|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Основные персонажи:Митос (Адам Пирсон)
Рейтинг: PG-13
Жанры: Юмор, Драма, Мистика, Экшн (action), Психология, Философия, Ужасы, AU, Пропущенная сцена
Предупреждения: Смерть основного персонажа, OOC, Насилие, Нехронологическое повествование, Смерть второстепенного персонажа
Размер: мини
Статус: в процессе
Описание: Время относительно. Память — тоже.
Посвящение: Всем моим читателям, которые почему-то читают мои философские бредни.
Публикация на других ресурсах: Только с моего разрешения.
Примечания автора: Сборник драбблов по Горцу. Митос... Это все о нем.
Вздох
Первый вздох.
Грудная клетка поднимается, он делает первый вздох.
Это больно. Боль. Вот первое, что он чувствует. Боль рвет его грудь, нежно перебирает когтистыми пальцами нервы, играя ими, словно ветер волосами. Боль просачивается по жилам, затапливает, словно река... Что такое река? Он не помнит, но он знает, что это... Нечто прекрасное. Боль воет ураганом, ревет, визжит, и когда он практически сходит с ума, она... Исчезает.
Это прекрасно.
Он не может подобрать другое слово.
Прекрасно.
Он делает вздох, без боли, без... Без ничего. Воздух сладок и свеж, он чувствует его на своем языке, пьет, как воду, впитывает всей поверхностью своего тела.
Он чувствует себя живым.
Ощущение, что что-то с ним не так, уходит. Растворяется. Он почти забывает об этом, погребенный новыми впечатлениями, но все равно чувствует, ощущает, помнит, знает, что что-то есть в этом... Не то.
Странное. Неестественное. Чудовищное. Божественное...
Почему он думает о богах?
Он не знает.
Память трескается, словно плод, обнажая семечко-вопрос.
Кто я?
Он открывает глаза, моргает, смотрит и видит. Небо. Солнце сжигает его своими лучами. Но он не горит, нет, ему просто слепит глаза, он моргает, шевелится...
Вот оно.
Паника затапливает его мгновенно, он бьется в путах, но все бесполезно. В уши врывается гул — это пение. Они стоят вокруг, поют, славя... Кого?
Он не знает, не хочет знать, он хочет исчезнуть, уйти, убраться с этого камня, к которому привязан, он хочет...
Все это становится бессмысленным, когда над ним нависает тень, и острый каменный нож входит прямо в его сердце.
Тьма.
Он открывает глаза и делает первый вздох.
Паника наваливается, он кричит...
Нож разрывает его сердце.
Снова.
И снова.
И снова.
Он не помнит, кто он. Он не знает, где он. Он не понимает, что происходит. Все, что он знает, это как сладостен первый вздох, и как отвратителен последний.
Он бьется в путах, кричит... Паника накатывает волнами, пока не наступает момент, когда он просто открывает глаза и делает первый вздох.
Тень нависает над ним, занося нож.
Он видит это четко и ясно. Грубая, мозолистая рука. Сильная. Блики на гранях черного ножа. Страх в глазах.
Нож идет вниз.
Он делает усилие.
Ровно настолько, насколько надо, веревка, рвущая его тело, давно ослабела — слишком сильно он боролся за свою свободу, она лопается, заскорузлая от его крови, перетертая об камень, и он хватает руку с ножом за запястье. Сжимает.
Нож падает ему на грудь.
Безвредный.
Он хватает его свободной рукой и делает широкий взмах.
Человек падает с рассеченным горлом, заливая его кровью. Ему все равно. Он холоден и точен. Нож рассекает путы, он встает.
Он еще слаб, ноги плохо держат, руки дрожат. Но он не боится. В нем нет страха. Есть только... Что?
Он не знает этого понятия, но он просто знает, что эта толпа... Они ему не соперники. Они слабы. Они боятся.
Он — нет.
Он сильнее всех их.
Он делает первый вздох... и шагает вперед.
Вопрос веры
Каждое разумное живое существо во что-то верит. В силу, знания, духов, богов, справедливость, демократию, тиранию... Список огромен.
Даже атеизм — это тоже вера.
Митос в богов не верит.
Не потому, что считает их выдумкой, что вы! Митос в богов не верит... Он знает, что они реальны.
Самые разные.
Могучие, хитрые, слабые, умные и не очень, добрые и злые, желающие поклонения и требующие, чтобы к ним не лезли... Богов много. Они реальны. Они существуют. В них верят... Впрочем, большинство людей не являются истинно верующими, лишь малый процент населения Земли действительно тверд в своих убеждениях.
Подавляющее большинство просто религиозно.
Они идут в храм по привычке, тарабанят молитвы, жертвуют по принципу "отвали" и вспоминают о своих покровителях только тогда, когда им припекает пятки. Вот тогда они действительно верят. Впрочем, когда момент опасности проходит, вера уходит, религиозность возвращается.
Нет, Митос не религиозен.
И опять-таки не потому, что не знает заповедей...
О, он знает священные писания всех действующих религий, и десятков давно канувших в небытие. Он может заменить любого священника любого ранга в любой церкви. Черт возьми, да он и был священником!
Неоднократно.
Когда-то он пересек океан в гребной лодке, битком набитой ирландскими монахами (два раза, как будто одного было мало), общаясь исключительно на латыни, ругаясь еще на пяти языках, и единственное, в чем его упрекнули — слишком злые и саркастичные высказывания.
Однажды он даже был инквизитором...
Митос в богов не верит.
Не потому, что не видел чудес...
Нет. Он видел схождение небесного огня, он беседовал с Соломоном, он пил с Мафусаилом, он видел, как распинают Христа, он уважительно качал головой, когда священники майя стирали вызванными ими ураганами города. В конце концов, даже его существование — это тоже ежедневное чудо.
И все равно он в богов не верит.
Его много раз пытались обратить в истинную веру, он потерял счет попыткам окружающих наставить его на путь истинный. Он запросто соблюдает принятые обществом нормы, но верить?
Увольте. Это не для него. Он в богов не верит... Невзирая на то, что боролся с ангелами, искушался демонами и беседовал о высоком с аватарами.
Он не верит... И никогда не выберет себе небесного покровителя... По одной простой причине.
Он прекрасно помнит, как очнулся на алтаре.
Он помнит, как ему вырывали сердце, он помнит вопли экстаза и крики страха, сопровождающие его оживление, он помнит запах своей собственной крови, помнит, как убивал тех, кто приносил его в жертву раз за разом, он помнит, как лилась алая жидкость на жертвенник, как они пытались бежать.. Бесполезно.
Он убил всех, до единого.
Тем же ножом, сделанным из обсидиана, которым убивали его самого.
Он не знает, кому молились его мучители, кому они возносили хвалу, чего хотели от своего покровителя... Честно говоря, ему это неинтересно.
Он в богов не верит.
Не потому, что атеист... Нет.
Он не верит в богов потому, что верит в себя.
В тот момент, когда он убил жреца, когда горячая кровь хлынула, заливая его тело, когда он почувствовал, как угасает жизнь под его пальцами, Митос поверил сразу и навсегда.
В себя.
Все жертвы, принесенные его руками, предназначаются только одному богу — ему самому. Он сам себе господь и покровитель, милостивый и карающий. Его бог всегда с ним и никогда его не оставит.
Вот его вера, выпестованная тысячелетиями, непоколебимая, закаленная сотнями и тысячами боев, прошедшая испытания роскошью и аскезой. Он никогда и никому об этом не скажет... Это — личное.
Поэтому Митос не любит, когда кто-то приносит ему жертвы. Он ревнив. Он живет слишком долго и оставил в истории слишком заметный след, а люди слишком боятся всего непонятного. Он не любит, когда ему приносят жертвы... Не потому, что слишком человеколюбив, или жалостлив, или еще что.
Нет.
Просто жертвующие почему-то считают, что в этом случае он будет им обязан.
Глупцы.
Его нельзя умилостивить или задобрить, зато его можно заставить обратить на себя внимание... Если ему не лень, конечно.
Впрочем, Митос никуда не торопится, и убегать от него бессмысленно, ведь все, что можно сделать при встрече со Смертью — это просто умереть.
Поэтому Митос в богов не верит, а еще только он знает, как правильно приносить ему жертвы. И он делает это гораздо чаще, чем все вокруг думают...
Каждый раз, когда он срубает чью-то глупую бестолковку с плеч — это акт веры.
И когда его спрашивают, в кого же или во что он верит, Митос только улыбается, повторяя древнее изречение, характеризующее его четко и беспощадно.
— Я верую, ибо существую.
Лицо под маской
— Это было другое время, — Бессмертный говорит, и Джо кивает, соглашаясь.
