не удалось его отцу? Сумеет ли как-то обойти цинизм и наглость сенаторов, победить в войне и не стать при этом тираном?

Будучи одним из ярчайших представителей стоицизма, "стоиком до мозга костей", Марк Аврелий верил в то, что всякие причины успехов и неудач следует искать в себе самом. В своих ошибках, деяниях, мыслях. Но в этот самый момент, на смертном одре, на пороге самой, что ни на есть, неизвестности, в момент страха и ужаса, он проиграл борьбу самому себе и взмолился всем известным ему богам, прося их помощи и покровительства. Взмолился так яростно, так истово, так искренне, как только может это делать столь великий человек.

Старый император умирал. Умирал, не зная, что будет с империей, служению которой он отдал всю свою жизнь и все свои силы. Умирал, не зная, услышаны ли его мольбы.

"Философ на троне" понятия не имел, что история изменилась задолго до этого момента.

Глава 1

Луций Элий Аврелий Коммод, ставший властителем огромного государства всего-то в девятнадцать лет, узнал о смерти отца достаточно быстро — уже через несколько дней — и принял эту истинно печальную весть достойно, как и полагается настоящему римлянину, благородному сыну благородного отца.

Друг и соратник молодого императора, Марк Сергий Максим, будучи старше всего-то на два года, ледяному спокойствию римского владыки ничуть не удивился. Коммод с детства, лет эдак с десяти отличался необычайным умом, хладнокровием и силой характера. Видимо, "благословение Юпитера" наложило свою тень.

Немногим была известна та история, но Марк оставался одним из тех людей, кто знал ее достаточно неплохо, поскольку его отец был одним из самых близких людей великого Аврелию.

Мальчишкой, Коммод поругался с одним из своих греческих наставников и выбежал из дома во двор, под дождь. О чем они спорили, Максим не знал, но то, что в тот день бушевала гроза, и будущего властителя империи ударило молнией, было весьма распространенной информацией. Интересно другое — Коммод выжил, хоть и провалялся в постели почти месяц, странно бредя и разговаривая на неизвестных никому языках.

А потом, в один прекрасный солнечный день очнулся от своего полусна и встал. Встал другим человеком. Пообщался со "знанием". Так свой болезненный опыт назвал десятилетний ребенок. И первое время он вел себя довольно странно, из разговорчивого мальчишки превратившись в серьезного юношу.

Как бы то ни было, радости Аврелия не было пределов — ибо многие из его детей умирали от болезней и несчастий. Любовь его к сыну только выросла, чем Коммод и не преминул воспользоваться.

Парнишка, ставший настоящим любителем лошадей, требовал себе не маленьких римских лошадок — но нисейских коней из далекой Персии, красавцев, носящих на себе катафрактов. И, несмотря на огромные цены, получал желаемое. Всего через несколько лет юноша был обладателем нескольких стремительно растущих конезаводов, приносящих неплохие деньги.

Впрочем, конезаводы были не единственным увлечением парня, и другие его задумки и предприятия выглядели весьма неплохо — если и хуже конезаводов, то не намного. Так он демонстрировал отцу, что на уроках слушал наставников более чем внимательно и его образование вполне достойно сына императора.

Доказывая это самым разным образом — не только разводя коней или управляя поместьями — Луций попробовал себя и в философии и науке, высказав несколько воистину интересных дополнений к теории движения планет, объясняющих смену дня и ночи и следование зимы за летом. Более того, на этом молодой мыслитель не остановился и создал целую систему исчисления, которую назвал "позиционной". Она была настолько стройна и удобна, настолько сложна и проста одновременно, что до невозможности восхитила Аврелия и мигом породила целую бурю споров в академических кругах римских мыслителей.

Коммод так растрогал этим отца, прозванного "философом на троне", что получил от него титул соправителя — а ведь на тот момент парнишке было-то всего лишь шестнадцать лет... Воистину, уже тогда в юноше можно было разглядеть признак будущего величия и увидеть черты таких титанов, как Август или Цезарь.

Как бы то ни было, известие о смерти отца настигло его в войсках, ведущих тяжелые бои. Германцы сражались из последних сил, но и римская армия была истощена. Империя находилась в очень тяжелой ситуации — по провинциям прокатилась чума, налоговые поступления падали, в армию пришлось набирать уже и гладиаторов, и даже рабов... Народ устал, причем не только простой — элита устала не меньше. Всё, буквально всё кричало о том, что надо заканчивать эту войну как можно скорее.

— Сенат считает, что нам следует срочно заключить с германцами мир, — посланник римской аристократии, один из влиятельнейших людей империи, префект Таррутений Патерн склонил голову. — Мы истощены, провинции волнуются и того и гляди начнут восставать.

Префект прибыл в войска удивительно быстро — казалось, в Риме о смерти Аврелия узнали чуть ли не быстрее, чем в Маркоманнии.

Коммод выслушал Патерна стоя. Но смотрел на небеса. Там в вышине парил орел, и именно за его полетом следовал взгляд Луция. За последние полчаса он не проронил ни слова.

— Мы попросту не можем далее сражаться, мой император, — Таррутений был сама любезность. — Нам надо заключить мир, пока Рим еще может сражаться. Так мы получим больше.

Вместо ответа Коммод извлек из ножен на поясе длинный кинжал, с которым не расставался практически никогда, и начал его подбрасывать, каждый раз ловя за рукоятку.

Патерн, чувствуя себя все более неловко — молчание затягивалось — недоуменно оглянулся, пытаясь найти поддержку у окружающих.

— Мой добрый друг Тиберий, что скажешь ты об этом, несомненно, интересном предложении? — Префекта не обманул добрый голос молодого правителя. Долгие годы общения с сенаторами научили его слышать самые незаметные намеки. Император был недоволен.

— Я. Считаю. Это. Изменой, — Тиберий Клавдий Помпеян, один из лучших военачальников Марка Аврелия, лишь из-за интриг борющихся между собою группировок не ставший преемником императора, произнес эту фразу как приговор. Он яростно мотнул головой и сжал руку в кулак, всем своим видом демонстрируя несогласие.

— Изменой? — в голосе Коммода послышалось удивление. Он даже повернулся к стоящему рядом полководцу.

— На грани измены, — поправился старый генерал. — Мы почти победили. Еще два, может три года — и они не смогут более сражаться. И это в самом худшем для нас случае.

— Если только мы не падем раньше, — префект не собирался сдаваться так просто. В конце концов, от успеха этого мероприятия зависело очень многое в римских раскладах. — Несомненно, наши легионы сильны. Но нам нужна передышка. Еще три года такой войны — и Рим не выдержит. Уже сейчас многие провинции на грани бунта. Я боюсь даже представить себе, что может произойти, если мы... Вы, мой император, не остановите этот кошмар.

То, как Таррутений Патерн произнес "Вы" сделало бы честь любому актеру. Будучи опытным политиком, он знал, как оттенками голоса передать восхищение, тревогу и мольбу одновременно. И был уверен, что Коммод поддастся его убеждениям.

Самого императора префект за серьезного противника не считал. Мальчишка — он и есть мальчишка. Вот Помпеян — это гораздо хуже. Опытный и авторитетный вояка мог выпить немало крови. Но и конфликтовать с ним префект не хотел и не собирался.

— А как считаешь ты, Марк, — Коммод повернулся к Максиму и склонил голову, словно жаждал услышать ответ от своего друга и телохранителя.

Марк не ожидал вопроса. Нет, у него было свое мнение — но он не ждал, что оно заинтересует правителя вот так публично, пусть даже тот и был ему другом детства... Однако, вопрос прозвучал, и сейчас несколько взоров прожигали парня насквозь.

Глубоко вдохнув, Максим начал говорить.

— Луций, ты знаешь мою позицию. Я скажу то, что думаю, даже если тебе или кому-то это не понравится. Или промолчу.

Коммод кивнул. На самом деле, за такой вот взгляд на жизнь он особенно ценил своего товарища. Тот не бросал пыль в глаза, говорил как есть — и порою это было очень полезно.

— Я знаю, друг. Говори.

— Мы деремся с варварами уже не первый год. На самом деле, эта война — одна из тяжелейших в истории Рима. Мы деремся с сильным, смелым и умелым врагом. И мы — побеждаем, — после этих слов настороженный и жесткий взгляд Помпеяна, смотревшего на Марка с подозрением, смягчился. А вот в глазах префекта мелькнула ненависть. Мелькнула — и пропала. Никто не обратил на это внимания. Зря.

— Если мы остановимся сейчас, в нескольких шагах от победы — мы проиграем. Поскольку это будет значить, что все наши жертвы были напрасны. Если же Рим проявит твердость — я уверен в нашей победе, — Марк замолк на несколько секунд. Затем усмехнулся и развел руками:

— В конце концов, это же варвары. Мы что, отступим перед ними?

Патерн, видя, что Коммод согласно кивает головой, поспешил вмешаться:

— Это не поражение!!! Мы просто передохнем, а затем все равно получим свое! Нет никакого смысла завершать все это сейчас!

— Есть! — Тиберий не собирался оставаться в стороне от спора. Громыхнув доспехом, он врезал кулаком по столу. — Мы уже строим здесь крепости. Провинции Маркоманния и Сарматия скоро станут реальностью. Надо просто дожать...

— Это не "просто дожать"! — префект перебил генерала. — На какие деньги мы будем вести эту войну еще три года?! На какие, скажите мне, деньги? На ваши, Тиберий? Казна пуста!

— Так, быть может, сенаторы помогут ее наполнить? — вкрадчиво поинтересовался Коммод. И, хотя свой вопрос он задал очень негромко, прозвучал тот подобно громовому раскату. — В конце концов, можно считать это весьма патриотичным и выгодным вложением...

Патерн, на секунду потерявший над собою контроль, с ужасом подумал, что именно этого в Риме и боялись больше всего. Марк Аврелий, "добрый император", "отец отечества", "философ на троне" — он избегал легких и простых путей. Он стал портить монету, переплавлял золотую посуду из своих дворцов, назначал специальных ответственных за сбор налогов в провинциях... Но не трогал состояния сенаторов и магнатов. Он их уважал. Коммод... Коммод еще юноша — и как любой юноша радикален. Если ему будет не хватать денег, он возьмет их там, где найдет, где будет удобнее и быстрее. И где же в Римской империи есть такое место? Сенат приходит на ум первым, не так ли?

Тем не менее, Патерн был опытным политиком, и, понимал, что пытаться переубедить молодого императора сейчас можно даже и не пытаться. Тот уступать не будет — это же первое его решение, да еще и принятое публично, и он в любом случае, просто из мальчишеского упрямства, откажется менять свое мнение. Значит, надо пойти в обход. Согласиться на частичное продолжение войны, отложить решение на чуть более позднее время, и только после этого попробовать снова воздействовать на мальчишку. Ну а если он будет противиться... Что ж, всегда есть вероятность несчастья. Смертельного.

Правда, последнее префекта пугало до дрожи. Сын Аврелия был компромиссной фигурой для многочисленных клик, борющихся за власть. Это прекрасно понимал старый император — потому-то всерьез никто и не возражал против мальчишки на троне. Коммод устраивал все стороны. Но если его убрать... Может случиться все, что угодно. Вплоть до гражданской войны.

Как бы то ни было, сейчас у Патерна особенного выбора не находилось.

— Как мне кажется, мой император, в любом случае, прежде чем решать вопросы войны, нам следует решить вопросы мира. Наш долг состоит в том, чтобы достойно проводить вашего отца. Рим и империя истинно скорбят по столь великому и благородному мужу.

Коммод неопределенно кивнул. Префект вздохнул, изображая глубокую печаль.

— Я полагаю, вы должны вернуться в Рим...

— Нет, — решительный ответ императора, даже не давшего Патерну закончить предложение, удивил всех. — Мое место — в войсках. Легионы также скорбят по моему отцу. Они сражались вместе с ним и заслужили видеть, как я скорблю вместе с ними. Рим подождет.

"Достойный ход, — Марк и Тиберий подумали практически одно и то же. — Этим самым он увеличит свою популярность в легионах, и покажет народу, что даже под таким удобным предлогом не бросит свой пост... И этим заработает уважение плебса..."

— Но часть пленных, захваченных в последних боях, будет отправлена в Город. Пусть в амфитеатре Флавиев проведут Игры. Пусть варвары проливают свою кровь.

"Собственно, не только уважение — но и любовь плебса", — закончил мысль Марк.

— Мой господин, — в шатер Коммода бочком протиснулся солдат. В руках он держал свернутый свиток. — Срочное послание...

— От Антемия, — Тиберий уже отобрал свиток у солдата и, мельком взглянув на печать, передал его императору.

Коммод, приняв свиток, пробежал его глазами, а затем, подняв голову, попросил всех оставить его.

— Мне нужно время для размышлений. Мы продолжим беседу завтра утром.

* * *

День молодого императора последние годы начинался абсолютно одинаково. Коммод просыпался незадолго до первых лучей Солнца, обливался холодной водой и выпивал стакан воды. Некоторое время посвящал дыхательным упражнениям, после которых час или полтора разминался.

Нынешнее утро прошло точно также. Старый центурион, проверяющий часовых, только лишь уважительно кивнул, увидев отжимающегося Коммода. Рядом, как всегда, торчал неизменный Максим.

— Марк, друг мой, разомнемся с клинками или лучше поборемся? — Вопрос заставил задуматься. В конце концов, соратник и телохранитель императора предложил борьбу. Как-никак, после известия о смерти родного отца Луций может лишний раз допустить опрометчивость в поединке и, пусть острия мечей будут затуплены, лучше не рисковать...

— Борьба так борьба, — Коммод кивнул и начал стаскивать с себя доспех. В рассветном свете он выглядел слово герой древних мифов — высокий статный красавец, с благородными чертами лица, стройным телом и широкими плечами. И плавными движениями опасного хищника — сняв кирасу, Коммод одним движением перетек в начальную стойку.

Центурион невольно засмотрелся. Он был старым солдатом, многое повидавшим на своем веку и большую часть жизни проведшим в легионе. И сейчас молодой император и его друг, схватившиеся в дружеском поединке, выглядели так, будто сам Марс приложил к ним руку. Мощь, чувствующаяся в каждом их движении, восхищала и завораживала.

"Нам бы таких рекрутов — и германцы подчинились бы уже давно", — мысль в голову вояки пришла сама собой. Вот Максим ошибся и, взмахнув руками, перелетел через Коммода, тяжело рухнув на землю. Сгруппироваться у него не получилось — не дал император. Еще мгновением спустя переместившийся чуть в сторону Коммод легонько стукнул соперника по колену. Если бы он ударил в полную силу, то Марк уже никогда не смог бы ходить.

— Соберись, друг, — император протянул товарищу руку. Тот не спешил ее брать, пытаясь прийти в себя.

— Кха, — наконец, воспользовавшись предложенной помощью, Максим поднялся на ноги.

— Удачный бросок, Луций. Ты был исключительно быстр.

— Оставь эти славословия, Марк. Ты просто ошибся, я увидел и воспользовался. Не больше и не меньше.

Спорить Марк не стал.

— Еще разок?

Ответить Максим не успел — рядом с императорским шатром появился Помпеян. Старый военачальник был гладко выбрит, одет в доспех и выглядел весьма решительно.

— Доброго тебе утра, Тиберий, — поприветствовал Коммод своего полководца. — Уже спешишь на мой совет? Я бы послал за тобой...

— Я хотел бы обсудить вопросы продолжения войны, мой император.

Вместо ответа Коммод кивнул легату на свой шатер, предлагая высказывать свои мысли внутри.

— Пройдем, Тиберий. У меня тоже есть идеи. Возможно, мы найдем решение, устраивающее всех.

— Таких не бывает, мой император. Всегда есть недовольные. Просто потому, что очень часто люди хотят противоположного.

— Ты считаешь, что продолжать войну — необходимо. Таррутений считает иначе, — Коммод уже застегнул на себе пояс с ножнами и вновь вытащил любимый кинжал. — И вы оба правы.

