Двуявь

ГЛАВА 1. КЛЕЙМО

Выйдя утром на лоджию, студент-историк Юра Самохин ещё не знал, что через пятнадцать минут получит чёрную метку, поэтому настроение у него было прекрасное. Он вдохнул холодный воздух, запрокинул голову и подумал, что синоптики не обманули с прогнозом. Погода стояла ясная и сухая — антициклон сторожил округу как пёс, отгоняя тучи.

Жизнь текла своим чередом — краснели клёны в лучах осеннего солнца, соседка-пенсионерка вывела на прогулку рыжего сенбернара, а в небо карабкался орбитальный челнок, стартовавший с космодрома в Плакучей Балке.

Окинув хозяйским взглядом всё это благолепие, студент вернулся на кухню и открыл холодильник. Возиться с приготовлением завтрака было лень, и Юра ограничился тем, что положил на хлеб ломоть ветчины толщиной в мизинец. Ветчина, впрочем, была вкуснейшая, с колхозного рынка.

Продолжая жевать, он включил настенный телеэкран и некоторое время следил, как две фигуры в скафандрах ковыряют азотный лёд на Тритоне. Потом кадр сменился, и дикторша сообщила: "Если смотреть из космоса, южная полярная шапка радует глаз сочетанием необычных оттенков — лимонного, розового и белого". Тут она, пожалуй, несколько приукрасила — объект на снимке больше напоминал заплесневелую ржаную краюху.

Самохин достал фаянсовую кружку со стилизованным спутником ПС-1 на боку (шестьдесят лет со дня запуска исполнилось в этом месяце, и сувениры были теперь повсюду, разве что не росли на деревьях). Насыпал ложку растворимого кофе, бросил пять кусков рафинада, залил кипятком и снова взялся за телепульт.

На соседнем канале вещала региональная студия — вдохновенно подводились итоги сбора винограда в Прикумье. Товарищ в кадре заверил, что урожай столовых сортов в этом году высок, а лозы устойчивы к филлоксере. Юра заподозрил подвох, но отвернуться вовремя не успел — филлоксеру, которая оказалась насекомым-вредителем, предъявили обществу крупным планом, со всеми её усиками и ножками.

Юра подумал, что журналисты на советском ТВ обладают особым даром. Любой, даже самый выигрышный сюжет (взять хотя бы тот же Тритон) в их исполнении превращается в феерическую нудятину. Хотя, может, в этом есть некий глубинный смысл: зритель неизбежно приходит к выводу, что сидеть часами перед экраном — занятие абсолютно бесперспективное. Гораздо полезнее во всех смыслах — выйти на воздух и посмотреть, что тебя окружает в реальном мире.

Выключив телевизор, Юра прихватил кружку с кофе и снова шагнул на лоджию.

Дом приткнулся на самом краю посёлка. За вереницей клёнов виднелось поле, распаханное под яровые. Левее, за железной дорогой, выпирала из земли Змей-гора — до неё было несколько километров, и с этого расстояния она казалась бледно-лиловой. Восточный склон был зверски обглодан — раньше там добывали камень. Жалостливое солнце оглаживало гору лучами.

Самохин хотел отхлебнуть из кружки, но не успел.

Краски вокруг набухли и потемнели, как в стильном видеоклипе, тени стали рельефными и густыми, звуки исчезли — остался лишь тонкий противный писк, похожий на комариный. Голова закружилась, сбилось дыхание.

Перепугавшись, Юра поставил кружку на табуретку. Вцепился в перила.

Писк становился громче.

Левую руку дёрнуло, как от удара током.

И накатила боль — ошпарила, вгрызлась, продрала до костей, ввинтилась в ладонь раскалённым штопором. Будто руку сунули в чан с кипящей смолой или в жаровню с тлеющими угольями.

Шипя ругательства, он отчаянно потряс кистью — жгло нестерпимо. На ладони проступал знак, похожий на выжженное клеймо: окружность диаметром с юбилейный железный рубль, перечёркнутая крест-накрест. Багровый ожог дымился, воняя горелым мясом. От этой вони сознание окончательно помутилось, и Юра с облегчением покинул реальность, данную ему в ощущениях.

Придя в себя, он обнаружил, что стоит на коленях. Боль из руки ушла, оставив только слабое зудящее эхо, клеймо тоже почти исчезло — разве что, если очень тщательно присмотреться, можно было различить несколько тончайших рубцов, которые складывались в рисунок.

Да, окружность и крест, почти как череп со скрещёнными костями. Правда, в отличие от пиратского флага, кости — не снизу, под черепушкой, а прямо поперёк морды, но всё равно чем-то похоже на "весёлого Роджера".

Вспомнилось: "Осмелев, пират поспешно подошёл к Сильверу и, сунув ему что-то в руку, чуть ли не бегом вернулся к своим". В школе зачитывался когда-то. И цитата подходящая, в тему — Юре вот тоже что-то "сунули в руку". Если это чёрная метка, то осталось перетереть с одноногим коком и найти закопанные дублоны...

Поймав себя на этой мысли, он осознал абсурд ситуации. В самом деле, что может быть нелепее? Пережив пугающий и непонятный припадок, он сидит на полу и мысленно ворошит обрывки из внеклассного чтения.

Юра поднялся на ноги, и это движение выдернуло его из кошмара, вернув в простой и понятный мир. Бредовые картинки с каждой секундой теряли чёткость и растворялись в памяти, как рафинад в воде. Теперь он даже не поручился бы, что всё произошло наяву, а не во сне, ещё до звонка будильника.

Браслет-коммуникатор на запястье показывал, что Юра пробыл на лоджии от силы пару минут. Даже кофе ещё не совсем остыл. Допив его, знаток пиратских реалий снял с вешалки кожаную короткую куртку — пора было выходить, чтобы успеть в университет на первую пару.

— Здравствуйте, Раиса Петровна.

— Здравствуй, Юра, — соседка-собачница, с которой он столкнулся на лестнице, приветливо улыбнулась. — Опять на занятия?

— Ага, понедельник же.

— Как там дома? Нормально? Дед возвращаться не собирается?

— Не, он разве что ближе к лету. Пояс Койпера — туда дорога месяц в один конец, плюс ещё там полгода работы. А они в сентябре только стартовали. Помните?

— Помню, помню, не совсем ещё старая. Так, спросила на всякий случай. Думала, может, какие новости от него.

— Всё нормально. Привет вам передавал, — соврал Юра. Вернее, не то чтобы совсем уж соврал — просто истолковал последнюю депешу от деда несколько расширительно. Тот, завершая сеанс, сказал: "Пока, привет всем". А в данную категорию, по законам формальной логики, входила и Раиса Петровна.

— Спасибо! И ты ему тоже передавай!

— Обязательно! До свидания!

Выскочив из подъезда, он снова посмотрел на часы. Времени ещё было достаточно — при условии, конечно, что по дороге не встретится очередная соседка. Опасливо озираясь, Юра свернул налево и зашагал к железнодорожной станции. Багряные листья ложились под ноги, как лоскуты знамён. Осень капитулировала без боя.

Посёлок был новый и довольно уютный. Дома, в большинстве своём, трёхэтажные, каждый на десяток квартир — типовая, но не уродливая застройка. Огромные окна, лоджии, тарелки антенн на крышах.

Станция, правда, выглядела заметно скромнее. Два длинных асфальтированных перрона с чугунными свечками фонарей, а рядом — приземистая постройка столетней давности с покатой крышей и желтушными стенами. Оставалось только гадать, по каким критериям её умудрились причислить к архитектурным памятникам и уберечь от сноса.