— Тогда была другая мораль, — глубокомысленно изрекает Митос под внимательным взглядом Наблюдателя. — То, что сейчас кажется кошмаром и чудовищным злом, тогда было обыденностью.
Джо соглашается, Дункан дуется, как мышь на крупу. Митос только усмехается, приканчивая очередную бутылку пива. Алкоголь на него практически не действует, но это одна из граней его маски. Маски, которую он носит уже несколько лет.
Эта маска хороша и безопасна. И продумана до мелочей. Идиот Дункан никогда не поймет и никогда не сможет заглянуть за нее. Он слишком прост, что удивляет Митоса. Прожить четыре столетия, и остаться бесхитростным пареньком, только спустившимся с гор?
Это странно.
Шотландия никогда не была раем земным. Суровая страна, раздираемая на части бесконечной клановой грызней, когда режут друг друга только потому, что нити на клановом пледе имеют другой цвет. Люди, живущие там, похожи на чертополох — такие же цепкие, живучие и колючие. Это Митос понимает и одобряет, ему странно другое...
Излишняя честность Маклауда.
Жить четыре столетия и только изредка менять имя?
Глупость несусветная. Или, может быть, это защитная реакция?
Адам Пирсон обдумывает эту мысль и приходит к выводу, что такое вполне вероятно. Шотландцы слишком привержены своим кланам. Слишком любят толпу родичей. И остаться одному... Невыносимо.
Митос пожимает плечами. Он никогда не страдал от одиночества, но маска по имени Адам Пирсон подразумевает слабость, доброту, помощь ближним... Все то, чем Митос отродясь не страдал. Дункан начинает очередную проповедь насчет исполнения заповедей, и Митос усмехается, отпивая глоток, а когда шотландец произносит особо душераздирающий пассаж, бессмертный переводит взгляд на внимательно наблюдающего за ним Джо, и позволяет маске-личности на миг соскользнуть. Так, самым краешком.
Джо белеет, не в силах вздохнуть.
Митос улыбается, чувствуя, как запах страха щекочет его ноздри. Джо с трудом держит себя в руках, и только присутствие Дункана дает старику надежду на то, что сидящее за барной стойкой чудовище не протянет к нему руку. Митос знает, что в данный миг видит Джо.
Всадника по имени Смерть.
Митос на кратчайшее мгновение отпускает себя, прозревая грядущее. Один из множества талантов, присущих ему.
Он прикрывает глаза, ловя облегченный вздох, и тихо произносит, зная, что старик прекрасно читает по губам.
— Другая мораль... Человек.
А после встает, бросает на стойку банкноты, поправляет воротник плаща, не слушая бредни пьяного шотландца. Маклауд ему больше не интересен, а значит, пришла пора сбросить очередную маску. Он окидывает помещение бара цепким взглядом, зная, что больше никогда сюда не придет с дружеским визитом.
-Пока, Джо.
Он уходит, и не оборачивается.
Дункан что-то кричит ему вслед, но Митосу плевать. Этот ребенок его больше не интересует. Инфантильный Маклауд никогда не поймет того, кто создавал империи и уничтожал цивилизации по своей прихоти. Митос двадцать шесть раз создавал государства с нуля, объединяя земли и людей огнем и мечом. Четырнадцать раз он уничтожал собственные детища, когда решал, что пришла пора им измениться. Девятнадцать раз он правил лично, еще пятьдесят три раза — стоя в тени за троном.
Он знает, как управлять. Страх, который замораживает внутренности и чудовищные законы. Одно из его имен — Дракон.
Любовь, которую ему дарят, считая чистым и добродетельным. Надежда, вера, отчаяние... Все виды власти, все типы вожжей, которыми он направлял толпы. Он знает, как зажечь искры ярости, превращая в бушующее пламя, он был тираном и тем, кому власть насильно впихивали в руки.
Его брат, Кронос, знал только один путь — разрушение. Он был полезен на определенном этапе, также, как и Сайлас и Каспиан. Первый был просто тупым инструментом в его руках, второй — безумным чудовищем, натравливаемым на врагов, и когда необходимость в них отпала, Митос избавился от этих уз без капли сожаления, а затем просто уничтожил. Пусть Дункан думает, что победил, что очистил мир от скверны и зла, пусть радуется своему мастерству, вскоре настанет момент, когда Древнейший возьмет его голову, забирая то, что принадлежит ему по праву.
Маклауд всего-лишь сосуд для хранения и сам себе охранник. Дункан видит все в черно-белых тонах, а Митосу плевать на цвет.
Он милосерден, ведь Смерти все равно, кого убивать. Он приходит ко всем без исключения.
Придет и к тому, кого Адам Пирсон называл другом.
* * *
Джо сидит за стойкой, механически отхлебывая из стакана, не слушая бормотание Дункана. Перед глазами мужчины стоит лицо Адама Пирсона, того, кто потом оказался Митосом. Древнейшим.
Джо дрожит, ему зябко и холодно. Всадник Апокалипсиса оказался гораздо страшнее баек Кассандры и Хроник Наблюдателей. Мужчина не понимает, как мог быть так слеп.
Другая мораль... Или ее полное отсутствие?
Почему Митос показал ему кусочек лица, выглядывающего из-под фальшивой личности? Джо не знает, но чувствует, что рано или поздно наступит момент истины, и он желает только одного — чтобы это произошло как можно позже.
* * *
Митос идет по ночному городу, и части личности Адама Пирсона опадают с него, как листья с дерева. Он скользит по улице, невидимый и неслышимый, и стук копыт отдается эхом в подворотнях. Люди отходят с его пути, никто не смеет напасть, грабя или убивая для развлечения. Он вдыхает холодный воздух, улыбается, чувствуя направленные на него полные первобытного ужаса взгляды. Луна скользит по его лицу своими лучами, проявляя на миг маску в виде половины черепа, и Митос чувствует ее прохладную гладкость на коже.
Когда-нибудь настанет момент, и мир вновь увидит это произведение истинного искусства.
Он касается кончиками пальцев чеканных узоров, и наслаждается воспоминаниями. Он носил тысячи масок, тысячи фальшивых лиц... Мужчина вздыхает и встряхивает головой, надевая на себя очередную фальшивую личность. Походка становится упругой, он поправляет воротник пальто, надевает щегольские перчатки.
Адам Матео, профессор, исследователь и лингвист направляется к своей квартире, и пока он идет в темноте, никто не видит острые края маски, прячущейся под кожей.
Бойся своих желаний
Париж. Лувр.
Забавно смотреть на самого себя.
Митос щурится, сохраняя на лице благожелательную маску. Экспозиция поистине потрясает. Неизвестный благодетель тряхнул мошной, и весьма уважаемый музей выродил из своих запасников выставку.
Сплошные шедевры. Изящные мазки Врубеля и Филиппа Жака Де Лоттербурга. Эпичные полотна Жоржа Фредерика Уаттса, яркие краски Васнецова, монументальность Арнольда Беклина и изящность и красота композиций Бенджамина Уэста. Гравюры Альбрехта Дюрера. Тончайшие линии беспощадного резца. Точность образов, красота композиции, эмоции и действие. Апокалипсис в исполнении великого художника и гравера выглядит свершившимся фактом.
Митос смотрит на изображения Всадников, мечтательно прикрывая глаза. В его памяти — пыль и комья земли, поднимаемые копытами скакунов, крики пытающихся сбежать, ярость бросающихся под меч защитников, в последний момент понимающих, что все их усилия — ничто перед его искусством. Там запах разложения и крови, карканье воронов, обреченность пленников.
Он открывает глаза, переходя в следующий зал. Огромное помещение посвящено статуям. Мрамор, бронза и медь, серебро и дерево, слоновая кость и обсидиан. Каждая статуя установлена на своем постаменте, подсвечена так, чтобы выставить ее в наилучшем ракурсе, иногда закрыта стеклянным колпаком.
Мужчина улыбается. Множество Смертей смотрят на него со всех сторон. Они прекрасные и ужасные, милосердные и беспощадные... У каждой в руках орудие труда. Изредка серп, чаще всего коса. Митос насмешливо фыркает. Он умеет пользоваться этим инструментом, но никогда не использовал его таким образом. Глупо и неудобно. Он же не крестьянин, в конце-то концов!
Лишь некоторые держат в руках меч.
Митос слегка поводит плечами, вспоминая тяжесть клинка в руке, ностальгически вздыхает и переходит в последний зал.
И замирает.
Огромное помещение поражает тишиной. Посетители двигаются на цыпочках, переговариваясь шепотом, словно опасаясь разбудить это.
