Услышала я такую программу-минимум от одной девчонки, так у меня дыхание в зобу сперло. А она еще и гордится: "Я за беременность тридцать килограммов набрала!" А мне до груди едва достает. Макушкой. Я эту Тоньку редко в стоячем положении видела, только возле смотрового кабинета или возле манипуляции. Но и там она, пока в очереди стоит, два-три пирожка или пачку вафель умудряется сжевать. Щеки уже на плечах лежат, а она все жует, жует. Еще и бедра у Тоньки узкие, и жопка с кулачок — как своего богатыря рожать будет, не представляю. Когда я спросила, она только рукой махнула — рожу как-нибудь. Обалдеть, какой продуманный ответ. Ольга тогда услышала ее и сказала:
— Я бы тебя в самостоятельные роды не пустила.
А Тонька обиделась: чем я хуже других? Ну, невысокая и худая, ну, и что?
Это она до беременности худая была, а сейчас — живот на ножках.
— Ничем не хуже, — успокоила ее Ольга. — У меня и такие, как ты, сами рожали, если вес у них был небольшой и ребеночек не крупный.
Ольга вежливо ей ответила, а я бы загнула по-простому: "И сама разожралась, и ребеночка своего раскормила".
Что-то во мне хрустнуло, и я остановилась посреди коридора. Меня стали обходить с двух сторон, врачи и пациентки торопятся — время ужинать, а я взялась за живот и прислушиваюсь. Что же это со мной было и будет ли еще?..
Мой палатный врач появился очень вовремя. Я так обрадовалась ему, что не сразу вспомнила, как его зовут. Чуть Кисонькой не назвала. Так его мы только между собой называем. Пока я вспоминала, он прошел мимо, но потом вернулся:
— Добрый вечер, Дубинина. Чего стоишь в позе "ожидающий у двери туалета"? Как твои дела? Как животик?
— Что-то треснуло во мне, Юрий Андреевич.
— Что треснуло? Говори яснее.
— Не знаю. Знала бы — сказала.
Я резко вдохнула: опять началась схватка. Кисонька внимательно посмотрел на меня. Так, как он обычно это делает: снизу вверх, медленно, будто оглаживая. Выше груди он редко когда поднимал взгляд. Сомневаюсь, что он хоть раз видел мое лицо.
— Понятно. По коридору давно ходишь?
— С обеда.
— Просто так гуляешь или схватки начались?
— Начались, — выдыхаю, стараясь говорить тихо. Схватка переваливает свой пик и боль сразу идет на убыль.
— Больно?
— Терпимо!
Кисонька посмотрел мне в лицо. Вот здорово! Говорят, это примета хорошая. Говорят, это к легким и быстрым родам.
— Продолжительность?
— Меньше минуты. И четыре минуты перерыва.
— Хорошо. Очень хорошо, Дубинина. Рассказывай, как там у тебя треснуло?
— Тихо.
А как тут расскажешь? Может, треснуло, может, хрустнуло, а может, вообще показалось.
— Ну, понятно, что тихо. Взрывов и салютов я пока не вижу, — засмеялся Кисонька. — На что этот треск похож был? Мне тут мамочки разное говорят: "как халат порвался... как бретелька лопнула... как орех хрупнул..." Я самые интересные сравнения в книжицу записываю. А ты меня чем порадуешь?
— Как на майского жука наступили. Хрусть — и тишина.
— Оригинально. Свежо. Спасибо, — Кисонька изобразил жидкие аплодисменты, потом взял меня за рукав халата. — А теперь пойдем потихоньку в смотровой. Выясним, что за жука ты раздавила.
— Не хочу в смотровой. Опять в меня "подзорную трубу" совать будете. Пятый осмотр за неделю — надоело!
— Трубу не буду. Обещаю.
— Тогда зеркало засунете. И студентов приведете. А я буду сидеть и ждать, пока все в меня позаглядывают. Сделали из меня наглядное пособие. Вы хоть по десять долларов с каждого заглядывающего берите, а деньги потом поделим, — ною я, но потихоньку иду. А попробуй тут устоять на месте, когда тебя вежливо и настойчиво куда-то тянут.
— Хорошая идея, Дубинина, но студентов сегодня не будет. Какие студенты в семь вечера?
— Иностранные. Негры и арабы. Я прям, тащусь от них.
— Им больше делать нечего, как только ехать по холоду в такую даль. Идем, идем, шевели ногами. Еще немного и дойдем.
Так за разговорами мы и дошли до смотрового кабинета. Я сделала последнюю попытку отвертеться от осмотра. Лезть в кресло совсем не хотелось.
