глава 3

Закипая по очереди или сразу вместе, в человеке, если он не потенциальный лентяй, всегда будут бурлить два чувства. Одно из них, это жажда справедливости, а второе — созидание. Но стоило мне акцентировать взгляд Киселёва и помечтать о перспективах, как пузырьки справедливости тут же потонули и более не всплывали на поверхность, освобождая место созиданию. 'Смоленские губернские ведомости' вышли в этой истории на двадцать семь лет раньше.

* * *

'Простите ли Вы меня за то, что я не сохранила достаточно похвал за Ваш труд и старанья к поиску моих родителей? Я не жду иной награды, кроме обещанной Вами, и я не повторяю этого, зная, что такая добрая и щедрая душа, как Ваша, не может изменить своей собственной природе. Я желаю Вам завершить начатое, а себе — надежды, что вновь увижу Вас, мой дорогой друг. Остаюсь с грёзами и шлю крохотный подарок.

С совершенным почтением, Полина'.

В письме лежала камея с изображением Полины в профиль. Красивая и весьма тонкая работа, достойная занимать место под стеклом в любом музее.

Вот уже как три недели мы в Санкт-Петербурге. Город встретил нас по приезду солнцем и северным ветром, и за всё это время погода проявляла неслыханную щедрость. Завершив все дела связанные с Воейковым, а именно поведав ему о баронессе Мари-Филипп-Жозеф де Витре, письме с важнейшей стратегической информацией и подготовленных конспиративных квартирах, казначейство обменяло мне французские боны на довольно крупную сумму в ассигнациях. Предлагали ещё, но я отказался, после чего интерес тайной службы стал постепенно угасать, а вот владельцев хорошей недвижимости наоборот, только возрастал. Невольно обронённая фраза при обмене франков о возможности приобретения дома, была услышана как пожелание и я ни сколько не пожалел об этом. Вообще-то из чуть больше шести с половиной тысяч домов Санкт-Петербурга, только треть были каменными, и купить что-то стоящее представлялось крайне затруднительной задачей. Но мне повезло. Нет, не купить — пока арендовать. В России только зарождалась мода уезжать летом из столицы в Крым (ведь заграницу просто так было уже не уехать), и немногие дома оставались пустовать, но была ещё одна категория недвижимости, которая вообще никогда не заселялись, так как здания были построены состоятельными родителями для своих детей. Одни числились как приданное дочерям, другие должны были стать новыми родовыми гнёздами подрастающих сыновей.

Построенный в конце восемнадцатого столетия особняк был скромен размерами и щеголял лишь изумительным фасадом в два этажа с богато украшенными подъёмными окнами. Вход представлял собою обитую панелями дверь в обрамлении элегантного портика с белыми коринфскими колоннами, увенчанными лепниной в виде виноградных листьев. Войдя вовнутрь, я оказался в просторном вестибюле с несколькими дверями по обеим его сторонам с парадной лестницей наверх, и если бы не появившаяся горничная Полины, и затухающий звук фортепьяно то тут же заблудился бы. И не мудрено, так как с момента заезда и последующего моего отсутствия здесь многое изменилось. Дверь, которая отворилась передо мной, вела в просторный салон. Стены его, обитые пунцовой шёлковой парчой, были отделаны резными липовыми панелями. Над восхитительным камином висел ещё пахнувший маслом огромный портрет, на котором виконтесса была изображена сидящей на стуле. Переливы и складки атласа, облегавшего статную фигуру, были выписаны с поражающим взгляд совершенством, свойственным лишь кисти уже получившего звание академика Александра Григорьевича Варнека. Написать такой портрет за неделю посильно лишь гению, что художник и подтвердил.

Мебели в этом помещении было немного: не считая музыкального инструмента, стоявшего у дальней стены, инкрустированный комод красного дерева, аккуратный столик из этого же гарнитура и несколько мягких кресел, обитых красным же бархатом; вся она была отличного качества и несла интересные дизайнерские решения. Впрочем, как и вся мебель Чиппиндейла .

