Двуявь

С привокзальной площади, приглушённо гудя, взлетали маршрутки. Чем-то они неуловимо напоминали "пазики" шестидесятых или семидесятых годов — как если бы тот старый автобус сплющился, раздулся по бокам, округлился и выдвинул кабину вперёд. Собственно, из-за этих кабин, торчащих, как голова из панциря, аэрокары — что грузовые, что пассажирские — и удостоились сравнения с черепашками.

Серёга, Андрей и Юра обошли площадь по периметру. Миновали шашлычную, где мангал дымился прямо на улице, вызывая слюнотечение у всех прохожих; оставили позади зардевшийся цветочный киоск, потом лоток с газетами и журналами ("Правда", вопреки расхожему анекдоту, была). С плаката в торце ближайшего дома недобро щурился Ленин в кепке, проверяя, как город готовится к великому юбилею, до которого осталась неделя.

Капсула в ухе ожила снова, принимая звонок.

— Алло.

— Юрий Дмитриевич? — спросил женский голос с обвинительной интонацией. — Вас беспокоят из ректората.

— Слушаю вас, — он слегка напрягся.

— Ждём вас к половине девятого.

— Простите, а что случилось?

— Вам всё объяснят на месте. Не опаздывайте, пожалуйста. Ваш преподаватель предупреждён, поднимайтесь сразу к нам.

— Понял.

Юра, отключив связь, подумал, что утро начинается бодро. Динамично, как принято сейчас говорить. Сначала глюки, потом привет от начальства — не каждый может похвастаться.

— Чего там? — спросил Андрей. — С кем ты так официально?

— К декану вызывают. То есть, тьфу, не к декану даже, а сразу к ректору.

— Серьёзно? И по какому поводу?

— Без понятия. Мне не докладывали.

— А вам, товарищ Самохин, и не должны ничего докладывать. Ваша комсомольская совесть должна вам подсказать сей же час, чем вы провинились перед партией и народом. Да, подсказать, чтобы открыть дорогу к раскаянию. И помочь вам наложить на себя добровольную... э-э-э...

— ...епитимью, — подсказал Серёга с готовностью.

— Вот именно, эту самую. Благодарю, коллега.

— Юмористы, блин. "Крокодил" от зависти обрыдается.

Приятели свернули на улицу, ведущую к универу, и Юре почудилось, что он попал на праздничную открытку. Или в фотоальбом, призванный продемонстрировать миру, как ярко живётся в Стране Советов.

Синело небо, на фасадах алели флаги, вдоль дороги застыли жёлтые тополя, а между ними текла людская река, и блестели на солнце разноцветные куртки — оранжевые, пурпурные, белые, янтарные, фиолетовые, зелёные. Оттенка старинной меди, морской волны и влюблённой жабы. Октябрь, сытый и по-южному щедрый, в свой предпоследний день расплёскивал краски, чтобы уйти в историю налегке.

— Ладно, Юрец, — сказал Серёга, когда они поднялись на крыльцо, — расскажешь потом, чего от тебя хотели.

— Ага. Увидимся.

Лавируя между группами галдящих студентов, Юра пересёк вестибюль по диагонали. Краем уха выхватывал обрывки разговоров и сплетен:

— ...да он вообще опух, за три прогула к зачёту не допускает...

— ...классно, скажи? Хоть бы на демонстрации такая погода...

— ...акустика там — отстой...

— ...перигелий — два на десять в восьмой степени...

— ...планшет разбил, прикинь? Жалко, сил нет...

— ...тридцать второй съезд — это двенадцатый год, не путай...

— ...сядет на первый ряд, сиськи вывалит и смотрит на него, как овечка...

— ...нет, если через Луну — всё равно дешевле...

— ...инфракрасный спектрометр, как на "Спитцере"...

На четвёртом этаже административного корпуса было пыльно, благостно и пустынно. Юра остановился перед дубовой дверью, чувствуя холодок в груди; глянул на часы — ровно восемь-тридцать. И в ту же секунду грянул звонок на первую пару.

— Можно?

Пожилая секретарша со взглядом питбультерьера оторвалась от монитора:

— Вы Самохин?