Внутри походного шатра императора было весьма уютно. Не так много вещей напоминало о том, что они находятся в полевом лагере наступающей римской армии. Меха, шелк, выделанная кожа... Коммод не отказывал себе в комфорте, отличаясь этим от своего отца. Нет, при необходимости он с легкостью бы обошелся и без всей этой роскоши, но в данный момент император не видел в аскетизме смысла.

Усевшись на стул и пригласив Помпеяна последовать своему примеру, Луций налил себе в кубок разбавленного лимонного сока.

— Таррутений прав в том, что мы на грани. Казна несет слишком большие потери от этой войны. Ты прав в том, что отсутствие триумфа для нас равнозначно поражению. Чего, естественно, допустить никак нельзя, — в перерывах между рассуждениями Коммод неторопливо опустошал кубок.

— Вы правы. Если мы не победим — мы проиграем. Другого выхода нет. Поэтому мы должны продолжить сражаться, — Помпеян согласно закивал.

Задумавшийся император не обратил на его слова никакого внимания.

— Проблема в том, что нам нужна решительная победа. Но долго вести войну, дабы достичь триумфа, мы не в состоянии. Отсюда вопрос: как нам победить? Точнее, вопрос будет стоять так: как нам победить быстро? Я думал над этим всю ночь, Тиберий. Всю ночь. И вот, что пришло мне в голову. Нам нужно еще несколько легионов здесь. Два или, может, три.

Помпеян снова кивнул, но все-таки возразил:

— У нас нет на это средств, мой император. И нет людей. Мы и так набираем в легионы всякий сброд. Сформировать и вооружить три, даже два новых легиона — это практически невыполнимая сейчас задача. А очередное повышение налогов вызовет бунты в провинциях. И сформированные легионы будут заняты их усмирением... И снова не попадут сюда. Поэтому, мы должны победить тем, что есть сейчас.

Коммод хитро улыбнулся.

— А зачем нам набирать новые легионы? У нас ведь еще много старых...По всей империи. В Галлии, например. Или в Сирии.

— Но Персия...

— А мы не будем забирать оттуда все легионы. Пара когорт отсюда, несколько оттуда, центурия здесь — центурия там... Так мы наберем достаточно сил здесь, не ослабив смертельно наше присутствие на других границах, — Коммод щелкнул пальцами, а затем сжал их в кулак. — А потом мы начнем решительное наступление. И победим.

Помпеян, изначально несколько настороженно отнесшийся к идее императора, подумал, что в принципе рискнуть таким образом можно. В конце концов, прямой и непосредственной угрозы именно сейчас от Персии нет. В Галлии и Британии тоже есть возможность снять некоторое количество солдат.

— Мы уже по максимуму воспользовались перебрасыванием сил... Из Сирии и Британии и так забрали множество солдат. Больше из этого не выжмешь, — после недолгого размышления полководец все еще сомневался.

— Ну, друг мой Тиберий, если даже и не три, то уж два легиона мы с этого получим. В крайнем случае, серьезно ослабим себя в Британии. На недолгий срок.

В шатер заглянул Максим и, дождавшись кивка от Коммода, запустил внутрь Таррутения Патерна.

— А, Таррутений, проходи, мой друг, проходи и присаживайся, — замерший у входа префект благодарно кивнул и прошествовал к столу. — А мы с Тиберием как раз обсуждали, где нам взять дополнительные силы. Дабы сократить времена военных трудностей для нашей любимой империи.

В вычурности слов молодого императора Патерн не запутался и все же заметил, что войну Коммод прекращать не собирается. По крайней мере, вот так сразу. А еще ему очень не понравился тот факт, что Тиберий Помпеян пришел к шатру властителя римского государства раньше него. И, очевидно, успел повлиять на юношу.

— Я еще раз вынужден сказать, мой император, что казна истощена. Нам скоро нечем будет платить солдатам. Воистину, мы не сумеем продержаться еще несколько лет. А набор новых легионов только ускорит крах, никоим образом не решив проблемы, — сдаваться префект все-таки не стал и попытался спасти ситуацию.

— Ох, Таррутений, спасибо за совет. Но я не собираюсь набирать новые легионы. Мне хватит и тех, что уже есть у Рима. А что касается денег... Думаю, наш дорогой Сенат все же должен помочь своим согражданам, ведущим столь тяжелые бои здесь, на границе цивилизованного мира. Думаю, небольшие займы будут восприняты с благодарностью. В конце концов, лучшие граждане империи должны показывать пример всем остальным. Так что, мой добрый друг, в дополнение к организации Игр во славу моего отца, я поручу тебе и эту, столь важную задачу. Сообщи сенаторам о моей просьбе. Убеди их помочь своими кошельками благородному делу.

Патерн, наблюдающий за лицом Коммода, за тем, как спокойно и властно тот практически открытым говорит текстом ему о том, что собирается ограбить Сенат для удовлетворения собственных амбиций, только лишь кивнул. В конце концов, он старался. Теперь судьба мальчишки — вина самого мальчишки и никого больше.

Сам префект прекрасно понимал, как отнесутся сенаторы к просьбе о "займе". Вой будет стоять знатный. И то, что заговор возникнет, было практически неизбежно. Неужели мальчишка этого не понимает? Ну ладно сам Коммод, но ведь Тиберий Помпеян — циничный политикан, опытный солдат — неужели этого не видит он?

И вот тут в голову Патерна пришла следующая мысль, потрясшая его своей очевидностью. Именно. Помпеян прекрасно понимает, что сама угроза даже части их состояний, заставит Сенат принимать меры. Быть может, случится даже и восстание против молодого императора.

Вот только легионы — за него. За Коммода, сына великого Аврелия. А значит, любой мятеж сенаторов подавят. И — как когда-то Нерон — мальчишка отрубит сенаторам голову. А потом заберет их состояния. Обеспечив себе тем самым достаточно средств как для войны, так и для ублажения плебса. Игры — это только первый шаг.

Вспомнив, как относился к боям гладиаторов умерший император, Патерн горько усмехнулся. Какая ирония — в честь доброго и миролюбивого философа будут проливать кровь. Просто, чтобы добиться расположения черни.

И если сенаторы не восстанут открыто, но придумают отравление или убийцу — Помпеяну так будет даже лучше. Просто потому, что тогда он получит власть уже открыто. И резню в Сенате отменять не будет.

Опытный и циничный человек, префект признался себе, что план Тиберия попросту безукоризнен, со всех сторон. Старик действительно хорош, и с ним надо быть настороже. И поддерживать хорошие отношения.

Таррутений Патерн, принявшись заверять императора — и Тиберия Помпеяна — в своей преданности и дружбе, даже и подумать не мог, что эта идея принадлежала вовсе не полководцу, а не достигшему двадцатилетия "мальчишке".

Луций Элий Аврелий Коммод только учился править. И интриговать. Но он всегда был хорошим учеником — и учился весьма быстро. Молодой волк уже умел показывать зубы, пусть этого никто еще пока не видел.

Глава 2

Если бы кто-нибудь мог посмотреть на выстроившиеся перед императором легионы с высоты птичьего полета, то он, безусловно, отметил бы абсолютную ровность рядов, выстроенных будто по линейке, четкость и монолитность солдатских порядков, отдельно стоящих центурионов и знаменосцев... Римская армия, хоть и потрепанная, все еще представляла собою внушительное зрелище.

Невдалеке, метрах в тридцати от первой солдатской шеренги, на могучем вороном жеребце восседал закованный в броню Коммод, горой возвышаясь над окружением. Крашенный в черный цвет пластинчатый доспех, столь же темные волосы, обхваченные широким серебряным обручем, и полная неподвижность властителя Рима делали императора похожим на спустившегося с Олимпа Марса. Хотя, будь Коммод несколько старше и отрасти он бороду, его вполне можно было бы представить и в виде самого Юпитера.

Максим, находясь чуть позади замершего императора, в очередной раз отметил, что сейчас его друг больше похож на персидского катафракта, чем на римского воина. Впрочем, учитывая известную любовь Луция Коммода к лошадям, это было неудивительно.

Вспомнив, с каким выражением лица смотрел на сына великий Марк Аврелий, какой нежностью и добротой лучились его глаза при виде смеющегося сорванца, играющего с лошадьми — Максим даже улыбнулся. Да, веселые были деньки...

Тогда неожиданная страсть к лошадям выздоровевшего Коммода казалась всем милым капризом долго болевшего ребенка. Но уже скоро скептики оказались посрамлены — мальчишка не разлюбил свое занятие и спустя два, и три года. И, при этом, стал гораздо серьезнее, чем до болезни. Стал строже относиться к себе и остальным.

А ведь он только начинал взрослеть. Милый и добрый юноша, он вдруг научился быть жестким и иногда даже жестоким, учился принимать решения и давать команды. Конечно, паренек менялся не только внутренне, но и внешне — тянулся ввысь и раздавался в плечах, на глазах лишаясь подростковой угловатости.

Сложно сказать, что изменялось сильнее — внешность или разум мальчишки. Максим склонялся к последнему варианту. Естественно, это было вполне объяснимо, ведь Коммода учили лучшие из лучших — уж об этом отец-император позаботился. Учили всему — философии и математике, военному делу и искусству управления людьми, механике и даже езде верхом... Поэтому-то никто не удивлялся успехам парня. И они — эти успехи — вызывали у Марка Аврелия только лишь гордость за своего отпрыска, обещающего стать величайшим властителем в истории Рима. И эта гордость разжигала в душе "философа на троне" ту самую теплоту, которая запоминалась абсолютно всем общавшимся с великим императором.

Так или иначе, детское увлечение лошадьми оказалось довольно полезным делом. Сейчас за спиной Коммода замерла в неподвижности сотня преторианцев, облаченных в такие же, как у него, черные доспехи.

Сотня ставших катафрактами прирожденных всадников из разных провинций. Излюбленное детище молодого императора, его главная надежда и основа будущей римской армии, армии нового порядка.

Максим, на правах друга, был одним из немногих посвященных в планы Коммода. Тот с детства был восхищен мощью персидской кавалерии. И хотел создать нечто подобное.

Конечно, он понимал, что это не простая задача. Понимал, что исходного материала для создания качественного кавалериста в Парфии гораздо больше. Больше прирожденных всадников, больше годящихся для боя коней... Но Римская империя была не таким уж и маленьким государством — и в ней тоже имелись области, предрасположенные к коневодству. Иллирия, Нумидия — и теперь еще и Сарматия. Идущая уже долгие годы война с маркоманнами и их союзниками помимо всего прочего должна была дать Риму еще одну провинцию с населением, годящимся для создания по-настоящему сильной кавалерии.

Коммод планировал в дополнение к легионам создать, может и не самое многочисленное, но отменно обученное и прекрасно вооруженное кавалерийское войско. Свою личную армию, резерв — эдаких триариев на новый лад, применяемых тогда и там, где важно не только (и не столько) количество войск, но и их качество.

Первые шаги на этом пути император уже сделал и весьма успешно — доказательством чего была та сотня, что сейчас расположилась за его спиной.

— Мой отец мертв, — громкий голос Коммода прервал размышления Максима. — Он умер здесь, на границе, сражаясь с варварами во имя империи. Он бился рядом с нами. Бился, чтобы наши земли не знали грабежа. Бился, чтобы обезопасить наши дома, наших сыновей и жен. Бился, чтобы Рим процветал.

Император сделал паузу. И в эту же секунду, словно повинуясь неслышному сигналу, легионы ударили по щитам.

— Я — сын своего отца. И я не предам его память. Я не предам память павших в боях солдат, храбро сражавшихся под знаменами великого Аврелия. Я буду сражаться, как сражался мой отец, как сражались наши братья — и добьюсь победы. Или паду, если это будет нужно богам, — Коммод вытащил из ножен клинок. Сверкающая на Солнце полоса стали в его руке казалась молнией Юпиитера. И снова легионы ударили по щитам. — Мы все устали. Устали биться, день за днем и месяц за месяцем. Но мы — надежда римского народа.

С каждым предложением Коммод повышал голос. Он почти кричал.

— Мы те, кто стеной стоит на пути варварства и беззакония. Мы те, кто несет свет цивилизации. И мы — не сдадимся. Как не сдался Сципион. Как не сдался Цезарь. Как не сдался Траян. Мы — победим. Потому что мы — римляне!

— Слава императору! — крикнул кто-то из центурионов.

— СЛАВА! — единым выдохом отозвались легионы.

Таррутений Патерн, издалека наблюдая за этой картиной, только лишь пожал плечами. Он и без этого представления прекрасно осознавал, что сейчас легионы любят Коммода. Но будут ли они также любить своего императора через год или два? Тот еще вопрос. Здесь, на границе империи, во время тяжелой войны, ободряющих слов было явно недостаточно. На сколько их еще хватит? На месяц? На два? На полгода? Любой более-менее разбирающийся в военном деле человек с легкостью докажет, что победа вовсе не так уж и близка. И, рано или поздно, солдатам это надоест.

Но сейчас Коммод слишком популярен в войсках — даже полный идиот это поймет, стоит ему взглянуть на лица легионеров.

Префект Рима, Таррутений Патерн, поправив плащ, повернул коня и направил его в сторону виднеющейся недалеко дороги. Пришло время отправляться в Город — здесь же его миссия была закончена. Сенаторов "порадуют" известия о персональных сборах для казны. Предстояло обдумать линию своего поведения — как и с кем разговаривать. В конце концов, некоторые шансы у Сената еще оставались.

Уже подъезжая к дороге, Патерн услышал позади еще один торжествующий выкрик легионов. Ораторствовать Коммод тоже уже научился.

* * *

Смерть великого Аврелия и переход императорского трона его молодому сыну в Риме были восприняты достаточно спокойно. Простой народ ждал от своего нового правителя улучшения экономической ситуации, изрядно подпорченной все никак не заканчивающейся войной, ну а сенаторы и магнаты находились в твердом убеждении, что Коммод продолжит традицию своего отца и трогать их не будет.

И потому вести, принесенные префектом, стали здесь настоящим шоком. Сенат никак не мог поверить, что ему смеют настолько нагло и цинично угрожать, не боятся грабить практически публично и столь бесстыже унижать. И, главное, кто? Мальчишка, получивший трон только лишь милостью компромисса? Причем получивший его мгновение назад?

Люди, еще вчера считавшие, что война фактически позади, были возмущены и даже разгневаны. Учитывая популярность молодого императора в легионах и его отсутствие в Риме, шансы избежать поборов оказывались минимальны. И чувство бессилия приводило их в бешенство.

Патерн же, сообщив сенаторам "просьбу" об "инвестициях" и о "добровольных" займах, едва ли не сразу же после этого сделал в казну большое пожертвование. Пару раз выступил с громкими патриотичными речами, публично пообещал дать казне еще денег (пусть на этот раз взаймы) и восхвалял Коммода везде, где его только могла слышать толпа.

При этом в личных беседах с разгневанными сенаторами и просто богатыми людьми, он совершенно не стеснялся высказывать некие "сомнения" в правильности продолжения войны. И "выражал сожаление" по поводу новой денежной нагрузки на состоятельных граждан.

Ясное дело, поднаторевшие в интригах и ораторском искусстве сенаторы умели читать между строк и понимать скрытые смыслы. То, что префект не слишком доволен решением императора становилось для них очевидным и вызывало соответствующую реакцию...

Заговора еще не было — что и не удивительно, времени прошло-то всего чуть-чуть — но недовольный ропот становился все громче. И злее.

Патерн, однако, идиотизмом не страдал, прекрасно осознавая, что Коммод (или дергающий за ниточки Тиберий) только и ждет момента. Стоит сформироваться хоть какой-то более-менее серьезной идее по его устранению — соглядатаи донесут. После чего бунтовщиков перережут, их имущество изымут в казну — и остальная часть Сената даже и пикнуть не рискнет.

В последнем Патерн был более чем уверен — в конце концов, он за много лет узнал своих коллег более чем неплохо.

Даже и самые храбрые из сенаторов не рискнут выступить открыто, не имея за спиной решающего преимущества. Учитывая легионы императора, ни о каком преимуществе говорить не приходится. Да и плебеи не особенно поймут — почему их налогами душить ради Родины можно, а богатеев — нет? Так что и с этой стороны Коммод в выигрыше. Тем более что озаботился устроить Игры. И пусть с хлебом в Риме определенные проблемы, зато вопрос относительно зрелищ Коммод уже решил. На какое-то время...

