Принц молчал. Упираясь вытянутыми руками в пол, он изо всех сил пытался не показывать своего страха. Но от жуткого холода этого места, от сумрака, царившего здесь (серый дневной свет едва пробивался сквозь крошечное узкое окно под потолком), от мелькнувшего перед ним вида черных цепей и страшных, непонятных приспособлений, свисающих со стен, его трясло — и с каждой минутой все сильнее. Он почувствовал, как подкатывает к горлу тошнота. Все это было слишком чудовищно, чтобы быть правдой! Никто не мог поступать с ним так! За что?!!

Ему было больно и очень страшно, а гнев Хаггарда и его неистовая ярость смели последние остатки его решимости. Он поднял голову, но гордость все же не позволила ему произнести ни звука, и он закусил губу. Но его молчание было воспринято графом как продолжение сопротивления. Он наклонился к нему и, глядя ему в глаза, презрительно выдавил:

— Посмотрим, что представляет собой Ваша королевская кровь на самом деле, принц Асино! Надеюсь, Вы позволите?

Он схватил его, поднял на ноги и, подтащив к стене, стал закреплять в кольцах его руки. Мальчик дрожал всем телом, но не сопротивлялся, хотя его босые ноги уже скользили по полу в слабой, почти неосознанной попытке освободиться. Но когда одно его запястье было уже приковано, и граф занялся вторым, он вдруг потерял контроль над собой и забился в его руках. Он заплакал, уже не скрываясь, судорожно дыша и всхлипывая. Но губы его еще были прикушены до крови, не позволяя ему озвучить те слова, которые окончательно свидетельствовали бы о его поражении.

Хаггард закончил сковывать его, и только потом взглянул в его искаженное лицо.

— Ты думаешь, я буду пытать тебя? — спросил он, внимательно всматриваясь в его полные ужаса, заплаканные глаза. — Не стоит переоценивать меня, принц, я — не садист! Речь идет только о Вашей временной изоляции. Об остальном я говорил в переносном смысле.

Еще раз проверив все крепления и затворы, он постоял несколько секунд, холодно оглядывая неестественно вытянутую, дрожащую, худенькую фигурку мальчика, а потом, удовлетворенно усмехнувшись, повернулся и направился к выходу. Рейши смотрел ему вслед, губы его дрожали, уже готовые раскрыться, чтоб просить о пощаде. Он чуть пошевелился, и держащие его цепи слабо звякнули о каменную стену. Услышав этот звук, Хаггард приостановился и, едва обернувшись через плечо, спокойно проговорил:

— Думаю, одна-две недели в этом месте без нянек и привычного комфорта, вернут Вам объективное понимание ситуации, Асино Рейши!

Он замолчал, но, не услышав в ответ ни звука, продолжил:

— Здесь, правда, довольно холодно, а по ночам, полагаю, еще и жутковато, но в Вас же течет королевская кровь! — он цинично ухмыльнулся. — Она не позволит Вам замерзнуть или сойти с ума от страха. Тем более Вам ведь есть, о чем подумать. Полагаю, эти раздумья должны будут вернуть мне прежнего, спокойного и послушного подопечного, а не этого, дерзкого и непокорного бастарда, наконец-то вспомнившего о том, что он — сын Императора, которого Вы тут из себя изображали. Желаю Вам с пользой провести время, мальчик!

Он издевательски махнул рукой и шагнул за порог. Рейши со всей силой дернулся в цепях, рванувшись за ним, словно хотел остановить его. Но тот уже не обратил на эти звуки никакого внимания — сохраняя невозмутимый вид, он вышел из камеры.

— Не оставляйте меня здесь одного... пожалуйста... прошу Вас... — прошептал Рейши ему вслед, но тот уже закрывал за собой дверь и потому не услышал его тихой мольбы.

