Альтернативная реальность

Знаю, сейчас боли не будет, кружит, дурманит поступающее в вену производное морфина. Зато потом... потом! Да только потом никто не пожалеет... Ну почему все так паскудно в нашем мире?.. Почему?

Часть І.

"Дурнык"

— Диду! Диду! Дывысь — мрець-то наш жывый! А вы — виддав Богу душу...

— Царыця небесна... Пресвята Богородыця!. И впрямь, кажись, шолохнувся! А то зовсим не дыхав! И серце в грудях не былося. Святи угодныкы! Чудни дела твои, Господи...

Голоса звучали, словно издали. Сон, несший кошмары, был удушлив и тяжел. Голова гудела и разламывалась, словно с жуткого перепоя. Тело сотрясали, одна за другой, волны тошноты. Мозг еще отказывался воспринимать окружающую реальность. Но самосознание, вырвавшись из диких объятий небытия, уже услужливо шептало: "Прыжок удался. Темпоральный шок проходит. Скоро будешь в порядке. Расслабься. Абсолютная регенерация займет не больше минуты. Худшее позади. Ой, ли?! Так уж и позади? Сомневался здравый смысл. Сколько нас, темнонавтов, не вернулось? Козлобородый так и не сказал. Да и Жаклин тоже! А ведь наверняка знала... Вот тварь! Все они единым миром мазаны! Общаться между собой нам и то не давали, так сказать для чистоты эксперимента. А может по другим причинам?

В каждой реальности путешественник стабильно получал дар от Хроникона — быструю регенерацию, относительную пластичность форм и зачатки телепатии. Все остальное — как повезет!

Вдохнул поглубже. С губ (оказывается, у меня уже есть губы) сорвался тяжелый стон. Сделав сверхусилие, открыл глаза...

Небо! Необычайно высокое и зеленовато-голубое! У нас такого не бывает! То ли озона побольше — то ли чище атмосфера. Малюсенькие белые тучки неспешно плывут по бескрайнему океану лазури. Слепяще-оранжевый диск, миновав зенит, уже клонится к горизонту. Что-то еще не так! Ну, конечно же! Воздух! Воздух совсем другой! Сладкий, пьянящий. Наполненный ароматом трав и цветов, влагой близкой воды и еще чем-то неведомым, но невероятно прекрасным. Тягучий, словно старое доброе французское вино. Желая сполна насладиться неожиданным счастьем, вновь закрыл глаза. И дышал, дышал...

Как должны быть счастливы люди, живущие в этом мире! Неужели они не понимают и не ценят таких красивых вещей.

— Диду! Глянь! Схоже, знову преставился...

— Ни, Омелько. Дывысь як ривно дыха. Буде житы. Чудно. А ни кровынкы, а ни подряпынкы... И звидкиля вин тилькы тут узявся? На басурмана, кажись не схож... На казака — також. Поляк, чы шо? Так голова брыта... Поляки брыють? Чы не брыють?

— Ой, не знаю, диду! Робыть-то що станемо?

— Та Бог його знае! Сам не второпаю! Трэба йихаты за хлопцями в село... Удвох не подюжим... А там..., там хай атаман думае... Мабудь ты такы давай, йды. Тилькы обережненько, довбанка тече, гляды мени не утопны! Тай одежинку якусь прыхваты... Срам-то прыкрыть... Господы, вот уж угораздыло...

Я вновь, на этот раз незаметно, приоткрыл глаза. Посмотрел на "туземца". Хотя какой там туземец! Козлобородый говорил — во мне двадцать пять процентов украинской крови. Значит — предок. А может, врал мерзавец? Сказать честно — особо предок не впечатлил: худое, по-стариковски морщинистое лицо. В одном глазу бельмо, другой — непонятно серого цвета, испытующе глядит сквозь прищуренное веко с недоверием и недовольством. Из-под соломенной с широкими полями шляпы клочками торчат посеревшие от грязи волосы. Седая борода и длинные усы, рыжие от табака возле синеватых губ. В беззубом рту — глиняная трубка, зажатая в трехпалой кисти. Другой рукой (на которой все положенные пять пальцев) теребит медный крестик на шее. Рубаха и штаны из грубого домотканого полотна, тоже далеко не первой свежести.