На перроне было немноголюдно. Те, кто ехал на работу или учёбу, предпочитали воздушный транспорт, благо маршрутки-аэрокары курсировали бесперебойно — одна, похожая на серебристую черепаху, как раз уносилась в сторону Медноярска.

Физический принцип, позволяющий железякам летать без крыльев, имел официальное, строго выверенное название, которое занимало три строчки. Дубы-гуманитарии вроде Юры понимали в этой формулировке только предлоги, поэтому называли конструкцию "антигравом", вызывая зубовный скрежет у технарей.

Полёт от посёлка до города занимал две минуты. Буквально — взлетел и сел. Но именно эта скорость и раздражала Юру — ему хотелось растянуть путешествие хотя бы на четверть часа, поэтому каждое утро в будни он приходил к железной дороге. Рельсовые пути до сих пор использовались, в отличие от автомобильных. Когда дешёвый "антиграв" пошёл в серию, бензиновый транспорт продержался ещё лет десять, но потом благополучно издох.

Тихонько тренькнул сигнал входящего вызова. Браслет мягко засветился, Самохин ткнул в него пальцем.

— Алло, Юрец?

Капсула, вживлённая в ухо, давала роскошный звук — голос рождался, казалось, непосредственно в голове.

— Здорово, Серёга.

— Ты на станции?

— Да. А вы — как обычно? В третьем вагоне?

— Не, в последнем сегодня. Поэтому и звоню. Лень было переходить.

— Понятно.

Самохин побрёл назад по перрону, лениво глядя по сторонам. Посёлок с платформы почти не просматривался — мешали заросли дикого кизила и тёрна в осеннем золотом камуфляже. Да и вообще, у Юры на этой станции всегда возникало чувство, что двадцать первый век остался за поворотом.

Перроны, поля, гора с израненным боком и огородами у подножья — всё здесь было, как двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад. Даже запах опавших листьев, сжигаемых на кострах, как будто пришёл из прошлого, чтобы сладко пощекотать ноздри и вызвать в груди непонятное щемящее чувство, мираж воспоминаний о чём-то, чего Юре видеть не довелось.

Но ностальгический флёр развеялся, едва показалась пригородная электричка — лёгкая, почти бесшумная, с фиолетовыми бортами и округло-скошенной мордой. Лоснясь от гордости, она ловко вписалась в жёлоб между двумя платформами. Самохин, войдя в вагон, отыскал там Серёгу — своего однокурсника — и Андрея с химфака. Плюхнулся с ними рядом, спросил:

— А Светку где потеряли? И эту, рыжую?

— Нету их. Опоздали.

— Обе?

— Комсомольская солидарность.

— Вопрос исчерпан. Что смотрим? — он кивнул на планшет, где на стоп-кадре застыла чья-то перекошенная небритая ряха.

— Что, что... — буркнул Сергей. — Всё то же. Видал в субботу это позорище?

— Отборочный, в смысле?

— Ну. У нас это национальная традиция, что ли? С двух метров — выше ворот? Да я бы, блин, с закрытыми глазами попал!

Он попал бы, Юра не сомневался. Серёга был, что называется, форвард таранного типа — здоровенный бугай, но при этом прыгучий, резкий, с хорошей координацией. В сборную факультета его записали, кажется, ещё до того, как он сдал вступительные экзамены.

— Ну, что ж теперь. Немцам продуть не стыдно. Зря они, что ли, чемпионы Европы?

— Это ФРГ — чемпионы. А нас гэдээровские порвали, как тузик грелку.

— Пофиг, — хладнокровно заметил Юра. — И вообще, я больше по баскетболу.

Серёга махнул на него рукой и принялся прокручивать фрагменты позорища, втолковывая Андрею что-то про офсайды и угловые. Юра не слушал — смотрел в окно. Поля наконец закончились, проплыл переезд с заброшенной автострадой — потрескавшийся асфальт, могучий бурьян.

Поезд пересекал промзону — за окном поднимались курганы щебня, пирамиды железных труб и зиккураты бетонных блоков. Мелькали бульдозеры, бетономешалки, цистерны в мазутных пятнах, металлические ангары и кирпичные корпуса с безнадёжно закопчёнными стёклами. Исполинский козловый кран нависал над крышами, как скелет динозавра.

В вагоне тем временем стало весело — кто-то на полную громкость врубил с планшета последний хит хулиганской группы "Море Спокойствия". Песня была посвящена любовным терзаньям юной лаборантки в НИИ. Солистка выводила красивым, но издевательским голосом:

То сплетни, то пересуды.

То смех, то ревёшь, как дура.

Убавь уже амплитуду!

Проверь осциллограф, Нюра!

С таким репертуаром, само собой, вряд ли можно было попасть в Большой Кремлёвский дворец или хотя бы в задрипанный районный ДК, но стихийному распространению записей никто не препятствовал. Времена, когда за подобное выгоняли из комсомола, давно минули — у него, комсомола, сейчас хватало других забот.

Страсть била током всё лето:

надежды, сомненья, страхи.

Зашкалил твой амперметр,

вырубай его, Нюра, на...

Последнее слово заглушил эпический гитарный аккорд. В вагоне заржали — не то над несчастной Нюрой, не то над автором текста.

И вот именно в эту минуту студент Самохин заметил девушку, сидящую метрах в десяти от него. Она тоже слушала песню и улыбалась, но как-то иначе, чем остальные. Нет, не брезгливо или презрительно — скорее, несколько отрешённо. Песенка её слегка позабавила, но и только. Едва утихли гитары, девушка снова вернулась к чтению, причём в руках у неё был не планшет, а настоящая книга, хотя обложку Юра не разглядел.

Яркой внешностью незнакомка не обладала — обычное лицо славянского типа, серые глаза, прямые светло-русые волосы. Фигура, скорее, хрупкая, чем спортивная. Одета неброско. Узкая юбка ниже колен, высокие сапоги, короткое приталенное пальто — эдакий стильный консерватизм, шаг в сторону от нынешней студенческой моды с её подчёркнутой пестротой.

Одним словом, девушка была хороша.

Почувствовав, что кто-то на неё смотрит, она подняла глаза. Их взгляды встретились, и мир вокруг изменился.

Это было похоже на тот припадок, что Юра пережил на балконе. Краски вокруг потемнели, тени набрякли, в ушах зазвучал комариный писк. Руку обожгло болью. Он поднёс к глазам ладонь и увидел, как на ней снова проступает клеймо — окружность и крест. Или череп со скрещёнными костями.

* * *

— Юрец! Заснул, что ли?

Сергей пихнул его в плечо. Юра встряхнулся и огляделся — пассажиры тянулись к выходу, вагон уже почти опустел. Девица с книжкой тоже пропала из виду; оставалось только надеяться, что она вышла вместе со всеми, а не растворилась в воздухе.

Теперь Самохин испугался по-настоящему. Если случай на лоджии ещё можно было списать на некую аберрацию восприятия, отголосок ночного сна, то второй раз подряд за утро — это уже тенденция. И тут возможны только два объяснения. Либо комсомолец Самохин, грызущий гранит науки в цитадели истмата, выпал в астрал и встал на путь мистических откровений, либо, что несколько более вероятно, у него психическое расстройство с галлюцинациями.

И что теперь — идти по врачам? Выслушивать умные, щадяще-аккуратные рассуждения о подростковой травме, повлиявшей на психику? Вставать на учёт (или как это у них там правильно называется)? Отводить глаза при разговорах с дедом, который, естественно, будет сразу оповещён и вернётся с Транснептуна на Землю? Вот как-то совсем не хочется...

