Партизанская сага

Долго-короток путь, шёл Иван Васильевич, полем-ветром дышал, не заметил, ка и пришёл.

Сразу сказать — Андрюха Сергеевич был занятой человек, потому как служил председателем в правлении тамошнего их колхоза с названием "Красный Мак".

— Проходи! — он сказал Ивану Василичу, как другу старому вредному, и руку пожал не у себя в сенях, как человек, а посреди кабинета рабочего. — Где же ты пропадал, подкустный волк, когда тут, быть может, события, и друг по классной лавке жениться решил?!

— Да ну! — не сразу поверил Иван Василич проверенному холостяку и женскому прихвостню с малых лет. — До куды ж тебя с радости вскинуло! Ври, да знай меру!

— Ну, а Наську-то хоть поибём?! — Андрюха заулыбался во весь рот, поправляя за хер штаны. — Она тут ходуницей такой ходит, баловна, что мне одному на неё уже недосуг подымается! Я её так и поставил в известие — мол, придёт Ванька, вызнаешь сразу одно между двух, оневестим тебя, как по-прошлому!

— Ну? А она? — Василичу был до глубин знаком терпкий нрав Наськи-козы, которая во вторник никогда определиться не могла — в среду даст или нет?..

— А она, как положено: меня насмех, пизду наутёк... С ней тогда-то сладу не было, а теперь...

Теперь была Наська ихня Насадница второй десяток как замужем за легендой прошлой гражданской ещё несуразицы Проймочкой Сегод Балахваром.

Комполка Сегод Балахвар доводился Андрюхе старшим кузин-брательником, и уже стоял напрочь за Родину, когда они ещё пускали "китов" из своих лишь образовавшихся прыскалок Наське баловнице на голени или в любопытно подставленный кулачок.

И теперь Настасья Димитриевна Проймочка строга была не только женскою, но, вдобавок, и домовитою строгостью: как никак бабье хозяйство на ней, и три разнокалиберных рта о том в напоминание!

Дети ж у Сегод Балахвара удались все в него — весёлые, бойкие и на любой деревенский подвох просто до окружающих слёз неуёмные.

Старшая Лидочка, к примеру, славилась умением добывать фрукты и овощи к себе в натюрморт ото всех ей огородов повстретившихся. Срисовывали потом тот натюрморт в три пуза, до липких ушей. По ушам и ловились — драли за липкость их ту все, кому не лень, умоляя просить в другой раз, а не вытаптывать. Но просить Лидочке, как будущей вольной художнице, вовсе не виделось...

А Сашенька, четырнадцати лет теперь, и вовсе ещё при рождении... начу́дило... Сашенька родилось не мальчиком и не девочкой по отдельности, а сразу так как бы вдвоём — над прорешкой болташка висит!.. Теперь же и сиськи повыросли, с кулачки... Так Сашенька то проказничал, то проказничала: наряды менять через день, и то голосом в баритон разговаривать, а то жеманиться и взглядом от всех уходить...

Один Проймочка Поликарп, одним словом, был ещё в силу своей неприметности серьёзен вполне человек — было ему такое количество лет, за которое портков в награду не полагалось пока...

— А помнишь, Вань, как мы иё за стожком среди поля кудлатили?! Нас ещё бригадирка Утючиха выследила, когда ты Наське мыхи лизал... Да нам под зад и в рядок, на строжь-допрос! А у Наськи так долго доискивалась правды-матки взасос, что та пунцовой ходила с неделю и на Утючиху ту только улыбалась, да отворачивалась...

— Ну, а как тут у вас оккупация культурно проходит? — поинтересовался Иван Васильевич, тему переводя, чувствуя, как упирается в пуговицы штанов его передовик при воспоминаниях о родимой о Наське Насаднице. — Порнографию в клуб завезли?

— Да рази ж то порнография!!! — не привык жаловаться председатель колхоза Андрей, но тут не стерпел. — На смех в школу отдать, как пособие, а не в клубе солидно-житейском крутить эти их приставания до несчастной пизды! На такой порнографии в три смены укос не построишь! А у нас само жатва, сам знаешь... Жаловаться на них в Лигу Наций, да некому... а мне некогда...

