|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 2
Назвался груздем... всей птичке пропасть
Вот я и говорю — поразительный потенциал у детского организма!
Чудо-аппарат с семилетним пробегом. Трансформер Прайм, Мегатрон, только из костей и мяса.
Шпагат в свое время я освоил за неделю. И продольный и поперечный. Был бы наискосок, думаю, и с ним бы справился. Через месяц легко вставал на "мостик" из положения стоя, не теряя равновесия. И обратно. Разные фляки, сальто и прочие рондаты щелкались как орешки факультативно. А заодно — самые невообразимые удары в прыжках, толку от которых, если честно, было никакого. Косметика одна. На злобу китайско-корейско-японского дня.
Сан-Саныч только ехидно посмеивался, наблюдая за моими пируэтами на татами. А один раз даже продекламировал в стиле хокку, выразительно закатив глаза в поднебесье: "О, танцор! Что мешает тебе? Скажи...".
Хайдзин доморощенный. Да, бог с ним. Он тоже, кстати, учится. Оттачивает свое чувство юмора. Впрочем, не без успеха. Моя школа...
Но я не об этом.
Я о том, что в детском возрасте — совершенству нет предела. Оказывается, взрослое сознание в теле ребенка может открыть невиданные перспективы в плане физиологической моторики. Экспериментируя и системно анализируя собственные ощущения, я открыл, что недостаток выносливости можно с лихвой компенсировать техникой активного расслабления. Сочетание нагрузок и микроскопически коротких мгновений отдыха дают поразительные результаты. Регенерация мышечного тонуса в семь лет при правильном подходе просто нереальная. Можно бесчисленное количество раз подтягиваться на перекладине, бегать на невообразимые дистанции, плавать — хоть до Турции...
Хотя. Это я уже хватил. И вообще — не стоит о плавании. Осадочек, надо сказать, неприятный остался после моих осенних заплывов. Собственно, и весь букет прошлогодних событий флюидами радости не озонировал. Спасибо, что хоть группу оставили в полном составе. Будем считать, что это и есть главная награда за наши подвиги во славу социалистического Отечества.
Зато моё тело, как у полноценного мужчины теперь украшают самые настоящие боевые шрамы. Правда, в трудно доступном для всеобщего обозрения месте. Тем не менее. Когда у Ирины, моего инструктора-теоретика, кончаются темы для ежедневных подколок, она сразу же тянется к "козырям": "Зеркало подарить? Швы на шраме пересчитаешь". Или: "Не ерзай на стуле, обивку пошкарябаешь". Или вообще что-то нейтрально-глубокомысленное: "Кто ищет, тот всегда найдет". Но с выразительными взглядами, дающими возможность легко определить недостающие звенья данного умозаключения. Подразумеваются термины "приключения" и "задница".
И она права, моя боевая подруга, мастер наружки и внутренних стилей единоборств, специалист по криптографии и прикладной психологии, медик и... наоборот — анти-медик. По обстоятельствам. Но в том или ином случае — "спец" экстра-класса. Ее правота заключается в том, что неприятности, приключения и проблемы с момента появления в детской голове взрослого сознания стали притягиваться ко мне с невообразимой силой. Трудно понять почему.
Может быть, дело в остроте детских ощущений?
Я заметил, что и зрение, и обоняние, и тактильные ощущения, да, собственно, и все остальные чувства у ребенка гораздо тоньше. У взрослых они притупляются, что ли. А с расширением спектра внешнего восприятия мир стал глубже, ярче и разнообразнее. А главное — понятнее и откровеннее.
Например, с помощью взрослого анализа на фундаменте детского восприятия я теперь легко определяю, врет человек или нет. Может быть, даже по запаху — механизмы этого процесса слишком глубоки и не совсем понятны. Или другое — с высокой степенью вероятности я могу просчитать потенциальную опасность, исходящую от той или иной личности. Большей частью — на интуитивном уровне. Не стопроцентно, разумеется, идеализировать не стоит. Но гораздо шире и точнее, чем раньше, в теле взрослого человека.
Время тоже стало другим. Не в смысле эпохи, а в смысле темпорально-физической величины. Да вы и сами, наверное, помните — в детстве единица времени, допустим, час — чудовищно долгий период (особенно, когда стоишь в углу, или сидишь на скучном уроке). Для взрослого час — ничто, пролетает сквозняком.
Сейчас для меня время растянулось нереально, стало вязким и тягучим. Порой, до тошноты.
Может быть, дело в скорости детского метаболизма? Быстрее происходит обмен веществ? Во всяком случае, скорость реакции у меня действительно стала выше. На целый порядок. Сейчас я, без всякого сомнения, быстрее, чем любой член нашей группы. Не хватает только практики и опыта, над чем я усиленно работаю в процессе наших тренировок. Если честно, идет пока туговато. Да и в спарках с нашими волкодавами реакция — слабое преимущество.
Сан-Саныч, с чудесным позывным "Козет", не затейливо аннулирует мои финты точностью и силой. Ирина (позывной "Сатурн") — гибкостью и скоростью. Ее отставание от меня по быстроте реакции очень незначительное. А наш шеф, Сергей Владимирович (позывной "Пятый", возможно, он действительно "пятый" в иерархии местного управления безопасности) — он вообще уникум. Он берет своей... медлительностью, показным неуклюжием и непредсказуемостью. Его стиль — это цепь несуразных и корявых телодвижений, в которых целая гамма финтов, ложных выпадов и обманок. Полная дезориентация противника, даже знакомого с подобными уловками. Но класс не переиграешь. Финал для всех одинаков — единственный удар, либо захват на болевой, либо бросок. Для каждого разница лишь во времени.
Я, к примеру, проигрываю быстрее всего.
Значительно дольше держится против Пятого Козет, у которого низкий болевой порог и разнообразная школа стилей. Он их на ходу меняет, чем тоже дезориентирует противника. Пятого, конечно, не проведешь, но спарринг, как правило, затягивается.
И дольше всех держится Ирина. Хотя я подозреваю, что Пятый просто "джентльменит". Или любуется нашей пантерой. В спарринге она наиболее хороша. Мягкий стиль, что и говорить: гармония с противником, вселенское равновесие, умиротворение, которое, впрочем, Пятый все равно неизбежно ломает... рано или поздно.
Вот такие у нас бойцы.
— Завтра работаем по "Березке", — Пятый, уложив, наконец, Козета на татами, потирает левое предплечье, на которое поймал финальный удар Сан-Саныча с последующей закруткой и фиксацией агрессора.
Ненавижу!