Вернувшись в зал, Хаггард приказал созвать всех гвардейцев и слуг. Когда все пришли, он объявил, что по его приказу принц будет находиться в подземелье до его особого распоряжения. Робкие попытки военных выяснить, что случилось, и за какую провинность мальчика постигла такая кара, были прерваны таким ледяным и жестоким взглядом, что было понятно — особо настойчивым в расспросах ждать милости не стоило. Когда же кто-то сказал, что по протоколу пленника, находящегося в камере подземелья, в течение всего срока наказания не полагалось ни кормить, ни поить, Хаггард нахмурился и глухо произнес:

— Что ж, придется внести некоторые изменения в этот протокол.

Он назначил две смены гвардейцев, которые должны были попеременно нести службу возле камеры принца. Они не должны были никого подпускать к нему и следить за его едой и питьем. Хаггард приказал готовить для Рейши отдельно — то, что обычно готовили пленникам с самым низким статусом — и поить только раз в сутки. Когда его спросили, как быть с гигиеной принца, он скривился и гаркнул:

— Обливайте его раз в день водой! Что за идиотские вопросы?!!

— Но он же простудится! Там ведь жуткий холод! — воскликнул кто-то.

— Вы что, плохо понимаете меня?!! — едва сдерживаясь от гнева, начал Хаггард, поднимаясь из-за стола. — Я сказал, он наказан! Без каких бы то ни было поблажек, уступок и, уж тем более, без этих дворцовых примочек! Здесь не колледж благородных девиц! Здесь — тюрьма, а он — государственный преступник! Распустились, болваны!!! Делайте, что я приказал, и не смейте больше лезть ко мне со всей этой чушью! И чтобы ни одна живая душа не появлялась рядом с ним!!! Не сметь его жалеть, ясно?!! По местам! Живо!!!

Люди развернулись и медленно вышли из зала. Состояние у всех было такое, словно в одночасье весь их спокойный и устоявшийся мир рухнул в бездну и там развалился на куски.

Первые часы после ухода графа, Рейши плакал от страха и отчаяния, звук его сдерживаемых рыданий отталкивался от влажных стен и замирал под низким потолком. Он все еще не верил, что все происходящее с ним — реально, хотелось кричать в голос от ужаса, но не хватало сил. В конце концов, он так вымотался, что провалился в сон. Вынырнув из сна также внезапно, как и погрузился в него, он громко вскрикнул, не понимая, где находится, потом стал отчаянно звать на помощь, но, кроме собственного голоса, не услышал ничего. Постепенно тусклый свет вокруг становился все слабее и слабее, и вскоре все окружающее совсем утонуло в темноте. Мальчик попытался вырваться, освободиться от держащих его оков, но только поранил руки — с замками ему справиться не удалось. Было очень холодно, хотелось пить. Через несколько часов он перестал чувствовать руки — они затекли и замерзли. Плакать он больше не мог и теперь только всхлипывал и тихо звал Хаджи.

Из полузабытья его вывел звук открываемых замков. Он почти не видел, как кто-то вошел, освободил его, заставил умыться, съесть что-то непонятное, попить воды. Он давился и кашлял, но человек почему-то мягко уговаривал его, и он послушно доел омерзительную баланду и выпил немного теплой воды. Потом его снова приковали к стене...

Почти все время он плакал, а когда слез уже не хватало, лишь тихо стонал. Он почти забыл, кого нужно позвать, чтобы ему помогли, все силился вспомнить имя, но так и не смог. Сильно болели руки (видимо, нанесенные им самим раны уже начали воспаляться от грязи и холода), но он так ослаб, что не мог удержаться на ногах, поэтому приходилось преодолевать боль, чтобы хотя бы иногда переносить на них вес своего тела.