Солнечный луч коснулся лица, и сразу стало немного легче. Будто оно, солнце, шепнуло Юре — погоди, не спеши, не дёргайся. Да, два случая — это уже тревожный сигнал, но ещё не закономерность. Возможно, существует некое рациональное объяснение, которое позволит не впадать в мракобесие, избежав при этом цепких объятий самой передовой в мире медицины...

Здание вокзала в Медноярске представляло собой параллелепипед из тонированного стекла цвета спелой сливы. Народ, сошедший со студенческой электрички, огибал его пёстрой змейкой. В стекле отражалось чистое небо с единственным куцым облаком, жмущимся к горизонту.

Дикторша забубённо вещала: "Скорый поезд номер двадцать один, Ленинград — Кисловодск, прибывает на второй путь ко второй платформе, время стоянки — пятьдесят пять минут..." Состав подползал величественно, как сытый питон. Юра мельком прочёл на борту название: "Белые Ночи". Ещё один реликт из прежней эпохи — не столько средство передвижения, сколько аттракцион для отпускников, которым не жалко времени, чтобы, устроившись у панорамных окон, пересечь страну с севера на юг, от Балтики до кавказских предгорий.

С привокзальной площади, приглушённо гудя, взлетали маршрутки. Чем-то они неуловимо напоминали "пазики" шестидесятых или семидесятых годов — как если бы тот старый автобус сплющился, раздулся по бокам, округлился и выдвинул кабину вперёд. Собственно, из-за этих кабин, торчащих, как голова из панциря, аэрокары — что грузовые, что пассажирские — и удостоились сравнения с черепашками.

Серёга, Андрей и Юра обошли площадь по периметру. Миновали шашлычную, где мангал дымился прямо на улице, вызывая слюнотечение у всех прохожих; оставили позади зардевшийся цветочный киоск, потом лоток с газетами и журналами ("Правда", вопреки расхожему анекдоту, была). С плаката в торце ближайшего дома недобро щурился Ленин в кепке, проверяя, как город готовится к великому юбилею, до которого осталась неделя.

Капсула в ухе ожила снова, принимая звонок.

— Алло.

— Юрий Дмитриевич? — спросил женский голос с обвинительной интонацией. — Вас беспокоят из ректората.

— Слушаю вас, — он слегка напрягся.

— Ждём вас к половине девятого.

— Простите, а что случилось?

— Вам всё объяснят на месте. Не опаздывайте, пожалуйста. Ваш преподаватель предупреждён, поднимайтесь сразу к нам.

— Понял.

Юра, отключив связь, подумал, что утро начинается бодро. Динамично, как принято сейчас говорить. Сначала глюки, потом привет от начальства — не каждый может похвастаться.

— Чего там? — спросил Андрей. — С кем ты так официально?

— К декану вызывают. То есть, тьфу, не к декану даже, а сразу к ректору.

— Серьёзно? И по какому поводу?

— Без понятия. Мне не докладывали.

— А вам, товарищ Самохин, и не должны ничего докладывать. Ваша комсомольская совесть должна вам подсказать сей же час, чем вы провинились перед партией и народом. Да, подсказать, чтобы открыть дорогу к раскаянию. И помочь вам наложить на себя добровольную... э-э-э...

— ...епитимью, — подсказал Серёга с готовностью.

— Вот именно, эту самую. Благодарю, коллега.

— Юмористы, блин. "Крокодил" от зависти обрыдается.

Приятели свернули на улицу, ведущую к универу, и Юре почудилось, что он попал на праздничную открытку. Или в фотоальбом, призванный продемонстрировать миру, как ярко живётся в Стране Советов.

Синело небо, на фасадах алели флаги, вдоль дороги застыли жёлтые тополя, а между ними текла людская река, и блестели на солнце разноцветные куртки — оранжевые, пурпурные, белые, янтарные, фиолетовые, зелёные. Оттенка старинной меди, морской волны и влюблённой жабы. Октябрь, сытый и по-южному щедрый, в свой предпоследний день расплёскивал краски, чтобы уйти в историю налегке.

— Ладно, Юрец, — сказал Серёга, когда они поднялись на крыльцо, — расскажешь потом, чего от тебя хотели.

— Ага. Увидимся.

Лавируя между группами галдящих студентов, Юра пересёк вестибюль по диагонали. Краем уха выхватывал обрывки разговоров и сплетен:

— ...да он вообще опух, за три прогула к зачёту не допускает...

— ...классно, скажи? Хоть бы на демонстрации такая погода...

— ...акустика там — отстой...

— ...перигелий — два на десять в восьмой степени...

— ...планшет разбил, прикинь? Жалко, сил нет...

— ...тридцать второй съезд — это двенадцатый год, не путай...

— ...сядет на первый ряд, сиськи вывалит и смотрит на него, как овечка...

— ...нет, если через Луну — всё равно дешевле...

— ...инфракрасный спектрометр, как на "Спитцере"...

На четвёртом этаже административного корпуса было пыльно, благостно и пустынно. Юра остановился перед дубовой дверью, чувствуя холодок в груди; глянул на часы — ровно восемь-тридцать. И в ту же секунду грянул звонок на первую пару.

— Можно?

Пожилая секретарша со взглядом питбультерьера оторвалась от монитора:

— Вы Самохин?

— Да.

— Проходите.

Бархатные шторы в приёмной были задёрнуты, отсекая заоконное многоцветье. Напротив секретарского стола висела картина — Лермонтов в бурке на фоне ещё не изувеченной Змей-горы. В углу торчал макет жилого венерианского модуля, похожий на скороварку. Других деталей Юра разглядеть не успел, поскольку уже упёрся в дверь кабинета. Коротко стукнул и переступил порог.

В кабинете пахло табачным дымом. Два стола были составлены буквой "т". Ректор кивнул Юре, приглашая садиться, и раздавил в пепельнице окурок. Глава университета напоминал стареющего бухгалтера — неброский серый костюм, редкие волосы, очки в роговой оправе. Вполоборота к нему сидел ещё один товарищ в костюме — плотный, скуластый, темноволосый.

— Вы, очевидно, гадаете, Юрий Дмитриевич, зачем мы вас пригласили.

Юра счёл вопрос риторическим и молча кивнул.

— Я объясню, — пообещал ректор. — Только сначала дождёмся...

В дверь постучали.

— А, уже дождались. Прошу.

Юра с трудом удержался, чтобы не протереть глаза, потому что в кабинет шагнула та самая незнакомка из электрички — остановилась у входа, обвела глазами собравшихся и робко сказала:

— Здравствуйте.

— Доброе утро, садитесь, пожалуйста. Приступим.

Девчонка заняла стул по соседству с Юрой; пальтишко она сняла и аккуратно пристроила на коленях. Ректор покосился на неё, потом на сигаретную пачку, но так и не закурил. Вздохнул и сказал:

— Итак, товарищ Меньшова и товарищ Самохин. Вы у нас первокурсники. Учитесь, соответственно, на филфаке и на историческом. Исправно посещаете лекции. Вступительные экзамены летом сдали уверенно. Не то чтобы с блеском, но приёмную комиссию убедили. Напомните, Юрий, на какую тему у вас было сочинение?

— Мотив страданий в творчестве Некрасова, — нехотя сказал Юра.

— А, ну как же, как же. "Ямою грудь, что на заступ старательно изо дня в день налегала весь век..." И прочее в том же духе. А у вас, если не ошибаюсь, по Островскому? Который Александр Николаевич?

— Да, — потупилась товарищ Меньшова. — Патриархальный мир в его пьесах.

