Дорога в бесконечность

Сплошные шедевры. Изящные мазки Врубеля и Филиппа Жака Де Лоттербурга. Эпичные полотна Жоржа Фредерика Уаттса, яркие краски Васнецова, монументальность Арнольда Беклина и изящность и красота композиций Бенджамина Уэста. Гравюры Альбрехта Дюрера. Тончайшие линии беспощадного резца. Точность образов, красота композиции, эмоции и действие. Апокалипсис в исполнении великого художника и гравера выглядит свершившимся фактом.

Митос смотрит на изображения Всадников, мечтательно прикрывая глаза. В его памяти — пыль и комья земли, поднимаемые копытами скакунов, крики пытающихся сбежать, ярость бросающихся под меч защитников, в последний момент понимающих, что все их усилия — ничто перед его искусством. Там запах разложения и крови, карканье воронов, обреченность пленников.

Он открывает глаза, переходя в следующий зал. Огромное помещение посвящено статуям. Мрамор, бронза и медь, серебро и дерево, слоновая кость и обсидиан. Каждая статуя установлена на своем постаменте, подсвечена так, чтобы выставить ее в наилучшем ракурсе, иногда закрыта стеклянным колпаком.

Мужчина улыбается. Множество Смертей смотрят на него со всех сторон. Они прекрасные и ужасные, милосердные и беспощадные... У каждой в руках орудие труда. Изредка серп, чаще всего коса. Митос насмешливо фыркает. Он умеет пользоваться этим инструментом, но никогда не использовал его таким образом. Глупо и неудобно. Он же не крестьянин, в конце-то концов!

Лишь некоторые держат в руках меч.

Митос слегка поводит плечами, вспоминая тяжесть клинка в руке, ностальгически вздыхает и переходит в последний зал.

И замирает.

Огромное помещение поражает тишиной. Посетители двигаются на цыпочках, переговариваясь шепотом, словно опасаясь разбудить это.

В центре зала стоит статуя. Это человек, воин, отдыхающий после тяжелой битвы. На нем нет доспехов, только простая рубаха до колен, свободные штаны, заправленные в подобие сапог, перетянутых ремешками, длинный широкий плащ с капюшоном. Мужчина шести футов роста стоит, опираясь на длинный прямой меч, поднеся левую руку к лицу, словно готовясь снять закрывающую его маску, попирая ногой отрубленную голову какого-то бедолаги.

Высеченная из мрамора статуя выполнена настолько искусно, что создается впечатление жизни, застывшей на какой-то миг, и никто из посетителей не хочет разбить эти чары стазиса.

Митос прикрывает глаза, поддаваясь моменту ностальгии. Он и не знал, что тот скульптор остался жив. Впрочем, теперь это не имеет значения. Мужчина подходит ближе, слегка касаясь виска в шутливом приветствии и уходит, не обращая внимания на группу дорого одетых джентльменов, внимательно изучающих статую с безопасного расстояния.

* * *

У Митоса много пороков, которым он с удовольствием предается, если есть соответствующее настроение. Самый любимый порок из очень длинного списка — лень.

Митос обожает часами валяться в кресле, почитывая книгу, наслаждаясь тишиной и покоем, и крайне не любит, когда кто-то мешает этому прекрасному занятию. Особенно таким варварским способом. Бывали времена, когда он веками не имел ничего подобного, поэтому возможность валяться и ничего не делать ценится очень высоко.

Митос раздраженно фыркает, закатывая глаза, но упорно пытается не обращать внимание на Зов, буквально пронизывающий все его существо. Мужчина сосредотачивается на тексте, но все бесполезно. Зов ввинчивается в уши, от него гудят кости, дергаются мышцы и стремительно портится настроение. Митос очень терпелив, но не в этом случае.

Зов перебирает нервы, словно струны, мужчина сжимает зубы, откладывая книгу и собираясь. Удобная одежда и обувь и кое-что, что будет огромным сюрпризом для наглецов.