В центре зала стоит статуя. Это человек, воин, отдыхающий после тяжелой битвы. На нем нет доспехов, только простая рубаха до колен, свободные штаны, заправленные в подобие сапог, перетянутых ремешками, длинный широкий плащ с капюшоном. Мужчина шести футов роста стоит, опираясь на длинный прямой меч, поднеся левую руку к лицу, словно готовясь снять закрывающую его маску, попирая ногой отрубленную голову какого-то бедолаги.
Высеченная из мрамора статуя выполнена настолько искусно, что создается впечатление жизни, застывшей на какой-то миг, и никто из посетителей не хочет разбить эти чары стазиса.
Митос прикрывает глаза, поддаваясь моменту ностальгии. Он и не знал, что тот скульптор остался жив. Впрочем, теперь это не имеет значения. Мужчина подходит ближе, слегка касаясь виска в шутливом приветствии и уходит, не обращая внимания на группу дорого одетых джентльменов, внимательно изучающих статую с безопасного расстояния.
* * *
У Митоса много пороков, которым он с удовольствием предается, если есть соответствующее настроение. Самый любимый порок из очень длинного списка — лень.
Митос обожает часами валяться в кресле, почитывая книгу, наслаждаясь тишиной и покоем, и крайне не любит, когда кто-то мешает этому прекрасному занятию. Особенно таким варварским способом. Бывали времена, когда он веками не имел ничего подобного, поэтому возможность валяться и ничего не делать ценится очень высоко.
Митос раздраженно фыркает, закатывая глаза, но упорно пытается не обращать внимание на Зов, буквально пронизывающий все его существо. Мужчина сосредотачивается на тексте, но все бесполезно. Зов ввинчивается в уши, от него гудят кости, дергаются мышцы и стремительно портится настроение. Митос очень терпелив, но не в этом случае.
Зов перебирает нервы, словно струны, мужчина сжимает зубы, откладывая книгу и собираясь. Удобная одежда и обувь и кое-что, что будет огромным сюрпризом для наглецов.
* * *
Хорошо иметь много денег и связей. Жан-Клод Дюбуа довольно щурился, наблюдая как его подчиненные заканчивают приготовления. Десятилетия поисков увенчались успехом. Неслыханная удача!
Сначала была обнаружена статуя, а затем, словно подарок судьбы, поисковой команде попалась древняя рукопись. Потребовалось больше десяти лет на расшифровку и прочее, но их усилия были вознаграждены.
То, что когда-то начиналось как игры прыщавых юнцов в тайное общество и стремление к мировому господству, превратилось в преуспевающую корпорацию с крайне сплоченным советом директоров и очень интересным уставом для избранных. Мужчина самодовольно дернул уголком губ, после чего продолжил наблюдение за деловитой суетой, проходящей в жутковатой тишине.
Деньги обеспечили все, что необходимо. Отдельный зал, глухоту и слепоту охраны, отключенную сигнализацию, специфические вещички, вроде грубого обсидианового ножа возрастом в пару тысяч лет, специалистов, знающих как и что надо делать, а также "жертвенных ягнят", улыбающихся в наркотическом дурмане.
Пожилой мужчина с пронзительным взглядом темных глаз властно махнул рукой, помощники поставили на колени что-то тихо мычащего парня у ног статуи, прямо на каменную плиту, исполняющую роль алтаря. Взмах каменного ножа распорол горло, кровь хлынула водопадом. Зазвучали ритмичные строки на древнем языке давно мертвого народа, члены клуба для избранных потрясенно переглянулись, когда воздух резко похолодел.
А затем на плиту ступила нога в грубом ботинке, тонко свистнул воздух, и ведущий ритуал старик рухнул рядом с жертвой без головы.
* * *
Митос хмыкнул, небрежно закидывая меч на плечо. Под ногами хлюпала кровь и тихо шелестела плотная пленка, которой предусмотрительные наглецы закрыли пол. Очень удачно. В воздухе витают тяжелые запахи крови, нечистот и страха. Практически все мертвы. Те, кому повезло больше — остались целыми, невезучие валяются кусками.
Единственный оставшийся в живых человек жалко скулит в углу, потеряв весь свой лоск. Митос небрежно дробит ударом ноги обсидиановый нож и шагает прочь, скользнув взглядом по залитой кровью статуе. Глаза в прорезях маски сыто блестят.
— Со мной не торгуются.
Митос щурит глаза, перед тем, как исчезнуть. До него доносится эхо чьего-то искреннего восхищения. Он делает шаг, все еще чувствуя раздражение.
Мехико.
Сеньора Розалина устало вздохнула, пытаясь уследить за внучкой. Малышка ходит среди статуй, изображающих Смерть, сжимая ручками мешок со сластями и сувенирами. Как и положено, девочка соответствующим образом загримирована и одета: к Дню Мертвых в Мексике относятся крайне ответственно.
Розалина улыбается, когда ее внучка восхищенно смотрит на статую, раскинувшую крылья, что-то тихо шепча, а потом, бдительно оглядевшись, лезет на стоящую рядом табуретку и запечатлевает на черепе в короне нежный поцелуй.
Женщина улыбается, но все веселье пропадает, когда она видит как изящная мужская ладонь треплет девочку по волосам, оставляя на память о благосклонности ангела белую прядь.
Любопытство — не порок
Люди — любопытны по своей природе.
Митос знает это и всегда принимает во внимание. Что поделать, он немного параноик... Или не немного, но это не имеет значения. Осторожность и осмотрительность давно стали его второй натурой, мужчина никогда не забывает об этом факте и всегда принимает меры, чтобы не создавать самому себе проблем.
Люди слишком любопытны для их собственного блага.
Митос знает это слишком хорошо и иногда даже его выпестованного тысячелетиями терпения не хватает. В такие моменты мужчина зачастую с тоской вспоминает те прекрасные времена, когда он мог убить кого-то только за то, что на него посмотрели слишком нагло и не волноваться о том, что скажут окружающие. Воистину, прекрасные времена, и закончились они совсем недавно — лет этак двести назад. Увы, девятнадцатый век был слишком добродушен, а двадцатый и вовсе разочаровал своими проблесками толерантности и прочими извращениями.
Не то, чтобы Митос не знал толк в извращениях... Что вы! Прожить больше пяти тысяч лет и не перепробовать все, что только можно?
Нонсенс.
А Митос всегда был слишком любопытен по своей природе.
Он шел туда, вдаль, он смотрел за горизонт и никогда не отворачивался от нового и необычного.
Черта, которую он сам в себе поощрял и одобрял.
Увы, не все спутники бессмертного были такими же прогрессивными, даже его братья. Сайлас просто жаждал крови, боев и разрушения. Война, во всей своей бессмысленной жестокости.
Кронос... Мор, был достаточно противоречив. С одной стороны, он не чурался прогресса, с другой... Тормозил его всеми возможными способами, предпочитая простые вещи. Странно для того, кто являлся олицетворением заразы, ведь вирусы крайне живучи и изменчивы по своей природе. Достаточно вспомнить грипп и чуму.
А Кронос прекрасно разбирался в биологии.
Впрочем, невзирая на недостатки остальных, Каспиан был отрадой сердца Митоса.
Безумный и кровожадный людоед, он постоянно чему-то учился и стремился пополнить знания. Правда, лишь в одной области — кулинарии.
Митос до сих пор спрашивает себя, как ему удалось выжить в течении первой сотни лет их братства. Им всем. Это не иначе как божье попустительство, и бессмертие здесь совершенно ни при чем. Каспиан был одержим едой, он настаивал на том, что готовить будет сам и никакие возражения в расчет не принимались.
Поначалу было тяжковато, но с течением времени Каспиан набил руку, набрался опыта и развил фантазию. Он стал подходить к делу творчески и крайне ответственно, это даже Сайлас, обладатель поистине луженого желудка признавал, тем более, что недостатка в еде не было: пленники не переводились, а приправы — пряные травы, корни, различные ягоды, плоды и фрукты Каспиан, прозванный Голодом, заготавливал при любой возможности впрок.
А уж когда они открыли для себя пряности...
Это был прорыв.
Митос до сих пор с ностальгией вспоминает жаркое с корочкой, которое получалось у его брата просто божественно, и только хмыкает, когда читает о некоторых культурных традициях отсталых народов.
А еще он не любит подражателей, ведь копия всегда хуже оригинала, даже если и сделана с претензией на самостоятельность.
А еще у Митоса идеальная память, когда ему это необходимо, и превосходная реакция. И великолепные актерские данные. И он всегда умел добывать информацию, а уж в этот компьютерный век... Ха! Он беседовал с Беббиджем и читал его труды, был представлен Аде Лавлейс и с восхищением дискутировал с красавицей о том, как будет развиваться программирование и вообще наука.
Он любит этот восхитительный век, дающий возможность пролезть туда, куда пролезть нельзя по определению.