Естественно, префект был не один такой умный — в некоторых беседах еще несколько человек высказали подобные мысли. Не напрямую, понятное дело.

Через несколько недель осторожного прощупывания настроений некоторых сенаторов и просто богатых людей, у Патерна сформировался план действий.

— Ты уверен, Таррутений, что уговорить мальчишку оставить войну — невозможно? — нынешний собеседник Патерна, его ближайший коллега, сопрефект претория Тигидий Перенн задал этот вопрос не просто так. Ему не хотелось рисковать существующим положением без серьезных оснований. Одно дело, если Коммод в принципе не согласен на мирное решение вопроса с маркоманнами. И совсем другое — если шанс есть.

— Более чем. Более того, как мне тут сообщили, он еще и укрепился в своем мнении относительно грабежа, — Патерн отставил в сторону тяжелый кубок с вином и, тяжело вздохнув, протянул собеседнику письмо.

Тигидий с интересом пробежался по нему глазами.

— Наше бедное государство, — громко прочитал он вслух, — должно сносить жадность этих богачей! Только многочисленные смертные приговоры могли бы вернуть старый порядок, но наш император слишком добр. Возможно ли называть проконсулами и наместниками тех, которые думают, что провинции даны им сенатом и императором для того, чтобы они могли жить в роскоши и обогащаться? И притом чем, как не кровью государства и имуществом провинциалов!

Закончив чтение, Тигидий поднял взгляд и помахал листом.

— Это еще что за бред?

— Письмо. Его писал какой-то провинциал нашему дражайшему Помпеяну. Еще когда Марк был жив. Теперь тот не постеснялся поделиться им с мальчишкой. У тебя в руках копия, — Патерн пожал плечами и одним глотком допил вино.

— Он будет грабить наместников? Ему что, жить надоело? Провинции и так на грани бунта. Одна искра — и вспыхнувший пожар сожрет империю! — сопрефект был в шоке.

— Не думаю, что до этого дойдет. Просто теперь Коммод уверен, что плач насчет нищеты и бедности — просто хорошие отговорки. Много брать он не будет... Но на пару когорт хватит, я уверен, — Патерн снова пожал плечами. — Так или иначе, эти идиоты все равно устроят заговор. Что-нибудь пафосное и глупое. Коммод их перережет, заберет денег, и, как я очень надеюсь, закончит войну. В таком случае даже и грабить особо никого не придется. Кроме невезучих придурков.

— Тогда в чем идея? — слова Патерна показались Тигидию весьма логичными. С этой стороны стратегия Коммода выглядела действительно неплохо.

— В том, что после того, как наш дражайший император вырежет идиотов, любви в Сенате к нему будет немного. Плюс — он расслабится. Тогда-то мы и ударим.

— А вот с этого места поподробнее...

* * *

— Мы сформировали еще два подразделения, Луций. Скоро они прибудут сюда, — Марк, только что получивший весть из Иллирии, протянул императору свиток.

Коммод, потратив на его чтение несколько секунд, коротко кивнул.

— Мы почти победили, Марк. Они уже готовы сдаться.

Слова императора, произнесенные скучающим голосом, прозвучали для его друга несколько самонадеянно. Впрочем, Максим не стал их как-то комментировать, только лишь заломив бровь.

— На днях наши дозоры обнаружили крупный лагерь германцев. Больше сотни солдат. Нам повезло — никто из варваров не ушел. Половину — перебили, половину — взяли в плен. И одним из плененных оказался вождь. Мелкая сошка, не более того. Но кое-что он знал.

Коммод сделал паузу. Не ради театральных эффектов, к которым, надо сказать, был неравнодушен, а просто, чтобы смочить горло вином.

Марк терпеливо ждал продолжения, не задавая вопросов. Он вообще был молчаливым, предпочитая говорить по делу и не болтать попусту языком. Одна из черт, за которые его любил император.

— Так вот, они хотят переговоров. Ибо уже на грани. Но перед этим собираются нанести нам несколько чувствительных ударов. Чтобы укрепить свои позиции и выглядеть сильнее, чем есть на самом деле. А раз они хотят просить о перемирии, значит, сил на борьбу у них уже почти не осталось, верно? — Коммод повернулся к другу. Тот кивнул. — И если вместо того, чтобы пропустить чувствительный удар, мы нанесем свой, пользуясь подкреплениями из Иллирии и Британии... Они признают поражение. И перейдут под нашу власть.

— Но почему? Ведь еще недавно они собирались сражаться до конца? Что же так сильно на них повлияло? Смерть твоего отца наоборот должна была придать им сил? — Марк действительно не понимал, почему германцы собирались сдаваться.

— Они, судя во всему, на нее и надеялись, — Коммод мрачно усмехнулся и с силой воткнул любимый кинжал в столешницу, проткнув ее насквозь. — Варвары считали, что смена власти в Империи дает им неплохие шансы на перемирие вместо капитуляции. Отец был стар — и потому они сражались. Надеясь не на победу — а на отсутствие поражения. Как видишь, хороший план.

— Сенаторы... — Марк все понял. Приезд Патерна — а за ним и еще нескольких представителей богатейших семей Рима — отлично демонстрировал настроения элиты. Они не хотели продолжения войны. Они не хотели продолжения этих иссушающих Империю боев и сражений. И не будь Коммод столь настойчив... Действительно, у германцев был шанс.

Но теперь, когда им стало понятно, что новый римский властитель не остановится ни перед чем, чтобы покорить их — смысла продолжать борьбу не было. Им не победить — и варвары, какими бы глупыми их не представляли в Риме, это прекрасно понимали.

Сейчас, по большому счету, у них оставался только один шанс — это сами римляне. Предательство Сената, восстание в крупной провинции... Все, что угодно — но от самих германцев и сарматов более ничего не зависело. Только лишь время их агонии.

— Именно, Марк, именно. Люди Тиберия уже принесли новости из Италии. Богачи не хотят делиться состояниями ради нашей победы. Недовольство растет. Призывов к измене еще нет, по крайней мере открыто — но за этим дело не станет.

— Пусть только рискнут, — Марк кровожадно оскалился. — Оторвем им их глупые предательские бошки.

— Оторвем, — согласно кивнул Коммод. — И конфискуем состояния. Но если заговор будет масштабным, для усмирения могут потребоваться войска. И их будет неоткуда брать, кроме как отсюда. Это может дать германцам надежду — и добавить ожесточенности.

— Чего нам совершенно ненужно, — закончил за Коммода Марк. — Мда, задачка...

На несколько минут в шатре установилась тишина. Наконец, император, словно что-то надумал, одним движением выдернул кинжал из столешницы и, вышел из шатра. Марк, очнувшись через секунду, выскочил следом.

Коммод смотрел на небо. Солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая немногочисленные облака в розовый цвет. Легкий ветерок, играющийся с волосами императора и придавая тому какой-то несерьезный вид, принес в расположение римских войск вечернюю прохладу.

— Нам надо нанести упреждающий удар, Марк. Нанести его быстро, жестоко и неотвратимо.

— Германцы — сложный противник, Луций.

— А я не имею в виду варваров, мой друг.

— То есть?

— Сенат. Их надо спровоцировать. Самых глупых и наглых. Спровоцировать сейчас, когда они не готовы — и тут же раздавить. Тогда остальные затаятся. Не будут действовать нахрапом, будут выжидать.

— И дадут нам время разобраться с германцами... Хорошая идея — но как мы это сделаем?

— О первой фазе позаботился Таррутений.

— Но он же против войны? — Марк меньше всего ожидал услышать имя префекта претория.

— Нет, дружище, ты не прав. Он не против войны как таковой — он просто считает, что мы не способны ее закончить триумфом. Патерн хороший полководец и просто не знает всего, что знаем мы. И он не в восторге от идеи с растрясанием мошны Сената.

— Предаст?

— Сейчас — сильно сомневаюсь. Он не дурак, и прекрасно понимает, что сила за мной. Не зря чуть ли не первым пожертвовал денег в казну. Понимает, куда ветер дует, — Коммод запрокинул голову и рассмеялся.

— Может, все-таки, обойдется? — Марк неожиданно даже для себя выдал идею. — Видя, что префект за нас, что легионы за нас, что есть те, кто не стесняется жертвовать в казну...Ведь может же быть так, что даже самые глупые и наглые попросту не рискнут?

— Одним богам сие известно, друг. Но я уверен — рискнут. Открыто-то нет, но отравить, или пырнуть кинжалом — попытаются сделать точно. В этом я уверен также как в том, что Солнце всходит на востоке, — Коммод горько ухмыльнулся. — Город уже не тот, что был во времена Сципиона. Отдавать всего себя во славу Отечества уже не столь популярно. По крайней мере, в Риме — точно.

— Рим — это еще не вся империя, Луций, — Марк, родившийся в Испании, знал, о чем говорил.

— Не вся, — Коммод согласно кивнул. — Но важная ее часть.

— Среди римлян еще много достойных людей, Луций.

— Поэтому-то я все еще и надеюсь на победу, дружище. Эта прекрасная земля даст империи второе дыхание. Взяв ее, мы отдохнем от войны. Укрепим границы, оживим торговлю, науку и ремесла. Мы излечим Рим и римлян от последствий Чумы, Марк.

— Тебя понесло в философию, Луций. Нам еще надо победить.

— Да. И нам нужна сакральная жертва. Я должен получить деньги Сената и добиться капитуляции германцев. Патерн разозлил римских магнатов. Надо их лишь только чуть подтолкнуть, а затем конфисковать у осмелившихся все подчистую. Этого нам хватит на год. Вполне достаточно времени, чтобы дожать колеблющихся варваров. И я это сделаю.

Последний луч уходящего светила подсветил фигуру стоящего на холме императора. Пурпурный плащ и отливающие багрянцем в закатном Солнце доспехи придавали ему зловещий вид — издалека могло показаться, что он облит кровью.

Забавно: сына "философа на троне" Вселенная грозила превратить в "палача на троне", еще до того, как он на этом троне побывал.

Знак судьбы.

* * *

Во внутреннем дворе большого и красивого дома в Риме тихо журчал небольшой фонтан. Звуки льющейся воды и колышущихся от слабенького ветра деревьев, вместе с безоблачным синим небом и запахами вкуснейшей пищи должны были создавать обстановку гармонии и спокойствия. Но не создавали.

— То есть как? Что значит "обязательное участие"? Что это вообще такое — "инвестирование с возвратом"? — не так давно вошедший в Сенат Гай Юний, уже неоднократно об этом пожалевший, нервно расхаживал перед двумя своими приятелями и принесшим известие рабом. — Как это понимать?! Чего этот мальчишка о себе возомнил? Император без году неделя, а уже превращается в тирана. Да как он смеет требовать — нет, вы послушайте!

Резко остановившись, грузный сенатор, пунцовый от возмущения и немалого количества вина, возмущенно уставился на свиток, который держал в руках. Было заметно, что сейчас в новоиспеченном представителе "элиты" Римской империи сражаются противоречивые чувства. С одной стороны, ему хотелось швырнуть это грязное...бесстыдное...наглое послание в огонь, разорвать его на кусочки, залить водой или еще как-нибудь уничтожить. С другой стороны, то, что он держал в руках, требовало внимательного и вдумчивого анализа.

На днях вернувшийся в Рим из деловой поездки в Африку, где у него имелись поместья, Юний был потрясен изменившейся ситуацией. Не поверив шепоткам про будущие "грабежи", как беззастенчиво именовали требования Коммода богачи, он отправил посланца к своему старому другу, имеющему большие связи по всей империи.

И вот теперь сенатор получил ответ. Новоявленный император требовал денег. Точнее, "вложений в дело защиты Отечества". Которые, "без всякого сомнения", "будут вознаграждены".

Это было невозможно — но было. Завуалированная угроза про "неучастие в благородном деле" дополнялась размытым обещанием все вернуть. Даже с процентами. Когда-нибудь. В будущем. Далеком. Может быть.

С одной стороны, император вроде как просил в долг — это Юний понимал. С другой стороны, больше эта просьба походила на приказ. И насчет возврата гарантий не было никаких.

"Инвестирование", вон даже какое слово подобрал. Как будто резня варваров — это создание винокурни или кирпичного завода. И ведь сам Коммод это прекрасно понимает: Юний был осведомлен о его успехах в качестве управителя конезаводов. Или можно вспомнить и другие дела, созданные мальчишкой с помощью отца и денег желающих угодить великому Аврелию подхалимов. Последних вокруг сына императора всегда хватало — многим разумным людям казалась неплохой мысль о "подарке" возможному наследнику.

Более того, на одном из таких дел как-то раз неплохо заработал и сам сенатор (тогда еще будущий). Вложившись, по совету все того же приятеля, в одно из довольно спорно выглядящих предприятий, задуманных мальчишкой, Юний всего через пару лет продал свою долю, увеличившуюся в цене раза эдак в три. Использование "горючего камня" для изготовления весьма и весьма неплохой стали оказалось довольно-таки прибыльным делом... Пусть даже сначала представлялось глупостью, причем довольно дорогой. Все эти механизмы, меха, добыча сырья. Но незадолго до этого приятель получил отличную прибыль с другой затеи молодого Коммода — хитро выдуманных ткацких мастерских, соединенных с мельницами и использующих множество странных механизмов для производства ткани. В тот раз Юний вложиться не рискнул — и прогадал. Второй такой ошибки сенатор не сделал.

Но это было "давно и неправда". Сейчас же уважаемого патриция глубоко возмутило требование денег. Причем, судя по всему, совсем даже и не символических. Доля в предприятии — это одно. Пусть и рискованном. Но вкладывать серьезные средства в войну с варварами, причем войну с непонятным исходом и перспективами... Да это даже идиотизмом назвать трудно!

Ну, получит империя новые земли — кому с этого толк? Легионерам и нищим оборванцам, которые на халяву наберут себе "поместий"? Или, быть может, самому Коммоду, который запишет эту победу на свой счет — тем самым застолбив местечко в истории. Да еще и арку отгрохает, триумф проведет... Но какой с этого прок ему, простому и скромному торговцу Гаю Юнию Цестию? Что он будет с этого иметь? Патриотический экстаз? Чувство имперского величия? Или, быть может, мифические проценты с "инвестиций"?

Ни тебе производства, ни тебе гарантий — ничего...

— Стоп, — громко произнес вслух сенатор, нервно притоптывая обутой в дорогущую сандалию ногой по белоснежным мраморным плитам.

В голову ему пришла нехорошая мысль. В те разы он тоже был совершенно не уверен в исходе дела. Причем во второй раз — даже больше, чем в первый. Шутка ли, по-новому плавить металл! Может, и сейчас точно такой же случай? Он просто не видит чего-то — как не видел с тканью, как не видел с железом?

— Нет, ну теперь-то точно ошибиться нельзя? — Юний продолжал размышлять вслух, отвечая собственным мыслям. Приятели, знакомые с этой его привычкой, Цестия не прерывали. Раб, сжавшийся в углу двора, у одной из обрамлявших его колонн, естественно, молчал тоже, только лишь молясь про себя всем известным ему богам, дабы злость господина не обратилась на него.

— Это же война, не водяные мельницы или печи с горючим камнем? Какой с нее прок? Сплошные расходы и никаких денег...

С другой стороны, может, потребовать в качестве платы долю от захваченного, в виде рабов? Или, что точно лучше, земли и рабов? А что — построить там поместье, выращивать лен. Поставить такие же мельницы, как у мальчишки и его прихлебателей и стать еще одним крупным производителем ткани...Хм.

Отточенный ум купца, закаленный сотнями и тысячами торговых битв, пытался вычленить возможность для получения прибыли даже в таком, не слишком очевидном предприятии. Конечно, строительство еще нескольких кораблей для собственных интересов придется отодвинуть на пару лет вперед — но надо иметь дело с той ситуацией, что есть, а не стой, что хочется.