* * *

Хорошо иметь много денег и связей. Жан-Клод Дюбуа довольно щурился, наблюдая как его подчиненные заканчивают приготовления. Десятилетия поисков увенчались успехом. Неслыханная удача!

Сначала была обнаружена статуя, а затем, словно подарок судьбы, поисковой команде попалась древняя рукопись. Потребовалось больше десяти лет на расшифровку и прочее, но их усилия были вознаграждены.

То, что когда-то начиналось как игры прыщавых юнцов в тайное общество и стремление к мировому господству, превратилось в преуспевающую корпорацию с крайне сплоченным советом директоров и очень интересным уставом для избранных. Мужчина самодовольно дернул уголком губ, после чего продолжил наблюдение за деловитой суетой, проходящей в жутковатой тишине.

Деньги обеспечили все, что необходимо. Отдельный зал, глухоту и слепоту охраны, отключенную сигнализацию, специфические вещички, вроде грубого обсидианового ножа возрастом в пару тысяч лет, специалистов, знающих как и что надо делать, а также "жертвенных ягнят", улыбающихся в наркотическом дурмане.

Пожилой мужчина с пронзительным взглядом темных глаз властно махнул рукой, помощники поставили на колени что-то тихо мычащего парня у ног статуи, прямо на каменную плиту, исполняющую роль алтаря. Взмах каменного ножа распорол горло, кровь хлынула водопадом. Зазвучали ритмичные строки на древнем языке давно мертвого народа, члены клуба для избранных потрясенно переглянулись, когда воздух резко похолодел.

А затем на плиту ступила нога в грубом ботинке, тонко свистнул воздух, и ведущий ритуал старик рухнул рядом с жертвой без головы.

* * *

Митос хмыкнул, небрежно закидывая меч на плечо. Под ногами хлюпала кровь и тихо шелестела плотная пленка, которой предусмотрительные наглецы закрыли пол. Очень удачно. В воздухе витают тяжелые запахи крови, нечистот и страха. Практически все мертвы. Те, кому повезло больше — остались целыми, невезучие валяются кусками.

Единственный оставшийся в живых человек жалко скулит в углу, потеряв весь свой лоск. Митос небрежно дробит ударом ноги обсидиановый нож и шагает прочь, скользнув взглядом по залитой кровью статуе. Глаза в прорезях маски сыто блестят.

— Со мной не торгуются.

Митос щурит глаза, перед тем, как исчезнуть. До него доносится эхо чьего-то искреннего восхищения. Он делает шаг, все еще чувствуя раздражение.

Мехико.

Сеньора Розалина устало вздохнула, пытаясь уследить за внучкой. Малышка ходит среди статуй, изображающих Смерть, сжимая ручками мешок со сластями и сувенирами. Как и положено, девочка соответствующим образом загримирована и одета: к Дню Мертвых в Мексике относятся крайне ответственно.

Розалина улыбается, когда ее внучка восхищенно смотрит на статую, раскинувшую крылья, что-то тихо шепча, а потом, бдительно оглядевшись, лезет на стоящую рядом табуретку и запечатлевает на черепе в короне нежный поцелуй.

Женщина улыбается, но все веселье пропадает, когда она видит как изящная мужская ладонь треплет девочку по волосам, оставляя на память о благосклонности ангела белую прядь.

Любопытство — не порок

Люди — любопытны по своей природе.

Митос знает это и всегда принимает во внимание. Что поделать, он немного параноик... Или не немного, но это не имеет значения. Осторожность и осмотрительность давно стали его второй натурой, мужчина никогда не забывает об этом факте и всегда принимает меры, чтобы не создавать самому себе проблем.

Люди слишком любопытны для их собственного блага.

