Возвращение

Вопреки надеждам, бестолковость существования прекращаться не спешила. Сквозь серость проступил багрянец; под ногами захрустела скользкая стеклянистая галька, дымчатой пустыней тянущаяся до горизонта, а над головой раскинулось чужое небо в лиловых сполохах. Чужое небо чужого мира. И, что самое худшее, враг перемещался вместе со мной. Хотя, конечно, почему нет — этот мир был для него родным.

— Рыбка попалась.

Незнакомец был бледен, страшен и выглядел почти как заарн — разве что слишком короткие неровно обрезанные волосы и слишком фиолетовые глаза. А еще у него была широкая самодовольная ухмылка и не совсем дружелюбные намерения.

— Простите, вы точно желали убить и точно меня? — неуверенно уточнил я, морщась от плотных дымчатых крючьев, впившихся в тело. — За что?

— И это угроза для нас? Рыбка слишком близко подплыла к поверхности и ее заметили, — почти промурлыкал противник, даже не вслушиваясь в слова, и притянул сеть еще ближе. — И поймали. Рыбка может попрощаться со своим миром...

Ясно.

Сеть мешала убежать, но переместиться ему за спину — нет. Серебряный ошейник легко сомкнулся на бледной шее; нелюдь покачнулся и рухнул на колени, цепляясь за нежданное украшение, и врата захлопнулись, обрывая нити.

В знакомой роще ничего не изменилось — или это была уже другая роща? Я беспомощно оглянулся в поисках известных примет, пнул корягу и смирился с тем, что выбираться придется пешком, по старинке, не полагаясь на опасный дар.

Я ждал знак, что делать дальше? Можно радоваться, дождался.

* * *

У магов не так много строгих-престрогих запретов. На деле, всего два: не играй с тектоникой и не открывай врата в Заарней. Каждое открытие врат приближает тот миг, когда соседний мир сольется с нашим. Но люди открывали врата постоянно и, наверное, с нетерпением ждали этого момента. Заарны с охотой приходили к нам, заключали контракты и служили наемниками, убивая по приказу и без приказа. Но людей в свой мир они не вытаскивали — их источники давали меньше магии и не позволяли расходовать ее зазря. Наверное, сейчас что-то изменилось. Или изменилось только для меня — потому что если существовала беда, которая еще не свалилась на последнего светлого магистра, то она была обязана это сделать. Еще один опыт, который я бы не хотел приобретать. Мой опыт, он весь такой.

Ощущение мелких крючьев под кожей никак не желало исчезнуть, сколько я не убеждал себя, что это лишь самовнушение. Надеюсь, сеть успела разорваться вовремя и я не вытащил того заарна-Призывателя в наш мир. Хотя в нашем мире и без того дополна дряни.

Заросший травой разбитый тракт уводил в стремительно темнеющую даль, такой же унылый и заброшенный, как и эта придорожная гостиница. Деревянное строение одиноко мокло под дождем, почерневшее и просевшее на один угол, и только огоньки в заросших грязью слюдяных окошках подсказывали, что оно все еще обитаемо. Идти туда не хотелось, но я уже сделал это один раз, а значит, смогу и во второй.

Внутри было пусто, сумрачно и почему-то сыро, отчего гнилая солома хлюпала под ногами; двое мужчин у стойки одновременно попытались подняться, смотря на меня, будто и не чаяли больше увидеть.

— Итак, — я с сомнением оглядел небритого тощего типа, еле-еле стоящего прямо, пытаясь не замечать ни взглядов в упор, ни перешептывания высунувшихся в общий зал девушек в синих передниках. — Очевидно, вы доктор?

— Это... вы все-таки вернулись... — отмер хозяин гостиницы, и куда бодрее продолжил: — Мессир Густав, лучший цирюльник на всю округу.

— Нелюдя не возьму, — сипло возвестил тот, придвигая мне оставленные заранее деньги. — Две монеты — за вызов.

