Но такой уж был сегодня день, что Роберт решил махнуть рукой на все резоны.
— Я буду называть тебя Свиненком.
Мальчишка не шелохнулся. Только глаза ожили.
— К вечеру отмоешься. Гарет, найди ему чистую рубашку. Потом приведешь в порядок стремена. Для начала наших с Лерном коней. Завтра Гарет тебе покажет, как чистить кольчу-ги. Останешься Свиненком до тех пор, пока весь доспех и ты вместе с ним не засверкаете, как солнце.
Мальчишка не заголосил, не полез целовать руки, как стоял, так и рухнул в ноги рыца-рю, глядя снизу, из глубины трав, сияющими зелеными глазами. У Роберта что-то сжалось внутри, но он отвернулся, не добавив более ни слова, только махнул рукой в сторону сваленной на землю амуниции.
Народ потихоньку зашевелился, пошел по брошенным делам. Только Лерн остался беспечно сидеть у поваленного дерева.
Ну, подумаешь, Роберт мальчишку к делу приставил. А с другой стороны, Лерн уже не чаял увидеть, как старый друг и побратим оживает.
С самого начала, с их первой встречи, Лерн всегда видел Роберта в движении. Тому не сиделось на месте. Его бурная, требующая выхода, энергия, к тому же, втягивала в свои за-вихрения окружающих.
Для них Крестовый поход начался в небольшом бургундском городке, где встретились, отделившееся от отряда Гуго Вермандуа, копье Роберта Парижского, и лотарингцы, которы-ми командовал Готфрид Бульонский. Весь дальнейший путь Роберт со своим отрядом неиз-менно находился в авангарде. Лерну такая позиция вполне подходила. Там они познакоми-лись, сошлись ближе, стали друзьями. Хотя, более непохожие натуры трудно было предста-вить. Целеустремленный, уверенный в себе и своем деле Роберт Парижский и медлительный, ленивый, всегда иронично настроенный барон Гарнье Рено де Геннегау, по прозвищу Лерн составляли странную пару.
Они шли освобождать Гроб Господень. Этим было сказано все. Жизнь разделилась на ДО и ПОСЛЕ. После будет уже совсем другая жизнь, которую, по правде сказать, никто из них себе толком не представлял, но знали определенно — она будет прекрасна.
Облаченный в кольчуги, поток веры, страсти и благородства сбегал лесами Бургундии, полями Панонии, горами Фракии к подбрюшью Европы.
Когда первое препятствие — Босфор — остался позади, и под ногами захрустели раз-бросанные у Никеи христианские кости, Лерн впервые подумал, что Прекрасная Мечта, ко-торая вот-вот должна была сбыться — сбывается, но как-то не так.
ALLIOS
Третьи сутки отряд под командованием Роберта Парижского блуждал в, невесть откуда взявшихся на ровном месте, невысоких, но диких горах. Ущельица сменялись перевалами, тропы стелились под ноги, перекрещиваясь и петляя, чтобы в очередной раз завести в тупик. Люди из редких, малочисленных поселков при виде воинов Креста разбегались, а те, кто не мог убежать, не разумели франкской речи.
Придерживаясь западного направления, отряд продирался сквозь нагромождения кам-ней и заросли в надежде встретить своих.
Ехавший в авангарде Роберт первым свернул за, поросшую мелкими пыльными кусти-ками, скалу. Тропа ныряла под кроны деревьев. Далеко впереди в жидкой тени угадывался валун, перед которым дорожка разбегалась надвое.
Роберт не стал торопиться: осмотрелся, прикинул что-то, подал коня назад и объявил привал. Усталые, запыленные, злые люди с проклятиями придерживали коней. Кое-кто тут же пополз с седла, оседая прямо в слежавшуюся придорожную пыль.
По тому, как двигался Роберт, как настороженно осматривался, Лерн понял: друга что-то беспокоит. Спрашивать не стал, люди измотаны, каждое лишнее слово может стать при-чиной ссоры. Если впереди чисто, стоит ли усугублять?
Они вдвоем отправились в разведку. Кони едва переставляли копыта, потом вовсе ос-тановились. Роберт вытащил из торока шлем с бармицей и, сдернув пыльный, насквозь про-потевший капюшон, надел на голову.