Ни сколько не стесняясь меня, Полина находилась в кресле, забравшись туда с ногами, и что-то записывала на листочке карандашом. Бумага лежала на толстой раскрытой книге и уже была на треть исписана убористым почерком. Я давно подозревал в Полине, что женщина она неординарная, и действительно, во многих отношениях она такой и была. Стройная, голубоглазая, немного бледная и утончённо красивая, то есть дама определённо привлекательная, она, тем не менее, не ошеломляла ни одним из своих внешних качеств мужчин этого времени. Другие тут идеалы, ну да Бог с ними. Необычным в ней была привычка ежедневно находить четверть часа, чтобы ради собственного удовольствия поупражняться в импровизациях на мощном музыкальном инструменте, блестевшим чёрно-белыми клавишами. Как я и говорил, я вышел на звук. В лучах тёплого солнца сверкал не только лак инструмента, но и золото её волос. Пушистая полосатая кошка лежала у ножек кресла на полу, безразличная ко всему, если не считать глубокой мисочки с чем-то съедобным внутри. Краем глаза Полина уловила постороннее движение в комнате. Не отрываясь от записей, она сразу же приветственно вздёрнула брови. Я выдавил улыбку, в который уж раз подивившись её терпению и усидчивости: под раскрытой книгой лежал лист с русским алфавитом.

— Что Вы читаете? — поинтересовался я, почёсывая кошку за ушком.

— Скорее знакомлюсь, — ответила Полина.

— Никогда не думал, что с произведением можно знакомиться.

— Это 'Метаморфозы' Овидия, переведённые аббатом Бопьером, из Королевской академии надписей и изящной словесности, — вздохнув, многозначительно произнесла она. — Изумительное издание, с гравюрами на фронтисписах и вдобавок прекрасно иллюстрированное. Оно навевает мне фантазии, от которых хочется музицировать.

— Издание действительно красивое, — заметил я, присаживаясь напротив. — И стихи замечательные, на которые давно стоит положить мелодию:

'Не было моря, земли и над всем распростёртого неба, —

Лик был природы един на всей широте мирозданья, —

Хаосом звали его'.

Полина подбежав к фортепьяно, тут же сделала перебор по клавишам, подхватила элегию и, произнесла по памяти:

'Нечлененной и грубой громадой,

Бременем косным он был, — и только, — где собраны были

Связанных слабо вещей семена разносущные вкупе'.

Инструмент ещё резонировал от последнего крещендо, а Полина уже вновь оказалась сидя в кресле и стала развивать тему:

— Читая их, я убедилась и соглашусь с мадам де Рамбуйе , что слово, звучащее изыскано на латыни, не всегда столь же красиво по-французски, ибо у каждого языка есть свои правила построения и, если хотите, свой гений, присущий только ему одному. И Я собираюсь изучить русский и свободное время посвятить переводу литературы.

— Полина, видимо, Ваше непревзойдённое филологическое искусство соперничает только с вашей красотой, — поздравил я её.

— Вы же сами сказали, что труд определяет сознание, это и станет моим посильным вкладом.

— Вот как? Тогда позвольте дать один совет. Когда Вам придётся делать переводы, старайтесь переводить просто, ясно и точно, тогда Вы правильно изложите мысль любого автора и воздадите должное изысканности и элегантности его стиля. Ибо всё взаимосвязано.

— Я поразмышляю над этим, впрочем, оставим переводы в покое, Вы надолго? — закрывая книгу, спросила Полина. — Или как в прошлый раз, предпочтёте моему обществу ваши тренировки и дурно пахнущие паровые машины? Знаете, я даже стала интересоваться этими механизмами и уже подумала: а не съездить ли мне в Сохо .

— Сегодня я точно тут, — ответил я, целуя протянутую руку.

