Тот на мгновенье затаил дыхание, а потом, гордо вскинув голову, сделал несколько шагов вперед. Берг прикрыл глаза и втянул носом воздух, со странным удовольствием вдыхая новый, приятный запах. Он прислушался к себе, но, как ни странно, испытываемые ощущения понравились ему. Но вместе с ними где-то глубоко ожили и давно забытые желания, и это его сразу встревожило. Он открыл глаза и сурово посмотрел на пленника. Тот сжался под его взглядом, но потом стиснул зубы и расправил плечи. "Гордый!" — промелькнула в голове Берга странная мысль.

— Хочешь есть? — спросил он спокойно.

Мальчишка сглотнул слюну, но не ответил, и даже не кивнул, подтверждая тем самым свое желание. Берг не стал допрашивать его, а лишь взял за плечо и подвел к столу, заставленному посудой с едой, потом сел на стоящий рядом стул и начал разливать дымящееся вино в невысокие серебряные кубки. Мальчик какое-то время нерешительно стоял рядом, а потом, поскольку второго стула рядом не было (сидеть на одном уровне с королем не допускалось), присел на пол — на шкуры.

— На, возьми! — Берг протянул ему кубок. — Выпей немного. Это согреет тебя.

Пленник принял кубок, недоверчиво понюхал содержимое, потом пригубил горячий темно-красный напиток. Посмаковав вино на губах, он сделал глоток побольше, но сразу закашлялся и тут же поставил кубок обратно на стол.

— Ешь! — коротко приказал Берг.

Мальчик протянул тонкую руку и взял с тарелки кусок свежего, мягкого хлеба. Он держал его в руках так бережно, словно это была не самая обычная булка, а величайшая драгоценность в мире. Аккуратно прижав хлеб к губам, он вдохнул его теплый запах, а потом отломил небольшой ломтик и положил себе в рот. Потом, то же самое он проделал с зажаренной на огне птицей, потом — с дольками яблок и маленькой горстью ягод, которую набрал из прозрачной чашки, стоящей на столе. Берг, молча, наблюдал за ним, медленно потягивая душистое, терпкое вино. Было видно, что мальчишка голоден, но короля поражало то, как, несмотря на свой голод, он ест — не жадно, по-варварски хватая с тарелок еду и запихивая ее к себе в рот, а медленно, спокойно, маленькими кусочками, стараясь ничего не уронить и не испачкаться. Он ел так, словно совершал какой-то чудесный ритуал, каждой секундой которого поистине наслаждался. Впервые в жизни Берг видел, чтобы человек без роду и племени так вел себя за столом — даже не все из его князей умели так изысканно и, вместе с тем, так непринужденно держаться. Можно было подумать, что этот мальчишка — не какой-то оборванец, снятый с рабовладельческого судна, а отпрыск одного из самых настоящих королевских домов. И тем более странной казалась теперь его реакция на процесс купания... Хотя, может быть, в его стране это делали как-то иначе... Впрочем, Берг ведь, на самом деле, совсем ничего о нем не знал.

Поев, мальчик ополоснул пальцы в специально стоящей рядом чашке с водой и травами, вытер их о холщовое полотенце и чуть отодвинулся от стола, показывая тем самым, что закончил трапезу. В который уже раз за вечер Берг удивился, откуда этот парень знает назначение всех этих вещей и правила поведения. Он задумался, глядя на склоненную темную голову. За окном завывал зимний ветер, колючий снег стучал в стекло, но в жарко натопленной, освещенной множеством свечей комнате было тепло и уютно. И незаметно для себя король расслабился, успокоился, грызущие его душу мысли отступили куда-то. Он прикрыл глаза и позволил волнам этого мягкого тепла окружить себя.

Прошло несколько минут, прежде чем король снова посмотрел на своего гостя-пленника. Тот с трудом сдерживался, но с каждой минутой все сильнее клевал носом. Увидев это, Берг тронул его за плечо и сказал:

— Ложись спать. Я не буду приковывать тебя, но не вздумай бежать — некуда. Зима здесь суровая, вне стен замка тебе не выжить.