Нашу группу в последнее время все больше и больше привлекают на разработку местной "фарцы". Центральный гнойник — магазин Внешпосылторга на улице Очаковцев. "Березка". В нем отовариваются счастливцы "тюлькиного флота", ходящие в Атлантику за треской и сельдью. Там чудо-товары отпускают по бросовым ценам: джинсы, магнитофоны, жевательные резинки и прочие радости забугорной жизни. Только вот, большей частью ударники-рыболовы честно заработанные боны с заветной желтой полосой норовят обменять на традиционную валюту — с гордым профилем основоположника и с молоткасто-серпастым символом. Причем, по курсу — один к шести!
Лично для меня вся эта темная схема государственного распределения благ отдавала стойким духом чудовищного маразма. Моряки получали "боны" для реализации в иностранных портах, но в наших (!) советских магазинах Внешпосылторга, в которых, разумеется, были иностранные товары. Для тех, кто не успел потратить эту псевдовалюту за бугром, был открыт местный магазин "Березка". Там тоже, кроме всего прочего, были вещи иностранного производства, но... похуже. Моряки — они дураки, что ли? Одной "жвачкой" сыт не будешь. Вот и сливали они вожделенные бумажки некондиционным страждущим заветного "Бабл-Гама". На мой взгляд — вполне разумно. Но на взгляд родного Отечества — в рамках состава уголовного преступления, статьи 88 УК РСФСР, пресловутой "бабочки" на сленге валютчиков. От трех до пятнадцати. Не слабо?
Но страх не в этом.
Дело в том, что для разработки "фарцы" (что не наш, надо сказать, профиль), теоретиками конторы (диванные полководцы, крапивное семя, ненавижу!) для нашей группы было рекомендовано прикрытие, которое один из кабинетных мудрецов загрифовал как "СЧАСТЛИВАЯ СЕМЬЯ". Выглядит этот "шедевр" конспирации так: Козет — папа, Сатурн — мама, ну и, соответственно, малолетний агент с позывным "Старик", то бишь, я — сын. Сынок, сынуля, сынка, сыно-че-чек. Интересно, как еще извратится Ирина на этот раз?
У Сан-Саныча на сообщение шефа — ноль реакции, мраморное лицо монгольского сенсея даже не дрогнуло. Ирина же медленно расплывается в многозначительной улыбочке. На моей физиономии... впрочем, мне не видно. Зато Сергей Владимирович наблюдает трансформацию мимики своих подчиненных с видимым удовольствием. Судя по выдержанной паузе.
— Задача простая, — невозмутимо продолжает он инструктаж спустя полминуты, — на "десятке" подъезжаете к рынку, гуляете в сторону Комсомольского парка, там — мороженное, карусели (у Ирины сейчас лицо треснет от ухмылки: в этом парке аттракционы только для дошкольников), потом сын (убью ее когда-нибудь) начинает капризничать, требовать жевательную резинку и так далее. Папаша предлагает купить "боны" у "Березки" и вы двигаете туда. "Фарца" вас "срисует" еще в парке, поэтому все должно быть на-ту-раль-но.
— Об этом не беспокойтесь, Сергей Владимирович, — Ирина смахивает с лица свою жизнерадостность и невинно спрашивает, — ребенка можно будет пару раз шлепнуть по попке, чтобы не ныл?
— Хоть голову открути. Не задавай дурных вопросов, веселиться потом будете. У "Березки" изображаете "фраеров", мнетесь и прицениваетесь. Вычисляете самого вкусного "толкалу", Старик определит (и на том спасибо), покупаете "сертификаты", жевательную резинку и на базу. Дальше работает милиция. Расценивайте операцию как помощь смежникам. Социалистический субботник.
Помолчали, осмысливая.
— Сергей Владимирович, а можно... пошире информацию?
Пятый внимательно смотрит на меня.
Он конечно же понимает, о чем я спрашиваю. И размышляет. Вообще, группа очень внимательно относится к моей интуиции. Притягивание событий на недавно травмированную пятую точку — мое кредо в команде, товарная ниша и фирменный знак. В этом плане, я подозреваю, и заключается моя главная ценность.
— Можно. Только без фактов. И с учетом того, что этого вы знать не должны по статусу. И степени секретности.
— Теряем время на ненужные слова.
Вот так.
Мне даже дозволяется дерзить иногда — до известного предела, разумеется. Но в этом случае Пятый и сам понимает, что начинает учить отца... детей делать.
— Хорошо. Слушайте. Есть тенденция роста криминальной активности по цепочке, от обратного: "Березка" — магазин "Океан" — Центральный рынок — порт в Камышовой. Дальше...
Вижу, что мнется, поэтому подсказываю:
— А дальше, Сергей Владимирович, Турция. Вы нам этого не говорили, разумеется. А мы этого не слышали. Все просто. Если в теме появился "Тюлькин флот" (так называют у нас рыболовные сейнера), значит концы "за бугром". Болгария и Румыния отпадают. Сейнера туда не заходят, идут прямиком через Босфор и Дарданеллы в Атлантику. Греция и Италия — тоже. Потому как далеко, и рисковать смысла нет. К тому же, таможенники там строгие. Не подмажешь. Остается, Турция. Собственно, Вы уже ответили на мой вопрос, Сергей Владимирович. Дальше мы сами.
У Пятого лицо каменного болванчика. Он вздыхает. Кажется, на это раз я попал до опасного точно...
— Вот что с тобой делать?
— Зеленкой лоб намазать.
— Успеется. Получай тогда еще информацию. Активность "фарцы" в этом году усилилась в весенний период. Это не нормально, так как сезон промышленного лова только на подъеме. Обычно они начинают "шустрить" осенью, после того как моряки возвращаются в порт из Атлантики. А сейчас — весной. Нонсенс.
Быстрый взгляд в мою сторону.
Я молчу. Потому что умных предположений нет. Просто мало исходных данных. Нечего сопоставлять. Пятый снова вздыхает и выдает, на мой взгляд, главное.
— И еще. Стали пропадать люди...
Пауза.
Вот это да! Перевариваю...
— А это здесь причем?
— Не знаю.
Вот и поговорили.
А! Так он это специально мне слил инфу, чтобы я попробовал увязать несвязуемое. Сравнить "красное" с "коротким", да еще и свернуть из этого "бантик". Ох, и не случаен этот разговор! И наш левый "субботник" становится гораздо понятнее. Да, Пятый, умеешь ты кадры мотивировать. Впрочем, подбирать тоже. Недаром в свое время уцепился за меня с первой же встречи.
— Все услышано, Сергей Владимирович.
— Вот и ладненько, сбор завтра здесь в четырнадцать пятнадцать. Форма одежды... впрочем... Ну да, ну, да...
Это он вспомнил про отцов-производителей.
Еще раз почесал синяк на предплечье, сокрушенно вздохнул и отправился в душ.