Так что он там говорил на счет срама?

Пришлось задействовать телепатию. Ах да! Я до сих пор нагой. Прикрыть срам — значит одеться. Ну что ж, это не лишнее...

Внушая "предку" свою беспомощность и беззащитность, взывал к чувству жалости и сострадания.

Вообще-то, я не особо сентиментален и переборчив в средствах, для пользы дела способен и не на такое. Вот хотя бы прикинуться дурачком... Стоп! А ведь идейка-то не плоха... Пусть над ними смеются и дразнят. Зато не придется ничего объяснять. Глядишь — кто-то еще и пожалеет. Быстро привыкнут и перестанут замечать. А ведь мне только того и нужно: немного освоиться, пообвыкнуть...

Широко открыв глаза, я дурнувато заулыбался, больше того, поплямкав губами, пустил слюни.

— Ты хто? — все еще недоверчиво хмурясь, спросил дед.

В ответ — тоже улыбка и еще чуть слюней.

— Да ты дурнык! — казалось, это открытие его не только успокоило, но и обрадовало.

— Звать-то як? Неже нимый? Господи, нам тилькы убогых... — тут он замолчал и вновь испытующе впился в меня своим водянистым глазом.

Я ощутил тревогу. Где-то недорабатываю. Даря ему свою, становящуюся фирменной, дурновато-счастливую улыбку и новую порцию слюней с максимальной активностью повел телепатическую атаку: "Да, да, дед! Редкий дурнык! Притом абсолютно смирный и безопасный, зато крепкий и весьма, весьма полезный в хозяйстве. Ну что твой вол (Кажись, так звали их тягловых животных)".

При этом я активно плямкал губами.

Морщины на лбу деда немного разгладились. Потер пальцами виски.

— Пыты хочешь?

В ответ я счастливо закивал. От чрезмерного усилия чуть не разбил затылок. Затем, показывая всем видом насколько мне тяжело, приподнял голову, и, опершись на локоть, сел. Мне и притворяться особо не пришлось — земля и небо ходили перед глазами ходуном. Вот тебе и одна минутка! До полной регенерации, пожалуй, еще не близко. Пока я бестолково озирался по сторонам, желая внушить сам себе, что все в порядке, вернуть на законные места землю и облака, отошедший в сторону дед вернулся, неся глиняный кувшин с широким горлышком и без ручки.

— На, пый! Кысляк...

Взяв кувшин в "по-настоящему" трясущиеся руки, сделал несколько больших глотков. Остановился, прислушиваясь к ощущениям. Комочки кислого молока, перемешанные с сыроваткой, ласково пощипывали язык и великолепно утоляли жажду. В голове немного прояснилось.

И тут мне в первый раз по-настоящему стало страшно. Выплюнув попавшую в рот вместе с "кысляком" муху, подумал: "Я никогда раньше не пил "кысляк" и не знаю его вкуса. Неужели мозг сам придумал эту гамму? Проделки Хроникона? Генная память? Или я действительно в настоящем, реальном мире, а вся теория проклятого Ранини полнейшая чушь!

Отогнав, прочь дурные мысли, вновь приложился к кувшину и оставил его в покое лишь, когда увидел дно.

— Шо, добрый?

Я благодарно закивал головой.

— Розумиешь... хоть так... Слава Богу... А то я вже подумав — що зовсим... клычуть мене Овсийом...

Забрав кувшин, Овсий присел в нескольких метрах в сторонке и, достав из широкого кармана штанов огниво (видать Жаклин не зря растрепала Козлобородому, что я усвоил курс), высек искру. Задымил трубкой. Едкий запах некачественного табака ударил в нос.

Я поморщился и чихнул. Дед же, рассмеявшись, закашлялся. В его груди забулькало, засвистело. Сплюнув на землю, он опять испытующе стал меня разглядывать. Вот уж недоверчивый!

Пришлось опять выражать свою "лояльность". Пошатываясь, я поднялся на ноги.

— Ого! Бугай! Жаль — дурнык! Славный бы козак выйшов! Кхе-кхе...

Роста во мне метр восемьдесят пять, вес — девяносто. Для нас — это средние показатели. К две тысячи сотому обещают два метра и сто килограмм. Жаклин предупреждала, что туземцы, "тьфу ты" — предки будут поменьше.