Вот и в этот раз он с легкостью вспоминает некоторые весьма интересные факты биографии элегантного светловолосого мужчины и с энтузиазмом погружается в беседу. Они спорят, обсуждая нюансы приготовления артишоков и сонь в меду, блюда, нежно любимого древними римлянами, и Митос усмехается, вспоминая приторный вкус мяса этих нежных грызунов.
Он предпочитает полевую кухню, мясо с дымком, и живот мужчины намекающе урчит при мысли о том, что некоторые воспоминания стоят того, чтобы их освежить. Особенно этому способствует самодовольный взгляд блондина и его апломб дипломированного психолога. Митос удерживает на языке шутку о Фрейде и извращениях, которые тот милостиво одобрил, размышляя о том, хочет ли он этого достаточно сильно или своей лени можно и нужно потакать.
Но тут собеседник задает тот самый вопрос, и это решает его судьбу.
— У вас необычное имя, — задумчиво сдвигает брови блондин. — Никогда такое не слышал, видимо, редкое. Что оно означает?
— О, — зубасто улыбается Митос, листая свою память и тихо хихикает при выборе варианта. Что ж... Он не соврет, это действительно одно из его имен, а его собеседник мнит себя слишком умным. Поймет ли он значение и аналогию?
Или нет?
Это будет любопытно.
— "Кому Бог помогает", — улыбается Митос. Блондин вздергивает бровь, а в следующий момент его взгляд становится хищным и мужчина переходит черту. Он приглашает Митоса на обед.
Невероятная наглость.
Что ж... Наглость не порок, но она наказуема. Всадник по имени Смерть милостиво кивает и встает. Блондин так ничего и не понял, и сам виноват в том, что с ним вскоре произойдет. Пора освежить некоторые навыки, тем более в домике на озере есть прекрасное барбекю.
И это будет иронично и в его духе, ведь кроме того, что его звали Смертью, Митоса также называли и Азраилом.
Один из аспектов его личности, который призывали самые отчаявшиеся.
Митос кивает, указывая путь своему гостю с прекрасным именем Ганнибал, ухмыляясь всей этой ситуации. Может доктор и умен, но он так ничего и не понял, а глупость человеческая поистине безгранична. В этом Энштейн был прав.
Что ж, сегодня у Митоса будет прекрасный обед. Он будет пить кьянти, вспоминать Каспиана, и те времена, когда его называли Ангелом Возмездия.
Дорога в бесконечность
Митос ловко переступает обутыми в пошитые на заказ ботинки ногами по остаткам мощных крепостных стен. Даже сейчас, наполовину рассыпавшиеся, павшие под гнетом войн, времени и человеческой ненависти и желания помародерствовать, они внушают уважение и поднимают из глубин памяти воспоминания.
О тех славных днях, когда эта земля горела от междоусобиц и ярости захватчиков, когда алая, густая кровь пропитывала землю, а трупы разлагались под палящим солнцем, отравляя все живое вокруг.
Эта земля помнит Соломона и царицу Савскую, Клеопатру и Сети, по ней ходили боги, святые и проклятые. Не именно вот здесь, Африка велика, но Митос слышит крики погибающих, до сих пор витающие в воздухе, вдыхает сладкий запах разложения и ностальгически ухмыляется.
Он идет по саванне, наслаждаясь каждым шагом, и земля за его спиной гудит барабаном, из которого выбивают дробь изящные копыта.
В шею фыркают, и Митос смеется, глядя на выросшую рядом тень. Он все так же прекрасен, его верный скакун.
Остальные Всадники меняли лошадей, выбирая строго определенные масти: Сайлас обожал альбиносов, отдавая предпочтение белоснежным красавцам. Они долго не жили, были болезненными и капризными в большинстве случаев, но Войну это не останавливало. Он привык быть Победоносным и ради этого шел на любые жертвы.
Кронос предпочитал вороных. Кони антрацитового цвета, и броня точно такая же. Надо признать, такой подход имел толк: мрачная фигура всадника на коне, словно созданном из чистой Тьмы... Кронос устрашал одним своим видом, наслаждаясь каждым мгновением этого.
С Каспианом тоже было непросто. Голод, помешанный на крови, ездил на гнедых самого редкого оттенка: вишневого. Отыскивал, держал небольшой табун, разводил... И все ради того, чтобы ездить на злющем жеребце цвета вина. Бордового, насыщенного... В закатных и рассветных лучах солнца это выглядело особенно потрясающе.
Естественно, Митос не отставал от своих почти братьев. Он был особенным, исключительным и подчеркивал свою исключительность всеми способами, начиная с белоснежной одежды (естественно, стирал не он, а рабы) и заканчивая совершенно удивительным скакуном самой красивой масти в мире.
Той, которую спустя тысячи лет назовут Изабелловой.
Его конь никогда не был белым. Вороным. Гнедым. Или рыжим.
Только бледным.
Когда Митос впервые увидел его, то долго стоял, любуясь живым совершенством. Высокий, изящный жеребец переступал тонкими ногами, демонстрируя себя во всей красе благодарному и восхищенному зрителю, поглядывая небесно-голубыми глазами.
Он выглядел необычно: очень короткая шерсть странного серебристо-золотистого цвета, меняющегося в зависимости от освещения, редкая и короткая, почти отсутствующая грива, небольшой хвост.
В лучах восходящего солнца жеребец казался то серебряным, то розовым, то золотистым, то совершенно лысым. Он выглядел нереально, и Митос тут же захотел заполучить это чудо себе.
Он даже купил его, не торгуясь, отвалив огромную сумму в руки табунщика, а после долго приманивал строптивого красавца-трехлетку яблоком, держа его на ладони.
Хель носил его на своей спине два года. Два года преданной службы и настоящей верности: Митос кормил и поил своего любимца в первую очередь, сам чистил и ухаживал, осматривал копыта, сам подковывал, не доверяя никому.
Это была идиллия, закончившаяся даже не в бою, а от рук одной из рабынь, подмешавшей отраву в воду.
Хель умирал медленно и мучительно, разрывая сердце хозяина ощущением надвигающейся потери, и Митос, озверевший от ярости, совершил чудо.
Он не помнит, что произошло, только знает, что очнулся в наполненном трупами лагере, весь покрытый кровью, и своей и чужой — Митос убил всех, и лишь его братья избежали гибели, попросту удрав подальше, прекрасно зная, что, когда на него накатывало, надо не звать, не сопротивляться, а просто бежать и ждать.
Митосу было плевать. Он бы не огорчился, даже если бы очнулся над трупами остальных Всадников, единственное, что его волновало — Хель.
Который стоял перед ним, тихо фыркая и ластясь к рукам.
С тех пор конь полностью оправдал свое имя: он перестал стареть, стал гораздо быстрее и научился исчезать, верно сопровождая хозяина, подарившего ему то ли вечную жизнь, то ли бесконечное посмертие непонятно каким образом.
А еще он стал гораздо умнее, понимая Митоса даже не с полуслова, а с полувзгляда и проблеска мысли.
Сейчас Хель гарцует, красуясь, встряхивает головой, весело ржёт, выбивая копытами четкий боевой ритм, и Митос смеется, чувствуя, как прохлада маски ложится на его лицо.
Одежда течет водой, меняя цвет и фактуру — ослепительная белизна под палящим солнцем. Митос протягивает руку — в ладонь ложится тяжесть меча, сопровождавшего его веками, и солнечные лучи распадаются надвое, касаясь остро заточенной кромки.
Он садится в седло — привычно, словно и не было веков мира, слегка сжимает колени — и Хель срывается в галоп. Митос уверенно держит левой рукой поводья — из самой мягкой кожи: он никогда не оскорблял своего верного друга удилами.
Всадник по имени Смерть позволяет себе немного отпустить свою власть, окутывающую его белоснежным плащом, и мир дрожит в такт перестуку копыт его скакуна. Зов гудит в костях — настойчивый, раздражающий, абсолютно чуждый и чужой. Уже давно кто-то пытается достучатся до него, принося гекатомбы кровавых жертв.
Митоса это выводит из себя: перед ним все равны, и попытка подкупа поднимает со дна души веками спящих чудовищ. Хель чувствует его настроение и оглашает пространство злобным ржанием, предупреждая все живое о своем приближении. Они несутся по саванне, и травы жухнут, земля рассыхается и трескается, а насекомые и животные, не успевшие удрать, падают мертвыми — крайне давно Митос не давал себе воли, и теперь тяжесть его сил обрушивается на все вокруг.
Он мчится, словно путеводной звездой, притягиваемый разгорающейся впереди битвой, той, когда врага заваливают трупами в безнадежной попытке остановить. Там буйствует магия, сладко пахнет отчаянием и самопожертвованием, и кровь Митоса кипит от предвкушения.