— Дорогие друзья, мне нужно поразмыслить над сложившейся ситуацией, прежде чем делать какие-то выводы. Не следует делать оные поспешно, — толстяк усмехнулся. — А пока предлагаю отдохнуть. У меня есть несравненные прелестницы из Африки. Уверяю, друзья, вам понравится...

* * *

Неопытному и неискушенному человеку спальня Юния могла бы показаться простоватой. Искушенный, напротив, сразу бы понял, насколько же роскошная здесь обстановка. Великолепное ложе из драгоценных пород дерева, слоновая кость, малахит...Роскошь здесь присутствовала, это точно. Пусть и выполненная в минималистичном стиле.

Сенатор, аккуратно придерживая скачущую на нем рабыню, задумчиво смотрел в потолок. Его мысли занимала возникшая из ниоткуда проблема, и даже вся красота привезенной из Александрии девчонки, вместе со всем ее умением и старанием, отвлечь Юния не могли.

"Вот ведь негодяй, — пожаловался сам себе Юний. — Даже рабыню отодрать с удовольствием не могу из-за него. Ну как так можно..."

— Господин, я что-то делаю не так? — девушка прекратила изображать наездницу и смущенно взглянула на хозяина. Сегодня он был не слишком активен и больше смотрел в потолок, чем на нее. А уж в чем-чем, а в любовании красивым телом совсем не старый еще господин себе не отказывал никогда.

Взгляд Юния обрел осмысленное выражение.

"И правда, чего это я? Надо отвлечься. В конце концов, решать что-то именно сейчас мне не обязательно. И так я весь замотанный — даже развлечься некогда. Все дела, дела..."

Вместо ответа Юний одним движением стряхнул девушку с себя, перевернул ее на живот и навалился сверху. Концентрироваться на удовольствии торговец умел ничуть не хуже, чем на сделках...

Полчаса спустя, тяжело дышащий сенатор спустился обратно во двор. Приятели все еще развлекались — не удивительно, оба были гораздо моложе. Веселый мужской смех, дополняющийся стонами отданных для развлечения рабынь, нарушал идиллию внутреннего дворика не хуже недавнего гнева самого Юния.

Глотнув вина и умывшись прохладной водой из фонтана, сенатор вновь задумался над сложившейся ситуацией.

Богатые люди Рима оказывались под серьезным давлением. Молодой император не щадил их состояния, требуя весьма и весьма значительные суммы. Оказываться в рядах "добровольных" источников имперской казны Юнию совершенно не хотелось, ибо его купеческая жилка не чувствовала в этой бойне ну хоть какой-нибудь приличной прибыли. А вот проблем — навалом.

Экстраординарные поборы с народа уже привели к значительному обеднению последнего. А это снижало прибыли купца. Если же на эту дурацкую войну без толку угрохают еще и состояния богатых людей...Мда, империю ждут нелегкие времена. Неужели это непонятно этим воякам? Хотя...солдафоны, чего с них взять. Небось, поймали мальчишку приманкой воинской славы — ну какой юноша не представлял себя древним героем, Геркулесом там, или Ахиллесом, разящим врагов в бою? Вряд ли Коммод другой — вот вояки его и подловили на крючок. И теперь этот ребенок мечтает о триумфе, вместо того, чтобы думать об экономике.

И ведь изначально-то парнишка не без потенциала. Верно угадал, что сейчас, когда после Чумы ощущается такая мощная нехватка рабочих рук, можно заменять рабов механизмами. В конце концов, всю эту хитрую механику в своей основе придумали еще греки — но применить ее для производства...Это было неортодоксальной идеей. И очень умной.

И вот, вместо того, чтобы вкладывать деньги в такие вот, без всякого сомнения, перспективные вещи, мальчишка играет в войну. И это очень нехорошо.

Очередной взрыв громкого смеха отвлек Юния от его мыслей. Раздраженно поморщившись, и пригубив свеженалитого в кубок из красного "имперского стекла" вина, сенатор зашел в дом.

"И вот тоже — "имперское стекло". Прекрасная ведь штука, и тоже мальчишка поучаствовал. Хотя по слухам, сам мальчишка называл это стекло "муранским". С чего? Ладно, "имперское" — первые партии кубков мастера-стеклодувы делали только красного и рубинового цветов..."

— И зачем ему вся эта война? Зачем ему эти варвары? Ведь такой потенциал уходит в мусор... — Юний покачал головой и грустно вздохнул. — Может, можно как-нибудь отодвинуть вояк от мальчишки? Уговорить его прекратить эту бессмысленную бойню и сконцентрироваться на том, что получается лучше всего? И на том, что дает гораздо большие перспективы, чем все эти варвары вместе взятые?

— Мой дорогой Гай, это пытался сделать сам Таррутений Патерн. И у него не вышло, — женский голос, неожиданно для сенатора прозвучавший в пустой комнате, заставил его вздрогнуть. Увлеченный своими размышлениями, он совершенно не заметил вошедшей в дом гостьи.

— Анния, моя дорогая, какой сюрприз! — Юний широко улыбнулся, всем своим видом демонстрируя радушие, одновременно лихорадочно вспоминая, не пробормотал ли он себе под нос чего-нибудь опасного. Ибо светить недовольством молодым императором перед сестрой этого самого императора было не самым умным поступком.

С Аннией Луциллой Юний познакомился не так уж и давно, но уже успел стать ей близким другом — обзаводиться крепкими связи с самыми разными влиятельными (и не очень) людьми, сенатор умел как ничто другое.

— Мой братец должен был быть умнее и не играть в эти дурацкие войны, — Луцилла, покачала головой. — Есть множество гораздо более умных занятий...Но мой муж слишком уж на него влияет.

Сестра нынешнего императора, собственно, и оказалась целью знакомства Юния из-за супруга — Тиберия Клавдия Помпеяна. Сенатор рассчитывал получить парочку армейских заказов.

Теперь, выходит, Помпеян является частью серьезной проблемы. Интересный расклад...

— Анния, дорогая, может вина? Или, желаешь попробовать какого-нибудь кушания? Сегодня рабы приготовили просто фантастическое мясо, — Юнию срочно требовалось выиграть время, хотя бы чуть-чуть. — Опять же, я не люблю есть в одиночестве, а мои друзья несколько...эээ...заняты.

— Ах, Гай, ты такой милый. Конечно, я не против составить тебе компанию, — Луцилла улыбнулась и протянула руку. — В нашем доме так скучно. Мой дражайший муж все время пропадает на войне. Представляешь, с легионерами он проводит гораздо больше времени, чем со своей женой!

— Он защищает наше государство и добрых граждан Рима от варваров, — Юний подбирал слова очень осторожно. Вдруг это все провокация?

— Брось, Гай, — Луцилла покачала головой. — Причина вовсе даже и не в этом. Просто ему нравится чувствовать себя древним героем. Эдаким Сципионом. А так как Карфаген уже давно принадлежит Риму — приходится воевать с варварами.

Прикрыв рот ладошкой, Луцилла хихикнула.

— Тебе виднее, Анния.

— Конечно виднее, — оторвав от грозди винограда несколько ягод, девушка одну за другой отправила и в рот. Причем, словно издеваясь над Юнием, делала это нарочито медленно, словно пыталась его соблазнить — что подчеркивалось как взглядом, так и пару раз мелькнувшей грудью. Не то, чтобы у нее получалось — в конце концов, сенатор не был мальчишкой, да и у него хватало красивых и страстных рабынь. Причем одна такая только недавно радовала его плоть.

Но эти игры в соблазнение включили в голове патриция совершенно другие мысли. Выгодно ли ему будет спать с сестрой императора? Будет ли эта связь полезна? Или наоборот, принесет одни убытки и разочарования? Быть может, эта связь опасна? Или, наоборот, обеспечит Гаю Юнию Цестию безопасность?

Напряженно прикидывая все варианты, рассчитывая вероятности и оценивая возможные прибыли и убытки, Юний не забывал "играть лицом", изображая некую заинтересованность и интерес. Но не слишком сильный — ведь он же еще не принял решение.

— Ммм, Гай, у тебя прекрасный виноград...И когда уже принесут обещанное мясо?

— Я немедля отдам соответствующие приказания, — Юний церемонно склонил голову. — Пока же прошу тебя обратить внимание на эти прекрасные фрукты.

После чего сенатор буквально вылетел из комнаты.

— Ты! — шедший мимо раб был остановлен тычком по ребрам. — Скажешь на кухне, чтобы тащили сюда мясо, вино и фрукты. И побыстрее!

Раб, низенький и щуплый нумидиец, активно закивал и буквально испарился.

Юний прислонился к колонне и обессилено прикрыл глаза.

— Ладно, — его бормотание не казалось особенно вдохновляющим. — В конце концов, отверженная баба всегда злее отодранной. Придется, братец, поднапрячься.

С сомнением посмотрев себе на живот, а затем и чуть ниже, сенатор покачал головой и тяжело вздохнул. С сомнением прислушался к доносящимся со второго этажа звукам. Приятели все еще развлекались.

— Молодежь, — с понимающей и немного завидующей усмешкой прокомментировал Юний очередной взрыв хохота. — Ничего, зато мы свое опытом возьмем.

И с решительным выражением лица направился к своей гостье.

— Анния, дорогая, я все же невероятно рад, что ты меня навестила. Я так скучал по нашему общению, пока разбирался с делами в этой далекой Африке...

* * *

"Однако, ничего себе, — Юнию, выжатому до капли, даже такая простая мысль показалась трудноватой. — Рабыни и рядом не стояли...не лежали"?

Сенатор был истерзан. Луцилла с какой-то дикой ненасытностью вытягивала из него все силы до тех пор, пока их не осталось совсем. Куда уж там рабыням...

— Боги, даже думать тяжело, — бормотание прозвучало настолько жалко, что продолжать он не стал. Только лишь окинул взглядом порванную льняную тунику: жертву страсти сестры императора.

Придерживаясь за стенку и прислушиваясь к колотящемуся сердцу, Юний на подрагивающих ногах направился к столику с фруктами и свежим соком.

За окном уже темнело — по крайней мере, парочку факелов во внутреннем дворике слуги уже зажгли. И, пока Солнце опускалось за горизонт, окрашивая мраморные колонны розовым цветом, сенатору предстояло оценить итоги состоявшегося разговора, скрепленного таким вот, неоднозначным способом.

"Не кровью, но соитием, — Юний усмехнулся. — А что, отличная фраза. Прямо-таки "чрез тернии — к звездам". Надо где-нибудь записать".

Впрочем, делать этого сенатор не стал. Задачка, поставленная ему Луциллой и обстоятельствами, выглядела достаточно сложной, чтобы отвлекаться.

"Ну и семейка. Сначала братец заявляет, что ему нужны мои деньги для своих дурацких игр в войну, затем сестренка заявляет, что считает необходимым отправить мальчишку на тот свет, — Юний покачал головой. — Хочет быть женой императора. Понравилось, видимо".

Нет, возможный выигрыш в случае успеха действительно был велик. Одни только налоговые послабления позволят ему спокойно настроить ткацких мастерских, как у Коммода, перекупить стекольное производство и вообще увеличить состояние раз эдак в десять или пятнадцать буквально за несколько лет. Если дело выгорит — Юний будет богаче, чем был когда-то Красс.

Проблема в том, что может и не выгореть. Мальчишка все время находится в войсках и в Риме в ближайшее время появляться даже и не планирует. А значит, заговор серьезно осложняется — как прикажете убивать человека, окруженного парой тысяч верных солдат, каждый из которых провел в боях столько времени, что может дать сотню очков форы любому убийце?

Конечно, самым лучшим решением было бы другое. Согласиться с Луциллой, дать немного денег...а Коммода убили бы германцы в одном из бесчисленных столкновений. Дешево и эффективно.

Вот только нет никаких гарантий, что эти дурацкие варвары доберутся до императора. До Аврелия, например, не добрались. Надеяться на такую вероятность — по меньшей мере, глупо.

Юний снова тяжело вздохнул и почесал грудь. Сильно рисковать не хотелось. Но если не рисковать — придется принять участие в "инвестировании". То есть, по факту, отдать здоровенный кусок собственного состояния, в никуда и с непонятными перспективами.

Это огорчало. Сильно. Или риск, или практически однозначная потеря денег. Такой расклад сенатору был не по душе.

Отойдя от окна и бросив взгляд на спящую Луциллу, Юний направился в своей кабинет. Любимое место для работы.

Здесь ему всегда было уютно и комфортно. Удобный стол, отличный шкаф со свитками, несколько плетеных сидений...И его главное украшение — огромная карта на всю стену, показывающая известную римлянам Ойкумену.

— Леонид, — в комнате неслышно возник закутанный в плащ человек. Этот невысокий совершенно лысый мужчина когда-то был рабом. Пока не стал служить молодому торговцу Гаю Юнию Цестию, выполняя разные мелкие поручения. Не совершая при этом ни единой ошибки. Со временем поручения становились все более важными все более деликатными, а потом как-то так вышло, что грек, родившийся, правда, в Сирии, стал незаменим.

Юний, однако, умел ценить верность и профессионализм. Раб получил вольную...и остался рядом с бывшим хозяином.

— И что ты об этом думаешь?

Юнию не потребовалось уточнять. Леонид всегда знал о происходящем в доме все. Как — это оставалось для сенатора загадкой.

— Вы зря ругались перед друзьями, господин. В случае, если вы...рискнете, — произнес после секундной паузы слуга, — они могут стать проблемой.

Голос грека, абсолютно такой же серый и незапоминающийся, как и его внешность, прозвучал очень рассудительно.

— Могут, — кивнул сенатор, зажигая тем временем свечи. — А могут и не стать. Вопрос в оценке рисков.

— Да, — не стал спорить слуга. — И они велики.

Юний ничего не ответил. Он и сам это прекрасно понимал.

— Сможешь найти правильного человека для работы в Сарматии? — для чего именно "правильного" было понятно. Сейчас у сенатора было только одно дело в новообразованных провинциях.

— Нож или яд? — уточнил грек.

— Без разницы. Главное, чтобы сделал работу, — Юнию не понравилось, как все это прозвучало. На какую-то секунду, он вдруг почувствовал себя... странно. Похожее чувство у него было в детстве. Тогда отец взял его с собой в Альпы — ехал туда по каким-то своим делам. В том путешествии они частенько находились весьма высоко, и взгляд в пропасть вызвал в маленьком Гае точно такие же ощущения, что и сейчас. — Но никакого фанатизма. Я еще ничего не решил, поэтому действуй максимально осторожно. Просто найди исполнителя.

— Вас никак не свяжут с этим, господин, — грек склонил голову.

— Надеюсь. Иначе нам крышка. Я уверен, мальчишка нас уберет. А если не он — то уж Помпеян точно. Просто из предосторожности.

Слуга коротко кивнул.

— И знаешь еще что...Подумай над проблемой моих друзей. Ничего не делай — только подумай, прикинь варианты, — Юния аж передернуло, когда он представил своих молодых приятелей мертвыми. Все же кровь он не любил. — Потом скажешь. А теперь иди. Мне надо поразмышлять.

— Да, господин.

Грек исчез также незаметно, как и появился.

Тем временем, ночь окончательно вступила в свои права. Юний, выйдя на небольшой балкончик, оперся о перила, задумчиво глядя на звезды. Луна была прикрыта одним из немногочисленных облачков.

Сегодня он, возможно, сделает самую большую ошибку в своей жизни. С другой стороны, в случае успеха его ждало огромное, непредставимое богатство.

Будучи человеком прагматичным и рациональным, Юний не любил неоправданного риска. Пока что он не совершил еще ничего плохого. Не считая оттраханной Луциллы, конечно, но это не в счет. Поэтому действовать надо осторожно, очень осторожно. Надо продумать действия на случай провала. Оставлять все на волю случая — дело некомпетентных глупцов. Он не такой.

В том, что Леонид найдет исполнителя, Юний не сомневался. Грек всегда выполнял порученное. Но этого было мало.

— Надо оставить следы к другим... Без всякого сомнения, это будет правильно. Всегда нужен козел отпущения. Да и при успехе пригодится, — снова поддавшись вредной привычке, сенатор проговаривал свои мысли вслух. Впрочем, здесь ему было некого опасаться.