— А может, ну его, это кресло? Может, и на кушеточке можно?
— Ты это хорошо придумала: сама на кушеточке, я у тебя между ног... Это уже не осмотр, а сплошной интим получается.
Вот за что мне нравится Кисонька — всякую ерунду ему можно болтать и не услышишь в ответ: "Девушка, ведите себя прилично!" Потрясающее чувство юмора у мужика.
— А если я рожу во время этого осмотра, что будете делать?
— То же, что и всегда: приму роды, а потом выбью премию из начальства, за работу в экстремальных условиях.
Я засмеялась, схватившись за кресло — этот хитрован довел-таки меня до него! — и тут во мне хрустнуло еще раз, сильнее. Хрустнуло так, будто я сразу трех жуков раздавила. Больно не было, а вот тепло и мокро стало. Еще и лужа под ногами получилась. Словно я взяла и пописала на пол.
— Ой! Простите...
Мне вдруг стало так стыдно, что в пот бросило.
— И совсем даже не "ой". Это у тебя воды отходят. И на что некоторые женщины идут, чтоб только отвертеться от осмотра!
— Я не хотела, Юрий... — прошептала я, выходя из лужи.
— Хотела, хотела, не притворяйся! Поздравляю, мамочка, кубышка откупорилась — пора в родзал.
— Сегодня?
— Сейчас, Дубинина, сейчас. А у тебя были другие планы на вечер?
— Ну, да. Ужин в ресторане, казино, секс при свечах...
— Запиши все это на листочке, и отложи на недельку. А сейчас шагом марш в палату, собери свои вещички. Не можешь сама, пусть девочки помогут. Скажешь, что идешь рожать, и отправляйся наверх.
— А вы?
— А я пойду ужинать. Раз уж мне не светит секс в казино и ужин при свечах, пойду — утешусь отбивной.
— А у нас на ужин отбивная?!
Ну, люблю я мясо, люблю и ничуть не стыжусь этого. Хоть Мамирьяна и болтает, что шикарная девушка должна есть куропатку и ананасы, в крайнем случае — курочку и апельсины, а по мне — так лучше куска мяса и быть ничего не может.
— Это у меня на ужин отбивная, а у тебя очистительная клизма и роды. Успехов тебе.
— А вы придете?
— А куда я денусь? Я сегодня дежурю.
— Хорошо-то как! — разулыбалась я.
— Кому хорошо, а кому десятая роженица на ночь. Вы что, сговариваетесь?
— Нет, Юрий Андреевич. Само так получается.
Конечно, мы сговариваемся. Как только попадаем на этаж подготовки, так сразу и начинаем выяснять: к кому лучше попасть, сколько заплатить, а от кого — Господи, спаси и помилуй! Про Кисоньку легенды по больнице ходят. Кто-то с ним персонально договаривается, а кто-то старается подгадать на его дежурство, даже таблетки выпрашивает у своего палатного врача. Есть тут трое молодых, сами еще роды не принимают, вот и стараются своих пациенток Кисоньке сплавить, вроде бы случайно. А некоторые мамочки сами на определенный день настраиваются, вот как я. Тогда и заплатить можно меньше, и к хорошему врачу попасть.
— Так я и поверил. У кого дежурство, как дежурство: одна-две роженицы за смену, а у меня всегда толпа. И с каждым годом всё больше и больше. Если и дальше так будет продолжиться, я в столовой стану роды принимать!
— Почему в столовой?
Я остановилась на пороге, и Кисоньке тоже пришлось остановиться.
— Потому что наверху разделочных столов не хватает!
— Каких столов?! — спросила я очень громко, и схватка опять пошла на убыль. — Разделочных?
Мне показалось, что я ослышалась.
— Вот именно.
— А почему они разделочные? Я думала, что их называют...
— Потому, — выслушивать, чего я там себе напридумывала, Кисонька не стал. — Кладут на них мамочку вместе с детенышем, а снимают мамочку и детеныша раздельно. Поняла? Это я специально тебе так доходчиво объясняю, а то у некоторых мамочек во время схваток мозги напрочь отшибает. Могут испугаться невесть чего и в тапочках и сугробам рвануть к автобусной остановке.
— А почему их не хватает? Столов? — Психованные мамочки, с напрочь отшибленными мозгами, меня сейчас мало интересовали.
— Потому что у нас всего шесть залов и девять столов.
Кисонька стал подталкивать меня в спину. Осторожно и настойчиво. Но я еще не все выяснила и с места трогаться не собиралась.