— Да.

— Проходите.

Бархатные шторы в приёмной были задёрнуты, отсекая заоконное многоцветье. Напротив секретарского стола висела картина — Лермонтов в бурке на фоне ещё не изувеченной Змей-горы. В углу торчал макет жилого венерианского модуля, похожий на скороварку. Других деталей Юра разглядеть не успел, поскольку уже упёрся в дверь кабинета. Коротко стукнул и переступил порог.

В кабинете пахло табачным дымом. Два стола были составлены буквой "т". Ректор кивнул Юре, приглашая садиться, и раздавил в пепельнице окурок. Глава университета напоминал стареющего бухгалтера — неброский серый костюм, редкие волосы, очки в роговой оправе. Вполоборота к нему сидел ещё один товарищ в костюме — плотный, скуластый, темноволосый.

— Вы, очевидно, гадаете, Юрий Дмитриевич, зачем мы вас пригласили.

Юра счёл вопрос риторическим и молча кивнул.

— Я объясню, — пообещал ректор. — Только сначала дождёмся...

В дверь постучали.

— А, уже дождались. Прошу.

Юра с трудом удержался, чтобы не протереть глаза, потому что в кабинет шагнула та самая незнакомка из электрички — остановилась у входа, обвела глазами собравшихся и робко сказала:

— Здравствуйте.

— Доброе утро, садитесь, пожалуйста. Приступим.

Девчонка заняла стул по соседству с Юрой; пальтишко она сняла и аккуратно пристроила на коленях. Ректор покосился на неё, потом на сигаретную пачку, но так и не закурил. Вздохнул и сказал:

— Итак, товарищ Меньшова и товарищ Самохин. Вы у нас первокурсники. Учитесь, соответственно, на филфаке и на историческом. Исправно посещаете лекции. Вступительные экзамены летом сдали уверенно. Не то чтобы с блеском, но приёмную комиссию убедили. Напомните, Юрий, на какую тему у вас было сочинение?

— Мотив страданий в творчестве Некрасова, — нехотя сказал Юра.

— А, ну как же, как же. "Ямою грудь, что на заступ старательно изо дня в день налегала весь век..." И прочее в том же духе. А у вас, если не ошибаюсь, по Островскому? Который Александр Николаевич?

— Да, — потупилась товарищ Меньшова. — Патриархальный мир в его пьесах.

— И оба вы представили грамотные, чугунно-безупречные тексты о язвах и пороках страны, стенающей под гнетом самодержавия. К которым (к текстам, я имею в виду, а не к язвам) не придерёшься, даже если очень захочешь. Зато осенью, когда началась рутина, и можно было слегка расслабиться, в ваших ответах начали появляться несколько иные мотивы. Вы, Самохин, написали мини-эссе о переломной точке в послевоенном развитии...

— Преподаватель нам дал задание — сказал, хочет выяснить спектр интересов аудитории. Просил, чтобы сами выбрали тему и не сдерживали фантазию.

— Однако ваши сокурсники, в большинстве своём, фантазию всё-таки придержали. Вы же выдали довольно... гм... своеобразный опус.

— Чисто умозрительная конструкция, — угрюмо заметил Юра, кляня себя за то сентябрьское ребячество. — Я знаю, история не имеет сослагательного наклонения, всё решают законы общественного развития. Но некий элемент неопределённости всё равно остаётся...

— Поясните вашу мысль, если можно, — вмешался в разговор скуластый брюнет, до этой минуты сидевший молча.

— Ах да, — сказал ректор, — я не представил, прошу прощения. Это товарищ Фархутдинов. Из Комитета.

Судя по интонации, имелся в виду отнюдь не комитет кинематографии. И даже не комитет комсомола. "Приплыли", — обречённо подумал Юра. Видимо, эта мысль отразилась у него на лице, потому что товарищ Фархутдинов сказал:

— Ну-ну, профессор, не стоит пугать ребят. Вам же, Юрий, дам пояснение относительно целей и подоплёки нашего разговора. На календаре, как вы могли убедиться, давно не тридцать седьмой год. И вообще не двадцатый век. Если преподаватель на лекции просит вас проявить фантазию, то это — не коварная провокация для выявления троцкистов и диссидентов, а учебный процесс. Впрочем, вы и сами наверняка это понимаете — иначе просто отписались бы, как в сочинении по Некрасову. Вот и мой нынешний интерес достаточно специфичен, но никак не являет собой попытку уличить вас в крамоле. Я доходчиво выражаюсь?