Мальчишка захлопал глазами, пытаясь избавиться от овладевшей им дремы, и, судя по всему, еще не до конца понимая то, что ему говорят. Но Берг не стал дожидаться, пока он придет в себя. Он встал, подбросил дров в камин, потушил свечи — все, кроме одной — потом прошел к своей постели, скинул сапоги и одежду и, укрывшись одеялом, отвернулся, делая вид, что засыпает. Спустя пару минут он услышал легкие шаги, проследовавшие в угол комнаты, потом — шуршание меха, сдержанный зевок, а затем тихое, ровное дыхание.

Улыбнувшись в полумраке, король закрыл глаза, и к нему самому пришел спокойный, ласковый сон...

А потом он услышал его голос. Впервые услышал. И он разбудил его.

— Dari! Dari, sueri ara vertido?!! — отчаянный, пронзительный, он разрывал тишину зимней ночи. — Kiamo no bianta, Dari! ... Da-а-аri!!! ... Dari, viviene!!!

Король приподнялся на постели, со сна не понимая, что происходит. Оставленная им свеча почти потухла, ее слабый огонек создавал таинственное, почти мрачное освещение. Берг глянул в угол — туда, откуда раздавались звуки — пытаясь разглядеть что-нибудь в полумраке. Там, среди сбитых шкур, метался в агонии его пленник, выкрикивая сквозь рыдания какие-то странные, непонятные слова. У него был нежный, чистый голос, но боль, явно слышимая в нем, придавала ему какую-то, совсем неюношескую, горечь. Он поднял к лицу руки, словно отгораживаясь от кого-то или чего-то, и плакал — плакал навзрыд, снова и снова повторяя одни и те же фразы... Берг встал, наскоро оделся, подошел к пленнику и присел рядом. Его рука, помимо его воли, потянулась к темной голове, желая успокоить, приласкать, заставить забыть обо всех страхах. Но только он прикоснулся к еще пахнущим лавандой волосам, как тот вдруг распахнул заплаканные глаза и уставился на него горящим взглядом. Берг замер, но руки не убрал. Но мальчик, видимо, не понимал, кто перед ним, потому что через мгновенье он вдруг вскочил и, порывисто обняв короля, прижался к нему всем телом и зашептал — быстро, сбивчиво, отчаянно, глотая слова:

— Kiamono ... bianta!!! ... Heita ... etro ... nereti! Vi ... viviene!!!

Берг удивленно посмотрел на него сверху вниз, а потом неловко приобнял, едва прикасаясь, словно боялся навредить или сделать больно. Мальчик дрожал всем телом, но продолжал что-то шептать ему в грудь, словно одержимый. Берг поглаживал его по спине, успокаивая, спасая от ужаса тяжелого сна.

Он даже не предполагал, что все сказанное пленником в этом горячечном бреду может иметь хоть какое-то отношение к нему самому. А потом услышал это слово — одно единственное слово, которое он понял, и которое заставило его похолодеть и остановить свои нежные, ласковые движения.

— Сиэрри ... viviene ... — прошептал пленник и замолчал.

Что-то надорвалось в сердце короля в тот момент. Он задохнулся воздухом, прижал мальчишку к себе с такой силой, что тот вскрикнул, а потом, подхватив его, поднял на руки и пошел к постели. Он не хотел его, нет! Пока — нет... Ему просто было нужно его тепло! Так нужно было ощутить его сейчас рядом с собой, совсем близко! Захотелось укрыть, согреть собой это хрупкое тело, эти тонкие руки, эти пахнущие лавандой, длинные волосы... Захотелось защитить его, спрятать от всего и... заставить забыть тех, кто был с ним в его прошлой жизни... Он положил его на постель, завернул в меховые одеяла, лег рядом, прижал спиной к себе и, уткнувшись в его макушку, прошептал:

— Спи! Все будет хорошо! Теперь все будет хорошо, верь мне!

