Сказка для сказочника (общий)

СКАЗКА ДЛЯ СКАЗОЧНИКА.

1.

— Мне удивительны твои успехи, Многодобрый.

Я чуть не подавился, когда услышал такое.

Сижу это я на веранде моей скромной хибарки, что затерялась в недрах старого сада, отдыхаю со знакомым прорицателем. Вокруг послеобеденная тишь, легкий ветерок отгоняет жару, глаза пялятся в сторону озера, на котором нет яхты. Не делают их в этом мире, почему-то. Желудок радуется съеденному обеду, по сердцу ползают умиротворение и благодать, и вдруг мой сотрапезник начинает удивляться.

— А что тут удивительного, Многозрящий? Просто повезло, вот и все.

Вид скромного труженика дался мне с большим трудом, но я очень старался. А гордиться было чем. За последние пару лет я столько общался с умными и вежливыми людьми, что стал говорить так вежливо и умно, аж самому противно. И больница, которую я давно мечтал открыть, работала и приносила доход. Пациенты попадались не жадные, и охотнее расставались с деньгами, чем с жизнью. Были, конечно, и летальные исходы, куда без них? Мертвых я воскрешать так и не научился, а случаи попадались всякие: иногда приносят пациента, а он неделю назад помереть должен по всем законам медицины. Но те, кого я не вытянул, умирали сами, а не по заказу или приказу. Родственники покойных претензий мне не предъявляли, наоборот! Кто-то благодарил за долгожданное наследство, кто-то — за легкую смерть родича, а кому-то и в голову не приходило, что к врачу могут быть какие-то претензии. Короче, расходились довольные друг другом. А самое главное — я стал сам себе хозяином. Многолюбящая занималась финансами и организаторскими делами, и в мои дела не совалась. Помощниц и помощников я отбирал сам. Один из них и помог мне овладеть новым хирургическим набором. Оказалось, ничего сложного: немного другая методика, а навык вырабатывается тренировками. Главное, начать. И чтобы объект для тренировок не возражал. Мертвые, как правило, редко возражают. Бывают, конечно, исключения, но не в моем случае. Короче, жизнь наладилась и была... пусть не скучной, но однообразной: работа-дом, дом-работа. А если работаешь почти на дому, то так трудно куда-то выбраться. Лежишь в гамаке или шезлонге, отдыхаешь в свободное от работы время и думаешь: а зачем куда-то идти? Все удовольствия можно получить с доставкой на дом, только хлопни в ладоши... даже из гамака выбираться не обязательно. А поискать приключений на свою задницу... особого желания не было. Кажется, я успел огрести здесь столько приключений за какие-то два сезона, сколько некоторым за всю жизнь не получить. Можно почивать на лаврах и наслаждаться спокойной, размеренной жизнью. Я так втянулся в этот процесс, что о другой жизни уже не думал. Все стало таким, каким и должно быть по моему скромному разумению.

Жизнь стала похожа на сон.

И смерть подошла незаметно.

Я ей улыбнулся приветно

И с нею охотно пошел.

Так, кажется, пел один незабвенный певец, любитель черных женщин, сигареток с дурью и гоночных автомобилей. Он и жизнь свою закончил в машине, с сигареткой в зубах, возвращаясь от очередной темнокожей красотки.

Моя жизнь тоже стала похожа на сбывшийся сон. Помню, когда-то мне очень нравился тост: "За сбычу мечт!", но я и думать не думал, что он родня китайскому проклятию: "Чтоб ты родился в эпоху перемен!" Жизнь круто меняется, когда все мечты исполняются. Сразу и вдруг. Даже те, которые блажью или мимолетным желанием можно обозвать. Вот позавидовал я как-то Витькиной славе и подумал: наверно, здорово быть известным писателем, вот бы и мне так. Подумал и... забыл. А оно взяло и сбылось. Да еще как! И "...новая звезда на небосклоне фантастики", и "...скромный гений", и "...невосполнимая утрата для литературы" — и это еще не все, что написали обо мне в некрологе. Я когда его читал — оборжался до коликов.

Кто бы сомневался, что дружбаны устроят мне реальные поминки, но чтоб такие... Интересно, кому это пришла идея, так увековечить память по безвременно ушедшему мне? Витька руку приложил? Или Леве идею подбросил? Лева любую идею воплотить может, если она ему понравится. Вот и сделали из меня писателя. А главное, что никаких проблем в будущем: и прославился, и фанаты потом доставать не будут. Типа, почему дальше не пишешь? "Зажрался — исписался?.." А с мертвого какой спрос? Остается только читать и вздыхать, что продолжения не будет.

Или вот еще пример: возле Рустама бабы красивые крутятся... прям целый гарем! Хоть каждый день новую бери, хоть всех оптом. Работа у мужика такая — возле хозяина стриптизбара всегда бабы пачками. Но зависть... проклятая зависть тихонько шепчет: "хочешь и себе так?" Блин, конечно хочу! Вот только не мозги это "хочу" говорят, а кое-что другое. Ну, если хочешь, тогда получи! И хрясь мечтой по морде! Теперь и вокруг меня крутятся красивые бабы. Много! Массажистки, банщицы, носильщицы утомленных гостей и вообще "девушки, приятные глазу". Работают они у Тамилы, а значит, и у меня. Ну, созерцаю я их каждый день... ну, пользуюсь... иногда... чтобы не забыть, как это делается, но... душе хочется чего-то другого... большого... светлого... Может, пивка холодного, а может, эскимо на палочке. Смех смехом, но когда все мечты в жизни сбываются, то и жить, оказывается, больше незачем. Неинтересно.

Грусть-печаль одолевает

И тоска меня съедает...

Чего ж хочу сегодня я?

Да не хочу я ни... чего!

Да, Леха, зажрался ты настолько, что только на матерные частушки тебя и растаскивает.

И успехи уже не очень радуют и неприятности почти не огорчают...

Да и не было у меня особых неприятностей в последнее время. Череда сплошных приятностей пошла. С чего бы это? Вот, чтобы выяснить это "с чего", я и пригласил дедка-прорицателя. И паланкин за ним послал. Не топать же почтенному человеку по жаре через полгорода. И программу развлечений продумал заранее: банька и общение с опытными массажистками, обед и отдых под винцо и песнопевца, а потом дедушку и погадать можно попросить.

До отдыха дело не дошло — дедушка раньше удивляться начал.

— Твое везение меня и удивляет. Детям мертвых родителей редко улыбается удача.

А вот после таких слов мне уже лежать перехотелось. Выбрался из шезлонга и сел на полу, поближе к гостю дорогому. Не стоит орать о моих делах на весь дом. Лучше о них шепотом на ушко.

— Это получается, что я сирота теперь? Я правильно тебя понял, Многозрящий?

— Да, Многодобрый, твои родители мертвы.

Старик покивал головой, как китайский болванчик, и опять отправил свой взор любоваться красотами сада.

Не скажу, что его сообщение так уж сильно меня огорчило. Не те у меня отношения с родителями, чтобы обрыдаться из-за их смерти. Положено их помянуть — помяну, а притворяться убитым горем... кому оно надо? Первую половину жизни отец меня знать не знал, в начале второй помог, чем сумел. А дальше я смог уже сам. Несколько лет мы жили под одной крышей, потом я обзавелся собственной жилплощадью, и стал обитать почти сам один. С отцом расстались спокойно. Истерик: "на кого ты меня покидаешь?!" не было. Созванивались не часто, в основном по праздникам, виделись еще реже. Нормальные отношения умного отца со взрослым сыном. Про мать разговор особый. Встречался я с ней регулярно, раз в три-четыре года, перед очередным ее замужеством. Зачем-то надо было матери убедиться, что я все еще живой. Приедет из-за границы, посмотрит, скажет пару фраз, и уедет. Любящей мамочкой она больше не притворялась. Практически, как чужая. Не скажу, что меня это очень задевало, но все-таки... О возрасте этой женщины я знаю только со слов отца. Он утверждал, что старшее ее всего на пять лет, но выглядела она почему-то моей ровесницей, а отец на все свои пятьдесят семь. На здоровье он не жаловался, но мужики в его возрасте умирают иногда на полуслове. А вот мать... сомневаюсь, чтобы она умерла своей смертью. Скорее всего, какой-нибудь несчастный случай. Старательно подготовленный и хорошо оплаченный. Ничем другим ее не добьешь.

Говорят, пока живы родители, пусть не горячо любимые, пусть едва терпимые, они хоть как-то прикрывают ребенка от ветра жизни. А не станет их, и ребенок окажется, как голый на сквозняке. Может, и правду говорят, но я ничего такого не чувствовал. Или я особо толстокожий, или родители у меня очень уж заботливые. Были.

— И давно они умерли?

И зачем мне понадобилось это узнавать? Что я смогу отсюда сделать? Ни цветочек на могилку, ни панихиду заказать... Ну, помянуть в любом мире можно, как меня дружбаны помянули. Для этого точная дата смерти не нужна. И присутствие в могилке поминаемого — тоже.

— Давно, — изрекает гость, не поворачивая головы.

— Месяц? Полгода? Год?

Ну, на хрена мне нужна эта точность?! Ну, остался я один... так я давно один! Я уже привык быть голым на ветру, и годами так живу. И совсем даже неплохо живу. Кое-кто даже удивляется моей удаче. Так зачем провидца напрягать?..

— Больше, Многодобрый. Мне трудно зрить в твой след, я не понимаю того, что там вижу. И чем глубже зрю, тем меньше понимаю.

— И на сколько лет ты нырнул вглубь: на десять, на двадцать?..

Меня уже азарт разобрал. Знаю, что старик ошибается, а все равно любопытно.

— Не знаю, Многодобрый. Там смерть опять подошла к тебе близко.

Ну, и когда это было? Смерть столько раз подходила ко мне, что и не сосчитать. Как и к любому, пожалуй, человеку. Только мы редко замечаем и запоминаем эти подходы. Кроме одного. Последнего. Его трудно не заметить.

— Старик, а кто точнее может посмотреть? Прости, Многозрящий... — сначала ляпнул, а потом извиняться стал. — Я хотел узнать, кого ты можешь посоветовать...

— Я понял, Многодобрый, — дедок мне вежливо улыбнулся. — Но посоветовать я не могу никого. Так далеко можешь заглянуть только ты сам.

— Как это — я? Я же не... — сказать "не умею", язык не повернулся. Все-таки я здесь тоже предсказателем считаюсь. — Говорят, гадать самому себе нельзя, — быстро придумал отмазку.

— Это будет не гадание, Многодобрый. И я могу помочь тебе.

— Да-а? А что тогда это будет? И как?

"Нельзя жить на свете любопытным таким!.."

Кажется, была такая песня. Давно. И не здесь.

— Я дам тебе Браслет Памяти. Он уведет тебя далеко. Туда, где ты увидишь своих родителей.

— А вернуться я смогу?

Типа, а стоп-кран у этой штуки есть?

— Уйдешь не ты, уйдет твой дух. Он проникнет в сон Памяти и будет там долго. Но когда тебе станет очень больно, он вернется.

— Ну, а как пользоваться этим браслетом?

Перспектива болезненных ощущений, конечно, не радует, но...

— Перед тем, как отойти ко сну, надень браслет на руку. Если то, что ты увидишь, испугает или огорчит тебя, больше не надевай его и тогда все закончится. Браслет потом верни мне.

Ну да, может еще найдется придурок, которого на болезненные ощущения потянет.

— Ладно, Многозрящий, я подумаю. И обязательно сообщу тебе.

Думал я долго. Старик давно уже дома был, довольный моей программой развлечений, а я все еще думал. Только на следующий день Малька за браслетом послал. Буду я пользоваться этой штукой или нет, не знаю, но пусть под рукой лежит. На всякий случай.

2.

Я делаю обычную работу. По крайней мере, так я мысленно говорю себе. Веками эту работу делали и делать будут. Чего бы фантасты-энтузиасты ни придумывали, чтобы облегчить женскую долю, но в жизни, если хочешь стать матерью, значит, рожай ребенка. В идеале — самостоятельно, а не можешь сама, тогда помогут: разрежут и вытащат. Но мне такой помощи не хотелось. И пускай Мамирьяна болтает, как это здорово: заснула, проснулась, а ребенка уже достали, и мучаться не надо, и рожать-трудиться не надо... Может, для нее это и здорово, а по мне лучше потерпеть и потрудиться, чем ложиться под нож. Так что потружусь и потерплю. Как сказала бы баба Феня: "Лошица ты здоровая, выдюжишь". Да и не так мне пока больно, чтобы орать, срывая голос. Может, этот крик кому-то и помогает, а мне легче, когда я хожу по коридору. Отвлекаюсь, думаю, а не лежу пластом на кровати и не жалуюсь, где и как у меня болит. Спасибо Ольге, рассказала, как правильно вести себя при родах, и несколько обезболивающих приемов показала. Еще и обрадовала, что при такой фигуре, как у меня, роды должны быть легкими. Ее бы слова да Богу в уши.

Вот я и вышла в коридор, когда у меня началось. В палате тесно, не походишь, да и мелькать у девочек перед глазами не хочется, начнут еще приставать, сочувствовать, а мне этого не надо. Мне надо чтоб меня никто сейчас не трогал. Как кошку, когда она болеет — сама и травку найдет, вылечится, сама и умрет, если что. Вот я и хожу сама по коридору, от двери к окну, от окна обратно к двери. Коридор здесь длинный, чтобы его весь пройти, пять минут нужно, если идти медленно, а я никуда и не тороплюсь. Я гуляю и жду. А еще я глажу живот и тихонько разговариваю с ним — успокаиваю маленького человечка. Ему ведь страшно там, а может быть и больно. А мне не больно, мне терпимо. Ну, поясница немного ноет, и мышцы бедер сводит иногда, и ходить бывает трудновато, когда схватка в самом пике. Тогда я становлюсь возле окна или под стеночку, и растираю бока и поясницу. Так мне легче становится. И руки у меня заняты. А то есть роженицы, что за врачей ими хватаются. А чтобы рот у меня не вздумал орать, Ольга считать посоветовала. Вслух и захватывая при этом как можно больше воздуха. Дышать полной грудью и считать. Две пользы от такого приема: и ребеночку больше воздуха достается, и мамочка не тратит силы на крик. Силы ей потом понадобятся. Когда схватки закончатся и потуги начнутся. Но схватки у меня пока редкие, хожу я больше, чем стою, и считаю вслух, но шепотом — не хочу привлекать внимание раньше времени.

Мне здорово повезло, что я познакомилась с этой Ольгой. Кое-что про роды я и так знала, но в книгах пишут так заумно, что не сразу поймешь, или поймешь не так, как оно на самом деле. Кое-кто из девчонок фильм смотрел по родам и предродовой гимнастике, потом впечатлениями делились. Как же громко они возмущались, когда обсуждали его! Мол, и мамочка там ходит, а не лежит, и совсем даже не мучается, а спокойно разговаривает с акушеркой. Мол, это не настоящие роды, а монтаж и симуляция. Мол, смотреть такие фильмы глупо и не нужно. Все равно безболезненных родов нет и быть не может. А если не орать, то к тебе никто не подойдет, и ты вообще не родишь.

Я может, и поверила бы этим болтушкам, если бы не Ольга. Она быстро прекратила их вопли и устроила маленькую импровизированную лекцию на тему: "Как вести себя женщине в родах". Еще и примеры из собственной практики привела. Ольга — женщина серьезная, немолодая, ее слушали внимательно и с интересом. Кое-кто задумался после ее лекции. Вот побольше бы таких врачих, и меньше дурочек соглашалось бы потом на кесарево. Я ничего не имею против самой операции, для некоторых девчонок она единственный шанс родить живого ребенка и самой остаться в живых, но есть же такие, как Мамирьяна: заснул, проснулся, не надо мучаться... Почему-то они не думают, сколько лекарств в них потом вольют, сколько будет заживать шрам, каким молоком им придется кормить ребенка, и будет ли вообще это молоко после операции... А когда Ольга сказала, что грудь нам нужна не только для красоты, что она и пользу должна приносить, я почти влюбилась в эту женщину. Про грудь и грудное вскармливание она прочитала еще одну лекцию, но уже на следующий вечер. Жаль, у меня не было с собой диктофона. Умеет говорить женщина! И опять лекция была импровизированной или стихийной, как теперь модно говорить. Побольше бы таких лекций, да при каждом роддоме... Но кто ж беременную женщину станет напрягать, лекции ей читать или фильмы показывать. Пусть уж лучше лежит на коечке, хорошо кушает, поправляется и отдыхает, чтобы родить потом богатыря.

Услышала я такую программу-минимум от одной девчонки, так у меня дыхание в зобу сперло. А она еще и гордится: "Я за беременность тридцать килограммов набрала!" А мне до груди едва достает. Макушкой. Я эту Тоньку редко в стоячем положении видела, только возле смотрового кабинета или возле манипуляции. Но и там она, пока в очереди стоит, два-три пирожка или пачку вафель умудряется сжевать. Щеки уже на плечах лежат, а она все жует, жует. Еще и бедра у Тоньки узкие, и жопка с кулачок — как своего богатыря рожать будет, не представляю. Когда я спросила, она только рукой махнула — рожу как-нибудь. Обалдеть, какой продуманный ответ. Ольга тогда услышала ее и сказала:

— Я бы тебя в самостоятельные роды не пустила.

А Тонька обиделась: чем я хуже других? Ну, невысокая и худая, ну, и что?

Это она до беременности худая была, а сейчас — живот на ножках.

— Ничем не хуже, — успокоила ее Ольга. — У меня и такие, как ты, сами рожали, если вес у них был небольшой и ребеночек не крупный.

Ольга вежливо ей ответила, а я бы загнула по-простому: "И сама разожралась, и ребеночка своего раскормила".

Что-то во мне хрустнуло, и я остановилась посреди коридора. Меня стали обходить с двух сторон, врачи и пациентки торопятся — время ужинать, а я взялась за живот и прислушиваюсь. Что же это со мной было и будет ли еще?..

Мой палатный врач появился очень вовремя. Я так обрадовалась ему, что не сразу вспомнила, как его зовут. Чуть Кисонькой не назвала. Так его мы только между собой называем. Пока я вспоминала, он прошел мимо, но потом вернулся:

— Добрый вечер, Дубинина. Чего стоишь в позе "ожидающий у двери туалета"? Как твои дела? Как животик?

— Что-то треснуло во мне, Юрий Андреевич.

— Что треснуло? Говори яснее.

— Не знаю. Знала бы — сказала.

Я резко вдохнула: опять началась схватка. Кисонька внимательно посмотрел на меня. Так, как он обычно это делает: снизу вверх, медленно, будто оглаживая. Выше груди он редко когда поднимал взгляд. Сомневаюсь, что он хоть раз видел мое лицо.

— Понятно. По коридору давно ходишь?

— С обеда.

— Просто так гуляешь или схватки начались?

— Начались, — выдыхаю, стараясь говорить тихо. Схватка переваливает свой пик и боль сразу идет на убыль.

— Больно?

— Терпимо!

Кисонька посмотрел мне в лицо. Вот здорово! Говорят, это примета хорошая. Говорят, это к легким и быстрым родам.

— Продолжительность?

— Меньше минуты. И четыре минуты перерыва.

— Хорошо. Очень хорошо, Дубинина. Рассказывай, как там у тебя треснуло?

— Тихо.

А как тут расскажешь? Может, треснуло, может, хрустнуло, а может, вообще показалось.

— Ну, понятно, что тихо. Взрывов и салютов я пока не вижу, — засмеялся Кисонька. — На что этот треск похож был? Мне тут мамочки разное говорят: "как халат порвался... как бретелька лопнула... как орех хрупнул..." Я самые интересные сравнения в книжицу записываю. А ты меня чем порадуешь?

— Как на майского жука наступили. Хрусть — и тишина.

— Оригинально. Свежо. Спасибо, — Кисонька изобразил жидкие аплодисменты, потом взял меня за рукав халата. — А теперь пойдем потихоньку в смотровой. Выясним, что за жука ты раздавила.

— Не хочу в смотровой. Опять в меня "подзорную трубу" совать будете. Пятый осмотр за неделю — надоело!

— Трубу не буду. Обещаю.

— Тогда зеркало засунете. И студентов приведете. А я буду сидеть и ждать, пока все в меня позаглядывают. Сделали из меня наглядное пособие. Вы хоть по десять долларов с каждого заглядывающего берите, а деньги потом поделим, — ною я, но потихоньку иду. А попробуй тут устоять на месте, когда тебя вежливо и настойчиво куда-то тянут.

— Хорошая идея, Дубинина, но студентов сегодня не будет. Какие студенты в семь вечера?

— Иностранные. Негры и арабы. Я прям, тащусь от них.

— Им больше делать нечего, как только ехать по холоду в такую даль. Идем, идем, шевели ногами. Еще немного и дойдем.

Так за разговорами мы и дошли до смотрового кабинета. Я сделала последнюю попытку отвертеться от осмотра. Лезть в кресло совсем не хотелось.

— А может, ну его, это кресло? Может, и на кушеточке можно?

— Ты это хорошо придумала: сама на кушеточке, я у тебя между ног... Это уже не осмотр, а сплошной интим получается.

Вот за что мне нравится Кисонька — всякую ерунду ему можно болтать и не услышишь в ответ: "Девушка, ведите себя прилично!" Потрясающее чувство юмора у мужика.

— А если я рожу во время этого осмотра, что будете делать?

— То же, что и всегда: приму роды, а потом выбью премию из начальства, за работу в экстремальных условиях.

Я засмеялась, схватившись за кресло — этот хитрован довел-таки меня до него! — и тут во мне хрустнуло еще раз, сильнее. Хрустнуло так, будто я сразу трех жуков раздавила. Больно не было, а вот тепло и мокро стало. Еще и лужа под ногами получилась. Словно я взяла и пописала на пол.

— Ой! Простите...

Мне вдруг стало так стыдно, что в пот бросило.

— И совсем даже не "ой". Это у тебя воды отходят. И на что некоторые женщины идут, чтоб только отвертеться от осмотра!

— Я не хотела, Юрий... — прошептала я, выходя из лужи.

— Хотела, хотела, не притворяйся! Поздравляю, мамочка, кубышка откупорилась — пора в родзал.

— Сегодня?

— Сейчас, Дубинина, сейчас. А у тебя были другие планы на вечер?

— Ну, да. Ужин в ресторане, казино, секс при свечах...

— Запиши все это на листочке, и отложи на недельку. А сейчас шагом марш в палату, собери свои вещички. Не можешь сама, пусть девочки помогут. Скажешь, что идешь рожать, и отправляйся наверх.

— А вы?

— А я пойду ужинать. Раз уж мне не светит секс в казино и ужин при свечах, пойду — утешусь отбивной.

— А у нас на ужин отбивная?!

Ну, люблю я мясо, люблю и ничуть не стыжусь этого. Хоть Мамирьяна и болтает, что шикарная девушка должна есть куропатку и ананасы, в крайнем случае — курочку и апельсины, а по мне — так лучше куска мяса и быть ничего не может.

— Это у меня на ужин отбивная, а у тебя очистительная клизма и роды. Успехов тебе.

— А вы придете?

— А куда я денусь? Я сегодня дежурю.

— Хорошо-то как! — разулыбалась я.

— Кому хорошо, а кому десятая роженица на ночь. Вы что, сговариваетесь?

— Нет, Юрий Андреевич. Само так получается.

Конечно, мы сговариваемся. Как только попадаем на этаж подготовки, так сразу и начинаем выяснять: к кому лучше попасть, сколько заплатить, а от кого — Господи, спаси и помилуй! Про Кисоньку легенды по больнице ходят. Кто-то с ним персонально договаривается, а кто-то старается подгадать на его дежурство, даже таблетки выпрашивает у своего палатного врача. Есть тут трое молодых, сами еще роды не принимают, вот и стараются своих пациенток Кисоньке сплавить, вроде бы случайно. А некоторые мамочки сами на определенный день настраиваются, вот как я. Тогда и заплатить можно меньше, и к хорошему врачу попасть.

— Так я и поверил. У кого дежурство, как дежурство: одна-две роженицы за смену, а у меня всегда толпа. И с каждым годом всё больше и больше. Если и дальше так будет продолжиться, я в столовой стану роды принимать!

— Почему в столовой?

Я остановилась на пороге, и Кисоньке тоже пришлось остановиться.

— Потому что наверху разделочных столов не хватает!

— Каких столов?! — спросила я очень громко, и схватка опять пошла на убыль. — Разделочных?

Мне показалось, что я ослышалась.

— Вот именно.

— А почему они разделочные? Я думала, что их называют...

— Потому, — выслушивать, чего я там себе напридумывала, Кисонька не стал. — Кладут на них мамочку вместе с детенышем, а снимают мамочку и детеныша раздельно. Поняла? Это я специально тебе так доходчиво объясняю, а то у некоторых мамочек во время схваток мозги напрочь отшибает. Могут испугаться невесть чего и в тапочках и сугробам рвануть к автобусной остановке.

— А почему их не хватает? Столов? — Психованные мамочки, с напрочь отшибленными мозгами, меня сейчас мало интересовали.

— Потому что у нас всего шесть залов и девять столов.

Кисонька стал подталкивать меня в спину. Осторожно и настойчиво. Но я еще не все выяснила и с места трогаться не собиралась.

— А как же я?

— А что ты?..

— Вы же сами сказали, что я десятая. Что же мне теперь делать?

— Что тебе делать, я сказал пять минут назад, а ты почему еще здесь?

— А я с вами разговариваю. И задерживаю вас изо всех сил.

— Зачем?!

Кисонька даже подталкивать меня перестал. Хоть его подталкивание больше напоминало нежное поглаживание.

— А затем. Мне завидно, что вы будете есть мясо, а я нет.

— Дубинина! Иди ты в... свою палату номер шесть. А я проведу тебя. По дороге и договорим.

Самое смешное, что на двери моей палаты действительно красуется шестерка. А комната дежурного врача располагается в самом конце коридора, как раз за моей палатой.

— Юрий Андреевич, так что же мне делать? — спросила я, когда мы почти пришли.

— Делать надо было раньше, а сейчас только рожать!

Кажется, Кисонька уже был мыслями с отбивной.

— Что делать, если мне стола не хватит? — уточняю вопрос.

— Ждать своей очереди. Все, Дубинина, вот твоя палата, собирайся, я за тобой сестру пришлю. Кто сегодня дежурит?

— Зина.

Об этой медсестре тоже ходили легенды. Но совсем другого содержания. Уколы и капельницы у нее старались не делать. И ни о чем важном не просить.

— Опять эта... резиновая Зина... Боже, дай мне терпение! — Кисонька сделал несчастное лицо и начал созерцать потолок.

— А почему "резиновая"? — Гимнастку или девочку из циркового училища эта Зина и близко не напоминала.

— Если тебе срочно понадобится "резиновое изделие номер один", можешь смело обращаться к ней.

— Спасибо за совет. Прямо сейчас... ой... — согнулась, подержалась за живот, выдохнула, разогнулась. — Вот прямо сейчас и побегу. Она этими резинками торгует или у нее дядя на резиновой фабрике работает?

— Не торгует. И дядя у нее работает совсем не там. Все намного проще, — усмехнулся Кисонька. — Зинка сама ими пользуется. И весьма активно!

— Так она у вас секс-бомба местного масштаба?

— И мгновенного действия, — мою шутку оценили и поддержали. — Мурлин Мурло доморощенная.

А ведь похожа! Рост где-то метр шестьдесят, размер груди — пятый или шестой, а размах бедер, пожалуй, все полтора метра. Еще и цвет волос соответствующий.

— Интересно, а она настоящая блондинка?

— А чего ты меня об этом спрашиваешь?! — возмутился мой любимый гинеколог. — Я с ней по углам не мурлыкал. И чего такого смешного я сказал?

Сразу ответить у меня не получилось. И прекратить смех тоже быстро не смогла. А вот когда отсмеялась и немного успокоилась, тогда и ответила.

— Это я не над вами, Юрий Андреевич, честное слово! Просто детский стишок вспомнила. Про резиновую Зину. Помните, был такой?

— Я-то помню, а ты откуда его знаешь?

— А мне мама часто в детстве читала. У нас сохранилась старая детская книжка, еще мамина, вот и... — и я опять засмеялась.

— Дубинина... — Кисонька задумчиво посмотрел на меня. — Ты себя хорошо чувствуешь?

— Замечательно. А когда рожу, будет еще лучше. Вы не думайте, это я не над стихом, просто продолжение ему придумала.

— Ну, так давай свое продолжение и пойдем дальше.

— А оно это... — на меня вдруг накатил приступ стеснительности. — ...не для детей.

— Дубинина, твою ж маму! Чтоб она сто лет была здорова!.. Где ты тут детей увидела? Я давно уже вырос из детского возраста, да и ты на маленькую девочку не очень похожа.

— Ладно, тогда слушайте. Только первый куплет, про коробку и магазин я пропущу.

Резиновую Зину раздели, положили,

Но хором трахнуть куклу так и не смогли.

Резиновую Зину одели, в шкаф убрали,

И дружно к тете Клаве все мужики пошли.

— Ну, наша Зина прекрасно обходится и без тети Клавы.

Вообще-то я ожидала совсем других слов, но ругать мое поведение или неприличные и недоделанные стихи Кисонька не стал. Обидно. Я так надеялась на признание... А меня только взяли под руку и молча повели по коридору.

— Юрий Андреевич, вы меня считаете ненормальной? — спросила я, когда до палаты осталось всего ничего.

— С какой это радости?! — Кисонька резко остановился и посмотрел на меня так, словно я сморозила совсем уж несусветную глупость.

— Ну... обычно мамашки лежат и орут во время схваток, а я вам стишки похабные рассказываю.

— Ох, Дубинина, горе ты мое... — меня осторожно погладили между лопатками, теплой до изумления ладонью. — Мамочки бывают разными. У одной мозги от боли отключаются, а другая пытается боль отключить. Как может. И что она при этом использует — песни, пляски, молитву или матерные стихи — мне без разницы. Главное, чтобы женщина оставалась вменяемой и слышала врача.

— Что, правда, песни с плясками устраивают? — как-то слабо верилось, что роженицы способны на такое. Я не показатель, а "клинический случай", как обычно говорит Мамирьяна.

— За девятнадцать лет я тут такого насмотрелся... В любом другом месте это сочли бы патологией, а у нас — в пределах нормы. К счастью, в заведении для особо патологичных я не работаю.

3.

— Доброго тебе дня, Многозрящий.

— И тебе легкого и прямого Пути, Многодобрый.

Сколько здесь живу, а привыкнуть к этому приветствию никак не могу. Так и кажется, что со мной не поздоровались, а послали по... легкому и прямому пути.

— Желаешь отдохнуть на моем ковре, ублажить горло, живот, уши или глаза? — вопрошал между тем старикан, подпихивая мне под спину подушку.

На нормальный язык его вопрос переводился так: "За каким хреном ты приперся? Мне доставать пузырь, накрывать поляну, посылать за бабами или тебе чего-то надобно от меня лично?"

— Отдохнуть и ублажить, — сообщаю, удобно развалившись на ковре.

Не так уж часто я бываю у дедули, чтобы мешать ему проявить гостеприимство. Путь из Верхнего города долгий, езда в паланкине — дело утомительное, так что отдыхать я собираюсь тоже долго. И силы перед работой восполнить не мешает. Да и Многозрящему в его годы надо больше отдыхать и меньше работать. Вот отдохнем, расслабимся, родство душ почувствуем, а там, глядишь, я дозрею о проблемке своей поговорить. Или соображу, что никакой проблемки не было и нет, и уйду счастливый, так ничего и не рассказав. Я еще и сам не знаю, надо рассказывать о таком или нет. Все-таки то, о чем шепчутся с попом, не обсуждают с врачом, и наоборот. Как говорится, каждый отвечает за свое. А у меня ситуация довольно деликатная. Я и не придумаю, с кем поговорить о таком.

Нет, я не подцепил дурную болезнь, что случается, если экономят на презервативах. С такой болезнью я справился бы сам. Просто меня угораздило опробовать браслет и забрести в архив памяти. Или как там Многозрящий это место обозвал?

Сон мне приснился довольно забавный — к счастью, не предсказание, в этом я научился разбираться, но смотреть продолжение как-то не хочется. Я и жизни такого повидал предостаточно. Оказывается, мамочка у меня и в молодости стервочкой была той еще. Только она мне немного другой показалась... более человечной, что ли? Без всех этих ужимок великосветской стервы. А может, мне только показалось. Но смотреть "вторую серию" и выяснять — не хочется. Вот если бы перенастроить браслет, чтобы он поинтереснее что-нибудь показал. Но такое только старикан может. Да и уточнить у него кое-что не мешает. Появилась у меня одна мыслишка и, пока я добирался, вертел ее и так и этак. Версия, конечно, хилая и дохлая, но разрабатывать надо все, что имеется. Тем более, что разрабатывать долго не придется — спросил и забыл. А версия такая: вдруг этот сон не имеет ко мне никакого отношения, вдруг от прежнего хозяина или хозяйки браслета осталось. Ну, не сбил старикан настройку, с кем ни бывает. А то, что сон про Землю и времена мне близкие и понятные, так и этому объяснение придумать можно. Или за уши притянуть. Вот я попал в этот мир, может, и еще кто-то в него попал. И не важно — мужчина или женщина, главное, что этот "кто-то" вышел на старикана, получил от него браслет, попользовался, вернул, а потом уже мне браслетик достался. Тепленький. И прежнего хозяина еще не позабывший. Хочется, конечно, поверить в такое, но... одно маленькое "но" — до боли знакомая фамилия. Хотя и для этого фактика объяснение найдется: мало ли однофамильцев в любом городе? А в другом мире? Так что, хочешь — не хочешь, а придется-таки ввести старикана в курс дела. Хотя бы в общих чертах. Сначала версию проверить, а уж потом, если она накроется... Можно, конечно, вернуть браслет и не заморачиваться. Но жалеть об упущенной возможности... Лучше уж жалеть о том, что не упустил ее.

К концу обеда я дозрел до "поговорить".

В двух словах обрисовал ситуацию, и к шкатулке с браслетом потянулся. Она все время рядом стояла, под ярким платком. В каком виде мне Малек браслет доставил, в таком же виде я его и хранил. Может, именно так и полагается хранить эти вещи, система безопасности там, защитные чары или еще какая хренотень. А может, этот платок просто так, чтобы шкатулка в дороге не поцарапалась. В этом мире ничего нельзя знать наверняка. Но надо будет спросить у старикана перед уходом. Кстати, в его доме платок совсем не кажется таким уж ярким.

— Не торопись, Многодобрый...

Щедрый хозяин протянул мне чашу тифуры. Пил ее дедок весьма активно. Я еще не видел, чтобы кто-то здесь потреблял ее в таких же количествах. Ну, кроме меня с Крантом. А вот Мальку она почему-то не нравилась.

Идею о чужом сне Многозрящий отмел сразу же. "Не может быть", — сказал, а почему, не объяснил. Или объяснил, но я не понял. Долго рассказывал, что перед тем, как дать браслет новому желающему, берет его в руки. Браслет — не желающего! И после того, как браслет вернется, опять берет в руки. И к чему он это говорил? Или это и есть меры безопасности от чужих воспоминаний?