Глава 3
Тоска по нефритовому лотосу
Знатно же меня отоварили! Простенько и убедительно.
Тысячу раз прав Сан-Саныч: будь ты хоть трижды раз Брюс Ли, в реальной темной подворотне — ты просто "овощ". Груша для битья. Особенно, если не знаешь диспозиции и хлопаешь варежкой. Шансов выжить, конечно, гораздо больше, чем у рядового гражданина, но все они легко сводятся на "нет" эффектом неожиданности.
А я и не ожидал ничего плохого. И варежкой хлопал так, что уши закладывало — пытался систематизировать в голове полученную от Пятого информацию. Вот по этой самой голове и получил. От всей души.
Начинало смеркаться, когда я, спрыгнув с подножки троллейбуса, не спеша зашагал в направлении родного дворика. Здесь совсем не далеко — через улицу и по кварталам. Совершенно безопасный отрезок пути. Уже подходил к стайке пятиэтажных хрущовок, за которым приютились родные пенаты, когда услышал: "Эй, малой, помоги!".
Ничего не подозревая, я оглянулся на голос.
Метрах в трех из приподвальной ниши первой пятиэтажки по ступеням поднимался белобрысый парень лет двадцати в спецовке и с охапкой какого-то тряпья в руках. Ноша не выглядела ни тяжелой, ни громоздкой, тем не менее, не чувствуя подвоха, я сделал пару шагов навстречу и тут же на грани подсознания почувствовал неладное.
Поздно!
В следующий миг пыльное тряпье оказалось у меня на голове, а тело перехватили так, что ребра затрещали. Меня, словно куль потащили в подвальное помещение, совершенно игнорируя жалкие попытки не очень весомого багажа хоть как-то взбрыкнуть. А там, не теряя ни секунды, кто-то второй несколько раз крепко приложил меня кулаком по голове. Прямо через дерюгу. Раза четыре, а может и пять, да так, что я едва не вырубился. Нокдаун — так это уж точно был. Удары пришлись в основном в левую часть моей многострадальной физиономии. Я даже дернуться не мог во время этой экзекуции, потому что тот злодей в спецовке продолжал бережно прижимать меня к себе так, что дышать было невозможно. Куда мои семь лет против двадцати?
Потом меня, как отработанный материал швырнули на сыру землю, скрипнули подвальной дверью и только звук быстро удаляющихся шагов ознаменовал завершение этого странного воспитательного акта.
Первое, что я сделал, так это смачно и звонко чихнул — то, что страшно хотелось сделать при первом же контакте с этой пыльной и вонючей мешковиной. Раньше как-то не получалось. Освободился от пут и привалился спиной к грязной стенке. В темноте плавали яркие гроздья феерических огней. Биение сердца отдавалось в голове болезненным колокольным звоном. Этот "кто-то второй", нанося удары, явно не соизмерял свои силы с моим нежным возрастом. Я потрогал разбитую губу и быстро заплывающий левый глаз. Потом оторвал кусок мешковины, намочил его под струйкой сочащейся из трубы воды и прижал к лицу.
Вот так. Чем быстрее охладить гематому, тем менее выразительными будут визуальные последствия. Хотя, в данном случае...
Я, кряхтя и шатаясь, встал на ноги и направился вон из подвала.
Прыгать, говоришь, красиво научился? Как завещали незабвенные китайские монахи? Любимый удар — "порхающая бабочка сметает пыльцу с нефритового лотоса". М-мда... Чего же сейчас не порхалось-то? Видимо, что-то все же мешает нашему танцору...
Губа стала болезненно пульсировать. Все удары пришлись в одну сторону. Слева. Значит, злодей бил одной рукой. Справа. По длинной дуге, судя по фиксированным временным промежуткам. Кто у нас так бьет?
Да чего там анализировать.
От кого прилетит, я уже точно знал — еще до окончания транспортировки моего обездвиженного тела в темноту подвала. Скажу больше. Что-то подобное я даже предполагал с того самого момента, когда поверженный, не далее чем вчера Тоха Исаков выискивал меня глазами в толпе триумфаторов нашего района. Вот только его оперативность меня несколько смущает. И это только первая странность.
Есть и вторая. Дело в том, что в наши пацанские разборки запрещается привлекать взрослых участников. Это — Табу. Грубейшее нарушение всяческих мальчишеских правил и традиций. Вплоть до процедуры публичного остракизма. А он на это пошел. Почему?
Есть еще и третье. "Ответка" не должна прилетать анонимно. Обиженная сторона, встающая на тропу "вендеты", совершенно не заинтересована в конфиденциальности. "Вернуть лицо" можно только при наличии восхищенной аудитории, выносящей неписанный вердикт о свершении акта справедливости.
Тогда, что же произошло?
Тупое "мочилово", якобы, неизвестными лицами? Ради какой цели? Чтобы потешить ноющую жажду мести? Расправа ради расправы? А мораль? Я чего должен понять-то? Кого забояться на всю оставшуюся жизнь? Ерунда какая-то.
Странно все это. И необычно.
Вот и мой подъезд. Только мне пока сюда рановато.
Я зашел в соседний, поднялся на второй этаж по скрипучей лестнице и, с трудом дотянувшись до звонка, вонзил палец в кнопку. Раздались шаркающие шаги и дверь открылась.
— Здрасте, баба Рая! К вам можно?
— Заходи, милок. Заходи. Не разбувайся. Ты откель такой красивый?
— Так, споткнулся...
Когда отца Трюханова забрали в СИЗО, Вадим остался жить с бабушкой.1
# # 1 См. первый роман серии — "Фатальное колесо".
О моей роли в разоблачении мичмана-двурушника они, разумеется, ничего не знали, и знать не могли. Я же, мучаясь интеллигентскими комплексами, стал чаще заходить в гости к Трюхе. А с бабой Раей мы и раньше чуть ли не дружили. Боевая медсестра со времен Великой Отечественной в моем плачевном положении была более чем кстати.
— А ну-ка, давай сюда эту грязь, — баба Рая отобрала у меня тряпку и подтолкнула в сторону кухни, — деретесь все и деретесь. На, приложи! Только разморозила.
Она припечатала к моей испорченной физиономии смачный кусок говядины, сочащейся красным.
— Ни чё се! Кто это тебя так, Булка? — это из комнаты появился Трюха, местный пироманьяк и поджигатель, — это что, Тоха что ли?
Понятно?
А ведь Трюха и не аналитик вовсе. И далеко не Сократ. Глядишь ты, даже не напрягаясь определил злодея.
— Не знаю точно, Вадюха. Темно было. Я чего зашел-то. Ты ведь с Исаковым, ну, с Тохой, учишься вместе?
— Ну.
— А где живет, знаешь?
— Ну, где-то за балкой...