— И оба вы представили грамотные, чугунно-безупречные тексты о язвах и пороках страны, стенающей под гнетом самодержавия. К которым (к текстам, я имею в виду, а не к язвам) не придерёшься, даже если очень захочешь. Зато осенью, когда началась рутина, и можно было слегка расслабиться, в ваших ответах начали появляться несколько иные мотивы. Вы, Самохин, написали мини-эссе о переломной точке в послевоенном развитии...

— Преподаватель нам дал задание — сказал, хочет выяснить спектр интересов аудитории. Просил, чтобы сами выбрали тему и не сдерживали фантазию.

— Однако ваши сокурсники, в большинстве своём, фантазию всё-таки придержали. Вы же выдали довольно... гм... своеобразный опус.

— Чисто умозрительная конструкция, — угрюмо заметил Юра, кляня себя за то сентябрьское ребячество. — Я знаю, история не имеет сослагательного наклонения, всё решают законы общественного развития. Но некий элемент неопределённости всё равно остаётся...

— Поясните вашу мысль, если можно, — вмешался в разговор скуластый брюнет, до этой минуты сидевший молча.

— Ах да, — сказал ректор, — я не представил, прошу прощения. Это товарищ Фархутдинов. Из Комитета.

Судя по интонации, имелся в виду отнюдь не комитет кинематографии. И даже не комитет комсомола. "Приплыли", — обречённо подумал Юра. Видимо, эта мысль отразилась у него на лице, потому что товарищ Фархутдинов сказал:

— Ну-ну, профессор, не стоит пугать ребят. Вам же, Юрий, дам пояснение относительно целей и подоплёки нашего разговора. На календаре, как вы могли убедиться, давно не тридцать седьмой год. И вообще не двадцатый век. Если преподаватель на лекции просит вас проявить фантазию, то это — не коварная провокация для выявления троцкистов и диссидентов, а учебный процесс. Впрочем, вы и сами наверняка это понимаете — иначе просто отписались бы, как в сочинении по Некрасову. Вот и мой нынешний интерес достаточно специфичен, но никак не являет собой попытку уличить вас в крамоле. Я доходчиво выражаюсь?

— Вполне, — согласился Юра, чтобы не выглядеть идиотом, хотя сентенции комитетчика запутали его окончательно.

— Замечательно. Тогда вернусь к своему вопросу — насчёт элемента неопределённости, влияющего на историческое развитие.

— Ну, я там писал о появлении "антиграва"...

Ректор, который раньше заведовал кафедрой на мехмате, при этих словах поморщился. Юра почувствовал, что краснеет, и поспешил добавить:

— Я, естественно, рассматривал не технический аспект, не научный. То есть научный, в каком-то смысле, но в несколько ином измерении...

— Не волнуйтесь, Самохин, — обронил ректор. — Формулируйте проще.

— В общем, "антиграв" не только перевернул экономику, но встряхнул социум. Дал людям новую цель, заставил поверить, что масштабное освоение космоса — это не абстракция, не утопия, а ближайшая перспектива. Само изобретение при этом состоялось почти случайно. Я общался с теми, кто в этом разбирается — с дедом хотя бы, он учёный и космолётчик. Читал разные мемуары. И везде так или иначе мелькает мысль, что технология была не просто прорывом — она, по оценкам, опередила науку на сотню лет, а то и на две...

— Продолжайте, — подбодрил комитетчик.

— Вот я и задумался на тему того, как всё повернулось бы, не будь у нас "антиграва". Пофантазировал, как меня и просили, без претензий на серьёзный анализ.

— И какой вы сделали вывод?

— Без "антиграва" стране пришлось бы труднее. Могли бы возникнуть... ну... определённые дисбалансы в сфере материального производства и во внешней политике...

— Ага, — сказал Фархутдинов. — Позвольте, я переведу на русский язык то, что вы пытаетесь столь обтекаемо сформулировать. Не будь того технического прорыва, СССР столкнулся бы с жесточайшим кризисом — и не факт, что сумел бы выстоять. Люди перестали бы верить в свою страну, несмотря на всесильное учение Маркса. Иначе говоря, Советский Союз спасла фантастическая случайность. Или, если угодно, чудо.

Юра пожал плечами — это, мол, ты сказал, а не я. Комитетчик удовлетворённо кивнул и повернулся к девушке:

— Вы, товарищ Меньшова, получив сходное задание от преподавателя, подошли к вопросу с другого бока...

— У меня и близко такого не было! — сказала она испуганно. — Я ничего не понимаю про "антиграв"! И про экономику тоже! У меня там — сказочные мотивы в творчестве советских писателей...

— Верно, верно, — Фархутдинов обаятельно улыбнулся. — Это я и имел в виду. Но вот любопытный момент — ваш преподаватель отметил, что мотивы, которые вы рассматриваете, правильнее будет назвать не сказочными, а эскапистскими.

— Ну... — девчонка растерялась. — Так можно что угодно за уши притянуть! Конечно, если Маргарита на щётке удирает из Москвы в лес, то это, с технической точки зрения, escape в натуральном виде. И с психологической тоже. Но я ведь не на идеологию упирала! Я просто...

— Вы просто любите сказки.

— Да, люблю! — пискнула она с вызовом. — Что здесь плохого?

— Ничего, ровным счётом. Наоборот, это очень мило — особенно в нашу эпоху искреннего, ненадуманного материализма. Скажу вам больше. Люди, чей взгляд на мир представляется большинству нестандартным, а то и странным, весьма нас интересуют — особенно если они молоды и способны к развитию. Мы ищем их повсеместно, в школах и вузах. Это системный подход, продуманная стратегия.

Юра поёрзал на стуле. Ректор спросил:

— Вы что-то хотели сказать, Самохин?

— Нет. То есть да, хотел. Ладно, нам задают эссе, чтобы выяснить, кто способен на нестандартный взгляд. Пусть так. Но мне, простите, не верится, что только мы двое написали что-нибудь интересное. И уж тем более я не верю, что мои мысли об "антиграве" прозвучали как откровение. И что раньше никто до этого не додумался.

— Рад, что у вас не мании величия, Юрий, — заметил Фархутдинов серьёзно. — Вы правы, ваши мысли не уникальны. В прессе эту тему, правда, не принято поднимать, но в определённых кругах она обсуждается весьма интенсивно.

— Да? Я не знал, спасибо. Но если всё это давно не ново, зачем нас вызвали?

— Скажем так, упомянутые эссе — лишь сопутствующая причина. Или, точнее, повод, чтобы познакомиться с вами лично. Если моя интуиция меня не подводит, то вам двоим ещё многое предстоит.

— Например? — Юра переглянулся с девчонкой.

Комитетчик долго молчал, как будто не был уверен, стоит ли продолжать. Потом наконец спросил:

— Скажите, в последнее время с вами не случалось ничего необычного?

У Юры предательски зачесалась ладонь, где притаилась "чёрная метка", но он, естественно, не стал вдаваться в подробности. Сказал осторожно:

— Да вроде нет. Учёба, тренировки. Всё по накатанной.

— Ну и прекрасно, — кивнул товарищ из Комитета. — Но если будет чем поделиться, звоните в любое время. Ловите номер.

Юра с соседкой прикоснулись к браслетам, разрешая приём. Раздался чуть слышный синхронный писк.

— Впрочем, — продолжил Фархутдинов, — я и сам позвоню на днях, тогда и поговорим предметно. Обсудим возможные перспективы — уже, так сказать, в узком кругу, не отвлекая товарища ректора от работы.

— Угу, — промямлил Юра, не испытав прилива энтузиазма. — Но всё-таки хотелось бы знать, чего от нас ожидают.