Хель останавливается, становясь на дыбы, бьет копытами, Митос соскальзывает с его спины, с отвращением рассматривая уродливого фиолетового громилу — один из Титанов. Когда-то он втаптывал его сородичей в грязь, попирая их трупы ногами, а этому, видимо, удалось удрать. Или он вообще не попадался Митосу на глаза.
Титан, явно сбрендивший за века жизни, несет какую-то чушь про любовь к Смерти, про всеобщее уничтожение во благо непонятно кого, и Митос морщится, направляясь к нему. Зов, гремящий колоколами в костях, все сильнее срывает покров человечности, носимый в последние века, и это злит. Митос предпочитает играть, намекая и рассыпая коварные ловушки, а не сокрушать силой. Так гораздо веселее, и счет к Титану, кем бы он ни был, растет.
Глаза ловят отблески камней, сверкающих на золотой перчатке, что становится последней каплей — им здесь не место, и без этих опасных вещиц достаточно могущественных придурков, желающих править принадлежащим Митосу миром.
Никаких разговоров. Никакой пощады. Только бой, в котором Митос, как всегда, выживет и возьмет обильные трофеи — камни прекрасно будут смотреться в перстнях, а череп титана — на столе в качестве чаши — он уже знает, кому сделает заказ на достойную оправу.
Всадник по имени Смерть идет сквозь расступающуюся перед ним толпу, смолкающую при его продвижении, и Ад следует за ним.
Вся мощь Силы
Митос всегда верил в человечество.
То есть, людей он, в массе, не любил, только отдельных представителей и то с оговорками, но это не мешало ему признавать несомненные достоинства человечества, как вида.
Выживаемость людей всегда была высока, Митос неоднократно видел многочисленные этому доказательства, и вот прямо сейчас он снова наблюдает очередное подтверждение утверждения, что люди живучей даже тараканов.
Апокалипсис случился неожиданно.
Не было никаких предпосылок, уж это Митос, по привычке постоянно мониторящий мировую обстановку, мог утверждать со всей ответственностью. Подумаешь, половина планеты полыхала в вяло или активно идущих конфликтах, еще треть тлела, а остатки могли похвастать напряженностью: Земля всегда была неспокойной.
Митос отлично помнит, что за всю его долгую жизнь только несколько веков были относительно мирными, все остальное время люди резали друг друга: азартно и с удовольствием. Его это никогда не напрягало, он не стремился гасить конфликты, если это не входило в его личные планы, но и просто так, от нечего делать, их не разжигал.
Хватало имевшихся.
За тысячелетия блужданий по беспокойной планете Митос несколько раз становился свидетелем того, что выжившие потом называли Концом Света, он даже на собственной шкуре прочувствовал, что такое Потоп.
Он видел, как стираются с лика земли цивилизации, и как они снова возрождаются, но, если честно, не хотел вновь пережить подобное. Ему не нравится период всеобщей анархии и неустроенности, скатывание до самого примитивного уровня и века натужного карабкания вверх, жалкие попытки достичь нужного прогресса.
Это его утомляет...
А еще ему не нравится быть вестником таких переломных моментов.
Митос прекрасно знает, чем отличается от всех остальных Бессмертных: таких, как он, можно пересчитать по пальцам одной руки. Те, первые его смерти под палящим солнцем на жертвенном камне, они изменили его безвозвратно, сделав частью чего-то большего, чем просто люди, или просто Бессмертные. И дело даже не в чудовищном жизненном опыте: чем дольше живешь, тем дальше жизненные принципы отходят от привычных человечеству, тем сильнее меняется логика. Хоть как-то его понять могут только самые старые из Бессмертных, родившиеся в те далекие времена, когда мораль была совершенно другой.
Но даже они иногда ужасаются тому, что Митос считает привычным.
Молодые — а все, кто младше трех тысяч лет, для Митоса являются молодыми — не могут его понять. Они инстинктивно боятся и ненавидят Всадника, и Митос только равнодушно отворачивается: когда являешься Аватаром Смерти, на все смотришь по-другому. Не так, как остальные.
Но это не значит, что Митос готов стереть человечество с лица земли, или он будет радоваться наступлению Армагеддона.
Дункан, невзирая на всю свою вбитую при рождении в горах Шотландии религиозность, так и не смог понять и принять концепцию друга — Чемпиона* Бога.
Он так и не смог понять, что Митосу, может, и не слишком-то хочется носить это громкое звание, но и негатива он не испытывает: Смерти все равно.
Смерть, а именно им-ею Митос является в глубине своей сути, равнодушна и беспристрастна.
Поэтому Митос, выползая из-под развалин, в очередной раз подыхая от радиации, не радуется тому факту, что человечество, словно в один миг сойдя с ума, уничтожило само себя, запустив все запасы ракет с ядерными боеголовками себе же на головы, но и не оплакивает случившееся. Он горюет по комфорту. По всем тем милым мелочам, которые так прекрасно облегчали быт, начиная с девятнадцатого века.
И поэтому же он не спешит заниматься прогрессорством: Митос хочет увидеть, как будут действовать люди теперь. Лишившись всего.
Поначалу немного трудно: радиация убивает его раз за разом. Митос подыхает, как по часам, но постепенно периоды, когда он жив, становятся все длиннее, он начинает умирать реже — его тело приспосабливается.
Наконец наступает момент, когда Митос чувствует себя настолько хорошо, чтобы выползти из убежища, и осмотреться.
Первая же ночь под открытым небом приносит потрясение: мир изменился куда больше, чем он думал. Над головой ярко светят две луны, и Митос, шокировано разглядывая это чудо, роется в памяти, пытаясь вспомнить, не мелькало ли в новостях до всего этого чего-то... этакого.
Типа ещё одной свежеоткрытой планеты, или астероида, вальяжно пролетающего мимо. Что-то смутно припоминается, и Митос пожимает плечами — теперь уже неважно, откуда взялся второй спутник. Главное — что теперь изменилось. А изменения есть: чуточку другая сила тяжести, иная роза ветров, новый рисунок приливов и отливов.
Митос ощущает эти изменения всем собой, а ещё он чувствует, что тоже изменился.
Он ещё не знает, как именно, но ему спешить некуда. У него вся жизнь впереди.
Поэтому Митос начинает потихоньку исследовать себя: тщательно и беспристрастно, а попутно ищет выживших.
И к собственному удовлетворению, находит.
Люди есть. Они даже не мутировали — или мутации проявились не на физическом уровне, это ещё предстоит изучить. Что Митоса обнадёживает, кроме живучести людей, так это то, что цивилизация сохранилась. Нет отката к пещерному периоду, люди стараются изо всех сил, восстанавливая разрушенное. Есть электричество, появляются собранные энтузиастами машины, каждый день совершается очередное технологическое чудо. Люди не желают падать, они карабкаются вверх, как сумасшедшие, и Митос это только одобряет.
И, естественно, не может удержаться от того, чтобы поделиться своими опытом и мудростью.
Годы идут, мир меняется, Митос — тоже. Эти изменения не видны на первый взгляд, но существенны, и Митос как-то понимает, что чувствует по-другому.
Не так, как раньше.
Он и до Апокалипсиса чуял смерть, ужас, оставшийся от погибших, видел призраков и не только. Теперь же он ощущает и биение жизни.
Митос спокойно может сказать, где прячется живое существо, от него невозможно скрыться, он знает, где прорастет урожай, а где посадки погибнут. Он чувствует технику, с лёгкостью чиня сломанное и создавая новое, и люди подхватывают новинки, изменяя их и дорабатывая. Мир становится большим и удивительным, и Митос с восторгом проводит опыты и испытания, изучая новые возможности, с лёгкостью становясь лидером: нет нужды толкать и тянуть из болота, теперь человечество само бежит вперёд.
Да, людей мало, планета в чудовищном состоянии, но выжившие не теряют надежды и не опускают руки, они расчищают завалы и восстанавливают разрушенное. Прогресс шагает семимильными шагами, и впереди идут Бессмертные, здесь и сейчас оказавшиеся на своем месте. Почти все из выживших — старые и древние, тех, кому меньше хотя бы пятисот, почти нет. Они сдались первыми, начав деградировать, считая, что вот теперь-то можно все.
Старые и опытные таких живо окоротили: сейчас на руинах старого строится новая культура, в которой Бессмертные хотят занять достойное их положение. Имея чудовищный, не сравнимый ни с чем опыт, они с легкостью ведут за собой обывателей, приучая к мысли, что нужны, что такие же, как все. Что они — лучше.
Молодняк появляется, но их очень мало: Митос, вспоминая прошлое, только качает головой. Молодых Бессмертных почти нет, а ведь всегда после массовой гибели прежних поколений появляются новые.
Это подозрительно, а еще Митоса смущает отсутствие мутаций — жить в таком фоне радиации, и не мутировать? Странно.