— Понятно, что за балкой. А точнее?
Трюха наморщил свой широкий лоб.
— Давай сюда мясо, — прервала нас баба Рая, — а ну, выше голову. Терпи, солдат.
На губе зашипело. Ваткой, смоченной в перекиси водорода, она стала врачевать мои боевые раны, крепко ухватив за подбородок.
— Вадюха, вспоминай, — просипел я сквозь сжатые зубы.
— Ну, дом там... с крышей...ворота железные... зеленые...
— Спасибо, баба Рая. Вадим! Ты показать сможешь?
— А зачем тебе? Поджечь хочешь?
Нет, он неисправим!
— Я вам подожгу! Оболтусы. Так подожгу, что задницы тушить придется!
— Баб Рая! Вы же меня знаете! Какие поджоги? Я образцовый и законопослушный первоклассник. И хорошо влияю на Вадика. Вы же сами говорили!
— Образцовый. Вон у тебя под глазом, образец твой. Мясо еще приложи.
— Так это я с брусьев упал. На тренировке.
— А дом ищешь, где брусья живут?
Старая школа. Фронтовики! На мякине не проведешь.
Я вздохнул.
— Баб Рая, брусья — это официальная версия. Для родителей. Тебе скажу по блату — кто фонарь подвесил — понятия не имею. Может и Тоха. Разобраться хочу.
Прямо кожей чувствую, как оттаивает пожилая, опаленная войной медсестра, навидавшаяся за свою долгую жизнь такого, чего нам, соплякам и не снилось даже. Да и не только соплякам. Ведь, и надо всего-то в общении с ней — не врать.
Интересно, почему так фронтовики врунов не любят? Я ведь это давно заметил. Может быть это как-то связано с проблемой выживаемости в годы военного лихолетья? Врет — значит человек не надежный. И такого спину прикрывать не оставят. Наверное, так...
— Ладно. Пойду, — я спрыгнул со стула, — спасибо, баб Рая. Все а-атлична! (Её любимое выражение). Вадюха, я зайду перед школой. Давай на пол часика раньше выйдем. Покажешь этот домик с крышей. Лады?
— Ну.
— Чего ты "ну", да "ну", — неожиданно напустилась на него бабуля, — сказано покажешь, значит покажешь. Попробуй проспать мне...
И подмигнула мне. Озорно, по-девчачьи.
Вот так!
Иногда мне кажется, что она подозревает... сколько мне лет на самом деле.
Уходить по-английски легко.
Вы попробуйте прийти так же.
Вот у меня, к примеру, не получилось. Да и любой англичанин сдулся бы на моем месте. Возвращение домой оказалось шумным и эффектным.
— Да что же это творится! Что за тренировки у вас такие дикие? Я вот приду завтра к вам в спортзал. Поговорю с этим вашим тренером. Они что, решили изуродовать мне ребенка? А ну, иди на кухню, сюда к свету. Боже! Как можно умудриться — вот так упасть? Подожди, сейчас зеленку принесу...
— Мама, стой! — кричу в ужасе, — не надо зеленку! Мне обработали уже все перекисью и... стрептоцидом.
Зеленка! Не дай Бог!
— Да, подрался он, — флегматично заявляет отец, только бросив взгляд в мою сторону из-под газеты, — в глаз получил за что-то.
— Он на пустыре каждую субботу дерется, — вкладывает меня с потрохами родной четырехлетний брат и тут же непоследовательно подставляется сам, — а ты мене туда ходить не разрешаешь...
— Не "мене", а "мне", — автоматом восстанавливает гармонию мать, — это правда? Подрался?
Вот зачем ей это надо знать? К чему эта вселенская борьба за истину? Бабу Раю, по крайней мере, я понять могу. Привычка фронтовая. Но здесь — ведь хватит и сотой доли настоящей правды, чтобы вся семья (кроме Василия, разумеется) поседела в одночасье. Так нет же. Тележурнал "Хочу все знать". Для выводов, наставлений и срочно принятых мер. В назидание и во избежание...
— Так, правда или нет? — пауз в нашем доме не приемлют.
— И да, и нет, — сажусь на привычного философского конька, — по субботам деремся, это правда. Но не взаправдашне. Просто боремся, так, для смеха, без синяков. Но это — по субботам. Так? А сегодня что? Правильно, воскресенье. У меня сегодня что? Правильно, тренировка. Откуда я и пришел. Ссадины у меня — что? Обработаны, правильно? Ты же медсестра, мама. Видишь? Меня что, избили и сразу залечили? Неувязочка получается.
Против логики не попрешь. Тем более, мама, как человек продвинутый, логику уважает.
— Нет, ну нельзя же так. Осторожнее надо быть. Смотреть куда прыгаешь.
Уже лучше. Мать явно остывает. Никуда она не пойдет, можно расслабиться. Впрочем, еще один штришок для восстановления общего благодушия.
— Я просто, мам, упражнения стал осваивать более сложные. Тренер говорит, задатки хорошие. Возможно, это семейное. От папы с мамой. Предлагает через пару лет и Василия посмотреть, как постарше станет. Не будешь возражать?
Краем глаза замечаю, как батя, сидя на диване, пытается втянуть животик.
— А что, — говорит он, — я тоже когда-то...
— Он тоже, — ворчит мать, — Ты-то сиди, там. Посмотрим с Василием. Поживем-увидим. Рано ему еще.
— Так я и говорю — через два года.
В прошлой жизни Василий лет в десять стал заниматься акробатикой, и довольно успешно. Я подозреваю, что так он выражал своеобразную форму протеста против постоянного подтягивания его в гуманитарных науках со стороны матери.
Ну что ж, пускай его "разбег" начнется пораньше.
Будем считать, что синяки легализованы.
За что же мне прилетело?
Глава 4
Прекрасное и ужасное
— Вон тот. — Трюха тыкнул чумазым пальцем в направлении добротного частного дома под оцинкованной крышей.
Вот где он грязь находит?
Вчера возле бабули был чист, как младенец. Утром тоже — умыт, причесан. Через пятнадцать минут нашего путешествия по вражескому закулисью — пальцы уже грязные. В карманах, что ли землю носит?
— Все. Ближе не подходим. Дуй в школу.
— А ты?
— У меня освобождение, — не моргнув глазом заявляю я, — пластырь на щеке видишь?
— А ранец зачем взял?
Да, он не так глуп, как кажется.
— Давай-давай. Иди, опоздаешь. У меня от первого урока освобождение. Сейчас мне вон, в больницу надо. Иди, я сказал.
— Ну, и дурак, — обиженно и абсолютно нелогично бурчит Трюха, разворачивается и трогается в направлении школы.
Вот лишь бы ляпнуть чего-нибудь.