— От вас, товарищ Самохин, ожидают искреннего желания потрудиться на благо своей страны. Такая постановка вопроса не вызовет у вас внутреннего протеста?

— Н-нет. Не вызовет.

— Вот и я на это рассчитываю. Подробности, как я уже сказал, при следующей встрече. А сейчас вы наверняка хотите пообщаться между собой, обменяться первыми впечатлениями...

— А что, нельзя разве? — специалистка по эскапизму удивлённо моргнула.

— Почему же нельзя? Напротив! Общайтесь, сколько душе угодно, обсуждайте, стройте догадки. Я даже, с вашего позволения, подброшу одну идейку. Однажды Союз получил неожиданный шанс, как в сказке, совершил чудесный рывок. Но с тех пор прошло много лет. Стране нужны новые чудеса.

Он подмигнул и придвинул к себе планшет, давая понять, что разговор окончен; ректор потянулся за сигаретой. Студенты встали и попрощались. Уже у двери Юра оглянулся и успел рассмотреть, как на экране планшета загорается символ — багрово-красная окружность и крест.

* * *

Выбравшись в коридор, они уставились друг на друга. Солнце врывалось в окна, косые лучи сползали по стенке вниз.

— Ладно, товарищ Меньшова, — сказал Юра. — Давай знакомиться. Как тебя зовут хоть? А то эти каждый раз по фамилии.

— Тоня.

— Таня?

— Через "о". Антонина, в смысле.

— А, извини. Я Юра.

— Я слышала, — она улыбнулась.

— Ты что-нибудь поняла вообще? К чему вот это вот всё?

— Ты меня спрашиваешь? Издеваешься? Мне позвонили, сказали, чтобы явилась. Я перепугалась жутко. По лестнице поднимаюсь, а сама гадаю — из-за чего? Что я такого сделала? За эти два месяца ещё ни одной пары не пропустила...

— Вот прям совсем ни одной? Так ты у нас, Меньшова, отличница?

— Почти что, — она смутилась. — Но я не круглая!

— Не круглая, это да, — согласился Юра. — На колобок не тянешь.

— Это комплимент был? Очень тонко завуалированный?

— Как сумел. Мы люди простые, филфаков не кончали.

— Ну да, ну да. Соха и два класса церковно-приходской школы.

Юра присел на подоконник. Они помолчали, вспоминая разговор в кабинете, потом Тоня сказала:

— Они меня с толку сбили. С этими своими намёками — про чудеса и прочее. Ещё и подмигивали.

— И обещали, что нам вместе многое предстоит. Уже предвкушаю.

— Но-но, товарищ Самохин. Вы тут не того. Не этого.

— А что я? Следую завету старших товарищей. Они же сказали — общайтесь, делитесь версиями, догадками...

— А что, уже есть догадки? Делись!

— Нету, — вздохнул он. — Ни единой. Поэтому надо сесть, обдумать всё хорошенько. Предлагаю вон там, на бульваре. Знаешь кафешку за перекрёстком?

— Прямо сейчас?

— А чего тянуть?

— Лекция же, — она посмотрела жалобно.

— Тоня, — сказал Юра, — окстись. Какая, блин, лекция? Нас ректор отпросил лично. Предлагаешь проигнорировать? Стиснуть волю в кулак и пылиться тут до обеда? Народ не поймёт, осудит за левацкие перегибы. Ты посмотри, какая на улице красота!

— Искуситель, — вздохнула Тоня.

— Даже не сомневайся, отличница. Сделаем из тебя человека.

Она фыркнула и надела пальто. Спустившись по лестнице, они вышли во двор. За последний час потеплело, причём заметно — градусов до пятнадцати; к обеду можно было ждать и все двадцать. Октябрь удачно прикинулся сентябрём.

— Видишь, а ты не хотела.

— Всё, всё, убедил. Веди по кривой дорожке.

— Прошу.

Они двинулись вдоль фасада, который пускал зайчики и дразнился, вывалив красный язык-транспарант: "Да здравствует 100-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции!"

— Я тебя в электричке сегодня видел.

— А, кстати! Я тебя тоже, только ты отвернулся сразу.

— Отвлекли, — он не стал вдаваться в подробности. — Но я заметил, что ты с книжкой сидела. Что читала-то?

— Жуковский, "Кассандра".

— И про что там?

— Прорицательница сбежала с царского пира.

— Опять эскапистские мотивы?

— Ой, хоть ты не подкалывай! Я ещё после допроса не отошла.

— Ладно-ладно. А почему с бумаги, а не с планшета?

— Да ну. Стихи с планшета читать — это как, я не знаю, хэви-метал слушать на патефоне. Несоответствие формы и содержания.

— Ты слушаешь хэви-метал?

— Да нет же! Просто пример для наглядности привожу.

— Теперь ясно.

Кафе называлось "У дяди Коли" и находилось в пяти минутах ходьбы. Даже сейчас, в самый разгар занятий, большинство посетителей составляли студенты — Юра заметил пару знакомых лиц со старшего курса.

— Может, на улице сядем, раз такая теплынь?

— Согласна.

Над пластиковыми столами пестрели зонтики с символикой пепси-колы, в холодильнике зеленел от злости "Тархун". Прогульщики, однако, предпочли кофе. Тоня, размешивая сахар, спросила:

— Серьёзно, Юра, зачем мы ему нужны? Неужели потребует, чтобы мы... ну, это...

— Стучали? Вряд ли. Тогда вызывал бы порознь и разговаривал бы с глазу на глаз, без ректора. Но дело даже не в этом. Времена изменились, тут он, пожалуй, прав — хотелось бы верить, во всяком случае.

— Нет, я понимаю, что чёрный воронок не приедет, остался в двадцатом веке. Но всё-таки такие конторы, они...

— Немного консервативны по своей сути, — подсказал Юра.

— Вот-вот. Ты уловил мою мысль.

— Работа у них такая. Но мы им, по-моему, нужны для чего-то совсем другого. Вопрос — для чего? Фиг знает, гадать тут можно до посинения, и всё без толку. Придётся ждать, пока позвонит.

— Почему он сразу не объяснил? Зачем тянет?

— Помариновать, наверно, решил. Понаблюдать за добычей в её, так сказать, естественной среде обитания.

Тоня обеспокоенно огляделась и попросила:

— Хватит меня пугать. Расскажи лучше про "антиграв", про это твоё эссе, к которому они прицепились. Что ты там написал такого? То есть общую суть-то я поняла, а конкретно? Только мне попроще, без формул.

— Какие формулы? Я из физики только "е равно эм цэ квадрат" помню. А из химии "цэ-два-аш-пять-о-аш" и слово "валентность".

— Не прибедняйся. Давай рассказывай.

— Ладно, смотри. Попробую в двух словах. "Антиграв" придумали в конце пятидесятых. Они там в КБ Челомея что-то мудрили с системами приземления и случайно набрели на некий эффект, который сочли курьёзом. Побочный продукт при расчётах, крайне сомнительный. Вникать особо не стали — некогда, основная тема горит. Так и забыли бы, но Хрущёв вцепился, как клещ.

— А он откуда узнал?

— У него там сын работал, как раз в этом отделе. Молодой ещё, недавно из института. Рассказал отцу мимоходом, как анекдот из жизни. Представляешь, мол, гравитацию чуть было не отменили. Но папа юмор не оценил. И объяснений, что такой эффект невозможен, слушать не пожелал — приказал землю носом рыть, пересчитать всё заново. Ну и вот.

— Значит, если бы не Никита Сергеич...