Я в растрепанных чувствах допил кувшин и попросил о смене настройки. А когда потянулся к браслету, дедок остановил меня.

— Порадуй мои уши своим сладкоречивым...

— Короче, Много... зрящий... чего еще ты хочешь услышать?

Чем больше я живу в этом городе, тем больше мне кажется, что часть его жителей перебралась сюда из древней Азии. Или еще откуда-то, где любили усложнять свою речь многоэтажными комплементами и ненужными подробностями. Я на первых порах вообще дурел от такого. Общаюсь это полдня с пациентом и понять не могу, чего ему от меня надо. Или он дочь мне свою предлагает, или поалихой хвастается, или меня снять хочет. Потом оказывается, что мужик на паховую грыжу жалуется.

Теперь-то я попривык к такому общению, научился отсекать медовые реки, и включаться в беседу, где-то через полчаса после ее начала, а на работе специального человечка завел. Чтобы тот фильтровал базар. Вот он в приемной у меня сидит и фильтрует. Весь мед на себя принимает, а мне только диагноз сообщает. В особо сложных случаях — жалобу пациента. Очень это мне время экономит.

Знакомые, которые бывают у меня в гостях, уже усвоили, что со мной можно по-простому, без всяких этих сладких речей. Но иногда кое-кто забывает, и тогда приходится напоминать, что вино вдыхается, а закусь подсыхает, что самый лучший тост — это "Будем!"

— ...мне понятно, что ты в печали, но не пойму, о чем твоя печаль, — сообщил между тем дедок.

Если он и дальше станет так изъясняться, я его песнопевцем обзывать буду.

— А чего тут непонятного? Твой браслет показал мне прошлое матери, а я хотел бы...

— Не спеши, Многодобрый, — старик поднял сухонькую ладошку. — Мой разум отстал от поала твоих речей.

Вздыхаю и поворачиваюсь к этому... отставшему.

— Ну, чего ты не понял?

— Почему ты думаешь, что женщина, чей лучезарный лик, явил тебе...

— Короче!

— ...что она твоя мать?

Вот может же нормально изъясняться, если очень попросить.

— Потому что...

Говорить, что точно такая же фамилия была у меня до четырнадцати лет, не стоит. И не в секретности тут дело. Просто в этом мире нет такого понятия, как фамилия. Тут даже имена имеются не у всех.

— Потому что у нас общее родовое имя. По женской линии.

Это дедок понял. И тут же предложил выпить за обретение родовой памяти.

Выпили.

Пока я закусывал, у него созрел еще один вопрос. Рот у меня был занят, и остановить деда оказалось некому. Я успел подъесть все мясо на блюде, когда словесный по... ток иссяк. А суть вопроса оказалась очень простой: почему это мне втемяшилось в голову, что я видел именно мать, а не мать матери или... ну, и дальше по возрастающей.

Хотел уточнить, что я не видел, а был той неведомой женщиной, но потом задумался. Вдруг старикан прав? Ведь никаких временных реалий в том сне не было. Больничный коридор обычный — деревянный пол, крашеные стены и двери. Точно такой же можно увидеть в любой больнице победнее. Что там было еще? Кабинет. В кабинете стеклянные шкафы, стол, топчан под простыней, гинекологическое кресло, еще один шкаф возле умывальника... короче, стандартный набор стандартного кабинета. Ничего слишком старого и ничего нового. Если и был в кабинете календарь, то я его не заметил. Или не запомнил. Или он лежал на столе, под грудой папок и бумаг. У самого такой же стол был в свое время. Теперь другой, получше. Но тоже завален записями.

Блин, мир другой, а привычки из старого тянутся! Да кому они на фиг нужны, эти карточки пациентов?! Только время на них трачу и бумагу перевожу. Дорогую, за свои деньги купленную.

— Ты прав, Многозрящий. Это могла быть и мать моей матери.

Тогда все сходится: и фамилия — мамочка родила меня до замужества, и немного другой характер, и... а что еще? Вот хренов дедок — озадачил, а я сижу-гадаю, в детектива играю. И стихами думать начинаю. И всех на хрен посылаю. Да какая разница, сон по двухтысячный год мне показали или про семьдесят девятый! Все равно я хочу смотреть другой!

— Почему? — без всяких словоблудий спросил дедок.

Значит, выпил он столько, что язык на длинных оборотах уже заплетается.

— Потому, что он мне не нравится!

— Чем?

Голос совершенно трезвый, а в глазах стеклянный блеск.

— Тем, что... — Ну, как объяснить, чем не нравится? Не нравится, и все тут! — А сам ты посмотреть не можешь?

И двигаю к деду шкатулку.

— Могу, — трогает ее пальцем. Словно пробует горячая или нет. — Только я ничего не пойму.

И голос вдруг становится счастливый-счастливый!

Все, дедушке больше не наливаем. Да и мне, пожалуй, хватит. Тем более, что все кувшины на боку лежат.

— Почему это не поймешь? Вот посмотришь и...

— Мне будет интересно побыть матерью твоей матери.

— Да ничего в этом интересного нет!

— Для тебя. Ты уже был.

Ну, что на такое ответишь? А старикан хитро улыбается и ждет, чего же я отвечу.

— Понимаешь, ста... Многозрящий. Та женщина собирается родить ребенка. Скоро. Очень скоро.

Замолкаю. Надеюсь, что дед и сам все дальше поймет, а он...

— У тебя будет интересный опыт.

— Да ничего интересного в этом нет! — опять срываюсь на крик. Малек заглядывает, но я машу рукой — не мешай. Так же тихо он исчезает. — Это обычная работа, Многозрящий. Тяжелая и грязная работа, — говорю уже в полголоса. — Я столько раз это видел...

— Видел, — кивает головой старикан. — А можешь сам родить свою мать. Или себя.

— Как?! Ты что мелешь?..

Это сколько же надо выпить, чтобы до такого додуматься. А вроде не больше меня пил...

— Браслет поможет. А ты что подумал? — И Многозрящий улыбается все шире, отчего морщины на его лице начинают шевелиться.

Почему-то мы начинам смеяться. Оба и сразу. И смеемся долго. Сидим, обнявшись, и смеемся. Такими и застал нас Малек, когда принес еще один полный кувшин.

— Это не мой кувшин, — потрогал его пальцем старик.

— У тебя все закончились, — буркнул Малек от двери.

— Ты хоть заплатил за него?

Знаю, каким будет ответ, а все равно спрашиваю.

— А у меня не просили.

Ошибся. Обычно Малек отвечает, что я не приказывал ему платить.

Открыл новый кувшин. Попробовали. Потом еще попробовали. Но так и не поняли, чем это тифури отличается от того, что мы раньше выпили.

— Ну, как, ста... Многозрящий, перенастроишь мне браслет?

Мне надоело закусывать фруктами и опять потянуло на "поговорить". Да и не пить я сюда пришел, а решать реальную проблему! Вот решу, тогда и допить можно.

— А зачем?

Во, блин, спросил! Я от такого вопроса чуть с ковра не свалился. Старикан что, уже успел все позабыть? И мне теперь все по новой рассказывать? Да еще следить, чтобы он слушал, а не спал?

— Почему тебе не нравится память женщины?

Слава Богу, не забыл!

— А это мне должно нравиться?

— Кому-то нравится тифура, кому-то — сладкая вода, а кто-то пьет хамиси и смеется, — заговорил нараспев старикан.

— Пьют эту гадость?!

Меня аж передернуло. Однажды я это хамиси попробовал. Интересно мне стало, над чем это неслабые мужики так смеются, что даже на ногах удержаться не могут. А этих поальих поводырей не всякий поал с ног свалит. Мне одного глотка хватило, чтобы проблеваться. На вкус, как прокисшее пиво, разбавленное мочой недельной давности. Запах, по крайней мере, очень похожий. Вот только запах появляется не сразу, а когда пойло в рот попадет. Избавиться от этого запаха потом не так-то просто. Чем больше полощешь рот, тем больше воняет. Я сутки после дегустации жрать не мог. Если и есть клуб любителей хамиси, то я в него не вхожу.

— Понимаешь, ста... Многозрящий, я хочу посмотреть память отца. Это можно устроить?

Старикан важно кивнул.

Вот и хорошо, вот и замечательно. Имеются у меня к любимому папочке несколько вопросов. Точнее, всего два: как его угораздило сдыбаться с моей матерью и... почему это он отказался от меня. Других детей, насколько я знаю, у него нет. Женат он тогда не был, совсем даже не бедствовал, так что мог бы устроить единственного сына и как-нибудь по другому. Не скажу, что жалею о том, что оказался в детдоме — поздно жалеть. Да и кто его знает, чем бы я стал, если бы попал к любящим бабушкам-дедушкам или еще куда... Просто мне интересно. Как интересно всем, кто вырос без родителей, почему этих родителей не было рядом, когда они были нужны. Хоть ничего уже нельзя изменить, но интересно и все тут. А еще интересно, почему это я заглянул в материнскую память, ведь отцовская мне должна быть ближе.

Но старикан не подтвердил моих догадок. Оказалось, браслет работает не по половому признаку. Оказалось, что о ком думаешь перед сном, того и во сне покажут.

Не помню, чтобы я думал о любимой мамочке. Скорее уж вспомнил какого-то зануду и послал его к такой-то матери. А может, и точнее адрес указал. А то с чего бы мне такое приснилось?..

— Но перенастроить можно? — опять пристал я к Многозрящему.

И старикан опять кивнул.

— Ну, так бери, перенастраивай

И шкатулку к нему двигаю. А он ладошки к груди прижал, головой качает и... улыбается. Паразит!

— Ты сам, Многодобрый. Мне нельзя это трогать.

— Как сам?! Я тебе что, мастер-настройщик?

— Ты хозяин браслета. Как ты захочешь, так и будет. Потом будет, как захочет он.

Я не сразу понял, чего старик наболтал. Порасспрашивал его еще немного и уяснил суть вопроса. Вначале, пока браслет настраивается на нового носителя, сны получаются как бы по заказу. Вот как у меня. Ну, почти. Потом все идет само собой, по инерции. И от хозяина браслета зависит только одно — спать сегодня без снов или вытащить браслет из шкатулки.

Уже хорошо, что не надо эту красоту постоянно таскать. Мне и тиамного за глаза хватает. Пусть другие браслета вроде бы не замечают, но я-то его вижу и чувствую!

— А сам ты пользовался им? — и я похлопал по шкатулке, которую так и не открыл в гостях. — И в чью память ты заглянул?

— Мне для этого не нужен браслет, — Многозрящий покачал головой. — Я бы воспользовался браслетом Забвения, но такого у меня нет.

Шутить сразу перехотелось. Кажется, Машка тоже что-то говорила об абсолютной памяти. Чем больше я думаю, тем меньше мне кажется, что память — такая уж замечательная штука. Не удивительно, что дедок столько пьет. С его-то работой...

Прощались мы почти вечером, как два уважаемых человека, со всеми положенными словоизлияниями и поклонами. Протрезвевшие, довольные друг другом и окружающей средой.

На ужин я не остался. Работаю сегодня в вечернюю смену. И вчера работал. И завтра буду. Привык я долго спать по утрам. Что уж тут поделаешь. Еще с того мира привычка. Многолетняя. А избавиться от такой привычки еще труднее, чем приспособиться к ней. Вот и работаю во вторую смену. И никто не возражает. Я сам себе хозяин и указчик. А для пациентов главное, чтобы у хирурга было хорошее настроение, и руки чтобы не дрожали.

Вот чем хороша тифура — и вставляет крепко, и выветривается быстро. А главное — никакого похмелья или дури после нее. У меня, по крайней мере.

Все-таки не зря я к старикану наведался, совсем даже не зря! И проблему решил, и отдохнул душой с приятным человеком. После такого отдыха и поработать немножко можно. Вечерком, когда прохладнее станет. Не напрягаясь, без трудового героизьма. Герои у меня потом грыжу лечат. Или геморрой. "Надо так работать сегодня, чтобы было чем заняться завтра". Помню, Санек любил такое говорить, помогая очередной мамочке забеременеть. Да-а, прикольные были времена, не скажу, что очень спокойные, но вспомнить есть что. А перед сном можно прогулку под Санутом устроить. Он сегодня в небе часа три торчать будет. Пройтись по пустым улицам, пока жители по своим каморкам сидят. Молчун давно выпрашивает совместную прогулку. Вот и погуляем. Как в том анекдоте, на все шестьсот баксов. Главное, перед сном на нужную волну настроиться. Или ну его, этот браслет, до подходящего настроения?..

Вот вернусь с прогулки, тогда и решу.

4.

— Ох, Ксюха, и язык же у тебя! Хорошо б от него три метра отрезать и выбросить, а на оставшийся метр гирю пудовую подвесить. Цены б тогда тебе не было! Красивая и молчаливая — все мужики у твоих ног.

Ну, насчет "красивая" Мамирьяна, как всегда преувеличивает. Не каждый парень заговорит с девушкой, если в ней метр восемьдесят шесть. И если у нее фигура, как у той некрасовской женщины, что

Избу за угол поднимет

Корову за спину закинет...

Днем посадит огород

А ночью мужа уе... удовлетворит.

Такую вот частушку спел мне один юморист. Роста мы почти одинакового, но он худющий, как глиста после голодовки. Считает себя первым красавцем и остроу-умным... аж жуть! "Это с тебя, — говорит, — девушку с веслом ваяли?" И я такой комплимент смолчать должна? Может, еще краснеть и стесняться, пока надо мной смеются?.. Или сомлеть от счастья, что этот задохлик на меня внимание обратил?.. Как же, сейчас разбегусь и с заднего сальто в шпагат сяду! Я и ответила. "С меня, — улыбаюсь, — ваяли. И ту, что с веслом, и ту, что с ядром. Представляешь, как я хорошо сохранилась, внучок. Получше твоей мамы, небось..." Ну, он и отвял, и целую неделю потом дулся. Не любят почему-то парни, чтобы их обсмеивали. А втирать парню, что он самый лучший, самый умный, самый красивый, а в постели, ну просто супер — этим пусть Мамирьяна занимается. Ей это нравится и у нее это получается. И не глупые вроде парни, а ведутся на ее треп, как последние недоумки. В золотых карасиков превращаются: чего пожелаешь, любовь моя, только скажи!.. И не пацаны сопливые, кому "хочу секса!" в голову шибает, а мужики лет на десять-пятнадцать старше возле нее крутятся. Со стороны посмотреть, так грустно и смешно делается.

— Вот ты ляпнула и забыла, а я запомнила и повторила, — продолжает возмущаться Мамирьяна, пока я молчу. С ней и разговаривать не обязательно. Кивнешь, она и говорит себе дальше. — Знаешь, как мне неудобно было за твое "убиться с веника"! Я потом пять минут перед Сереженькой оправдывалась и краснела. Думаешь, это легко?

— Краснеть? — пошутила я.

— Вот именно, — зарычала Мамирьяна. — Краснеть! Попробуй как-нибудь, когда это надо, а не хочется!

— И пробовать не буду. У меня такое все равно не получится. Это ты у нас великая актриса...

— А ты у нас кто? Непризнанная гимнастка? Или пловчиха, что выплеснула половину бассейна!..

Когда Мамирьяна в плохом настроении, она много гадостей наговорить может. Память у нее хорошая, воображение — тоже, чего не было — придумает, что было — приукрасит. Потом все так перемешает, что не сразу разберешь, где правда, а где народное творчество. Длинный язык — это у нас наследственное. Как и стервозность. Только, когда я стервозничаю, парни от меня шарахаются, как от повестки в военкомат, а когда Мамирьяна — то в дрессированных собачек превращаются. У меня как-то хватило ума спросить: почему такая несправедливость? Мамирьяна тогда напустила на себя вид опытной женщины и изрекла: "Запомни, Ксюха, врожденный талант, это еще не все. Его надо тренировать и использовать. Вот доживешь до моих лет..." А ей тогда было пятнадцать, всего на год старше меня.

— И дался тебе тот бассейн... — Ну, поскользнулась я перед соревнованием, но все равно второй пришла! А первое место от меня никто и не ждал. — Ты лучше про "карасика" своего расскажи. Это тот, из телефонной?

— А вот и нет, — сестричка сразу переключилась на своих ухажеров. — Вечно ты все путаешь. Из телефонной — это Стас, а Сереженька — директор банка. Его бывшая выражалась точно так же, как ты. А он о ней не очень хорошо отзывается. Кстати, может, ты и есть его бывшая?..

— Марина, ты в своем уме?

Было дело, назвала я как-то ее Мамирьяной, обида была такая, что до драки дошло. Мне-то что, отряхнулась и все в порядке, а она неделю с синяком под глазом ходила. Вернее, не ходила, а дома сидела, изображала больную и безвинно обиженную. А уж чего ее мамаша моей наговорила, так и вспоминать не хочется. Вот уж чьим языком площадь подметать можно.

— А чего такого? Сбегала потихоньку замуж, куш приличный с Сереженьки стряхнула и домой вернулась, изображать невинную скромняшку.

Насчет невинности — это устаревшие сведения. Мамирьяна столько меня ею шпыняла, что уже надоело. А тут подвернулся шанс стать женщиной, и не с кем попало, а с приятным парнем, который приглашает к себе на квартиру, а не в ближайший подъезд или в мужской туалет, еще и настроение у меня было подходящее, вот я и... стала. Оказалось, что это не так больно, как пугали знакомые девчонки. Или больно в тринадцать, а в двадцать уже терпимо? Как тампон засунуть, только толще и несколько раз подряд. Никаких невероятно приятных ощущения я тоже не почувствовала, хоть Мамирьяна рассказывает такое, что... Нет, приятно все-таки было, но до того. Пока гладил и целовал, было приятно, а потом... потом было терпимо. А совсем уж потом — мокро и чуть-чуть крови. Темка не сразу ее и заметил. А когда заметил, начал нудить: "Я же не знал... Наверно, тебе не очень понравилось". Я не стала отвечать. А он опять за свое: "Говорят, девчонкам в первый раз не очень... Но потом им нравится. После второго или третьего раза. Если ты захочешь... Я обязательно..." Пока я молчала, голос у него становился все несчастнее и несчастнее. Мне даже жалко Темку стало. Чего это он, в самом деле, так расстроился? Самому-то нормально было, ну и ладно. Меня-то чего расспросами доставать? А потом, совсем уже шепотом, он сказал: "Почему же ты раньше не сказала..." А зачем? Да и как он это себе представляет? Становлюсь это я по стойке "смирно" и докладываю?.. Было бы чем гордиться. Или бояться. Не в средние века живем. Девушки и так замуж выходят. Или с "таком" не выходят. Тут уж кому как повезет. А я замуж пока не собираюсь. Куда спешить-то в двадцать лет? Но на свидание еще раз прийти согласилась. Темка — он прикольный и по росту мне подходит. В кои-то веки можно туфли на каблуке надеть, и не рассматривать у парня макушку. А не получится с Темкой ничего — расстанемся друзьями. Вон Мамирьяна так со всеми своими расстается.

— А может, у тебя с тем длинным чего-то было? — заинтересовалась вдруг она.

— С чего это ты решила?

Не хотелось мне обсуждать с ней Темку.

— А вы весь вечер так ворковали... еще и ушли вместе.

— Ну и что? Или ты думаешь, что если я увидела парня выше меня, так сразу его и захомутала?

Мамирьяна засмеялась, тряхнула головой. Волосы рассыпались по плечам, как в рекламе шампуня. Мамирьяна говорит, что и у меня может так получиться, если я потренируюсь. Но терять несколько дней на стояние перед зеркалом и дурацкое махание головой что-то не хочется.

— Нет, я думаю, что это он завалил тебя, и сразу же застолбил. А ты лежала и разглядывала потолок в его комнате. Признавайся, так и было?

Отвечать я не стала. Мамирьяна всегда отличалась потрясающей догадливостью.

— Ты хоть не додумалась заговорить о ремонте в такой момент? Знаешь, мужики ведь здорово обижаются, когда их отвлекают во время секса.

— Почему?

— А так они устроены.

— Маринка, ты меня совсем уж дурой считаешь? Конечно, я не говорила с ним о ремонте, хотя потолок у него действительно не очень...

— О, Господи... — сестричка закатила глаза. — Хватит уже и того, что ты заметила этот потолок. Горе ты мое! А как ты умеешь притворяться, про это без слез и не вспомнишь. — Иногда ей нравится изображать заботливую мамочку. — О чем ты хоть говорила с ним?

— О том, о сем. А на прощание сказала "спасибо".

— Ксюха, ты точно дура! Спасибо-то за что?!

— А что, мне надо было извиниться? За испорченную простыню? Или, может быть, еще и постирать ее?! — Достала она меня своими советами до самых печенок. — И чего тебе от меня надо? Сама на Темку глаз положила?

— Темка твой, конечно, красавчик. Но что с него взять, кроме мускулов и пистолета? Он хоть не компенсирует им свой мини-размер?

— Не поняла. О чем ты?

— О том, что у мужиков в штанах имеется! Или ты была в обмороке и рассмотреть не успела?

Да я ни разу в жизни не падала в обморок. Даже когда машина сбила передо мной собаку. Но рассмотреть, что у Темки в штанах, постеснялась. А на ощупь... совсем там не мини-размер.

— Он хоть резинку для тебя купил?

Я уставилась на Мамирьяну. Знает же, что я не ношу эти заколки-резинки, а спрашивает.

— Какую резинку?

— Жевательную, дура, жевательную!

— Зачем? Я не люблю...

— Ксюха, не притворяйся глупее, чем ты есть. Я о презервативе говорю. Или ты думаешь, что с первого раза не залетают? Должна тебя огорчить: залетают и еще как!

Обманывать не хотелось, а говорить, что не помню... так не поверит же! У Мамирьяны всегда с собой пачка резинок есть, и тех самых, и жевательных. Я как-то спросила, зачем ей те, ведь женщины их не носят, а она засмеялась. "На всякий случай", — сказала.

— Маринка, а чего это ты такая злая? — решила я перевести стрелки. — Критические дни начались, да?

— Если бы, — вздохнула она.

— Так ты того... подзалетела? — проявила я догадливость. — От Сережки?

— Нет. Не подзалетела и не от Сережки. Просто резинка лопнула.

— И что?

— И ничего. Пока ничего. Два дня всего прошло.

Как и у меня, но докладывать об этом Мамирьяне я не стала.

— А что Сережка говорит? — Спросила, чтобы не молчать. Мороженое я съела, кофе выпила, что еще делать? Или говорить, или разбегаться. А то сестричка уже пачку сигарет заказала. Курить я так и не научилась, и не люблю, когда курят при мне.

— Дался тебе этот Сережка!

— Так ты же с ним была на празднике... — я и не ожидала, что Мамирьяна разорется на все кафе. На нас даже оглядываться стали.

— Ему позвонили, и он быстро уехал.

— А с кем же...

— Да мало ли мужиков там было?! Это ты, как длинного увидела, так и по сторонам смотреть перестала. А я веселиться пришла, а не скучать в одиночестве.

— Ну и повеселилась, — сказала, чтобы отвлечь сестричку от сигареты. Она уже и пачку драть начала. А попроси ее не курить — задолбает насмешками.

— Повеселилась, — вздохнула Мамирьяна. — Кто ж знал, что ему размер больший нужен.

— Ты хоть имя его знаешь?

— Я не только имя узнала, я еще и визитку его взяла. На всякий случай. Вдруг дом захочется построить...

— А дом тут при чем? — не въехала я. Любит сестричка напускать на себя загадочность и часто менять тему разговора.

— А у него строительная компания есть. Маленькая пока, но с перспективой роста. Или ты думаешь, что я, как ты, с первым попавшимся нищим пойду? — спросила Мамирьяна, роясь в сумочке.

Не иначе, зажигалку ищет.

— Ничего такого я не думаю. И при чем тут...

— Скажи еще, что твой Темка не первый попавшийся, а запасной.

— Это почему же он запасной?

Настроение портилось, и разгадывать загадки не хотелось.

— А ты хоть знаешь, кем он работает?

— Охраняет какую-то шишку...

— Да не шишку он охраняет, а заместителя шишки. Вот, нашла! — Мамирьяна помахала маленьким прямоугольничком и вдруг засмеялась.

— Ты чего это?

— Ты тоже будешь смеяться, когда узнаешь, как его зовут.

— И как?

— Ти-мо-фей, — по складам прочитала Мамирьяна.

— И чего здесь смешного? Имя как имя.

— Ксюха, не тормози! Он тоже Темка, представляешь?! — и она засмеялась еще громче. Кажется, это было уже нервное.

— Во-первых, он не Темка, а Тимоха, а во-вторых...

— Да ладно тебе. Вот подзалетим мы с тобой, две дуры, от двух Темок и будет тебе во-вторых, — решила попугать меня Мамирьяна.

— Не будет, — уверенно заявила я. — Так только в сериалах бывает.

— А откуда киношники сюжеты свои берут, а?.. Ох, задницей чую, надолго мы запомним это восьмое марта!

5.

Ну, что за фигня! Просил же старика настроить, а он: "сам, сам..." Блин, нашел настройщика-водопроводчика. Лучше бы я вчера без браслета спать лег. На фиг мне такой сон нужен. Смотреть, как моя бабушка познакомилась с моим дедушкой... страсть, как интересно! У меня было всего два конкретных вопроса, и на них я хотел получить конкретные ответы. Без всяких там... розовых соплей и уси-пуси. Или я что-то не так понял, или Многозрящий как-то невнятно объяснил. Вроде и выполнил все, как он говорил, а получилось совсем не то, что требовалось.

Не так-то просто думать о том, о чем надо. Как в той японской сказке, про дурика и бога счастья. Достал его дурик своим нытьем, вот бог и пообещал ему счастье, если тот не будет думать о синей обезьяне. А иначе — принудительное харакири и прямо в его присутствии. Любят почему-то японцы такие концовки. Типа, "они жили недолго, не было им счастья, зато умерли в один день". Дурик согласился на условия бога, и всю ночь думал, как бы не думать про обезьяну. Вот и у меня та же проблема. Стараешься, стараешься, а потом вдруг вылезет что-то этакое, синее и лохматое. Какая-нибудь бабка в синем халате.

Кстати, ни бабок своих, ни дедок я так и не знаю. Вроде бы должны они у меня быть, но... Ни отец, ни мать не торопились приобщить меня к родовым корням, а у меня любопытства не хватило. Даже не сообразил, что кроме родителей, у меня еще родственники могут быть. Привык, понимаешь ли, что в детдоме есть друзья или совсем даже наоборот, а родственников нет и быть не может. Там не о бабушке с дедушкой мечтают, а о маме с папой или хотя бы о маме. Наивные... Иногда мамы такими бывают, что... лучше о папе мечтать. Вот и домечтался. Детдомовские привычки в большую жизнь перетащил. Все свое — на себе, а остальное чужое. Теперь, похоже, мне решили восполнить пробелы в памяти, и познакомить, так сказать, со старшим поколением. Спасибо, конечно, но как-то не очень хочется. Лучше бы с тем, что поближе. Ну, по крайней мере, узнал, как звали бабку по материнской линии. А может, и зовут все еще. Если в восьмидесятом ей было где-то под двадцать, то сейчас чуть больше семидесяти. Вполне могла дожить. Вот только мамочка моя почему-то совсем не вспоминала своих родственников. Будто на луне родилась, в тамошних песках.

Ладно, надо избавляться от этого браслета. И мысли дурные в голову лезут, и настроение портится. Да и на фиг мне нужен сериал "О чем говорят женщины, когда мужчины их не слышат". Это даже не интим получается, а обнюхивание ношеных трусиков. Конечно, кто-то тащится и от такого, а я найду себе другое развлекалово. Можно на охоту сходить, сайтаров погонять. Говорят, что бить их сейчас не сезон — ни шкуры, ни мяса не получишь, но догнать, поймать, а потом отпустить — то еще занятие. И размялся, и время с пользой провел: столько нужного народа выбралось сейчас за город. Можно еще на рыбалку выехать. Красота! Море, звезды, кувшин тифуры, знакомая массажистка, что всегда может помочь, если устал сидеть в лодке. Лодка, кстати, тоже есть. Почти своя собственная. Я ее когда-то лично купил. Ну и что, если потом продал? Лодочник сам просил-умолял вернуть товар. А в качестве компенсации предложил пользоваться лодкой. Иногда. Когда будет удобно. Вот только, кому будет удобно, он не уточнил. Значит, можно пользоваться тогда, когда удобно будет мне. Вот после завтрака и загляну к лодочнику. Нет, лучше Малька попрошу заглянуть. Он этого мазая и на дне моря найдет! Еще и ко мне доставит. Вместе с лодкой.

За последний год Малек здорово изменился. Он перерос меня и в высь, и в ширь. Еще немного и он выше Кранта будет. Совсем даже не мелким мужиком стал. Из нескладного котейки-недоростка уссурийский тигр получился. Кажется, они крупнее своих южных собратьев и массивнее будут. А еще Малек мне Саню из второй бригады напоминать стал. Почти пять лет прошло, а я и сейчас помню, как впервые встретил это чудо в халате.

В первый момент я даже испугался, когда увидел, какой мастодонт прет по нашему коридору. Привык, понимаешь ли, что я самый реальный мужик на всю больницу, и вдруг такое вот нарисовалось — не сотрешь. И занял, паразит, весь коридор, пола под ногами не видит, а мне хоть в окно прыгай, хоть по потолку обходи. Ну, остановился я возле кабинета главного — и отступить можно, в случае чего, и защиты попросить. Если меня, маленького, обижать станут. Стою, жду новенького. Надо же выяснить, что за чудо-юдо по моей территории бродит. А он с высоты своих два двадцати этак снисходительно сообщает:

— Александр Павлович я. Из второго... — И паузу, паразит, держит. Моей обалделой рожей любуется.

Второй-то корпус у нас гинекологический. Я как представил это лыхо рядом с осмотровым креслом, мне аж поплохело.

— А как ты пациенток осматриваешь? — только и нашелся, что спросить. — У тебя же палец больше, чем у некоторых аппарат воспроизводства.

— Ты еще мой аппарат не видел! — Стоит и ржет, довольный, что произвел впечатление.

— Могу себе представить. Быки, наверно, дохнут от зависти.

— Почему быки? Слоны!

Похоже, новенький немного обиделся. Я бы тоже не прыгал от восторга, если бы мне намекнули, что я покрываю коров.

Оказалось, Санек над всеми так прикалывается, а потом за реакцией наблюдает. И все почему-то думают так же, как и я. Ну ладно я... устал после ночной смены, мог и ошибиться. А остальные чего стормозили? Извращениями страдают, в особо тяжкой форме? И ведь ни одному извращенцу в голову не пришло, что у нас еще второе отделение есть, хирургическое, откуда Санек вполне даже может быть.

Фамилия этого оригинала оказалась та еще — Куценький. Я долго не мог поверить, думал, прикалывается мужик, думал, дразнилка у него такая. У англичан был Джон Маленький, а у нас — Саня Куцый. Его ведь редко кто по имени-отчеству величал, больше Куценький да Куцый. А он не обижался, скорее наоборот. Ну, при таких габаритах можно хоть Дюймовочкой обзываться, все равно уважать будут. И держаться подальше. Тоже из уважения. А когда я этого дюймовчика в спортзале увидел, то впечатлился до полного обалдения. Ну, гвоздь в кольцо согнуть или пудовку на пальце удержать — это и я могу. А вот плечом подбрасывать да на шею гирьку принимать — такой экстрим уже без меня. А он на спор двухпудовкой жонглировал. Без помощи рук. Перебрасывал с одного плеча на другое. Над головой. Народ в зале офигел, когда в первый раз это увидел. А потом офигел еще раз, когда Санек до боксерской груши добрался.

Какого черта этот боксер к Сане прицепился, мы так и не узнали. Пожалел, наверное. Увидел реального мужика, что слабенько так по груше тюкает — несолидно совсем, ну и посоветовал: "Резче, резче удар!" Санек и ударил. Резче. Так груша из спортзала улетела. Вместе с советчиком и креплениями. Через закрытое окно. Хорошо хоть на первом этаже дело было, а то без жертв не обошлось бы. Окно потом вставили новое, грушу перевесили, а боксер полтора месяца с сотрясением провалялся. В нашей больнице. Он когда Куценького видел, заикаться начинал. От полноты чувств, наверное.

Пал Нилыча Санек тоже впечатлил. Настолько, что старик обошел вокруг нового сотрудника, посмотрел на него снизу вверх, основательно-таки задрав голову — в Нилыче всего метр семьдесят — и спросил:

— Скажите, молодой человек, откуда вы такой взялись?

Все в комнате дружно заржали, предвкушая ответ "молодого человека". А Санек нахмурился и обиженно засопел. Его уже достали этим вопросом. В конце концов, ему это настолько надоело, что он стал кратко и емко сообщать, откуда вылез. Нилычу он тоже сообщил:

— Мама родила.

Наверное, из уважения к старику, он сделал ответ цензурным.

— Ну, это понятно, — усмехнулся Пал Нилыч, оценив тактичность нового сотрудника. — Мы все в свое время из ... мамы родились. Мне бы хотелось узнать, откуда вы к нам перешли, и кем работали раньше.

— Забойщиком работал, — с тяжелым вздохом признался Санек.

Вид у него сделался настолько несчастным, что я невольно представил этого детинушку, ползущим под землей, с привязанной к ноге вагонеткой.

— А вам в забое не очень тесно было? — поинтересовался Нилыч. — Я шахтеров немного другими представлял.

В голосе моего учителя слышалось легкое такое сомнение. Не каждый заметит, но я-то не первый год со стариком работаю — заметил и присмотрелся к Саньку внимательнее. Дурака валял наш Санек, развлекался, как сам хотел.

— А я не шахтером был, а забойщиком... — небольшая пауза, а потом скромно так: — Крупного рогатого скота.

Дождавшись, пока утихнут шутки и смех, Куценький добавил:

— До армии еще дело было. Молодых бычков бил. Кулаком.

Пал Нилыч снисходительно улыбнулся, прощая хвастовство "молодому человеку". Мол, и сам молодым был, любил перед барышнями покрасоваться. А Женька-пианист, отсмеявшись, спросил:

— А в медицинский как тебя занесло?

— Мечтал! С детства!

— Ну, а в забойщики зачем пошел?

— Там платили хорошо. Знаешь же, сколько на медицинский бабок отстегнуть надо...

Мы с Женькой кивнули. Сами не так давно еще отстегивали.

— Простите, молодой человек, а зачем вас в армию понесло?

Если бы я такое спросил, или Женька, думаю, ответ был бы: "А какое твое собачье дело?", а вот Нилычу Санек ответил:

— А там еще больше платили. На скотобойне я бы до сегодняшнего дня деньгу заколачивал.

Юмором от этого ответа и не пахло.

— А в армии ты кем был?

Это Пианист у нас любопытничать надумал. В армии он не был и любил прикалываться над теми, кто там "деньгу зашибал".

— Поваром я в армии был. Кем же еще?

Что изменилось в Саньке, я не успел понять. То ли улыбка исчезла из глаз, то ли лицом отвердел, но было новенькому уже не так радостно и весело, как перед Женькиным вопросом. А Пианист не заметил, что у мужика настроение испортилось, и дальше себе шутит. Он всегда много шутит перед операцией — на работу так настраивается. Кстати, пианистом он не был, играть не умел, просто музыку любил.