Глава 3.

Сотня римских кавалеристов в черных доспехах и темно-красных плащах неспешно двигалась вдоль наезженной тропы где-то в Сарматии. С самого утра капал мерзкий дождик, мелкий, противный и будто бы какой-то липкий. Естественно, это не улучшало настроение солдат.

Максим, внимательно смотря по сторонам, беззвучно ругался. В этих землях существовала весьма серьезная угроза атаки — именно поэтому все до единого бойцы ехали в броне и с надетыми шлемами.

Больше всего раздражало именно это, а не какой-то там дождь. Тем более в жарком и душном августе.

Если бы не выматывающее ожидание нападения, Марк сейчас бы даже наслаждался поездкой, любуясь природными красотами новой провинции Империи. Правда, местные еще не приняли для себя эту простую истину — что их земля им больше не принадлежит — но у них еще будет шанс это осознать.

Коммод ехал неподалеку. Сейчас, в точно таком же плаще, что и его охрана, он ничем не отличался от обычного бойца. По крайней мере, сходу выделить его в массе солдат было бы непростой задачей. Единственно, его могучий жеребец явно выглядел крупнее и злее лошадей остальных кавалеристов.

Из рощи в нескольких стадиях впереди вылетел один из разведчиков передового дозора. И, судя по тому, как он нахлестывал свою кобылу, ничего хорошего сообщать он не собирался.

— К бою! — коротко рявкнул Марк. Это его заботой была охрана императора. Коммод, конечно, мог бы командовать и сам, но никогда этого права у своего друга не забирал.

Сейчас же император только лишь коротко кивнул, словно подтверждал приказ Максима, и спокойным и плавным движением вытащил из петли копье и проверил, как в ножнах ходит его меч.

Клинок Коммода был настоящим произведением искусства. Сделанный из стали, выплавлявшейся с помощью горючего камня в новых печах Британии, закаленной и отпущенной, откованный настоящим мастером. Лезвие этого меча напоминало пламя, застывшее в металле. Достаточно длинный, чтобы им было удобно рубить с коня, но не слишком тяжелый, чтобы им нельзя было пользоваться одной рукой.

Многие считали это оружие игрушкой — но только не те, кто видел его в деле. Марк, например, однажды наблюдал, как Коммод разрубил этим мечом одетого в доспех человека. И было кое-что еще: раны от этого меча не заживали. Еще когда Аврелий был жив, в одной из стычек, едва не закончившейся для Коммода отправкой домой, тот ранил одного из напавших на него варваров. Как потом выяснилось — вождя.

Аврелий собирался использовать его, чтобы обменять на некоторое количество пленных римлян, но, несмотря на все усилия лекарей, варвар скончался. Потом было еще несколько подобных случаев. И при этом Максим точно знал, что Коммод не наносит на свой меч яд.

Тем временем, дозорный уже достаточно приблизился к отряду императора, чтобы можно было рассмотреть детали. Впереди явно шел бой — боец был с ног до головы залит кровью и, из последних сил прижавшись к лошади, ее понукал.

Из рощи высыпалась немаленькая группа сарматов, стремительно разворачиваясь в подобие боевого строя.

Марк аккуратно тронул поводья, переведя своего жеребца на рысь, и выехал вперед. Что-то было не так — разведчик даже не притормозил, только лишь чуть скорректировал свой путь.

— Враааг! — неожиданно заорал один из бойцов авангарда, мимо которого буквально пролетел дозорный. Или, точнее, переодетый дозорным варвар.

Поняв, что его раскрыли, сармат распрямился и швырнул в Марка дротик, больше похожий на короткое копье. Хорошо швырнул, сильно. И точно. Но, однако, безрезультатно — Марк оказался быстрее, отбив его щитом.

Больше ничего варвар сделать не успел. Коммод вдруг оказался рядом с ним, и коротким и резким движением всадил копье в лицо. Сармат даже не успел вытащить меч.

— Идиот, — спокойно прокомментировал император. — Смертник. Принял тебя за главного, из-за шлема. Я тебе про это уже говорил. Нечего выставляться.

— Мы это обсуждали, Луций, — тихо ответил Марк. — Меня должны отличать и видеть собственные бойцы.

Коммод спорить не стал.

— В любом случае очевидно, что в роще нас ждала засада. С другой стороны, из-за этого придурка, — император кивнул на труп варвара, — они поняли, что мы о них узнаем, и решили принять открытый бой, хотя сегодня счет явно в их пользу.

В дозоре было четыре человека — и Коммод вполне понятно записал ребят в покойники.

Тем временем, императорский отряд без какой-либо паники развернулся из походных порядков в боевой строй и начал неторопливый разбег. Две ощетинившиеся копьями группы людей стремительно сближались.

В сарматских рядах не было даже и тени замешательства. Не без оснований считая себя лучшими всадниками, чем римляне, да еще и имея некоторое количественное превосходство, они надеялись на победу. Естественно, они пока еще не сталкивались с новой кавалерией Рима в бою. Да еще и ведомой лично императором.

Звук столкновения прозвучал подобно раскату грома. Сарматы не ожидали, что противостоящие им бойцы будут закованы в прочную броню и не хуже них будут управляться с лошадьми.

Щитом отбив или, точнее, отклонив направленное на него копье, Марк ударил в ответ. Но не в бойца противника, а в его лошадь. Почему-то от римлян такого приема не ждут — это, за свою военную карьеру, он уже выяснил.

Следующий удар, оставив застрявшее копье, Марк нанес уже мечом, активно продираясь сквозь вражеские ряды. Впрочем, ему было полегче — вперед вырвался сам Коммод, сеющий вокруг себя смерть. Его копье уже сломалось, и он действовал клинком. От чего, впрочем, варварам было только хуже.

Огромный вороной конь Коммода от своего хозяина не отставал, вовсю кусая сарматских лошадей. Сам император, уже весь измазанный вражеской кровью, продолжал свое продвижение сквозь варваров с методичностью работающего от водяной мельницы механизма.

Вот еще один солдат противника попытался ткнуть копьем римлянина. Безуспешно. Коммод уклонился, одним движением отрубил наконечник и, возвращая клинок, перерубил варвару горло. Попытавшийся добраться до императора с другой стороны сармат тоже не добился успеха — его удар Коммод принял на щит, конем толкнул вражескую лошадку и мечом располосовал падающему всаднику бок. Подняться с земли тот уже не успел — его попросту затоптали.

Бой не продлился еще и нескольких минут, но уже заканчивался. Лучшие кавалеристы Рима смяли сарматский отряд, пользуясь превосходством в броне, лошадях и оружии.

Два десятка варваров попытались отойти обратно к роще, но такого шанса им не дали — некоторые из преторианцев Коммода неплохо стреляли из лука. В том числе, с коня.

— Хорошая драка, — император был абсолютно спокоен, как будто бы и не было только что стычки, закончившейся сотней трупов. — Потери?

— Убитых трое, — Марк уже переговорил с десятниками. — Кроме того, в третьем десятке есть тяжелый, у него сломаны ноги. В седьмом десятке тоже, парню проткнули копьем бедро. У остальных мелкие ранения, ничего серьезного.

— Ясно, — несмотря на то, что погибших было немного, Коммод не выражал особого удовлетворения результатами битвы. — Включая дозорных, мы потеряли семерых. И еще неизвестно, станут ли в строй тяжелые. А это уже девять. За один бой мы потеряли почти десять процентов нашего лучшего отряда.

— Но ведь варвары потеряли почти полторы сотни человек! — попытался оправдаться Марк. — И посмотри, Луций: явно ведь не шелупонь какая-нибудь. Приличные бойцы.

— Это ничего не меняет, — император, закончив протирать куском ткани свой клинок, убрал тот в ножны и выпрямился в седле. — Это лучшие всадники Рима. Они должны быть более эффективны.

— Один к пятнадцати, по-твоему, недостаточно? Против хороших воинов, не против шайки какого-нибудь сброда, — Марк решительно не собирался сдаваться.

— А каковы были бы потери при столкновении с персами? — Коммод тоже уже начал раздражаться и слегка повысил голос. — Один к трем? И что? Пара битв — и прощай лучшее подразделение римской армии? Впрочем, ладно, не будем сейчас об этом. Просто учти, что ребятам нужно больше упражняться.

Еще три часа спустя римский отряд прибыл в лагерь. Последний представлял собою классическое передовое укрепление. Выстроившиеся по линейке ряды палаток, укрепленный кольями защитный вал, довольно глубокий ров, бдительные часовые... В общем, образец дисциплины и трудолюбия легионеров.

Дождь, моросящий с самого утра, неожиданно усилился. Коммод, подъехав к шатру командующего, спрыгнул с коня, стащил с головы шлем и подставил непослушную шевелюру под льющуюся с неба воду. При этом он закрыл глаза и улыбался, словно вспоминал что-то радостное.

Выглядел при этом император несколько страшновато — кровь поверженных им варваров никуда не делась и сейчас, размазываясь по черным доспехам, явно прибавляла картине зловещий оттенок.

Марк подумал, что последнее время даже побаивается своего собственного друга. Эта его улыбка, кровь на доспехах и плаще, холодные, изучающие глаза, в которых, порою, проскальзывает что-то страшное, вызывающее глубоко внутри очень неприятную дрожь.

Коммод менялся. Он все меньше походил на того парнишку, рядом с которым рос Максим. Иногда ход его мыслей оставался абсолютно непонятным, причем не только отдельным людям, но вообще всем. И близким тоже.

И глаза. Они навсегда изменились после того удара молнией, но сейчас... Сейчас они пугали. Даже вот только случившаяся битва — Коммод действовал в ней как механизм. Четкие, выверенные движения. Никакой жалости, никаких сомнений, постоянный контроль обстановки.

Сам Марк так не мог. Нет, он видел нечто подобное — благо, на войне был не первый день. Но одно дело, когда подобным образом действует ветеран с двадцатилетним опытом постоянных сражений, и другое дело — вчерашний мальчишка.

Сверкнувшая молния оторвала Максима от размышлений. Несколько секунд спустя докатился и отзвук грома. Коммод открыл глаза, встряхнул головой и прошел в шатер.

— Тиберий, — коротко поприветствовал он сидевшего внутри военачальника

— Луций, вы уже добрались. Как прошла дорога? — Помпеян был в хорошем расположении духа. Только недавно он получил весть из Рима о размере взносов. Сенат даже еще не начали грабить, а деньги уже текли. Пока еще не рекой, но уже довольно сильным ручейком.

— В паре миль отсюда мы столкнулись с крупным отрядом сарматов, — Коммод уже снял плащ и наливал в кубок горячего вина. — Судя по всему, они должны были вас отрезать от войск Марция Вера. Полагаю, скоро они нанесут тот самый "удар отчаяния". По крайней мере, они явно к нему готовятся.

Коммод сделал глоток.

— И да, мы вырезали всех этих ублюдков. Почти полторы сотни человек. Мои парни потеряли семерых. Еще парочка серьезно раненых.

— Луций, тебя не задели? — Помпеян, внимательно слушавший императора, слегка расслабился.

— Это не моя кровь, — спокойно прокомментировал Коммод. — А пока скажи мне, какие новости в Риме?

— Взносы от сенаторов и магнатов растут. Мы пока еще никого не трогали, действовали только угрозами и увещеваниями — и уже есть эффект. Если все так и будет продолжаться, то нам даже не потребуется их резать, — Помпеян развел руками. — Уже сейчас у нас хватит денег, чтобы вести войну еще где-то полгода. Если не увеличивать армию, конечно, — добавил он после небольшой паузы.

— И это хорошо, — император закончил пить вино и сейчас с помощью Марка стаскивал с себя доспехи. — Еще что-нибудь?

— На твоих заводах смогли сделать "облачное стекло".

— С помощью олова, как я и предлагал?

— Да. Даже прислали образчик, — Помпеян вытащил из стола красивый кубок из непрозрачного белого стекла молочного оттенка. — Говорят, среди богатеев новая мода: иметь в коллекции наборы из всех видов "имперского стекла".

Коммод поднял бровь.

— Да, вот так вот. Признаюсь, я и сам не удержался. Такого больше нигде нет.

Император усмехнулся.

— Пусть уж лучше тратят деньги на безделушки, чем на заговоры. Сейчас я иду спать, а завтра мы обсудим, как именно нам окончательно сломить сопротивление варваров.

* * *

— Римляне оказались сильнее, чем мы ожидали, — небольшая стоянка на одном из лесистых склонов Карпат была почти не видна в темноте. — Наших воинов перерезали, как баранов.

— А римский император?

— Жив-здоров. Зацепить не смогли.

— То есть он там все-таки был? Нам не солгали?

— Да, вождь, был. В этом наш человек полностью уверен.

Этот мало кому понятный разговор, происходящий между двумя почти не видными в темноте фигурами, на самом деле значил довольно много.

Успех "удара отчаяния", как назвал план вождей германских и сарматских племен Коммод, висел на волоске. Отрезать один из аванпостов Рима на сарматской территории не получилось. Потеря же сотни с лишним хороших воинов и вовсе пришлась некстати.

С другой стороны, информация от шпионов о прибытии римского императора оказалась верна. Слуга кого-то из могущественных римлян не солгал, что могло значить только одно: в стане врага есть разлад.

Невысокий, кривоногий, но с широкими плечами и длинными руками вождь Банадасп, сын Балломора, выглядел настоящим образчиком варвара, как их представляли себе добропорядочные граждане Вечного Города. Длинные спутанные волосы и какой-то мутный взгляд только лишь дополняли картину.

Вот только за этой не самой аристократичной внешностью прятался острый ум человека, возглавившего противостоящую Риму силу. И никому не стоило его недооценивать.

Сейчас он удовлетворенно кивал своим мыслям. Если его задумка выгорит и объединенному войску сарматов удастся уничтожить один из легионов и убить, пленить или хотя бы ранить Коммода, то шансы на выгодное перемирие вырастут в разы.

Отпустив посланца, вождь предался размышлениям. Сон, еще недавно манивший в свои объятия, как рукой сняло.

"Еще одна возможность, — мрачно подумал Банадасп. — Всего одна, других не будет. Если мальчишка вывернется и из этой ситуации — нам крышка".

Себя он не обманывал — если даже Рим находился на грани истощения от этой войны, то представьте себе, что творилось среди противостоящих ему племен. Брожение среди мелких вождей уже началось, о чем Банадасп прекрасно знал. Все чаще раздавались голоса, предлагавшие капитуляцию. Пока что они звучали тихо, но с каждым днем ситуация ухудшалась. С этим ничего нельзя было сделать, и чувство собственного бессилия приводило храброго воина в бешенство.

"Рим силен, это точно. Мальчишка, опять же, оказался не лучше своего папаши. Даже, пожалуй, и хуже. Для нас", — вождь негромко выругался.

Как там выразился Коммод? "Пока толстый сохнет, худой сдохнет"? Какое точное выражение — и как подходит к нынешней ситуации.

Все расчеты на то, что новый римский император изменит политику и заключит мир, рухнули. Наоборот, даже усилил нажим. И останавливаться не собирался.

Единственно, на что еще можно было надеяться — успех планируемого удара — очевидно, само по себе не поможет. Коммода не остановит потеря даже двух легионов. А значит, римлянин должен умереть.

И в самом Вечном Городе у Банадаспа есть союзник, желающий того же.

Варвар криво ухмыльнулся и вышел из шатра. Закинул голову и посмотрел на звезды, крохотными яркими точками усеявшие черное небо. Он не привык сдаваться. В конце концов, Солнце же не сдается — и каждое утро побеждает тьму. Небольшой шанс еще есть — и он будет биться до конца. И победит.

О том, что вместо победы его может ждать смерть, Банадасп старался не думать.

* * *

— Это их единственный шанс на хоть какую-то позицию на переговорах, — Коммод был свеж и весел, словно не он еще вчера рубил людей в фарш. — Других не будет. И, как я считаю, они прекрасно это понимают.

Внимательно слушающий разговор друга с Помпеяном, Марк не забывал осматриваться по сторонам.