Митос знает это слишком хорошо и иногда даже его выпестованного тысячелетиями терпения не хватает. В такие моменты мужчина зачастую с тоской вспоминает те прекрасные времена, когда он мог убить кого-то только за то, что на него посмотрели слишком нагло и не волноваться о том, что скажут окружающие. Воистину, прекрасные времена, и закончились они совсем недавно — лет этак двести назад. Увы, девятнадцатый век был слишком добродушен, а двадцатый и вовсе разочаровал своими проблесками толерантности и прочими извращениями.

Не то, чтобы Митос не знал толк в извращениях... Что вы! Прожить больше пяти тысяч лет и не перепробовать все, что только можно?

Нонсенс.

А Митос всегда был слишком любопытен по своей природе.

Он шел туда, вдаль, он смотрел за горизонт и никогда не отворачивался от нового и необычного.

Черта, которую он сам в себе поощрял и одобрял.

Увы, не все спутники бессмертного были такими же прогрессивными, даже его братья. Сайлас просто жаждал крови, боев и разрушения. Война, во всей своей бессмысленной жестокости.

Кронос... Мор, был достаточно противоречив. С одной стороны, он не чурался прогресса, с другой... Тормозил его всеми возможными способами, предпочитая простые вещи. Странно для того, кто являлся олицетворением заразы, ведь вирусы крайне живучи и изменчивы по своей природе. Достаточно вспомнить грипп и чуму.

А Кронос прекрасно разбирался в биологии.

Впрочем, невзирая на недостатки остальных, Каспиан был отрадой сердца Митоса.

Безумный и кровожадный людоед, он постоянно чему-то учился и стремился пополнить знания. Правда, лишь в одной области — кулинарии.

Митос до сих пор спрашивает себя, как ему удалось выжить в течении первой сотни лет их братства. Им всем. Это не иначе как божье попустительство, и бессмертие здесь совершенно ни при чем. Каспиан был одержим едой, он настаивал на том, что готовить будет сам и никакие возражения в расчет не принимались.

Поначалу было тяжковато, но с течением времени Каспиан набил руку, набрался опыта и развил фантазию. Он стал подходить к делу творчески и крайне ответственно, это даже Сайлас, обладатель поистине луженого желудка признавал, тем более, что недостатка в еде не было: пленники не переводились, а приправы — пряные травы, корни, различные ягоды, плоды и фрукты Каспиан, прозванный Голодом, заготавливал при любой возможности впрок.

А уж когда они открыли для себя пряности...

Это был прорыв.

Митос до сих пор с ностальгией вспоминает жаркое с корочкой, которое получалось у его брата просто божественно, и только хмыкает, когда читает о некоторых культурных традициях отсталых народов.

А еще он не любит подражателей, ведь копия всегда хуже оригинала, даже если и сделана с претензией на самостоятельность.

А еще у Митоса идеальная память, когда ему это необходимо, и превосходная реакция. И великолепные актерские данные. И он всегда умел добывать информацию, а уж в этот компьютерный век... Ха! Он беседовал с Беббиджем и читал его труды, был представлен Аде Лавлейс и с восхищением дискутировал с красавицей о том, как будет развиваться программирование и вообще наука.

Он любит этот восхитительный век, дающий возможность пролезть туда, куда пролезть нельзя по определению.

Вот и в этот раз он с легкостью вспоминает некоторые весьма интересные факты биографии элегантного светловолосого мужчины и с энтузиазмом погружается в беседу. Они спорят, обсуждая нюансы приготовления артишоков и сонь в меду, блюда, нежно любимого древними римлянами, и Митос усмехается, вспоминая приторный вкус мяса этих нежных грызунов.

Он предпочитает полевую кухню, мясо с дымком, и живот мужчины намекающе урчит при мысли о том, что некоторые воспоминания стоят того, чтобы их освежить. Особенно этому способствует самодовольный взгляд блондина и его апломб дипломированного психолога. Митос удерживает на языке шутку о Фрейде и извращениях, которые тот милостиво одобрил, размышляя о том, хочет ли он этого достаточно сильно или своей лени можно и нужно потакать.

Но тут собеседник задает тот самый вопрос, и это решает его судьбу.