Первой мыслью Лерна было, что голова графа Парижского сварится не хуже, чем в котле с кипятком. Второй — что и его собственной голове не избежать печальной участи. Ес-ли Роберт осторожничает, ему, Лерну, вдвое стоит поопаситься.
Геннегау догнал друга шагов за тридцать до развилки. По обочинам, густо разросшие-ся, кусты малины и орешника прикрывали неохватные старые стволы деревьев. Тусклые, зеленые кроны смыкались над головой, образуя длинную арку. Полдень, пыльные листья, безветрие, волнистое, душное марево — картина напоминала старый выцветший гобелен.
Дальше они поехали стремя в стремя, держа наготове удобные короткие копья. Вокруг ни шевеления, ни звука, но тревога уже стискивала сердце, заставляя, собрать остатки сил.
Из-за камня раздался тихий вскрик, следом, вихляя, вылетела короткая, как для детско-го лука стрела. Она ушла круто вверх, чтобы, ударившись о сучок, упасть к ногам лошадей.
Оба рыцаря мгновенно оценили обстановку: кто бы ни сидел за камнем, в серьезные противники он не годился. Кони рванули одновременно, и через три неспешных удара серд-ца, закованные в броню рыцари, выгнали на тропинку сарацинского мальчика с самодель-ным луком в одной руке и коротким пичаком в другой. Перед ними стоял подросток лет двенадцати, в длинной серой рубахе, которую здесь называли джелябой. Ни игрушечного лука, ни ножа он не бросил.
Лерн уже примеривался, куда воткнуть копье, когда Роберт вскинул руку. Свое копье он поднял, уперев пятку в стремя.
— Он же напал на нас! — возмутился барон, не понимая причины отсрочки справедливого наказания.
— Ты испугался?
— Нет, конечно, — обиделся Лерн.
— Ты, понимаешь наш язык? — обратился Роберт к сарацину. Тот замер, будто камен-ный. То ли в самом деле не понимал, то ли решил молчать.
— Зачем он нам? — возмущению Лерна не было предела. — Нехристь, он нехристь и есть, — копья Геннегау не убрал и на всякий случай вновь приметился.
— Ты случайно дороги не знаешь? — Роберт обращался к другу, не поворачивая голо-вы. Потом по-гречески спросил о том же мальчишку, не получив впрочем никакого ответа. Паренек так и стоял перед ними, не бросая оружия, но и не пытаясь пустить его в ход.
— Что-то тут не так, — задумчиво обронил Роберт.
— Может, он сумасшедший?
— Как же! Парень нас отвлекает, — несмотря на грозное предположение, Роберт про-должал безмятежно рассуждать. — Засаду бы мы услышали, в такой-то тишине. Значит что? Значит, дает кому-то уйти.
— А если это сарацинские воины? Они разбегутся, пока мы тут мирно беседуем, — Лерн сам не очень верил в то, что говорил.
— Ты видел следы лошадей или вооруженных людей? Воины не ходят в сандалиях с деревянными подметками, босиком они тоже не ходят и на одном осле все вместе не ездят. А других следов я тут не нашел.
— Тогда, кто они? — Лерн был сбит с толку.
— Думаю, его семья. Он вышел отвлечь нас и дать им уйти подальше.
С этими словами Роберт приторочил копье и спрятал в седельную сумку шлем. Генне-гау с удовольствием сделал бы то же самое, но упрямство заставляло терпеть раскаленный металл, сдавливающий голову.
— Возвращаемся, — граф Парижский, наконец, обернулся к другу. — Будем, как и раньше, продвигаться на запад.
Он медленно объехал мальчишку по широкой дуге. Лерн присоединился, так и не уб-рав копья и не сняв шлема, но через несколько шагов обернулся. Мальчишки на месте не бы-ло. Он будто растворился в воздухе, как темный эльф здешних лесов. Впрочем, какие тут эльфы? Здесь — иблисы, шайтаны, дэвы... тьфу! Кто они и как выглядят, христианин не очень себе представлял.