Постепенно жизнь мальчика сосредоточилась лишь на нескольких, чудовищно простых вещах. Забыть о холоде, о боли в руках и спине... Не упасть на каменный пол... Услышать звук замков... Не закричать, когда будут освобождать запястья... Не заплакать, когда будут просить проглотить еду... И воду... Все чаще его стало охватывать безразличное, какое-то мертвое оцепенение, он стал то и дело забываться тяжелым, горячечным сном, едва ли отличая его от действительности. Через несколько дней ему приснился какой-то человек — он шел по белому, заснеженному полю навстречу принцу и что-то говорил ему. Рейши старался расслышать его слова, но тот был далеко, и разобрать их было невозможно. Сон повторялся несколько раз подряд, и с каждым разом странный человек был все ближе и ближе. Наконец, однажды ночью, когда тяжкая мгла окутала сознание несчастного мальчика, перед его глазами снова возник уже знакомый образ.

— Здравствуй, Рейши! — сказал он, подходя к нему на расстояние вытянутой руки.

И только тут мальчик увидел, что перед ним — его отец, Император Тэнно.

— Папа! — он рванулся к нему и заплакал. — Я так ждал тебя! Я так скучал!!!

— Я знаю, малыш! — ответил тот, ласково обнимая его и прижимая к себе. — Знаю... Я так люблю тебя!

— Папа! Папа! Ты так нужен мне! Я люблю тебя, папа!

Рейши схватился за него, не веря в то невероятное счастье, что так внезапно обрушилось на него. Ведь вот же он — его отец! Вот он — живой, невредимый, такой же сильный, суровый и улыбчивый одновременно, как и всегда! И ничего не случилось — ни его смерти, ни этой обреченности, ни ссылки, ни чего-то еще, о чем он не помнил — чего-то ужасного, несправедливого и чудовищного! Все хорошо! Все опять спокойно и хорошо...

Отец обнимал его, успокаивал, говорил какие-то ласковые, добрые слова, гладил по голове, и от этого сердце мальчика наполнялось удивительным ощущением гармонии и долгожданного покоя.

— Папа, ты отвезешь меня домой? — спросил он, сквозь слезы, заглядывая в любимое лицо отца. — Ведь отвезешь, правда?

— Не сейчас, малыш! — Император аккуратно отодвинул Рейши от себя. — Послушай меня, я должен сказать тебе одну очень важную вещь.

— Но я хочу домой, папа! — мальчик порывисто обнял стоящего перед ним человека, не давая ему разъединить их. — Давай, ты все расскажешь мне дома? Пожалуйста! Поедем, прошу тебя! Здесь очень холодно... Мне хочется в свою комнату...

— Тебе еще рано домой, Рейши!

— Почему рано?!! О чем ты?

— Ты должен быть сильным, сын! Ты — наследный принц!

— Я не хочу быть принцем, папа! Я хочу домой!

— Прости, малыш, я не смогу взять тебя...

Все еще цепляясь за родные руки, Рейши все отчетливее понимал, что с ним снова происходит то печальное и неотвратимое, что он уже когда-то переживал. Он затряс головой, словно отгоняя от себя то, что не хотел принимать, закричал что-то, но отец уже не слышал его. Голос его с каждой минутой становился все тише и тише, а образ стал таять, буквально, на глазах — как призрак. И хотя слова все еще касались сознания мальчика, оставаясь запечатленными в его памяти, он уже ничего не мог изменить.

— Ты должен найти его! — слышал он сквозь мутную дрему. — Найти, слышишь?!! Он освободит тебя! Он тебя спасет! Запомни это! Найди его...

— Кого найти, папа? Кого?!! — отчаянно закричал Рейши, но Император уже исчез.

Так продолжалось много дней — сон повторялся и повторялся, сводя с ума.