Я с дрожью оценил грязные каемки под обломанными ногтями, инстинктивно прислушиваясь к шушуканью служанок:

— Заглядываю — а он глазищами из угла так и сверкает! Думаю — щас бросится...

— И как?

Ответ прозвучал почти разочарованно:

— Не бросился...

Я повернулся к болтушкам, сдерживая рвущиеся с языка слова, но так ничего и не сказал. Бесполезно.

— Сколько вы хотите?

Мессир Густав с сожалением развел руками:

— Не возьму, не проси. А вдруг тяпнет?

Проблем уж точно будет меньше, чем если кого-нибудь укусит тот же цирюльник. У гончих хоть слюна стерильна.

— Тьфу, только душу губить. Дождешься с этих тварей, чтобы сами подохли, — влез трактирщик с несомненно личным опытом. — Не ходил бы ты туда, парень.

... Красные капли на белом снегу. Красноглазая тварь с распоротым животом, все еще цепляющаяся за жизнь и огрызающаяся на любые попытки приблизиться...

Да, дохли твари с трудом.

— Он просто ранен.

Мужчины переглянулись и, словно это оправдывало все, хором произнесли:

— Так ведь нечисть же!

А может, и оправдывало.

На кухню я даже заглядывать не стал — хватило прошлого раза — и трактирщик догнал меня уже на лестнице, узкой и скрипучей.

— Это... вы сами-то справитесь? Может подождать и уже потом... того... по частям продать... я людей-то знаю, к кому обратиться...

Я посмотрел в умильные глазки и с улыбкой уверил, что как-нибудь справлюсь сам. Что самое странное, он действительно хотел помочь и искренне беспокоился за меня. Потемки чужих душ порой заводят в тупик.

Заарны ужасно относятся к своим раненым. Даже темные поддерживают друг друга; заарны с радостью добивают неудачника и забирают его силу себе. Призванные вынуждены держаться вместе, и нравы у них мягче, и Тхиа просто заботливый папаша, а не командир, раз бросил своего не посреди дороги, а в гостинице. Хотя разницы в принципе никакой.

Лестница вела на чердак, в маленькую вытянутую комнату, душную и темную из-за закрытого окна. Кроме дряхлого стола, колченогого стула и кровати с ворохом тряпья внутри не было ничего, зато по сравнению с предыдущим посещением здесь хотя бы прибрались. Я кинул рюкзак на стол и распахнул ставни, впуская свежий осенний ветер.

Из-под груды одеял донесся мученический стон:

— Опять ты.

— Кто же еще? — я потянул краешек ткани на себя, заставляя спрятавшегося под ней заарна пошевелиться. — Я думал, ты уже пожаловался Тхиа.

И тот в засаде поджидает, что ли. Хэльджи намертво вцепился в одеяло, не собираясь отдавать ни пяди, и огрызнулся:

— Это был дурной сон, просто дурной сон.

— Положительный настрой — это хорошо, — я с беспокойством отметил бледно-розоватую радужку с россыпью белых точек, красные капельки на запястьях и отслаивающиеся ногти. Скоро кровь выступит на губах, веках и ладонях, потом будет сочиться через каждую пору... Хэльджи, самый спокойный и дружелюбный из гончих, был мне симпатичен. Жаль, что пострадал именно он. Это была обычная встреча, перешедшая в обычные догонялки, и никто не подозревал, что паучье логово совсем рядом с той рекой.

Помощи от местных ждать не стоит — из меня целитель лучший, чем из них доктора. Пользы тоже немного, зато вреда нет. Поиски бинтов плавно перекинулись на первый этаж, и на материал для перевязки пошла простыня — после моего первого прихода тут действительно появилось нечто чистое. Иномирник завернулся в отвоеванное одеяло, враждебно глядя из кокона, но его хотя бы не пришлось кормить силком. Определенно, жертве моих экспериментов стало лучше. Удивительные вещи творятся.

— Что это?! — почти паническое восклицание нагнало меня уже у дверей. Хэльджи смотрел на маленькую ложечку так, словно стекающий с нее мед собирался на него наброситься.

— Тебе. Ешь.