— Да, в том-то и прикол. Хотя многие о нём отзываются без всякого пиетета — говорят, что упёртый был просто до безобразия. Если что втемяшилось — всё, капец. Ломится, как лось через заросли, и слушать никого не желает. Попробуешь возразить — обложит по-пролетарски.

— Как тех авангардистов в Манеже?

— Ага, примерно. Но с "антигравом" упрямство его лосиное помогло, иначе никуда бы не полетели, даже на Луну — вряд ли. Копошились бы в песочнице до сих пор, грызлись бы с Америкой потихоньку. Или вообще могли надорваться, экономика бы посыпалась — и привет Карлу с Фридрихом.

— Ты вот так прямо и написал? Про Карла с Фридрихом?

— Нет, конечно. Это я тебе для наглядности. В неофициальном порядке.

— Ценю ваше доверие, товарищ Самохин. Постараюсь оправдать.

— Да уж, приложите усилия.

Высказав это ценное пожелание, Юра отставил чашку и откинулся на спинку сиденья. За соседним столом ухохатывались, вспоминая цитаты из мосфильмовского блокбастера-рекордсмена "Триста парсеков" о несчастной любви землянина к прекрасной иномирянке из созвездия Малый Конь. По-весеннему чирикали воробьи. Тоня достала планшет, пробежалась пальцами по экрану и пояснила:

— Смотрю про "антиграв" в БСЭ. Забавно, тут толком нигде не сказано, кто конкретно его открыл. Ну, то есть коллектив ОКБ-52, комплексное исследование, все дела... Поддержка партии и правительства... Подробно, но как-то очень расплывчато.

— А зачем тебе конкретное имя?

— Да любопытно просто. У меня в голове не укладывается, как такое можно вообще придумать, вывести через формулы — хоть случайно, хоть специально.

— Я даже не пытаюсь понять. Знаешь, есть поговорка: "Мы стоим на плечах гигантов". Вот это оно и есть — гиганты и чудеса. А мы спустя полвека глазами хлопаем и тихо офигеваем.

— Ты давно этой темой интересуешься?

— Давно, со школы ещё. Дед — космолётчик, я говорил уже, ну и родители были тоже... Но меня, как ты поняла, не столько само открытие занимает, сколько его последствия, изменения в мире. Я же, типа, историк. Вернее, пока ещё так, личинка будущего историка.

Тоня рассмеялась, и он подумал, что этот смех ей очень идёт. Как и эта пёстрая осень.

— Ой, не могу! "Личинка"... Это ж надо было додуматься... Да вы у нас, Юрий, просто образец скромности, недосягаемый эталон.

— Этого не отнять.

— Вижу, вижу. Но всё-таки — как ты выдумывал другой мир, который без "антиграва"? Там же куча деталей, влияющих друг на друга. Транспорт, политика, настроения в массах...

— Даже не знаю, как-то само представилось. Или сон из памяти всплыл — старый, полузабытый. Как, знаешь, старинная фотография — выцвела, полиняла, только силуэты видны, но общий смысл понять ещё можно. Вот. Препод задал эссе, я стал насчёт темы соображать, ну и забрезжила эта картинка смутно. Прикинул — а действительно, могло что-то такое быть. Детали пришлось додумывать, но в целом получилось забавно. Даже эти, вон, оценили.

— Оценили, ага. Теперь бы ещё понять, какой им с этого прок. И к чему была эта фраза, что стране опять нужно чудо.

Юра только развёл руками. Тоня, посмотрев на часы, вздохнула с видимым сожалением. Сказала:

— Скоро звонок уже. Пора возвращаться.

— У меня, если честно, никакого желания. Настроение вообще не учебное.

— У меня тоже. Но что ж теперь?

Она посмотрела с лёгкой хитринкой, будто подначивала — давай, фантазёр-историк, прояви инициативу, предложи достойный выход из тупика. Юра насупился, демонстрируя стратегическое мышление, и изрёк:

— Ну, раз уж мы катимся по наклонной, останавливаться нельзя. Поэтому на занятия я вас, товарищ Меньшова, не отпускаю. Решение принято, возражать не советую, ибо в гневе я зело страшен.

— Да, — согласилась Тоня, — мороз по коже.

— То-то же. Значит, сейчас встаём и идём отсюда подальше.

— Роскошный план. Подкупает, я бы сказала, своей конкретностью.

Они выбрались из-под зонтика и зашагали прочь, оставив университет за спиной. Дойдя до перекрёстка, свернули на поперечную улицу. Навстречу проплыл городской автобус, как его называли по старой памяти: в отличие от аэрокара, он на маршруте не поднимался к небу, а скользил над землёй. Такой транспорт лучше подходил для старых кварталов, где дома стоят тесно, над дорогой нависают деревья, а от остановки до остановки — рукой подать.

Асфальт, давно отвыкший от прикосновений колёс, был, однако, подлатан для пущей декоративности. Пятиэтажки, построенные ещё при Шелепине, всматривались друг в друга близорукими окнами, надменно выпячивая губы-балконы. Блестели витрины в цокольных этажах — булочная, хинкальная, канцтовары, салон беспроводной связи. Жирные голуби бродили по тротуару, нехотя уступая дорогу людям.

— А парк далеко отсюда? — спросила Тоня.

— Да нет, не очень. Ты не была ни разу?

— Как-то не добралась ещё. Я не местная, мне простительно.

— Тогда идея. Там в парке — колесо обозрения. Как тебе?

— В самый раз.

Зеленовато-белый автобус распахнул перед ними двери. Пропуская Тоню вперёд, Юра подумал, что волосы у неё необычно длинные — пусть не до пояса, но ниже лопаток. Пушистый светлый ковёр. Сразу видно, что не какая-нибудь остриженная спортсменка.

Поднявшись в полупустой салон, они сели на теневую сторону. Без тряски на ухабах поездка оставляла ощущение ирреальности — будто сидишь в кинозале, где крутят видовой фильм.

Прополз мимо Дом Торговли со стеклянным фасадом, потом угловатый ДК железнодорожников. Солидно выдвинулся горком, расцвеченный флагами; на стоянке сбоку чернели два персональных аэрокара. Ильич на постаменте, сняв кепку по случаю хорошей погоды, указывал куда-то на запад — видимо, призывал убрать последнее облако с горизонта.

В парке царило весёлое оживление. Играла музыка (какой-то доисторический ВИА — не то "Мечты", не то "Ягоды"), фланировали нарядные парочки, роился народ вокруг киоска с мороженым. Пухлый малыш, как бурлак на Волге, тянул за собой гигантскую гроздь из воздушных шариков.

Колесо обозрения крутилось медленно и степенно. Дождавшись, когда подплывёт пустая гондола, первокурсники устроились на сиденье и стали возноситься над парком. Тополя махали им вслед.

— Ух ты! — огляделась Тоня. — Действительно, красотища.

— А то, — подтвердил Юра самодовольно, как будто лично спроектировал все ландшафты и утвердил в горкоме.

Осенний город сверкал под ними как хохломской поднос — жёлто-багряный, с редкими вкраплениями зелёного. Над подносом вилась серебристая мошкара маршрутных аэрокаров; сахарно белели кубики новостроек.

За перелеском у восточной окраины виднелся матово-синий купол — пассажирский терминал космодрома. Рейсовый межпланетник, похожий на разозлённого шершня, заходил на посадку. В другой стороне — ближе к юго-западу — всё так же дремала лиловая Змей-гора.

— Знаешь, — сказала Тоня, — я вот расписывала в эссе про сказочные мотивы. А ведь мы, если вдуматься, сами в сказке живём.

— Не говори, — согласился Юра. — Смотришь — и ощущение, что такого не может быть. Что кто-нибудь это выдумал.

