| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вот так. Чем быстрее охладить гематому, тем менее выразительными будут визуальные последствия. Хотя, в данном случае...
Я, кряхтя и шатаясь, встал на ноги и направился вон из подвала.
Прыгать, говоришь, красиво научился? Как завещали незабвенные китайские монахи? Любимый удар — "порхающая бабочка сметает пыльцу с нефритового лотоса". М-мда... Чего же сейчас не порхалось-то? Видимо, что-то все же мешает нашему танцору...
Губа стала болезненно пульсировать. Все удары пришлись в одну сторону. Слева. Значит, злодей бил одной рукой. Справа. По длинной дуге, судя по фиксированным временным промежуткам. Кто у нас так бьет?
Да чего там анализировать.
От кого прилетит, я уже точно знал — еще до окончания транспортировки моего обездвиженного тела в темноту подвала. Скажу больше. Что-то подобное я даже предполагал с того самого момента, когда поверженный, не далее чем вчера Тоха Исаков выискивал меня глазами в толпе триумфаторов нашего района. Вот только его оперативность меня несколько смущает. И это только первая странность.
Есть и вторая. Дело в том, что в наши пацанские разборки запрещается привлекать взрослых участников. Это — Табу. Грубейшее нарушение всяческих мальчишеских правил и традиций. Вплоть до процедуры публичного остракизма. А он на это пошел. Почему?
Есть еще и третье. "Ответка" не должна прилетать анонимно. Обиженная сторона, встающая на тропу "вендеты", совершенно не заинтересована в конфиденциальности. "Вернуть лицо" можно только при наличии восхищенной аудитории, выносящей неписанный вердикт о свершении акта справедливости.
Тогда, что же произошло?
Тупое "мочилово", якобы, неизвестными лицами? Ради какой цели? Чтобы потешить ноющую жажду мести? Расправа ради расправы? А мораль? Я чего должен понять-то? Кого забояться на всю оставшуюся жизнь? Ерунда какая-то.
Странно все это. И необычно.
Вот и мой подъезд. Только мне пока сюда рановато.
Я зашел в соседний, поднялся на второй этаж по скрипучей лестнице и, с трудом дотянувшись до звонка, вонзил палец в кнопку. Раздались шаркающие шаги и дверь открылась.
— Здрасте, баба Рая! К вам можно?
— Заходи, милок. Заходи. Не разбувайся. Ты откель такой красивый?
— Так, споткнулся...
Когда отца Трюханова забрали в СИЗО, Вадим остался жить с бабушкой.1
# # 1 См. первый роман серии — "Фатальное колесо".
О моей роли в разоблачении мичмана-двурушника они, разумеется, ничего не знали, и знать не могли. Я же, мучаясь интеллигентскими комплексами, стал чаще заходить в гости к Трюхе. А с бабой Раей мы и раньше чуть ли не дружили. Боевая медсестра со времен Великой Отечественной в моем плачевном положении была более чем кстати.
— А ну-ка, давай сюда эту грязь, — баба Рая отобрала у меня тряпку и подтолкнула в сторону кухни, — деретесь все и деретесь. На, приложи! Только разморозила.
Она припечатала к моей испорченной физиономии смачный кусок говядины, сочащейся красным.
— Ни чё се! Кто это тебя так, Булка? — это из комнаты появился Трюха, местный пироманьяк и поджигатель, — это что, Тоха что ли?
Понятно?
А ведь Трюха и не аналитик вовсе. И далеко не Сократ. Глядишь ты, даже не напрягаясь определил злодея.
— Не знаю точно, Вадюха. Темно было. Я чего зашел-то. Ты ведь с Исаковым, ну, с Тохой, учишься вместе?
— Ну.
— А где живет, знаешь?
— Ну, где-то за балкой...
— Понятно, что за балкой. А точнее?
Трюха наморщил свой широкий лоб.
— Давай сюда мясо, — прервала нас баба Рая, — а ну, выше голову. Терпи, солдат.
На губе зашипело. Ваткой, смоченной в перекиси водорода, она стала врачевать мои боевые раны, крепко ухватив за подбородок.