— Он же сладкий!

— В этом и суть.

— Ты мне мстишь, да?

— Угадал.

Я нашел у кровати кривой меч — ятаган? — и принялся кромсать простыню на полоски, прикидывая, удастся ли уговорить нелюдя на перевязку, или придется привязывать его к кровати. Тот уже тянулся к оружию и шипел, требуя отдать.

Раненые заарны — ужасные существа. Ведут себя как дети.

— Я понял, — мрачно сказал гончая, следя за мной мутным нехорошим взглядом. — Вас, светлых, привлекают боль и смерть, и поэтому ты со мной возишься.

От смеха ятаган сорвался, попав по руке. Я замотал царапину последним обрывком ткани и подступил к кровати, положив оружие на место и придвинув тазик с горячей водой:

— Мне нравится эта теория. Есть в ней... что-то эдакое.

Края раны, идущей по животу от ребер, почернели и вздулись. Выглядело это плохо; с другой стороны, я не знал, что это значит для иномирников — они поразительно живучи и уязвимы одновременно.

— Я все равно уже мертвец, — упрямо заявил Хэльджи. Он даже не морщился, когда мокрая ткань касалась кожи, но хотя бы не мешал перевязке. Или был слишком слаб, чтобы мешать.

— И что, я зря трачу на тебя время? — я пододвинул ближе позаимствованную у хозяина гостиницы жаровню.

— Это ненормально.

Как будто я обязан следовать каким-то правилам. Это единственное, что я приобрел — возможность не оглядываться ни на кого.

— Я свободный человек и делаю то, что хочу. Мне даже родная гильдия не указ, потому что ее больше нет.

Маленькая печка быстро согревала воздух, но гончая все равно кутался во все теплые вещи, которые нашлись в комнате. Параллельные миры — далеко не самое приветливое место.

— Мне все равно, зачем вы, людишки, друг друга убиваете, — с запинкой начал заарн, и становилось ясно, что ему непривычно говорить на такие темы. — Но как вы, ты и такие, как ты, в это влезли?

Мы это начали. И у нас неплохо получалось.

— Когда я учился, было принято ненавидеть темных. Говорили, что они готовятся напасть на нас, мы тоже готовились напасть в ответ, а потом как-то все произошло... в городе начались стычки, появились жертвы, потом темные ударили по одному из наших светлых источников, и покатилось.

Я мало что помню из первых дней; помню страх, но суматохи не было — все знали, что делать. Нельзя назвать неожиданностью то, к чему так старательно готовились.

— На разведчика небось учился, — прокомментировал собеседник, но мне нечем было его порадовать:

— Фольклористика и этнография, — уловив замешательство, я пояснил: — Традиции.

— У вас есть военные традиции? — фыркнул Хэльджи. — Смешно.

— Мы не хотели воевать. Просто для того, чтобы жить в мире, надо было уничтожить всех темных.

Серый сонный вечер сменился промозглой синевой сумерек, укрывших улицу и двор. Солнце медленно умирало, оставляя осколки себя в опавших листьях, путаясь в черных голых ветках, и никто не мог ничего с этим поделать.

Скоро последний осенний праздник. В этот день темный и светлый магистры вместе проводили торжественный ритуал, провожая старый год, и все праздновали, встречая зиму... Интересно, радуются ли темные, что теперь делают это одни.

— Знаешь, почему Тхиа меня не убил? Он знал, что ты не выдержишь, и будешь крутиться где-то рядом.

— Молодец Тхиа, — равнодушно отозвался я, вырываясь из воспоминаний.

— И он скоро будет здесь.

— Ничего, я подожду.

— Убирайся! — гончая с трудом повернул ко мне потемневшие узкие глаза цвета засохшей крови и вцепился отросшими когтями в боковины кровати. На бледной шее вздулись темные вены; он кусал губы, не в силах выдавить ни слова, зачем-то сопротивляясь магическому договору...

Но в этом смысла было не больше.

— Разве ты не должен за мной сейчас следить и радоваться, что я попадусь, а не гонять?