В том, что не все так просто, Митос убеждается уже через сорок лет — видимо изменения накопились и перешли критическую отметку. Он понимает это, когда, раздраженный на что-то, движением пальца сдвинул камешек с места.
Этот случай становится первым, но не последним: то проявляется левитация, то телекинез, то предвиденье вылезет в самый интересный момент... Этот набор спонтанно проявляющихся способностей что-то напоминает, и Митос долго пытается вспомнить, пока его не осеняет.
А ведь такое он видел...
Митос начинает наблюдать, проверять, спрашивает других. Постепенно складывается картина: все Бессмертные, независимо от срока жизни, начали демонстрировать то, чего у них отродясь не было.
Да и ощущают друг друга они теперь немного по-другому. Чем отличается нынешний Зов от прошлого, они описать не могут, но чувствуют изменения. А потом вселенная наносит еще один удар: у Митоса рождается ребенок.
И он — предбессмертный.
Это — шок.
Как все Бессмертные, Митос был бесплодным. Он сам считал, что просто они другого вида, не способного скрещиваться с людьми, ни один Бессмертный не мог похвастать своими собственными детьми, только приемными, и появление на свет его маленькой копии потрясло Старейшего до глубины души.
Но еще больше потрясает невидимая связь, установившаяся между ним и сыном.
Ребенок — это маленькое чудо, но вскоре эти чудеса становятся закономерностью: два вида получили общее потомство. И это потомство с первых мгновений жизни просто наполнено тем, что без долгих раздумий назвали просто Силой.
Впрочем, обычные люди тоже могут похвастать наличием у потомства странностей, и Митос, поудивлявшись, начинает привычно овладевать нежданно проявившимися способностями, вычленяя закономерности, и учить, одновременно учась.
Годы летят, человечество все больше овладевает странной Силой, технологическая цивилизация дает крен в сторону мистицизма. Не гладкий процесс, но он помогает выжить, а значит, полезен, хотя общество все равно расслаивается на своеобразную аристократию и простых смертных: что поделать, подавляющее большинство Бессмертных родилось тогда, когда статус определял все, и отбрасывать въевшееся в кровь и плоть не стали, а их ученики только брали с учителей пример.
Митос, как и всегда, на вершине пищевой цепи, что Старейшего совершенно не смущает. Да, он ленив, но только тогда, когда не берет на себя права и обязанности, а последние он исполняет скрупулезно.
И когда их планету, только-только отошедшую от последствий Апокалипсиса, пытается завоевать какая-то враждебная раса, прилетевшая из космоса, который человечество начало, наконец, осваивать, Владыка Митос стоит в первом ряду, на острие атаки.
За его спиной развевается плащ, в руке — верный меч, тихо гудящий от переполняющей его Силы — полуразумный артефакт, беспрекословно подчиняющийся своему Хозяину, вокруг него ворочается Сила, готовясь разорвать на части наглецов, посмевших сунуться на принадлежащую ему планету, и в бездонных глазах Всадника зажигаются и гаснут голубые и золотые искры.
И когда предводитель захватчиков, насмехаясь, предлагает им, дикарям, сдаться, Митос только улыбается леденящей улыбкой и наставительно произносит:
— Не стоит недооценивать мощь Силы...
И делает первый шаг, отпуская поводок с самого себя, и за ним шагает армия, обнажая мечи всех цветов радуги.
*Чемпион — одно из значений — боец, выставляемый от имени кого-то другого. К примеру, человек высокого положения, король или священнослужитель, мог выставить от своего имени воина, заменяя себя при поединках.
Свято место пусто не бывает. Горец/Звёздные Войны
Митос никогда не называл окружающим свой точный возраст. Не видел в этом ни смысла, ни каких либо возможных бонусов в будущем, только сплошные проблемы. Поэтому обтекаемое, круглое число пять тысяч звучало внушительно и достаточно правдоподобно, чтобы впечатлить окружающих.
И совершенно никому не стоило знать, что он скромно умолчал ещё пару десятков веков.
Паранойя Митоса, давно ставшая частью его личности, настойчиво заявляла, что это хорошо. Правильно. Потому как одно дело считаться Старейшим бессмертным данной планеты, и совершенно другое — быть им на самом деле. Обязательно найдется придурок, желающий снять с него "сосуд мыслей", а учитывая прогресс и растущую нечистоплотность новичков, следовало ожидать чего угодно, а не просто старого доброго боя на мечах. Да и некоторые старые опытные коллеги по клубу тоже не брезговали нечистой игрой.
Что и происходило в данный момент.
Митос, скрипя зубами от бешенства, делал все возможное, чтобы выжить, банально спасая свою жизнь, и проклиная чёртову Кассандру на шумерском, любимом языке его ныне покойного брата Кроноса.
Так хорошо распланированная интрига по уничтожению Кроноса, а также остальных его так называемых братьев превратилась в бойню и черт знает что. По плану, Кронос должен был убиться об Маклауда, а Каспиан с Сайласом — пасть от руки самого Митоса. Увы, Маклауд опять не оправдал возложенных на него надежд, и Митос твердо решил, что это в последний раз.
Кассандра, эта лицемерная ханжа, строящая из себя неизвестно кого, наплела Маклауду, у которого в заднице продолжало играть перманентное рыцарство и романтизм с идиотизмом, о своей тяжёлой жизни в плену и зверствах мучителей-Всадников, скромно умолчав о том, как на самом деле и в каком качестве жила в шатре Митоса, и этот придурок не придумал ничего лучше, чем немедленно броситься на помощь даме.
Очень смешно.
Ещё смешнее был тот факт, что Кассандра, видимо окончательно слетев с катушек от желания угробить врага, как следует проехалась Дункану по мозгам для лучшей мотивации. Способности к гипнозу и нейро-лингвистическому программированию помогли.
И вот результат.
Прущий бронепоездом Дункан загнал Кроноса в угол и умудрился его убить, подзуживаемый Кассандрой, вооружившейся топором, попутно зацепив неизвестно откуда вылезжего явно свежевосставшего бессмертного. Этого юнца Митос никогда не видел, зато теперь воочию наблюдал последствия падения нравов и рождения в помойке. А заодно и отсутствия воспитания.
Пока они бегали, гоняясь друг за другом, к веселью присоединились Сайлас с Каспианом, и веселье приобрело мрачный оттенок. Уличный мальчишка орал и поливал все вокруг из автомата, Дункан, отрубив голову Кроносу, тут же понёсся на высунувшегося вперёд Каспиана, Кассандра, плюнув на труп Кроноса, от избытка чувств порубила его топором в кашу и понеслась за невменяемым Горцем, ревущим что-то как больной бешенством слон.
Митос удачно зашёл в тыл Сайласу, одним махом отрубив ему голову, попытался дозваться до Дункана, потерпел неудачу, и бросился в другой коридор. Заброшенное здание, в котором происходило действие, чем-то Митосу не нравилось, он плюнул на все и решил просто и откровенно забить на происходящее, сбежав.
Он выбежал из старого особняка, построенного в восемнадцатом веке, бросил взгляд на запущенный сад, и помчался по дорожке, ловя лунные лучи.
Вот только не учел степень сумасшествия Кассандры.
За спиной слабенько полыхнуло смертью, явно погиб мальчишка, попавший под горячую руку непонятно кому, из окна второго этажа выпрыгнул Каспиан, с диким хохотом погнавшийся за явно замеченным им Митосом, а за ним повылетали Дункан с Кассандрой. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что дело плохо.
Кассандра пела.
На Митоса никогда не действовало, хотя она пыталась, неоднократно, а вот Дункан оказался чувствительным к этой смеси гипноза, магических практик и ещё непонятно чего. Убивать его, пусть он и придурок, Митос не хотел, поэтому банально подхватил гладкий камень с обочины дорожки и метнул в Горца.
От первого камня Маклауд уклонился, но второй попал в цель. Галька ударила над левым глазом, Дункан покатился по дорожке, стесывая кожу с рук, потеряв ориентацию, едва не напоровшись на собственный меч. Встал, мотая головой... Митос с надеждой на благополучный исход обрадовался, увидев, что наведенный транс исчез. Но тут прояснившийся взгляд Дункана упал на смеющегося Каспиана... И он с воплями о мести рванул вперёд. А Каспиан только подлил масла в огонь, заявив, что друг Дункана был очень вкусным. Ну и Кассандра добавила веселья, вновь раскрыв поганую пасть.
Митос сам не понял, как они вломились на какую-то поляну посреди парка, Каспиан упал, разрубленный на несколько частей, воздух стал густым и тяжёлым, колющим кожу готовящимися обрушиться на них молниями Оживления.
Митос, решающий, что же делать с озверевшим другом, машинально огляделся... И волосы у него встали дыбом.