Тот не шевелился, судя по всему, ошеломленный происходящим между ними не меньше самого Берга. Плечи его еще вздрагивали, он еще дрожал, но руки его уже обвивали руки обнимающего его короля, и постепенно дыхание его выровнялось, и он успокоился... За окном выла безжалостная зимняя метель, а они лежали, укрывшись мехами, тесно прижавшись друг к другу, и чувствовали лишь одно — как тает, растопленное мягким теплом, их долгое, стылое одиночество. И когда легкий и сладкий сон увлек их, оба они улыбались, каждый своим мыслям...

Наступившее утро принесло тревогу и холод. Проснувшись, Берг обнаружил, что по-прежнему держит своего пленника в объятиях, словно за всю ночь никто из них так ни разу и не перевернулся, продолжая спать в одном и том же положении. Но сочившийся из окна серый зимний свет был жесток, и в нем все произошедшее ночью показалось Бергу уже не таким пронзительным и важным. Он аккуратно убрал руки и встал, стараясь не разбудить мальчика. Но тот не спал, хотя и не подал вида. Он неподвижно лежал, стараясь ничем не выдать своих чувств — злости на самого себя, уязвленной гордости и обиды. Стиснув зубы, он лишь ровно дышал, а из-под его ресниц медленно текли горячие слезы.

Но в следующую ночь, и через ночь, и потом еще много-много ночей подряд все повторилось сначала. Мальчик плакал, метался в лихорадке и звал кого-то. Все это время Берг почти не спал — лежал на спине, смотрел на тени от свечи на потолке и слушал. Он не вставал, не подходил к пленнику, не пытался больше утешить его. Не мог... Потому что ему было больно — за себя, за Тиза, которого он (как ему казалось) предавал, за этого мальчика, которому он не мог дать ничего, кроме собственной боли. И он сжимал кулаки и слушал, слушал, слушал, стараясь оставаться глухим, а потом засыпал тяжелым, темным сном.

Он перестал приковывать его и больше не забывал приказывать, чтобы его приводили в порядок и кормили. Правда, сам он при этом больше не присутствовал и наверху уже никогда не ужинал. Днем мальчишка по-прежнему молчал. Берг слышал, как слуги рассказывали друг другу, что он только тихо сидит в углу и лишь иногда выходит оттуда, чтобы посмотреть в окно. Он еще больше похудел и осунулся, и с каждым днем выглядел все хуже, словно из него постепенно уходил свет жизни. Сердце короля обливалось кровью, но он твердо решил закрыть его от кого бы то ни было.

Но долго так продолжаться не могло. Однажды король приказал устроить в замке большой праздник, пригласить самых лучших актеров и музыкантов, открыть погреба с вином, приготовить побольше вкусной и самой изысканной еды. Ему хотелось забыться, раствориться в чужом веселье, чтобы успокоить свое метущееся сердце. Князья и служители желтого ордена выполнили все его приказанья, и подданные короля были счастливы — праздник, и правда, удался на славу. Вот только Берг, как ни старался, отвлечься так и не смог. Весь вечер он просидел на своем месте хмурый и злой, лишь постоянно требуя наполнить свой кубок. Он почти не видел устроенного по его приказу представления, думая о чем-то своем. В голове его клубились темные, яростные мысли. Как мог этот мальчишка так бесцеремонно вторгнуться в его сердце — туда, где безраздельно властвовал лишь Тиз Аарон?!! Его возлюбленный Тиз... Как он посмел вызвать в нем принадлежащие только Тизу чувства?!! И почему от этого так больно, словно вскрывается проросшая в душу оболочка, обнажая ее перед безжалостным солнечным светом?!! Захваченный собственными демонами, Берг даже не задумывался о том, как в это время чувствовал себя одинокий, запертый в комнате мальчик, брошенный им там, наверху, до которого, наверняка, доносились звуки громкого праздника, проходящего в замке. Он лишь все сильнее и сильнее заводил себя злобными обвинениями в его адрес, пока, в конце концов, не довел себя до самого настоящего бешенства. Вино подогрело его решимость, и, когда вечер уже подходил к концу, он вдруг встал и, ни слова не говоря, вышел из зала. Привыкшие к таким его резким уходам актеры, продолжали представление, и лишь некоторые из князей, да пожилой служитель ордена, с тревогой посмотрели ему вслед.