— Вполне, — согласился Юра, чтобы не выглядеть идиотом, хотя сентенции комитетчика запутали его окончательно.

— Замечательно. Тогда вернусь к своему вопросу — насчёт элемента неопределённости, влияющего на историческое развитие.

— Ну, я там писал о появлении "антиграва"...

Ректор, который раньше заведовал кафедрой на мехмате, при этих словах поморщился. Юра почувствовал, что краснеет, и поспешил добавить:

— Я, естественно, рассматривал не технический аспект, не научный. То есть научный, в каком-то смысле, но в несколько ином измерении...

— Не волнуйтесь, Самохин, — обронил ректор. — Формулируйте проще.

— В общем, "антиграв" не только перевернул экономику, но встряхнул социум. Дал людям новую цель, заставил поверить, что масштабное освоение космоса — это не абстракция, не утопия, а ближайшая перспектива. Само изобретение при этом состоялось почти случайно. Я общался с теми, кто в этом разбирается — с дедом хотя бы, он учёный и космолётчик. Читал разные мемуары. И везде так или иначе мелькает мысль, что технология была не просто прорывом — она, по оценкам, опередила науку на сотню лет, а то и на две...

— Продолжайте, — подбодрил комитетчик.

— Вот я и задумался на тему того, как всё повернулось бы, не будь у нас "антиграва". Пофантазировал, как меня и просили, без претензий на серьёзный анализ.

— И какой вы сделали вывод?

— Без "антиграва" стране пришлось бы труднее. Могли бы возникнуть... ну... определённые дисбалансы в сфере материального производства и во внешней политике...

— Ага, — сказал Фархутдинов. — Позвольте, я переведу на русский язык то, что вы пытаетесь столь обтекаемо сформулировать. Не будь того технического прорыва, СССР столкнулся бы с жесточайшим кризисом — и не факт, что сумел бы выстоять. Люди перестали бы верить в свою страну, несмотря на всесильное учение Маркса. Иначе говоря, Советский Союз спасла фантастическая случайность. Или, если угодно, чудо.

Юра пожал плечами — это, мол, ты сказал, а не я. Комитетчик удовлетворённо кивнул и повернулся к девушке:

— Вы, товарищ Меньшова, получив сходное задание от преподавателя, подошли к вопросу с другого бока...

— У меня и близко такого не было! — сказала она испуганно. — Я ничего не понимаю про "антиграв"! И про экономику тоже! У меня там — сказочные мотивы в творчестве советских писателей...

— Верно, верно, — Фархутдинов обаятельно улыбнулся. — Это я и имел в виду. Но вот любопытный момент — ваш преподаватель отметил, что мотивы, которые вы рассматриваете, правильнее будет назвать не сказочными, а эскапистскими.

— Ну... — девчонка растерялась. — Так можно что угодно за уши притянуть! Конечно, если Маргарита на щётке удирает из Москвы в лес, то это, с технической точки зрения, escape в натуральном виде. И с психологической тоже. Но я ведь не на идеологию упирала! Я просто...

— Вы просто любите сказки.

— Да, люблю! — пискнула она с вызовом. — Что здесь плохого?

— Ничего, ровным счётом. Наоборот, это очень мило — особенно в нашу эпоху искреннего, ненадуманного материализма. Скажу вам больше. Люди, чей взгляд на мир представляется большинству нестандартным, а то и странным, весьма нас интересуют — особенно если они молоды и способны к развитию. Мы ищем их повсеместно, в школах и вузах. Это системный подход, продуманная стратегия.

Юра поёрзал на стуле. Ректор спросил:

— Вы что-то хотели сказать, Самохин?