— Хорош повар, что доску-сороковку с одного удара проламывает.

— Да уж, какой есть.

— А остальные "повара" какие были?

Женька уже помылся перед операцией и ждет, когда на него натянут перчатки. Строит глазки Раечке и болтает почем зря. А глянул бы на Саньку, может, и болтал бы о чем-то другом.

— А оно тебе надо? — спросил Санька шепотом. То, что осталось от его улыбки, только оскалом и можно было назвать. Чем бы это мужик ни занимался в армии, вспоминать об этом ему не хотелось. — Оно тебе надо, какие были? Были да сплыли, больше нету.

Тут и до Пианиста дошло, что базар надо прикрывать, или срочно тему менять. А когда оглянулся и увидел Санькину рожу, то заткнулся сразу и надолго. В комнате стало слишком тихо и мрачно. А Раечка, что натягивала Нилычу перчатку, сжалась, как испуганная мышка.

— Простите за любопытство, молодой человек, — старик протянул Раечке вторую руку. — А почему вы в армии не остались? Почему врачом захотели стать? Ведь про детскую мечту вы это в шутку сказали, я правильно понял?..

Санька вздохнул, криво улыбнулся.

— Ага, пошутил я. Люблю, знаете ли, пошутить.

Кажется, мужик начал приходить в себя, а до меня вдруг дошло, что все то время, пока он стоял рядом, я старался не делать резких движений. Вот как намылили руки, так и остался с намыленными. Ведь возле умывальника стоял Александр Павлович Куценький, бывший "повар", чье внимание мне совсем не хотелось привлекать.

— Если это секрет или вы не хотите отвечать — не отвечайте. Я пойму, что сунул нос, куда не следует, и перестану любопытничать.

Голос Нилыча журчал тихо и размеренно, и мне показалось, что я испугался невесть чего. Все спокойно, все нормально, Санек пошел в перчатки паковаться, а я стою дурак дураком и, непонятно чего, боюсь.

Уже потом, когда я смыл-таки пену и сушил руки, Санька сказал:

— Да никакой это не секрет. Подписку с меня не брали... просто... получилось так, что после армии мне... или в монахи, или во врачи. Зарок я такой дал, вот и...

Ждали только меня и, чтобы не молчать, я спросил:

— А почему ты в монахи не пошел?

— Отсоветовали. Меня женщины очень любят.

— А ты их? — спросил Пианист уже возле операционной.

— А ты как думаешь? — ответил "молодой человек" и подмигнул.

Вот теперь это был уже привычный всем Санька.

А женщины его действительно любили. Очень. Особенно в ночные дежурства. И сестрички, и пациентки. Чаще из второго корпуса. Из тех, что от бесплодия лечились. Ни одну из них Санька не оставил невылеченной. А года через полтора, когда ему доверили вторую бригаду, увидел я и Санькину жену. Потрясающая женщина! Не только красивая, но еще и монументальная. Ростом с меня, а объем груди так и побольше будет. Смотрелись они с Санькой потрясающе! Кажется, его шутка про слоних, чисто отмытой правдой оказалась. Такая женщина не только пасть самсоновому льву порвет, но и самого Самсона по стойке "смирно!" поставит. А ведь не толстая мадам, просто крупная и фигуристая. Греблей она занималась, если Санька не шутил. Женщины таких габаритов мне всегда нравились, но предлагать этой любовь и ласку, у меня язык не повернулся. И совсем не из уважения к Саньке.

Да-а, есть женщины в русских селениях...

— Господин, я тебе нужен?

Я чуть с кровати не упал, когда услышал такое от Саньки. Проморгался, головой тряхнул — Малек в дверях стоит. Собственной персоной. На лице повышенное внимание, на губах задумчивая улыбка.

— Вообще-то нужен. — Воспоминания вещь хорошая, если приятные, конечно, воспоминания, но жить надо в реальности. — Вот только не помню, чтобы я тебя звал. Или ты мысли читать научился?

Малек энергично замотал головой. Может, зарядку для шеи делает?

— Нет, господин, я не смотрел твоих мыслей. Мне Крант сказал.

— Что он тебе мог сказать?!

— Что нутер плохо спал.

И когда эти двое спеться успели? С какой это радости Крант отчитывается перед Мальком?

— А ты мне снотворное принес? Поздно спохватился. Ночь прошла, пора за стол, завтракать желаю!

Интересно, откуда это я барских замашек набрался? И почти стихами говорить стал. Вредно так долго в постели валяться. Надо раньше ложиться и... спать без сновидений. На пользу они мне не идут. Загулялись мы вчера с Молчуном. Всех ящерок окрестных распугали. А были бы кошки, распугали бы кошек.

— Господин, пора обедать. Для завтрака уже поздно.

— Завтракать никогда не поздно! — А то будут мне указывать, что и когда делать. — Запомни, Малек, первый прием пищи — это всегда завтрак, даже если он происходит после заката. Запомнил?

— Да, господин.

— Тогда шагом марш за завтраком и... вот еще. Лови!

Стянул с руки браслет Памяти, бросил Мальку. Тот поймал его в открытую шкатулку. Лихо! Только что стоял возле двери, и вот уже посреди комнаты, со шкатулкой в руках. Второй раз вижу, как он ловит браслет, и пока не надоело. Может, ради такого броска, я и нацепил эту бижутерию вчера?

— Мне отнести его Многозрящему?

— Отнести. Но не сегодня. У меня для тебя важнее дело есть...

Мне показалось, что Малек ждал другого ответа.

— Давай, шевели ногами! Сначала жрать, а дела подождут.

Не зря умный человек советовал: не спеши решать все вопросы — девяносто процентов из них решаются сами по себе, а десять процентов — вообще не разрешимы.

Когда Малек вернулся с завтраком, я все еще был в размышлениях, что же выбрать: охоту или рыбалку?.. Рыбалка интереснее, но охота привычнее. Так и не выбрал — решил подбросить монетку.

Подбросил.

Как я и хотел, выпало ехать на охоту.

Поеду.

С судьбой по пустякам не спорят. А из-за серьезных вещей не ссорятся.

6.

Ничего необыкновенного на родильном этаже не было.

Такой же коридор с окном в сад, такие же двери по обе стороны коридора, такой же пол, точно такие же светильники, как и на нашем этаже, и тоже светятся через один. Только коридор немного короче и стеклянной дверью перегорожен. А за этой дверью должно быть то самое необыкновенное место, где женщины становятся мамочками.

Но уже через две минуты я узнала, что и там ничего необыкновенного нет. Стены, пол, светильники, открытые и закрытые двери. Все простое и обыкновенное, только чище, чем на нашем этаже, все совсем не такое, как показывают в иностранных фильмах или как я себе напридумывала.

Может, и не зря меня Мамирьяна романтичной дурой обзывает? А я с ней еще спорила. Практичнее надо быть, практичнее. Романтики все вымерли. Я последняя осталась. Мне все большого и чистого чувства хотелось. Мечтать о любви — это глупо, вот чувство — это по-современному.

"Хочешь большого и чистого, тогда отмой мужика в ванной и накорми "Виагрой"! Так Мамирьяна всегда шутит. А может, и не шутит. Но мне не того чувства хочется, что после "Виагры", а чтобы нежно обняли и погладили. Даже целовать не обязательно. Мамирьяна меня чуть с дерьмом не смешала, когда услышала такое. "Ты не кошка, чтобы тебя гладили!.." Ну, и пусть не кошка, а нежности все равно хочется. И ласки...

Вместо нежности и ласки мне к унитазу приходится бегать. Или очень быстро ходить. Медленно, после очистительной клизмы, не получается. Я-то думала, что Кисонька пошутил насчет клизмы. И зачем нужно это издевательство? Тут схватки усиливаются, а мне унитаз требуется. Вот рожу в туалете, будете знать!

Там же, возле туалета, я с Юлькой и встретилась. Так она тоже грозилась на унитазе родить. Ее на час раньше привезли, и все очистительные процедуры раньше сделали. Даже переодели два раза.

— А я ту рубашку сильно испачкала, вот и дали другую. Зинка руга-алась! Ты бы слышала.

Не любит она лишние дела делать, это я еще на нашем этаже заметила.

Но долго болтать я не смогла, опять приспичило в туалет. А когда вышла, Юлька все еще у двери стояла. Может, опять пришла, а может, и не уходила никуда. Юлька плакала.

— Ты чего это? Сильно болит?

— Нет. Страшно мне, — стала размазывать слезы. — Я, дура, болтаю всякое, а вдруг и правда... вот упадет ребеночек в унитаз и...

— Замолчи! Никуда он не упадет!

Мне и самой было страшно, и тоже такое опасение мелькало, но озвучивать эти мысли... не надо. Береженного, как говорится, Бог бережет.

Погладила Юльку по голове, а она прижалась ко мне, как к родной.

— Все будет хорошо, Юль. Ты только не бойся. Ольга говорила, что пока схватки, ребеночек никуда не денется, а вот когда потуги начнутся, тогда надо быть осторожнее.

— А как я узнаю, когда они начнутся?

— Когда начнутся, тогда узнаешь. По-другому болеть будет.

Это я так думаю, что будет по-другому. А у самой тоже никакого опыта. Ольге проще, у нее это не первые роды.

Переждала схватку, отдышалась и дальше Юльке шепчу:

— Мне говорили, что тогда раздувать сильно будет. Как будто ты в туалет хочешь. По большому.

— А если я и вправду захочу?

— Тогда позовешь Кисоньку и, если он разрешит, пойдешь.

Юлька кивнула, улыбнулась.

— Конечно, Кисоньку. Не Зинку же звать. Она мне и с парашютом прыгнуть разрешит.

— Ага, прыгаешь это ты сама, а приземляешься уже с ребеночком.

— Годовалым.

— Почему с годовалым? — не дошло до меня.

— А он сам уже ходит и все ест.

— Круто!

Мы прислонились к двери туалета и засмеялись. Другого места, дурехи, не нашли. А тут Зина появилась, и свои "пять копеек" вставила:

— Мамочки, мамочки! Если нагадите перед туалетом, сами за собой убирать будете!

— А в туалете можно?

Это мне поюморить захотелось, а Юлька захрюкала тихонько и за живот схватилась.

— В унитаз можно, на пол — нельзя!

Важно так сказала, и на выход прошествовала.

Я, как смогла, выпрямилась, задвигала плечами и бедрами, передразнивая Зинкину походку.

— Оксанка, ты ненормальная, — засмеялась Юлька сквозь слезы. — Перестань меня смешить! Я на ногах уже стоять не могу.

— Иди, ложись тогда.

— А ты отнеси меня.

— Ну, и кто кого смешит?

— Ой! — Юлька опять схватилась за живот.

— Ладно уж, отнесу. Только ты сама мне на спину влезешь.

Юлька уже не смеялась, она хрюкала и трясла головой. Глаза у Юльки были закрыты, и я не знала, больно ей или смешно.

— Юль, ты как? Может, я за Кисонькой сбегаю?

— Что, вот так все бросишь, и побежишь?

— И побегу. Но сначала в туалет зайду. Дурацкая клизма! Ты постоишь?

— Не-а. Я в палату пойду, — и Юлька стала разворачиваться, держась за стенку.

— Тебя провести?

— Ты же в туалет хотела, — напомнила Юлька, стоя ко мне спиной. — Или передумала?

— А я после туалета проведу. Подождешь?

Провести Юльку я не успела. Появился Кисонька, и сам повел ее в палату. Еще и у меня спросил, как дела.

— Да вот, в туалет иду. После вашей клизмы. Если бы я знала, какая это гадость, ни за что бы ни согласилась!

— Во-первых, это необходимая процедура, и никому твое согласие не нужно. Во-вторых, клизма не моя, а твоя.

— Это почему же она моя? — Я даже дверь не стала открывать, чтобы не отвлекаться.

— А ее тебе сделали, а не мне, — сказал Кисонька уже возле Юлькиной палаты.

Я тут страдаю, а ему смехуечки. Показала язык, но Кисонька этого не увидел.

Если бы мне утром сказали, что вечером я буду так себя вести, не поверила бы. Ольга говорила, что на роды надо настраиваться, что это не праздник и не пытка, а обыкновенная работа. Может, она и права, но я и на работе любила пошутить. Конечно, не все эти шутки понимали, но это уже их проблемы.

Я еще раз прогулялась до туалета и обратно, но Юльку больше не встретила. Дверь ее палаты была закрыта, из-за двери слышались стоны и какое-то бормотание.

А в моей палате было пусто и темно. Перегорела лампочка. Только в предбаннике, где умывальник, светила какая-то слабоваттная. Абсолютной темноты не было, все-таки окно во всю стену и снег за окном, но читать при таком свете я бы не стала.

Увидела Зину и сказала ей про лампочку, а она: "Ладно, поищу замену". Час уже ищет. Хорошо, что у меня мобильник с собой — и подсветка, и часы. Надо же за длительностью схваток следить. А настенные часы теперь фиг разглядишь. На мебель не натыкаюсь, и то хорошо.

Лежать во время схваток — это не по мне, а между схватками — так и смысла нет. Я бы, может, села отдохнуть, но стула в родзале номер два не было. Зато табличка на двери была. Я посчитала, что это хорошая примета. С намеком — вхожу одна, а выйду уже вдвоем. Чем ближе к родам, тем больше хороших примет я себе придумывала.

Ольга говорила, что сидеть роженицам нежелательно — лучше ходить или лежать. Еще она рассказывала, что раньше знатные дамочки рожали на стуле. Только стул был особый, с дыркой в сиденье, с удобной спинкой и поручнями. Прям, не стул, а родильное кресло! Наверно, его потом в осмотровое переделали.

Может, и удобно было сидя рожать, но разве теперь проверишь! А в моей комнате вообще удобной мебели не было. Посредине торчал какой-то длинный больничный стол метровой высоты. На такой я сама не рискнула бы влезть. А под другой стенкой — древняя кровать, мне по колено. На кровати ни матраса, ни постельного, одна голая сетка, да и та до пола прогибается. Не кровать, а гамак на ножках. В такую ляжешь, и без посторонней помощи уже не выберешься.

Когда схватки стали сильнее и чаще, а от хождения я начала уставать, то попробовала присесть на раму кровати. Боком, как в дамское седло. Так Ольга советовала. Лучше бы я этого не делала! Подниматься мне пришлось с пола. Да и то не сразу поднялась. Две схватки переждала на четвереньках, уткнувшись лбом в ладони. Если бы кто-то заглянул тогда, то подумал бы, что я молюсь. Я, может, и помолилась бы, но меня только на самомассаж и считание вслух хватало. Странно, но те секунды, что я отсчитывала, оказывались длиннее тех, что показывал мобильник.

Еще час я бродила по палате между окном и дверью или стояла, вцепившись в подоконник. В одну из схваток заглянула Зина, спросила: "Как дела?" Я рявкнула: "Нормально!" и поинтересовалась, где лампочка?

— Ой! Меня Сергей Леонидович отвлек. А потом Катерина Петровна о чем-то спросила... Я сейчас пойду, поищу!

Зина убежала, и я опять осталась одна.

Ну и, слава Богу! Никто не мешает, не пристает с дурацкими вопросами. Алка говорила, что ее каждые десять минут таскали на осмотр и каждый раз говорили: "Плохо стараетесь, мамочка. Сколько еще ждать?.. Вы собираетесь рожать сегодня или в следующем году?"

Так что, Боже упаси рожать перед праздником, да еще перед Новым годом!

Мне повезло — до Нового года почти три недели, и праздника, вроде бы, никакого нет, а судя по крикам из других родзалов, все врачи сейчас очень заняты. Даже Кисонька в гости не заходит, хоть и обещался. Ну, мне спешить некуда, до утра родить успею. Пока Кисонька дежурит. У другого рожать не хочу! Познакомлю Кисоньку со своим маленьким. Пусть и сыночка узнает, какими нежными бывают руки у врача.

А за окном творилось что-то невообразимое! Снег прекратился, тучи стали расползаться, появилась луна и куски звездного неба. А еще мигал фейерверк. Но где-то далеко и с другой стороны здания. Мне только отсветы видны были. Красиво!

Говорят, беременным женщинам на красивое надо смотреть. Вот я и смотрела. Пока могла. А потом закрывала глаза, прижималась лбом к холодному стеклу и начинала громко и медленно считать, заглатывая побольше воздуха, и сильно растирать немеющие бедра и поясницу. Была от массажа помощь или нет, не знаю, но от боли и глупых мыслей это отвлекало.

Последние двадцать минут я в окно почти и не смотрела. А когда что-то громко грохнуло этажом выше или над больницей, я открыла глаза и направилась к двери. Хватит торчать в темноте, надоело!

Кажется, моему сынику тоже надоело ждать. Я все обещаю: "скоро, скоро!", с самого утра обещаю, а "Германа все нет". Похоже, сыночка решил сам подсуетиться.

Что-то сильно надавило внизу живота, что-то теплое потекло по ногам, захлюпало в тапочках... Я дошла-таки до двери и заорала на весь коридор:

— Юрий Андреевич!

Ляпнуть: "К ноге!" дыхания уже не хватило.

Кисонька выскочил из палаты напротив, и уже на полпути начал говорить:

— Чего орешь, Дубинина? Ночь на дворе, люди спят...

Юморист хренов!

— А я в туалет хочу. По большому!

— А по маленькому?

— А по маленькому я уже! — И мокрым тапочком об пол почавкала.

Кисонька внимательно посмотрел на меня, даже за руку зачем-то взял.

— А ты как себя чувствуешь? Вот прямо сейчас?

"Прямо сейчас" меня распирало и опять давило на низ живота.

— Как воздушный шарик, чувствую. Или взлечу, или лопну.

— Так, понятно, — Кисонька отпустил мою руку, взялся за плечо. — Давай сейчас обратно в твою палату, я тебя посмотрю...

— Ага, только фонарик взять не забудьте.

— Не понял.

— У меня там лампочка перегорела, — сквозь зубы объяснила этому непонятливому. — Еще два часа назад.

— А ты кому-нибудь сказала?

— Зине.

Кисонька поморщился.

— Ладно, Дубинина. Ты на ногах твердо держишься?

— Держусь.

А если учесть, что я с одиннадцати утра на этих ногах, а посидеть или полежать так и не получилось...

— Тогда раздвинь их чуть шире и обопрись спиной о стену.

— Зачем? — поинтересовалась я, когда раздвинула и оперлась. — Вы что, прямо здесь меня смотреть будете?

— А где же еще? — спросил Кисонька таким тоном, будто каждый день смотрел меня на коридоре, а сегодня мне вдруг чего-то другого захотелось.

Пока я в полном обалдении переваривала ответ, мужик опустился на колено, поднял подол моей ночнушки, и запустил под нее руку. Что он там нащупал, не знаю, но поднялся очень быстро и скомандовал:

— Людмила Витальевна, готовьте четвертый стол! А с тобой, Дубинина, — улыбнулся он мне, — мы осторожненько пойдем в шестой родзал.

— А это где?

— Близко. Две остановки на метро.

— Угу, — кивнула я, отлепляясь от стены.

— Ты идти-то сможешь? Или каталку подвезти?

Ага, сейчас он пойдет за каталкой и, как Зинка, пропадет на два часа. И я вцепилась в кисонькин рукав.

— А как же метро? Экономить будем?

— Будем! — радостно подтвердил Кисонька, и обнял меня за талию. И как только нашел ее? — Если потуги усилятся, ты говори — постоим, переждем. И не бойся опираться на меня — выдержу, не сломаюсь.

Вот в это верю. Он хоть и пониже меня будет, но мужчинка крепкий, жилистый. И обнимает он нежно и надежно, совсем как Темка.

Я невольно всхлипнула.

— Ничего, Дубинина, не бойся. Все будет нормально.

— Я не боюсь. Я так...

— И "так" не надо. Ты ногами-то шевелить не забывай. Вот и умница. А твой муж знает, что скоро папкой станет?

— Нет, — я остановилась, пережидая потугу. — Нет у меня мужа.

— Не поверю, что нормальный мужик от такой, как ты, куда-то деться может. Вот родишь, и он, как миленький, прибежит.

— Не прибежит. Его убили.

— Давно?

— Почти полгода прошло. Что у вас за коридоры такие бесконечные?

— Нормальные коридоры. Скоро дойдем. Дубинина, а тебе говорили, что ты отважная женщина?

— С чего это вы взяли?

— Многие на твоем месте аборт сделали бы. Срок-то еще позволял.

— Не смогла я...

Мамирьяна мне все уши прожужжала: "Иди, скребись, дура! У меня и врач знакомый есть. Заплатишь и забудешь. Полчаса делов и никаких проблем. Ну, поплачешь, если захочется. Берет он дорого, но делает по высшему разряду. Может опять целочкой тебя сделать. Но учти, девственность сейчас не в моде".

А я не смогла. Это все равно, что самой убить Артемку. Мне казалось, что пока его ребеночек живет, и Артемка тоже, вроде бы, живой. Ну, уехал он далеко, ну, не встретимся мы с ним больше, но живой, Темка, живой!

— Вот и дошли, Дубинина. А ты такси вызывать хотела.

— А вы мне шикануть не дали. Было бы что вспомнить.

— Шиканешь еще. Вот выпишешься и...

— Так я на ваши деньги шикануть хотела!

Кисонька даже споткнулся на ровном месте.

— Мне нравится ход твоих мыслей, Дубинина. Давай продолжим этот разговор перед выпиской.

— Как скажете.

— Так и скажу, — Кисонька подвел меня к самому дальнему столу. Два ближних были заняты. На точно такой же стол я не решилась сама залезть. — Осталось нам с тобой совсем немного. Так что соберись с силами...

— Ага, немного, — не поверила я. — Начать и кончить!

Боль куда-то подевалась. Страха тоже не было. А состояние такое, будто я немножко выпила. В голове легкий туман, настроение приподнятое, хочется смеяться и говорить всякие глупости. И почему девчонки здесь кричали? Или та самая боль еще впереди?

— Вот мы и начнем с белых бахилок. Галочка...

Как-то очень быстро и просто мне помогли забраться на стол, и в четыре руки натянули мне мешки на ноги. Белые, плотные, с завязками под коленом.

— А зачем?.. — спросила я, пока ноги в бахилках устанавливали на специальные упоры.

— А ты думала, я тебя с грязными ногами на разделочный стол пущу?

— Юрий Андреевич, — покачала головой другая врачиха. Невысокая, немного сутулая и в очках. — Что женщина о вас подумает?

— Дубинина, а что ты обо мне подумаешь? — Кисонька сжал мои пальцы вокруг еще одного упора, с тряпичной петлей. — Вот здесь держись. Во время следующей потуги потянешь на себя. Поняла?

С правой стороны я увидела такой же упор с петлей, вцепилась в нее и кивнула.

— Так что ты обо мне подумаешь, а то Людмила Витальевна волнуется.

— О вас — ничего. А ноги у меня чистые. Я их вчера мыла.

— Скажи еще, что тебе выдали стерильные тапочки, — фыркнул Кисонька, что-то делая возле окна.

Кажется, там стоял какой-то столик, но я не уверена.

— Выдали, — подтвердила я.

Хотя называть тапочками это убожество... Такие же безразмерные чешки-пинетки выдавали в каком-то музее, когда мы всем классом ездили на экскурсию.

— А ты их записала.

Кисонька вернулся, а к столику у окна отправилась Людмила Витальевна.

— А вот и не записала. Они сами... Ой!

Опять пошла мощная потуга, и болтать сразу перехотелось. Я задышала открытым ртом.

— Дубинина, слушай меня внимательно! — Кисонька склонился к моему лицу. — Глаза не закрывать! Быть со мной в контакте. Вдох полной грудью. Задержать дыхание. Выдох медленный. Повторяю — мед-лен-ный. Выдыхать через низ живота. Представь, что у тебя запор. Представь, что ты очень хочешь в туалет. Ты тужишься, тужишься и выдавливаешь! Понятно?

— Вы хорошо объясняете, — выдохнула я, когда смогла говорить. — Образно.

— Кто на что учился. Ну что, готова?

Я кивнула, и началось: "Вдохнула... задержала дыхание... выдавливай... выдавливай..."

— Уф! Больше не могу, — выпустила петли, и откинулась на стол.

— Отлично! Молодчина! Все идет, как надо! Отдыхай, — Кисонька заглянул мне между ног и опять стал слева. Одну руку положил мне на живот, почти под грудью, вторую на колено.

Людмила Витальевна стояла справа, и тоже держала меня за колено.

— Отдыхай, Дубинина. Когда начнется, сразу говори. Помогу.

Я посмотрела на Кисоньку, кивнула, заметила Юльку на соседнем столе. Она отдыхала, укрытая синим байковым одеялом. А возле Юльки стояла маленькая кроватка-колыбелька, в которой лежал ребеночек. И тут мой отдых закончился. И опять:

— Вдох. Задержи дыхание. Медленно выдыхай. Дави! Раз. Два. Три. Отдыхай. Дубинина, смотри на меня. Глаза не закрывай.

— Я не закрываю.

Боли по-прежнему не было. А вот ощущения были очень странные. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Чтобы и возле меня стояла кроватка, и в ней лежал мой ребеночек. И чтобы над моей головой перестали болтать. Это почему-то нервировало. А еще хотелось воды.

— Юрий Андреевич, смотрите...

Рука Кисоньки убралась с моего живота. Но смотреть, чем он занят, не хотелось. Гораздо приятнее было лежать, пялиться в потолок и ни о чем не думать.

— Пускай. Лучше уж так, чем на шее.

— А может...

— Время еще терпит. Дубинина, ты как там?

Я не поняла, о чем разговор, и не очень-то хотела понять. Мне было лениво что-то понимать, я отдыхала.

Кисонька опять положил руку мне на живот, чуть выше пупка. Весь горб живота заметно сдвинулся ближе к коленям.

— Отдыхаю.

— Хорошо, Дубинина, отдыхай и слушай меня внимательно. Ты хорошо потрудилась. Остался последний толчок. Разозлись, закричи, сделай, что хочешь, но эта потуга должна стать последней. Поняла? Надо вытужить ребенка полностью.

— А он что, застрял?

Я начала приподниматься.

Кисонька удержал меня.

— Дубинина, ребенок хочет увидеть маму. Ты готова? Где потуга?

— Сейчас. Сейчас будет, — я опять прижалась к столу, посмотрела на огромную зеркальную люстру. Хорошо, что половина ламп была погашена. Может, они тоже отдыхали, как и я? — Сейчас. Будет. Вот-вот... Начинается!

Я вдохнула как можно больше, и вцепилась в петли упоров.

— Работаем, Людмила Витальевна! Выдавливай, Дубинина! Выдавливай! Хорошо! Получается. Дави! Еще! Дави! Дави! Последнее усилие. ДАВАЙ!!

Я тянула на себя тряпичные петли, словно хотела их оторвать. Всю силу, весь воздух, что во мне оставался, я направила вниз. К животу, к коленям. К врачихе в белом халате, что стояла у меня между ног. Я уже почти сидела, и продолжала клониться вперед, словно хотела заглянуть за холм живота. Рука Кисоньки лежала у подножия этого холма и слегка вибрировала. Живот под его рукой становился плоским и дрожал, как вода в бассейне. И я изо всех сил потянулась вперед, словно это мне, а не Ларке кричали тогда с трибун "Давай!" И это я, а не Ларка, первой дотронулась до бортика.

— Есть!

— Поздравляю, Дубинина! Ты стала мамой.

Я откинулась на спину, выпустила петли и вдохнула. Изображение было, как сквозь мутное стекло. Потерла глаза кулаком и поняла, что плачу.

Кисонька улыбнулся мне, убрал руку с колена, правое колено отпустила Людмила Витальевна, а какая-то высокая худая врачиха держала моего ребеночка. Одной рукой. Под грудку. Он смешно висел, опустив ручки-ножки. Большая и тяжелая голова тоже свисала. Я смотрела на малыша и улыбалась. На темные волосики, на красноватое тельце, на крохотные пальчики. Кажется, ничего красивее я в жизни не видела.

Ребеночек недовольно захныкал.

— Поплачь, поплачь мой хороший. Мама слышит тебя, — зашептала я, даже не думая, что меня могут посчитать идиоткой.

— Ну вот, хоть одна нормальная мамочка, — сказала высокая врачиха, прикрывая малыша пеленкой. — Другие обычно спрашивают, то почему он кричит, то почему молчит...

— Дубинина, а ты кого ждала: мальчика или девочку?

— Мальчика. Сына.

— А если девочка родилась, скажешь, чтобы я запихнул ее обратно и достал мальчика?

— Не скажу. Я не на базаре, чтобы обменивать товар. Что Бог дал, то и мое.

— Молодчина, Дубинина! Я тебя люблю!

Я никогда не считала себя развратной, но вот стоит у меня между ног мужик и врач по совместительству, а мне абсолютно все равно, зачем он там стоит и что видит.

— Мне нравится ход ваших мыслей, Юрий Андреевич. Поговорим об этом перед выпиской, — громко говорить не получалось, но шептала я вполне разборчиво. Себя, по крайней мере, я слышала хорошо.

Кисонька опять засмеялся.

— Вот, что значит, женщина правильно настроилась на роды. И приемы обезболивания применяла, и родила нормально, и сама после родов в нормальном состоянии...

— А кого я родила?

Бывали случаи, что по прогнозам ожидался мальчик, а рождалась девочка. УЗИ тоже не дает стопроцентной гарантии.

— Сына, как и хотела, — сказала врачиха, и положила ребеночка мне на живот. — Придерживай рукой под спинку и лежи, отдыхай. Осталось совсем немного.

— Назвать-то как решила? — спросил Кисонька.

Ему я не могла не ответить.

— Олегом. Олег Артемович.

Фамилию говорить не стала. Не будет у сыночки темкиной фамилии.

— Красиво.

Пока мы болтали, Кисонька и Людмила Витальевна копошились у меня между ног. Мне было все равно, что они там делают — я смотрела на маленького человечка. Врачиха освободила мою грудь и сунула к его губам. И он взял! Зачмокал! А еще мой сыник смотрел на меня. Смотрел очень внимательно и серьезно. И глаза у него были темные, как грозовое небо.

Минут через пять ребеночка у меня забрали. Взвесили, обмеряли, взяли кровь на анализ. А меня начали зашивать. Я и не заметила, когда меня успели разрезать, даже не почувствовала. А вот когда зашивали — тут я почувствовала! Но кричать или стонать из-за нескольких стежков, мне показалось глупым. Да и сильной боли не было, вполне терпимая. Да еще Кисонька расхваливал меня изо всех сил. Сказал, что роды я провела по высшему балу, что их надо было снимать, как образцово-показательные, что я молодчина, что мало женщин сейчас рожает так легко и спокойно.

— Ага, скажете тоже. Тут гора родила мышь, а вы хвалите. — Это я от неловкости уже хамить начала.

— Не прибедняйся, Дубинина — хороша мышь, на четыре двести. Не представляю, какая мышеловка ее может удержать. Да и тебе до горы еще кормиться и кормиться. Ты сколько килограммов за беременность набрала?

— Пятнадцать.

— Почти идеально. Наверно, до последнего месяца никто не видел, что ты беременна.

— Может, поэтому мне место в метро не уступали, — пошутила я. Но шутка получилась не очень веселая: место мне действительно уступали крайне редко.

— Вот видишь, а ты гора-гора. Побольше бы таких "гор", и нам меньше проблем было бы.

Я лежала, слушала эти комплименты и улыбалась сыночке. А он лежал и смотрел на меня. Его запеленали в больничные пеленки и положили в маленькую железную кроватку с высокими бортиками. Кроватку поставили справа, между моим столом и стеной.

Мне было радостно, удивительно и как-то непривычно, когда я трогала свой пустой живот. Кажется, он провалился до позвоночника. И вдруг мне захотелось сразу три вещи: поесть, попить и чтобы стало тепло. Во время схваток и потуг мне было жарко, тогда я ходила в одной ночнушке, а теперь меня начало ощутимо трясти. Еще немного и я застучу зубами.

Одеяло и воду мне принесли, а с едой предложили потерпеть до палаты. Я обещала потерпеть — а куда деваться?

Худая врачиха оказалась из детского отделения. Она и предложила отвезти туда моего сыночку. Чтобы я смогла ночью отдохнуть. Но я отказалась! Усталости пока не было. Наоборот. Кажется, я могла бы горы свернуть! Да и не насмотрелась я на маленького. Столько ждала и сразу отдать? Пусть остается, решила я.

— Вы первая мамочка за сегодняшний вечер, от кого я это услышала.

"Да я такая, я лучшая! И что тут поделаешь?" Хотела повторить любимые слова Мамирьяны, а потом... постеснялась. Был бы здесь один Кисонька, может, и сказала бы, а остальные... еще не так поймут, подумают, что я хвастаюсь. А мне и без хвастовства было хорошо. Всем остальным, кажется, тоже. Если ничего не путаю, то я последняя на сегодня. Вот закончат врачи возиться со мной и пойдут отдыхать.

Прибежала Зинка и разрушила всю идиллию.

— Юрий Андреевич, скорее на санпропускник! — начала кричать еще от двери.

Дышала Зинка так тяжело, будто не на лифте ехала, а бежала по лестнице с самого низу.

— Что там? И говори тише.

— Там такая жуткая авария, прямо "ой!"

Медсестра подошла ближе, но тише говорить не стала. Может, не услышала, о чем ее Кисонька просил?..

— А я-то тут при чем?

— Там молния в дерево ударила! А дерево на машину... — продолжала тараторить Зинка.

— Я не автомеханик! — Кисонька начал сердиться.

— Так в машине женщина беременная! Ее к нам занесли!

— Вот с этого и надо было начинать! Иди, скажи, что сейчас спущусь. Только быстро!

— Бегу!

И она убежала, шлепая тапочками. Скоро зашумел лифт.

— Людмила Витальевна, я сейчас осмотрю Артемову, и перевозите ее в палату. А еще... — Кисонька вздохнул. — Подготовьте шестой стол. На всякий случай.

— А может, обойдется?

— Может быть, но... на всякий случай. С моей удачей, мы вполне можем получить одиннадцатую роженицу за вечер.

— Тогда это будет рекорд.

— Мы к рекордам не стремимся, мы успехов не боимся, — запел Кисонька, подходя к Юлькиному столу. — Или как там пели в ваше время?

— Вернетесь, и я вам спою, — пообещала Людмила Витальевна.

И Кисонька поехал вниз. А Юльку вывезли из родзала. Ее ребеночка увезли еще раньше. Та самая врачиха, что из детского отделения. Я так и не узнала, как ее зовут. Когда освободился стол возле двери, я не заметила.

Людмила Витальевна заговорила с Галей о чем-то своем, медицинском, и меня, наконец-то, оставили в покое. Честно говоря, я давно об этом мечтала. Послать любопытных врачих мне казалось неудобным: и не чужие, вроде, и помогли — спасибо им, а отвечать так, как Мамирьяна, чтобы человек отстал и не обиделся, я не умею.

Сыночка лежал и смотрел с таким серьезным видом, будто делал невероятно сложную работу. И я в который раз удивилась: вот этот маленький человечек, вот это чудо пряталось во мне все девять месяцев!..