Легион гудел. Непосвященному могло бы показаться, что в лагере царит хаос: люди носились туда-сюда, по одному и группами, с оружием и без, с какими-то грузами и донесениями. Увидеть в этом переполохе систему было непросто. Но она здесь имелась. Как, собственно, и цель.

Только что прибывшие из дальних дозоров разведчики сообщили о множестве небольших отрядов противника, стекающихся со всей Сарматии. В Маркомании тоже присутствовало шевеление — явно для того, чтобы римляне не могли сманеврировать силами.

И Тиберий Помпеян, и Коммод, и другие полководцы империи не могли не заметить, что это что-то новенькое. Всю эту войну варвары старательно избегали крупных сражений, прекрасно понимая, что с испытанным механизмом римской армии на таких условиях лучше не сталкиваться — сомнут. Как смяли когда-то галлов.

Однако постоянные мелкие стычки, рейды и небольшие сражения становились все менее эффективными. Ибо войну на истощение германские и сарматские племена выиграть уже не могли. Новый император с достойным упорством продолжил начинание своего отца, и отступать не собирался.

Варварам был необходим крупный успех. Конечно, на катастрофу, сравнимую с катастрофой в Тевтобургском лесу, рассчитывать было бы глупо, но при некоторой толике удачи добиться улучшения — пусть даже и тактического, а не стратегического — Банадасп вполне мог.

Сейчас, в солнечный день, видя всех этих легионеров, Марк не мог представить себе, что уже через неделю-другую многие из них будут мертвы. И он, возможно, тоже.

Нет, соратник императора верил в победу Коммода, верил в стойкость римских солдат и мастерство Помпеяна. Но в этот момент, глядя в безоблачное, невероятно синее небо, Марк видел лишь только кровь, смерть и боль. И он не знал почему.

Коммод заметил пустой взгляд товарища, которым тот обвел как гудящий растревоженным ульем лагерь, так и присутствующих. Знаком попросив Тиберия сделать паузу, неслышно ступая подошел к другу.

— Марк Сергий Максим! — Марк, на какой-то момент ушедший в себя, вздрогнул и поднял глаза.

— Составишь компанию? Хочу прогуляться. Ты вообще какой-то сегодня больно задумчивый. А как же охрана моего бренного тела? Вдруг Тиберий решит на меня напасть? Кто же меня защитит? — Коротко хохотнув, Коммод увлек друга за собой.

— Какое-то у меня странное чувство, Луций. Как будто все наши успехи не по-настоящему, — Марк сказал первое, пришедшее на ум. И только спустя несколько мгновений понял, что это именно то, что он ощущает. — Как будто мы не должны здесь быть. И поэтому умрем. Точнее, я умру.

Коммод ничего не ответил и никак это не прокомментировал. Он настойчиво шагал к небольшой группе деревьев, возвышавшихся на вершине холма, на котором раскинулось римское укрепление.

Наконец, дойдя до отбрасываемой деревьями тени, Коммод остановился и повернулся к другу.

— Марк, я не буду говорить тебе, что ты настоящий воин, истинный римлянин и просто храбрый и умный человек. Ты не раз бывал в бою и никогда не трусил. Я в жизни не поверю, что ты испугался. Тем более сейчас, когда мы побеждаем, — Коммод положил другу руку на плечо. — Может, тебе пора жениться?

Скептическое выражение лица Марка довольно ярко продемонстрировало его отношение к предложенному императором решению.

— Нет? Ну, мое дело предложить. Тогда давай-ка разомнемся? Выбьем из твоей порою глупеющей башки эту дурь.

— Дело не в страхе, Луций. Это...не знаю, как объяснить. Какое-то странное чувство, — Марк зажмурился и потер лоб, словно у него болела голова.

— Вот и отлично. Значит, ничего нам не помешает, — Коммод протянул другу непонятно откуда взявшийся учебный клинок. У него в руках был такой же.

Марк еще ничего не успел понять, как император нанес удар. Рефлекторно поставив блок, мгновением спустя получил чувствительный тычок в руку и выронил меч.

— Соберись! — как-то даже и зло сказал он сам себе, поднимая оружие с покрытой выгоревшей под жарким солнцем травой земли.

Впрочем, Коммод вновь оказался сильнее, пусть ему на этот рад потребовалось не два, а четыре удара.

— Действительно, Марк, соберись. А то, если ты так будешь драться, мне придется отправить тебя в Рим. И женить.

Прячущаяся в уголках рта Коммода улыбка показала его ближайшему другу, что он шутит.

— Смотри, как бы тебя самого не женили, мой дорогой принцепс, — Марк нанес серию ударов и даже почти достиг цели, но в последний момент Коммод убрал ногу, в которую намечался укол. Провалившись в атаке, Марк закономерно получил несильный удар по макушке.

— Нееет, я же император. Кто ж меня заставит жениться? Сестренка всех распугает, уж поверь. Луцилла совершенно не собирается быть второй женщиной империи. Ее устраивает только лишь первое место, — снова перейдя в атаку, Коммод нанес несколько ударов, окончившихся, впрочем, ничем.

— Ну, может быть, тебя повяжет какая-нибудь бойкая дочурка одного из достопочтенных сенаторов, — Марк резко сместился влево и, чуть присев, хлестнул клинком по ногам. Движение было очень быстрым, и Коммоду с большим трудом удалось увернуться, отпрыгнув назад. Не давая ему восстановить равновесие, Марк рванул вперед.

Почти получилось — Коммод блокировал удар в последний момент. Нанести еще один он другу не позволил, сократив дистанцию.

— Вот, это уже больше похоже на моего знакомого Сергия Максима, — одобрительно хмыкнув, император улыбнулся. — Почти достал. Еще чуток, и было бы два-один.

— У меня последнее время с тобой постоянно "еще чуток", — Марк покачал головой. — Ты серьезно свое мастерство поднял. Слишком быстр для меня, даже в доспехах.

— Знаешь, мне известно только несколько методов, чтобы отвлечь мысли от нехороших раздумий и грустных воспоминаний, — перестал улыбаться Коммод. — И кроме работы и упражнений приличных среди нет. Даже вино не поможет, а лишь усугубит.

То, что император ежедневно тратит на атлетику и клинки минимум час (а нередко случалось, что и два, и три, и даже четыре), секретом не было ни для кого. Тем более для Марка. А вот то, что Коммод порою занимается этим, чтобы забыться...

— Что тебя гнетет, Луций? — друзья прекратили едва начавшуюся тренировку и опустились в тени раскидистого дуба, своей листвой прикрывшего их от жаркого солнца.

— Мы же вроде пришли сюда, дабы твою душу врачевать, не мою, — на сей раз вместо вполне обычной ироничной или саркастической ухмылки на лице Коммода появился грустный оскал. — О моих потерях и сожалениях мы поговорим в другой раз.

— Луций? — мелькнувший на мгновение взгляд товарища пробрал Марка до костей. — О каких потерях ты говоришь? О чем? Или о ком? Имеешь в виду своего отца?

Вместо ответа Коммод поднялся с травы и, отряхнув плащ, направился к шатру Помпеяна. Разговаривать ему резко расхотелось. Марк, ругнувшись и проклиная свой язык, поспешил следом.

Дуб, раскачивая ветками в такт потянувшему с севера прохладному ветерку, печально шелестел листвой, словно древнее дерево что-то чувствовало и пыталось сказать глупым короткоживущим людям, желая их о чем-то предупредить. Но его никто не слушал.

Глава 4.

Гай Юний Цестий нервно постукивал пальцами по столу. Только что ему доставили послание, его весьма огорчившее.

Коммода атаковала большая группа варваров. И лишь по счастливой случайности засада провалилась и император выжил. Это было...неприятно.

А ведь как хорошо могло получиться! Юний только-только начал тратить деньги на помощь Луцилле, демонстрируя ей свою преданность. Сумей варвары убить мальчишку — и все! Дело сделано, а затрат считай что и никаких...

— Нашел на кого надеяться, — недовольно буркнул себе под нос сенатор.

Прекрасная погода его совершенно не радовала. Цветущие цветы и пение птиц даже раздражали, своей радостью напоминая о проблемах. И верный грек, нашедший нужного...специалиста, скажем так, тоже не улучшил настроения требуемыми суммами.

Варвары могли бы стать отличным решением...Но не стали. А ведь такая возможность!

Юний, у которого в глазах стояли цифры необходимых затрат, едва ли не плакал. Деньги были для него всем. Он и в Сенат пробился именно ради дополнительных прибылей. А вовсе не для специальных поборов в казну!

— Если бы я знал, куда поедет мальчишка — точно передал бы весточку германцам! Или там были сарматы? Хотя какая разница! — возобновившееся бормотание сенатора было едва слышно и звучало скорее похоже на недовольное урчание голодного пса, чем на речь высокообразованного человека.

— Я бы их предупредил, да! Вот что мне надо поручить Леониду! Рассказать варварам о Коммоде!!!

И именно в этот момент Юнию пришла в голову еще одна простая мысль. Если он до этого додумался — то почему бы и кому-нибудь еще не сообразить? Или...Или, быть может, кто-то не просто сообразил, но и сделал? И провалившаяся засада варваров и была результатом?

— То есть кто-то мог и сказать...Кто-то, кому происходящее не нравится точно так же, как и мне. Еще один союзник Луциллы? Или действующий сам по себе? Но кто? Кому выгодно?

Смерть молодого императора была на руку слишком широкому кругу людей. Короткого списка подозреваемых тут точно не получалось.

Чем дольше думал о происшествии Юний, тем больше уверялся в том, что эта засада не была совпадением. И тем интереснее ему становилась личность организатора.

— Кто же на такое способен? Именно в плане личных возможностей? Чтобы были связи с германцами и сарматами? Кто бы это мог быть?

Эти мысли не оставляли сенатора весь день. И всю ночь.

* * *

— Таррутений, ты это слышал? — сопрефект претория Тигидий Перенн прибыл в дом Патерна без приглашения, изображая крайнюю степень взволнованности. — На императора устроили засаду!

Патерн, с комфортом расположившийся во внутреннем дворике в глубоком кресле, поднял в приветствии руку с зажатым в ней кубком. Никаких эмоций он не выказал — легкая полуулыбка на лице, не более того.

— И тебе доброго вечера, мой дорогой Тигидий, — речь Патерна была столь же безмятежна, сколь и его вид. — Император жив и даже не ранен. К чему же так нервничать, мой друг? В конце концов, он на войне, а не в собственном поместье.

— Но если бы он погиб, то наследником мог бы стать Помпеян! — Перенн аж задохнулся от возмущения. По крайней мере, внешний наблюдатель оценил бы мимику префекта именно так. — А нам этого совершенно не нужно!

Патерн, оставаясь все таким же спокойным, повернул голову и смерил коллегу взглядом, в котором отчетливо читалась смесь подозрительности и презрения.

— Тигидий, перестань разыгрывать невинность! Не надо. Здесь не театр. Мы оба знаем, что ты посылал людей к сарматам. Даже не пытайся оправдываться. Я знаю это наверняка.

На самом деле, четких доказательств у Патерна не было — только косвенные. Но почему бы немножко не поблефовать?

Опытный Перенн, впрочем, не поддался. Изобразив на лице возмущение, он отчаянно замотал головой.

— Как ты можешь такое говорить? Мне это невыгодно!

— Безусловно, Тигидий. Именно поэтому ты встречался с Луциллой на прошлой неделе? Обсуждал, как сделать "невыгодно" выгодным? — Патерн начал злиться. — У нас есть план, Тигидий! И упаси тебя боги его нарушать!

Поставив кубок на столик ("Лимонное дерево, слоновья кость, бронза", — автоматически отметил Перенн), Патерн медленно встал из кресла.

— Даже не думай отрицать, что это была твоя идея, Тигидий! — глаза Патерна опасно прищурились. — Тупая, идиотская, безумная идея!

Если еще минуту назад он не был уверен в виновности коллеги, то сейчас взгляд сопрефекта сказал ему все.

— Я не... — Перенн еще попытался оправдаться.

— Молчать! — рявкнул Патерн. Когда-то ему довелось покомандовать легионами, и приказывать он умел.

Сейчас его длинное и нескладное тело вдруг оказалось удивительно подвижным — Перенн не успел моргнуть даже и глазом, как Патерн вдруг оказался рядом.

— Ты понимаешь, что если Коммод узнает о твоем поступке — нам крышка? Сразу всем? Нас казнят быстрее, чем ты успеешь сказать "мама". А если же императором станет Помпеян — Луцилла точно тебя не защитит. И сенаторы тоже.

Взгляд Перенна приобрел удивленное выражение.

— Тиберий Помпеян — "добродетельнейший и благороднейший человек в империи". Слова Марка Аврелия, которые я слышал лично. И из этого вытекает одна большая проблема.

— Проблема? — по лицу Перенна можно однозначно было сказать, что тот перестал понимать хоть что-нибудь.

— Такие люди не просто опасны. Они опасны до безумия, когда узнают про предательство, про ложь и прочие грехи. Я такое видел — и поверь, ты не хотел бы оказаться на пути пылающего праведным гневом Помпеяна, — Таррутений ухмыльнулся и снова уселся в кресло. — Пока мы не получим всеобъемлющую поддержку Сената и хотя бы частичную армии, никаких подобных телодвижений нам делать не следует. Чего бы тебе ни обещала Луцилла. Это понятно?

Перенну не нравился тон, которым с ним разговаривал его коллега. Но он был вынужден признать, что рациональное зерно в его рассуждениях есть.

— Понятно.

— А твой спектакль был не так уж и плох, — вдруг рассмеялся Патерн. — Я даже на секунду засомневался, твоих ли это рук дело.

Тигидий Перенн только лишь пожал плечами. Тот, кто его не знал, сказал бы "смущенно". Вот только Патерн был не из таких — и совершенно не собирался попадаться на наигранное раскаяние своего коллеги. Сопрефект оставался опасен — и опасен смертельно. То, что он решил подстраховать свои позиции переговорами с сестрой Коммода, сюрпризом для опытнейшего римского политика, каковым являлся Патерн, не стало. Сейчас он лишь жалел, что позволил себе вспышку ярости. Не следовало показывать Перенну свой страх.

Тот, впрочем, вел себя так, будто ничего и не произошло. Спокойно уселся в соседнее кресло, положил ноги на скамеечку и взял со стола кувшин и совершенно спокойно налил себе вина.

Сейчас сопрефект выглядел как-то даже и по-домашнему. Сандалии и тога, умиротворенные глаза и небрежная прическа...было сложно представить себе, что за этой овечьей шкурой прячется волк.

"А может — ну его? Может, Тиберий и Коммод правы? — Патерн, еще вчера совершенно спокойно обдумывающий убийство императора, с удивлением уловил в своей душе зарождающиеся сомнения. — Может, мы и вправду сумеем добить варваров и получить новые провинции? А Сенат утрется? В конце концов — ну, попросил император денег. Что здесь такого? Тем более что и сам вложился. Да еще и побольше других..."

Перенн, исподтишка наблюдая за задумавшимся Таррутением, незаметно усмехнулся. Луцилла была права.

Хитрая и развратная интриганка, сооружающая заговор против своего брата, она действительно разговаривала с Перенном. Ей был нужен кто-то, на кого можно было бы свалить вину в случае неудачи. Впрочем, и в случае удачи тоже. И изначально она рассчитывала сделать этим идиотом его. В своем излюбленном стиле — пытаясь затащить в постель.

Тигидий аж поморщился, вспоминая ее потуги. Она была не слишком красива (это мягко сказано) и уж точно не в его вкусе, а ее животная похоть ему не нравилась совершенно. Луциллу, впрочем, это ничуть не смущало.

Стоит отдать ей должное — провал своей идеи она поняла почти сразу. И даже испугалась. Глупенькая стерва, считающая себя умней других! Подставить его, Тигидия Перенна, сопрефекта претория! Дура...

Впрочем, Перенн был достаточно хорош, чтобы использовать сложившуюся ситуацию себе на пользу. Он пообещал ее поддержать и заодно найти кого-нибудь более подходящего на роль козла отпущения. Уже тогда он подумал, что Таррутений Патерн будет отличным кандидатом.