— У вас необычное имя, — задумчиво сдвигает брови блондин. — Никогда такое не слышал, видимо, редкое. Что оно означает?

— О, — зубасто улыбается Митос, листая свою память и тихо хихикает при выборе варианта. Что ж... Он не соврет, это действительно одно из его имен, а его собеседник мнит себя слишком умным. Поймет ли он значение и аналогию?

Или нет?

Это будет любопытно.

— "Кому Бог помогает", — улыбается Митос. Блондин вздергивает бровь, а в следующий момент его взгляд становится хищным и мужчина переходит черту. Он приглашает Митоса на обед.

Невероятная наглость.

Что ж... Наглость не порок, но она наказуема. Всадник по имени Смерть милостиво кивает и встает. Блондин так ничего и не понял, и сам виноват в том, что с ним вскоре произойдет. Пора освежить некоторые навыки, тем более в домике на озере есть прекрасное барбекю.

И это будет иронично и в его духе, ведь кроме того, что его звали Смертью, Митоса также называли и Азраилом.

Один из аспектов его личности, который призывали самые отчаявшиеся.

Митос кивает, указывая путь своему гостю с прекрасным именем Ганнибал, ухмыляясь всей этой ситуации. Может доктор и умен, но он так ничего и не понял, а глупость человеческая поистине безгранична. В этом Энштейн был прав.

Что ж, сегодня у Митоса будет прекрасный обед. Он будет пить кьянти, вспоминать Каспиана, и те времена, когда его называли Ангелом Возмездия.

Дорога в бесконечность

Митос ловко переступает обутыми в пошитые на заказ ботинки ногами по остаткам мощных крепостных стен. Даже сейчас, наполовину рассыпавшиеся, павшие под гнетом войн, времени и человеческой ненависти и желания помародерствовать, они внушают уважение и поднимают из глубин памяти воспоминания.

О тех славных днях, когда эта земля горела от междоусобиц и ярости захватчиков, когда алая, густая кровь пропитывала землю, а трупы разлагались под палящим солнцем, отравляя все живое вокруг.

Эта земля помнит Соломона и царицу Савскую, Клеопатру и Сети, по ней ходили боги, святые и проклятые. Не именно вот здесь, Африка велика, но Митос слышит крики погибающих, до сих пор витающие в воздухе, вдыхает сладкий запах разложения и ностальгически ухмыляется.

Он идет по саванне, наслаждаясь каждым шагом, и земля за его спиной гудит барабаном, из которого выбивают дробь изящные копыта.

В шею фыркают, и Митос смеется, глядя на выросшую рядом тень. Он все так же прекрасен, его верный скакун.

Остальные Всадники меняли лошадей, выбирая строго определенные масти: Сайлас обожал альбиносов, отдавая предпочтение белоснежным красавцам. Они долго не жили, были болезненными и капризными в большинстве случаев, но Войну это не останавливало. Он привык быть Победоносным и ради этого шел на любые жертвы.

Кронос предпочитал вороных. Кони антрацитового цвета, и броня точно такая же. Надо признать, такой подход имел толк: мрачная фигура всадника на коне, словно созданном из чистой Тьмы... Кронос устрашал одним своим видом, наслаждаясь каждым мгновением этого.

С Каспианом тоже было непросто. Голод, помешанный на крови, ездил на гнедых самого редкого оттенка: вишневого. Отыскивал, держал небольшой табун, разводил... И все ради того, чтобы ездить на злющем жеребце цвета вина. Бордового, насыщенного... В закатных и рассветных лучах солнца это выглядело особенно потрясающе.

Естественно, Митос не отставал от своих почти братьев. Он был особенным, исключительным и подчеркивал свою исключительность всеми способами, начиная с белоснежной одежды (естественно, стирал не он, а рабы) и заканчивая совершенно удивительным скакуном самой красивой масти в мире.

Той, которую спустя тысячи лет назовут Изабелловой.