Помню, еще полгода назад мы с Темкой пошли на УЗИ, посмотреть, кто там живет во мне. Но ребеночек не захотел признаваться, мальчик он ли девочка. Врач только и сообщил, что развитие идет без патологии, и назначил новый срок осмотра. Он сказал, что к тому времени плод может повернуться.

"Плод" — смешное слово. Мы с Темкой дружно захихикали, когда услышали его. А перед уходом я спросила у врача: "Как же ребеночек поместится там, среди всех моих печенок-селезенок?"

Понимаю, что глупый вопрос, но тогда он казался мне очень важным. А врач спокойно ответил: "Найдет местечко". Наверно, ему и не такие еще вопросы задают. Темка потом сказал, что врачу столько платят, чтобы он не только смотрел, но и консультировал, и что я могла хоть целый час консультироваться, если мне надо. Тогда же Темка и на второе УЗИ пообещал со мной сходить. А через два дня Артема уже не было.

Я больше не пошла к тому дядечке-доктору. И не денег мне было жалко — нашлись бы деньги! — просто идти туда одна я не смогла. Вдруг дядечка нас запомнил, вдруг он спросит: почему сама?.. Объяснять "почему" мне не хотелось. Я пошла в бесплатную больницу, и такого там наслушалась...

Пока я делала ревизию своим воспоминаниям, врачихи куда-то подевались. Бабулечка в белом халате мыла пол. Потихоньку дошла и до меня. Отодвинула кроватку с ребеночком, пошаркала тряпкой, и поставила кроватку ближе ко мне.

— Что ж тебя здесь оставили, маленький? — заговорила, как запела.

Старенькая совсем, лицо, как печеное яблоко, а голос приятный.

— Я попросила оставить.

Бабулька подошла ко мне, поправила одеяло.

— Опросталась, девонька? С облегчением тебя.

Я не сразу поняла, к чему это она сказала. И пока я думала, чего бы такого ответить, и надо ли отвечать, бабулька вернула ведро на тележку, и укатила ее из родзала.

Что-то не видела я этой бабульки на нижнем этаже. Наверно, она качественней всех убирает, вот и назначили сюда. Хлоркой, по крайней мере, после уборки не воняло.

Я осталась наедине с сыночкой. Это было приятно. А он все не спал. Интересно, о чем думает этот человечек?

Пол еще не совсем высох, когда появился Кисонька с Людмилой Витальевной. За ними шли две врачихи. Галина и еще одна, незнакомая. А ту женщину, что попала в аварию, везли на каталке. Галина капельницу над ней держала. Пока роженицу перекладывали на разделочный стол, Кисонька ко мне подошел.

— Дубинина, ты еще не спишь?

— Не сплю.

— Вот и не спи. В палате спать будешь.

— А когда меня в палату?

— Где-то через час. Ты как себя чувствуешь?

— Хорошо. Только знобит немного. Еще миска между ногами мешает. Ее можно убрать?

— Это не миска, а кювета для сбора крови. И убирать ее пока нельзя. Сейчас я посмотрю, сколько кровушки из тебя натекло...

Кисонька отвернул одеяло, и ногам сразу стало холодно. Меня всю затрясло.

— Что кровяной колбаски захотелось?

Спрашивать пришлось сквозь зубы, чтобы не прикусить язык.

— С чего ты взяла?

— А зачем вам кровушка?

Кисонька поправил одеяло, и наклонился к моему лицу.

— Дубинина, — интимно зашептал он. — Ты иногда как скажешь... я, прям, не знаю, что ответить. Хорошо, что тебя Зина не слышала. Она девушка впечатлительная, в обморок может упасть.

— Интересно, эта "впечатлительная девушка" нашла лампочку или до сих пор ищет?

— Вот черт! Совсем забыл об этой лампочке! Ладно, увижу Зинку — спрошу.

— Вы лучше сами найдите и вкрутите. Так оно надежнее будет.

— Дубинина, я что, похож на электрика?

— Ну, как хотите. Значит, ваш родзал "номер два" будет работать только в дневное время.

— Тоже мне, Кассандра выискалась! — фыркнул Кисонька, и тут его позвали:

— Юрий Андреевич, у нас все готово!

Я только раз глянула на дальний стол, и опять стала смотреть на сыночку. А он все не спал. Лежал себе молча, хмурил бровки и смотрел. Может, с ним что-то не так?

— Юрий Андреевич! — громко, на весь родзал позвала я. Ради сыника стеснятся не стала. — А у меня ребенок не спит! Это нормально?

— Нормально, Дубинина, нормально! — Отозвался Кисонька, не оборачиваясь.

Он стоял справа от роженицы и что-то делал.

— Не спит, значит, не устал, — сказала Людмила Витальевна. — Есть новорожденные, что первые пять-семь часов не спят. А есть такие, что засыпают уже через полчаса после рождения. Роды бывают разные, дети — тоже. Не беспокойся, заснет.

Подходить ко мне она тоже не стала, прочитала свою лекцию, не сходя с рабочего места.

— Понятно, спасибо.

Будь вместо этой врачихи Сашка, он бы мне ответил намного короче. "ХЗ, сестренка, ХЗ". Если переводить на русский язык и без мата, то получилось бы: "Хто знает, сестренка, хто знает". Всех девушек Сашка делил на сестренок и подруг. "Сестренки" — это те, с кем он еще "нет", а "подруги" — с кем уже "да". Одна девчонка сказала, что Сашка — это три "П" в одном флаконе — простой, приятный и прикольный. И не красавец, и не богатый, но с ним было легко и уютно, как с плющевой игрушкой. "Подруги" его хвалили, а на "сестренок" он не обижался и их почему-то становилось все меньше на нашем курсе. Может, и я стала бы для Сашки "подругой", если бы не появился Темка. А то Мамирьяна совсем уже задолбала меня. "В наше время неприлично быть целкой в двадцать лет!" Так она говорила при каждой нашей встрече.

Если бы Кисонька был рядом, я бы рассказала ему про Сашку и про его смешное "ХЗ". Но отвлекать занятого человека...

Похоже, у той женщины все шло не так легко и просто, как у меня.

Смотреть-то я не смотрела, и подслушивать не собиралась, но не затыкать же уши, когда при мне говорят. Я старалась не слушать, но отдельные слова иногда улавливала:

— ...как она?

— ...потуга!

— ...работаем!

— ...как там?

— ...скоро!

— ...не приходит в сознание!

— ...следить за давлением!

— ...потуга!

— ...работаем!

— ...появилась головка!

— ... рассекай!

— ...тащи!

— ...зажим!

— Ну, вот и все! — выдохнул Кисонька.

Я не выдержала и опять посмотрела в ту сторону. Людмила Витальевна держала совсем маленького ребеночка. Ручки-ножки тоненькие, тельце темное, почти фиолетовое. И свисает так, будто в нем нет костей. Еще и пуповина торчит. На новорожденного котенка похож. И пищит почти так же.

— Хорошая работа, девочки! Всем спасибо.

— Это его отец пусть вам спасибо говорит, — сказала Людмила Витальевна, взвешивая малыша. — Что жену ему не разрезали. Я думала, что без кесарева не обойдется. Два сто. Маловато.

— Для недоношенного не так уж и мало — возразил Кисонька.

— А с чего вы взяли, что он недоношенный? Отец карту передал? — спросила Галина.

— А тут и без карты видно. И ты увидишь, если подойдешь ближе и посмотришь, — сообщила Людмила Витальевна, запеленывая малыша.

— А на что смотреть-то?

Отходить от роженицы акушерка не стала, только головой повертела. Даже на меня зачем-то глянула.

— У ребенка пушок на тельце, — сказал Кисонька. — И жирка подкожного наш клиент мало нагулял. Есть и еще признаки... Я тебе потом книжку дам. Посмотришь...

— А я ее пойму?

— Не поймешь — у меня спросишь. Или у кого-нибудь другого...

"...кому делать нечего", — подумалось вдруг мне. И похоже не только мне. Людмила Витальевна отвлеклась от процесса и повернулась к медсестре.

— Галочка, если лучший врач нашей больницы говорит, что ребенок недоношен, значит поверьте и не морочьте людям голову.

— А-а... тогда точно недоношенный. Бедняжка, — пожалела Галина. — И сколько не доносили? Что отец говорит?

— Отец у нас иностранец, — услышала я голос Кисоньки. Спокойный и немного усталый. — И говорит он очень плохо. Если бы я продолжал его расспрашивать, то и сейчас на санпропускнике был бы.

— Так у нее и документов никаких нет?! — ахнула Людмила Витальевна. Она и ребеночка на столе оставила, чтобы руками всплеснуть. — И вы ее прямо с улицы сюда?!

— Документы у нее есть, но я их еще не смотрел. А на первом этаже я работать не люблю — сами знаете, какие там условия. Или вы хотите, чтобы я иностранку рядом с бомжихой положил? Чтоб нас потом по судам затаскали? А вы еще про кесарево что-то говорите. Какое кесарево, зачем?

— Так она же без сознания!

— Людмила Витальевна, с каких это пор при родах нужны мозги? Дубинина! — позвал Кисонька, подходя к столику, где лежал ребеночек. — Тебе вот прямо сейчас мозги нужны?

А я-то думала, что обо мне уже забыли.

— Зачем? Мне что, интегральное уравнение решать надо?

— Вот видите, Людмила Витальевна, мозги нам не очень нужны. Тело и само знает, что надо делать.

— Юрий Андреевич! — вскрикнула Галина. — У нее давление падает! И кровотечение...

— Срочно в реанимацию!

Кисонька заторопился к своей иностранке. Я только и заметила, что кожа у нее, как молочный шоколад. Еще волосы заметила, длинные, каштановые. Крашеные, наверно. Или бывают негритянки с такими волосами?

Вбежала Зина, как всегда, тяжело дыша.

— Там этот... муж ее... ругается... хочет узнать... как закончились роды... вот!

— А кто ему сказал, что роды уже закончились?! Ты?

— Не знаю. Не я! — Губы у медсестры задрожали, и она начала всхлипывать. — Он грозится, вы кричите...

— Ладно, успокойся. Отнесешь ребенка в инкубатор, поняла? — Зина кивнула, продолжая всхлипывать. — Людмила Витальевна, женщину в реанимацию. И побудьте с ней пока. Подготовьте все к переливанию. Если что, начинайте без меня.

— А вы?

— Попробую поговорить с этим иностранцем. Вдруг у нее аллергия на какие-то препараты.

Все эти разговоры происходили во время перекладывания негритянки на каталку, и по пути к двери.

Людмила Витальевна сунула Зинке сверток с ребенком и быстро вышла вместе со всеми, а Зинка посмотрела на малыша так, будто не знала, что это такое.

И тут я поняла, что меня скоро оставят наедине с сыночкой. Может, на час, а может, и больше. А мне опять захотелось пить. Очень сильно. Моя бутылка с водой стояла на подоконнике, но чтобы взять ее, надо слезть с разделочного стола, протиснуться между штативом для капельницы и каким-то шкафчиком... А с другой стороны стояла кроватка с моим Олежкой и еще один штатив.

Я, может, и сама могла бы взять, но вдруг мне еще нельзя вставать? Да и все тело дрожит, как в ознобе.

— Зина, — позвала я медсестру. — Дай мне водички.

— Водички? — Зинка задумчиво посмотрела на меня, потом вдруг улыбнулась. — Пить? Ты хочешь воды? — Она обрадовалась так, словно, и не плакала минуту назад. — Сейчас! Сбегаю!

— Стой! Не беги! Вода на окне!

Зина повернулась так резко, что полы халата разлетелись. Будь она на каблуках, не знаю, смогла бы удержаться на ногах или нет. Пока я говорила, медсестра успела добраться до двери. Вернулась она тоже очень быстро. Положила сверток мне под бок: "Подержи ребеночка!" и начала протискиваться к окну. Дотянулась до бутылки, но когда возвращалась, свалила штатив и сдернула какой-то прибор со шкафчика. Приборчик громко бумкнул об пол, зашуршал проводом и брезентовой лентой с присосками.

— Ой! Я сейчас подниму.

Сунула мне бутылку, подняла прибор за провод, а свободной рукой ухватила штатив. Почему-то первым она захотела поставить прибор... Вернее, забросить, раскачав его за провод. Хорошо, что шкафчик был весь железный. Стекло не пережило бы такого обращения. Приборчик стукнулся о дверцу почти в самом верху, а штатив дзинькнул об угол шкафа и упало еще что-то.

— Ой! Я сейчас все исправлю...

Медсестра опять нагнулась, так и не выпустив штатива. Мне повезло, что она не стояла ко мне спиной. А то бы голову мне этим штативом разбила. А так я отделалась синяком на ноге. Сказать Зинке, чтобы делала что-то одно, я не успела — сработал мобильник. Сигнал был громким и резким, я бы на свой такой ставить не стала.

— Ой! Это меня!

Вытащила за шнурок телефон из-под халата и быстро пошлепала к двери. Штатив она унесла с собой.

— Да, Игоренчик! — радостно защебетала Зина уже из-за двери. — Для тебя всегда свободна! Ты уже подъехал? Сейчас спущусь!

Звякнула стеклянная дверь, зашумел лифт, и стало очень тихо. Я посмотрела на настенные часы — почти полночь. Самое время появиться привидению, и сказать, что все это мне снится.

В правой руке у меня была бутылка с водой, а левой я придерживала ребеночка. Чужого. Мой лежал в кроватке и смотрел. Мне показалось, что он насмешливо улыбается. Словно хочет спросить: "И что будешь делать, мамочка?"

Интересный сегодня вечер, Олежка. Такого долгого и насыщенного у меня уже давно не было. И когда я решила, что все закончилось благополучно, мне подвесили еще две проблемки. Наверное, чтобы я не заскучала. Вот и думай, Ксюха, как открыть бутылку одной рукой, и что делать с новорожденным арапчонком. Пока Марина будет ворковать со своим Игоренчиком, малыш тут совсем замерзнет. Он и так уже серо-синий.

— Зина! — на всякий случай позвала я. — Эй, кто-нибудь!

В родильном отсеке было тихо. Только молния сверкнула за окном. Где-то алеко. Грома я не услышала.

Решать проблемы начала со второй — взяла малыша к себе под одеяло, умостила на животе. Так ему будет теплее, чем на клеенке. И рука у меня освобождается. А малыш такой легкий, кажется, совсем ничего не весит. Потом я и первую проблему решила — открыла бутылку.

Пока пила, арапчонок понял, для чего нужна грудь, и тихонько зачамкал.

Я посмотрела на сыника. Тот не возражал.

— Это не надолго, — пообещала я Олежке. — Скоро за ним придут.

Через пять минут, когда я заглянула под одеяло, малыш спал. Грудь он так и не выпустил. Олежек тоже скоро заснул. Только мне не спалось.

В полпервого в родзал заглянула бабулька-уборщица. Сказала, что все заняты на операции, и перевезла меня в палату. На кровать я переползала сама — бабулька ушла за Олежкой. Когда она вернулась, то не поленилась сделать мне чаю и бутерброды. И оставила все на стуле, возле кровати, чтобы мне взять было удобно. И одеяло с соседней кровати дала, пока та пустая стоит. Я отшуршала бабулька денежку — такой не жалко. Про арапчонка говорить не стала. Не захотела подставлять Зинку. И знаю, что она мне никто, а вот не смогла заложить, и все тут. На соседку она нашу похожа, на тетку Настю. Такая же рассеянная: выйдет утром по воду, то с одной знакомой поговорит, то к другой зайдет, а к обеду возвращается домой с пустыми ведрами.

Зинке этой я сама все скажу, когда она придет. Да и не мешает мне пока арапчонок, сопит тихонько и грудь иногда чамкает. Чамкнет разок-другой и опять затихнет. Пригрелся на мне, как котенок. Васька тоже любил так спать.

7.

Первой моей мыслью было: "Ни фига себе!" Через минуту или через полчаса подползла и вторая мысль: "И на хрена было..." Потом, когда я попытался перевернуться, вместе со стоном пришла и третья: "Экспериментатор долбанный!.."

С ненавистью посмотрел на браслет, который напялил на себя перед сном. И совсем даже не из любопытства напялил — любопытствовал я шесть дней назад. Но как эта вещь работает, так и не понял. Даже объяснения Многозрящего не помогли. Со второй попытки я тоже не понял, но без объяснений обошелся. Так и валялся браслет в шкатулке, а я четыре дня к ней не прикасался. Все отдать собирался, да так и не собрался. То занятый был по самое "нехочу", то приступ склероза случился: помню, что хотел чего-то приказать Мальку, а чего именно — убей, не помню. Только вчера перед сном и вспомнил, но так меня заломало кого-то там звать, чего-то приказывать... Вот и не позвал. Только дотянулся до шкатулки, открыл... И тут же руку отдернул.

Не в первый раз вижу этот браслет, а все еще дергаюсь. Когда Малек мне только принес его, я обалдел до полного онемения. И чуть шкатулку не разбил. Хорошо, что Малек подсуетился, а то пришлось бы собирать с пола обломки.

Из шкатулки на меня смотрели две змеюшки. Черная и белая. Переплелись жгутом и кусают друг друга за хвост. Еще и пялятся так, будто спросить хотят: какого это ты в нашу разборку вмешиваешься?

Сделали змеюшек так тщательно, что я их за живых принял. Или они и были живыми, только заколдованными. Много ли я знаю об этом мире: вдруг здесь обитают змеи таких расцветок?..

Браслет оказался большим. Такой на ногу можно натянуть. Или на шею. Но тогда бы его ошейником называли. Примерять такую красоту на ногу я не стал. Почему-то вспомнились трупы, с бирочкой на ноге — над которыми мы еще в институте практиковались... Думал, привязывать браслет к руке придется, чтобы не свалился, а он вдруг мягко и ненавязчиво поерзал по запястью, и стал мне в пору. И снять можно, и рукой тряхнешь — не слетит.

Помню, удивлялся я не долго — колдовская вещь она и есть колдовская. А еще стильная и старая. Старше многих городов в этом мире. Тиама как учуял змеиный браслетик, так и облизнулся. Тысячи живых этим браслетом пользовались, след свой оставили. А Тиама страсть как любит такой вкуснятиной питаться! Может, из-за него я и напялил вчера этот браслет. Ведь точно помню, что не собирался! Только посмотреть хотел.

А может, Тиама не при чем, может, это я понадеялся, что за четыре дня настройка у браслета сбилась, и мне приснится что-нибудь другое. И я узнаю, за каким таким хреном меня заперли в детдом. Будто это может что-то изменить. Заперли, значит, так было надо! И скажи спасибо, что в детдом, а не в камеру хранения или в мусорный бак. И так ведь могли проблему решить. И сейчас еще так решают. Некоторые. Мне, можно сказать, повезло — живи и радуйся, так нет же, вопросы спрашивать надумал, любопытство, блин, замучило. Ну, и долюбопытничался!

Только наш народ надеется на "авось" и на "небось". Типа, авось обойдется, небось, не насмерть...

Ну, и обошлось. Не насмерть.

А Многозрящий был прав: опыт я получил тот еще!

Одно дело — быть зрителем или помощником, и совсем другое — оказаться в бабской шкуре и самому... После такого "интересного опыта" у меня дрожало и болело все, даже то, чего в моем организме не было, и болеть не должно бы.

Будь я реальным мужиком, не испорченным медицинским образованием, меня бы стошнило или впечатлило до психушки. Не любят, почему-то многие папаши присутствовать на родах...

Пощупал живот — плоский! — испугался: а вдруг мне приснилось, что я Леха Серый, вдруг я та жалостливая дурында, что греет под боком котят и негритят. Стал щупать себя ниже пупа и подуспокоился немного — мужик, слава Богу! Все-таки не я кому-то, а мне этот "кто-то" приснился. Уже легче, не надо думать, чего делать с чужим ребятенком.

Блин, нервы после такого сна совсем ни к черту! И как только женщины решаются на вторые роды? Да-а, умение забывать — великая вещь.

А любопытство — самое страшное проклятие, каким наказали человека. Вот отдал бы я браслет, сразу же, как только решил, и думать бы о нем забыл. Через неделю. Или через две уже и не вспомнил бы. А не забыл бы, так все равно опять брать не стал бы. Да и ничего интересного мне тогда не снилось, чтобы еще раз позориться перед Многозрящим.

Теперь вот лежу и думаю: каким боком примазался ко мне арапчонок? Вдруг он мой дедушка по материнской линии? Или прадедушка. Мне-то по бубну, но хотелось бы точно знать, чтобы не удивляться потом нестандартному окрасу потомства. Если оно у меня вдруг заведется.

Но все-таки приятно узнать, что и в то время бардак в больницах ширился и множился. Словно в нашу больницу попал, где один приказал второму, тот передоверил третьему, а третий понадеялся на четвертого... В итоге — крайних нет, виноватых тоже нет — "извините, Пал Нилыч, так получилось!" — а самой главной оказывается уборщица. Эта и министра пошлет, и дверь перед ним закроет. "Не велено! Не приемные часы!" Кажется, лет пять уже прошло или шесть, тот случай давно анекдотами оброс, а как вспомнишь это "Пущать не велено!", так сразу тепло и радостно на душе становится. Были, оказывается, и в нашем мире отважные женщины.

Блин, да про нашу больницу можно было сериалы снимать! Одна тетя Даша чего стоила. "Министр?.. Ну, и тьфу ты нуты, какие мы грозные-серьезные! И чего он мне сделает? Дальше туалета не пошлют, а ведро с тряпкой у меня никто не отнимет". Если уж про очередь в парикмахерской снимали, то про нас — сам Бог велел. И зрители нашлись бы. Кому-то подавай боевик, чтобы мозги по экрану текли, кто-то от "Взгляда сквозь стену" тащится, а кому-то вынь да покажь "жизнь простого человека в современном городе". Будто, сам не человек и не на Земле обитает.

Стоп, а с чего это мне вздумалось гимны сериалам петь? Соскучился без телевизора? Захотелось к цивилизации приобщиться? Или ностальгия замучила? Типа, у самого все в порядке, все скучно и нормально, а у других-то жизнь какая интересная!.. По голове ключом, по другим местам — кирпичом! Кстати, вот так на сериалы и подсаживаются. Или на игры. Или зависимость от сетки получают. Обсуждают в ней каждый свой чих, чтобы доказать себе, какой реальный и конкретный чел и мен, и перед другими похвастаться: я такое могу, еще такое и такое, а чего сделать собираюсь, так это ваще зашибись! Вот только времени свободного совсем нету...

Было дело, пошутил я как-то по поводу этой зависимости, еще и любовь к сериалам зачем-то приплел. Так мы с Ларкой серьезно поцапались. Много интересного я тогда о себе узнал. Оказалось, что "Мастер на Пушкинской" — это и не сериал вовсе, а интересная и познавательная передача, и очень хорошо, что ее показывают каждый день. А если я не могу отличить передачу от сериала, значит, только вчера слез с елки и еще не отскребся от смолы. И нечего всяким неграмотным живодерам рассуждать о прекрасном!

Было еще много обидных и громких слов, которые мне и вспоминать не хочется. Я, понятное дело, тоже в долгу не остался. Когда мне втюхивают про живую съемку скрытой камерой, без всяких наворотов и преукрашений... типа, любой может зайти, рассказать Мастеру о своей проблеме и, пока тот будет сооружать сногсшибательную прическу, решение проблемы найдется само собой... типа, у Мастера столько знакомых, кто-нибудь да поможет... И я должен спокойно выслушивать этот бред?!

Сказал, что в такую ерунду верят только старые идиотки, с размягчением мозгов. И что я знаю, как снимается этот долбанный "Мастер". Мне Санька рассказал. Его жена эту лобуду снимает. Там каждое слово, каждый жест придуманы и отрепетированы. Кстати, "Скучаем вместе" она тоже снимает. И сама говорит, что эта передача для законченных дебилов.

Что после этого началось!..

Ну, откуда я знал, что Ларка "Скучаем" тоже смотрит. Поцапались мы с ней в тот день так, что про интим даже не вспомнили. А на работе выяснилось, что все в бригаде хоть одну серию из "Мастера" а посмотрели. Только я себя дураком выставил: взялся критиковать, не зная, о чем речь. Еще оказалось, что Санька пошутил насчет жены. Другими передачами она у него занимается. Забойщик хренов! Из-за его шуточек меня самого чуть не забили.

Стоп. А с какой это радости меня на воспоминания растащило? Чего это мне не спится? Ночь на дворе... луна в окно заглядывает... Вот, что значит сила привычки — за две минуты до Санута появляется бессонница и гонит сон куда подальше. У меня это привычка, а у местных — врожденный рефлекс, вроде дыхания и сосания у младенцев.

Вот только о младенцах не надо!

Короче, способов выживания столько, что и не сосчитать. Я уже удивляться им устал. Думал, всякого повидал, чем еще меня можно удивить, а на днях узнал, что можно и даже очень просто. Это, когда я на охоте побывал.

Не в первый раз я на охоте. И в этом мире, кстати, тоже. Но на ободранных тушканчиков еще не охотился. Это Алми мне посоветовал. Сказал, что будет интересно. И он не ошибся. Правда, Малек с Крантом разошлись во мнениях. Для Малька все, чего нельзя съесть, добычей не считается. И бегать за каким-то зверем, чтобы потом его отпустить, он считает глупостью несусветной. А Крант почему-то решил, что мне больше двигаться надо и, что эта охота — замечательный повод потренироваться. Жиры растрясти. Хотя, не так уж много я и набрал. Есть, конечно, кое-что, но не худеть же от спокойной жизни. А фанатом спорта я никогда не был. Это Крант у нас форму поддерживает изо всех сил. Свою. Если бы я так тренировался, давно бы уже загнулся. Вот и на охоте — мы все на поалах, только Крант на своих двоих за тушканчиками гоняется. И, что самое противное, первым своего поймал. Одна радость — зверька кто-то до него уже ловил, кисточку с хвоста сдернул, вот и остался наш супер-охотник без приза. А я, когда привык немного к виду этих зверьков, двоих сумел поймать. Тут ведь главное — не догнать, а поймать. Хвост у зверька длинный, с кисточкой, направление бега помогает изменить только так! Сколько охотников возвращаются потом без утешительного приза. А ничем другим этот клочок меха не назовешь. Потому как тушканчики бегают полностью ободранные. Странные зверьки.

Я не сразу понял, что эти страшилки и сайтары — это одно и тоже. Конечно, я знал, что мы идем на сайтаров, но они же не единственные по степи бегают. А не бьют их сейчас, потому что худые и мех у них плохой, как у лисы летом. Но когда увидел, на кого меня охотиться привезли, чуть с поала не свалился. Бегает по полю стайка ободранных зверушек — то есть без кожи, абсолютно! — а на кончике хвоста единственный клочок меха болтается. И все мускулы, все сухожилия наружу. Хоть анатомию изучай. И вид у зверя соответствующий — как у пациентов в ожоговом.

Я, признаться, подумал, что это колдун какой-то развлекается. Типа, и поохочусь и дичь уже свежевать не надо. Оказалось, напрасно я на колдуна подумал — сайтары сами из шкурок выбираются, как змеи из старой кожи. Сезон кладки у сайтаров сейчас, вот и строят из собственного меха гнездо. Чтобы яйца от холода и перегрева уберечь. А когда детеныши вылупятся, родители к тому времени опять мехом обрастут. И ни одна ведь тварь не ест их, пока они без меха — мясо у них ядовитым становится, с неприятным запахом. Густым и шелковистым мех станет только через сезон, когда детеныша от взрослого уже не отличишь. Кстати, мясо у сайтара очень вкусное, когда оно мехом прикрыто.

Там же, на охоте Алми и познакомил меня с капитаном "Летучей кошки". Обещал в гости к себе зазвать, чтобы мы поговорить спокойно могли. А на охоте какой разговор? И ушей лишних до и больше, и дело другое вроде бы имеется. К болтовне не располагающее. От рыбалки капитан тоже отказался, и не потому, что посчитал опасным занятием. Просто рыбалка для него не развлечение, а способ добычи жратвы. А когда выяснилось, что мы оба плавать умеем, Алми шарахнулся от нас, как от психов. Вот ведь странный мужик: охота на ядовитых тушканчиков — для него развлекушка, а на рыбалку — ни за что, ни за какие деньги. Опасно, видишь ли. Ну, у каждого свои понятия об опасности.

Вот Крант все врагов каких-то выискивает. Уже и Малька своей паранойей заразил. Ну, телохранитель понятно — ему и полагается быть недоверчивым, а Малек-то чего? Или заскучали мужики от спокойной жизни, ищут способ, чтобы сковырнуть меня с насиженного места... Но я ведь никого не держу. Хочется приключений, так вперед! Хоть пешком, хоть на корабле. Кстати, надо будет предложить. Пусть их капитан на другой континент прокатит. Никто из них там не был — впечатлений новых наберутся. Заодно и развеются. У меня-то работа, о глупостях думать некогда, а у Кранта уже мозги едут. Все ему кажется, что на меня покуситься собираются. Да кому я здесь нужен?! Сижу себе спокойно, людям иногда помогаю, если могу, еще сны потихоньку смотрю... интересные. И никому, вроде, не мешаю...

Кстати, можно бы прогуляться, чтобы спалось потом лучше, но так лениво выбираться из-под одеяла. Только-только пальцы перестали дрожать и организм начал расслабляться. Блин, спасибо Многозрящему, удружил! "Интересный опыт", говоришь? Вот я заявлюсь к тебе завтра в гости и покажу, чего интересного мне наснилось. После таких снов особо впечатлительные не просыпаются. Нет, завтра я не смогу, завтра у меня рыбалка намечена. Тогда послезавтра скажу громкое "спасибо" за ценный совет. Таких бы советчиков...

Стоп. Кажется, меня по второму кругу несет. Вместо того, чтобы придумать, чего Алми подарить, я ни в чем не повинного старикана ругаю. А вдруг он услышит и обидится? Кто их, этих провидцев, знает? Вдруг они и такое могут. Слышать мысли на расстоянии. И обижаться на особо непочтительных. Отчего у тех проблемы появляются, как грибы после дождя. Вдруг Санут обостряет всякие способности. Это меня на воспоминания пробивает, а старикана, может быть, на что-то другое. Не слишком полезное для окружающих.

Хорошо все-таки, что я про Алми вспомнил... Неудобно было бы припереться к нему с пустыми руками. Хотел острогу ему подарить, но от рыбалки мужик категорически отказался. С тех пор, как у него родился сын, он бережет себя от всяких опасностей. Мол, кто же наследника в семейный бизнес введет, если с папашей чего случится. Вот подрастет сын, тогда и рисковать можно будет. По маленькой. А пока... Сидит в лавке и продает то, чего имеется. Там еще из дедушкиных запасов осталось кое-что.

И все-таки, чего же этому мужику подарить? Блин, терпеть ненавижу подарки выбирать! И кто меня за язык тянул? А все любопытство, блин, проклятое любопытство! Вот я попросил мужика об услуге, и тот обещался исполнить. И исполнил, когда я уже и думать о просьбе забыл.

А за услуги одним спасибо тут отделываться не принято. Двумя, кстати, тоже. Народ здесь суеверный, за каждое доброе дело подарок делает — кайрыш. За недоброе дело подарок тоже полагается, только другой. Очень уж не любят аборигены в долгу оставаться. Чтобы процентов по долгам не накопить и не потащить их в другую жизнь. Я, конечно, во все эти суеверия не верю, но... у нас ведь тоже поговорка есть: "У жадного и скупого с друзьями фигово".

Да и с бляхой лекарской Алми мне помог. Я-то по глупости вовремя не подсуетился, и все подходящие пациенты с караваном отчалили. А чтобы практиковать здесь, одного умения мало. Надо еще разрешение и подтверждение иметь — бляху особую. Обычно этим наставник будущего лекаря занимается, когда решит, что ученик достоин. Бывают, конечно, исключения из правил — наставник там внезапно и скоропостижно покинет этот мир или сволочью такой окажется, что про разрешающую бляху и думать не думает, нужен ему, понимаешь ли, пожизненный ассистент и мальчик на побегушках. Вот тогда специальная комиссия собирается — лекари, целители, провидец и сборщик налогов, и уже они решают: дать или послать. А чтобы слишком часто им не решать, раз в год собираются. Аккурат во время сборов налогов.

А желающему получить бляху всего-то и надо — предоставить уважаемой комиссии не меньше двух свидетелей своей успешной трудовой деятельности. Если по-простому — то двух живых пациентов, которые согласились рискнуть, и полечиться у недипломированного специалиста. Забавная ситуация получается: если практикуешь без бляхи — штраф, а если не практикуешь, то ни бляхи, ни денег в этой жизни не увидишь. Штраф, правда, небольшой, но это он для меня небольшой, а некоторые один золотой и за год не заработают.

Ну, когда пациенту приспичит, он не бляхой интересуется, а репутацией целителя. А репутация у меня та еще оказалась — послушать пациентов, так загордиться можно. Я когда в первый раз услышал, не сразу понял, что это обо мне болтают. И Тамиле на мое разрешение — положить и забыть. Раз уж я лечу, значит, умею. А, судя по кайрышам, умею очень даже не плохо. Откуда бедной женщине знать, что я про бляху и комиссию только в день сбора налогов узнал. Да и то, если б Малек не сказал, я бы на сборщика, как на идиота смотрел бы. Типа, моя твоя не знает, и понимать не желает. К счастью, бляха у меня имелась, досталась от погибшего коллеги, что с караваном шел, да под батулму угодил. Вот только не знал я, что это за бляха такая, и для чего нужна. Хорошо хоть не выбросил с остальным мусором, что у травника в сумке валялся. А то пришлось бы мне ползолотого платить за каждого вылеченного здесь пациента, а за покойника — золотой. А если посчитать, сколько людей побывало у меня за этот год... Мама дорогая! Сборщик надорвется под моим штрафом.

И не впаришь ему, что только вчера работать начал, или что год неудачный был. С каждым сборщиком провидец шляется. Вот только в моем случае провидец сборщику не помощник — не любят почему-то провидцы быть рядом со мной. Всякие причины придумывают, чтобы убраться подальше. Только старик меня как-то терпит. Насмотрелся небось за свою жизнь всякого. Одним кошмаром больше, одним меньше... А тот Многозрящий, что со сборщиком пришел, только глянул на меня и тут же вспомнил, что Тамиле чего-то недоговорил. Сказал, чтобы мы начинали без него, а он подойдет, как только освободится.

Сборщик заметно удивился, но начал, как ему и было велено. А когда увидел, какую бляху ему показывают, удивился еще сильнее. С таким "дипломом" в деревне сидеть надо, гербарий собирать, да по грошику за мешок продавать. Или насморк лечить у самых рисковых пациентов.

Хорошо, мужик попался понятливый: за будущий кайрыш совет умный дал. Я этому совету и последовал. В тот же день, пока сборщик отдыхал от трудов праведных. В моем доме отдыхал. А чтобы ему не очень скучно было, я поляну велел накрыть, и трех девушек, приятных глазу, пригласил. А сам в комиссию подался — квалификацию повышать. Вот по пути к Алми и завернул, в свидетели звать. Его-то я давно лечил, когда в этом городе еще не жил и не практиковал. Вторым можно было Малька взять, но не хотелось мне почему-то про его болячки рассказывать. Да и самому хвастаться не хотелось, что меня таким зверушкам заказывают. Вряд ли эта информация на пользу бизнесу пойдет.