Я был бы рад, если бы Полина не напоминала мне о моих увлечениях. Но, увы, её-то как раз просто до бешенства доводит моё занятие паровиками и всей этой коммерческой деятельностью. Мне даже приходиться ночевать в бывшей резиденции Трозина, возле завода на Матисовом острое, так как новшества требует моего присутствия, а терять три часа на дорогу непозволительная роскошь. Она воспринимает это как личное оскорбление. Правда, Полина, видимо, сама чувствует некую шаткость своей позиции. И понимая, что меня, как и любого прочего смертного, невозможно винить за увлечения, она изо всех сил старается как можно больнее уколоть. По её словам выходит, будто я веду совершенно никчёмное существование, да и вообще даром копчу небо. В этом я с ней никак не мог согласиться. Мне-то уж наверняка лучше известно, даром или нет, я нахожусь тут. Вот почему могу заявить с полной ответственностью: если Полине моё занятие не доставляет радости, то я, напротив, получаю от этого живейшее удовольствие. Во-первых, я успел довольно многому научиться, и это само по себе доставляло мне огромное наслаждение. По два часа в день я занимаюсь с репетитором. Теперь я владею французским столь же свободно, как и английским. С латынью у меня тоже сложились вполне неплохие отношения. На немецком я болтаю несколько хуже. Но и на нём я могу объясниться на улице и даже — в случае надобности — кого-нибудь обругать. Я не отличаюсь особенным изяществом в фехтовании, однако саблей и рапирой владею неплохо, да и стреляю достаточно метко. Верхом, наверно, я могу ездить на любом животном, если только у него есть спина, но до сих пор предпочитаю мягкий диван кареты. И во-вторых, наконец, смею заметить, у меня есть цели, к которым я стремлюсь. Только здесь и сейчас я имею возможность заключить контракты на поставки, найти дополнительных специалистов и не напрягаться до самого лета, когда будет важен лишь конечный результат. Но помимо целей, остались и обязательства, которые, безусловно, стоило исполнять. Да и откладывать на потом, уже не было времени. С письмом от Полины пришло ещё одно, которое мы с нетерпением ждали.

— У меня новость! Этим вечером, я надеюсь, нас посетят долгожданные гости.

— Вам удалось?! — с надеждой в голосе произнесла Полина.

— Не думаю, что найдутся обстоятельства, способные отменить визит. В то время, когда все борются со скукой, достаточно сделать только намёк на возможность избавления от этого недуга.

Я достал из кармана пережатый медной скрепкой небольшой блокнот, и неспешно провёл пальцем по краю листов.

— Наблюдать за этим перелистыванием картинок действительно занятно, — не отрывая взгляда, произнесла Полина.

— Сейчас, чтобы стать свидетелем работы кинеографа в действии, можно не только из Москвы в Петербург приехать, но и из куда более отдалённых мест. А я обещал не две дюжины рисунков Варнека предоставить, а полноценный минутный иллюзион. Вам тоже стоит посмотреть. Тем не менее, кое о чём я должен предупредить. Княгиня холодно отнеслась к моей просьбе, но дала согласие, выдвинув при этом несколько условий.

— Каких?

— Официально, София Сергеевна заинтересовалась вашими переводами, так как сама испытывает некоторый интерес в этой области и вести беседу она хотела бы на эту тему. Ну а второе условие, не напоминать ей о событиях прошлых лет.

— Это жестоко! — обронила Полина.

— Может быть, — согласился я и тут же возразил: — мы не знаем всех обстоятельств. Да что там, мы ровным счётом ничего не знаем. Возможно, кто-то дал обещание, и требовать нарушить данное слово сродни предательству. А возможно, обещание дано под угрозой. Одно успокаивает: всё решиться сегодня и на всё про всё будет одна минута.