— Ладно-ладно, с себя посмотри! — вступился Василич за оккупационный режим. — Чай, не один тут такой, голливудами тебя снабжать! На всех шведов-семейников не напасёшься!.. Пошли лучше уже от теории к практике...

Он подобрал с полу уроненную в дружеских попыхах котомку и вытряхнул на председательский стол ручной работы лакированный самотык с резиновым набалдашником.

— Подарок Настасьюшке!.. Как думаешь, подгадал с размером? А то я уже и не знаю, какая она... А ты тут под боком всё ж...

— А не погорячился, Иван? — с лёгким сомнением покачал головой председатель колхоза "Алый Мак". — Как бы нам наша Настенька этот размер самим в задницы не повставила!.. Говорю, дуже стала бойка...

— Дастся! — уверенно почесал Василич мерно зудевшие муде. — Я иё сто лет не видал...

Он заправил самотык за пояс штанов на манер турецкого ятагана и взял со стола у Андрюхи бронзовый бюстик Учителя.

— Пошли, сил уже моих нету терпеть... — обронил до Андрюхи Сергеевича, и они ринулись через уличный жар наспрямки до крепкого пятистенка всех Проймочек.

По улице пропылить никто не помешал, только старушка Онега Никифоровна рассмеялась им встречь: "Никак на рыбный лов собрались, охотнички! Али в ратный поход на куней?! Саблю в пролубь не оброни, лиходей!!!". Но с Никифорыны неча взять, как с потешницы — ведь всю жизнь проебалась, смеясь!..

Андрюха тронул ногой лозовую калитку, и та растворилась, пуская во двор. Огромный Полкан, вбежавший за ними вслед, принялся теребить Андрюхе штаны на предмет обещанных председателем ещё с позапрошлого раза костей.

— Сегод, открывай! — Андрей как мог хорохорился, чтобы держать себя покрепче пред Настей в руках. — Я пришёл извещать вас с квитанцией!

Послышался грюк падающего в сенях жестяного ведра, громовой раскат вежливости, и дверь широко распахнулась. Хозяину дверь была явно мала, он выбирался из неё, как медведь по весне из норы, и ворчал:

— Сегод, открывай, Сегод, закрывай... На какой писюн мне, Андрюха, квитанции?.. Я в правлении две недели уже как вычищенный — дай отдохнуть до перевыборов!.. О, Ванют! Ёхин хуй тебе здравствуйте!!! Ванька!

Медведь-обрадовень полез обниматься с Василичем — на свадьбе Настасьи Димитриевны, было дело, пили крепкую они только вдвоём, когда не осталось уже никого рядом в поле и было светло уже... С тех пор уважались друг с другом всерьёзную.

— Настя! Насть! Погляди, кто пришёл! — Сегод-великан загонял их в проём. — Вы за делом, ребяты, али так? До Семёновны бегть?!

— Наську драть! — коротко по-лаконичному изложил озабочен Андрюха. — Отставить Семёновну!

— Под Семёновну драть веселей... — не с Андрюхино горячился Иван Васильевич, упоминая волшебные вкусы питейных зелий от живородящей вакхательницы. — Да уж некогда, правда — у меня по Наське стояк-плакса в штанах!

— А даст? — хозяин жены впал в раздумие. — Сам третий день хожу к Кусюнам! Она же то ли шаболдается, то ли сама управляется, в толк не возьму. Не допросишься...

— Ничего, мы затем и пришли... — Иван Василич увидал Наську и онемел от радости встречи. — Настьюшка!.. Какая же... стала-то... крепко красивая!!!

— Не виделись год только... — с боку Андрюха Сергеевич подсказал.

— Вот тебе, Настьюшка, маленький памятник Вождя Революции! А вот хуй! — протягивал и доставал Иван Васильевич подарки по очереди — бюстик Учителя и запоясный самотык. — Конопельным маслом промазывай, будет помощь тебе по хозяйству! Ну, а теперь...

Он развёл широко пустыми руками, открывая доступную взору натянутую ширинку. Лидочка прыснула, сидя на лавочке, и толкнула в бок Сашку.

— Ванечка! — Настасья Димитриевна и по малолетству бывало текла после долгих разлук, а тут просто как надвое лопнула — позабыла и что сказать-то положено и что от счастья того говорят...