Огляделся вокруг. С одной стороны ветер гонит волны по бескрайнему морю камыша, с другой — чуть рябит воды полноводной реки. Похоже мы на острове, часть которого поросла низкорослым кустарником и деревьями.

Что же тут делали дед с мальчуганом? Рыбачили?

Невдалеке от берега покосившись, стоит шалаш. Рядом, чуть потрескивая, горит костер. Дым, немного поднявшись, шлейфом стелется над камышом, кажущимся мне живым. Он едва слышно шепчет о чем-то понятным только ему одному, понимающе кивает дозревающими, похожими на огромные гаванские сигары, головками.

Когда же кончится эта бесконечная минутка? Темпоральный шок давно прошел! Почему же так хреново?

— Давай до куреню. Юшка поспила.

"Какая там юшка!" — думал я, неуверенно, шаг за шагом ступая за дедом.

На костре булькал медный котелок. Исходящий из него аромат щекотал ноздри, будил зверский аппетит.

На этот раз слюни потекли без моих усилий, сами собой.

Захватив котелок черной от сажи тряпкой, дед разлил юшку в две глиняные миски.

Кроме наваристого бульона в моей порции плавал большой кусок рыбы и в огромном количестве зелень. По вкусу варево было явно недосолено, а вот остроты хватало с избытком. Притом это был не перец, а неизвестные мне специи.

— Добра? Бачу, добра...Йиж!

Я счастливо закивал головой и "благодарно" заклацал языком. Потом вдруг накатила волна слабости и сонливости. Кое-как добравшись до куреня рухнул на овечью шкуру...

Проснувшись, сразу ощутил, что препаршивая "минутка" уже позади. Было еще светло, хотя солнце почти скрылось за горизонтом. В воздухе стоял гул комаров и прочего зловредного гнуса. Но я, похоже, его не интересовал. Небо затянула полупрозрачная пелена. В ногах лежали на удивление чистые штаны и рубаха из домотканого, грубого полотна. Штаны едва закрывали колени, а рукава рубахи были до локтей. Но и на том спасибо, предки: и накормили, и согрели, и одели дурныка...

Подошел к реке... Присел на бережке.

Под ногами поскрипывая, сверкал гранями кристаллов, песок... Ну что твои бриллианты!

Между листьями кувшинки вынырнула водяная крыса. Зажав в зубах ветку лозы, ловко перебирала лапками. Выйдя на сушу, безбоязненно пошла в мою сторону. Встряхнувшись, изучающее уперлась бусинками черных глаз в мою персону. Недовольно фыркнув, неспешно отправилась по делам, волоча за собой на удивление тонкий и длинный хвост.

Над головой захлопали многие крылья, и на воду опустилась стая диких уток. Раздался шумный всплеск, на воде вскипел бурун. Перепуганные птицы поднялись в воздух, не досчитавшись своей товарки, доставшейся на ужин хозяину реки — огромному сому. Он еще раз, похожий на бревно, показался на поверхности. Словно желал убедиться, что во вверенных ему водах полный порядок.

С небесными певуньями, начавшими предзакатный концерт, соперничали, укрывшиеся в высокой траве, сверчки.

В небе все больше фиолета. Лишь светлая полоска у горизонта. Еще немного и станет совсем темно...

Со стороны камыша, неся в двух корзинах бьющую хвостами рыбу, показались дед Овсий, мальчишка и еще один парень лет двадцати. Как и остальные в свободных штанах и рубахе из домотканой холстины, в широкополой соломенной шляпе. Щуплый и невысокий, он прихрамывал на правую ногу. Увидев меня, на мгновенье остановился.

— И впрямь бугай. Поди, прокормы такого... Видать не зря його тут по башке...

Пришлось продемонстрировать и ему мою счастливую улыбку, покопаться в мозгах.

— Та не кыдать же тут убогого?! Грих-то якый! — в полголоса сказал Овсий. — Пишлы, дурныку, з нами.

— Омелько, дай йому корзину.

В плетенке было килограмм тридцать рыбы. Но мне этот вес уже был ни почем.

— Я ж говорю, бугай! — удовлетворенно хмыкнул дед. — Хлиб свий видробэ.