— Вадюха, вспоминай, — просипел я сквозь сжатые зубы.
— Ну, дом там... с крышей...ворота железные... зеленые...
— Спасибо, баба Рая. Вадим! Ты показать сможешь?
— А зачем тебе? Поджечь хочешь?
Нет, он неисправим!
— Я вам подожгу! Оболтусы. Так подожгу, что задницы тушить придется!
— Баб Рая! Вы же меня знаете! Какие поджоги? Я образцовый и законопослушный первоклассник. И хорошо влияю на Вадика. Вы же сами говорили!
— Образцовый. Вон у тебя под глазом, образец твой. Мясо еще приложи.
— Так это я с брусьев упал. На тренировке.
— А дом ищешь, где брусья живут?
Старая школа. Фронтовики! На мякине не проведешь.
Я вздохнул.
— Баб Рая, брусья — это официальная версия. Для родителей. Тебе скажу по блату — кто фонарь подвесил — понятия не имею. Может и Тоха. Разобраться хочу.
Прямо кожей чувствую, как оттаивает пожилая, опаленная войной медсестра, навидавшаяся за свою долгую жизнь такого, чего нам, соплякам и не снилось даже. Да и не только соплякам. Ведь, и надо всего-то в общении с ней — не врать.
Интересно, почему так фронтовики врунов не любят? Я ведь это давно заметил. Может быть это как-то связано с проблемой выживаемости в годы военного лихолетья? Врет — значит человек не надежный. И такого спину прикрывать не оставят. Наверное, так...
— Ладно. Пойду, — я спрыгнул со стула, — спасибо, баб Рая. Все а-атлична! (Её любимое выражение). Вадюха, я зайду перед школой. Давай на пол часика раньше выйдем. Покажешь этот домик с крышей. Лады?
— Ну.
— Чего ты "ну", да "ну", — неожиданно напустилась на него бабуля, — сказано покажешь, значит покажешь. Попробуй проспать мне...
И подмигнула мне. Озорно, по-девчачьи.
Вот так!
Иногда мне кажется, что она подозревает... сколько мне лет на самом деле.
Уходить по-английски легко.
Вы попробуйте прийти так же.
Вот у меня, к примеру, не получилось. Да и любой англичанин сдулся бы на моем месте. Возвращение домой оказалось шумным и эффектным.
— Да что же это творится! Что за тренировки у вас такие дикие? Я вот приду завтра к вам в спортзал. Поговорю с этим вашим тренером. Они что, решили изуродовать мне ребенка? А ну, иди на кухню, сюда к свету. Боже! Как можно умудриться — вот так упасть? Подожди, сейчас зеленку принесу...
— Мама, стой! — кричу в ужасе, — не надо зеленку! Мне обработали уже все перекисью и... стрептоцидом.
Зеленка! Не дай Бог!
— Да, подрался он, — флегматично заявляет отец, только бросив взгляд в мою сторону из-под газеты, — в глаз получил за что-то.
— Он на пустыре каждую субботу дерется, — вкладывает меня с потрохами родной четырехлетний брат и тут же непоследовательно подставляется сам, — а ты мене туда ходить не разрешаешь...
— Не "мене", а "мне", — автоматом восстанавливает гармонию мать, — это правда? Подрался?
Вот зачем ей это надо знать? К чему эта вселенская борьба за истину? Бабу Раю, по крайней мере, я понять могу. Привычка фронтовая. Но здесь — ведь хватит и сотой доли настоящей правды, чтобы вся семья (кроме Василия, разумеется) поседела в одночасье. Так нет же. Тележурнал "Хочу все знать". Для выводов, наставлений и срочно принятых мер. В назидание и во избежание...
— Так, правда или нет? — пауз в нашем доме не приемлют.
— И да, и нет, — сажусь на привычного философского конька, — по субботам деремся, это правда. Но не взаправдашне. Просто боремся, так, для смеха, без синяков. Но это — по субботам. Так? А сегодня что? Правильно, воскресенье. У меня сегодня что? Правильно, тренировка. Откуда я и пришел. Ссадины у меня — что? Обработаны, правильно? Ты же медсестра, мама. Видишь? Меня что, избили и сразу залечили? Неувязочка получается.