— Ну так дашь? — Василич подолгу не любил в игры квохтать, когда первый зной льёт ещё по ногам. — Как, Андрюха, кто будет первый макать?

— Фу, мамка потная!.. — засмеялась Лидочка, позаметив испарину от приступа любви на челе у Настасьюшки.

— Цыц, дурёха! — прикрикнул Сегод на неё. — Взопреешь сама, поди, кода тебя наощупь пробовать под подол!

— Давай я попробую... — предложил председатель "Рудого Мака". — Держи её, да топырь... Поднесу головастого ей под зад, так узнает, как школу прогуливать...

То был старый оверенный трюк — за сараями Наську "наказывать", за плохую отметку или за систематичный прогул... Наська в те времена, как отличница и прилежница, от таких наговоров становилась не в меру податлива и сама тянула себе булки в стороны. Вот и сейчас наклонилась сильней, вздохнула в чувствах, да вся и выставилась...

"Гляди, Санька, какое у мамки окно!", зашептала на лавке Лидочка, хулиганя, на мамку указывая, "Когда вырастешь, тебя тоже будут так драть!". "Лидка, дура!", Санька не в шутку обиделся на привычные сестрины баловства, "Я до обеда пацан! Это тебя будут драть так, что всё в трусах взъерепенится!". "Ха, пацан! Ты, пацан, не забудь про собрание в твою честь!", Лидочка ловко парировала и, схватив в руку, сильно сжала Санькин надыбленный хуй, "Что — на мамку стоит? Молодец...".

Андрюха не мешкал — вогнал по самые перекатники и распрямил стойку Настеньке, выставляя на весь обзор всем заголённу полюбоваться пизду. Подолу опасть не давал, и уж проёбываемая потихоньку сзади Анастасия Димитриевна поверчивала им вынуждаемая поблёсивающей влажно пиздой всей в шерсти в очерёдок на обе все стороны...

Иван Васильевич полюбовался с минуту лишь и не удержал больше ретивости — поднёс плакуна своего нацеленного под пушистый покров. Потом хуем водил по пухлым достойным губам у Настасьи Димитриевны, натыкаясь поминутно на ходуном шатающийся Андрюхин стояк у неё в пизде. Мокрые свитые кольцами волоса Наськи интересно шершавились по залупе и обрывали терпёж. Иван Василич не перенёс уже этой баталии и, подставив втугую, поднатужился, да крепко вжал: хуй его взбрыкнул стояком и впёрся по самое некуда в широкую щель, не дождавшись покуда оттуда уйдут...

— Ах и ах! — произнесла Настасья Димитриевна, очутившись одним прощелком разом на двух. — Дети, вы бы хотя отвернулис..са! Скажи им, Поликарп!

— Пусть посмотрят, не каждый день... — смилостивился голым перцем над кубиками младшой Поликарп. — Да и ведут себя смирно... не мешают мне... собирать...

— Сунь ей в зад, Дрон! Чего уж там... — посоветовал Сегод-великан, чуя, как нарастает балда в штанах на жену, и подумывая, до какой бы податься из кум.

— Не, в зад не войдёт, — поразмыслил вслух Андрюха Сергеевич. — Да и никогда не входил, сколько пробовали. Не та конституция!

— Да что вы такое говорите, дядька Андрей! — ни с того взвилась за матушку Лидочка. — Маменька пялится в зад! И с папкой умеет и так... Удумали нам — конституция!

— Лидушка, не гоношись! Оо..х!.. — рассмеялась, не вынесла надеваемая на обоих Настасья Димитриевна и прижалась распахнутым воротом, да сосками воспрявшими к волосатой груди Ивана Василича. — Дядька Андрей шутит же издевается над тобой, над дитём, а ты веришь ему!.. Ох!

Настасья Димитриевна напружинилась и выпустила попой созвучный её настроению "ох".

— Ох-та! — Андрюха завёлся вконец. — А вот я те заткну! Пробку в ту уту-крякалку! Правда, нешто, Лидушка, гутаришь — даёт мамка в зад направо-налево подряд? Не стесняется?

Андрюха Сергеевич вынул свово гоношистого из намокшей прощелины и подставил к Настасьиному мало-дуплу...

— Ох-ох-ох... — запричиталось Настасьюшке, как стал давить головой в узкий стан. — Саша... Сашенька... помоги, моя девочка...