Ехали молча. Роберт думал, Лерн терзался. Оскорбление в виде пущенной в них стрелы осталось не отмщенным. Роберт, правильно истолковав его недовольное сопение, придержал коня:
— Ты помнишь деревню, Гизи? В нее первым ворвался отряд Роберта Нормандского. Хотя, ворвался — громко сказано. Въехали и не очень спешно. Кто им противостоял? Горст-ка стариков с серпами и мальчишки вроде этого.
Лерн не хотел вспоминать.
Они вернулись из поиска как раз к завершению бойни. Формальной причиной расправы явилось сопротивление, оказанное десятком жителей деревни двум сотням конных рыцарей.
Сотворенное благородными воителями, было чудовищно! Изрубленные куски тел, кровавые ручьи, вывернутые ноги женщин...
Для чего?! Для устрашения, — сказал кто-то из приближенных герцога Нормандского. Пар выпустили, — пробубнил Гарет, по меркам Лерна — уже старик, везде следовавший за Робертом. — Нормандцы каждого десятого потеряли. Начали хоронить возле Никеи, потом: Каппадокия, Исаврия, Фригия... Да не в бою, а от жары да болезни животной. За войну оста-ются добыча и слава. А за смерть от поноса? То-то! Этот понос Гизи боком и вышел.
Воспоминание уползало, оставляя по себе горький осадок. В глубине души Лерн был согласен с Робертом, но щенячья строптивость заставляла спорить:
— Если такое спускать, они начнут нападать на нас из-за каждого камня.
— Ты шел на войну или на прогулку?
Конечно, Роберт был прав. Лерн представил, как бы все обернулось, поступи они со-гласно обстоятельствам и здравому смыслу: убили мальчишку, догнали его семью...
Его передернуло. Куски изрубленной плоти, вывернутые ноги, кровавые полосы в пы-ли. Что еще оставят за собой двадцать, озверевших от жары и усталости, заблудившихся ры-царей?
* * *
Париж и Сена остались далеко на юго-западе. Ореховые и буковые рощи сменились дубравами. Их в свою очередь потеснила густая чаща, где среди берез и осин брызгами кро-ви рдели боярышник и рябина. Тут и там лес подметали черными подолами ели.
Густолесье встретило путаницей звериных троп, да редкими, худыми дорогами.
Язык поменялся. Дени, знавший только провансальское наречье, понимал встречных с пятого на десятое. Да и тех встречных становилось все меньше и меньше.
Весь закатный край неба обложила тяжелая, темно-синяя туча. Она всасывала послед-ний кусочек солнца, а с ним и надежду на ведро. Завтра опять зарядит еще не осенний, а по-тому обильный дождь. Хорошо, если с утра — к обеду может и разѓвеется. Если с полудня — вечером придется ставить шатры, промокнув до нитки.
Роберт давно хотел сделать остановку. Несколько дней необходимы были маленькому отряду, чтобы отдохнуть и обсушиться. Хорошо бы под крышей. Но подходящего места все не случалось.
Замки в этой местности стояли далеко друг от друга. Да и степень гостеприимства синьоров была такова, что, проезжая мимо очередной цитадели, путники думали не о ночле-ге и плотном ужине, а о том, из-за какого именно поворота выскочит вооруженная баронская дружина, чтобы поинтересоваться, кто это шляется ввиду светлых господских очей невозбранно, а главное, что у него в сумах.
Роберт таких встреч не сильно опасался. Эти дружины были, как правило, смехотворно малы и плохо обучены, но поранят кого, коней напугают — не нарывался, объезжал родовые гнезда стороной.
С Прованса, почти с самой высадки на берег, его поразило огромное количество лихого люда, промышлявшего нынче на трактах.
Изъездив пол-Европы во времена своей беспокойной молодости, он ничего подобного не видел. Что уж говорить о начале Похода. Но тогда — понятно — огромная армия бедноты с примкнувшими к ней бродягами, ворами и разбойниками, первой двинулась на разграбле-ние Востока. Через год под Никеей крестоносное воинство нашло их останки.