ГЛАВА 2. ЗАКАЗ

Дождь сеялся мельчайшими каплями, словно кто-то перетряхивал его через сито. Туманная взвесь, пропитанная октябрьским холодом, заполнила колодец двора — она то и дело вздрагивала, поймав несвежее дыхание ветра, скручивалась в болезненных спазмах и шарахалась в стороны, чтобы разбиться о бетонные стены; расплёскивалась по крышам, обвисала клочьями на зубьях антенн, оседала на бугристом асфальте и на сгнивших лавочках у подъезда, а потом вдруг, вскинувшись, цеплялась за столб и неуклюже вертелась вокруг него, как усталая стриптизёрша.

Марк стоял у окна и думал, что в следующем месяце платить за аренду нечем. Впрочем, даже если бы деньги откуда-то появились, продолжать затею с клетушкой, гордо именуемой офисным помещением, было совершенно бессмысленно. Он никогда не отличался деловой хваткой, да и вообще какими-либо талантами, достойными упоминания вслух, а коллега Сурен, прежде тянувший на себе, так сказать, административную часть проекта, в офисе теперь не нуждался, довольствуясь ямой в земле и крестом в изножье. Марк хотел проведать его, когда исполнилось девять дней, но так и не собрался — помешал дождь, хлеставший тогда с особым остервенением.

Выдвинув нижний ящик стола, он извлёк початую пластиковую бутыль с колосящимся полем на этикетке. Бутыль была двухлитровая, увесистая как булава. Отвинтив крышку, он принялся осторожно наливать пиво в чайную чашку, у которой был выщерблен ободок, а на дне виднелся бурый налёт. Чаем баловался Сурен до того как переселился на кладбище. В качестве наследства Марку, помимо чашки, достались два пакетика заварки и кипятильник, а также настенный календарь, с которого, красиво отклячив зад, скалилась блондинка в купальнике. На календаре был всё ещё август — страницу не стали переворачивать, поскольку осенние девицы проигрывали блондинке по всем параметрам.

Потягивая светлое безвкусное пиво, он размышлял о том, не пора ли уже домой. Клиенты на горизонте отсутствовали, телефон упорно молчал. Имелись, правда, смутные подозрения, что поиск заказов должен осуществляться как-то иначе, не сводясь к сидению за столом и распитию слабоалкогольных напитков. Сурен, к примеру, куда-то постоянно названивал, ездил по неведомым адресам и делал загадочные пометки в блокноте. Обязанности же Марка в те дни сводились к тому, чтобы валяться дома на продавленном диване и ждать, пока позовут.

В дверь постучали.

Он поперхнулся от неожиданности. Сунул предательски булькнувшую бутылку обратно в ящик, сделал осмысленное лицо и сказал:

— Войдите.

Посетительница, возникшая на пороге, была затянута в кожу. Облегающая куртка на молнии и не менее облегающие штаны, до блеска вылизанные дождём, не скрывали ни единой округлости. Мелькнула мысль, что у Мисс Август с календаря наконец-то нашлась достойная конкурентка. Вот только причёска у новоприбывшей была другая, совсем короткая — белый намокший "ёжик". Да и взгляд разительно отличался — хищный зеленоватый блеск вместо кукольной пустоты.

Незнакомка полюбовалась на выцветшие обои, треснувший подоконник и облупленный стол, где приткнулся телефон с диском, а рядом валялся вчерашний номер "Медноярских ведомостей", открытый на странице с интригующим заголовком: "Племянник разделал дядю на пилораме". Хмыкнула, встретившись взглядом с настенной дивой, и уточнила:

— Это ООО "Трейсер"?

Марк не стал извиняться за неумеренную фантазию компаньона, придумавшего название. Просто кивнул:

— Присаживайтесь.

Стул — выкидыш древнего советского гарнитура — протестующе заскрипел, но, к счастью, не развалился. Барышня закинула ногу за ногу и осведомилась:

— У вас тут случайно нельзя курить?

— Случайно можно. Я иногда проветриваю.

У гостьи не было сумочки (видимо, этот аксессуар нарушал бы образ), поэтому сигаретную пачку она достала из бокового кармана куртки. Марк, разглядев этикетку, только вздохнул. "Капитолийский холм" с золотой каёмкой — объект престижа и понта, реликт, почти исчезнувший после Обнуления. Лишь изредка контрабандисты, отмороженные настолько, что решались соваться в Чёрное море, привозили партию из Европы. Товар, понятное дело, был не из тех, что продаётся в любом киоске за пару долларов. Помнится, лет пять или шесть назад некие шустрики попытались гнать контрафакт прямо в Медноярске, но отцы города сочли инициативу неуместной и даже вредной. Шустрики прогорели, причём в буквальном смысле этого слова — тела в сожжённом цеху едва опознали.

Мысленно совершив этот исторический экскурс, Марк упустил момент, чтобы предложить даме огоньку. Она, впрочем, и не ждала подобных изысков — чиркнула зажигалкой, затянулась и, выпустив струйку пряного дыма, уведомила:

— Надо кое-что отыскать.

— Вы обратились по адресу, — он пододвинул ей блюдце в качестве пепельницы. — У нас колоссальный опыт.

— Да, — подтвердила гостья, — это заметно. Бросилось в глаза буквально с порога. Серьёзная, динамично развивающаяся компания.

"Какая ты остроумная", — флегматично подумал Марк, а вслух произнёс:

— Не стоит судить по первому впечатлению.

— Я и не собираюсь, — сказала она спокойно. — Прежде чем приехать сюда, я навела подробные справки. Судя по отзывам, вы демонстрируете определённую эффективность. Которая, до известных пределов, нивелирует одиозность применяемых методов.

— Если вы запишете этот тезис, я повешу его на стенке — в качестве кредо нашего предприятия. Так что мы будем искать?

— Прежде всего, давайте примем меры предосторожности.

— Да, разумеется. Стандарт? Пчелиное жало?

— Переводнушка.

— Как пожелаете.

Он поддёрнул рукав рубашки и положил предплечье на стол, словно собрался сдавать кровь на анализ. Гостья раздавила окурок в блюдце и опять полезла в карман — выудила плоскую пластмассовую коробочку, по виду напоминавшую пудреницу. Но вместо пудры внутри оказался круглый лоскут из прозрачной плёнки, на котором штрихами была изображена змеиная пасть. Заказчица приложила плёнку к запястью Марка и прижала сверху ладонью.

— Настоящим подтверждаются гарантии конфиденциальности и лояльности, — сказал Марк раздельно и внятно. — Информация, полученная от клиента, не может быть полностью или частично разглашена, передана в распоряжение третьих лиц или умышленно использована клиенту во вред. Обязательство вступает в силу с момента произнесения.

Он ощутил болезненно-резкий укол в запястье. Клиентка убрала руку. Плёнка потемнела и съёжилась, рисунок с неё исчез, зато на коже теперь имелись две свежие глубокие ранки, словно след от ядовитых зубов. Ранки эти, впрочем, тут же начали зарастать — обязательство принято, шрам через час-другой окончательно рассосётся. Марк попытался вспомнить, сколько таких "гадюк" уже его покусали. С полдюжины, пожалуй, не меньше — это не считая двух десятков "пчелиных жал". Мечта мазохиста. А какой будет букет ощущений, если нарушить клятву...

— Итак, — он выбросил плёнку в урну. — Я слушаю.

— Пропала ценная вещь, семейная реликвия. Вот, взгляните, — она протянула ему лист бумаги с карандашным наброском.

— Амулет?

— Да, назовём его так для краткости.

— Может, есть фотография?