— Тохе ничего не говори, — бросаю ему вслед.
Не поворачиваясь, он в ответ машет рукой. Мол, понял.
Осматриваюсь. Слева старинный высокий забор. За ним — территория инфекционного отделения городской больницы. Сюда я и махал рукой, когда врал Трюханову, что мне нужно к врачам. Детвора не знает специализации этого медицинского закутка, вынесенного еще в довоенные времена за пределы городской черты. Только в наши дни этот район — практически центр города. Хотя, местность по-прежнему глухая и неухоженная. Такие вот особенности ландшафта — балки, пригорки.
Справа — длинный ряд одноэтажных домиков самого разнообразного калибра. Между забором и домами — начинающая зарастать весенней зеленью грунтовка. Местность высокая — гребень холма между Загородной балкой и проездом Сеченова, который в простонародье кличут Госпитальной балкой. Ближе к морю — огромное старинное кладбище, где лет десять уже никого не хоронят. Кстати, там у нас похоронен дед-фронтовик, погибший уже после войны на стройке. На фронте — не единого ранения за четыре года, а через десять месяцев мирной жизни — подорвался на авиабомбе, застрявшей в полуразрушенном фундаменте. Успел только познакомиться с бабушкой и дождаться рождения моей мамы. Судьба.
Сейчас старое кладбище превратилось в жутковатые заросли непроходимого кустарника, среди которого тут и там виднеются покрытые мхом памятники и развалины старинных склепов. Там очень любит тусоваться шпана постарше, цыгане, блатные, игровые и всякий другой асоциальный элемент. В городе это место традиционно признано источником жутких страшилок и душераздирающих легенд.
Хотя на самом деле — здесь очень красиво. Буйствует сирень. Вдали синеет море. Справа — усыпанные весенними цветами персиковые, вишневые и абрикосовые деревья между домами. Запах — одуреть. Живи да радуйся.
Только я не радоваться сюда пришел. Встряхнув ранцем, я полез на стену больничного забора. Метра три высотой. Хорошо, что ракушечник старый и весь в щербинах от пуль и осколков, лезть легко. Наверху — густые заросли дикой акации. Неделя-другая и она зацветет буйным ароматным цветом. Пока лишь молодые салатовые листочки. Но, благодаря им, снизу меня практически не видно. По крайней мере, я на это рассчитываю.
Держась за ветки деревьев, я прошел по верху забора до столбика, как раз напротив дома Исаковых. С удобством расположился и стал наблюдать.
Крепкий и богатый по этим временам каменный дом выходит фасадом прямо на улочку. Так здесь и строят в отличие от северных широт нашей страны, где почему-то норовят все спрятать за высоким забором. Слева к дому прилепился крытый кирпичный гараж с зелеными воротами (прав был Трюха на счет колера). Справа — калитка и небольшой кусок сетки-рабица. За калиткой — палисадник, над которым клубятся начинающие зеленеть виноградные лозы. В глубине угадывается огромный участок с лабиринтом хозяйственных построек татарского образца. Конца не видно — участок ныряет в балку.
Во дворе оживленно. Крутится многочисленная детвора, пробегают женщины, неспешно ходят мужчины. Никого из них я не знаю. Вижу Тоху, Антона Исакова. Он в синей школьной форме и с портфелем. Крутит головой и что-то резко отвечает наседающей на него древней старушке, очень колоритной, надо сказать. Настоящая Иске Аби. Закончив пререкаться, непочтительный внук берет у Аби холщовую сумку и решительно шагает в сторону калитки. Сменная обувь — догадываюсь я. Обязательный атрибут примерного школьника. И табу для хулигана.
Тоха выходит через калитку и тут же зашвыривает "сменку" в кусты рядом с гаражом. Расстегивает куртку и верхние пуговицы голубой рубашки, слегка подкатывает рукава, чтобы торчало все нарочито неаккуратно. Ерошит волосы. Тут все понятно. Приводит форму одежды в соответствие со статусом недисциплинированного школьника. Такой вот устоявшийся дресс-код. Однако, в школу идти пока не торопится.
Кого он ждет?
В нетерпении Тоха пинает портфель то одним, то другим коленом. А ведь там должна быть чернильница! Потом портфель летит на скамейку, а Тоха начинает метать камни в больничный забор. Аккурат в то место, над которым сейчас притаился я. Этого еще не хватало! Снаряды летят не кучно. Некоторые из них проносятся в опасной близости, исчезая в глубине обитания туберкулезников и гепатитчиков. Да! Тяжело им тут живется.
Наконец из калитки выходит... такой же Тоха, только на голову выше и на полкорпуса шире. Видимо, брат. Отпускает родственнику приветственный подзатыльник и...
А вот это интересно!
Под легкой брезентовой штормовкой на Тохином брате знакомая спецовка! Застиранный бледно-зеленый комбинезон. Точно такой же, в который был одет вчерашний злоумышленник, затащивший меня в подвал. Вот только... тогда точно был не брат Тохи. Злодей был выше и гораздо стройнее. И волосы намного светлее. Да и вообще, трудно спутать татарскую кровь с типичным русаком.
Есть первый результат.
Что-то очень легко все получается.
Парочка не торопясь дефилирует в сторону школы. Тоха что-то эмоционально рассказывает, размахивая руками и нарезая круги возле брата. Стараясь не делать лишнего шума и аккуратно придерживая ветки, я иду по верху забора за ними. Это хорошо, что они не спешат.
На ближайшем перекрестке, там, где больничный забор под прямым углом уходит вправо, парочка расстается. На прощание старший снова осчастливливает родственника подзатыльником в качестве демонстрации теплых чувств и пути братанов расходятся. Малой двигает прямо, а тот, который покрупнее, сворачивает и не спешно продолжает свой путь вдоль забора. Я осторожно спускаюсь по ракушечнику вниз и двигаюсь вслед за старшим Исаковым. Надо выяснить — кто еще ходит в подобных спецовках.
Путешествие не затягивается. Брат сворачивает к техническому выезду из больничного городка, который обозначен высокими проржавевшими воротами, и начинает лупить ногой в обшарпанную деревянную дверь въездной пристройки.
Вот, он где работает!
В хозобслуге инфекционного отделения. И одет в комбинезон медбрата, или, как они тут называются? Где-то тут должен быть и мой обидчик приятной славянской наружности и белобрысого окраса. Раз так все легко — может быть и дверь он откроет?
Однако, наружу высовывается какой-то древний дедок в коричневом больничном халате, солдатских штанах со штрипками, в тапках и шерстяных носках. Сторож, наверное. Мой объект исчезает внутри.