Против логики не попрешь. Тем более, мама, как человек продвинутый, логику уважает.
— Нет, ну нельзя же так. Осторожнее надо быть. Смотреть куда прыгаешь.
Уже лучше. Мать явно остывает. Никуда она не пойдет, можно расслабиться. Впрочем, еще один штришок для восстановления общего благодушия.
— Я просто, мам, упражнения стал осваивать более сложные. Тренер говорит, задатки хорошие. Возможно, это семейное. От папы с мамой. Предлагает через пару лет и Василия посмотреть, как постарше станет. Не будешь возражать?
Краем глаза замечаю, как батя, сидя на диване, пытается втянуть животик.
— А что, — говорит он, — я тоже когда-то...
— Он тоже, — ворчит мать, — Ты-то сиди, там. Посмотрим с Василием. Поживем-увидим. Рано ему еще.
— Так я и говорю — через два года.
В прошлой жизни Василий лет в десять стал заниматься акробатикой, и довольно успешно. Я подозреваю, что так он выражал своеобразную форму протеста против постоянного подтягивания его в гуманитарных науках со стороны матери.
Ну что ж, пускай его "разбег" начнется пораньше.
Будем считать, что синяки легализованы.
За что же мне прилетело?
Глава 4
Прекрасное и ужасное
— Вон тот. — Трюха тыкнул чумазым пальцем в направлении добротного частного дома под оцинкованной крышей.
Вот где он грязь находит?
Вчера возле бабули был чист, как младенец. Утром тоже — умыт, причесан. Через пятнадцать минут нашего путешествия по вражескому закулисью — пальцы уже грязные. В карманах, что ли землю носит?
— Все. Ближе не подходим. Дуй в школу.
— А ты?
— У меня освобождение, — не моргнув глазом заявляю я, — пластырь на щеке видишь?
— А ранец зачем взял?
Да, он не так глуп, как кажется.
— Давай-давай. Иди, опоздаешь. У меня от первого урока освобождение. Сейчас мне вон, в больницу надо. Иди, я сказал.
— Ну, и дурак, — обиженно и абсолютно нелогично бурчит Трюха, разворачивается и трогается в направлении школы.
Вот лишь бы ляпнуть чего-нибудь.
— Тохе ничего не говори, — бросаю ему вслед.
Не поворачиваясь, он в ответ машет рукой. Мол, понял.
Осматриваюсь. Слева старинный высокий забор. За ним — территория инфекционного отделения городской больницы. Сюда я и махал рукой, когда врал Трюханову, что мне нужно к врачам. Детвора не знает специализации этого медицинского закутка, вынесенного еще в довоенные времена за пределы городской черты. Только в наши дни этот район — практически центр города. Хотя, местность по-прежнему глухая и неухоженная. Такие вот особенности ландшафта — балки, пригорки.
Справа — длинный ряд одноэтажных домиков самого разнообразного калибра. Между забором и домами — начинающая зарастать весенней зеленью грунтовка. Местность высокая — гребень холма между Загородной балкой и проездом Сеченова, который в простонародье кличут Госпитальной балкой. Ближе к морю — огромное старинное кладбище, где лет десять уже никого не хоронят. Кстати, там у нас похоронен дед-фронтовик, погибший уже после войны на стройке. На фронте — не единого ранения за четыре года, а через десять месяцев мирной жизни — подорвался на авиабомбе, застрявшей в полуразрушенном фундаменте. Успел только познакомиться с бабушкой и дождаться рождения моей мамы. Судьба.
Сейчас старое кладбище превратилось в жутковатые заросли непроходимого кустарника, среди которого тут и там виднеются покрытые мхом памятники и развалины старинных склепов. Там очень любит тусоваться шпана постарше, цыгане, блатные, игровые и всякий другой асоциальный элемент. В городе это место традиционно признано источником жутких страшилок и душераздирающих легенд.
Хотя на самом деле — здесь очень красиво. Буйствует сирень. Вдали синеет море. Справа — усыпанные весенними цветами персиковые, вишневые и абрикосовые деревья между домами. Запах — одуреть. Живи да радуйся.