В траве виднелась парочка упавших надгробий.
Митос не знал, откуда взялся запрет на бои в святых местах. Он выучил этот тяжёлый урок, наблюдая за другими, и никогда не собирался повторять смертельно опасную глупость.
Попытки предупредить Дункана с Кассандрой, довольно поигрываюшей топором, провалилась. Его просто не слышали. Сбежать тоже не вышло, но Митос, отбивая атаки, упорно продвигался к краю заброшенного кладбища, явно семейного, судя по особняку. У него почти вышло вырваться на свободу, когда удачный бросок топора прорубил ему бедро.
Митос, вырвав и отбросив топор, упал, расширенными глазами наблюдая, как к нему идут его убийцы, и тут у неизвестно кого лопнуло терпение. Наглядно показав, почему нельзя драться в святых местах.
Первая молния ударила в Кассандру, оторвав ей руку с подобранным топором. Следующая прожгла дыру в горле. Ещё одна оторвала шипастым светящимся кнутом голову. Дункана, обернувшегося на крик, пучок молний вбил в дерево, мужчина упал сломанной куклой, дергаясь под ударами бьющих в него небесных стрел, Митос, отчаянно ползущий к краю кладбища, не успел самую малость. Оживление навалилось на него электрическим штормом, мир закружился... И исчез в грохоте и вспышках.
Примчавшиеся Наблюдатели только констатировали гибель всех участников и пропажу Митоса.
* * *
*
Пробуждение было тяжёлым.
Митос, с трудом разлепив глаза, встал, шатаясь и опираясь на чудом оставшийся в руках меч. Одежда была почти целой, не считая дыры в штанах, сам он цел и невредим, а тело гудело от переполняющей его энергии.
Не худший набор для выживания.
А вот что не нравилось, так это обстановка, живо напомнившая склеп или мавзолей. Мрачное огромное помещение с высоким сводчатым потолком, каменный саркофаг, статуя то ли божка, то ли демона, то ли обитателя саркофага: не человек, хоть и гуманоид. Странные лампы по периметру, сейчас не горящие, фрески с живодерскими сценами, разложенные на постаментах явно трофеи... И Митос посреди всего этого великолепия, почему-то отменно видящий в густом мраке: окнами данная постройка похвастать не могла. И пусть он неплохо видел в ночное время, но...
Неожиданно рухнула дальняя стенка, и Митос, резко отступивший назад и ставший рядом со статуей, опершись на меч, с интересом увидел, как в дыру пролетел металлический шар с поблескивающими оконцами камер, а потом пролезли, ругаясь на непонятном языке — языках — люди и нелюди, сходу начавшие палить четко в него.
Тепловизоры? Специальные камеры?
Меч сам собой отбил несущийся в него сгусток плазмы, и Митос привычно ринулся в бой. Гробокопателей он не любил, хотя и сам мародеркой частенько не брезговал. Через пару минут все было кончено: пятеро мертвы, трое без сознания, самый вменяемый по виду человек корчится на полу, баюкая отбитые потроха, Митос, прижав его ногой, думает, как приступить к допросу.
Точку в размышлениях поставил появившийся над саркофагом призрак явно не человека — не с такой рожей и когтями на руках, и Митос поймал себя на мысли, что происходящее ему напоминает нечто знакомое. Только что?
Призрак подплыл ближе, осмотрел Митоса, меч, стонущего неудачника, снова Митоса... Произнес пару фраз, получил в ответ качание головой, и осторожно, демонстративно медленно протянул руки к вискам бессмертного.
* * *
Какое-то время спустя
Митос задрал голову, разглядывая чужое небо и не менее чужие звёзды. Воздух был чудовищно сухим, обдирая носоглотку, бессмертный привычно натянул на нос шарф и поправил очки. Вышедший из вскрытой ворами гробницы молодой мужчина сверкнул золотом глаз, щурясь на встающее солнце.
— Как самочувствие, Владыка Девас? — поинтересовался Митос, не отрывая взгляд от стремительно алеющего неба.
— Неплохо, лорд Митос. Непривычно, но неплохо, — на лице бывшего гробокопателя расплылась жестокая усмешка. — Привыкну.
— Разумеется. Куда дальше?
— Для начала — поближе к цивилизации. Морабанд, конечно, может предоставить некоторые удобства, но далеко не все. Ну а то, что сейчас в Республике бушует война... Это нам на руку. Не так ли ученик?
— Разумеется, учитель, — вежливо наклонил голову Митос. Быть учеником он совершенно не возражал. Особенно в галактике, являющейся кривым отражением воплощённой на экране истории.
— Тогда нам пора. Посмотрим, не слишком ли заржавели мои навыки пилотирования.
Древний ситх, заполучивший новое тело, выглядящий внушительно и опасно в боевых доспехах и плаще, зашагал вперёд, Митос, приодетый в предоставленное учителем шмотье, шел за ним. Вдалеке виднелись зиккураты Долины Лордов, от которых тянуло голодным вниманием, Митос разглядывал окружающие его смертоносные красоты, и думал.
Ещё немного, и он покинет Морабанд, открывая для себя целую новую галактику, в которой бушует Война. Как поведали поющие соловьями грабители, перед тем, как их пустили на ритуал воплощения, Империя ситхов пала уже с тысячу лет как, а теперь и Республика последовала ее примеру, расколовшись на три части: Республика, Мандалор, Конфедерация независимых секторов. В Республике правил канцлер Палпатин, Мандалор, стремительно возвращающийся к формату Империи, управлялся Джанго Феттом, а КНС рулил граф Дуку.
Услышавший такие чудные новости Девас, очень старый и мудрый сит и ситх, скорее учёный, чем воин, помнящий ещё Владыку Рагноса, азартно потёр руки, сходу решив оттяпать и себе кусок, ведь Империя ситхов тоже имела право на существование. Тем более, и ученик очень вовремя чуть ли не на голову свалился.
Так почему бы и нет?
Митос только плечами пожал. Строить империю? Не новое для него занятие, но вот в космическом антураже — в первый раз. А кроме того, он научится новому и интересному, следуя давно принятым правилам.
Живи. Расти над собой. Становись сильнее.
Перед глазами мелькнула вспышка, оставившая в памяти смутную сцену: он на коленях, Девас касается его плеча металлическим клинком, провозглашая имя нового Владыки.
— Ад Мортем, — пробормотал Митос, вслушиваясь в звучание. Новое-старое имя отозвалось в душе ностальгическими нотками. — Это будет интересно.
Ближайшую тысячу лет — так точно.
А там... Посмотрим.
Sweet dreams Горец/Первый Мститель/Тор
— Sweet dreams are made of this...
Чеканные слова одной из любимых песен слетали с губ, падая под подошвы. Митос распевал в пол голоса, не желая обращать внимание на чье-то недовольство. Ему было хорошо, а значит, этим "хорошо" следовало поделиться с окружающими, пока опять не стало "как обычно".
Концерт, с которого он возвращался, всколыхнул воспоминания о семидесятых, восьмидесятых... Этакая ностальгия. Он тогда жил в Англии и с легкостью влился в музыкальную тусовку, взорвавшуюся бредящими анархией и попранием устоев нарушителями привычной жизни. Панки, рокеры... Митос почистил косуху, прикупил "Гриндерсы" высотой по колено, натянул дырявые джинсы и даже поставил волосы дыбом, вспоминая прошлое, благодаря чему выглядел сошедшим со старых фотографий членом одной из расплодившихся тогда, как грибы после дождя, музыкальных групп. Или очень серьезно относящимся к своему увлечению поклонником.
Deep Purple тряхнули стариной, исполнив лучшие хиты, под занавес взорвав стадион совместным исполнением с Анни Леннокс. Чистый вокал дамы прекрасно лег на тяжелые басы и грохот ударников, и Митос пел и пел, топая по улицам, не желая ни идти в гостиницу, ни брать такси, чтобы ехать домой... Ему было хорошо и даже чудесно, пока прямо перед ним не выжгло в асфальте тормозной путь свалившегося с неба пришельца.
Алкоголь, пузырящийся в крови, резко выдохся. Митос тряхнул головой, сбрасывая с себя остатки опьянения и хорошего настроения, и потянулся к поясу. Пусть он не брал с собой меч, кто сказал, что он останется безоружным?
Пришелец, медленно и пафосно воздвигшийся в конце выплавленной в покрытии дороги сверкающей голубыми и зелеными огнями Святого Эльма рунной цепи, вызвал к памяти картины совершенно другой эпохи: снег и льды, перестук копыт, запах крови, смерти и ярости, почти черные и ярко алые дымящиеся лужи, пафосные требования, привычная тяжесть клинка в руке.