— А как же я?
— А что ты?..
— Вы же сами сказали, что я десятая. Что же мне теперь делать?
— Что тебе делать, я сказал пять минут назад, а ты почему еще здесь?
— А я с вами разговариваю. И задерживаю вас изо всех сил.
— Зачем?!
Кисонька даже подталкивать меня перестал. Хоть его подталкивание больше напоминало нежное поглаживание.
— А затем. Мне завидно, что вы будете есть мясо, а я нет.
— Дубинина! Иди ты в... свою палату номер шесть. А я проведу тебя. По дороге и договорим.
Самое смешное, что на двери моей палаты действительно красуется шестерка. А комната дежурного врача располагается в самом конце коридора, как раз за моей палатой.
— Юрий Андреевич, так что же мне делать? — спросила я, когда мы почти пришли.
— Делать надо было раньше, а сейчас только рожать!
Кажется, Кисонька уже был мыслями с отбивной.
— Что делать, если мне стола не хватит? — уточняю вопрос.
— Ждать своей очереди. Все, Дубинина, вот твоя палата, собирайся, я за тобой сестру пришлю. Кто сегодня дежурит?
— Зина.
Об этой медсестре тоже ходили легенды. Но совсем другого содержания. Уколы и капельницы у нее старались не делать. И ни о чем важном не просить.
— Опять эта... резиновая Зина... Боже, дай мне терпение! — Кисонька сделал несчастное лицо и начал созерцать потолок.
— А почему "резиновая"? — Гимнастку или девочку из циркового училища эта Зина и близко не напоминала.
— Если тебе срочно понадобится "резиновое изделие номер один", можешь смело обращаться к ней.
— Спасибо за совет. Прямо сейчас... ой... — согнулась, подержалась за живот, выдохнула, разогнулась. — Вот прямо сейчас и побегу. Она этими резинками торгует или у нее дядя на резиновой фабрике работает?
— Не торгует. И дядя у нее работает совсем не там. Все намного проще, — усмехнулся Кисонька. — Зинка сама ими пользуется. И весьма активно!
— Так она у вас секс-бомба местного масштаба?
— И мгновенного действия, — мою шутку оценили и поддержали. — Мурлин Мурло доморощенная.
А ведь похожа! Рост где-то метр шестьдесят, размер груди — пятый или шестой, а размах бедер, пожалуй, все полтора метра. Еще и цвет волос соответствующий.
— Интересно, а она настоящая блондинка?
— А чего ты меня об этом спрашиваешь?! — возмутился мой любимый гинеколог. — Я с ней по углам не мурлыкал. И чего такого смешного я сказал?
Сразу ответить у меня не получилось. И прекратить смех тоже быстро не смогла. А вот когда отсмеялась и немного успокоилась, тогда и ответила.
— Это я не над вами, Юрий Андреевич, честное слово! Просто детский стишок вспомнила. Про резиновую Зину. Помните, был такой?
— Я-то помню, а ты откуда его знаешь?
— А мне мама часто в детстве читала. У нас сохранилась старая детская книжка, еще мамина, вот и... — и я опять засмеялась.
— Дубинина... — Кисонька задумчиво посмотрел на меня. — Ты себя хорошо чувствуешь?
— Замечательно. А когда рожу, будет еще лучше. Вы не думайте, это я не над стихом, просто продолжение ему придумала.
— Ну, так давай свое продолжение и пойдем дальше.
— А оно это... — на меня вдруг накатил приступ стеснительности. — ...не для детей.
— Дубинина, твою ж маму! Чтоб она сто лет была здорова!.. Где ты тут детей увидела? Я давно уже вырос из детского возраста, да и ты на маленькую девочку не очень похожа.
— Ладно, тогда слушайте. Только первый куплет, про коробку и магазин я пропущу.
Резиновую Зину раздели, положили,
Но хором трахнуть куклу так и не смогли.
Резиновую Зину одели, в шкаф убрали,
И дружно к тете Клаве все мужики пошли.
— Ну, наша Зина прекрасно обходится и без тети Клавы.
Вообще-то я ожидала совсем других слов, но ругать мое поведение или неприличные и недоделанные стихи Кисонька не стал. Обидно. Я так надеялась на признание... А меня только взяли под руку и молча повели по коридору.
— Юрий Андреевич, вы меня считаете ненормальной? — спросила я, когда до палаты осталось всего ничего.
— С какой это радости?! — Кисонька резко остановился и посмотрел на меня так, словно я сморозила совсем уж несусветную глупость.