Только я не радоваться сюда пришел. Встряхнув ранцем, я полез на стену больничного забора. Метра три высотой. Хорошо, что ракушечник старый и весь в щербинах от пуль и осколков, лезть легко. Наверху — густые заросли дикой акации. Неделя-другая и она зацветет буйным ароматным цветом. Пока лишь молодые салатовые листочки. Но, благодаря им, снизу меня практически не видно. По крайней мере, я на это рассчитываю.
Держась за ветки деревьев, я прошел по верху забора до столбика, как раз напротив дома Исаковых. С удобством расположился и стал наблюдать.
Крепкий и богатый по этим временам каменный дом выходит фасадом прямо на улочку. Так здесь и строят в отличие от северных широт нашей страны, где почему-то норовят все спрятать за высоким забором. Слева к дому прилепился крытый кирпичный гараж с зелеными воротами (прав был Трюха на счет колера). Справа — калитка и небольшой кусок сетки-рабица. За калиткой — палисадник, над которым клубятся начинающие зеленеть виноградные лозы. В глубине угадывается огромный участок с лабиринтом хозяйственных построек татарского образца. Конца не видно — участок ныряет в балку.
Во дворе оживленно. Крутится многочисленная детвора, пробегают женщины, неспешно ходят мужчины. Никого из них я не знаю. Вижу Тоху, Антона Исакова. Он в синей школьной форме и с портфелем. Крутит головой и что-то резко отвечает наседающей на него древней старушке, очень колоритной, надо сказать. Настоящая Иске Аби. Закончив пререкаться, непочтительный внук берет у Аби холщовую сумку и решительно шагает в сторону калитки. Сменная обувь — догадываюсь я. Обязательный атрибут примерного школьника. И табу для хулигана.
Тоха выходит через калитку и тут же зашвыривает "сменку" в кусты рядом с гаражом. Расстегивает куртку и верхние пуговицы голубой рубашки, слегка подкатывает рукава, чтобы торчало все нарочито неаккуратно. Ерошит волосы. Тут все понятно. Приводит форму одежды в соответствие со статусом недисциплинированного школьника. Такой вот устоявшийся дресс-код. Однако, в школу идти пока не торопится.
Кого он ждет?
В нетерпении Тоха пинает портфель то одним, то другим коленом. А ведь там должна быть чернильница! Потом портфель летит на скамейку, а Тоха начинает метать камни в больничный забор. Аккурат в то место, над которым сейчас притаился я. Этого еще не хватало! Снаряды летят не кучно. Некоторые из них проносятся в опасной близости, исчезая в глубине обитания туберкулезников и гепатитчиков. Да! Тяжело им тут живется.
Наконец из калитки выходит... такой же Тоха, только на голову выше и на полкорпуса шире. Видимо, брат. Отпускает родственнику приветственный подзатыльник и...
А вот это интересно!
Под легкой брезентовой штормовкой на Тохином брате знакомая спецовка! Застиранный бледно-зеленый комбинезон. Точно такой же, в который был одет вчерашний злоумышленник, затащивший меня в подвал. Вот только... тогда точно был не брат Тохи. Злодей был выше и гораздо стройнее. И волосы намного светлее. Да и вообще, трудно спутать татарскую кровь с типичным русаком.
Есть первый результат.
Что-то очень легко все получается.
Парочка не торопясь дефилирует в сторону школы. Тоха что-то эмоционально рассказывает, размахивая руками и нарезая круги возле брата. Стараясь не делать лишнего шума и аккуратно придерживая ветки, я иду по верху забора за ними. Это хорошо, что они не спешат.
На ближайшем перекрестке, там, где больничный забор под прямым углом уходит вправо, парочка расстается. На прощание старший снова осчастливливает родственника подзатыльником в качестве демонстрации теплых чувств и пути братанов расходятся. Малой двигает прямо, а тот, который покрупнее, сворачивает и не спешно продолжает свой путь вдоль забора. Я осторожно спускаюсь по ракушечнику вниз и двигаюсь вслед за старшим Исаковым. Надо выяснить — кто еще ходит в подобных спецовках.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