В берег уткнулись носом две лодки: довбанка — выдолбленная из цельного дерева с одним веслом и другая — побольше, сколоченная из грубых плохо отесанных досок.

— Грицько, сидай зи мною, а ты, Омелько, забери дурныка.

— Ты, убогый не дуже-то крутись. Якщо пэрэвэрнемся, спасаты не стану. Пидешь на корм ракам. Просты гоподи!

Я же, словно радуясь столь чудесной перспективе, дурновато улыбался. Более того, окунув ноги в скопившуюся на дне лодки воду, неловко качнулся.

— Чорты б тебе побрали, бугай! — ругнулся Омелько, восстанавливая равновесие.

Не желая его больше дразнить, до самого берега я сидел смирно и с совершенно обалделым видом поглядывал по сторонам.

То там, то тут на поверхности появлялись круги, раздавались всплески, и даже, как мне показалось, чавканье. С другой стороны, где к реке вплотную подходил лес — хозяйничали бобры. Скинутые в воду обгрызенной корой деревья образовали сплошной завал.

С другой стороны виднелись несколько заболоченных заливчиков, где словно на параде выстроились белоснежные, серые и черные красавицы цапли. Время от времени они опускали свои длинные острые клювы в воду, надеясь поживиться мелкой рыбешкой или аппетитной зеленой квакушкой. Ветерок, к вечерней зорьке утомившись за день, прилег отдохнуть в камышах.

На небе красноватой точкой проступил Марс. Сама мысль о том, что меня собирались упечь на его несуществующие в этом мире рудники — показалась кощунственной. Так же, как и то, что где-то существуют Сноб, Козлобородый и Хроникон.

А может, я и в самом деле рехнулся? И все это игра моего больного воображения?..

Нос лодки ударился о деревянный мосток. От неожиданности я больно ударился коленкой о борт и обиженно засопел.

Глянул на Омелько — тот ехидно улыбался. Видать подстроил специально. Теперь доволен...

На мостке все, кроме меня, одели сплетенные из соломы лапти. Я же шагал босиком, неся на плече корзину с рыбой.

Тропинка, извиваясь, ползла на холм. За ним была вновь низина, в которой в беспорядке рассыпались с полсотни глинобитных с накрытыми камышом крышами хибарок.

Я вопросительно глянул на Овсия.

При виде села его взгляд потеплел. Хитро прищурившись, он подарил мне беззубую улыбку:

— Он, моя хата з краю... Нам туды...

Вскоре Омелько с Грицем, забрав половину улова, зашагали по тропинке вниз, а мы с дедом свернули к покосившейся хате.

— Ты, дурныку, пока моей бабе на глаза не кажись. Нехай трохи пообвыкне. Заночуешь... в хливу.., або он там, под копыцей.

И прихлопнув надоедливо жужжащего над ухом комара, немного помолчав, добавил:

— Зажды, хлибця вынесу и... якусь там одежину... А дали подывымося... Дасть Бог ранок — дасть и жито...

Что такое жито — я толком не знал, но подумал, что наверно что-нибудь хорошее.

Овсий норов своей половины, похоже, знал не плохо. Услышав крики из-за закрытой двери:

— Да ты сам старый дурнык!.. Убогих нам ще бракувало... Живемо впроголодь... — я поспешил ретироваться за невысокий, сплетенный из соломы или камыша заборчик.

Вскоре появился и дед. Во рту у него едко дымила глиняная трубка, а в седых усах играла все та же хитроватая улыбка.

— Нэ такый страшный черт як його малюють, — беззлобно фыркнул он. Похоже крики жены особого впечатления на него не произвели.

— Сховався за тын? Та не бийся! Пошумить трохи тай утыхомирыться. Моя Палашка добра... Погодь трохы сама стане пидкормлюваты.., а потим й зовсим прывыкне. На ось, бери пока, що Бог послав...

В моей руке оказался далеко не первой чистоты сухарь.

— ... та ще ось, пару яблок, и шкуринку держи, пид бик кынешь. Як розвыдныться, пидходь — работа знайдеться. Та ще й пив села збижыться на тэбэ подывытыся...

Оставшись в одиночестве, я на мгновение опешил. Что делать дальше?