Алми согласился сразу же. Только попросил, чтобы я роды у его жены принял, когда срок придет. Втемяшилось мужику в башку, что при мне обязательно сын родится, а без меня опять дочка получится. Он даже ко мне наведаться собирался после налоговых дней, а я сам взял, и заявился. Значит, боги улыбаются ему.

Мне они тоже улыбнулись — возле лавки Алми я столкнулся с поаловодом. И едва Кранта успел остановить. Он того мужика на тряпочки чуть не порвал. Мужик тот какую-то занятную фиговину с дальних краев привез, и толкнуть решил знакомому продавцу. А когда меня увидел, обрадовался так, что нортора не заметил. Вот и полез общаться. Я-то его не помню, а этот поводырь помнит, что задолжал мне за лечение. Ничего особенного у него не было, всего лишь вывих большого пальца — профессиональная травма, по молодости и неопытности все поаловоды этим страдают. Да я столько этих пальцев вправил, что и не сосчитать! Бывало, по три раза на день одному и тому же поводырю вправлял. Вот и с этим так получилось. А в последний раз ему заплатить нечем было. Только собой или поалом. Но я от такой платы отказался.

Так и попал я на комиссию с двумя живыми свидетелями. А провидец, что в ней заседал, чуть в истерике не забился, когда меня увидел. Вроде, старше того, что ко мне домой заявился, а такой нервный. Сказал только, что у него срочные дела, что ему домой надо, и что он без всяких заглядываний в прошлое видит, что я не только лекарь замечательный, но и самый правдивый человек в этом городе, и что мне можно верить без всяких проверок. Выпалил все это на одном дыхании и быстренько смылся. Посылать за другим провидцем не стали. Время к обеду, всем тоже домой побыстрее хотелось. Заставили только Алми и поаловода поклясться, что после моего лечения они остались живыми, и что ко мне претензий не имеют.

Потом я узнал, что для повышения квалификации мне и одного Алми хватило бы. Он мужик известный и ко многим целителям со своей болячкой ходил. Кстати, на его живот все лекари и целители в комиссии полюбовались. А поаловода быстро отпустили, даже палец его щупать не стали.

Дольше всего пялились на бляху, вроде как, мою. Ничего особенного в ней не было, только край немного оплавлен. Но когда я сказал, что это из-за молнии, все вопросы исчезли сами собой. Тут считается, что поджаривание молнией стимулирует способности. Небольшое, понятное дело, поджаривание. Без обугливания.

Потом еще решить не могли — какую бляху мне выдать: целителя или врачевателя. Вроде бы, и тот и другой людей лечат, но одному подсобные средства нужны — иголки там, ножики всякие, камешки полированные, травы лечебные, а другой — без всего этого обходится, ему рук и голоса хватает. А у меня оказывается, и так, и так получается, прям, не человек, а универсал-многофункционал. В конце концов, выдали мне две бляхи, и на этом дело закончилось. Правда, за две бляхи и двойные налоги полагаются, но... за все надо платить. За талант, оказывается, тоже. Если ты им пользуешься и на жизнь зарабатываешь.

Это уже потом, когда мы с Алми рождение его наследника отмечали, я и залез в долги — напросился на знакомство с капитаном Баргом. Тогда песнопевец чего-то рассказывал, героическо-романтическое, про море, дальние походы, ну и про отважного капитана. А счастливый папаша взял да и похвастался, что и сам, когда был молодым и рисковым, тесное знакомство с ним водил. С капитаном и с морем. Да и сейчас еще встречаются иногда. В лавке. Вот мне и приспичило пообщаться с тем капитаном. Хотелось бы узнать, какое отношение его "Крылатая кошка" имеет к той, что я на печати видел. Да и еще пара вопросов у меня к нему имеется. Я-то думал, капитана давно в живых нет, если уж песни про него слагают, а он оказывается один из оптовых поставщиков Алми.

Теперь кайрыш за мое любопытство полагается. И как можно скорее. Пока капитан в городе. А то он, вроде, все свои дела уладил и скоро отчалит. Хорошо ему, а я тут голову ломаю, чего бы такого Алми подарить.

Может, к другому антиквару зайти, чего-нибудь интересного присмотреть? Типа, сувенирчика на добрую память. Жаль, что Алми успел третью жену купить, а то был бы нормальный подарок. Но мужик сам подсуетился. Как только вторая сына родила, в тот же день и купил. Уважаю. Реальный мужик. Обещал — сделал. Теперь вторая посылает третью туда, куда первая послала ее. Думаю, у мужика не жизнь, а сплошной сериал начался. "Тысяча и одна ночь" в исполнении мужского кардебалета.

Блин, опять я про сериалы думаю!

Кому сказать — засмеют: Леха сериалами увлекся...

А я не увлекся!

Я их вообще никогда не смотрел. И смотреть не собираюсь. Не по чем смотреть. Телевизора нету. Да и не интересно мне на такую ерунду время тратить. А сон это совсем другое... это...

Да и кому, какое дело, чем я занимаюсь под своим одеялом?! Чем хочу, тем и занимаюсь. Мужик я самостоятельный, ни перед кем отчитываться не собираюсь. Захочу — на луну выть стану, захочу — опять браслет надену. Да и не буду я им долго пользоваться. Вот только убеждусь... или убедюсь?.. Короче, как только узнаю, что этот арапчонок мне не родня, так сразу и верну браслет. Пускай старик другому идиоту его впарит. А я обойдусь без такой развлекушки. Может быть, потом... когда-нибудь... если ностальгия вдруг забодает... тогда и загляну в родовую память еще раз. Может, и узнаю то, чего хочу.

Кстати, Санут ушел, пора сон досматривать.

Интересно, чего Ксюха скажет той забывчивой дурынде? Понятное дело, что ничего хорошего, но хотелось бы поточнее. И дословно. Бабы так смешно матом разговаривают.

8.

Все знают, что понедельник — день тяжелый. А если нерешенные проблемы тянутся еще с той недели, то лучше бы их отложить до вторника. Вот только моя проблема не откладывается — не тот случай.

Я с самого утра ищу Кисоньку. А он, как Фигаро, и тут, и там, и еще где-то. Все его видели — "вот только что пробежал!" — одна я его не могу нигде застать. Словно он прячется от меня. Или прячется без всяких "словно"? Натворил дел, а теперь стыдно на глаза показаться?.. Только я его все равно выловлю, не сейчас — так вечером, он сегодня опять дежурит. Подменяет кого-то.

Сегодня в больнице проверка или комиссия — все с самого утра бегают, как клюнутые куда-то. Даже осмотра толкового не было. Забежали толпой — почти все незнакомые — спросили "как дела?", и убежали не дослушав. Олежку тоже смотреть не стали. Детская увидела, что он спит, сказала "потом зайду", и умчалась за остальными. Еще и дверью так хряпнула, что штукатурка посыпалась. Но сыночка не проснулся.

Арапчонок тоже просыпаться не стал.

Он почему-то много спит. Я хожу по коридорам, а он спит, еду в лифте — спит, зашла в аптеку — тоже спит. Только, когда голодный, тогда просыпается. Или, если закакашкался. Оставлять малыша самого боюсь. Два раза пробовала, больше не хочется. Вот скажет Кисонька, что все с ним будет в порядке, вот тогда и оставлю. А пока пускай побудет со мной. Ноша не велика, плечо не отвалится. Вчера я его полдня на руках носила и ничего — жива. А после обеда кенгурятник купила — переноску для совсем маленьких. Мягкую, теплую и с фиксатором для спинки. Я для Олежки это собиралась купить. Потом, когда выйду из роддома, но спустилась в аптеку за бутылкой воды, и увидела нужную вещь. Купила сразу же. Хорошо, что денег хватило. Обычно, я неделю или две думаю, надо брать или обойдусь как-нибудь. А когда понимаю, что надо и не обойдусь, начинается обычная нервотрепка: то вещи нет, то денег, то расцветка не нравится, то размер не мой. В конце концов, я покупаю то, что хотела, но на порадоваться сил уже нет. А вчера вдруг подумала, что пора жить по-новому. Надо — взяла, и не стоит тратить время на поиски в других местах. Лучше я это время с Олежкой проведу. И не буду расстраиваться, если узнаю, что где-то можно было купить дешевле. Буду считать, что компенсировала этим лишнюю беготню и нервотрепку.

Уже в палате примеряла кенгурятник, вложила в него арапчонка — Олежка спал, а этот все равно на руках — и сразу поняла разницу: и ребенок при мне, и руки свободны. Еще в шарф широкий завернулась — красота! И малыш от сквозняков закрыт, и мне теплее — не июль месяц ведь на дворе. Да и показывать арапчонка кому попало, не хочется. Вот скажет Кисонька, что можно, тогда и покажу. Другие-то мамочки не таскают с собой маленьких, Олежку я тоже не таскаю, но он и остается спокойно один, а этот... И что делать с ним — ума не приложу. И посоветоваться не с кем. Не хочется Кисоньку подставлять. И эту... дуру забывчивую.

Поскорей бы Кисонька нашелся! А то уже и обед скоро.

Из столовой во всю пахнет гречневым супом. Столовой эту комнату только мы называем. Так проще и быстрее. А на двери ее висят две таблички: на одной "Комната приема пищи" написано, а на второй — четверка. Красного цвета. А больничный персонал говорит правильно и длинно: "комната приема пищи". Тетя Шура, что привозит тележку с едой, всякий раз громогласно сообщает: "Ходячие пациентки пищуются в комнате приема пищи, а лежачие пищуются под капельницей!" И так она вкусно говорит это "пищуются", что и не хочешь есть, а все равно тарелку под черпак подставишь. Пускай не домашний харчик, но теплый, свежий и за то спасибо.

В столовку я вошла как раз вовремя — тетя Шура понасыпала всем голодным и на меня внимание обратила.

— Бери тарелки, девонька, пищуйся. Тебе детенка кормить надо.

Это она бирку у меня на руке заметила. Потом я вспомнила, что бирки на этом этаже у всех, и обозвала себя дубиной стоеросовой. Но тарелку взяла, и от двойной порции не отказалась. Хорошо, что у меня обе руки свободные! Были. Так, держась за тарелки, я и стала высматривать место за столом. Высмотрела у окна. За тем же столом сидела Ольга.

Ольга тоже в субботу рожать собралась, только раньше меня. Ее сразу после обеда наверх забрали. А я ни в субботу о ней не спросила, ни вчера не зашла, даже не вспомнила, что мы с ней на одном этаже. То целыми днями рядом крутилась, когда она мне нужна была, а теперь вот и думать забыла. Неудобно-то как! Что она обо мне подумает?

Села возле Ольги, пока место не заняли. Поздоровалась, поздравила, сказала спасибо за поздравление, а извиниться постеснялась. Знаю, что надо, что виновата, но язык не поворачивается. И Светка рядом сидит. Она мне еще на втором этаже надоела. Хорошо, что мы теперь в разных палатах.

Конечно, возле окна не очень-то тепло, но лучше уж есть сидя, чем стоя хлебать. Я и так последнее свободное место заняла. Не все ходячие мамочки обедали в столовке. Или ребенок не отпускал, или аппетита не было, или был, но в другое время. Тогда пациентки харчили в палатах то, что Бог послал, а домашние принесли. Да и места в столовке совсем немного: три стола, шкаф, холодильник, мойка и десять стульев. А для одиннадцатой голодной посадочное место не предусмотрено. Мостись на подоконник, если стоя есть не хочется. Но зимой лучше стоя, чем возле холодного окона.

Пока я раздумывала над несовершенством мира, Ольга закончила обедать и вытащила из кармана сложенные листочки. Развернула, постучала ложкой по стакану, привлекая внимание сидящих за другими столами.

— Девочки, я тут набросала небольшой списочек. Все самое необходимое, что может понадобиться молодой мамочке. Рекомендую ознакомиться и скопировать, — и помахала тетрадными листочками, исписанными с двух сторон.

Светка первой схватила их, повертела, глянула на самый последний и возмущенно заявила:

— Здесь же больше двухсот пунктов! Это же рука отвалится все писать!

— Тогда отксерь, — предложила практичная Наталья, и тут же отобрала листочки. — После меня. Так, что здесь имеется? Ну, и почерк у вас, Ольга... не знаю отчества.

— Для пациентов — Ольга Валентиновна, а между нами девочками — Ольги будет вполне достаточно. А почерк у меня обычный, "докторский".

— А вы по чем доктор? — заинтересовалась Светка. — Вот у меня тут...

— Я доктор по детям, — перебила ее Ольга. — "Педиатр" называется. А если у тебя что-то где-то не так, то с этим лучше обратиться к Кисоньке, то есть к Юрию Андреевичу.

Все засмеялись. Я тоже невольно улыбнулась, вспомнив неуловимого Юрия Андреевича или Кисоньку, как за глаза называли его пациентки. Гинеколог он милостью Божьей, и все стараются попасть в его палаты или рожать на его дежурстве, но манера выражаться у него своеобразная. Некоторые впечатлительные пациентки или их родственники жаловались главврачу. Я случайно услышала, как он читал Кисоньке нотацию, чисто формальную, потому как надо. Юрий Андреевич выслушал все молча, буркнул: "Ладно, понял" и опять вошел в палату с неизменным: "По кроваткам, кисоньки, покажите писоньки". Как говорится, горбатого могила исправит.

— А я не знала, что педик — это сокращенно от педиатр, — сказала вдруг Светка.

Я чуть чаем не захлебнулась, когда такое услышала.

— Нет, милая, — ласково ответила Ольга. — Педик — это сокращенно от проктолог. Только сокращали на английском.

— Правда? Я запомню, — обрадовалась Светка.

Похоже, Ольгину шутку она восприняла всерьез.

Я тоже потянулась к списку:

— Можно?

Наталья без особой охоты отдала листочки.

— Я только посмотрю, — пообещала я. — А если надо, то отксерю в двух экземплярах. Тут внизу и ксерокс есть.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Наталья.

— А я здесь уже неделю лежу.

— Что, осложнения какие-то? У тебя или... — заинтересовалась Светка.

— Нет. Слава Богу, все в порядке. Просто я за неделю до родов легла. На всякий случай. Погода такая, что скорая может и не успеть.

— И правильно сделала, — кивнула Ольга.

А Светка разочаровано вздохнула. Эта мамашка обожала слушать рассказы о всяких страстях-напастях, что случаются с другими. Или долго и нудно рассказывать про какой-то сериал, который никто, кроме нее почему-то не видел. Ее послушать, так кажется, что она больше ничего и не смотрит. И как фифочка, в модной прическе и в дорогущем маникюре, смогла выносить и родить ребенка, я слабо представляю. Ну, какая из нее мамаша? Ее же саму с ложечки кормить надо. Наверно, вся семья, а может, и две семьи, сдували пылинки с этой "хрупкой лилии", а она лежала под телевизором и изображала из себя умирающую леблядь.

— Ольга, я давно хотела узнать, — начала Наталья, ревниво посматривая на листки в моих руках. — Вас специально учат так неразборчиво писать или это у тебя почерк плохой?

— Почерк у меня вполне нормальный. Был. Но напишешь что-нибудь совершенно безобидное разборчивым почерком, а впечатлительная мамочка возьмет карточку, прочитает и начнет таскать ребенка по бабкам и экстрасенсам. И зачем мне такое счастье?

Насчет впечатлительности мне не надо много рассказывать. Моя начальница каждое утро начинала с тщательного и подробного разбора очередного сна. Почему она решила, что я что-то в этом понимаю, трудно сказать, но первую половину дня все разговоры крутились вокруг одной единственной темы: "Чего Вере Петровне надобно ждать от судьбы?" После двенадцати, когда магазин открывался, начальница высматривала знаки судьбы в каждом покупателе и в каждой покупке. А если знак не высматривался, то к высматриванию пытались подключить всех сотрудниц, вместе с уборщицей тетей Зоей. Достала меня эта Вера Петровна так, что я от нее в больницу сбежала, на неделю раньше. Сидеть в декрете и слушать, что думают обо мне родители, не хотелось. Папа обязательно найдет, что сказать, чтобы я себя последней дрянью почувствовала. Вот и не стала им ничего говорить. И ездить к ним не стала. Осталась жить на той квартире, что мы с Темкой на год вперед сняли. И работала, пока могла. Чтобы самой в четырех стенах не сидеть, и не думать всякое... разное. Да и деньги лишними не бывают. Надеяться-то мне больше не на кого.

— Ольга, а вы точно уверены, что нам все это понадобится? — Наталья, вроде бы случайно, коснулась листков и, опять же, вроде бы случайно, забрала их у меня. — Все-таки здесь много чего написано...

Отнимать листы я не стала. Не драться же мне с этой бизнес вумой из-за двух бумажек. Да и весовые категории у нас разные. Зашибу еще ненароком.

— Наташа, а кем ты работала до декрета?

— Адвокатом.

— Я почему-то так и подумала, — улыбнулась Ольга. — Только не обижайся, Наташенька. Просто каждая профессия накладывает свой отпечаток. А теперь ответ на твой вопрос: написала я только самое нужное, что сильно облегчит жизнь маме и ребенку. Особенно в первые месяцы.

— Я не обиделась, — сказала Наталья и потрясла тетрадными листками. — Но мне здесь кое-что не понятно...

— Я тоже не поняла пункт пятьдесят семь! — радостно сообщила Ирочка.

Она стояла возле Натальиного стула, который вдруг оказался возле нашего стола, оттеснив Светкин стул к самому окну, и заглядывала Наталье через плечо. При Ирочкином росте это было совсем не трудно. Метр пятьдесят в тапочках на каблуке, крепенькая, улыбчивая, отчего на румяных щечках появлялись замечательные ямочки. При темных волосах и смуглой коже, Ирочка почему-то казалась светлой, и так легко носила свой большой живот, что все невольно улыбались, когда видели этот шарик на ножках. Сегодня, рано утром Ирочка родила двух девчушек, а уже к обеду вышла в столовую на привычные посиделки-постоялки. Везде, где появлялась Ирочка, люди начинали улыбаться. Там, где появлялась Ольга, сразу же начинались разговоры на тему: "Что делать с ребенком, если у него..."

Бывают люди, которым просто необходимо изливать на окружающих свои знания, и хорошо, если окружающие с благодарностью впитывают излитое, а не отбиваются камнями и палками.

— Пункт пятьдесят семь? А что там?

Ольга потянулась к исписанным листочкам. Наталья показала из своих рук, не желая расставаться с полезной информацией.

— Так... пятьдесят семь... ага, вижу! Бюстгальтер для кормящих, брать импортный, немецкий или итальянский. Ну, и чего здесь непонятного?

Ольга посмотрела на Ирочку, улыбнулась ей, потом повернулась к Наталье.

— То, что бюстгальтер нужен, это мне понятно. И зачем два брать, тоже понятно. Но почему импортный? Что наш нельзя? — уточнила вопрос Наталья.

— Можно. Но импортный лучше.

— А как же "поддержим отечественного производителя"? — захотелось мне пошутить.

— Вот когда отечественный станет шить лучше и дешевле импортного, вот тогда я и стану его поддерживать. Обеими руками. И не только руками. Ольга сложила ладони лодочкой, приставила их снизу к груди и слегка покачала. Округлости под халатом увесисто всколыхнулись.

Наталья кивнула, похоже, удовлетворенная ответом. Но тут встрепенулась Светка.

— Но ведь немецкий бюстик в четыре раза дороже нашего!

Можно подумать, что она голодает. Сама же хвасталась, что двести долларов потратила на прическу. Я этот кошмар не стала бы делать, даже если бы мне триста заплатили!

— Если ты спустишься на первый этаж и заглянешь в аптеку, там бюстгальтеры немного дешевле. Там все немного дешевле, чем в центре. Если кто-то не приобрел еще приданое для ребенка, рекомендую приобрести. Можно, конечно, и наш бюстгальтер купить, там и такие есть, но, после первой стирки, резинки у него растягиваются и ничего не держат. Не говоря уже о том, что весь срок кормления в этой сбруе не выходишь.

— Почему? — спросила Светка, рассматривая испорченный маникюр.

За день до родов нас всех заставили обрезать ногти.

— Да спать в нем неудобно! Я тоже как-то погналась за дешевизной, купила и так намучалась, что, и сама больше не покупаю, и другим не советую.

— Как спать?! — Светка отвлеклась от своих ногтей и захлопала фиолетовыми ресницами. — Зачем спать?..

— Спать, как получится — и сидя, и лежа, и чем больше, тем лучше — быстрее восстановишься. В первые месяц-полтора ребенок спит очень много, поел и спит — вот и ты спи. А будешь спать без бюстгальтера, все будет в молоке — и ты, и постельное, и муж — оно тебе надо?

— А как же?..

Вид у Светки стал такой, словно она вот-вот заплачет.

— Берешь прокладки для груди, вкладываешь в бюстгальтер, и спишь себе спокойно. Правда, при гиперлактации они держат совсем недолго, но уж лучше так, чем совсем ничего. Кстати, прокладки есть в той же аптеке.

— Оля, а эта гипер... ну, то что ты сказала... это что?

Когда эта фифочка делала удивленные глазки и приоткрывала свой накрашенный ротик, вид у нее становился, если не полной дуры, то весьма-весьма упитанной.

— Все очень просто, Света. Если грудь у тебя увеличится на два-три размера, а молоко начнет течь само — вот это и будет гиперлактацией.

— Да? — Светка потрогала свою, и так не маленькую грудь. — А это опасно?

Лекцию подошли послушать еще две мамочки. До этого они неторопливо и вдумчиво поглощали обед.

— Это неприятно, но не более того, — ответила Ольга.

Светка разочаровано вздохнула.

— И что с этим делать? — спросила она, и опять засмотрелась на свои пальцы.

— Ничего особенного: сцедить немного в стерильную посуду или дать грудь ребенку. Он покормится и молока станет меньше.

— А кормить обязательно? — Светкино внимание разрывалось между разговором и испорченным маникюром.

— Наверно, нет, — это меня вдруг пробило на юмор. — Вот мне как-то подарили золотых рыбок, я их две недели не кормила, а на третью и кормить некого стало.

— Да я не об этом! — Разговор заинтересовал Светку больше ногтей, она махнула рукой и, с обидой в голосе сообщила: — Я не собиралась уморить ребенка голодом.

— Да? А чем?

Это опять я выпендриваюсь.

У Светки задрожали сиреневые губки, и она так посмотрела на Ольгу, что та не выдержала:

— Оксана, пожалуйста, не надо, — попросила она меня.

Ну, не надо, так не надо. Когда меня вежливо просят, я и помолчать могу. Ольга мне в матери годится. Но, кроме опыта, чувствуется в этой женщине доброта и надежность. Такая пообещает и обязательно сделает. А еще Ольга — удивительно отважная женщина! Она поздно вышла замуж и первого ребенка родила в тридцать шесть, второго — в тридцать восемь, а еще через два года — третьего. Я бы так не смогла. Другое поколение, другое воспитание и совсем другой запас прочности. Вот моя мама, когда возвращается с базара, такие сумки тащит, что лошади оборачиваются с завистью. Правда, в свои сорок один она выглядит лет на пятнадцать старше, но если бы маму приодеть, подкрасить, подстричь — красивее мамирьяниной мамаши стала бы. Та хоть и сестра моей мамке будет, так ведь не родная, а сводная — отцы-то разные. Вот только за какие шиши "приодеть, подкрасить"?.. С нашим папашей приоденешься и подкрасишься только в мечтах.

— Оля, я хотела спросить... — опять заканючила Светка, и тут же посмотрела на меня, когда я скрипнула стулом.

Говорить: "А теперь не хочешь?" — я не стала. Вдруг фифочка расплачется, распсихуется, а потом скажет, что из-за меня у нее молоко пропало.

— Спрашивай, — Ольга подбадривающе улыбнулась.

— А можно я не буду кормить ребенка грудью? А то он испортит мне форму груди, а потом...

Ольга тяжело вздохнула. Похоже, такие бредни она слышит не в первый раз.

— Света, если тебе все равно, что будет с желудком твоего ребенка, можешь вместо сиськи давать ему соску. Но в больницу искусственники попадают намного чаще, чем...

— Но на смесях написано, что они могут заменить материнское молоко!

— А водку можно пить вместо воды! — не выдержала я. — Жидкая и звучит почти одинаково, только по вкусу разное.

— Оксана права, — неожиданно поддержала меня Ольга. — Самая лучшая смесь все равно хуже материнского молока. Если мать, конечно, нормальная и здоровая. Я не говорю уже о том, что хорошая смесь и стоит соответственно. Но ее мало купить, надо еще приготовить. А когда ребенок начинает орать среди ночи, то легче закрыть его ротик сиськой, чем дрожащими руками что-то отмерять, насыпать, размешивать, наливать, стерилизовать... И чем быстрее стараешься сделать, тем больше шансов разбить или разлить.

— А мой ребенок не кричит, — гордо заявила Светка.

— Сколько ему?

— Третий день.

— А у тебя мальчик или девочка?

— Мальчик. Муж хотел мальчика и вот... — гордости в Светкином голосе стало еще больше.

Можно подумать, что только она родила сына своему мужу, а у всех остальных родились неведомые зверушки. Кстати, мой Олежек тоже не плачет, только кряхтит, когда закакался.

— Поздравляю, — сказала Ольга. Вот уж кто само терпение и доброжелательность. — И хочу тебя сразу предупредить: недель с трех-четырех и до трех месяцев мальчики много плачут и, как правило, по ночам.

— Почему? — радость со Светкиного лица куда-то подевалась.

— Болит животик, налаживается мочеполовая система, — начала объяснять Ольга, но посмотрела на Светку и упростила объяснение: — Короче, перед тем, как пописать, ребенок плачет, пописал — опять плачет, голодный — плачет, закакался — тоже плачет...

— А как же я узнаю, отчего он плачет?

Кажется, Светка сама готовилась заплакать. На этот раз не я довела ее до слез.

— Разберешься. Все приходит с опытом.

— А может быть, мой сын не будет плакать?

Эта фифочка действительно такая наивная или притворяется? Чего еще ее сын не будет делать? С девочками гулять, денег у родителей просить, неудобные вопросы задавать?.. Так чего не будет?

Ольга задумчиво посмотрела на наивную мамашу и спросила:

— Света, а сколько тебе лет?

— Восемнадцать. А тебе?

Восемнадцать?! А я думала, что двадцать восемь. Эти черно-фиолетовые пряди здорово старят ее.

— А мне — сорок, — спокойно ответила Ольга, будто ей каждый день "тыкают" всякие соплюшки.

— Такая старая?! Ой! — и Светка закрыла рот ладонью. — Извини... те, я не хотела... я думала, вам меньше.

— Спасибо на добром слове. Все думали, что мне меньше. Пока я с животом ходила, никто мне больше тридцати не давал. Это в больнице меня сразу в старородящие записали.

Ольга говорила спокойно, благожелательно, словно ее и не обидели слова этой дурищи. Наверно, Светка была блондинкой до того, как покрасилась.

И откуда у Ольги столько терпения? Я бы эту фифу уже послала к такой-то матери и на белом катере.

— А я думала, что в сорок уже не рожают, — захлюпала носом Светка.

Хорошая тушь у нее, слезостойкая.

— И в сорок рожают, и в пятьдесят три, как моя мама, и в шестьдесят два. Эта иностранка недавно в книгу рекордов попала. Так что чудеса иногда случаются. Может, и твой ребенок не будет много плакать. Сыновья моих знакомых плакали, и мои мальчики плакали, а твой...

— А сколько их у тебя? — заинтересовалась Светка. Про то, что Ольга в два раза старше, она уже забыла. Или у фифы язык болит от слова "вы"?

— Двое, — ответила Ольга. — Ой, нет, уже трое.

— А зачем тебе столько? Муж захотел?

Рыдать Светке уже перехотелось.

— Это мне захотелось девочку, а муж помогал в меру сил.

— Ну, и как?

Она таки точно была блондинкой!

— Как-как, — не выдержала я. — Или сил не хватило, или отмерял неточно!

Ольга только усмехнулась. Уважаю. Железные нервы у женщины.

Пока до фифы доходила моя шутка, к разговору подключилась Наталья. До этого она слушала нас с таким сосредоточенным видом, будто запоминала каждое слово. А может, и запоминала, кто их, адвокатов, знает.

— А мне говорили, что после мальчика обязательно девочка рождается.

Еще одна наивная.

— Ты еще скажи, что снаряд дважды в одну воронку не падает, — предлагаю ей.

Наталья притворяется глухой и выжидающе смотрит на Ольгу. Только листочки свернула в трубочку и хлопает по ладони.

— Насчет снарядов, не знаю, — говорит Ольга в своей неторопливой манере. — А в жизни бывает по-всякому. Есть у меня знакомая мама, так у нее пять девочек подрастают. Старшей семь лет, а младшая только научилась ходить.

— Ох, ничего себе! — впечатлилась Светка. — Бедная!..

Голос у нее при этом был такой счастливый, будто она радовалась, что это счастье привалило не ей.

Наталья отреагировала намного спокойнее, только попросила у Ольги номер телефона. "Это если муж начнет говорить про второго...", — пояснила она, записывая что-то в блокнотик. Интересно, она и в родзале была с мобилой, блокнотом и ручкой?..

— А насчет формы груди... — Ольга вздохнула и посмотрела в окно. Все тоже посмотрели, что же делается на улице. Там начался дождь со снегом. — Это спорный вопрос. Одни женщины говорят, что портится, другие — что ничего подобного, если правильно подобрать бюстгальтер и пользоваться кремом от растяжек. А я вот думаю, что настоящую красоту ничем не испортишь: ни прической, ни беременностью, ни размазавшимся макияжем.

— А у меня размазался макияж? Где?.. — забеспокоилась Светка, доставая из кармана зеркальце.

— У тебя, как раз, все в порядке, — обрадовала ее Наталья.

— А у кого — нет? — завертела головой наша красотка. — У Оксанки, да?

— С чего ты взяла? — удивилась я.

Уж в чем, в чем, а в этом я виноватой не была.

— А у тебя румяна по всем щекам размазаны! — радуется фифочка.

— А на носу их нет?

— Нет.

И, кажется, это ее огорчило.

— Ну, и слава Богу, что нет. Хороша бы я была, с красным носом!..

— А еще у тебя помада яркая! Сейчас так не модно.

— Глаза у меня тоже ярко накрашены?

— Глаза?.. — Этот эксперт по макияжу целую минуту изучает мои глаза. — Нет, глаза нормально. Я и сама так раньше красилась. Когда натуральность была в моде.

Высшая оценка, прям! "Я и сама так..."

— Только ресницы ты слишком густые наклеила. Из-за них не поймешь, какого цвета глаза. А еще...

— Спасибо на добром слове, как уже тут кто-то говорил, — мне надоело ждать, сколько еще бочек дегтя добавится к одной ложечке меда. — Мне, конечно, приятно узнать мнение компетентного специалиста, но я не крашусь в роддоме.

— Что, совсем?!

Похоже, эта информация не укладывалась в Светкиной голове. Парадокс: в пустую голову, а не лезет.

— Совсем. Все, что ты видишь, это мое, родное. Можешь пощупать, если не веришь.

Ну, кто ж мог знать, что она такая недоверчивая! Эта ненормальная полезла щупать, и чуть без глаза меня не оставила.

— Ты чего головой вертишь?! Я чуть ноготь себе не сломала!

Наглости — вагон и маленький совочек. Меня еще и виноватой сделала.

— Извини. Больше не буду. В следующий раз дам залезть тебе в глаз, — сначала сказала, а потом поняла, что в рифму получилось. От огорчения, не иначе. — Вот как царапина на носу заживет, так сразу и дам.

— А ты поцарапалась? — Светка опять наклонилась ко мне. — Бе-едная.

Таким же тоном один мой знакомый говорит: "проти-ивный". Я не удержалась и тоже сказала:

— Уйди проти-ивная. Я не такая, я жду трамвая, — еще и рожу соответствующую скорчила.

Девочки засмеялись, даже Ольга улыбнулась, только Светка надула губы.

— А если нет?

— Чего нет?

Я не сразу поняла, что спрашивают не меня. Забыла как-то, что рядом и другие люди есть, и что они тоже умеют разговаривать.

— Извини, Оксана, я не к тебе, а к Ольге.

— И что ты хотела узнать? — Ольга повернулась к любознательной мамаше.

Я тоже обернулась. Показалось, что голос знакомый, вот и решила убедиться. И точно — Юлька. Стоит возле раковины и моет свою посуду. Похоже, Юлька пришла раньше всех, быстро поела и уже думала уходить, но тут Ольга начала лекцию и Юлька задержалась.

— А если молока нет, что тогда?

Вот он — наболевший вопрос! Понятное дело, что уйти, не услышав ответ на него, было бы глупо.

— Тебя, кажется, Юлей зовут?

Юлька кивнула.

— И у тебя нет молока? Совсем нет? И не было? А сколько дней после родов? А ребенка сразу приложили?

Взгляд у Ольги стал профессионально-озабоченным, будто она не в столовке сидела, а принимала очередную пациентку в своем кабинете. На каждый Юлькин ответ она понимающе кивала или подбадривающе улыбалась. И никакой спешки, никаких возмущений, вроде: "Женщина, вы несете полную ерунду. Я врач, я лучше знаю, как надо. И нечего тут вопросы задавать — некогда мне всем объяснять. Возьмите книжку и почитайте, а меня другие больные ждут".

Хотела я сказать этой хамке, что я не больная, а беременная, но ее из кабинета вызвали. Пока я из кресла выбиралась, пока шмотки на себя натягивала, эта... в белом халате, так и не появилась. А я больше не появлялась у нее. УЗИ и анализы сделала в платной клинике. Пусть и дороже, но отношение совсем другое. Потом, когда другие мамочки рассказывали, чего они натерпелись, пока по больницам ходили, поняла, что сделала все правильно. Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие, как говорил незабвенный Карлсон. И фиг с ними, с деньгами — здоровье дороже. Может, Юлька попала к той же любительнице отсылать к умным книгам? Тогда Юльке можно только посочувствовать.

— Говорят, если грудь маленькая, то и молока мало. И ребенка лучше сразу перевести на искусственное кормление, чтобы не мучить ни его, ни себя.

Высокая, чуть выше меня, в теплом халате до пят, Юлька нависала над нами, сидящими, как фонарный столб. Халат у Юльки в ярких птичках-бабочках да еще с большим воротником, и под этим всем трудно разглядеть хоть какую-то грудь. Кажется, Юлька так хорошо ее замаскировала, что без прожектора и микроскопа не найдешь.

— Юля, я уже говорила, но для тебя еще раз повторю: самая лучшая смесь все равно хуже материнского молока. А все разговоры насчет искусственного вскармливания и его невероятной пользы... — Ольга вздохнула и грустно улыбнулась. — Юля, ты взрослая женщина, и прекрасно понимаешь, что все хотят заработать денежку, производители детского питания — тоже. А размер груди не имеет никакого отношения к количеству молока. Это я тебе, как врач, говорю и, как мать, выкормившая двоих детей.

— Да-а, но у вас она больше моей, — сомневается Юлька.

— Ну, и что. Вон у Оксаны она еще больше, но это же не повод расстраиваться.

А для Юльки это был повод и еще какой! Она так посмотрела на мой третий размер, словно у меня был восьмой, из чистого золота и бриллиантами украшенный. Ольга поняла, что пример не очень удачный и привела другой:

— Юля, только у коров от размера вымени что-то зависит. Это коровы бывают мясными и молочными, а мамочки молочные все, если у них есть грудь...