Еще в Провансе, когда он рвался в Париж, лелея зыбкую надежду, что все с ним слу-чившееся — недоразумение, Роберт отклонил несколько предложений от серьезных торговых людей, двигаться в составе их караванов. Он торопился. Истории, которыми потчевали его купцы, казались выдумкой. Но первая же стычка в трех лье от Вильяно отрезвила, как ушат холодной воды, и заставила всю оставшуюся дорогу настороженно вглядываться в окру-жающий пейзаж. Поваленное ветром, лежавшее поперек дороги дерево, перевернувшаяся повозка, вокруг которой бродили, постреливая глазами, мрачного вида селяне, даже распо-ложившиеся отдохнуть слепцы — все могло быть хитростью разбойников. Стоило задер-жаться, проявляя любопытство или сострадание, как из-за ближайших кустов выскакивала грязная ватага, вооруженная кто чем. Нападавшие надеялись на численное преимущество и внезапность. О том, что надеялись напрасно, говорил хотя бы тот факт, что Роберт за все время не потерял ни одного человека, ни лошади, ни поклажи.
Последняя стычка, даже принесла кое-какие трофеи: сапоги, которые оказались в пору только Дени, да лошадь предводителя. Лошадь опять же досталась мальчишке. Каурая зве-рюшка не удалась ростом и, вообще, была столь неказистой, что никто больше на нее не по-зарился. А зря. Роберт скоро убедился, что лохматенькая кобыла здорова, вынослива и обла-дает каким-то своим, лошадиным умом. Она не спотыкалась даже на очень плохой дороге, не ломилась по чаще, находя удобные проходы, и уж подавно не взбрыкивала, норовя сбросить неумелого седока.
Как-то на привале здоровенный Хаген крикнул Дени: 'Мы теперь за тебя спокойны, Ты за этой лошадкой, как за каменной стеной: из боя вынесет, до трактира довезет... да там и накормит'.
* * *
Хаген с отвращением посмотрел в свою миску. Едать приходилось, конечно, и не такое. Разваренные холодные стебли, которыми он питался как-то на протяжении довольно длительного времени, были куда хуже. Но уж очень надоела эта репа. Когда мяса побольше, еще ничего. Но сегодня под дождичком, да после целого дня в седле пустая пресная каша вызвала приступ бешенства.
Хаген посмотрел на, проворно орудующего ложкой Дени. Этот и опилки смолотит! За-хотелось опрокинуть миску с тошнотворной кашей тому на голову. И опрокинул бы, не пе-рехвати взгляд Соля. Неужели их аристократ собирался проделать то же самое? Даже раз-дражение откатило. Отодвинувшись в тень, Хаген приготовился наблюдать.
Оказалось, намерения друга он расценил с точностью до наоборот. Вместо того, чтобы размазать студенистое варево по физиономии приблудыша, Соль опрокинул свою порцию в его уже опустевшую миску. Дени мгновенно прижал чашку к себе и даже прикрыл рукавом. Личико заострилось — точь-в-точь лисенок, утащивший косточку и готовый ее защищать до крови. Следом, по замурзанному лицу прошлись радость, недоумение, смущение... а потом из-за перепуганной, оскаленной мордочки звереныша выглянул человек: мальчишка выпря-мился, чинно поднял миску и начал есть, стараясь не торопиться. Попытался даже благода-рить с набитым ртом, но Соль уже отвернулся.
Ишь, ты! Под забором, в своем Провансе, поди, за корку дрался до полусмерти. Отвык, что люди могут быть — люди, а не все — звери.
А я его в — рожу: не забывай, кто ты есть! И не ответит, потому как подобрали, накор-мили, спасли, и может, например вот он, Хаген барон Больстадский, чуть что — сапогом.
Можешь? Когда сапогом — это ты хорошо помнишь.
ALLIOS
Лицо выплывало из белого колышущегося тумана по частям. Сначала обозначились черные, будто вырезанные на плоской деревяшке морщины. Сходство с деревом дополня-лось полной неподвижностью черт. Не трепетали крылья крючковатого носа, не кривился узкогубый рот. А глаза, вообще, не понять, зрячие — нет? Да и глаз почти не видно, спрята-лись в обвисших, морщинистых веках.