Я развернулся и зашагал обратно. На углу снова вскарабкался на забор, выбрал место, где одна из акаций растет вплотную к кладке, и по веткам спустился внутрь городка. Кругом — какие то дикие заросли. Это очень хорошо. Держась кустов и перебегая открытые места, я в течение часа методично изучал всю территорию больничного комплекса.
И, можно сказать, был под впечатлением. И от размеров, и от живописной экзотики. Три медицинских корпуса в три этажа — старинные вычурные по своей форме здания, каждое из которых напоминает букву "Е". А еще — административный флигель, приемное отделение, котельная, прачечная и масса разбросанных по территории непонятных подсобок. Все — древнее, колоритное. Есть даже парк с водоемом, в котором я с изумлением обнаружил каких-то рыбок. И всё жутко не ухоженное, заросшее, обшарпанное, отчего возникает атмосфера какого-то заколдованного царства.
Миленькое местечко.
Если не вспоминать, что за северо-западным забором сразу начинается то самое легендарное кладбище. Чтоб далеко не ходить, как я понимаю. Впрочем, если учесть, что городок строился на заре Советской власти, во времена свирепствовавших тифа и холеры — возможно, что это и не шутка.
Где-то еще с полчаса я играл в прятки с медработниками, которых стало неожиданно много в какой-то момент. Видимо, закончились планерки и пятиминутки. Больных видно не было. Ну, правильно, нечего инфекцию распространять. Несколько раз видел знакомые комбинезоны. Один тащил белые тюки с бельем в прачечную, двое других толкали перед собой металлическую тележку с хромированными баками, четвертый подметал дорожки в парке.
Злодея не было.
Почему то я был уверен, что найду его быстро, но время подходило к обеду, а результат пока был нулевым. М-да. Прискорбно.
Для очистки совести я еще покрутился возле одиноко стоявшего двухэтажного здания, который никак не мог идентифицировать. По всем признакам — больничный флигель с палатами, как говорят в наше время повышенной комфортности. Аккуратные занавески на окнах, чистые стекла, свежевыкрашенные рамы. Но совершенно нет движения! Я даже, рискуя быть схваченным, вышел к входной двери и подергал за ручку. Закрыто.
Что это? Спецобслуживание? Резерв?
Не понятно.
С другой стороны — оно мне надо?
Я зашуршал по кустам в сторону угла забора. Забрался наверх и еще раз тщательно осмотрел место обитания семейства Исаковых. Любопытно, что их участок действительно самый большой в ряду соседей. Справа его подпирает городская электроподстанция, а слева — крутой склон Загородной балки, захламленной мрачными развалинами бараков первых послевоенных строителей. А вокруг развалин — огромный абрикосовый сад, где деревья, как старинные богатыри ростом с двухэтажный дом. Жуткие, корявые, липкие от смолы. И необычайно привлекательные летом, в период сбора ничейного дармового урожая.
Прекрасное и ужасное часто оказывается рядом.
Ну, хватит лирики.
Пора на службу.
Глава 5
Счастливая семейка
Сергей Владимирович внимательно разглядывал фингал на моей разукрашенной физиономии и многозначительно молчал. Я нагло не отводил глаз и даже старался самоуверенно не мигать, чувствуя, что еще чуть-чуть, и слизистая оболочка органов зрения лишится естественного увлажнения.
Наверное, наши "гляделки" со стороны выглядели довольно-таки комично, потому что я просто кожей чувствовал, как давится Ирина. Как из последних сил старается сохранить торжественность и трагичность ситуации Сан-Саныч.
Операция "Счастливая семейка" была на гране срыва.
По крайней мере, треть ее состава счастливой уж точно не выглядела.
Пятый вздохнул и уставился теперь на Сан-Саныча.
— А я что? — запаниковал Козет, — он на Матюхе живет. Там каждый третий с такими орденами. Н-ну... или каждый п-пятый...
Шеф еще чуть-чуть поразглядывал потеющего сенсея, убедился, что тот проникся и его "п-пятый" не несет никакого двойного подтекста, еще раз вздохнул и уставился теперь на Ирину.
— Губа не проблема, — невозмутимо начала та, — подкрасим, припудрим (я возмущенно фыркнул, за что тут же был пригвожден коротким, но выразительным взглядом). Синяк скрыть не удастся. Во всяком случае — чтобы выглядело естественно. Пудра будет отваливаться. Как штукатурка.
Ирина булькнула горлом и прокашлялась.
— Там, возле "Березки" есть "Оптика". По Новороссийской. Я уже отзвонилась. Очки приготовят. Без диоптрий. С дымком. Цвет такой. Кх-кх. Простите. Модный. Очень.
"Гляделка" вернулась ко мне и, наконец, трансформировалась в звук:
— Модный, говорите?
Я непроизвольно кивнул.
Пятый еще помолчал.
— Сотрясение есть?
Я отрицательно замотал головой.
— Фигуранты?
— Да так. Шпана дворовая. Ничего серьезного. Территориальные войны.
— Ничего серьезного, — задумчиво повторил Шеф, — Очередная случайность. Стечение обстоятельств.
— Ой, Сергей Владимирович! Не делайте из меня магический талисман. Можно подумать, что все злодеи города непроизвольно мечтают дать мне в глаз. А вам достаточно только сети вокруг меня расставить. На крупную рыбу. И брать всех на живца. Что за ерунда! Если бы было все так просто...
— Ты думаешь? — живо заинтересовался Пятый, — Напомнить сентябрь? Давай посчитаем — Румын, Чистый, Обруч, Кочет и, наконец, твой американский друг, Ричард. Где они сейчас?
— Ричард, к примеру, в Америке, — буркнул я, — У папаши-миллионера. Послушайте, Сергей Владимирович, Вы что, действительно верите в мистику? Вы...
Я хотел сказать... "коммунист-материалист"... и вдруг заткнулся.
А то, что в голове у школьника вольготно расположился зрелый мужик и крутит разные дела, это что — капризы социалистического реализма? Сижу тут и умничаю о диалектическом материализме. По крайней мере, собираюсь...
Я почесал затылок и... сдался:
— Исаков Антон. Шестьдесят пятого года рождения. Мечникова сорок пять.
— То-то, — подобрел Пятый, — Саша, проверь.
Козет кивнул.
— Ирина, пробей по базам. Так! К нашим баранам. Поправки в диспозиции, — быстрый взгляд в мою сторону, — Выходите не у рынка, а на следующей остановке. Двигаете к "Оптике". Украшаете младенца очками (я прищурился на Ирину, но та невозмутимо теребила ухо). Дальше по старой схеме — сначала в парк, придется пройти мимо "Березки", но так даже лучше — вас "срисуют" быстрее. Дальше — качели-карусели, сопли-истерика и на "фарцу". Вопросы?
— Все ясно.
— Тогда, по коням.