— Грудь у меня есть, но... — Юлька прижала ладони к халату.

Все, что у нее "есть", спряталось под ладонями.

— А кроме груди, нужно еще желание кормить. Если не хочешь — придумаешь любую отговорку, а если захочешь, то найдешь любой способ сохранить и увеличить лактацию. У меня есть три знакомые мамочки, у всех грудь нулевого размера, так все трое сами выкормили своих малышей. И у каждой молока хватило. Главное — продержаться первые шесть месяцев, а потом вводить кефирчики, творожки, кашки, супчики, а после года грудное молоко уже как бы и не обязательно. Есть, конечно, энтузиастки, что кормят до трех лет, хотя бы раз в день, но тут уж у кого как получается.

— А если молоко не жирное? Вот у моей сестры оно было "синим". Она стала подкармливать Ларочку смесями, и молоко совсем пропало.

— Конечно, пропало! Из груди ведь тянуть надо, трудиться, а смесь сама в рот течет. Младенцы не глупые — они просто маленькие, а лишнюю работу и они делать не хотят. Юленька, хоть ты не повтори ошибку сестры, — попросила Ольга, как о чем-то важном для себя. — Вспомни, что ты не корова, и не пугайся "синего" молока. Оно и не должно быть похожим на коровье. Оно такое, какое нужно твоему малышу. А если переживаешь, что молока мало, то пей перед каждым кормлением чай с молоком. Или после кормления — как тебе удобно. И чаще прикладывай ребенка к груди, тогда и молока будет столько, сколько надо. Главное — не волнуйся, и все у тебя получится. А от волнений и переживаний у молока вкус портится.

— Большое вам спасибо, Оля. Вы мне так помогли, если бы вы только знали!..

Юлька впервые за весь разговор улыбнулась и даже сутулиться перестала.

О, а у нее тоже, оказывается, грудь имеется. И не такая уж маленькая, как она тут плакалась. Все дело в осанке, если бы я сутулилась, как палочка для коктейлей, то и мою грудь искали бы с картой и на ощупь.

— Спасибо, Ольга! От нас всех тоже большое спасибо! — сказала Ирочка. Кажется, не только ямочки на щеках, но даже глаза и брови ее улыбались. — Вы так интересно это рассказывали. Вам бы книгу для неопытных мам написать. Простую и доступную. Она бы многим помогла...

— А такие книги уже есть. И наши, и иностранные, — ответила Ольга, поднимаясь из-за стола. — Да и писать я не умею.

Хотела сказать ей, что тут много уметь не надо. Если не получается на бумаге, то можно наговорить в диктофон, потом перенести на бумагу или сразу в компьютер. Но потом подумала: а что я понимаю в писательском деле? — и промолчала.

Ольга стала собирать свою посуду, и до меня дошло: она сейчас уйдет, а я так и не узнаю, если не спрошу. И другие не спросят — откуда им знать, что именно мне хочется выяснить.

— Оль, а какие книжки лучше?

Это я сумела-таки спросить. Со мной опять случился внезапный приступ стеснительности — думала, слова изо рта пальцем придется выковыривать. То болтаю, как сорока, то молчу, когда говорить нужно. Боюсь глупой показаться. Но если меня посылают книжки читать, надо же узнать мнение специалиста. А то в последнее время столько макулатуры развелось — открыл, полистал, выбросил.

— Иностранную я бы не советовала. Если, конечно ты не собираешься уезжать за границу.

— Почему?

Что "почему" уточнять не стала, Ольга не дура — сама поймет.

И я не из праздного любопытства спросила. Полгода назад я сунулась в одну английскую книгу по родам и беременности, но она мне не пошла, и получилось с ней "полистал-выбросил". Очень бы мне хотелось узнать, почему так получилось. Одно дело, если у меня чего-то не то с мозгами, и совсем другое, если переводчик напортачил. Всегда приятно убедиться, что ты не глупее остальных.

— А у них реалии другие, — Ольга так и осталась у стола с посудой в руках. — И некоторые их советы звучат для нас... ну, очень смешно. Я не буду говорить о детях, для меня это больная тема, а вот несколько слов из книги про кошек меня умилили своей простотой. Как вам: "...уезжая в отпуск, оставьте свою кошечку в гостинице для животных"?..

Мы фыркнули, Ирочка засмеялась и покачала головой, а Светка спросила:

— А что здесь такого? Не тащить же кошку с собой...

— И где ты видела у нас гостиницу для животных? — перебила ее Наталья, продолжая что-то писать в свой блокнотик.

— Я не видела, — повела плечом Светка. — У меня кошки нет. А попугайчика я к маме отвожу. Или соседку прошу посмотреть.

— Не видела и, не знаю, когда увидишь. У нас их пока нет, — Наташкин блокнотик исчез в кармане.

— Кстати, девочки, — напомнила о себе Ольга. — Простая и доступная книга для родителей уже есть. Ее Комаровский написал.

— Кто? Я сейчас запишу... — и Наташка, отработанным движением, достала блокнот.

— А я внесла его книгу в список. Давай посмотрим.

Ольга поставила посуду на стол, взяла листочки, только глянула в них и сразу же:

— Вот, пункт сто пятнадцать.

Ирочка поднялась на цыпочки, вытянула шею и тоже заглянула в список.

— А я думала — это Касперский.

Все почему-то заулыбались, а Юлька спросила:

— Ты с компьютером работаешь?

— Да. А как ты догадалась?

— Только компьютерщик Касперского вместо Комаровского прочитает. Кстати, кто он такой?

— Касперский? — от Ирочкиной улыбки в комнате стало светлее.

— Да иди ты!.. В палату! К детям! — фыркнула Юлька. — Нужен мне твой Касперский, как пуп на лбу. Ольга, может, вы знаете...

— Знаю, — Ольга таки отошла от стола и уже возле мойки сказала: — Педиатр он. Я с ним работала. Классный мужик. Вот он точно умеет писать книги. И чувство юмора у него потрясающее. Кстати, одного в его книге нет — совета мамочкам не экономить на витаминах. Девочки, если не хотите остаться без зубов, принимайте кальций с витамином Д, — Ольга закончила мыть тарелки и разогнулась. — И чередуйте с комплексными витаминами для беременных и кормящих. Их можно взять в любой аптеке. Спросите, вам подскажут. Не экономьте на своем здоровье, потом дороже выйдет.

Она убрала посуду в шкаф, а место возле мойки заняла Наталья. Список опять попал к ней и, вроде бы случайно, исчез в кармане.

— Ой, девочки... Заболталась я с вами, а мне к сыну надо, — спохватилась Ольга. — Пока.

И я тоже вспомнила, что мне надо в палату. Олежка уже час один. Как он там без меня? Арапчонок спокойно проспал весь обед и, кажется, никто не заметил, что я пришла не одна. Хоть Мамирьяна и говорила, что под моим выменем восьмимесячного живота не видно, но я думала, что она шутит.

Ольга открыла дверь, и я тут же забыла про Мамирьяну — из коридора слышался голос Кисоньки. Я выскочила из-за стола, и чуть Светку с ног не сбила.

— А как же посуда? — возмутилась она.

— Я еще вернусь! — пообещала уже из-за двери.

Если по нормальному, то посудомойка при больнице должна быть. Но... или она от работы отлынивает, или начальство штатную единицу зажало. Решили, наверное, что ничего страшного с пациентками не станется, если они сами за собой тарелки помоют. Спасибо хоть тарелки имеются. Щербатые, правда, но все-таки есть. А то ведь могли сказать, чтобы и посуду свою из дому несли. А там бы и до постельного дело дошло.

Кисонька нашелся за углом. Поговорил с врачихой из детского отделения и собрался уходить.

— Юрий Андреевич!

Я бросилась к нему почти бегом.

— Дубинина? — он глянул на меня и махнул рукой. — Не до тебя сейчас. Я спешу.

— Подождите! Я вас с самого утра ищу, Вам передавали?

— Нет! Говорю же тебе...

Трудно быстро идти и разговаривать, когда собеседник где-то сзади. Вот Кисонька и налетел на тумбочку, куда мы банки с анализами ставим. Хорошо, что их утром забирают, а то звону было бы!

— Мне с вами поговорить надо!

Пока Кисонька тер бок и устанавливал тумбочку возле стены, я его настигла.

— Я же тебе сказал, что...

— Никуда ваши дела не денутся, — я даже тихонько зарычала на него. Тоже мне, девочку для побегушек нашел! — Подождут. А мое дело срочное!

И я стала выпутываться из широченного шарфа. Специально так замоталась, чтобы не спадал, а теперь вот выбраться не могу. Мамирьяна его пледом называет, а по мне — все, что не квадратное, то шарф, а что не шарф, то платок.

— Дубинина, ты уже не моя пациентка, — Кисонька попытался обойти меня, но я зажала его между стеной и тумбочкой. — У тебя теперь другой палатный врач. И если у тебя какие-то проблемы с грудью...

— У меня не с грудью проблемы! — Я смогла таки распахнуть шарф. — А вот с этим!..

Юрий Андреевич в лице изменился, когда увидел.

— Дубинина, — застонал он, прислонившись к стенке. — Твою ж маму...

9

— Малек! Твою ж маму! Какого хрена?

— Господин, ты сам велел разбудить тебя.

Не сразу сообразил, о чем он болтает. Потом вспомнил. Да, велел. Было дело. Но не в такую же рань! Да еще когда сниться начало хоть что-то интересное. Полночи бабскую болтовню слушал, а только дело до важного дошло... пришел этот... исполнительный, и все испортил.

Что, море высохнет, если я лишних пять минут посплю?

Или прибежал бы на пять минут раньше, пока эта Ольга свои лекции читала — не так обидно было бы. Я этих лекций в институте наслушался по самое "не хочу". Достали! А Ксюхе, кажется, интересно было. Им же в школе такое преподавать должны. Или я чего-то путаю? А может, она вместо урока "Материнство" с парнем своим общалась? А другие мамашки чего же?.. Не похоже было, чтобы они скучали от Ольгиной болтовни.

Я всегда подозревал, что у мамаш мозги не в ту сторону повернуты, теперь это точно знаю. Полчаса слушать общеизвестные истины и не озвереть!.. Конечно, лишних знаний не бывает, но и повторение мать отупения, если вдалбливать их, а не первооткрывать.

Вот только на фиг мне эти знания сдались?! Куда я их применять буду? Курсы для беременных здесь открою? Чтобы будущие мамаши квалификацию повышали? Так они все эти приемы еще в цыплячьем возрасте отрабатывают. На куклах

— Господин, ты сказал, что на рыбалку пойдешь. Ты передумал? — напоминает о себе Малек.

Уходить и оставлять меня наедине с подушкой он, похоже, не собирается. Было дело, оставил. А я взял и заснул. Потом его же виноватым сделал. Типа, не разбудил, не проконтролировал, а любимый хозяин на важную встречу почти опоздал. Теперь вот контролирует.

— Сказал. Помню. И ничего я не передумал. Вот полежу немного и встану.

Но так лениво вставать, собираться, тащиться в Нижний город. Понятное дело, что не на своих двоих, но все равно, лениво. Конечно, Мазай для меня и в Верхнем мог бы рыбалку организовать. Он даже предложил. Мол, ничего сложного. Наловить живности, упаковать в кувшины, а в моем озере выпустить... Хочешь — рыбалишь, хочешь — так на берегу лежи, тифуру пей. Удобно, никуда ехать не надо, и живность никуда не денется. Если ее Молчун не похряпает. Он как раз это озерцо под свое логово и приспособил. Мне-то ничего: я как купался в нем, так и купаюсь, а другие почему-то обходить озеро дальними тропинками стали. А вроде видеть Молчуна не должны бы. Если Многозрящий ничего не напутал.

Нет, рыбалка в собственной ванной — это как-то пошло. Такое только зажравшиеся богатеи себе позволяют. А где романтика, а где азарт, а где опасности, в конце концов? С таким же успехом в усуле рыбалить можно. И из спальни выходить не надо.

И все-таки жаль, что Малек не подождал еще пару минут. Пообщалась бы та деваха с Кисонькой, и все было бы ясно. Дурацкое, надо сказать, прозвище! Такое только бабы придумать могли.

Теперь вот браслет еще на день у меня останется. И еще одна ночь поалу под хвост.

Ладно, хватить жалеть о том, что получилось не так, как хотелось. Вот у местных есть замечательная поговорка: "Если караван ушел без тебя — это не твой караван". Слова как раз про мой случай.

Ну, пора подниматься и собираться. Мужик я или где? Сказал, что поеду на рыбалку, значит, поеду. Паланкидер, поди, заждался. И Мазай, наверное, уже неделю рыбу прикармливает. Как только узнал, что я к нему в гости собрался.

— Малек, а ты не передумал? — спросил я, выбираясь из кровати.

— Нет, господин.

А вид мрачный. Будто меня не на рыбалку, а на войну отправляет. А сам не идет. Потому как хозяин не зовет, а самому идти не хочется. Наверно, Малек родственник Алми. Тоже думает, что рыбалка — это опасное дело.

Я бы и Кранта с собой не брал. Но он уперся: пойду! И все тут. А мне, честно говоря, смотреть на его кислую морду надоело. Знаю же, что плавать он не умеет, вот и попытался отговорить его. Мягко и ненавязчиво. Про несчастные случаи на воде рассказывал. Что из собственной практики взял, а что-то придумал. А этот слушал, мрачнел, но не захотел остаться на берегу.

Ну, как же — работа у него такая, быть при моем теле!

В конце концов, я не выдержал, и прямым текстом спросил:

— А если лодка перевернет, кто кого спасать будет?

Молчит и притворяется глухим.

— Я ведь могу и не успеть доплыть до тебя! Слышишь, Крант, что тогда делать станешь?

— Я умею не дышать.

Буркнул и отвернулся. Вдруг с той стороны ко мне какая опасность подбирается...

— Значит, пешком по дну пойдешь?

Молчит.

Такой разговор у нас вчера состоялся. Перед сном. Вряд ли Крант передумал за ночь, но на всякий случай я уточнил.

— Я с тобой, нутер.

И не оставишь. Еще три дня назад я пытался ему приказать, а этот придурок упал на колени и шею подставляет. "Возьми мою жизнь, — говорит. — Тогда я останусь".

Это же надо, так любить свою работу!

Позавтракали и в путь. Вернее, в паланкин. Малек до ворот нас провожать не стал. Остался на веранде. Я зачем-то оглянулся. И увидел его...

Одинокий и печальный

Стоит Сукхай посреди поля.

И слышит волчий вой прощальный.

И сердце плачет, как от горя.

Лежат тела по всему полю

Травы не видно под телами.

И говорит Сукхай с судьбою

И с...

А дальше я не помню. Не любил я заучивать чужие стихи. И оглядываться на прощание, не любил. А тут взял и оглянулся...

Ну, в плохие приметы я не верю.

А город перед рассветом тихий и спокойный. Будто вымерли в нем все. Или спят еще. Только мне не спится. И небольшой армии сопровождения. В количестве одной боевой единицы. Паланкидера и его команду считаем грузовым транспортом. Поалы тоже могут спать и бежать. Главное, чтобы поаловод не заснул. Кому-то же надо за направлением следить.

Но когда мы добрались до Среднего города, народ на улицах уже появился. Кое-кто даже узнал меня — кланяться начали. Я двоим-троим кивнул, а потом шторы задернул. И сразу клинику вспомнил — пока до кабинета Максимыча дойдешь, язык заболит всем "здрасьте" говорить.

Вот только за закрытыми шторами темно и душно. Меня опять в сон потянуло. Но спать в паланкине я не люблю. Голова потом тяжелая. И присниться может всякая гадость. Я как-то заснул — больше не хочется. Или это Сим-Сим был виноват. Когда он рядом, мне тоже снится всякое. Но Сим-Сима я не часто вижу. Он, как реальный кот, шляется сам по себе. И возвращается домой, когда хочет. Иногда на несколько дней пропадает. А бывает, что сутками дрыхнет на моей подушке. Он и у меня на голове спать мостился. Было дело. Но я ему быстро объяснил, кто на моей кровати хозяин. И Сим-Симыч теперь на подушке устраивается. Сегодня ночью он тоже на ней спал. Хорошо хоть места много не занимает. Плохо растет котяра. Жрет, наверно, мало. Несколько раз я пытался его накормить, но он съест кусок и на меня смотрит. Типа, ты хотел посмотреть, как я ем? Ты посмотрел. А теперь отстань.

Паланкин качнулся. Он всегда качается между Средним и Нижним городом. Ручей там широкий, а моста нет. По камням переходить надо. Это нетрудно. Если одному идти. А если всем четверым, да еще паланкин на себе тащить... Вот и не получается ровно и гладко, как в Верхнем городе. Мне еще повезло с командой — опытная попалась. Обычно, пассажиров перед этим ручьем высаживают и переносят. Отдельно от транспорта.

А в Нижнем городе я шторы раздвинул. Не так уж много у меня здесь знакомых. Да и народу на улицах больше, и все спешат, торопятся. Тут некогда в паланкины заглядывать. Ротозей и по шее получить может, если толкнет кого-нибудь. Народ здесь ходит душевный и совсем не слабый, приложат не скупясь.

Дома в Нижнем городе такие же трехэтажные, как и в Среднем. Но здесь они все чем-то похожи друг на друга. Как по одному проекту лепленные. Стена, повернутая к морю, самая узкая, а дальняя — шире всех остальных. В узкой стене ворота прорезаны, в дальней — несколько дверей. Ворота открываются наружу, а двери — внутрь дома. Я немного подумал и понял, зачем это сделали.

Кстати, только в Нижнем городе у домов нет прямых углов. И ни одной прямой улицы здесь нет. И ни одной равномерно широкой. Сужается улица или поворачивает чуть ли не за каждым домом. Переулков здесь тоже хватает. Иногда они внезапно становятся улицей, но такой же ломаной и непредсказуемой, как и все в этом городе. А вот чего тут днем с фонарем не найдешь, так это садов. Даже одного дерева не увидишь. Живого. Которое растет само по себе.

Я не скажу, что дерева в Нижнем городе вообще нет — тут все дома деревом облицованы. Бывает, что только первый этаж, а в основном — второй и даже третий. Не могу сказать, что это красиво. Ну, один дом, ну два, но не весь же город! И ладно бы дерево было разное или резьбой украшено, а то ведь даже не ошкуренное! Стоит это дом, до самой крыши облепленный грубой морщинистой корой, а рядом еще один такой же, и следующий, и напротив... и все грязно-розового цвета...

Красиво — аж выть хочется!

Да и откуда столько дерева набрали?

Кранта спрашивать не стал. Вряд ли он знает. И Нижний город он не любит. И не хочет, чтобы я ходил по этому лабиринту. Тут есть улицы, что несколько раз пересекают сами себя. Одно радует — если заблудишься, то по кругу здесь ходить не получится, только по треугольнику. Но все равно, в конце концов, окажешься у моря. Правда, многие улицы заводят в тупик или на треугольные площади. А на каждой площади есть небольшой базарчик, с обязательным рыбным рядом. Есть еще и настоящий рыбный рынок, где свежевыловленная живая рыба плюхается в огромных чанах. Был я пару раз на этом рынке, когда мне рыбки свежей захотелось. Вместе с Мальком и Крантом был. В паланкине и только днем.

Перед рыбным рынком — статуя Многоструйного.

Сколько раз смотрю на него, а все еще не надоело. Кто-то потрясающе талантливый сделал его. Вроде бы ничего особенного: мальчишка стоит на камне. Серый камень, о который расшибаются волны. На камне — голый зеленый мальчишка. От воды металл позеленел или сразу таким был, не знаю. И мальчишка, как мальчишка. Среднего роста, худой. И мускулы совсем даже не бугрятся. Не культурист он — пловец. Только волосы для пловца слишком длинные. До пят и еще на камень сползают. Ветер растрепал их на отдельные пряди, завертел вокруг мальчишки, и кажется, будто тот в водоворот попал. Хотя, почему мальчишка, я так и не понял. Плечи и бедра узкие — такие и у девчонки могут быть, пока у нее грудь расти не начала. А основной отличительный признак — прядь волос прикрыла. Вот и гадай: кого изображал скульптор. Но местные уверены, что парня. Который потом стал морским богом. Ну, и ладно — парня так парня. Может быть, они и правы.

Паланкидер подходил к Многоструйному медленно. И отходил от статуи не спеша. Знает, паразит, когда торопиться нужно, а когда можно и задержаться немного. Чтобы пассажир в полной мере смог насладиться видом. Да и ветер сейчас не от рынка. Хотя, возле моря, если не рыбой, так водорослями пахнет. А в порту такое амбре!.. Кто не нюхал — не поймет, а кто нюхал — тому объяснять не надо.

Где-то за рынком обитает Мазай. Но я так ни разу и не добрался до его дома.

Кстати, насчет домов...

Щелкнул ногтем по маленькому белому шарику, что висит внутри паланкина. И шарик тихо и приятно зазвенел. Как чашка из тонкого фарфора. Из такой я обычно чай у Акиры пил. Лет семьсот той чашке. Семейное наследие.

На звон шарика появился паланкидер. Самое забавное — он свой шарик даже в базарном шуме слышит. Проверено. Несколько раз.

— Внимаю тебе, Многодобрый. Твой зов для меня, как голос сладкозвучной Китаму, что рассказывает о несравненной...

Я для этого паланкидера Многодобрый, а не многоуважаемый — не в первый раз пользуюсь его транспортом. Только совсем уж незнакомых пассажиров называют "уважаемый". Кстати, мужик пять минут может распинаться, как он рад, что я позвал его. Тоже проверено. Дольше проверять у меня терпения не хватило.

— Я счастлив, что доставил тебе такую радость, — успеваю вклиниться в секундную паузу. Человеку ведь дышать иногда надо. Даже паланкидеру. Вот я и воспользовался его слабостью. — А если ты сможешь ублажить мои уши, то сердце мое напитается восторгом, как...

Иногда и мне хочется загнуть что-нибудь из местного разговорного, но запала хватает совсем ненадолго. Да и любопытство проклятое донимает. И чем дольше я буду изгаляться в словоблудии, тем позже смогу задать свой вопрос. И еще не известно, успею ли получить на него ответ. Конечно, ради обстоятельного ответа и транспорт остановить можно. Тем более, что я, вроде бы, никуда не тороплюсь. Без меня все равно не начнут. Как спектакль без губернатора. Вот только на обстоятельный разговор настраиваться не стоит — паланкидеры знают обо всем, но понемногу. Работа у них такая.

Пассажиры у паланкидера разные бывают. Один молчит всю дорогу, как тюк с шерстью. А у другого рот не закрывается: и то ему интересно, и это, и пятое, и десятое. Пока такого до места доставишь, охрипнуть можно. Потому-то на поясе паланкидера и булькает маленький кувшинчик. Не пьянства ради, а здоровья для! А если булькать перестанет, так мальчишка сбегает — наполнит.

Возле каждого паланкидера всегда мальчишка крутится. Хотя бы один. Для особых поручений. Принести там чего-нибудь или подать, позвать, узнать. Вдруг нужный человечек живет в переулке, где двоим не разминуться. Или вдруг хозяина дома нету. Тогда малец выяснит, где есть, и проведет или приведет. А когда такой мальчишка вырастает, то становится новым паланкидером. Если удача ему улыбнется.

Пока мальчишка выяснял, дома ли Мазай, я слушал рассказ паланкидера.

То, что я принял за кору неведомого дерева, оказалось чем-то совсем другим. Появляется оно после ухода Карающей, и держится в море до первого шторма. Вот рыбаки и спешат собрать ценный материал, вот и рискуют... Штормы после Карающей сильные и налетают внезапно. А рискуют рыбаки всегда — почти никто из них не умеет плавать — традиция такая. И материал действительно ценный: легкий, прочный, в воде не тонет, в огне не горит и — что самое главное! — воду не пропускает. А в Нижнем городе, который регулярно затапливается до второго этажа, такое водоотталкивающее покрытие — вещь незаменимая.

Конечно, когда сходятся три луны, то море в Нижнем городе и крыши помыть может. В другое время тут не все так трагично. Да и человек — тварь живучая — ко всему приспособится. Вот и местные приспособились: живут на верхнем этаже. А в нежилых оборудовали склад, мастерскую и гараж. Только вместо машины там лодка стоит. Лодка здесь тоже вещь незаменимая. В каждом доме имеется хотя бы одна. И богатого хозяина можно вычислить по количеству лодок и по тому, сколько этажей у него обложено Слезами Многоструйного.

Забавная, кстати, легенда про эти слезы.

Говорят, что Многоструйный оплакивает всех, кто погиб в море. А так как погибших много, и не только людей, но и всякой живности морской, то и слез нужно много. И времени на оплакивание тоже много требуется. Даже, если за каждого по слезинке ронять. А рыдать ежедневно — это ж слез никаких не хватит! Да еще отвлекаться на рыдания посреди важных дел, будто заняться больше нечем — так из Многоструйного быстро в Многослезного переименуют. Вот бог и выделил для оплакивания особое время — когда Карающая торчит над миром. Все равно, пока она не уберется, ничем другим заниматься нельзя. А раз в двадцать пять лет можно и поплакать. Заодно и тех помянуть, на кого Карающая прогневалась.

Конечно, паланкидер рассказывал все куда красивее и многословнее, но так выспренно я даже думать не могу.

Хотел еще о Многоструйном расспросить, но прибежал мальчишка, и болтовню пришлось прекратить.

— Быстрее на берег! Отлив скоро!

А быстрее — это значит "бегом!"

С тех пор, как паланкины усовершенствовали, их носильщики бегают. За отдельную плату, понятное дело, и по требованию заказчика. Пассажиров тогда зажимают между двумя подушками и пристегивают ремнями. Еще и петли внутри специальные есть, чтобы руками в них вцепиться можно было.

После того, как мы с Алми устроили гонки на паланкинах, это стало модной развлекухой в городе. Даже ставки делают, как перед отправкой караванов. Правда, в Верхнем городе посматривают на такое новшество свысока, да поплевывают через губу. Типа, мы не такие, мы в плебейские игры не играем. А на самом деле — улицы в Верхнем узкие и мало приспособлены для забега. А вот в Среднем!.. От Торговых ворот и до базара... Там не улица, там проспект, можно сказать. С четырехполосным движением. Чтобы два каравана спокойно разойтись могли. Там и четыре могут поместиться. Могли бы, если точно. Но поальи вожаки — те еще придурки, особенно в сезон спаривания. Любого поала воспринимают как соперника, если тот подойдет ближе, чем на пять метров. А если подходит чужая поалиха — значит, заигрывает. Значит, ее надо срочно удовлетворить. И плевать, что на спине груз или наездник. Настоящая любовь преград не замечает!

Караваны даже впускают и выпускают через разные ворота. Чтобы два вожака нос к носу не столкнулись. Они же полгорода разнесут, пока выяснят, кто из них круче. Прецеденты уже были.

Бег с крутыми поворотами — то еще удовольствие. Особенно, если зажат в тесной коробке и трясешься, как шарик в погремушке. Хорошо, хоть держаться есть за что. Так что вывалиться нам не грозило, а вот стукнуться лбами... пару раз я с Крантом чуть не стукнулся. Повезло, что у него реакция хорошая. Обычно, меня не укачивает, но минут через пять такого передвижения, я пожалел, что позавтракал.

Опозориться не успел — мы прибыли на пристань.

Мазай нас уже ждал. В компании пяти взрослых сыновей. Еще несколько мелких и голоногих крутились рядом. У тех, что постарше — короткие юбки, а совсем малыши были без одежды. Но у всех, даже у мелких, нож с собой. В ножнах и на пояске. И все детеныши обращаются к Мазаю уважительно, обзывая его папочкой. Кажется, в прошлый раз их было меньше.

Выбраться из паланкина, и пересесть в лодку — минутное дело. Пока выгребали из гавани — Мазай сказал, что настоящая рыбалка там, где не видно города — я спросил, сколько у него детей.

— Не помню.

— Как это? — Я думал, мужик шутит. — А у жены спросить? Она должна помнить.

— Каждая жена помнит только своих.

Ни фига себе! Вот это устроился мужик.

— А сколько у тебя жен?

— Не помню.

Нет. Так не бывает. Или у Мазая прогрессирующий склероз, или такой гарем, где десяток-другой жен запросто затеряется.

— Слышь, муж... Многоуважаемый, а как тебя угораздило? Зачем тебе столько жен, если ты их посчитать не можешь.

Про выполнение супружеского долга и всего такого, я не спросил. И совсем не в тактичности тут дело. Просто не успел.

— Когда муж уходит к Многоструйному, жена берет детей и идет к тому, у кого есть еда и место в доме. Еда у меня есть, место тоже есть, ко мне приходят, просят: "возьми" и я беру.

Мазай тяжело вздохнул. Похоже, у богатых и знаменитых тоже проблем хватает.

— И что, вы все помещаетесь в одном доме?

— В шести.

Ни фига себе! Вот это мужик влип.

Дома в Нижнем городе разные. Возле моря маленькие, а дальше от берега есть и большие, где только фасад метров сорок будет. Если один из таких достался Мазаю, вместе со всем населением, то я мужику не завидую.

— А если отказаться? Типа, пусть идет, просится к другому...

Мазай посмотрел на меня, как на тяжело больного. С жалостью и сочувствием.

— От подарков бога не отказываются, — сказал и опять вздохнул. — Каждой жене нужен муж, а детям нужны отец и мать.

Истины, конечно, общеизвестные и затертые. Но сомневаюсь, что дело тут только в любви и семейных ценностях. Скорее всего, срабатывает какой-то закон взаимовыручки или еще что-то. Сколько народов, столько и законов.

Кстати, в Нижнем городе обитают люди, в основном, невысокие, широкоплечие, длиннорукие, коротконогие и смуглые до черноты. Или всего лишь сильно загорелые. Если с самого детства подставляться солнцу... Не удивительно, что волосы у всех серо-буро-выгоревшие. Мазай и его старшие сыновья, если стоят, то похожи на больших крабов. А сидя выглядят, как очень сильные мужики. Типа, Геракл рыдает и отдыхает. У женщин плечи не такие широкие, но пропорции тела тоже слегка нарушены. В пользу коротких ног. Наверно, чтобы в лодке меньше места занимали.

Конечно, попадается в Нижнем и другой народ. Те повыше будут и поуже в плечах, но они в море не ходят. Лодками занимаются, сети плетут, плащи из ракушек делают. Длинные, до пят и с капюшоном. Красивейшая вещь, должен сказать. Хотел себе такой купить, но меня отговорили. Оказывается, эту красоту на мертвеца одевают, прежде чем к Многоструйному отправить. На тех бедолаг, кого угораздит на берегу умереть. Не камень же к покойнику потом привязывать. А плащик этот не из легких. В такой завернуть да на глубине сбросить — не каждый живой всплывет, даже если захочет, а мертвые, обычно, куда спокойнее.

В море мы вышли на трех лодках. Самая большая — у Мазая. В ней разместились я с Крантом и еще двое парней. Один постарше, а второй — пацан совсем. Но уже в юбке. Типа, почти взрослый. В двух остальных лодках — по трое рыбаков. Один гребет, двое отдыхают. Грести пришлось немало. Ни меня, ни Кранта к веслам не допустили. Мазай тоже не греб — он общался с высоким гостем. В смысле, со мной. На Кранта обращали столько же внимания, сколько на груз в лодке. Посматривали, чтобы не выпал и лодку не перевернул, а в остальном, вопросами не донимали, беседой не развлекали. А то, что Крант по самый нос завернулся в плащ, никто словно бы и не замечал. Вдруг он мерзнет или стесняется. Или ему разрешено показывать лицо только под музыку и за деньги.

Мы выбрались из городской бухты, и попали в бухточку поменьше. Потом еще в одну и еще. И всякий раз у Мазая находилась причина плыть дальше.

— ...здесь осталась только мелкая. ...здесь Ултахо был вчера. ...здесь Суракхей завтра будет. ...это место Бурдаху.

Паланкидер говорил, что все имена рыбаков заканчиваются на "ху", "хо" и "хей". Но надо точно знать, кого и на что заканчивать. Ошибка не допускается. Люди у моря разные живут: кто-то понимает шутки, а кто-то сразу за нож хватается. Но попробуй разберись, кто из них уважаемый муж, кто достойный отец, а кто почтенный отец достойного семейства. Для этого надо знать всех рыбаков в лицо и помнить их родословную. А держать в голове кучу ненужных подробностей — это же задолбешься с твердым знаком! Вот и называю Мазая, как всех остальных — "многоуважаемый". Ну и по фигу, что так только чужие обращаются. А какой из меня свой этим рыбарям? Меня на полметра укоротить надо и закоптить до черноты, чтобы я хоть немного на своего стал похож.

Признаться, это плавание мне уже поднадоело. Я себе по-другому рыбалку представлял. Удочка, бережок, костерок, приятная компашка, в котелке что-то булькает, во фляжке — тоже. А если рыба не ловится — так хрен с ней, с этой рыбой! — и без нее найдется, о чем поговорить.

А вместо всей этой красоты я три часа полирую задом лодочную скамью. Может, пока не поздно — к берегу и пешочком домой?.. Думаю, Кранту понравится такая зарядка.

Кроме отсиженного зада, мне еще и отлить приспичило. Кажется, чего проще, повернулся и журчи себе за борт. Ага, как же! Мне Мазай чуть журчальник не отрубил. Оказывается, за борт нельзя — Многоструйный обидится, и мы без улова останемся. У рыбаков на случай малой надобности специальная емкость имеется — для жидких отходов.

— А потом из этого кто-нибудь пить будет?

Я повертел закрытую посудину, не решаясь ее наполнить. Похожая у меня на столе стоит, с водой или кисляком, если мне ночью вдруг попить приспичит.

— Из этого не будет, — успокоил меня Мазай.

— А если кто с кувшином для воды перепутает?

— Не перепутает. В лодке нет кувшинов для воды.

— Как нет?! А если пить захочется?

— Вода за бортом, — сообщили мне. — Бери и пей.

Я не поверил.

Даже когда Мазай зачерпнул в широченную ладонь и все выпил, и тогда не поверил.

Пока сам не попробовал.

Вода оказалась пресной.

Блин! Больше двух лет живу возле моря и только сейчас узнаю, что из него, оказывается, пить можно.

А может, это и не море вовсе. Может, какой-нибудь подслеповатый первооткрыватель увидел большое озеро и обозвал его морем. А потом, когда разобрались, переназывать не стали. Традиция, блин, тормоз прогресса. Лень, кстати, тоже. Это же какую уйму документов исправить пришлось бы!

Точно так же с нашими соседями получилось, что назвали свой остров Тирра Кори — Большая Земля. А эту землю за два дня обойти можно, если не торопиться. Островитяне давным-давно узнали, что есть земли и побольше их Тирра Кори, но название-то прижилось. И хрен его теперь сковырнешь и заменишь на другое.

— А вот это наше место, — обрадовал Мазай.

Чем наше отличалось от не нашего, я так и не понял. Бухта как бухта — полоска белого пляжа и до самого неба белые скалы. А на верхотуре что-то зеленеет. Море такое же — сине-зеленое, как и в тех бухтах, что мы пропустили. Но Мазай как-то опознал "свое" место.