Но здесь надо действовать максимально аккуратно — это Перенн понимал, как никто другой. Более того, он собирался еще сильнее усложнить дело и сообщить о слухах про заговор непосредственно Коммоду. Никакой конкретики — только демонстрация щенячьей преданности. В конце концов, если ты играешь за все стороны сразу — ты не можешь проиграть, верно?

Два могущественных человека, утопающих в удобных креслах и потягивающих терпкое ароматное вино, молча смотрели на заполненное звездами небо. Каждый думал о своем. Один считал, что вывернется из любой ситуации. Второй сомневался, по правильному ли пути он идет. Оба решили, что отправятся в храмы, жертвовать богам. Удача им бы пригодилась.

Висящая в небе луна не хотела на это смотреть и спряталась за набегающими тучами.

Буря была уже близко.

Глава 5.

— Про какие сожаления говорил Луций? — Марка уже несколько дней мучила эта мысль. Даже когда он был чем-то занят, вопрос незримо болтался на заднем плане сознания, раздражая до невозможности. Как какой-нибудь противно жужжащий в ночи комар, мешающий спать.

Сейчас же раздражения добавлял идущий уже третий день проливной дождь, превративший тропу в грязевую реку. Даже на лошади продвигаться вперед было настоящей пыткой. А тут еще и эта дурацкая загадка...

Казалось бы — спроси друга и не мучайся. Но вот проблема: прямой вопрос Коммод попросту проигнорировал, буркнув, что он сам разберется со своими воспоминаниями. И сделал, тем самым, только хуже.

Теперь Марк, знающий Луция с раннего детства, гадал, что именно настолько сильно печалит его лучшего друга. Добавлял беспокойства тот факт, что порою Коммод часами махал клинком, падая после таких упражнений без сил. Будто специально пытаясь настолько сильно устать, чтобы засыпать, лишь только касаясь подушки.

А эти его жуткие гимнастические приспособления? Придуманные еще тогда, после памятного удара молнией, "чтобы выздороветь"...Что мучает Луция? Что?

Какая-то идея все время крутилась рядом, не даваясь, однако, в руки. Если сначала Марк был почти уверен, что друг грустит по безвременно ушедшему отцу, то теперь он точно знал, что первоначальное предположение оказалось ошибочным. Ибо недолгие раздумья напомнили, что Коммод таким был уже не первый год.

Последовательно оказались отброшены и многие другие идеи: с умершей еще до свадьбы невестой (фактически, Коммод ее не знал — о чем тут сожалеть?), с мальчишеской влюбленностью в рабыню из Греции (девчонка была, конечно, хороша собой, да и в постели творила чудеса, к тому же еще и стала первой женщиной Луция — но ведь это рабыня!) и со смертью любимого коня.

Последняя версия Марку долго казалась вполне реальной. Луций вырастил Буцефала, считай, сам. Огромный вороной жеребец с белыми "носочками" выглядел фантастически, слушался только Коммода и угощения принимал, опять же, только от него. И погиб трагически — неудачный прыжок, неудачное приземление. Сломанные ноги...

Добил мучающегося коня сам будущий император. И пусть в глазах его стояли слезы, он не дрогнул ни на секунду. Истинный римлянин, истинный воин, истинный принцепс.

Но пусть тот случай и запомнился глубиной эмоций, испытанных как Марком, так и Коммодом, он все же никак не мог стать той самой причиной. И это начинало уже бесить молодого римского офицера.

Ну не было в жизни нынешнего императора событий, в которых он мог бы себя в чем-то упрекать! Да, бывали ошибки, бывали недоразумения — порою трагические или неприятные, но ничего сверхъестественного в жизни Луция не происходило! Ну, кроме молнии и "знания"...

В этот момент Марк Сергий Максим едва не грохнулся в грязь, удержавшись в седле буквально чудом. Вот же оно — тот самый случай, та самая поворотная точка!

— Марк, с тобой все в порядке? — видимо, на лице Максима работа мысли отражалась настолько сильно, что ехавший рядом Тиберий Помпеян обратил на это внимание.

— Да...Да, да, хорошо, — невпопад ответил Марк, пытаясь сообразить, что же такое видел в том "знании" Коммод? Может, прямо его спросить? Что сказали или показали ему боги? Что-то страшное?

Додумать мысль, однако, Марку не дали. Издалека, со стороны оторвавшегося от основной колонны авангарда, прозвучал рев трубы. На сей раз никаких выскакивающих из леса сарматов не состоялось, поэтому их засаду удалось засечь лишь в самый последний момент.

— К бою! — Помпеян рявкнул так, чтобы его услышали даже плохо слышащие легионеры. Впрочем, когда команду начали повторять центурионы, ее услышал бы даже глухой.

Авангарду тем временем приходилось туго: варвары прятались в высокой траве в стороне от дороги и сейчас стремительным броском атаковали строй римских солдат. Те, словно их далекие предки, сражались в сомкнутом строю, прикрывшись щитами и орудуя мечами. Помогало не очень — потери от залпа из луков в первый же момент оказались весьма значительны, а потому сейчас количественное превосходство у сарматов было просто подавляющим.

Тем временем римская кавалерия уже развернулась в боевые порядки, да и пехота стремительно выстраивалась для боя.

— Тиберий, мы их обойдем, — Марк кивнул на широкое поле, из которого выскочили варвары и на виднеющийся за ним лес. — Вы их придержите. А затем ударим вместе.

Помпеян выругался, увидев, как покачнулся и едва не упал сигнум сражающейся сейчас когорты. Повернувшись к надевшему шлем Максиму, он с недоверием посмотрел на колышущуюся траву.

— А не завязнете? Дожди ведь, — вопрос был совершенно не праздным, поскольку потеря лучшего кавалерийского отделения римской армии вряд ли понравилась бы императору или Сенату. И очень пришлась бы по душе варварам и их вождям.

— Не завязнем. Я здесь бывал — земля достаточно твердая, — Марк уже вытащил копье из петли и перевесил щит со спины на руку. — Мы пошли.

И, вскинув копье и показав наконечником направление, убрался с дороги, уведя за собой конницу.

— Смельчак, — одобрительно кивнул Помпеян.

Тем временем, часть сарматского отряда выдвинулась в сторону римлян, окончательно отсекая умирающую когорту.

Однако солдаты величайшей империи мира не растерялись. Уже выстроенные четкими рядами, они начали наступать единой грозной массой, словно гигантский грязно-красный механизм.

Тиберий внимательно наблюдал за поведением сарматов, ожидая от них любой подлянки, которых он повидал за эту войну уже множество и которым бы нисколько не удивился. И спокойная уверенность варваров ему не нравилась совершенно.

"Что-то здесь не так, — буквально зудело у него в голове. — Они что-то задумали..."

— Клеандр! — верный контубернал возник рядом будто бы из ниоткуда. — Скачи к Марцию, скажешь императору, что мы деремся здесь. Быстро!

Ничего не ответивший солдат только лишь кивнул и, развернув лошадь, испарился.

"Хорошо, что Коммод остался в лагере, там его не достанут..." — что же было не так, Тиберий пока не понял, но собирался это сделать в самое ближайшее время.

* * *

Чего Тиберий не знал, так это того, что Коммоду самому пригодилась бы помощь. Сарматы дождались ухода сразу двух легионов и мелкими отрядами за ночь просочились сквозь римские посты, частично вырезав, частично обойдя, и попытались сходу захватить римское укрепление. Им это не удалось — и теперь варвары готовились к штурму, не имея времени на полноценную осаду.

Полученная Банадаспом информация о нахождении Коммода вынудила его рискнуть крупными силами и действовать — это был хорошая возможность если и не закончить войну, то, как минимум, получить серьезную передышку.

Император находился в передовом лагере с достаточно небольшими силами, и это давало сарматам отличную возможность обезглавить и дезорганизовать римскую армию. Банадасп поверить не мог в такую удачу — но захваченный пленный все подтвердил. Оставалось только дождаться переброски легионов и надеяться, что Коммод останется в лагере. Нет, даже если бы он там не остался, сарматы все равно провели бы атаку, напав на колонну римских войск на марше. Но там достаточно крепкой ловушки бы не получилось, и император вполне мог ускользнуть.

Однако пока все складывалось по плану. Доброжелатель из Вечного Города не солгал, когда обещал, что Коммод задержится и с Помпеяном не пойдет. И, пусть подход двух когорт из легионов Марция Вера стал неприятной неожиданностью, он ничего не изменял. У Банадаспа впервые за всю войну появился реальный шанс на успех — и он собирался его использовать.

Он и сам был здесь — ибо при рисках такого порядка (а на кону стояли едва ли не лучшие силы сарматов) не мог доверить руководство операцией хоть кому-нибудь еще. И сейчас, облачаясь в доспех и с мрачной решимостью наблюдая за готовящимися к штурму воинами, он не знал, что на той стороне, на стене точно также стоит Коммод и с удивительным спокойствием рассматривает приготовления врага.

— Мой император, вам стоит сойти со стены, — почтительно обратился к Коммоду смуглый пожилой центурион из преторианцев, со шрамом через все лицо. Выглядел бывалый вояка уверенно, пусть он и смотрел поминутно на неторопливо готовящихся варваров. — Шальная стрела может наделать дел.

— Не думаю, — император грустно усмехнулся и помотал головой. — Шальная стрела меня может достать и там. Но, — поднял руку Коммод, прерывая готовые сорваться с губ центуриона возражения, — шлем я надену.

После чего отвернулся и так и поступил.

Ветеран-преторианец беззвучно выругался, смачно сплюнул и извлек из ножен спату. Мельком ее осмотрел, кивнул и убрал обратно. После чего присел на колченогий табурет неподалеку и, привалившись к стене, прикрыл глаза, продолжая наблюдать за императором сквозь опущенные ресницы.

Коммод выглядел спокойно, будто бы и не было за стенами и рвом нескольких тысяч не самых слабых воинов, мечтающих его убить. Он вообще казался нерушимым, словно сказал, одним своим видом внушая уверенность в окружающих.

Тем временем, за его спиной словно разворошенный улей кипел римский лагерь, готовый к битве. Невдалеке несколько легионеров суетились вокруг катапульты, готовя ее к применению. Рядом с ними спокойно и безмятежно развалились на траве уже одоспешенные бойцы из недавно подошедших когорт. Они отдыхали, пока еще оставалась такая возможность.

Император, что-то для себя решив, кивнул своим мыслям и вдруг, запрокинув голову, расхохотался. Громко и с какими-то нотками безумия в голосе.

Это было более чем странно и обращало на себя внимание. Крутящиеся у катапульты солдаты даже приостановились, удивленно поворачивая головы к стене. Центурион-преторианец встревожено выпрямил спину, положив руку на клинок.

— Мои верные солдаты! — все еще смеющийся Коммод проорал это настолько громко, что не услышать его было невозможно. — Сегодня мы приблизим нашу победу! Сегодня мы приблизим наш триумф! Сегодня эти варвары, наконец, поймут, кто такие римляне!

Этот голос, наполненный мощью и каким-то безумным предвкушением битвы, проникал куда-то глубоко, в самое нутро, вызывая в нем странное чувство.

— Когда-то Ганнибал считал, что сумеет победить Рим! Но он проиграл, и Карфаген был повержен! Потом галлы считали, что победят Цезаря! Они проиграли! Дакийские племена были сильны, но великий Траян их покорил! И эти, — Комод махнул рукой за стену, — тоже ошибаются. Сегодня многие из нас умрут — но Рим...Рим победит, как побеждал всегда!

— Слава императору! — преторианец проорал это неожиданно даже для самого себя.

— Слава...Слава! Слава! — нестройно и невпопад отозвались легионы.

— Слава императору! — рявкнуло сразу несколько центурионов. И на сей раз получили совершенно другой ответ.

— СЛАВА!

Коммод снова расхохотался и вытащил из ножен свой уникальный меч. Подувший ветер слегка раздувал его багровый плащ, вместе черными доспехами придававший императору вид спустившегося с Олимпа Марса.

— ОНИ! ВСЕ! УМРУТ! — проревел он, клинком показав на уже заканчивающих последние приготовления сарматов.

Ответом ему был рев воодушевленных легионеров.

Бой обещал стать жарким.

* * *

"Прикрывать спину императору...прикрывать ему спину", — эта единственная мысль колотилась в черепе преторианца будто гепард, пытающийся выбраться из клетки. Остальное он делал на вбитых на каком-то совершенно глубинном уровне рефлексах. Уклон, щит, удар. Блок, шаг, удар. Щит, удар щитом, удар клинком.

Все преторианцы, собравшиеся вокруг своего императора, действовали, будто одно единое многоногое и многорукое существо. Сам же Коммод, защищающий ворота, несколько выбивался из этого стройного синхронного танца, ведя свой собственный.

Впрочем, спину ему центурион и его команда прикрывали качественно, а с остальным он неплохо справлялся и сам. По крайней мере, сам центурион, будь он на другой стороне, к нему сейчас бы подойти побоялся.

И неудивительно. Еще когда он наблюдал за дружеским поединком Коммода и его друга, Марка Сергия Максима, схваткой совершенно безобидной и исключительно развлекательной, центурион подумал, что император выглядит похожим на древнего героя или даже на спустившегося к смертным бога. Еще раз подобное сравнение пришло к нему на ум недавно, перед самой битвой. Но то, что он видел сейчас... Это восхищало, поражало и потрясало одновременно. Даже такого бывалого ветерана, повидавшего в своей жизни немало битв и сражений с самыми разными противниками в самых разных же условиях.

Коммод двигался без ошибок. То есть вообще. Его страшный клинок рубил сарматов одного за другим и, казалось, те были заколдованы и не могли ничего противопоставить римскому командующему. В стороны летели отрубленные кисти рук, сжимавшие мечи и топоры, головы и ноги. Падали тела с разрубленным горлом или отсеченной по плечо или локоть рукой. Коммод не знал сомнений.

Долгие часы упражнений, в сочетании с врожденной силой воли и бесстрашием, превратили его в идеального бойца, крушащего любую защиту и не дающего своим врагам даже тени шанса.

Вот огромный варвар швырнул в императора подобранный топор и сразу, без малейшего промедления бросился в ближний бой. Коммод легко и изящно увернулся, блокировал могучий удар, дав ему скользнуть по щиту и нанес свой...В выставленную варваром ногу. Особого успеха он при этом не добился — максимум отрубил пару пальцев, ничего смертельного — но сармат на долю мгновения потерял равновесие и оступился. Этого императору хватило: он совершенно спокойно толкнул его щитом. Толчок оказался весьма силен, и варвар поневоле начал падать. Еще один взмах меча — и бедняга бьется на земле с рассеченным бедром. Центурион милосердно его добил.

Если бы кто-нибудь сейчас остановился и посмотрел на поле сражения, то эта картина вряд ли оставила бы его равнодушным. Это действительно было страшно. Трупы перед рвом, трупы и кровь во рву, на стенах и за стенами...

Сарматы сосредоточили свои атаки на двух точках стены и на воротах. Пользуясь своим численным преимуществом, они даже добились начального успеха — но затем начались проблемы.

Если за оградой они могли легко использовать в обилии имевшуюся кавалерию (которая, собственно, и нанесла немалый урон частоколу — несущиеся на полном ходу всадники набрасывали на бревна веревки, с помощью которых потом расшатывалась ограда), то внутри с этим возникали закономерные проблемы. А в пешем бою римские солдаты были сильнее.

Кроме того, большие потери отряды Банадаспа понесли еще при первом этапе штурма, когда римские скорпионы и онагры спокойно били по группирующимся для атаки воинам. Плюс, оказавшиеся неожиданно многочисленными манубаллисты тоже стали неприятным сюрпризом.

Закрепиться же у пролома в стене или у ворот у сарматов не получалось. Римляне были слишком хороши — а две неучтенные в раскладах когорты все же стали серьезной проблемой и изменили баланс сил. Пять вместо двух с половиной...В общем, шансы варваров стали выглядеть гораздо менее реально.