— Нет. То есть да, хотел. Ладно, нам задают эссе, чтобы выяснить, кто способен на нестандартный взгляд. Пусть так. Но мне, простите, не верится, что только мы двое написали что-нибудь интересное. И уж тем более я не верю, что мои мысли об "антиграве" прозвучали как откровение. И что раньше никто до этого не додумался.

— Рад, что у вас не мании величия, Юрий, — заметил Фархутдинов серьёзно. — Вы правы, ваши мысли не уникальны. В прессе эту тему, правда, не принято поднимать, но в определённых кругах она обсуждается весьма интенсивно.

— Да? Я не знал, спасибо. Но если всё это давно не ново, зачем нас вызвали?

— Скажем так, упомянутые эссе — лишь сопутствующая причина. Или, точнее, повод, чтобы познакомиться с вами лично. Если моя интуиция меня не подводит, то вам двоим ещё многое предстоит.

— Например? — Юра переглянулся с девчонкой.

Комитетчик долго молчал, как будто не был уверен, стоит ли продолжать. Потом наконец спросил:

— Скажите, в последнее время с вами не случалось ничего необычного?

У Юры предательски зачесалась ладонь, где притаилась "чёрная метка", но он, естественно, не стал вдаваться в подробности. Сказал осторожно:

— Да вроде нет. Учёба, тренировки. Всё по накатанной.

— Ну и прекрасно, — кивнул товарищ из Комитета. — Но если будет чем поделиться, звоните в любое время. Ловите номер.

Юра с соседкой прикоснулись к браслетам, разрешая приём. Раздался чуть слышный синхронный писк.

— Впрочем, — продолжил Фархутдинов, — я и сам позвоню на днях, тогда и поговорим предметно. Обсудим возможные перспективы — уже, так сказать, в узком кругу, не отвлекая товарища ректора от работы.

— Угу, — промямлил Юра, не испытав прилива энтузиазма. — Но всё-таки хотелось бы знать, чего от нас ожидают.

— От вас, товарищ Самохин, ожидают искреннего желания потрудиться на благо своей страны. Такая постановка вопроса не вызовет у вас внутреннего протеста?

— Н-нет. Не вызовет.

— Вот и я на это рассчитываю. Подробности, как я уже сказал, при следующей встрече. А сейчас вы наверняка хотите пообщаться между собой, обменяться первыми впечатлениями...

— А что, нельзя разве? — специалистка по эскапизму удивлённо моргнула.

— Почему же нельзя? Напротив! Общайтесь, сколько душе угодно, обсуждайте, стройте догадки. Я даже, с вашего позволения, подброшу одну идейку. Однажды Союз получил неожиданный шанс, как в сказке, совершил чудесный рывок. Но с тех пор прошло много лет. Стране нужны новые чудеса.

Он подмигнул и придвинул к себе планшет, давая понять, что разговор окончен; ректор потянулся за сигаретой. Студенты встали и попрощались. Уже у двери Юра оглянулся и успел рассмотреть, как на экране планшета загорается символ — багрово-красная окружность и крест.

* * *

Выбравшись в коридор, они уставились друг на друга. Солнце врывалось в окна, косые лучи сползали по стенке вниз.

— Ладно, товарищ Меньшова, — сказал Юра. — Давай знакомиться. Как тебя зовут хоть? А то эти каждый раз по фамилии.

— Тоня.

— Таня?

— Через "о". Антонина, в смысле.

— А, извини. Я Юра.

— Я слышала, — она улыбнулась.

— Ты что-нибудь поняла вообще? К чему вот это вот всё?

— Ты меня спрашиваешь? Издеваешься? Мне позвонили, сказали, чтобы явилась. Я перепугалась жутко. По лестнице поднимаюсь, а сама гадаю — из-за чего? Что я такого сделала? За эти два месяца ещё ни одной пары не пропустила...

— Вот прям совсем ни одной? Так ты у нас, Меньшова, отличница?

— Почти что, — она смутилась. — Но я не круглая!

— Не круглая, это да, — согласился Юра. — На колобок не тянешь.

— Это комплимент был? Очень тонко завуалированный?

— Как сумел. Мы люди простые, филфаков не кончали.