— Вот теперь мы поохотимся! — радостно зашептал парнишка, когда мы остановились далеко от берега.

И тут же схлопотал по шее.

— Молчи, бестолковый! — зашипел Мазай. — А то на нас поохотятся.

Кстати, эти рыбаки называют себя мореловами или морскими охотниками. Типа, в море не только рыба водится. И не только сеткой добычу брать приходится.

А по мне — кто с воды кормится, тот рыбак.

Но озвучивать свое мнение я не стал. Мне по бубну, как Мазай себя назовет. Пусть хоть "пахарь моря" — лишь бы рыбалка удачной была.

А, судя по приготовлениям, дело нам предстояло интересное.

Весла убрали. Со дна лодки подняли какие-то шесты, обмотанные сетью. Развернули, установили, закрепили. Получился мелкоячеистый шалаш над лодкой. За борт теперь не высунешься. Шалаш довольно высокий и просторный. А сеть натянута в несколько слоев. Снаружи к сетке привязаны длинные ленты, и ветер активно зашуршал ими. Лодку тихонько понесло течением. На якорь, похоже, никто становиться не собирался.

Пока я глазел по сторонам, Мазай и сыновья упаковались в плотные куртки. Нам с Крантом тоже предложили. Я развернул и пощупал униформу, а рыбаки натянули на голову капюшоны и взялись за оружие. У старших — остроги. Узкое длинное жало, рукоять метра полтора в длину. А парень достал нож. Таким и колбаску порубить можно и того, кто на эту колбаску покуситься захочет. Разглядеть, что делалось в соседних лодках, было трудновато — на них тоже поставили шалаш.

— Многоуважаемый, а это обязательно надевать? — Я все еще вертел стеганую, пахнущую рыбой куртку.

— Да. И твоя шкура останется целой.

Говорил Мазай намного тише меня и, будто бы, сквозь зубы. А когда мужик повернулся и уселся на вторую лавку, лицом ко мне, я понял, что шутки закончились. Похоже, Мазай настроился на серьезную работу.

Пока мы добирались сюда, он был разговорчивым и вежливым. Втирал что-то про незабываемые впечатления и остроту ощущений. На свой манер, конечно, втирал, но я понял. А еще он сказал, какую рыбу мы идем рыбалить. Но название я сразу же забыл, как только услышал дразнилку этой зверушки — "Одеяло Многоструйного".

Почему "одеяло" — этого я так и не выяснил. "Увидишь", — пообещал Мазай.

И про Многоструйного я у него спросить забыл. Заговорились про корабли, дамбы, подводный народ — вот и не вспомнил про мальчишку на камне.

Если верить Мазаю, то когда-то Нижний город затапливало только по первый этаж. Да и то, после ухода Карающей или в трехлунье. Типа, в море мощнейшая дамба была. Берегла и защищала город. Вот только подводные взяли и сломали ее.

— Зачем?

У каждого действия есть своя причина. Просто так даже чиряк на седалище не выскочит. А тут такое трудоемкое дело — дамбу сломать.

— А чтобы все наши дома в море смыло.

— А на фига им ваши дома в море?

Мазай задумался.

— Может, им жить негде?

— Сомневаюсь, Многоуважаемый. Ваши дома для подводного жилья неудобные. Да и как сделать, чтобы море не разбило их по камушку?..

— А подводные их потом заново отстроят, — обрадовался Мазай. Ну, как же! Придумал удачный ответ. — Такие постоят, какие им надо.

Нет, мужик, это не ответ — это отмазка.

— Скажи, Многоуважаемый, а на дне моря что, камней нет?

Мазай опять задумался.

— А зачем же тогда они напали на нас?

— Многоуважаемый, почему ты думаешь, что они нападали?

— Ну, они же дамбу сломали...

— А с чего ты взял, что ее сломали они?! Вдруг она сама сломалась. Или не было никакой дамбы...

— Была!

— Откуда ты знаешь? Ты ее видел?

Мне эта дамба и на фиг не нужна, но сам принцип...

— Отец моего отца слышал от своего отца...

— Понятно. Все говорят, что "было", значит, было. А про нападение тоже "говорят" или оно точно было?

— Было. Говорят.

Я не сразу понял, случайно это получилось у Мазая или он меня передразнил.

— Скажи, Многоуважаемый, нападение случилось до войны Мостов и Башен или после нее?

— Войны? А зачем ты спрашиваешь про нее? — удивился Мазай.

— Да так... к слову пришлось.

Слишком много сломали и разрушили в ту войну. Может, и дамбу эту... а водяных приплели, чтобы было на кого вину спихнуть. Типа, они далеко и глубоко, им все равно, что о них болтают.

— Скажи, Многоуважаемый, а водяные эти...

— Водные, — поправил меня Мазай.

— Ладно, пускай водные. Скажи, они еще нападали на город или им одного раза хватило?

— Отец отца моего отца о таком не говорил.

Охренеть можно, какие тут запутанные семейные отношения!

— Значит, не нападали. Странно. Если им так нужны ваша дома, что...

— Они трусы! Мы загнали их в воду, и они боятся высунуться из нее, — заявил вдруг парнишка.

Старший брат отвесил ему подзатыльник. Этот парень за все плавание не сказал еще ни слова. Я вообще не знаю, может ли он разговаривать.

Мазай нагнулся к младшему, и что-то зашипел ему на ухо.

Я тоже подумал, что мне надо уточнить кое-что. Без свидетелей.

— Крант, ты слышал наш разговор?

— Да, нутер.

Ну, вот еще один, не желающий разговаривать. Но со мной у него не получится отмолчаться.

— Это правда, насчет дамбы и водяных?

— Не знаю.

— Совсем не знаешь? — Что-то мой телохранитель недоговаривал. Я это отсиженным задом чувствовал.

— Нутер, в других городах тоже были дамбы, — неохотно сообщил Крант.

— И?..

— Их больше нет.

— Почему?

Городов или дамб — уточнять не стал. Какая, в сущности, разница. Нет, значит, нет. Смыло набежавшей волной.

— Нутер, это было давно...

— Вот только не надо заливать мне, как давно это было! И что никто из ваших ничего не видел, и никому не рассказал. Если уж эти помнят...

Я начал злиться и Крант сжался в комок под своим плащом.

— Не надо, нутер. Я рассказу тебе... потом.

— Ну, потом — так потом, но с тебя причитается.

Сам не знаю, что на меня нашло. Я перестал цапаться с телохранителем и понял, что Мазай продолжает мне что-то рассказывать. Это что же получается? Разговор с Крантом мне приснился или рыбак у нас туговат на ухо? А остальные парни что, погулять ходили, чтобы не мешать моей тайной беседе?

Слушать, какие замечательные корабли были у города, и как подлые водяные взяли их и утопили, мне было неинтересно. В кораблях я ни хрена не смыслю, водяных не видел, а дела столетней давности меня не касаются. Но одно я знаю точно, если кто-то кого-то ругает, то надо бы послушать и того, кого ругают. Часто оба оказываются хорошими, по самое "не хочу".

— Не сто. А пятьсот семьдесят семь...

— Что?

Крант сбил меня с мысли своей арифметикой.

— ...лет назад сломались дамбы.

— Откуда такая точность?

— Я потом расскажу.

И тут Мазай прекратил болтать и сообщил, что мы прибыли на место.

Одеялом Многоструйного оказалась манта. Или что-то похожее на нее.

Не слышал я, чтобы у земных мант были щупальца. А у этого мутанта-недомерка они были. И совсем даже не маленькие — три-четыре метра в длину. Да еще с когтями. А у самой рыбины размах "крыльев" где-то под два метра. Мне такое одеяло коротковатым получилось бы.

Пока я пялился на соседнюю лодку, возле которой кружило три или четыре "одеяла", на нас тоже начали охотиться. Как-то сразу и вдруг.

Несколько веревок с крюками метнулись из воды. То, что это щупальца с когтями, я понял не сразу. Когти вцепились в сетку и начали драть ее. Два сразу пробили сеть и забрались в шалаш. Парень отрубил одно щупальце с когтем, а со вторым справился Крант. Просто оторвал его. Пальцами. Коготь как раз зацепился за рукав моей куртки. На миг я порадовался, что надел ее. Но завязаться, как следует, не успел. Кто ж мог знать, что это так срочно и необходимо.

Рывок, кстати, был совсем даже не слабый. Только я качнулся влево, как лодку накренило вправо. С той стороны на шалаш тоже напали. И щупалец там было раза в два больше.

— Все на левый борт! — рявкнул Мазай.

Сдвигаться к сетке мне не хотелось. Кто его знает, сколько еще щупалец заберется внутрь. Но моего хотения не спрашивали. На лавке рядом со мной устроился старший из парней, он и придвинул меня к левому борту. Смотреть, как щупальца цепляются за сетку и рвут ее, было не очень приятно. Но стоило отвернуться и стало совсем хреново. Голова пыталась вжаться в плечи. А затылку было все время холодно. Я пожалел, что не натянул капюшон. Пришлось повернуться и глядеть на опасность.

Честно говоря, больше всего мне хотелось упасть на дно лодки и укрыться с головой. Там как раз лежала куртка, от которой отказался Крант. А младший рыбак спокойно уселся на нее. Кстати, уговаривать Кранта тогда никто не стал. Мазай только буркнул: "Твоя шкура, смотри..." и на этом все уговоры закончились. А теперь Крант сидел напротив, тоже рядом с сеткой, в своем тонком плащике и смотрел на меня. А мне очень не хотелось, чтобы какой-нибудь коготь добрался до нас.

Блин, и чего я отказался рыбачить у себя на озере?

Острых ощущений захотелось? Я их получил. Острее некуда.

Кто ж знал, что на мант охотятся с живцом. Многоразовым. Который очень старается, чтобы его не съели. И сам не против кого-нибудь съесть. Типа, кто кого переохотит.

Кажется, теперь я понимаю, почему рыбаки называют себя морскими охотниками.

Мазай выжидал, когда рыбина появится рядом с лодкой и бил. Глазомер у мужика потрясающий! И силушкой бог не обидел. Бить приходилось сквозь сетку. А потом еще держать, пока рыба натрепыхается. Самое удивительное, что острога проходила — полетала со свистом! — а сеть оставалась целой.

Один раз рыбина даже высунулась из воды, чтобы отгрызть от пойманной кусок повкуснее. Я когда увидел ее пасть, впечатлился до озноба. Моя голова легко бы там поместилась.

С правой стороны лодки охотился сын Мазая. Но смотреть за правый борт мне было не так удобно. Парень загораживал спиной почти весь обзор. Это Кранту все было видно. И тому пацану, что устроился на дне лодки, и деловито отрубал попавшие в шалаш щупальца. Крант ему не помогал. Ни один коготь ко мне больше не тянулся.

Рыбалка закончилась как-то внезапно. Парень возле меня в последний раз ударил острогой, громко выдохнув, немного подержал рыбину и... все. Развязал капюшон, провел рукой по мокрым волосам. Острога спокойно лежала у него на коленях. Понятно, почему мне не предложили за нее подержаться. И я бы не доверил свой любимый скальпель чужим рукам.

Мазай тоже сидел с открытой головой. Все еще лицом к нам. И улыбался. А пацан уже и куртку снять успел.

Лодка перестала сильно качаться. За шалаш никто не цеплялся. Только несколько дыр виднелись в его боках.

Сети сняли и свернули так же быстро, как и установили. Куртки тоже отправились на дно лодки.

Рыбин оказалось не так уж и много. Всего пять штук.

— По одной на каждого, — пошутил я.

Кажется, голос у меня не дрожал.

— Спасибо, Многодобрый, — поклонился Мазай, не поднимаясь с лавки.

— За что?

Кажется, я ничего не делал. Только сидел, смотрел и, надеюсь, не очень сильно вибрировал. Все-таки эта рыбалка не для слабонервных. Прав был Мазай — впечатления получил я незабываемые.

— За твою удачу.

— А она тут при чем? — не понял я.

— Не каждый день Многоструйный бывает таким щедрым. И таким добрым.

Если смотреть на улов остальных, то нам действительно повезло. Те добыли всего четыре рыбины. Да одному из парней когтем распороло щеку. А мог ведь без глаза остаться. Такое тоже частенько случается.

На обратном пути я узнал много интересного про этих рыб.

Те, на кого мы охотились, считаются совсем не большими. Что-то вроде неполовозрелых подростков. А вот за Гремящим Проливом одна такая рыбина может корабль раскачать. Такую лодку, как у нас, перевернуть ей ничего не стоит. А еще они очень прожорливые. И если еды не хватает — жрут друг дружку. Вот и на охоте, стоит подранить одну, и на нее набросятся остальные. Иногда три или четыре приходится убить, чтобы привезти домой хотя бы одну.

— Слышь, Многоуважаемый, а стоит ли так рисковать из-за одной рыбины?

— А ты пробовал ее?

— Нет.

— Попробуй. И этой ночью ты удивишь своих женщин.

Оказалось, что эти рыбины идут нарасхват. А когда я узнал, сколько платят за этот деликатес, то кроме "ого!" ничего больше сказать не смог. Рыбка получалась реально золотой. Сколько монет выложишь на нее, такой кусок тушки тебе и отрежут. В смысле, тот, что под монетами.

Дорого, однако, некоторые платят, чтобы побыть реальным мужиком. И больше всего покупателей почему-то из Верхнего города. Вот только желающих самому порыбачить, пока не находилось. Ну, многие глупости делаются в первый раз. Иногда он становится и последним, но мне повезло. Отделался впечатлениями.

А ловят Одеяло Многоструйного не на живца, а на остатки шкуры такой же рыбы, только маленькой. Лучше приманки не бывает. Типа, избавься от конкурента, пока тот маленький, и он не сожрет тебя, когда вырастет. Вот и охотятся те, кто крупнее, на тех, кто помельче. С большим энтузиазмом охотятся. Как они опознают эти шкурки на сетке, не знаю, но как-то опознают, если бросаются на лодку.

Прощались мы пристани, довольные друг другом. Мазай обещал лично доставить мою долю ко мне домой. Заодно и про Многоструйного рассказать. А то у нас времени не хватило нормально поговорить.

Паланкидер уже ждал меня. Но когда я подошел к паланкину, меня ударили в спину. Под правую лопатку.

10.

Домой можно возвращаться по разному. Можно радостно и нетерпеливо, как в предвкушении праздника. Можно спокойно и размеренно, как некоторые уникумы расправляются с едой, даже с самой вкусной. Можно без особого желания, как занимаются нудной работой. А можно так, как мы — будто на пожар спешим... спасаясь от потопа.

Паланкин слегка тряхнуло, и я застонал. Кажется, домой меня доставляли бегом.

Услышав стон, Крант заглянул в паланкин.

— Домой, Крант, домой, — попытался сказать я, и удивился своим успехам.

Голос, конечно, тихий и прерывающийся, но вполне разборчивый. А я-то думал, что у меня челюсть сломана.

Чувствовал я себя преотвратно. Похоже, меня долго и основательно били. Вот только когда и за что, не помню. Провал в памяти. Как после удара по голове. Судя по ощущениям — по голове меня тоже били. Возможно, не один раз.

Болел лоб и под глазом, ныла челюсть, саднил затылок. Рана под лопаткой, сломанные или треснувшие ребра, раны на руках и ногах. Левая нога, похоже, сломана. И на фоне этого букета у меня явно скачет черепное давление и сбоит сердце. Кажется, я разваливаюсь на куски. И каждый кусок хочет только одного: чтобы все это скорее закончилось. Любым способом. Летальный исход тоже принимается.

— Нутер, мы уже в Верхнем городе, — сообщил Крант и задернул штору.

Хорошо, что не стал интересоваться, как я себя чувствую, и просить, чтобы я потерпел еще немного.

Боль чем-то похожа на волну. Она появляется, растет, достигает своего пика, уменьшается и уходит туда, откуда пришла. А за одной волной боли появляется вторая и еще, и еще... А между "волнами" всегда есть период покоя. Чтобы успеть немного отдохнуть перед следующим приступом.

Блин, а ведь это здорово напоминает роды! Когда схватки уже сильные, но до потуг дело еще не дошло. Теперь мне есть с чем сравнивать. Опыт имеется. Личный.

Я даже живот пощупал на всякий случай.

Плоский. И не болит. Какое счастье! Хоть что-то в моем теле не болит.

Паланкин опять слегка тряхнуло.

Я выдохнул сквозь зубы и смог не застонать. Кажется, Крант подгонял носильщиков.

Домой, в клинику, там мне помогут.

Считать вслух, чтобы обмануть боль, я не стал. Сильную боль этим не обманешь, а слабую можно перетерпеть.

Я раскинулся на подушках и постарался расслабиться.

"Мне хорошо... боль уходит... боль ушла... у меня ничего не болит... мне хорошо... боль уходит..."

Сколько раз я повторил эту ерунду, не помню, но боль действительно ушла. Или отошла в сторонку. А я, воспользовавшись передышкой, осторожно пощупал разбитое лицо.

Ссадины на лбу не обнаружил. Губы оказались целыми. Зубы не шатались. Занялся ревизией остальных повреждений. Ладонь не пробита. Пальцы не сломаны. Попытался вздохнуть. Осторожно. Каждый миг ожидая, что заболят помятые ребра. Полный вдох, задержал дыхание, выдохнул. Боли не было.

Я опять могу нормально дышать!

И тут же постучал по дереву, чтобы не сглазить.

В самую последнюю очередь пошевелил головой, опасаясь приступа тошноты. Обошлось. Кажется, давление нормализовалось. Попытался сесть. Запутался в ремнях и подушках.

— Твою ж мать! Понакладывали тут...

Сначала сказал, потом понял, что голос у меня стал громче и уже не срывается.

На шум заглянул Крант. С другой стороны отдернул штору паланкидер. Вид у мужика был испуганный и озабоченный.

Я уже не удивляюсь. Многие люди рядом с моим телохранителем выглядят испуганными и озабоченными.

— Крант, залазь ко мне, — позвал я, и он залез, не дожидаясь остановки нашего транспорта.

Без напоминаний и особых просьб паланкидер убрался с глаз долой. Он громко затарахтел своей погремушкой. Где-то впереди. Все понятно: мужик работает и ему некогда подслушивать разговоры пассажиров.

— Нутер, тебе лучше?

Не ожидал от нортора такой заботы.

— Лучше, — изображаю радость.

Крант изучает мою улыбку и задумчиво кивает.

Надеюсь, что улыбка не очень похожа на оскал.

Не хотелось бы выглядеть геройствующим идиотом. Не геройствующим, кстати, тоже не хотелось бы выглядеть. Хватит уже того, что я чувствовал себя, как последний идиот.

Только что помирал, и вдруг попустило. Как бабка пошептала. Или у меня галлюцинации от переутомления или кто-то из колдунов немножко пошутил.

А ведь на такие шутки и обидеться можно. И отшутить что-нибудь в ответ.

— Нутер, что с тобой было?

— Блин, ну ты спросил! Я ведь у тебя хотел узнать, для того и позвал. Или ты тоже не помнишь?

— Я не знаю.

— Чего "не знаю"? Не знаешь, помнишь или нет?!

— Нутер, я не знаю, что с тобой было.

Приятная новость. Радостная и жизнеутверждающая. Типа, делайте с Лехой Многодобрым всё, чего захотите — он стерпит и простит. А его телохранитель прикинется слепым и глухим. Чтобы не пришлось потом отчитываться перед обиженным хозяином. И обидчика искать.

Хорошо устроился, паразит! Или они сговорились?

— Не надо, нутер. Не злись. Мне больно.

Нортор скорчился, уткнув лицо в колени.

— Мне тоже было больно!

Блин, совсем как маленькие! Хвастаемся друг перед другом своими царапинами.

— Я слышал твою боль, нутер.

— Как это? Я так громко... стонал?

Спрашивать, орал я в беспамятстве или нет, не хотелось. Боль бывает всякая, иногда и сильные мужики орут. Если у них остался язык.

— Между нами есть связь. Я могу слышать твою боль. И твою радость.

— А я?

— И ты.

— А почему я ни разу не слышал?

— Я умею закрываться, нутер.

Ну да, Крант у нас, как та деваха, что спокойно провела роды, а я, типа, истеричка, что не умеет себя вести.

Блин, опять меня сносит на те дурацкие роды! Похоже, я их не скоро забуду.

— Крант, так кто все-таки на нас напал?

Почему он не справился с нападающими, спрашивать не стал. Не справился, значит, не смог. Хорошо хоть живыми остались. Конечно, обидно узнать, что об нас можно ноги вытереть. Как об сопливых пацанов.

— Никто, нутер.

— Что значит, "никто"? А кто меня тогда в спину ударил? А кто...

Опять потрогал лоб и бровь. На этот раз смелее. Воспоминание о боли осталось, а самой боли уже не было.

Блин, что-то не то... Когда один горячий парень съездил мне ремнем по морде, недели две болело. Да и то мне здорово повезло, что ладонью успел заслониться. А мог бы и без глаза остаться.

— Крант, ты хочешь сказать, что у меня нет раны на спине и...

— Нет.

Ну, и куда он так спешит?! Только собрался огласить весь список повреждений на моем теле и вдруг... Сбил, что называется, на взлете.

— А ты посмотри внимательнее. Я тебе, конечно, верю, но... на всякий случай, посмотри. Вдруг у меня дыра на халате. Под правой лопаткой.

Почему под правой, а не под левой — непонятно. И почему на халате дыра могла остаться, а на мне — нет, тоже не понятно, но в этом мире столько непонятных вещей — одной больше, одной меньше...

— Нутер, халат целый.

— Приятно слышать.

Учитывая, сколько я за него заплатил...

Когда-то я прикалывался над стариком-песнопевцем: вид его мне показался смешным. А сейчас сам так одеваюсь. Халат без рукавов, рубашка с такой вышивкой, что ценители слюной захлебываются от зависти, брюки а-ля пижамные, еще и шлепанцы на босу ногу. Ношу такое вот и совсем даже не ухахатываюсь, глядя на себя в зеркало. В жаркий сезон реальные мужики здесь только так и одеваются. Типа, форма одежды повседневная, изменение цвета и количества украшений — допускается.

— Нутер, твое тело не ранено.

— Откуда ты знаешь?!

— Оно не пахнет кровью.

Спрашивать, чем оно пахнет, не стал. Сам догадался, чем можно пахнуть в жаркий день, после таких развлекушек. Особенно, если начать с самого утра.

— Подожди, Крант, ты намекаешь, что нападение мне приснилось? Так?!

— Нутер, сновидец у нас ты, а не я, — напомнил оберегатель.

Осторожно он это сказал. Словно с больным разговаривал. На голову.

Блин! Совсем забыл! Мне ведь в гильдию сновидцев заглянуть надо. Второй раз приглашают, а я никак не дойду до них. Замотался, заработался... Но если и там налоги содрать захотят — откажусь на фиг от этой должности!

— Многодобрый, мы возле твоего дома, — громко сообщил паланкидер.

Заглядывать к нам он не стал. Не захотел мешать. Вдруг мы чем-нибудь интимным занимаемся... Слышал я, что есть такие любители. Чтобы в паланкине. И во время движения.

"Возле твоего дома..." Ну надо же. То, что дом только наполовину мой, знают, наверно, все в Верхнем городе. Но паланкидер всегда говорит неправильно. И не только этот. Интересно, когда Тамила возвращается домой, ей тоже говорят: "Многолюбящая, мы возле твоего дома"? А что, может, и говорят. У паланкидера морда не треснет, сказать пассажиру что-нибудь приятное. И бизнесу это ничуть не вредит. Наоборот. У вежливого таксиста больше вызовов и полнее касса.

Выгрузились перед воротами "моего дома" и дальше потопали пешком. Через калитку. Укромными тропками. По саду напрямик.

Ну, не было у меня настроения переться через парадный вход и раскланиваться с клиентами Тамилы или моими пациентами. Хотелось быстрее добраться домой, влезть в джакку и смыть с себя все впечатления этого дня. Я сейчас в таком состоянии, что не только к операционному — к обеденному столу подойти боюсь. Вдруг вместо куска мяса палец себе оттяпаю. Типа, Акела промахнулся. Потому, как шибко устал.

Я уже видел свой дом, когда идти дальше вдруг резко расхотелось. Что-то с ним было не так, с моим домом. Вот только что?..

Остановились мы с Крантом одновременно, переглянулись. Кажется, он тоже вперед не рвался.

— Ну, чего стоим? Кого ждем?

Сначала спросил, а потом вспомнил, из какого дурацкого анекдота эти слова.

— Нутер, окно открыто, — тихо сказал оберегатель.

Рассказывать ему анекдоты я уже не пытаюсь. Надоело смеяться одному. А объяснить Кранту, над чем я смеюсь, у меня терпения не хватает. И образования. Психологического. Может, в следующей жизни мужику больше повезет, и он родится с чувством юмора.

Кстати, объяснить, почему мне не нужны решетки на окнах, я тоже не смог.

Но я лучше буду спать с закрытым окном, чем смотреть на небо в клеточку! И плевать, что здешние решетки больше похожи на кружева или на паутину. Решетка она и есть решетка. Будь она сто раз вся из себя раскрасивая, но пускай украшает чьи-нибудь другие окна.

А чтобы успокоить Крантову паранойю, я согласился на деревянные ставни. Скромно и надежно. Доска — в четыре пальца толщиной. И запираются ставни не на пошлый крючочек, а на прочный засов. Брус, конечно, тоньше моей руки, но совсем чуть-чуть. И открываются ставни так, как Крант хотел — наружу. Имеется какой-то хитрый прием, когда неправильно закрытое окно можно открыть. Если прыгнуть с крыши и сильно ударить ногами. Я себе плохо представляю этот трюк, но Крант утверждает, что это совсем не трудно. Ладно, специалисту виднее. Мне по бубну, куда окно открывается, лишь бы свежий воздух впускало.

— А если пожар случится, а ставни снаружи запрут? Враги проклятые. Как тогда открывать будем?

Мне поумничать захотелось, а телохранителя мой треп озаботил всерьез.

— Нутер, а ты видел, чтобы такое делали?

— Видел, — я много чего видел, о чем вспоминать не хочется. — Только то окно было на первом этаже.

Крант задумался еще сильнее. То, что я обитаю на втором этаже, его не успокоило.

Ну, на фига я это спросил? Промолчать не мог, юморист хренов?!

Я так и не убедил оберегателя не заморачиваться над моей шуткой. Он не успокоился, пока не провел следственный эксперимент. Оказалось, что если как следует разбежаться, то ставни и из комнаты можно вынести. Вместе с тем, чем их подперли снаружи. Главное, чтобы комната была не очень маленькая.

Окно моей спальни выглядело точно так же, как после Крантовых экспериментов. Ни штор, ни ставней, ни креплений. На газоне их тоже не наблюдалось. Обычно они валялись в кустах за тропинкой.

— Пойдем? Или подождем, пока стемнеет?

Честно говоря, стоять в кустах и чего-то ждать, мне надоело. Да и не верилось, что таинственные разрушители все еще в доме. Это какой же грохот был, когда вылетели ставни! По крайней мере, у нортора ни разу не получилось их выбить бесшумно. И всегда находился какой-нибудь любознательный, чтобы прийти и спросить: чем это мы занимаемся и не нужна ли нам помощь?

Крант стоял с закрытыми глазами и, кажется, к чему-то прислушивался. Или принюхивался.

— В доме никого нет, — в конце концов, изрек он.

После такого вердикта я направился к двери. Крант прикрывал тылы.

На первом этаже следов разрушений не наблюдалось. Весь этаж мы, конечно, не осматривали, но от двери до лестницы все было, как обычно. А вот на втором этаже пахло не очень хорошо.

Мы с Крантом остановились, не сговариваясь, и переглянулись.

— Похоже, здесь кто-то умер, — пошутил я.

Оберегатель мрачно кивнул, и обошел меня. Теперь он двигался первым и даже сквозь плащ казался настороженным.

Дверь в мою спальню была открытой. Совсем немного, но все равно непорядок. Я всегда закрываю за собой двери.

Заглядывать в другие комнаты Крант не стал — сразу направился к спальне. Я тихо пошел за ним.

— Подожди здесь, нутер.

— Это еще зачем? — Сначала остановился, потом выразил недовольство. — Ты же сам сказал, что в доме никого нет.

— Нет никого живого.

А вот это уточнение мне не очень понравилось. Если в каждой комнате у меня валяется по трупу, то я напрасно жаловался на скучную и спокойную жизнь. А если мертвые не валяются, а с нетерпением ждут меня, то жизнь окажется совсем уж веселой. На это веселье могут заявиться Блюстители. То, что в этом городе есть специальные мужики, чтобы следить за порядком и законом, не знают только младенцы. С Блюстителями я пока не встречался, но все бывает в первый раз.

— Крант, мы так и будем стоять под дверью или все-таки войдем?

Оберегатель совсем по-кошачьи передернул лопатками и вошел. Я за ним.

Мертвых в комнате не наблюдалось, но запах стоял такой, словно я забыл под кроватью не очень свежего покойника. Да и сама кровать выглядела так, будто я полночи кувыркался на ней с двумя девушками, приятной наружности. А ведь утром я кровать застилал. Точно помню. Хотя, зачем я это делаю, понять не могу. Все равно перед сном сбрасываю покрывало на пол. Но... привычка, блин. Легче сделать ненужное дело, чем избавиться от глупой привычки.

Так же, по привычке подошел к столу, выпить стакан кисляка. Тот же самый кисляк можно взять внизу, на кухне, но... После любой прогулки я поднимаюсь к себе и уже в своей комнате пью из своего стакана то, что налито в мой кувшин. Такой вот я собственник и человек привычки.

Все на столе было сдвинуто, будто кто-то чужой шарил по нему на ощупь. Но кувшин оказался на месте. Стакан тоже.

Меня что, ограбили или это Малек опять устроил сексчас в моей комнате?

С тех пор, как я разрешил парню заниматься сексом, он перепробовал весь персонал Тамилы. Почему-то у профессионалок Малек пользовался наибольшей популярностью. Хотя сомневаюсь, чтобы он кому-то и за что-то платил. Еще и места для игр он выбирал самые неожиданные. Вроде, шкафа на кухне или стола в моей спальне.

Конечно, я с парнем потом поговорил. Серьезно и обстоятельно. Как продвинутый отец с сексуально озабоченным подростком. Мои комнаты Малек обещал оставить в покое. Кухню — тоже. А насчет детенышей сказал, чтобы я не волновался — их у него не будет, пока я не разрешу.

Блин, какой классный метод контрацепции! И я себе такой хочу.

В тот раз я поверил Мальку и отпустил его дальше развлекаться. И вот опять в моей комнате творится черт знает что! Если он выделывался перед очередной подружкой и вышиб мое окно, я этого паразита на месяц от секса отлучу. Или на два.

Хотя в последние дни Малек переключился на моих пациентов. А среди них попадаются такие, что им ни еды, ни секса не надо, только дай глянуть, как живет Многодобрый. Вот паршивец и пользуется человеческой слабостью — стрижет сабиры с шибко любознательных. Но оживших мертвецов он ко мне в гости пока не приводил. И не убивал пока никого в моем доме.

— Крант, а где Малек?

— Его здесь нет, нутер.

— Блин, да я и сам вижу, что нет!

А уточнил так, на всякий случай. От этих Теней всего можно ожидать. Натворил дел, а теперь прячется. Ждет, когда я скажу: "Вернись, я все прощу".

— Здесь есть его запах.

— Ага. Типа, был и вышел через окно. Цветочки понюхать, — начал говорить и машинально глянул в это самое окно.

Куст Айно-айти слабо шевелился. Его еще называют Танцующий-с-ветром. Малейший ветерок и крупные листья начинают дрожать и поворачиваться то желтой, то серебристой стороной. Как бабочки крыльями машут. Да и формой листья похожи на бабочек.

— Через дверь ему...

Потом до меня дошло, что дрожит только одни куст. Тот, что напротив окна. Остальные Айно-айти стоят, не шелохнутся.

— Крант! Куст шеве...

Договорить я не успел. Нортор выпрыгнул в окно. Только плащ мелькнул.

Блин, еще одна бабочка.

Обходить меня, стол, перевернутый стул и рассыпанный бумажный хлам Крант не стал. Прыгнул с того места, где стоял. И угол кровати ему не помешал.

А я чем хуже?

Тоже прыгнул. Второй этаж всего-навсего, а внизу клумба и газон.

Приземлился не так удачно, как хотелось бы. Шлепанец слетел с ноги, и в голеностопе что-то хрустнуло. Я ушел в перекат, гася скорость, но рука поехала на раздавленных цветах. Меня занесло, и я ногами влетел в куст Держи-хватай. Колючки, длинною в ладонь, воткнулись в ноги и в штаны. Я дернулся и с размаху сел на камень или на корень, который какого-то хрена выбрался из земли. В глазах тут же потемнело. Последнее, что я услышал, это собственный мат.

Блин, сегодня, похоже, не мой день.

Потряс головой, приходя в себя.

Я все еще был в комнате и опирался о подоконник. А куст внизу шевелился, словно приглашал: прыгни, рискни.

Спасибо, я и по лестнице спущусь.

Вот чем врач отличается от обычного человека — всегда и в мелких подробностях может представить себе последствия любого риска. А это здорово способствует осторожности. Вот только героя из врача не получается — образование мешает. Точно так же оно мешает врачихам спокойно рожать. Слишком хорошо они знают, как должно быть в идеале, и представляют последствия малейшего отклонения.

А с таким воображением ужастики писать можно.

— Нутер, иди, посмотри на это.

За кустом Айно-айти стоял Крант. Как памятник моим приятным мыслям.

— Сейчас спущусь.

И я спустился. По лестнице.

Возле куста лежал Малек. Точнее, здоровенная зверюга, в которую он превращается, когда идет охотиться. Вот только нет здесь другой добычи, кроме ящерок-крысоловок. А ящерок и рукой поймать можно. Ничего сложного в этом нет.

Похоже, Малек попал в реальную передрягу. Шерсть на спине слиплась от крови. На морде тоже кровь. Ухо разорвано. Задняя лапа перебита, передняя располосована до кости. И это только внешние повреждения. А что у него внутри творится — надо настраиваться и смотреть.

— Кто ж это его так? И за что?

Спросил скорее себя, чем Кранта. Ему-то откуда знать?

— Нутер, что-то мешает ему измениться.

— Что-что?..

До меня не дошло, что он сказал. И зачем нам какое-то изменение... Я на работу настраиваюсь, а тут нортор о чем-то болтает.

— Нутер, я не знаю, что ему мешает. Многодобрый у нас ты, а не я.

Я таки сообразил, что он пытается мне втолковать. Кажется, сегодня только и делаю, что торможу с самого утра. Еще немного и я послал бы Кранта за ветеринаром.

Блин, совсем из ума выжил!

Присел возле раненой зверюги. Кошмарная все-таки тварь, если присмотреться, как следует. Осторожно провел над ней рукой. От хвоста к голове. Будь зверушка псом или волком, я бы сказал, что он на последнем издыхании. Удивительно, как он вообще жив, с такими-то повреждениями. Да еще полз со сломанными ребрами, хрен знает откуда. Вон какой след на траве оставил!..

— Нутер, надо посмотреть, откуда он приполз.