— Вождь, наши воины отходят от ворот. Там римляне дерутся слишком хорошо, — посыльный выглядел неважно — залитое кровью лицо, рассеченная бровь, рваная рана на шее, выглядящая довольно неприятно, вмятины на щите и несколько зарубок на доспехе. — Проломить их оборону не выходит, мы теряем слишком много бойцов.

Банадаспу захотелось взвыть. Да что же это такое, с этим мальчишкой? Почему боги так его оберегают?!

— Где их император? — прорычал вождь, надевая шлем. — Вы его видели?

— Да. Судя по всему, именно он удерживает ворота, — посыльный тяжело дышал и, судя по всему, был близок к тому, чтобы потерять сознание. — И еще, вождь. Ваш сын, Гесандр, мертв. Его зарубили у ворот.

Это стало неожиданностью. Гесандр всегда отличался статью — пойдя шириной плеч и длиной рук в отца, он при этом обладал еще и немалым ростом. Гиганта откровенно побаивались — и вождь точно знал, кто будет его преемником.

И теперь смерть? В битве, когда преимущество на их стороне?

— Как это произошло? — личная дружина царя языгов тоже надела шлемы и сейчас направлялась за своим вождем к римскому лагерю. В бой шли лучшие силы Банадаспа. И их вел он лично.

— Его убил воин в черном доспехе и с пламенным клинком. По крайней мере, так мне сказали, — последние слова оказались произнесены почти шепотом: посыльному явно было нехорошо.

— Коммод!!! — ярость, прозвучавшая в голосе вождя сарматских племен, царя языгов и теперь личного врага римского императора, грозила всеми возможными карами, болью и смертью. — Да будь он проклят! Пусть мальчишка сегодня умрет! Сотню лучших коней тому, кто принесет мне его голову! Вперед! Вперед!

* * *

Центурион начинал чувствовать усталость. Она незаметно накапливалась в спине, тренированных руках, ногах. Становилось тяжелее дышать, пот заливал глаза, а верная спата уже давно была заменена запасным клинком.

И лишь вид императора, все теми же отточенными движениями убивающего врагов, внушал уверенность, что еще не все потеряно.

— Отходим, — команда прозвучала настолько неожиданно, что ветеран едва не пропустил ее мимо ушей. — Их натиск спал, они перегруппировываются. Надо передохнуть.

И действительно, сарматы откатывались от ворот, явно не выдержав столь тяжелого боя. Центурион невольно оскалился. Легионеры вновь показали преимущества дисциплины и жесткой, если не сказать жестокой, муштры. А ведь каждый второй еще недавно был или рабом, или каким-нибудь там занюханным крестьянином, пошедшим в армию только потому, что не хотел подыхать от голода. И вот сейчас они с достойной твердостью и умением отражают сильнейшие варварские атаки.

— Перезарядить манубаллисты, онагры и скорпионы. Последние — нацелить на ворота. Вторую когорту к пролому к стене, первую в резерв. И раздать воду, — Коммод совершенно спокойно отдавал приказы, не выказывая даже и толики сомнения в своей победе. Только лишь снял шлем, вылил себе на волосы содержимое небольшого бочонка и, отплевавшись, присел на табурет.

Дождь только-только закончился, а на небе уже не осталось ни единого облачка, и солнце жарило вовсю. Но пока, хотя и было ясно, что грядет жара, легкий ветерок создавал приятную прохладу.

— Скоро они попытают счастья еще раз, всеми силами, мой император, — неприметный человечек в заляпанном грязью доспехе, возникший рядом с Коммодом насторожил было центуриона. Но, видя, что принцепс его узнал, преторианец умерил тревогу, продолжая, однако, присматривать за посланником краем глаза.

— Вот именно тогда Марций ударить и должен, — Коммод оставался спокоен, хотя на мгновение на его лицо набежала тень раздражения. — Пусть выполняет приказ.

— Он волнуется за вас, мой император, — человек пожал плечами и всем своим видом выразил крайнюю степень обеспокоенности.

— Марций пускай волнуется за выполнение своего приказа. Об остальном беспокоиться буду я.

— Конечно, господин. Но от легионов Помпеяна прибыл посланник. Его атаковали на марше крупные силы сарматов.

— Даже так? Интересно...— на какое-то время Коммод задумался. Затем, кивая своим мыслям, вытащил любимый кинжал из ножен и несколько раз подбросил его в излюбленном стиле в воздух. Посмотрел на небо, где уже начали появляться стервятники.

— Это ничего не меняет. Тиберий — хороший командир. Он справится. Сомневаюсь, что варвары смогли выделить достаточно сил, чтобы его разбить. Пусть Марций делает то, что ему приказано. Об остальном думать будем позже.

Посланник кивнул, поклонился и, отдав честь, исчез.

За оградой раздался рев — сарматы шли на решительный приступ.

— Ну, что, друзья — кажется, пришло время еще немного размяться.

Коммод поправил шлем, сделал глоток воды из фляги, и весело насвистывая, направился к воротам.

Преторианец только лишь покачал головой — молодой император умел воодушевлять. Да и услышанные слова про Марция Вера внушали некоторые надежды.

"Похоже, сарматам сегодня не поздоровится", — именно с такой мыслью ветеран занял свое место чуть сзади и сбоку от Коммода.

Развязка была уже близко.

Глава 6.

Тиберий с недоумением смотрел на отступающих варваров. А ведь из виднеющегося чуть поодаль леса уже выехало несколько сотен сарматских катафрактов — серьезная проблема для пехотинцев.

Нет, нормально разогнаться по мокрой и раскисшей земле они не смогли бы — но, зная их повадки, римский легат предположил, что последует хотя бы попытка атаки.

Только что вернулась сотня Марка — обойти противника у него не получилось.

— Господин! — сквозь преторианцев на лошадке пробрался забрызганной грязью человек. — Наш лагерь атакован крупными силами варваров.

На миг сердце Тиберия замерло...чтобы вздохом спустя начать колотиться с какой-то дикой энергией. Возникло такое ощущение, словно он падает в пропасть.

— Как Коммод...Как император? — прохрипел Помпеян пересохшим горлом. — Насколько все плохо?

Он боялся услышать ответ на свой вопрос. Конечно, Луций тот еще сукин сын, и боги никогда от него не отворачивались. Но если его окружили...С ним же почти нет войск!

— Император приказал перекрыть дорогу и выставить посты. Сказал, ловить отступающих варваров, — курьер пожал плечами. — Еще передал, что большую часть он захватит с помощью легата Марция Вера, господин, а ваша задача — ловля бегущих солдат.

— Легионы Вера подошли... — оказавшийся рядом с Тиберием Марк выдохнул с таким видом, будто только что получил отсрочку смертного приговора. Впрочем, возможно именно так дело и обстояло.

— Когда я уходил — еще нет, — спокойно ответил курьер и, ничуть не смущаясь рядом находящихся военачальников, отпил из фляги. Порыв ветра донес до Марка тончайший оттенок запаха. В емкости точно была не вода.

— Что ты видел? — Тиберий все еще тяжело дышал, теперь опасаясь помимо варваров еще и чрезмерной самонадеянности молодого императора.

— Варвары штурмовали ворота. Получалось у них не очень, — посланец на секунду задумался и несколько неуверенно закончил, — Насколько я могу судить.

— Надо возвращаться. — Марк произнес эту фразу и замолк, прекрасно понимая, что сказал совершенно очевидную вещь. Хмыкнувший солдат это явно подтвердил.

— Отступать, имея на хвосте крупный отряд сарматов? — Тиберий поморщился. — Я и так потерял несколько сотен солдат. Будем отступать — неизбежно растянемся. И вон те ребята устроят нам кровавую вакханалию, — легат кивнул в сторону все еще видневшихся в отдалении всадников.

Впрочем, те совершенно спокойно стояли на месте ровными рядами, будто и не собирались никуда ехать. Лес их огромных копий Тиберия нервировал, и он возблагодарил богов, что дожди размягчили землю. Иначе его потери не обошлись бы одной когортой.

Надо было идти — Коммод, конечно, как и многие юноши считал себя бессмертным, но в реальности таковым не был. Одна стрела — и надежда Рима умрет, не успев побывать на своем троне в Вечном Городе.

— Ладно, — принял он решение. — Один легион составит арьегард. Будем отходить медленно, не разрывая сильно порядки.

Несколько минут спустя римская военная машина зашевелились.

* * *

В небольшом поселении, в местности, за которую сейчас шли столь ожесточенные сражения, было необычно многолюдно. Сарматы и маркоманны буквально заполонили это местечко.

Вожди отдельных племен собрались здесь, чтобы обсудить некоторые моменты своей собственной политики. Если, конечно, ее можно было так назвать.

В самом центре поселения, на своеобразной площади сейчас выступал Зантик — лидер "партии мира" среди сарматов и старый противник Банадаспа. Ему, как и его сторонникам, уже обрыдла это бесконечная война, не приносящая ничего, кроме убытков и головной боли. И славы, про которую так много любил рассуждать глава "партии войны" на этой бойне тоже было как-то не особенно много. Особенно последнее время.

Последняя авантюра прежде предусмотрительного Банадаспа окончательно переполнила чашу терпения Зантика и его сторонников. Забравший множество воинов вождь ринулся в лоб на римский форт, в котором находился император. То, что эта затея закончится чем-то очень нехорошим, Зантик даже не сомневался. Уж в чем — в чем, а в защите укрепленных позиций римлянам не было равных.

Зантика очень удивляло то, что Банадасп, прекрасно это понимающий, все равно ринулся в бой. Нет, конечно этому было объяснение: вести войну было все тяжелее, он терял сторонников чуть ли не каждый день, и, не сегодня-завтра, все равно бы проиграл.

Но штурмовать римский лагерь? Прекрасно зная, чем это закончилось для галлов, например? Чем быстрое самоубийство лучше медленного?

Сейчас, глядя на окруживших его воинов, Зантик медленно кивал своим мыслям, все больше и больше уверяясь в собственной правоте. Добившись того, чтобы в последний бой Банадаспа не пошли лучшие бойцы, он фактически обеспечил себе власть. И авторитет — как только прежний царь расшибет свою глупую голову о римские ворота, Зантик станет новым лидером и сумеет договориться с новым императором. При этом, вполне возможно, удастся добиться очень неплохих условий. По крайней мере, Коммод знает, что предлагать...

Последняя мысль вызвала у главного "оппозиционера" варварских племен горькую усмешку. Как же глупо было надеяться на то, что смерть Аврелия что-то изменит! Изменило, конечно. Вот только не в ту сторону, какую хотелось — вместо старого волка, подрастерявшего зубы за долгую жизнь, вожаком в римской стае стал молодой и свирепый. Да еще и, к тому же, весьма неглупый.

Так, пока старик телился с Сенатом, даже не пытаясь, по большому счету, стребовать с них денег, мальчишка особо не сомневался. Патерн, прибывший в Рим с угрозами, быстро заставил овец в тогах раскошелиться.

У Зантика были свои шпионы, исправно доносящие о слухах в Вечном Городе. И, хотя недовольство тихонечко вызревало, у Коммода хватало и сторонников. Уж больно энергично парнишка взялся за дело.

При таких раскладах продолжать войну с Римом было безумием — умный и проницательный вождь это прекрасно понимал. Получив сенаторские деньги, мальчишка обеспечил себе достаточный запас прочности, чтобы дожать своих врагов. Да, может быть, потом это обернется ему кровью и проблемами — но когда еще настанут эти времена? Через год? Два? Десять?

Поэтому, по мнению Зантика, пора было признать очевидное. Война проиграна и нужно подчиниться, постаравшись выбить условия получше. В конце концов, в пребывании под рукой Рима есть и свои плюсы.

— Мы все знаем, зачем сегодня здесь собрались, — Зантик решил не тянуть время и говорить с собравшимися прямо. — И пришло время решить, что и как мы будем делать дальше...

* * *

Банадасп в отчаянии отбивался от наседающих со всех сторон римлян. К чувству горечи примешивался еще и стыд. Его переиграл мальчишка! Переиграл, как барана! Как безмозглого идиота!

А ведь все шло так хорошо — подкрепленные личной гвардией вождя, сарматы сумели закрепиться у ворот, да еще и у пролома в стене тоже все явно шло к улучшению. Но затем...Затем в один миг все изменилось — когда наполовину втянувшиеся внутрь римского лагеря сарматы услышали римские трубы. Их окружили. В момент, когда Банадасп понял, что Коммод попросту заманил его в ловушку, используя себя в качестве приманки, от ярости у него помутилось в глазах.

Внутри стен тоже все как-то сразу переменилось: поняв всю сложность сложившейся ситуации смогли многие, и это понятным образом отразилось на боевом духе. Сарматы приуныли, в то время как римляне наоборот, стали драться еще активней.

А затем Банадасп сделал еще одну ошибку — он решил, что сумеет добраться до римского императора. Всю глубину своего заблуждения он понял буквально несколько минут спустя, когда десяток лучших его бойцов, пробившихся почти до Коммода, полегли как один под клинками преторианцев.

Надо было бежать, спасать свою собственную жизнь...Но и это решение запоздало. С трудом пробившись к лошадям, Банадасп взлетел в седло. Его гвардия таяла на глазах. Лучшие из лучших падали, будучи не в состоянии отбиваться от превосходящих сил римлян, не стеснявшихся, к тому же, кинуть пилум перед тем как лезть в драку.

Верный жеребец, почуяв на себе хозяина, рванул с места, молниеносно перейдя на галоп. Банадасп даже уже подумал, что шансы выбраться только что резко возросли, когда плечо буквально взорвалось болью. Короткая стрела пробила доспех, и, похоже, что-то сломала. А еще секунду спустя боль пронзила еще и ногу — второй удачный выстрел пришпилил ее к боку рвущегося подальше от этой бойни коня.

Едва сдерживая рвущийся наружу вопль боли и негодования, Банадасп смахнул с дороги невезучего римлянина, уклонился от впущенного из пращи не слишком умелой рукой камня, и, проткнув своим жутковатым копьем еще одного бойца противника, вылетел на дорогу. От гвардии к тому моменту осталось всего несколько человек, держащихся, впрочем, за спиной своего вождя.

Плечо болело просто адски, да и нога не сильно от него отставала. Время от времени в глазах мутилось, и Банадасп ловил себя на мысли, что падает из седла. Спасало только то, что сидеть на лошади он научился едва ли не раньше, чем ходить.

— Будь прокляты римляне и их император! — вместо яростного крика из уст сарматского вождя вырвалось нечто, похоже на стон.

Позади набирали разбег вражеские кавалеристы, однако фора, полученная царем, давала ему неплохие шансы. В конце концов, не жалким римским собакам тягаться в искусства верховой езды с человеком, в седле проведшим больше времени, чем некоторые живут.

Вот только "жалкие римские собаки" оказались мало того, что не совсем жалкими, так еще и не совсем римскими: сарматов преследовали нумидийцы, отлично умеющие выполнять роль легкой кавалерии. Один из гвардейцев серьезно отстал от группы вождя и попытался своей смертью задержать африканцев. Вытащив клинок, он рванул им навстречу, яростно при этом ругаясь

Впечатления это не произвело ни малейшего. Беднягу проткнули дротиком, метнув оный с десятка метров. А затем, проносясь мимо, добавили копьем. В общем, выигрыш времени получился не слишком большим.

Еще двое смертников добились лучших результатов, умудрившись продержаться против двух десятков солдат почти полминуты. В основном, потому, что командир нумидийцев не хотел ранить лошадок, желая забрать оных себе. Эта жадность одного отдельно взятого бойца вражеской армии и помогла сарматскому вождю уйти.

Однако масштаб катастрофы, случившейся в этот день, этот успех практически не уменьшил.

Реальный факт — и в нашей истории он получил титул соправителя в 16 лет, в 177 году н.э.

Мера длины у римлян, равняется 185 метрам

Аналог штандарта или знамени, используемой манипулой, когортой, центурией или турмой

В т.ч. так назвались молодые люди из знатных семейств, служащих при командующих

Римский арбалет

Надо отметить, что "сарматы" — это общее название большого количества племен (так же, как и "маркоманны"). В их состав входили роксоланы, языги и многие другие племена.