С мрачным выражением лица я восседал в миниатюрном вагончике детского поезда и, покачиваясь на поворотах, старался не смотреть в сторону своих новоявленных "родителей". Там весело махали руками, жизнерадостно ржали и пытались до меня докричаться. Хорошо, что музыка гремела на весь парк:
...Наше счастье постоянно —
Жуй кокосы, ешь бананы!
Жуй кокосы, ешь бананы!
Чунга-чанга!
Господи! Родите меня обратно!
Как хорошо, что всего этого не видит сейчас наша дворовая братва!
На меня напялили куцее демисезонное пальтишко перечного цвета, коротенькие до колена шерстяные штанишки поверх теплых детских колготок (!) и дурацкий коричневый берет. Обут я был в безобразного вида боты с веселенькими желтыми калошами.
Но квинтэссенцией вопиющего глумления над ребенком оказались массивные очки в толстенной роговой оправе, от которых, казалось, переносица прогибалась с легким похрустыванием. Стекол без диоптрий ("с дымком") в наличии не оказалось, поэтому через толстые выпуклые линзы на мир я смотрел огромными глазами придушенного лемура, на которого случайно присел мишка-Коала.
Действительность через такие линзы расплывалась мутным маревом.
— ...Не тормози... стоп-кран... чаек у проводницы... плацкарту не уступай... — прорвалось сквозь "Чунга-чангу" со стороны веселящейся "родни".
"Жуй бананы, — мрачно подумал я, — дождемся моего хода. По плану дальше — детские капризы. Сольная партия. Вот где вам стоп-кран не помешает!"
И вообще!
Конспираторы хреновы. Где это видано, чтобы папа с мамой так азартно "глумили" своего дитя, столь любовно и нарядно одетого. Да при всей честной публике!
Никакой дисциплины в группе.
Аляповато размалеванный цветочками паровозик остановился, вагончик дернулся, и я чуть не клюнул очками свои собственные колени, маячащие у самого лица. Состав прибыл на конечную станцию. Наконец-то! Кряхтя, я выцарапался из этой детской душегубки.
— Гошенька! А мы тебе шарики купили, — продолжала резвиться Ирина, — смотри, этот с зайчиком, а этот — с ежиком. Тебе какой нравится?
— Нравится, — непоследовательно буркнул я, вырывая из ее ладони нитки с чертовыми шарами.
Последний штрих к образу моего персонажа был сделан изуверски точно.
— Ну, что ты, Гошенька, может быть, сладкой ваты хочешь?
— Да, Жорик. Что-то ты похудел, — коряво вписался в представление Сан-Саныч.
Уж лучше бы помолчал, артист доморощенный. Из погорелого театра.
— Не хочу ваты, — начал вредничать я, — жвачки хочу, клубничной. С Леликом и Боликом.
— Что ты, Гошенька! Жвачка вредная! Туда капиталисты заразу всякую добавляют, чтобы испортить советских детей.
— Жвачку хочу, — начал я разгон своей части выступления, добавив в голос пару плаксивых обертонов, — нету там никакой заразы. Купи жвачку! Купи-и-и-и!!
— Ну, где же я ее куплю, Гоша! Ее в магазинах не продают.
— Ты это, Георгий, ты давай, не капризничай. Ешь вату...
Козет, блин, заткнись лучше! Сам ешь свою вату. По крайней мере, рот занят будет.
— Продаю-ю-ют! Купи жвачку! Купи-купи-купи! Ну, купи-и-и-и-и!!!
Ага! Морщимся. Не нравится? И это только прелюдия! Это я еще по асфальту в истерике не валялся в своем красивом пальтишке. Где тут еще лужи остались? Вон, возле фонтана с ангелочками. Идем-идем.
— Ма-а-ма-а-а! Хо-чу жва-а-чки-и-и!! Ку-у-пи-и-и!!!
Гляжу, Ирине уже не до смеха. Оглядывается с легкой оторопью. Стыдно, наверное, за избалованного сына? Что же ты за мать такая? Жвачки для ребенка пожалела? Вижу, как старушки на лавочках поджимают губы и осуждающе покачивают головами. Такие приличные на вид люди, а ребенка мучают. Фу, как не красиво!
Ну что ж. Настало время пустить слезу.
Встречайте кульминацию моего сольного этюда.
— Купи-и-и-и! А-а-а-а! Ы-ы-ы-ы! Ик-ик-ик! А-а-о-о-у-у-ы-ы!
— Гошенька...
— Георгий! Кхм...
— А-ргха-а-а!!! У-ргх-ы-ы! Ик-ик-ик!
Блин, как противно получается. Самому тошно.
— А ну, заткнись, гаденыш! — шипит наклонившаяся ко мне Ирина, не выдержав напора, — Хватит уже. Достаточно. Убедил. (И громче, на публику) Успокойся, милый! Вон там магазин. Сейчас пойдем, купим тебе жвачку.
— С Леликом...Ик!... И Боликом... Ай!
Последнее "Ай" слегка не вписывается в антураж сцены. И все из-за того, что Ирина незаметно ущипнула меня за ляжку.
— И с Леликом, дорогой, и с Боликом, пойдем скорей.
Меня схватили за руку и потащили через пешеходный переход к конечной цели нашей операции. Да так, что у меня ноги практически не успевали доставать до грунта.
За мной в струях эфира дружно колготились зайчик с ежиком на легкомысленных воздушных шариках.
Идиллия!
Возле магазина Внешпосылторга народу было преприлично.
Впрочем, как обычно. С недавних пор администрация собственным волевым усилием ограничила свободный вход в "Березку", запретив посещения лицам, не имеющим заветных сертификатов. А счастливые обладатели "бонов" должны были отстоять небольшую очередь, чтобы в помещении не создавать отечественное столпотворение.
Как я понимаю, искусственно созданная толкучка перед магазином, стала крайне питательной средой для разного рода темных личностей, шныряющих среди потенциальных покупателей. "Фарца", наверное, взвыла от счастья, когда на витринном стекле "Березки" появился так называемый "Регламент посещения", разделив публику на "белых" и "черных".
К этому грозному листку и направилось наше дружное "счастливое семейство". Планировалось разыграть "фраерское дилетантство".
— Володя, а здесь вход воспрещен, — обескураженно проблеяла Ирина, дергая одной рукой Сан-Саныча, а другой мстительно сжимая мне пальцы, — Как же мы вовнутрь попадем-то?
— Ма-а-ма-а! Жва-а-чку-у! — продолжал я мотивировать "предков".
— Сейчас, Галина. Сейчас.
Козет сдвинул на лоб дорогую фетровую шляпу, почесал в затылке и стал выразительно оглядываться.