Рога на шлеме были очень знакомые: такие же, только дополненные крылышками, красовались на дурной башке того, кто пафосно называл себя Всеотцом. Это заявление ничего, кроме смеха, ни у Митоса, ни у его почти братьев, не вызвало. Ни в одном из миров. Значит, раз рога, перед ним сыночек Одина. Который? Ну, судя по совершенно не похожей на морду Одина рожице, сочащейся паскудством, Локи.
Про этого оболтуса Митос знал, но вживую никогда не видел. Прорва противоречивых слухов, непонятности с происхождением: то ли сын, то ли племянник, то ли вообще приемный... Бессмертному было плевать. Асов он терпеть не мог, за ограниченность и крайне медленное развитие. А уж такой наглый визит так и вовсе заставил озвереть: пусть Один и называл пафосно Землю Мидгардом, уверяя окружающих, что завоевал и имеет права, Митос прекрасно знал, как обстоит дело на самом деле.
И менять это не собирался.
Локи только успел разогнуться, безумно оскалившись, сжимая в руке сразу не понравившийся Митосу гибрид посоха и копья, от которого исходила крайне неприятная и знакомая энергия, как бессмертный начал действовать. Сорванная с пояса тяжелая цепь, украшенная граненым шаром размером с мячик для пинг-понга, направленная умелой рукой, описала полукруг. Шар со звоном впечатался прямо в висок пришельца, заставив покачнуться, взмахивая руками. Обратное движение захлестнуло посох и вырвало его из ладони явно обалдевшего от столь горячей встречи Локи. Митос перехватил посох, взмахнул цепью... Локи увернулся, только чтобы подставиться под удар ботинка. Стальной носок — Митос всегда тяготел к классике — воткнулся четко под правое колено аса. Гораздо более прочная чем у людей кость не сломалась, но Локи пошатнулся. А следом прилетел стальной шар. Прямо в зубы.
Начавший колдовать ас от силы удара сбился, едва не упал навзничь, и Митосу этого хватило, чтобы начать охаживать живучую тварь ногами и цепью. Посох он благоразумно не пускал в ход, чуя магию высшего порядка. Под градом ударов Локи упал на колени, а потом на асфальт. Митос выдохнул, перекинул тяжеленное тело через плечо, подобрал валяющийся посох и сконцентрировался, готовясь применять давно не используемые умения. Он как раз шагнул в тень, когда в переулок влетела группа захвата, опоздавшая буквально на считанные секунды.
* * *
Локи — скорее всего, это был именно он, — валялся на диване, связанный одной весьма интересной веревкой из личных запасов Митоса. Сам бессмертный размышлял, что делать дальше. Вариантов много, но какой он применит, зависит от очнувшегося аса.
То, что не все так просто с его прибытием, было и ежу понятно: Митос видел остаточные вспышки затухающего портала, который словно открылся не там, где надо. Группа захвата. Поведение Локи. Одно цеплялось за другое, дополняясь Камнем Разума. Сейчас эта чертова каменюка лежала в особой шкатулочке, не раздражая своим сиянием, а немного покореженный посох Митос законопатил в кладовую.
И вот надо ж было этому рогатому козлу на двух ногах свалиться прямо на него! А ведь Митос только начал новую жизнь... Эх. Придется вновь все менять. А в этом мире провернуть такой финт ушами достаточно проблематично для простого смертного. И хорошо, что Митос таким не является по определению. А уж теперь, с попаданием в его руки одного из Камней Бесконечности...
Если честно, хотелось оставить трофей себе. С другой стороны, это означает повесить себе на спину мишень. Каждый идиот с жаждой власти полезет отнимать нужную в хозяйстве вещицу, Митос насмотрелся на такое. Тот же Один.
Это в той, покинутой Митосом реальности, Один был одним из Бессмертных с вполне обычными тараканами в голове. Здесь, в этой реальности, в которую Митос попал до сих пор непонятным ему способом, Один был представителем другого вида, обитающего на другой планете. Правда по морде огреб в свое время вполне успешно и с тех пор на Землю носа не казал.
А Митос, успешно и на волне адреналина навалявший Всеотцу по первое число, тогда сидел в снегу, смотрел, как исчезают в небе порталы, и чувствовал себя как в каком-то атракционе. Та Земля, его родина и место обитания в течение тысячелетий, переживала Апокалипсис. Массовая гибель бессмертных, парад планет, солнечное затмение... Все и сразу, вот только Горец, мнящий себя чемпионом, не остался в гордом одиночестве. Митос умирать не собирался. Отдавать накопленную тысячами лет и боев энергию выскочке — тем более. И пока Дункан сражался за титул Чемпиона, Митос, выкосив противников, готовился просто и незатейливо снести шотландцу голову. Но не срослось.
Как только они скрестили мечи раздался взрыв, а в следующий миг Митоса швырнуло сквозь пространство неведомо куда прямо под копыта восьминогого коня. Бессмертный успел уловить фразу про бой за Мидгард, вызов за право владения, удивился, но удар копьем, чуть не снесший голову, заставил сконцентрироваться, а затем руки привычно вскинули древний клинок, и пошла потеха. Один оказался чудовищно тяжелым и неудобным противником, но и Митос все годы своей жизни не прекращал тренироваться, каким бы пацифистом на словах не прикидывался. И опыт победил силу.
Один ушел несолоно хлебавши, что-то вякнув в последний момент о протекторате, а Митос остался посреди взрытого копытами поля, похожего на черно-белое болото с алыми и багровыми лужами, понимая, что придется учиться новому и освежать знания.
Так и получилось.
Это оказался действительно другой мир, полный чудес, чудовищ и богов, и Митос с легкостью занял приличествующее ему место на вершине. Он жил, меняясь, учась, став Смертью не по имени, но по сути, хотя и там, на той Земле, он мог многое. Здесь? Здесь его воля проламывала и сгибала реальность в нужную ему сторону.
И вот теперь, спустя несколько тысяч лет, Асгард вновь зашевелился. Или нет? На диване завозился Локи, и Митос холодно улыбнулся. Сейчас он все узнает.
* * *
Локи трясся, сидя в комфортабельном кожаном кресле, и горячее сладкое питье в толстостенной кружке, поданное хозяином дома, не помогало согреться. Ему было банально страшно. И, в то же время, в груди робко трепетала надежда.
Маскирующееся под человека существо, от которого тянуло кладбищенским холодом, вальяжно закинуло ногу на ногу, покачивая ступней, размышляя, пока Локи приходил в себя, тихо радуясь тому факту, что жив, почти здоров, и может сам соображать, а не выполнять вбитую в мозги программу.
— Значит, Танос... — произнес молодо выглядящий худощавый мужчина, сморщив похожий на орлиный клюв нос. Локи кивнул, не в силах шевелить языком: из него вытрясли все, начиная с зарождения вселенной. — Дар Смерти, значит... — продолжил мужчина, барабаня пальцами по подлокотнику. — Половина живого... То-то в последнее время... Неважно. Итак. Начнем с самого начала. Рассказывай, Лодур. В подробностях.
— Что именно? — просипел Локи, и ему вновь налили одуряюще пахнущий сладким коричневый напиток, в котором плавали белые и розовые воздушные шарики.
— Свою биографию. Для начала. А там... Посмотрим.
Митос налил себе кофе, и пока Локи облегчал душу, запивая откровения какао с зефиром, мысленно выстраивал стратегию. Радостная новость: Один, судя по всему, готовится склеить ласты. Слишком часто он стал впадать в целебный транс. Плохая новость: наследником объявлен Тор, на первый взгляд тот еще тупица и дуболом, не желающий эволюционировать из одиночного бойца в полководца и правителя. А на второй... Как же, даст Один развиваться конкуренту, уже. То-то из больше чем десятка потомков выжили лишь трое: Тор, Локи и Хела, сидящая в заключении хрен знает где. А братья про сестричку не в курсе... Да и про остальных не знают. Намекнуть?
Митос еще раз посмотрел на держащегося вежливо и с достоинством Локи, и мысленно хмыкнул. Мозги есть. Понимание он Локи поправит. Опыт — дело наживное. Разберется с Таносом, и можно будет дать парнишке пинка в нужную сторону, царь из него получится отменный. Особенно после обучения у Митоса. А Тор... Ну, надо же кому-то водить войска в бой? А Митос переедет на новое место жительства, пора выходить в космос. Все равно после того, как он убьет Таноса — а это не обсуждается — от поклонников проходу на Земле не будет.
Значит, решено.
— Что, принц Локи... Хочешь стать царем?
Вспыхнувшее на миг в зеленых глазах пламя дало ответ. Вот и хорошо. Приятно исполнять чужие сладкие мечты к своей пользе. Ведь недаром когда-то Митоса называли Делателем Королей.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