— Ну... обычно мамашки лежат и орут во время схваток, а я вам стишки похабные рассказываю.
— Ох, Дубинина, горе ты мое... — меня осторожно погладили между лопатками, теплой до изумления ладонью. — Мамочки бывают разными. У одной мозги от боли отключаются, а другая пытается боль отключить. Как может. И что она при этом использует — песни, пляски, молитву или матерные стихи — мне без разницы. Главное, чтобы женщина оставалась вменяемой и слышала врача.
— Что, правда, песни с плясками устраивают? — как-то слабо верилось, что роженицы способны на такое. Я не показатель, а "клинический случай", как обычно говорит Мамирьяна.
— За девятнадцать лет я тут такого насмотрелся... В любом другом месте это сочли бы патологией, а у нас — в пределах нормы. К счастью, в заведении для особо патологичных я не работаю.
3.
— Доброго тебе дня, Многозрящий.
— И тебе легкого и прямого Пути, Многодобрый.
Сколько здесь живу, а привыкнуть к этому приветствию никак не могу. Так и кажется, что со мной не поздоровались, а послали по... легкому и прямому пути.
— Желаешь отдохнуть на моем ковре, ублажить горло, живот, уши или глаза? — вопрошал между тем старикан, подпихивая мне под спину подушку.
На нормальный язык его вопрос переводился так: "За каким хреном ты приперся? Мне доставать пузырь, накрывать поляну, посылать за бабами или тебе чего-то надобно от меня лично?"
— Отдохнуть и ублажить, — сообщаю, удобно развалившись на ковре.
Не так уж часто я бываю у дедули, чтобы мешать ему проявить гостеприимство. Путь из Верхнего города долгий, езда в паланкине — дело утомительное, так что отдыхать я собираюсь тоже долго. И силы перед работой восполнить не мешает. Да и Многозрящему в его годы надо больше отдыхать и меньше работать. Вот отдохнем, расслабимся, родство душ почувствуем, а там, глядишь, я дозрею о проблемке своей поговорить. Или соображу, что никакой проблемки не было и нет, и уйду счастливый, так ничего и не рассказав. Я еще и сам не знаю, надо рассказывать о таком или нет. Все-таки то, о чем шепчутся с попом, не обсуждают с врачом, и наоборот. Как говорится, каждый отвечает за свое. А у меня ситуация довольно деликатная. Я и не придумаю, с кем поговорить о таком.
Нет, я не подцепил дурную болезнь, что случается, если экономят на презервативах. С такой болезнью я справился бы сам. Просто меня угораздило опробовать браслет и забрести в архив памяти. Или как там Многозрящий это место обозвал?
Сон мне приснился довольно забавный — к счастью, не предсказание, в этом я научился разбираться, но смотреть продолжение как-то не хочется. Я и жизни такого повидал предостаточно. Оказывается, мамочка у меня и в молодости стервочкой была той еще. Только она мне немного другой показалась... более человечной, что ли? Без всех этих ужимок великосветской стервы. А может, мне только показалось. Но смотреть "вторую серию" и выяснять — не хочется. Вот если бы перенастроить браслет, чтобы он поинтереснее что-нибудь показал. Но такое только старикан может. Да и уточнить у него кое-что не мешает. Появилась у меня одна мыслишка и, пока я добирался, вертел ее и так и этак. Версия, конечно, хилая и дохлая, но разрабатывать надо все, что имеется. Тем более, что разрабатывать долго не придется — спросил и забыл. А версия такая: вдруг этот сон не имеет ко мне никакого отношения, вдруг от прежнего хозяина или хозяйки браслета осталось. Ну, не сбил старикан настройку, с кем ни бывает. А то, что сон про Землю и времена мне близкие и понятные, так и этому объяснение придумать можно. Или за уши притянуть. Вот я попал в этот мир, может, и еще кто-то в него попал. И не важно — мужчина или женщина, главное, что этот "кто-то" вышел на старикана, получил от него браслет, попользовался, вернул, а потом уже мне браслетик достался. Тепленький. И прежнего хозяина еще не позабывший. Хочется, конечно, поверить в такое, но... одно маленькое "но" — до боли знакомая фамилия. Хотя и для этого фактика объяснение найдется: мало ли однофамильцев в любом городе? А в другом мире? Так что, хочешь — не хочешь, а придется-таки ввести старикана в курс дела. Хотя бы в общих чертах. Сначала версию проверить, а уж потом, если она накроется... Можно, конечно, вернуть браслет и не заморачиваться. Но жалеть об упущенной возможности... Лучше уж жалеть о том, что не упустил ее.