Мини-пантомима сработала. Рядом немедленно материзовалась какая-то серая личность неопределенного возраста:
— "Боны" нужны?
— Володя, может не надо?
— Ма-а-ма-а-а...
— Галина, погодь. Сколько?
— А сколько надо?
— Ну... десять...
— Семьдесят рубликов. Давай! Дешевле не найдешь.
— Сколько?! Ты чего, парень, сказывся? Не, не пойдет...
— Володя, пойдем отсюда...
— Ну, ма-а-ма-а-а...
— Слышь, мужик. Бери за шестьдесят семь. Я сам за шестьдесят пять брал. Нельзя мне без навару, понимаешь...
Господи! Сколько раз в своей жизни я слышал эти торгашеские пересуды. В основном — в 90-е годы. На рынках и в поездах, у стадионов и вокзалов, на автостоянках и бензоколонках. Они и аргументируют точно так же как и этот тип. Ничего не меняется — хоть в прошлом, хоть в будущем. Испытываю острое желание схватить хмыря за грудки (жаль, что мне только семь лет), встряхнуть пару раз так, чтобы башка дурная болтнулась на хлипкой шее, и проорать в самое ухо: "Что же ты делаешь, урод? Оглянись вокруг. Чего тебе не хватает? Иди работать — на завод, на стройку, на сейнер. Страна тебе все дает! Не видел ты, мразь, мертвые заводы и загубленные деревни, порубанные виноградники и залитые нефтью пашни, не встречал ты еще настоящих челноков и рэкетиров. А это все будет! Благодаря и тебе, ушлёпок, в том числе".
Я скрипнул зубами и перевел дух, забыв на время всхлипывать и поскуливать.
А Козет уже мусолил третьего перекупщика.
— Мам, я уже не хочу жвачку, — капризно заявил я.
Это был знак моим партнерам, что фигура валютчика меня заинтересовала. Пожилой невзрачный мужичок с бегающими глазками на крысиной мордашке. Похоже, бригадир. Понял, что низовые с клиентом справиться не могут, и вклинился лично.
— Нет, Гошенька. Теперь купим обязательно. Вдруг, опять захочешь, — ответный "маяк" в том, что меня услышали и поняли, — Володя! Долго ты будешь торговаться?
— Сейчас, Галина. Сейчас, — Сан-Саныч разошелся и вошел во вкус, — ну так чего, шестьдесят? И по рукам!
— А! Давай. Себе в убыток. Понравился ты мне. И дамочка ваша. И сынок. Только, давай отойдем. Сюда во двор. Тут недалеко. Нельзя здесь, сам понимаешь.
— Ты это, мужик. Только без глупостей давай. Я в Магадане всяких ухарей повидал! Смотри, не балуй.
— Да ты чего, дядя! У нас дела чистые. Грубостей не любят. Пойдем, не боись. Останетесь довольными.
И зашагал первым к дворовому проезду, воровато оглядываясь по сторонам. Козет тронулся за ним, а мы остались у входа в магазин.
Ну, вот собственно, и все. Операцию можно закруглять. Вероятность гоп-стопа исчезающе мала — здесь барыга прав. Их бизнес шума не любит. Клиентуру пугать нельзя, дороже обойдется. Репутация, однако.
Все правильно — Сан-Саныч уже возвращается. Чуть поодаль за ним выныривает из-за угла перекупщик. Чешет на свое рабочее место.
И вдруг...
Я резко поворачиваюсь к Ирине, обнимаю ее на уровне... куда достал и прижимаюсь очками к драповому пальто, пряча свое лицо в складках реглана.
— Спасибо, мамочка! Я так тебя люблю. Спасибо...
Ирина реагирует профессионально. Обнимая одной рукой, закрывает мою голову, второй гладит по берету.
— Хорошо, дорогой. Хорошо. Я тоже тебя люблю. Вон, папа вернулся. Сейчас пойдем, — наклоняется к моему уху, якобы поцеловать малыша, и шепчет: — Где?
— За спиной у барыги. Вынырнул из-за угла. Видишь?
— Видела, рассмотреть не успела. Он в правый двор нырнул. За ним?
— Не надо. Мы в наших прикидах как три папуаса в Якутии. Срисуют. Быстро покупаем американское говно и уходим.
— Пойдем, Гошенька, в магазин. Купим тебе жвачки. Мне и самой захотелось.
— Только с Леликом и Боликом.
— Конечно...
Мы дисциплинированно становимся в короткую очередь у входа в "Березку".
Вот такие "Лелики".
Несмотря на помутневший из-за толстенных линз мир вокруг, я узнал типа, вынырнувшего из двора за спиной барыги.
Нашелся таки!
Получается, что вчерашний злодей, затащивший вчера меня в подвал на экзекуцию, по совместительству работает в группе силового прикрытия валютных "толкал". Если я правильно понял его присутствие на точке передачи клиенту левых сертификатов.
Кстати! Вчера спеленал он меня тоже довольно грамотно. Явно не бухгалтер.
Возможно, конечно, и совпадение...
Хотя, точно нет. Случайно пройти в этом месте и в эту секунду он ну никак не мог. За "Березкой" — двухуровневый двор. В нижнюю его часть ведет короткая лестница, на которой и происходит обмен. На время этой операции, а она длится секунд пять-десять, нижний вход по любому должен блокироваться от случайных прохожих штатным подельником. Потом страхующий поднимается наверх, изображая невинную прогулку, и оценивает обстановку. Смотрит — не пасут ли шефа.
Все правильно. У этих ребят все работает как часы. Слишком высоки ставки — от трех до пятнадцати.
Единственный вопрос. Как у них работает предварительная схема? То есть, где находится подстраховка перед сделкой? Варианта два — или издалека наблюдает за процессом торга, это плохо. Или ждет в глубине двора, когда старшой пойдет с фраером к лестнице, это хорошо.
Иными словами, видел ли меня злодей перед магазином?
Судя по вчерашнему происшествию, мою личину он знает неплохо. То, что я был замаскирован — со счетов пока сбрасываем. Все предположения делаем от худшего.
Как ни крути, надо обязательно все проверить. Если опера возьмут обозначенных нами барыг, подстраховка, сто пудов, уйдет без шума и пыли. Да и предъявить ему нечего. А вот он со своей стороны может сделать нехорошие выводы. Особенно — если меня узнал. И проверять надо сегодня, пока невидимым бойцам валютного фронта наши смежники не завернули ласты.
Срочно на базу и переодеваться! Да, собственно, мы туда уже и шли, надувая резиновые пузыри, пахнущие клубникой, и разглядывая гипсовых ангелочков у фонтана.
— Мамаша! А ну двигай поршнями! И ты, папаша, не отставай.
Все! Кончился ваш дорогой Гошенька...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