Берг быстро поднимался по лестнице, на ходу расстегивая ворот меховой куртки, в которую был одет. Губы его были сжаты почти до боли, глаза зло прищурены. Теперь он точно знал, что нужно сделать, чтобы избавиться от маленького негодяя, так вероломно нарушившего его душевный покой! Он ворвался в комнату, переполненный беспочвенным гневом, шипя сквозь зубы выдуманные проклятия. Несмотря на то, что на столе горели свечи, а в камине пылал огонь, в комнате царил полумрак, и было очень тихо. А звуки веселья были слышны отсюда слишком хорошо...

"Тем лучше!" — злорадно подумал про себя Берг, захлопывая за собой дверь. Сжав кулаки, он стремительно направился в угол — туда, где на шкурах сидел его пленник. Тот вздрогнул, увидев его, и медленно поднялся ему навстречу. Он был аккуратно одет и причесан, но выглядел очень бледным, а глаза его были грустны и покраснели от слез. Берг подошел к нему вплотную и заглянул в его напряженное лицо.

— Тебе нравится в моем замке, раб?! — спросил он жестко. — Ну же, отвечай!

Мальчик промолчал и опустил голову. Берг грубо схватил его за шею и сжал пальцы, заставляя поднять на себя глаза.

— Не смей отводить взгляд, когда с тобой разговаривает король! — прорычал он.

Мальчишка обеими руками вцепился в его руку, захрипел, глаза его наполнились слезами, но губы его так и не разомкнулись — сказать он ничего не смог. Берг, не моргая, смотрел на него и испытывал в этот момент такую странную смесь гнева, безотчетного влечения и нежности, что почувствовал, как клокотавшие в нем эмоции и желания постепенно начинают все больше выходить из-под его контроля.

— Ну же!!! — проговорил он, резко встряхивая мальчишку, словно пытался проявляемой к нему жестокостью выдернуть самого себя из этого, затягивающего его водоворота. — Давай, кричи! Моли о пощаде! Проси, чтобы я отпустил тебя! Ну?!!

— Сиэрри... — едва слышно выдавил тот, продолжая держаться за его руку своими тонкими пальцами.

И Берг понял, что больше бороться с собой уже не может. Толкнув мальчишку к стене, он навалился на него и, не убирая руки с его шеи, впился ему в рот. Тот весь сжался, замычал протестующее, но властный напор короля подавил все его попытки к сопротивлению, и, спустя мгновенье, он покорился — приоткрыл губы, впустил разъяренного, вероломного захватчика в свое тепло, жертвуя своим страхом ради того, чтобы погасить его гнев.

Берг потерял ощущение реальности. Мальчик сопротивлялся недолго, а потом вдруг начал отвечать ему — нежно, ласково, жарко. И в этом его ответном поцелуе было столько неутоленной, пылающей страсти! Столько неразделенной любви! Столько одиночества! Его лицо было мокрым от слез, он задыхался, но его тонкие руки уже обвили сильную шею короля, пальцы зарылись в его волосы, он прижался к нему всем телом, ища тепла, защиты, любви. И Берг почувствовал, как переворачивается его душа, как заходится его измученное сердце в приступе давно забытого и пронзительного чувства. Он подхватил мальчика на руки и понес его к своей постели...

Он раздевал его медленно, не спеша, едва касаясь его обнажающейся кожи, которая в свете свечей была похожа на темный шелк... И тот стонал от наслаждения, прижимаясь к нему, доверчиво льнул к его сильному телу, тянулся к его ласковым рукам, желая продлить те чудесные ощущения, что дарил ему его король.

Берг продолжал целовать его — все время, не переставая, не отрываясь ни на секунду, заставляя его задыхаться и почти терять сознание от наслаждения. Для него, искушенного в любви эти юные, нетронутые губы были такими сладкими, такими податливыми и нежными, что он никак не мог оставить их, не мог заставить себя отвлечься от них хотя бы для того, чтобы перевести дух. Его язык то бережно касался их, скользя и лаская, то властно раздвигал, проникая глубоко внутрь, чтобы неистово метаться там — внутри его нежного рта, рождая огонь и пламя в его крови...

123

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