— Его никогда не фотографировали и не выносили из дома — такие вещи не предназначены для посторонних глаз. Вы меня понимаете?

— Безусловно. Какого он размера?

— Точно такого, как на рисунке. Я сохранила масштаб и постаралась отобразить все детали — по памяти, разумеется. Но, по-моему, получилось похоже.

— Вы хорошо рисуете.

— Ходила в художественную школу. Ещё до Обнуления.

Амулет представлял собой круглый щит со скрещёнными мечами. В диаметре он был сантиметров десять. На щите имелся орнамент, похожий на концентрический лабиринт, а вдоль нижнего края шла изогнутая надпись латиницей: "Vae victis".

— Как это переводится? — спросил Марк.

— Горе побеждённым.

— Да, актуально. Фамильный девиз?

— В некотором роде.

— Когда обнаружили пропажу? При каких обстоятельствах?

Гостья скривилась, будто воспоминание было на вкус как редька, но всё-таки пояснила:

— Отец хранил его в сейфе. Но однажды утром, открыв дверцу, увидел, что сейф выгорел изнутри, а амулет исчез. Чуть больше месяца назад, конкретно — двадцать третьего сентября.

— В милицию вы, надо думать, не обращались.

Клиентка даже не потрудилась ответить. Марк продолжил расспросы:

— Вы уверены, что амулет украден? Может, самораспад?

— Нет. Тогда и отец, и я ощутили бы последствия напрямую.

— А не мог ли ваш батюшка его... ну, скажем так, перепрятать? Не уведомив остальных? Не спешите с ответом, подумайте хорошенько. Семейные отношения — вопрос сложный, бывают разные ситуации...

— Отец не стал бы ломать такую комедию, но дело даже не в этом. Амулет находится вне семьи, это не подлежит сомнению. Есть соответствующие признаки.

— Амулет, насколько я понимаю, из тех, которые...

— Да. Без него нам придётся туго. Вы берётесь за дело?

— Лишь кое-что уточню. Раз вы наводили справки, то отдаёте себе отчёт, что наша фирма — не сыскное агентство в классическом понимании. Поэтому я не прошу показать мне сейф, не уточняю, кому из ваших врагов эта кража выгодна, и даже не спрашиваю вашу фамилию. Знание этих деталей мне только помешает. Кроме того, я не сомневаюсь, что все возможные версии вы уже отработали. Результаты, очевидно, неудовлетворительны, раз вы обратились к нам.

— Результаты равны нулю. Хотя отец продолжает искать по своим каналам — напрягает своих людей, трясёт информаторов. Пытается, так сказать, разрулить ситуацию по понятиям. Мне же понятия до... — она уточнила, докуда именно. — Мне нужен результат. Чудо из вашего арсенала, пусть даже от него смердит за три километра. Поэтому я, не спросив отца, приехала к вам. С деньгами. Ещё вопросы?

— Пожалуй, нет. Напомню наши расценки. Ваш случай — сложный, гонорар — десять тысяч, выплачивается по факту. Из этой суммы аванс — пятьсот, пойдёт на технические расходы, не возвращается даже в случае неудачи. Вероятность успеха — примерно восемьдесят процентов. Это в среднем, исходя из прошлого опыта. Конкретно по вашему делу — пока предсказывать не берусь. Устраивают вас такие условия?

Клиентка выложила на стол пять стодолларовых бумажек. Спросила:

— Когда можно ждать результата?

— Зависит от ситуации, но я постараюсь управиться как можно скорее. Это в моих интересах, поверьте на слово. Как мне с вами связаться?

— Телефон запишите.

Марк подумал, что стоило бы, по примеру Сурена, обзавестись блокнотом. Пока же, за неимением оного, записал шестизначный номер на клочке от газеты. Последнее обстоятельство вряд ли подняло престиж ООО "Трейсер" в глазах заказчицы, но это был уже второстепенный вопрос.

— Звоните сразу, как только что-то узнаете. Меня зовут Римма.

— Очень приятно.

Она не стала врать про взаимность — молча встала и вышла, оставив после себя аромат контрабандного табака и дождевую влагу на спинке стула. Хозяин "офиса", прокручивая в памяти разговор, продолжал сидеть за столом, пока со двора не донёсся клёкот заводимого мотоцикла. Звук был почти забытый, из другой жизни. Марк поначалу даже решил, что ослышался, но двигатель снова взвыл.

Выбравшись из-за стола, он увидел в окно, как "Ява" с красным крылом, разбрызгивая лужи, промчалась вдоль соседней пятиэтажки и свернула на улицу. Металлические детали сверкали, будто мотоцикл прыгнул сюда прямиком из восьмидесятых, с конвейера в братской Чехословакии. Из тех времён, когда Союз ещё пыжился, щетинясь ракетами, и даже СЭВ ещё не издох.

"Явой" управляла мокрая Римма. Она, правда, надела шлем, но Марк узнал её по изгибам фигуры. Да, вот такая нарисовалась клиентка — курит элитные сигареты и ездит на элитном же личном транспорте. Значит, приехав на разговор, она просто бросила двухколёсное сокровище у подъезда? Не побоялась, что украдут? Хотя, конечно, с угонами сейчас не такая лафа, как было до Обнуления. Кто в здравом уме притронется к чужому рулю? С другой стороны, нельзя недооценивать степень людского идиотизма. Или, положим, руками трогать всё же остерегутся, но кирпичом швырнут с безопасного расстояния. Чтобы не выпендривалась, коза, перед простым народом...

Марк достал из стола бутылку, взвесил в руке. Оставлять жалко — завтра он сюда не вернётся. Пакета нет, придётся тащить в руках. Что ещё взять с собой? Не газету же, прочитанную от корки до корки, включая объявления об интимных услугах и анекдоты про тёщу.

Шагнув за порог, он запер дверь на хлипкий замок. Обиталище "Трейсера" располагалось в цокольном этаже многоквартирного дома, соседствуя с парой таких же "офисов". Коридор был тесный и вонючий, будто кишка. Линолеум того цвета, что в народе называют поносным, радовал глаз прихотливыми разводами грязи; тлела одинокая лампочка. За дверью напротив с табличкой "Свежесть" (тоже, естественно, ООО) слышались глухие чавкающие удары и сдавленное мычание. Марк пожал плечами и, помахивая бутылкой, отправился по своим делам.

Выйдя на воздух, поднял воротник куртки, взглянул на небо. Мутная пелена над крышами начинала темнеть; наверное, это должно было означать, что солнце садится. Проверить гипотезу не представлялось возможным — тучи не раздвигались с начала осени.

Под козырьком у подъезда звенели мелодичные матерки — болтали две старшеклассницы. У бордюра приткнулась чья-то "девятка" цвета подгоревшей перловки; дождь путался в чахлых кустах сирени. К счастью, пейзажами предстояло любоваться недолго — Марк жил буквально в паре кварталов.

Вспомнив, что он теперь при деньгах, направился к амбразуре обменника. Прочтя на вывеске, что покупка — 347, а продажа — 353, бросил в лоток две бумажки с Франклином. Выгреб рубли и переместился к ларьку.

— Две бутылки "Змеегорской" по ноль семь и пакет. Да, и сигареты ещё.

— Какие?

Марк хотел ради прикола потребовать "Капитолийский холм", но поленился.

— "Жирафа" давайте. Тёмный, две пачки.

Капли размазывались по витрине. Дожидаясь, пока его праздничный заказ соберут, Марк вспомнил рисунок Риммы — щит и клинки. Задумавшись, начертил на мокром стекле похожий символ — окружность, перечёркнутую крест-накрест.