— Мой друг, София Сергеевна согласилась и от Вас более ничего не зависит. Если правда не откроется, у нас остаётся Эдмон Шарль Жане. Сейчас конец августа и наш верный капитан доставит меня в Новый свет. Со слов Жан-Жака, шторма идут на убыль с середины сентября и путешествию ничего не угрожает.

— Я слышал, что на полученную премию он подлатал своё судно и даже ведёт какие-то дела в Риге. Будет ли он свободен?

Полина демонстративно улыбнулась.

— Жан-Жак лет двадцать каботирует кальвадос графа и сделает всё, о чём я его попрошу.

— Будем надеяться...

— Да, — Полина сжала губы, — будем надеяться.

Поскольку София Сергеевна обедала рано, то время приёма было определено соответственно ближе к ужину, не ломая установленный распорядок княгини. Вместе с арендой дома мы согласились на штат слуг, где повар воистину творил чудеса. Осётр у него казался запечён на небесной кухне, а бульоны и соусы разлиты и того выше. Подавалось всё это с величайшей помпезностью, причём всегда при ярких свечах и с непременным изобилием цветов. Княгиня присутствовала со своей компаньонкой, которая ужинала с нами за одним столом. Хранила молчание, но всё время учтиво, почти благоговейно улыбалась, когда Полина рассказывала что-нибудь интересное.

— Ещё я вспоминаю, как граф сорвал со стен своей комнаты три классические гравюры, на которых были изображены дерзкие фавны и покорённые нимфы. Он решил очистить стены и приказал обтянуть светлым шёлком, так как ходили слухи о непорочности его новой возлюбленной. Любовь всегда расточительна, особенно такая идеальная любовь. Но не прошло и месяца, как гравюры вновь оказались на своих местах, а с ними появилась и новая возлюбленная. Уж слишком требовательная к роскоши оказалась прежняя. Увы, граф ненавидит расточительность. И эта жизнь, раздираемая подобными страстями, длилась четырнадцать долгих лет, пока совсем не осталось претенденток.

После иллюзиона, кофе и музицирования, пока компаньонка княгини крутила ручку филиоскопа, Полина заинтересовала Софию Сергеевну какой-то книжкой и на минуту осталась с ней без посторонних глаз. Отделить чистоту помыслов от обыденности, очистить вечно беспокойный, становящийся изменчиво-своевольный плод фантазии от налипшей грязи бытового мусора желаний. Сбросить как надоевшие оковы, суетного, переходящего и начинающего черстветь бытия. И тут же вычленить необъяснимо прекрасное, вневременное и оттого желанное чувство недоданной любви. Вот, истинная цель любого человека, желающего отыскать родителей. И каково было Полине, когда княгиня просто промолчала на прямо заданный вопрос после прочтения письма Эдмона Шарля Жане. Ни да, ни нет, ни даже намёка. Каменное лицо Софии Сергеевны, обточенное в её бытность фрейлины сотнями интриг, источало полное равнодушие. Да, в моём распоряжении остался бокал, из которого она пила, салфетка, приборы, остались даже волосы, но толку от них в девятнадцатом веке. До первого теста генетической дактилоскопии сто семьдесят три года. И возможно, Полина, как и Анна Андерсон не имеет к Романовым никакого отношения.

— Ма-ма, — по слогам произнёс я, когда двери за гостями закрылись. — Знаете, сколько всего скрыто в этом простом слове? Довольно любопытно, но приходиться признать, что без каких-либо взаимодействий, сношений и прочих коммуникаций, многие языки мира схожи в произношении этого слова. Словно и не было никакого вавилонского столпотворения. Эти звуки 'ма-ма', проще всего произнести младенцу. И это слово не придумано нами, взрослыми, оно исходит от новорождённого как некая магия, как призрачный свет, исходящий откуда-то из глубины самой души. Не побоюсь сказать: божественное сочетание звуков, объединившее в себе всё. И если первое было Бог, то второе — мама. Поэтому, Полина, не вините ни в чём Софию Сергеевну.