— Да ну вас ко всем сразу странникам! — осерчал и на мать Александр. — Какая вам девочка!

Но залупу Андрюхе промазал маслом льняным пополам с розоцветом.

— Ну, так конечно пойдёт! — довольно заржал когда-то давно агроном, а теперь председатель колхоза "Повызревший Мак" и в один отважный качок вгнал в таку глубину, что Настасьюшке небо с овчинку повиделось и у горла дыханье свело...

— Вот и хороша! И достаточно! — стал заливать между ног из насоса горячего Иван Василич молочные реки Настеньке в кисельные берега. — А и люба же ты, Краса-Настенька, а их... ххх... ха!.. ха... ро... шшша!!!

— Ой-ой-ой!!! Удружил!!! — сполошилась и Настьюшка на полсела. — Ай, схорошилось!.. Аой, хорошо-ооо!!! Ой, Дрюшенька, держи крепче за зад!! Ой, Ванюш, о-о-о... О!.. О... до-о-олееел!!!

Заколыхала трандой, затрясла на коленки себе хрустальными ручейками, да каплями, да запричитала по разному...

Уж Андрюха смеялся над ней: "Подержись-подержись, душа-Настенька! Вот щас в жопу тебе натрушу!". И сжимал до бесчувствия булки ей. Сильно бил бёдра в бёдра, пока... Пока и сам не пошёл выходить в небо вон. Захлестал на большой глубине, да и поудобрил тропу...

...И ещё по разу удачно пришлось, хотели под смех и по третьему было пустить, да утомилась Настасья Димитриевна рачки стоять, а тут до случая впрыгнул в избу вестовой от верховода Малосадовской партизанщины.

— Сашка, дуй на патриарх-комитет отряда нашего! Заждались уже, бум с тибя недоимку сымать, сукин сын!

— Ну, ты не сильно-то горячись, остружка вершковая! — поостудил чуть Санька вестового, как свово младшекашника. — Ремень поправь и галстух-ал затяни, не болтался чтоб... пионерская тля!..

— Тоже мне, комсомол на подполье повыискался... — заурчал подобиделся вестовой. — Сегод Балахвар, дай ему подзатыльника от меня, чтобы знал пионерию забижать...

— Собирайся тогда уж, Настасьюшка! До Кусюнов пробираться, поди, повышел весь срок! — домовитый хозяин Проймочка приложил руку к жинке на мягкую белу грудь, да пояснил её старым товарищам и своим гостям: — Ныне Кусюны знатн разводят кисель! Мы второй дни повадились... Так не обессудьте, Ванька-Андрюх, пожалуй, валите нах...

— Я задержусь!.. — не согласился Иван Василич. — Охота с дороги поспать...

— А я и вовсе с вами! — поддержал сопротивление Андрюха Сергеевич. — Как председатель я натуру сблажил, а как народный представитель должен уведомиться, каков вкус киселя Ийи Сидоровны!

На том и порешили.

Санька малой выскочил из избы вон первым стременем, да помчал к патриарх-колтуну на задворках у клуба устроенного сейчас по причине подпольной войны.

Были в сборе, да и подзаждались уж все.

— Что — прибег, полунощный приблуд! — поприветствовал строго основную причину собрания верховод партизанщины Приезжий Илья Громовой.

— Я готовый ответ держать! — доложил Санька зло по форме, да с пылких ног. — Так ты, дядька Илья, не суй ране времени мне в вину, залихватская выскочка!..

Чем и вызвал улыбок пробег по устроенным к стенкам рядам.

— А куда ж тебе сунуть?.. — не удержал, рассмеялся Илья-верховод, не ждавший нынче отпора себе.

— Правильно, всыпь ему, Шурка, за ворот гороху! — поддержал Саньку, пряча улыбку в усы, грамотей комитетский Филлип Артамонович Дойка. — Неча с ходу тревожить презумпцию!

Комитет загомонил, восседаючи на пустых бидонах и срубленных пнях. Одна гостья из Нежно-Волья, прохожая Ломка Наталья Федотьевна сидела по-скромному, на стуле-плетёночке. Она по случаю и по незнанию Санькиных ночных шкод согласилась вполне адвокатствовать у истязаемого комитетом мальца.