Три раза в день к принцу приходил кто-то, прерывая его почти непрекращающийся полусон-полубред, приносил воду для умывания и питья, какую-то еду. Первое время он еще мог поесть и умыться сам, но с каждым днем все больше и больше слабел, и вскоре охранникам уже приходилось подхватывать его, чтобы он не упал, когда они освобождали его. Его сажали на пол и давали ему миску с похлебкой, но руки его так дрожали, что он едва мог держать ее без чьей-нибудь помощи. И в один из дней, когда охранник аккуратно вложил ему в руки заполненную мутноватой жидкостью посуду, он не удержал ее и уронил, разлив все содержимое на пол. Возможно, он и испугался, что его накажут за такую оплошность, но был уже так слаб, что не смог даже отреагировать, только всхлипнул тихо. Но гвардеец не стал гневаться на него, лишь приказал принести вторую порцию еды и сам покормил его. С тех пор Рейши уже не доверяли есть самостоятельно и всегда кормили его, порой, почти насильно.

Иногда с ним пытались разговаривать, но он не отвечал, и чем дальше, тем все больше впадал в какое-то странное, будто заиндевелое состояние. Он был словно не в себе, постоянно шептал что-то, почти не понимал, что происходит вокруг. Глаза его сначала горели каким-то диким огнем, а потом почему-то, наоборот, совсем потухли.

В конце концов, он вообще перестал реагировать на что бы то ни было. Постепенно прекратил есть. А потом и пить...

..............................

Хаггард ни разу не спускался в подземелье. Он видел уже совершенно нескрываемое осуждение (а где-то — даже и ненависть) своих подчиненных и даже слуг, слышал их тихие разговоры между собой, но все это мало беспокоило его — отступать он не собирался. Профессиональный военный, он прекрасно знал, что содержание в подобной камере может навсегда сломать человека, но это не останавливало его. Гнев затмил его разум, ярость кипела в его душе, и он уже не отдавал себе отчета в том, что делает и для чего — просто продолжал упрямо придерживаться выбранного пути.

Но вместе с клокочущим на самом дне его существа темным чувством какой-то отчаянной ненависти, там же рождалась и чужая, инородная, а оттого еще более невыносимая боль. Боль от того, что он унизил, ранил, предал беззащитное и слабое создание, которое, само того не сознавая, так нуждалось в его заботе. Он думал о том, что, наверное, он мог бы что-нибудь изменить, но его сразу же начинало бросать на волнах собственных амбиций и обид, которые ранили не меньше. Он не видел выхода и все больше запутывался, теряясь среди своих демонов. В результате по ночам его стали мучить кошмары, а желание напиться преследовало теперь почти постоянно.

Однажды утром, когда он сидел за столом, бесцельно глядя на пустой стул рядом с собой и все настойчивее думая о стоящей в комоде бутылке, дверь приоткрылась, и в зал вошел Хаджи.

— Я бы хотел поговорить с Вами, господин! — сказал он с порога.

Хаггард с секунду подумал, а потом глухо произнес:

— Входи!

Старик медленно подошел и, не дожидаясь приглашения, тяжело опустился на стул. За эти дни он словно еще сильнее постарел — как-то сдал. Было видно, что он почти не спит и, видимо, совсем ничего не ест. Воспоминание о причинах такого ухудшения его здоровья заставили Хаггарда стиснуть зубы. Есть ли предел у ненависти к самому себе?

— О чем ты хотел поговорить со мной, старик? — выдавил он. — О мальчишке?

— Да, господин! О нем.

Хаджи посмотрел в глаза графа черным, как ночь, взглядом.

— Ты ведь все знаешь? — спросил Хаггард.

— Знаю, господин!

— Так почему же не сказал ему?

— Я хотел, но в этот момент в комнату вошли Вы.

— Я имею в виду, почему ты не сказал ему раньше?

Старик опустил голову.

— Я пытался, поверьте! Но он еще слишком молод и, наверное, не понимал меня или не принимал моих намеков всерьез!

— Боги, как глупо! О чем я спрашиваю?!!

Хаггард резко встал со стула и отошел к окну. Убрав руки в карманы брюк, он несколько минут стоял, молча, а потом горько спросил: