Белая (общий файл)

Зайдя за кусты, девушка встала спиной к ненавистным палаткам, смотря на поросшие прохладным лесом далекие пологие холмы, и вдруг поняла, что должна бежать сейчас или никогда, и пошла от кустов и палаток лагеря сначала медленным, неуверенным шагом, ожидая, что ее вот-вот остановит грубый окрик. Отойдя на приличное расстояние, она подумала, что надо бы побежать, но страшно вымоталась даже от ходьбы, и потому просто упрямо брела дальше ни о чем не думая, переставляя ноги и радуясь, что уходит от плена все дальше. Лишь раз она вывернулась из забытьи, наткнувшись на нечто странное и, содрогнувшись, прошла мимо человеческих черепов выложенных в круг, обращенных глазницами друг на друга и на бизоний череп лежащий в центре этого круга смерти. Чьи это были черепа? Бледнолицых? Что с ними сделали краснокожие варвары? Если ее поймают, ее череп тоже пополнит этот зловещий круг. И она побежала, но через три шага выдохлась, чуть не упала и вынуждена была снова перейти на шаг.

Временами она словно проваливалась в беспамятство, чтобы вдруг очнувшись, обнаружить себя снова бредущей по степи под жарким полуденным солнцем. Хотелось пить, кружилась голова. Запнувшись, она упала и неизвестно сколько пролежала. Потом, собрав силы, уговаривая и ругая себя, поднялась, чувствуя жар исходящий от раскаленной земли и двинулась дальше с трудом волоча ноги. Она была уверена, что ушла далеко, потому что брела месяцы, годы, вечность. Ей казалось, что ее не найдут не только индейцы, а вообще ни одна живая душа, потому что она безнадежно заблудилась, плутая по степи бог знает сколько времени. Потом ее захлестнуло видение.

Полуденное солнце слепило глаза, езда на козлах фургона укачивала, как и болтовня торговца Яга Данига, что разъезжал по прерии, и свободно общался с индейцами.

— Ворюги эти краснокожие, каких поискать. Тащат все, уж поверьте. У моей Хэтчер ихние бабы шпильки из волос повытаскали да так, что она и не заметила покуда коса не упала и не распустилась. Все тащат, ничем не брезгуют. Останавливался я как-то у янктонов, так при мне скандал там разразился. Баба у одного индея возьми и уйди с другим. Обманутый муж, не будь дураком, догнал их, пристрелил обидчика и вернул жену. И она тут же ушла с другим. Нет чтоб плюнуть на нее и забыть, ясно, что баба пропащая. Так нет, муж вломился в палатку к очередному похитителю, когда тот был на охоте и увел жену, только вот не свою, а хозяина палатки. Что вы смеетесь, мисс, говорю вам нехристи, и законов у них против воровства нет, напротив у них это за доблесть почитается. Порядка не знают. А попрошайки такие, каких свет не видывал. Даришь им подарок, а они удивляются почему не получают все что ты везешь с собой, а как же торговать скажи на милость если все разбазаривать на них. С другой стороны попробуй откажи, они тебе сразу же томагавком полбу, вот и весь разговор. А барабаны у них, мисс... Так если присмотреться, то увидите, натянутую на них человеческую кожу... то-то, а вы думаете почему они снимают скальпы? Потому что верят, что если постучать по такому вот магическому барабану, то им откроется будущее. Знаете, что эти нехристи хотят видеть? Ни много ни мало, где проходят бизоны и численность вражеских отрядов, что рыскают вокруг их деревни, а для этого им вишь скальп нужного размера подавай... А уж, хвастливы. Про предков они вам ничего не скажут, как же... У них что сегодня, что завтра, что год назад — это один день и точка. Зато уж свои подвиги будут расписывать дня три, во всех подробностях. На это они мастаки.

Солнце палило, пыль забила горло, глаза слезились, а потому найдя какую-то лужу, она жадно припала к ней. Вода отдавала глиной и была мутной от грязи. Она совсем не удивилась, когда ее догнали. Их было трое, темных, с обожженными солнцем плечами и грудью, с перьями в волосах. Эти безбожники окружили ее, придерживая гарцующих коней. Над нею раздались гортанные возгласы. Ее подхватили и перекинули поперек коня, к чему она отнеслась довольно равнодушно. Так же равнодушно смотрела она, очнувшись, на собравшуюся толпу, когда ее полуживую привезли обратно в лагерь. Перед глазами все расплывалось, она чувствовала, что умирает. Дело нескольких минут, когда ее тело последует за душой. Ее ничто не держит на этой земле. Зачем жить? Для нее если и существовал ад, то он был здесь, в лагере сиу.

Старик не сказал ей ни слова упрека, когда ее скинули у его типи. Только укоризненно покачал головой, помог подняться и завел в палатку. Она равнодушно дала осмотреть себя и свою открывшуюся рану, она так устала... Тем не менее сколь бы ни была слаба белая девушка она пережила эту тяжелую зиму, хотя никогда так не мерзла и не голодала. Были дни когда типи старика заносило снегом и в нем устанавливалась та гулкая тишина, при которой закладывало уши, как бывает под водой. Старик скрестив ноги и укрывшись шкурой чуть ли не с головой, говорил, похоже, что-то рассказывая, надеясь, что белая поймет его и заговорит с ним. Но она отворачивалась, либо притворялась что спит. Она не хотела смотреть на него и по ее отсутствующему взгляду он видел, что всеми своими помыслами она не здесь. Она грезила наяву. Вправе ли он был разрушать ее грезы, которые спасали ее от тоски, зимней стужи и от ночного сумрака, что стоял в их типи, занесенное снегом, больше похожим на холодную темную нору. Дуя на озябшие пальцы, она сшивала шкуры, которые вытащил старик, показав жестом, что тогда они могут укрыться ими. И вот она, дрожа от холода, сшивала костяной иглой тонкими бизоньими жилами эти шкуры, больно раня пальцы, но это было ничего по сравнению с голодом, от которого ее мутило, и когда подступала слабость, она по примеру старика укрывалась только что сшитой шкурой, поверх еще нескольких, чтобы согреться и погружалась в сон, молясь о чуде и видя сны о цветущих садах Канзаса. Когда их типи откапывали, то очень удивлялись находя старика и белую девушку живыми. Скудные запасы пищи старика, которые они растягивали, как могли, быстро заканчивались, а весна все не наступала. Холода не желали уходить. Кажется только по-весеннему пригреет солнышко, как снова ударяли морозы. И тогда пришлось голодать по-настоящему. Она ослабла настолько, что не было сил подняться, ослаб и старик, но вида не подавал, крепясь и много молясь, заунывно взывая охрипшим голосом к своим богам. И их молитвам вняли.

В тот день она услышала голоса. Она тяжело, долго и нехотя просыпалась. Реальность возвращалась к ней урывками. Сначала звуки слышались издалека, потом она поняла, что говорили рядом... голоса... незнакомые... английская речь? Господи всемогущий! Значит она дома и все это привиделось ей! Каким же долгим был ее кошмар. Наверное она тяжело болела и ее мучил горячечный бред. Девушка открыла глаза, чтобы тут же испытать сокрушительное разочарование. Над нею провисал под тяжестью мокрого снега все тот же ненавистный кожаный полог палатки, да хлопала о него задубевшая коса скальпа, а сама она была погребена под тяжелой кучей шкур. Всхлипнув, она закусила губу, чтобы не разрыдаться. Господи, чем она прогневала тебя?! Она всегда была доброй христианкой! Кто-то снова заговорил по-английски, и она повернулась туда, откуда слышалась эта странная речь. Около разведенного в очаге огня сидели трое. Старик, незнакомый индеец и бородатый белый, своей одеждой и длинными волосами, походивший на краснокожих. Он так же, как и они, сидел скрестив ноги, накинув на плечи бизонью шкуру и курил трубку. На его голове красовалась меховая шапка с длинным пушистым хвостом енота, опускавшимся на плечо. Говорил он странно перемежая английские слова с индейскими. Девушка зашевелилась и медленно села.

— О, вот вы и очнулись, мисс, — широко улыбнулся бородатый белый в шапке.

У него было лицо добродушного человека, который прожил на этом свете пятьдесят зим в ладу с собой и людьми.

— Я-то уж было подумал, что никогда этого не случиться, — и от уголков его глаз разошлись светлые морщинки. — Ну, то что вы очнетесь, мисс... — поправился он, чувствуя, что сказал бестактность. — Вижу, что не сладко вам пришлось.

— Кто вы? — проговорила девушка слабым голосом, оглядывая его и с удивлением осознавая, что еще не разучилась говорить на собственном языке, но больше тому, что кто-то по доброй воле мог прийти к дикарям.

— Я, Роб Макрой, мисс, траппер. Охочусь вот вместе с индеями и привожу им кой-какой товар. Индейцы прозвали меня Ступающий Мокасин, потому что брожу по свету где вздумается и когда вздумается, да дружу с этими краснокожими чертяками. Слышал, вы немало хлопот причинили им своим упрямством. Вот ведь, кажется, уже и помирали, а все-таки умудрились сбежать.

— Помогите мне... — прошептала девушка, отчаянно надеясь на спасение.

— Э-э нет, — покачал головой Роб Макрой. — Они теперь с вас глаз не спустят. Не знаю зачем вы им понадобились, этого я пока не смог выведать, — понизил он голос, — но на меня не надейтесь. Мне моя репутация у краснокожих дороже, чем ваше сомнительное спасение. Уж, прошу прощения за прямоту, но говорю как есть.

— Хотя бы сообщите обо мне в ближайший форт.

— Эх, милая вы моя, — вздохнул траппер, покачав головой и косясь на индейцев невозмутимо курящих свои трубки. — В форте вас считают погибшей, только удивляются почему это всех убитых скальпировали и оставили валятся, а ваше тело забрали с собой.

— Но ведь вы же можете сказать, что я жива и что индейцы держат меня у себя. Господи, как прекрасно снова говорить... говорить с человеком... — и девушка склонив голову тихо заплакала.

Макрой Ступающий Мокасин кряхтя поднялся и подойдя к всхлипывающей девушке, сел рядом и погладил ее по голове.

— Будет вам убиваться, милая барышня. Скажу вам одно, индеи вас не обидят, а за то, что вы живы и здоровы должны благодарить шамана Белую Сову, потому как безнадежны вы были. Послушайте-ка меня, девочка, — старый траппер придвинулся к ней так, что в нос ей ударил запах немытого тела, затхлых одежд и терпкого табака. — Послушайте-ка старого бродягу уж больше полувека топчущего грешную землю. Все на этом свете меняется. Сегодня так, а завтра этак. Понимаете?

Девушка ничего не поняла, но слова Роба Макроя успокаивали ее и она кивнула.

— И если вы не будете торопиться выкидывать какие-нибудь глупости, то дождетесь своего часа, — продолжал ободренный ее послушанием траппер. — Я скажу в форте, что вы живы и не теряете надежды на спасение и, будь проклята моя душа, ежели они как только представится случай, не пришлют за вами.

Она нетерпеливо повела плечами под медвежьей шкурой в которую куталась.

— А что здесь за форт? Не Десс?

— Десс остался далеко позади, а ближайший форт, это форт Святого Петра. Знаю, знаю, — проворчал он, — вам желается, чтобы все было по вашему прямо сейчас, но потерпите.

Забурлил, висевший над костерком котелок с варившемся в нем мясом.

— Это Бурый Медведь, — показал Роб на индейца сидевшего рядом с шаманом. — Он принес мясо. Охотникам нынче повезло, вот вас и откопали, чтобы поделиться добычей. Думали, что придется петь над вами погребальные песни, но Белую Сову не так просто свалить, хоть он и стар, но вот, что вы не выживите, были уверены. А знаете, что сиу прозвали вас Белой? Вы светленькая и, даже сейчас, несмотря на бледность и худобу, миленькая.

Девушка равнодушно посмотрела на него: ей было не интересно, как зовут ее дикари, важно, что она сама не забыла своего имени. И тут шаман что-то сказал.

— Не хотите узнать, что он говорит? Ведь он о вас ведет речь, — а когда девушка и тут не проявила любопытства, больше занятая своими несчастьями, чем словами старого шамана, Роб продолжал как ни в чем ни бывало: — Говорит, что вы та, которая видит сны, и что вы много молитесь.

Шаман снова что-то произнес.

— Он верит, что в снах к человеку приходят духи. Духи исцелили вас, ему лишь оставалось слушать, что они велели для этого делать.

— Спросите, зачем они меня вообще спасли?

— Спрашивать об этом незачем. Бурый Медведь, пока мы вас откапывали, мне все рассказал. Ваш обоз захватил молодой вождь Широкое Крыло. Он и его друг Когтистая Лапа обходили его, осматривая попавшую в их руки добычу, когда увидели откатившийся в сторону фургон. Вот Широкое Крыло и полез туда, и вы в него пальнули, ну а Когтистая Лапа, недолго думая, метнул на выстрел нож, которым ранил вас. Рука у него верная, ни за что не промахнется, но когда он склонился над вами, чтобы забрать свой нож, Широкое Крыло вдруг начал его отговаривать, уверяя, что духи не дают вам уйти к вашим предкам. Они доставили вас к шаману и вы, во имя всех святых угодников, выжили. Когтистая Лапа считал, что сохранять вам жизнь было ни к чему, а когда Широкое Крыло созвал совет, чтобы тот рассудил их, Когтистая Лапа и на нем заявил, что вас нужно убить, а если хотят оставить вам жизнь, то должны отдать ему, так как вы являетесь его пленницей. Но Белая Сова и Широкое Крыло уперлись и ни в какую не уступали вас ему. С той поры у Когтистой Лапы с Широким Крылом дружба разладилась, все простить не может, что помешал ему убить вас и что ваш русый скальп не украшает стену его типи.

— Лучше бы мне было умереть, чем жить так. Спросите, зачем старик выходил меня?

Роб повернулся к старику и что-то спросил. Тот устало прикрыв глаза, долго молчал, потом ответил. Сидящий рядом с ним Бурый Медведь, куря трубку, едва заметно покачал головой.

— Он говорит, — повернулся к девушке Роб, — что вы способны сломить волю воина.

Белая странно взглянула на траппера.

— Зачем мне это нужно? — со злой иронией спросила она. — Я ни в коем случае не собираюсь вмешиваться в их жизнь или как-то касаться ее.

Макрой перевел ее слова, какой-то уж очень короткой фразой. Бурый Медведь продолжал невозмутимо курить трубку, а шаман зябко кутаясь в шкуры, кивнув, что-то долго с хриплым придыханием говорил. Когда он сделал знак, что все сказал, Роб хлопнул себя по коленке и произнес:

— Ну, так потому, он ничего и не собирается вам объяснять. Он считает, что нет никакого толку от того, чтобы много говорить. Уверяет, что не нужно много слов, чтобы сказать правду. Слова через миг рассеются как дым, коли не лягут вам на сердце. Сейчас вы смотрите вперед и для вас его слова зыбки словно туман. Но придет время, и вы посмотрите назад и тогда Великий Дух откроет вам все значение его слов. А теперь поешьте, мисс.

Девушка хоть и жадно, но не торопливо ела горячую похлебку, не ощущая ее вкуса, только чувствуя, как согревается не только телом, но и душой. Старый траппер невольно зажег в ней надежду, от которой проснулась ее воля жить. Теперь она знала, что будет жить. Когда траппер собрался уходить вслед за Бурым Медведем, девушка схватила его за руку.

— Мистер Макрой, еще одно... спросите у шамана, — она перевела дыхание, собралась с мыслями, чтобы яснее объяснить чего хочет. — Когда в меня метнули нож, и я умирала, то видела нечто странное. Я не уверена, что это не привиделось мне, но это не дает покоя. Вы говорили, что надо мной тогда стояли двое дикарей.

— Точно так все и было. Когтистая Лапа и Широкое Крыло.