— Я больше не в команде, ничего я не должен, — пораженчески отозвался заарн, уткнувшись в подушку и с бессильной злобой воткнув когти в матрас.

Вот она — главная беда тех, кто работает за деньги, а не за идею. Я обошел кровать, заставив иномирника прижаться к стенке, обнимая свой ятаган.

— Тогда мы просто подождем Тхиа здесь. Я уговорю его взять тебя с собой. Ты мне веришь?

Он поежился, отползая еще дальше:

— Ты страшный. Ты заставил людишек впервые за все существование этой халупы сделать уборку...

Незримый барьер на этот раз двигался куда быстрее, заращивая щели, но для того, чтобы прижаться спиной к стене, держа в поле зрения дверь и окно, не понадобилось много времени.

— Тхиа! Я тут собираюсь добровольно сдаваться, не надо мне мешать!

Надеюсь, я его не переоценил.

Лепестки замерли и прекратили сжиматься, и дверь стремительно распахнулась. Я с трудом подавил желание сползти на пол, потому что ноги внезапно отказали. Это был даже не первый шаг, а его намерение, но к нему вели семь лет... семь далеко не легких лет.

Отступать больше некуда.

— Луна вошла в созвездие Весов, в городе объявились темные, а меня чуть не убил заарнский мутант-Призыватель. В общем, я все взвесил и решил вернуться в Аринди. Можете праздновать, ваши муки закончились.

В этой последовательности был некоторый смысл. Я ждал вопроса про звезды, но не того, что мне не поверят вовсе.

— Монетку бросал? — скептически осведомился Тхиа. — И когда передумаешь?

— Но не сейчас. Оставьте меня в покое хотя бы до рассвета, — я сел рядом с кроватью, грустно глядя на Хэльджи, и пообещал: — Я буду здесь.

— Спасибо, — тихо прошелестел он.

Где-то там, в пустоте, заскрежетали ржавые шестерни, с лязгом приводя в движение сложный механизм, и давно остановившаяся стрелка перескочила на следующее деление. Можно верить в новый день, но мы оба знали будущее. Все, кто меня окружал, умирали.

* * *

Аринди. Далеко отсюда

Иногда ему казалось, что он уже умер, и теперь расплачивается за все, что совершил.

Пусть даже он плохо помнил, что именно...

Он не знал, сколько времени прошло здесь. Дни и ночи сливались в одну нескончаемую пытку... дни и ночи ничуть не отличались друг от друга. Он давно привык к боли, голоду и ненависти. Холодной и отстраненной или жгучей и яростной — неважно. Ненависть смешна, когда скрывает страх. Тело — это всего лишь оболочка для духа.

Но тьма множеством маленьких пиявок впивалась в сознание, клубком червей копошилась в голове, доводя до исступления. Обрывки памяти рассыпались черным пеплом, разрушая то, что составляло его суть, и даже там, где раньше был его дар, зияла открытая рана. Иногда ему казалось, что он сходит с ума, и что осколки его "Я" мечутся в агонии, пока их медленно пожирает ненасытный безбрежный мрак...

И лишь тихий зов, доносящийся откуда-то издалека, словно из иного мира, путеводной нитью звучал в темноте. Иногда он казался лишь наваждением, бредом, но этот голос возвращался снова и снова. И тогда он жадно вслушивался в каждый звук, как одержимый цепляясь за последние крохи разума.

У них не выйдет его сломать.

Никогда.

Глава 2. Ценный приз

...Черный шпиль рассекал небо на две части, нависая над раскинувшимся далеко внизу городом. Он был не так уж страшен и, говоря честно, плохо различим — длинная полоса от пола до потолка.

Поднималось и опускалось солнце, наползали с севера тучи, расчерчивали темноту разломы молний, струились по стеклу потоки дождя — он все так же высился напротив, как нечто незыблемое и неизменное. Ничего не менялось.

И ничего не изменится.

Линия, которая разделила мир пополам. Граница, разбившая жизнь на "до" и "после".