— Потом посмотрим. Если он не сможет рассказать...

А он не сможет, если я быстро не соображу, почему Малек все еще в зверином виде. Гибора ему не мешает. Он давно мне отдал ее на хранение. Тогда какого черта он лежит тут и подыхает, вместо того, чтобы измениться и быстро доложить обстановку?

Злость помогла, я начал настраиваться. Но слишком уж медленно это делалось.

— Крант, да что может ему мешать?! И как вообще Тень можно... Ага, вот... вижу!

Правый бок зверика был сильно поврежден. Будто лось лягнул. А среди сломанных и треснувших ребер — четыре глубокие проникающие раны. Одна их них сквозная. А в трех остались длинные металлические иглы. Четвертая игла торчала в лапе. Правой, передней.

— Зачем же они с ним так? — бормотал я, снимая халат. Стягивать рубашку не стал, только подвернул длинные рукава и пристегнул их к бусинам на плечах. Осталось размотать пояс, где в специальных кармашках хранился мой любимый хирургический набор. Поясных дел мастер потрудился на славу, хоть и содрал с меня, как за три пояса. Но таскать улжар по такой жаре не хотелось. Да и не везде в бронежилете можно мелькать. Не поймут-с. Богатеи-с. Обидятся. — Ну, хотели бы убить, били бы в сердце. А зверство это зачем? Чтобы дольше мучался?

— Они и били в сердце, — сказал Крант, опять к чему-то принюхиваясь. — Несколько раз. Но ипши живучие...

Замолчал он так резко, что даже зубами клацнул. Интересно, какое ругательство он проглотил?

— Про сердце ты по запаху определил? — фыркнул я, протирая руки.

Фляжка с дезинфицирующим у меня всегда с собой. Конечно, это и выпить можно. Но только в крайнем случае. Когда нужны большие градусы, чтобы залить большое горе.

— Нет. Не по запаху. У ипш сердце справа.

— Откуда знаешь?

— Знаю.

Понятно. Знаем — потрошили. Блин, и мне придется потрошить пациента самому. Без бригады, без ассистента. Придется тряхнуть стариной и вспомнить далекие студенческие дни. Веселое было время. Те, кто его пережил, в большие люди теперь выбились.

— Слышь, Крант. А у тебя сердце где? Слева или справа?

— Посредине.

Сказал и отвернулся. Типа, некогда мне с тобой болтать. Я при работе. Тебя, болтуна, охраняю.

Ну, и охраняй себе на здоровье. А я своей работой займусь.

Но как же Мальку везет на экзотические места! В прошлый раз — на лестнице лечили, в этот — под кустом. Надеюсь, третьего раза не будет. Работать под водой я не умею. Мне и так из-за этой экзотики, хрен знает сколько, на коленях стоять придется.

Малек, если тебе так хотелось, чтобы тебя полечили, то пришел бы в клинику и попросил, как нормальный человек. Я бы тебе со скидкой сделал. Как для своих.

А теперь ты на бабки влетел, парниша.

Кажется, так любил говорить Лева.

Кстати, смех смехом, но вызов Многодоброго к больному, обходится этому больному по двойному тарифу. А если в экстремальных условиях работать придется — вот как мне сейчас — то и по тройному.

Ну, это все я Мальку скажу, когда он очнется, и шутки понимать сможет. А пока, самое главное, что от него требуется — это дышать и терпеть. Ну, и жить, понятное дело! Для чего я тут корячусь? Чтобы он взял да лапки откинул?..

— Я тебе такого западла не прощу, слышишь?

Шепчу ему сквозь зубы.

Третья игла застряла в сломанном ребре, и вытащить ее очень даже не просто.

— Слышу, нутер.

— Крант, я не с тобой разговариваю!

— А он не может тебе ответить.

— Знаю.

Говорю тихо, спокойно. И сквозь зубы.

Игла сломалась. Часть ее так и осталась внутри. Придется добираться до нее с другой стороны.

— Крант, переверни его. Осторожно.

Спорить нортор не стал — перевернул. И вымазался в крови. Совсем немного, только пальцы. Но как он смотрел на них! Будто откусить хотел.

— Ну, что ты на них смотришь! Оближи и не отвлекайся, — предложил я. — Хочешь ведь.

— Не хочу!

Рявкнул и вытер руку об траву.

— Тогда придержи ему лапу.

Все-таки ассистент мне понадобился. И я его сразу же нашел. Хоть нортору это и не очень понравилось.

А нечего бездельничать в моем присутствии.

Четвертая игла вытащилась легко и просто. Она легла возле своих подружек — трехгранная, смертельно красивая и слишком тяжелая для алюминиевой. Какой еще металл может быть таким светлым, я не знаю.

Опять провел рукой над звериным телом — посторонних предметов в нем не обнаружил.

Тело жило и дышало. Хлюпая пробитым легким, тяжело, но дышало.

И не менялось. Блин, не менялось!

— Какого хрена тебе еще надобно?!

Оберегатель глянул на меня и... промолчал.

— Это я не тебе, Крант.

— Я знаю, нутер.

Приятно иметь дело с таким... знающим. Кстати...

— Крант, может, ты знаешь...

И тут до меня дошло. Осенило башку дырявую.

Истинное имя еще надобно! И плащ. В прошлый раз все это было в наличии и помогло. Может, и теперь...

— Крант, срочно нужен плащ!

— Да, нутер!

И рванул к дому. Свой плащ даже не подумал отдать. Вот ведь...

— Нутер! — Крант уже выглядывал из окна моей спальни. Он что, через окно в нее попал? — Плаща здесь нет!

Блин, нашел кого послать! "Плаща нет..." Будто у меня один плащ в хозяйстве. Нет одного — возьми другой. Да Малек мне бы все плащи уже приволок. Даже те, что в стирке и в ремонте.

Да и зачем он нужен, этот плащ? Главное — прикрыть чем-нибудь тело оборотня и ПОЗВАТЬ. Скорее, пока еще не поздно!

Не знаю, откуда взялась эта гениальная идея, но я тут же воспользовался ею.

Схватил халат — все равно меня в нем уже нет — спрятал под ним Малька и позвал. Вот только Имя я вспомнил не сразу.

— Вас. Ваас. Ва-Ас. Ваа-аС.

С четвертого или с пятого раза что-то стало получаться. Кажется, я добился нужного звучания.

Халат выгнулся горбом, зашевелился... в нескольких местах его пробило шипами.

Ну, и плевать. Все равно я этот халат больше не надену. Новый куплю. Еще лучше этого. А рваный и в крови отдам Мальку. Пусть делает с ним, что хочет.

Крант пришел как раз вовремя. Из-под халата высунулась человеческая рука и вцепилась в траву.

— Нутер, я не нашел...

Оберегатель вдруг замолчал и отдернул ногу. Пальцы на руке зашевелились и поскребли землю рядом с его сапогом.

— Что будем делать? — Но глянул на Кранта и сам решил: — Ждать будем. Если до заката не очнется, занесем эту Тень в дом. И пускай ему будет стыдно. Слышишь, Малек? Пускай тебе будет стыдно...

Я чуть-чуть приподнял халат, но заглянуть под него не успел.

— Мне стыдно, хозяин, — послышался голос Малька.

Слабый и тихий. Я почти лег, чтобы услышать его. Представляю, как смешно я выглядел со стороны. Типа, поза номер три: голова на земле, а задница торчит в небо. Кто увидит — оборжется. Или пристроится сзади.

— Хозяин, они твой плащ забрали... и шкатулку... я не смог...

Халат мелко задрожал. Кажется, Малек плакал.

— Да хрен с ней, со шкатулкой! Ценного в ней все равно не...

Это уже вторая шкатулка-сейф, из которой ничего нельзя потерять или украсть. Первая благополучно ушла на Землю, а вот вторая... кажется, ее у меня украли. Хоть это вроде бы и невозможно сделать. Но на всякое "нельзя" найдется свой штопор с поворот подвывертом.

— Сколько их было?

Это уже Крант любопытствует.

— Шесть...

Малек высунул из-под халата голову и вторую руку, но подниматься не стал. Так и лежал на земле, будто решил немного отдохнуть после утомительного дня.

— Я четверых заметил. Они в дом зашли. Меня не видели. Троих я достал. А четвертый в окно. Я за ним. А там еще двое...

Голова Малька вдруг ткнулась в землю, и он замолчал.

Я проверил пульс на шее, приподнял веко.

— Спит. Давай занесем его в дом.

— Потом, нутер. Пускай здесь поспит. Надо посмотреть, откуда он приполз.

— Зачем?

— Я хочу узнать, куда они мертвых дели.

Ну, да. Малек же сказал, что троих достал. И если Крант думает, что они уже трупы, то так, скорее всего и есть.

— А куда они обычно их девают?

— Съедают.

— Шутишь?!

— Это же тиу, нутер. Они всегда так со своими мертвецами...

— Тогда, зачем мы куда-то премся? Или ты думаешь, они спрятали трупы в саду?

— Могли спрятать. А если спешили, то бросили так. Только лицо забрали. И сердце.

— Как... лицо?..

Я даже остановился и уставился нортору в затылок.

Про сердце спрашивать не стал. Понятно "как". При известной сноровке его можно быстро достать. Если нужен ливер, а не донорский орган.

Крант остановился, посмотрел на меня. Огорченный моей недогадливостью.

— Вот так! — он рукой схватил что-то невидимое и резко дернул на себя.

Иногда я забываю, какие длинные когти у него на пальцах.

— Зачем?

— Это же тиу, нутер. У них так принято.

— А у вас?

— А у нас — не так.

Дальше мы пошли молча. Не любит он рассказывать о норторских секретах.

И на хрена я вообще увязался за Крантом? У меня пациент спит на голой земле, а я иду непонятно куда. И пялюсь на примятую траву и пятна крови. Можно подумать, нортор сам дорогу не найдет. Найдет! С закрытыми глазами. По запаху. Или он меня позвал, чтобы охранять удобнее было? Типа, и по делам сбегаю, и объект под присмотром. Блин, а ведь точно!..

Но выразить свое возмущение я не успел.

Крант шел быстро. Я старался не отставать от него. Не снижая темпа и не поднимая головы, он обогнул очередной куст и... остановился. Застыл, как заледенел. Да так внезапно, что я на полном ходу наткнулся на живое препятствие. Но даже с места Кранта не сдвинул. С таким же успехом можно натыкаться на бетонную стену. И с теми же последствиями.

Стукнувшись подбородком и коленом, я с размаху сел на траву. И нашел задом тот злополучный камень, который так живо себе представлял. Ощущения непередаваемые цензурной речью!

— Твою ж мать! Крант, какого хрена?!

А в ответ тишина.

Мой оберегатель не только примерз к месту, но и разговаривать разучился.

Матерясь и постанывая, я сумел подняться. Прихрамывая на левую заднюю, обошел живое препятствие. Поводил рукой у него перед глазами. Типа, меня кто-нибудь видит?

Вел себя Крант так, будто его оглушили или вкатили двойную дозу успокоительного.

Он и по жизни довольно спокойный мужик, а тут реально засыпает на ходу! Лишнее слово ему в облом сказать, лишнее движение сделать — только за отдельную плату.

— Крант, да что это с тобой?! — Еще немного и я стал бы его трясти. — Ты где? Аллё!

Только через час на меня посмотрели. Только через день соизволили ответить.

— Я здесь, нутер.

Шепотом и так задумчиво, что я сам едва сдержался, чтобы не зевнуть.

— Слышь, мужик, ты быстро просыпаешься или я купаю тебя в озере.

Мы как раз стояли на берегу.

Высоких деревьев в нашем саду нет. Мы все-таки в горах живем — им здесь расти не полагается. А вот разных кустов в рост человеческий здесь предостаточно. Они-то и маскируют озеро со всех сторон. Озерцо, если точнее. Узкое и не очень длинное. Больше на пруд похожее или на садовый бассейн. Вот только это озерцо само образовалось. Без помощи рук человеческих. И ручеек в него втекает. И вытекает из него ручеек. Но ручейками здесь никого не удивишь. В каждом саду их несколько штук имеется. И для полива и для питья воду используют. Только настоящим озерцом не каждый хозяин может похвастаться.

А живностью, что обитает в моем водоеме, я хвастаться ни перед кем не собираюсь. Вокруг столько суеверных людей. Во всякие легенды и предсказания верят. Ну их всех, куда подальше.

Кранта я суеверным не считаю. И про Молчуна он, если и не знает точно, то догадывается. Я так думаю. И бояться его не должен бы. Никому ничего плохого моя зверушка не сделала. А испуганные ящерки — это не в счет. Работа у них такая: бегать за кем-то или от кого-то.

Озерцо так удачно маскируется за кустами, что тот, кто не знает, пройдет мимо и не заметит. Я знаю про него, но всякий раз оно появляется неожиданно. Или я путаюсь в тропинках, или озерцо бродит с места на место. Вот и в этот раз... направлялись, кажется, в другой конец сада, а вышли почему-то к озеру.

— Не надо в озеро!

Похоже, оберегатель реально испугался. И сфокусировал на мне взгляд.

— Проснулся?

Отвечать он не стал, только кивнул.

— Уже хорошо. А теперь доложи коротко и ясно, что происходит?

Лично я ничего опасного для жизни не заметил. Но я-то не спец по безопасности. Вдруг я не вижу того, чего надо бояться.

— Здесь они убивали твоего слугу. Потом убили их.

А голос опять неживой и слишком тихий. И чего это Крант боится? Что нас подслушают?

— Ты уверен, что их убили?

— Да.

— А почему здесь?

— Они пришли здесь. И здесь уходили.

Но это я и сам понял. Поглядел по сторонам и понял.

Озерцо рядом с границей сада. Кусты, колючая изгородь, а дальше дикие места. В смысле, нежилые. При известной сноровке и отсутствии водобоязни можно пробраться по ручью на нашу территорию. И с той стороны никто не помешает, и здесь редко кто бывает. Потому-то я и построил свою хибарку в этой глухомани. Подальше от клиники и оздоровительного комплекса. Конечно, весь наш сад открыт для посетителей, но к некоторым дальним уголкам они не добираются. Прямых тропинок тут нет, да и зеленые насаждения так расположены, что вокруг трех кустов можно полчаса круги нарезать и не сразу это заметить. К тому же, к нам не природой любоваться приходят, а с вполне реальной целью. Отдохнуть и поразвлечься, подлечиться или... убить моего слугу. Бред!

— Подожди, Крант, — дошло вдруг до меня. — А они что, плавать умеют?

Своеобразное тут отношение к воде — очень немногие купаются в открытых водоемах.

— Умеют. Тиу все умеют.

— И летать?

Ну, захотелось мне пошутить. Уж очень мрачная морда сделалась у Кранта. Вдруг, думаю, развеселю его немного.

— И летать умеют.

— Ни фига себе! Что, реально летают? Как птицы?

— Нет. Как упавший лист.

— Уже легче. — Я представил себе этот полет, и мне действительно стало легче. Ничего невероятного в этом умении не было. Несколько приспособлений, немного тренировки и я так летать смогу. Если захочу, конечно. — Крант, а ты так можешь? Ну, летать.

— Могу.

— Осталось только плавать научиться.

Он глянул на меня, будто укусить хотел.

— Ты не бойся. Плавать — это просто и легко.

Если бы кто другой на меня так молчал, я бы испугался. Может быть.

— Хочешь, я научу тебя. И ты станешь таким же универсалом, как тиу.

Кажется, Крант заинтересовался.

— Никто из оберегателей не умеет плавать, — задумчиво сказал он.

— А ты попробуй. Можем прямо сейчас начать. Все равно мы возле озера...

Спешу развить успех.

— Нет! Не в этом озере!

Ну вот, опять. Еще немного и мой оберегатель сбежит, подвывая от страха. Блин, да что же его так испугало? Не поверю, что Молчун.

— А с чего ты взял, что это были тиу? Унюхал?

Насколько я помню, Малек ничего про тиу не говорил.

— Я их следы вижу.

— Где?

— На берегу.

Мрачно и сквозь зубы. А сам на тропинку посматривает. Типа, как бы с этого берега смыться?

Следы я тоже увидел. Чуть ближе к воде. Хорошо, что берег земляной, а не песчаный. Хрен бы я тогда чего-нибудь разобрал. Я ведь не следопыт Зоркий Глаз.

Часть пляжика была изрядно истоптана. Человеческими и звериными следами. Правда, не совсем человеческими — слишком узкие они для мужских и слишком длинные для женских. Попадались глубокие следы, попадались и совсем мелкие. А среди них несколько больших вмятин непонятной формы. Немного крови на траве и камнях. Кое-где трава вырвана.

Короче, небольшой бардак. Как после пикника. Мусор за собой собрали, а следы присутствия оставили.

— Они и следы затерли бы. Но им помешали.

— Кто?

Спросил машинально. Ответ Кранта меня интересовал куда меньше, чем то, что виднелось в воде, между валунами. Обычно, на одном из них я оставляю одежду, когда настроен поплавать.

— Сначала твой слуга. Потом тот, кто живет в озере.

— С чего ты...

Я резко повернулся, и только тут заметил, что Крант смотрит мне под ноги.

Тоже посмотрел.

Мой шлепанец наступил на большой звериный след. Самый большой и самый глубокий на этом берегу. Мне, с моим совсем не золушкиным размером, было в этой вмятине не тесно. И это еще мягко сказано.

Кажется, Молчун выходил сегодня на прогулку. Днем. Спасибо ему за это большое. От меня и от Малька.

Удивительно только, чего он этих тиу в сад пустил. Мог бы сразу, еще на входе их шугануть. Хотя... Помнится, знал я одну псину добрейшей наружности. Любой мог войти в дом, переступив через эту "милую собачку". Даже, если хозяйки дома нет. Самое смешное начиналось, когда гость, устав ждать, направлялся на выход. Псина теряла всю свою доброту и превращалась в злобную тварь. Я из-за нее почти сутки просидел в чужом доме, пока Лариска изволила отдыхать и развлекаться. После этого случая я больше ни разу не забывал зарядить мобильник.

— Крант, ты, кажется, хотел поискать трупы. Может, поищем?

Оберегатель передернулся от моего предложения

— Мы их не найдем, нутер.

— Ты уверен? Понюхай хорошенько.

Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь наткнулся на недоеденный труп. Помнится, Ларкина псина обожала прятать лакомые кусочки под ковер.

— Нутер, мне не надо нюхать. Я по следам вижу.

— А я не вижу.

Нортор вздохнул. Кажется в первый раз, пока мы стоим на берегу.

— Живые принесли сюда своих мертвых. Войти в воду не успели. За ними пришел твой слуга. Его не ждали. Но три тиу — это много для одной раненой Тени. Они почти убили его, когда появился ЭТОТ. Из озера. Он съел живых тиу, потом мертвых. Не ведаю, почему он не тронул твоего слугу.

Крант замолчал. Я понял, что продолжения не будет.

— Ладно, считай, что ты меня убедил. Давай быстренько зайдем за те камушки...

— Нет! — грозно рявкнул оберегатель.

Не думал, что можно рявкать шепотом, но у него это получилось. Похоже, у Кранта масса талантов.

— Почему "нет"?

Шептать, испуганно вздрагивая, я не собирался. Говорил обычным голосом.

— Нутер, в твоем доме есть усул...

— Тьфу на тебя! Я совсем не за этим хочу зайти за камни.

— А за чем еще?..

— Кажется, там что-то лежит.

Крант на секунду закрыл глаза.

— Нутер, там нет ничего живого.

— Блин, да плащ и не должен быть живым!

— Плащ?! Где?

Похоже, оберегатель не на шутку заволновался.

— Да вон же, за камнями! Я говорю уже целый...

Договорить не успел — Крант рванул к валунам. Так, будто за ним кто-то гнался. Через пару секунд я услышал голос Кранта:

— Нутер, иди ко мне.

И стоило убегать от охраняемого объекта, чтобы потом звать его?

Подошел.

Нортор стоял, скрестив руки на груди, а мой плащ болтался в воде. Не весь — всего лишь меньшая часть. Но мокрый-то плащ я не надену! А он был бы очень кстати. Вечером похолодало. А я все еще шляюсь в одной рубашке. И даже рукава не откатил.

— И ради чего ты меня сюда позвал? Сам не мог его взять и принести? Помощник нужен? — возмущался я, откатывая рукава.

— Нутер, я не могу его взять.

— Как это не можешь?!

Похоже, все мои возмущения Кранту до одного места. Того самого, каким он почти не пользуется. Интересно, все норторы такие... воздержанные или только один, да и тот мне достался.

— Не могу. Нутер, возьми свои вещи сам.

— "Вещи"? Тиу что, из одного плаща сделали мне два маленьких?

Но нагнулся, поднял. Плащ оказался тяжелее, чем я ожидал. Да еще завязанный узлом. Пока поднимал, намочил рукав рубашки. Блин, и на фига я его откатывал?!

Внутри плаща нашлась шкатулка. Та самая, которую нельзя потерять или украсть. Та, что вроде бы не должна даваться в чужие руки. И попадаться чужим на глаза.

— Они взяли ее твоим плащом.

— Взяли, но далеко унести не смогли, — буркнул я, отжимая мокрый плащ.

Шкатулка спокойно стояла на неровном валуне и никуда падать не собиралась.

— Нас учили, что эти шкатулки нельзя взять без дозволения хозяина.

Вид у Кранта был очень даже задумчивый.

— Теперь ты знаешь, что и без разрешения можно взять.

Опять стал увязывать шкатулку в плащ. Хоть отжимай его, хоть не отжимай, а в мокрой и мятой тряпке Многодобрый ходить не будет.

— Знаю. И про то знаю, кто придет потом к грабителям.

Это он на Молчуна что ли намекает?

Но спросить не успел — Кран закончил свою речь тихим и торжественным:

— Другие тоже теперь знают!

Блин! Я так надеялся оставить этот случай в тайне. Подумать. Разобраться что к чему. А Крант со своей направленной телепатией уже растрепал всем знакомым.

И плевать, что они его соученики. У соучеников есть свои знакомые, а у тех — свои. Так информация и до заказчика доберется...

Ладно, что сделано, то сделано.

Хотел, правда, сказать пару ласковых, чтобы на душе полегчало, но увидел Кранта и... промолчал.

Крант улыбался!

И вид у него был такой мечтательный, словно с девушкой пообщался. О которой вздыхал последние пятьдесят лет.

— Семьдесят три.

— Что?

— Мы знакомы с Либори семьдесят три года.

— Ты не рассказывал о ней.

— Я расскажу. Потом.

Ага. Обещание из серии: "...если ты захочешь, и станешь часто напоминать, и если мне будет не в облом..." Сам несколько раз давал такие же обещания. И что-то не припомню, чтобы выполнил хоть одно из них.

— Ладно, пора домой. Блин! Нас же Малек заждался!

— Он спит, нутер, — напомнил Крант.

Улыбки на его лице уже не было. Может, она мне приснилась?

— Да помню, что спит. Но после таких ран и на голой земле...

— Это пойдет ему на пользу.

— Знаток, — фыркаю и прибавляю шагу.

Крант молча пошел за мной.

Быстро темнело, но тропу, по которой полз Малек, я пока еще видел. Так что заблудиться у меня не получилось.

Малек действительно спал. Там, где мы его оставили. Только свернулся калачиком и прикрыл голову халатом. На левой ноге розовел тонкий шрам.

А я вдруг вспомнил продолжение утреннего стиха. Вовремя, что ни говори. И к месту.

Одинокий и печальный

Стоит Сукхай посреди поля.

И слышит волчий вой прощальный.

И сердце плачет, как от горя.

Лежат тела по всему полю

Травы не видно под телами.

И говорит Сукхай с судьбою

И с мертвыми уже врагами.

Зачем, враги, вас столько было,

Что все друзья мои убиты,

И почему мне не хватило

Огня в костре горячей битвы?

Кстати, выпить чего-нибудь горяченького не помешает. А то руки на ветру совсем застыли. Здесь всегда так: днем жара — не продохнуть, а ночью теплое одеяло лишним не бывает.

— Ну что, берем этого засоню и несем в дом?

Но Крант отказался. Вспомнил, что он оберегатель, а не носильщик. Пришлось мне самому нести. А весу в этом спящем красавце совсем даже не мало.

Зато халат со шкатулкой я всучил таки Кранту!

Пускай понесет, пока у меня руки заняты.

И от маленькой мести бывает много радости.

11.

— Оксанка! Оксанка, подожди!

Ну, кому это не спится в два часа ночи?

Оборачиваюсь, хотя можно было и так догадаться. Только у Светки хватило ума стоять посреди коридора и орать во все горло. А то, что за каждой дверью мамочка с новорожденным спит, про это она не думает. "Чего не вижу, про то не думаю!" — страсть какая удобная позиция.

— Оксанка, а ты куда?

Умнее вопроса, конечно, не нашлось.

Стою это я перед дверью туалета, уже взялась за ручку... и куда я могу идти?

Пальцем подзываю Светку и шепотом говорю:

— В бар я иду. Захотелось, знаешь ли, выпить и мужской стриптиз посмотреть.

— Ой, и я на стриптиз хочу! Можно с тобой?

— Нельзя. Туда тех, кому нет двадцати одного, не пускают.

— А тебе тоже нет. Тебя тоже не пустят! — радуется эта пустоголовая.

— Уже есть, — разочаровываю ее. — Вчера исполнилось.

— Да?.. Обидно-то как!

И такую вселенскую скорбь на мордашке изобразила, словно я обидела ее в лучших чувствах. До слез обидела!

— Короче, Светка, чего тебе от меня надо? Я в туалет иду, а ты меня задерживаешь.

— А как же бар?

Слезы и скорбь уже позабыты.

— Бар — это мечты и грезы, а туалет — это страшная действительность. Так какого рожна тебе надо от меня?! — шепотом рычу на нее.

— А почему ты на меня кричишь?..

И опять губки дрожат, глазки на мокром месте.

А я как подумаю, что мне предстоит в туалете, так не то что кричать, матом покрыть хочется, и отполировать. Садиться на унитаз или на мягкую постель через три дня после родов — это в кайф только для законченной мазохистки. Тут забудешься и сядешь, как обычно, а прострел от промежности до самых мозгов. Еще и запор у меня случился. Никогда со мной такого не было и вот... Трое суток уже как безотходное производство работаю. Ольга сказала, что после родов такое часто бывает, что она тоже без клизмы в туалет сходить не смогла. Но мне-то от этого не легче. А тут еще Светка со своими закидонами.

— Не хочешь говорить — я пошла, — и открываю дверь, с изображением стильной мадамы, похожей на песочные часы.

— Скажу, скажу! — тараторит Светка. — Я хочу посмотреть на твоего негритенка, вот!

И эта знает! Ну, не больница, а большая деревня, где все про всех знают. Задолбали уже с этим "хочу посмотреть!", то врачи, то медсестры, теперь вот Светка.

— А чего еще ты хочешь? От Бога дулю, а от меня пендюлю? Могу устроить.

Фифа задумчиво моргает.

— Значит, не покажешь? А почему? Я своего показывала...

Закрываю дверь у нее перед носом и для надежности запираюсь. С этой станется зайти вместе со мной и продолжить общение. А оно мне надо в два часа ночи?

Про то, как Светка "показывала", я, как вспомню, так вздрогну. Притащилась вечером столовую, в одной руке ворох пеленок, а в другой пачка "Памперсов". Запечатанная. Подошла к нашему столу и положила все свое добро среди ложек и тарелок. А мы с Ольгой только-только ужинать закончили. В пеленках ребеночек оказался. Как Светка не потеряла его по дороге, только Бог знает. Она и несла малыша вниз головой. "...а чтоб не кричал!" Ольга как услышала это, так в лице изменилась. Уж на что спокойная женщина, но и она не выдержала, сказала пару ласковых. Сначала мамашке бестолковой, потом нянечке, что не научила эту мамашку "Памперсы" на ребенке менять. Еще и к завотделением зашла, предупредила, чтобы присматривали за пациентами из третьей палаты.

Эта Ольга, ну прям как моя баба Уля — все ей надо, обо всех позаботится, кто сам о себе позаботиться не может.

Лет пять назад, в начале лета, я к бабке часто ездила, почти каждый день. Вот и увидела на станции собаку. Вроде бы овчарка, но без ошейника, худющая и с отвисшим брюхом. Стоит эта шкапа, в глаза пассажирам заглядывает. На нее наорут — псина-то здоровенная, страшная — она отойдет к кустам, а потом опять к людям тянется. Я пока автобус ждала, булку решила сжевать, так пришлось отдать — эта собака возле меня крутилась и скулила. Я потом бабке о ней рассказала, а баба Уля собрала в сумку еды и на станцию! Собаку покормить ей приспичило, мол, щенки-сосунки у нее голодают! Ну, и чего добилась своей добротой?.. Эта хитрая тварь перетаскала щенков поближе к бабкиной хате. Чтоб бабке не пришлось далеко ходить. А из трех голодных сосунков выросли такие волкодралы, что на них глянешь, и рука сама тянется к дрыну, потолще. Такому, чтобы перекусить сразу не смогли. Бабка говорит, что хороших людей собаки не трогают, но откуда мне знать, кого они считают хорошим, а кого так себе.

Бабе Уле за шестьдесят, а рассуждает иногда как дите малое. Сколько раз отец предлагал ей переехать к нам, а она: "Я в лесу родилась, в лесу и помру". А от того леса две березы, один дуб остались. Да разве ж бабку переупрямишь? Ходит по лесу, порядок наводит. "Я лес берегу, — говорит, — а лес меня и накормит, и согреет, и силой поделится". Бабка у меня, конечно, сильная и здоровая, ни разу в больнице не была. Все зубы целые и читает без очков. Я когда рассказываю про нее, мне не верят. Мыслимое ли дело, всю жизнь в лесу прожить, с белками и елками разговаривать! Может, из-за этого ее Лешихой и прозвали. Или за то, что травами-корешками лечить умеет. И денег за лечение не берет. "Сколько сможете, столько и дайте", — говорит. А с такими разговорами, если голодной не останешься, и то хорошо. Отец как-то сказал, что если б к бабкиным рукам да его мозги — деньги лопатой можно бы грести. Меня бабка учить не стала, хоть отец и просил. "Не успею", — сказала, будто через день помирать собралась, а Мамирьяна сама учиться не захотела. "Боюсь я бабы Ули, — говорит. — Она еще ненормальнее бабы Фени будет!"

Вторая наша бабка тоже большая оригиналка. Вроде бы в Бога верит, посты соблюдает, ругается, когда при ней матом разговаривают, а котят живыми закапывает. Соберет их в мешок, вынесет в поле, выроет ямку и туда их! Из мешка. Ямку засыпала, а пустой мешок домой принесла. Котята уже большие, в мешке пищат, шевелятся, и кошка на чердаке вопит, запертая. Я тогда в первый раз у бабы Фени гостила, не поняла из-за чего кошка кричит, полезла, выпустила. Так она по мне, по лестнице и бегом за бабой! Я у Маринки спросила — тогда она еще Маринкой была — "Чего это с кошкой?" А Маринка мне ответила: "Так баба котят унесла". Я не поняла: куда она их унесла? отдавать? так почему сразу всех? Но мне быстро объяснили: куда, зачем и какая я дура, если думаю, что эти котята кому-то нужны. Еще и рукой пренебрежительно махнули, мол, городская дура — она и в деревне дура.

Мамирьяна совсем не в деревне живет. Большие Лужки давно уже окраиной города стали, многоэтажками и богатыми домами застраиваться начали. Мы тоже дом не в центре города купили, а всего лишь в Малых Лужках — они чуть дальше от окраины. Но мы сразу стали городскими, а Мамирьяна со своими — дерёвней остались.

Я не поверила, чего сестра наболтала про бабу Феню, и побежала смотреть. Ну, и посмотрела, убедилась, дура недоверчивая. Когда баба ушла, мы с кошкой на пару ту яму разгребали. И плакали в два голоса. Одного только котенка живым и выкопали. Как баба Феня меня потом ругала! Тихим, спокойным голосом, но от этого еще страшнее делалось. И дядька Павел ругаться начал. Кричал, что слепыми котят топить надо, когда они только родились, а эти уже смотрят и ходят, этих поздно, что такое зверство на детей плохо влияет. Баба Феня тогда тоже кричать стала, и дядьку Павла по-всякому обзывать. И тютей, и слизняком, и еще как-то. Кричала, что топить — это грех на душу брать, а она брать не хочет и не будет. Вот если котята сами в яму свалились, а сыра земля их прикрыла, то в этом никакого греха нет. А если дядьке что-то не нравится, то пусть сам и топит. А если у него рука не поднимается, то нечего матери указывать. Пока она хозяйка в доме, лишних ртов в нем кормить не будут.

Я тогда сказала, что котенка заберу, и забрала. И бабе Уле про все это рассказала, когда в гостях у нее была. Та только головой покачала, так ей не понравился мой рассказ. Но говорить с бабой Феней не поехала, хоть я и просила. Сказала, что уже ездила и говорила, но баба Феня ее не послушалась. Потому что баба Уля молодая еще, чтобы ее учить. Почти на двадцать лет моложе. Баба Феня не моя с Маринкой бабушка, а дяди Павлика и моего отца.

Больше я у бабы Фени не гостила. Только раз с отцом заезжали на полдня. Мне тогда тринадцать было, и я уже не рыдала, как девятилетняя соплюшка. Но когда увидела кошку, что ходит по двору и зовет котят, а они не отзываются, то вернулась в машину и просидела в ней до отъезда. Отец потом еще ругался, что я не стала обедать, когда предлагали, а уехали — сразу же проголодалась. Еще через год баба Феня умерла. На поле, возле вырытой ямы. В тот же год Маринка стала называть себя Марианной. Потом она была Марией, Марутэллой, потом еще кем-то. Каждому ухажеру она представлялась под другим именем. И смеялась, что я, непонятно для кого, берегу себя, обзывала Ксюхой-соплюхой. Язык у Мамирьяны всегда был кусючим, но и мозгов у нее хватало — знала, на кого можно рычать, а перед кем хвостиком вилять. Это я кусала всех подряд, и до двадцати лет берегла себя.

Для Артема. Для Темочки.

Но кто ж знал, что так мало времени нам отпущено!

Только подумала про Темку, и слезы навернулись. Последние дни я часто плачу или злюсь. Обычно из меня слезинки не выдавишь, да и разозлить не так просто, а тут...

Посмотрела на себя в зеркало, и размазала слезы по щекам. Из-за чего это я сопрель-мокрель развела? Светка увидит, подумает еще, что из-за нее и загордится. А мне рыдать нечего!

Вон, в той палате, что напротив, малышу так плохо было, что его сразу в реанимацию направили. А его мамочка то плачет, то к нему бегает.

Я перестала шмыгать носом и постаралась улыбнуться.

"Я не плачу, я радуюсь, у меня все хорошо! У меня все в порядке!"

А ведь действительно все в порядке. Живая, здоровая и с ребенком все хорошо.

Постучала по деревянному подоконнику, чтобы не сглазить.

Олежка поел и спит, темненький тоже наелся и заснул. А я его в переноску положила, шарфом замаскировала и пошла в туалет. Вот только зря я сюда пришла. Ничего не получается. Придется завтра на клизму проситься. Хоть и стыдно о таком просить, а придется.

Помыла руки, высушила, но в зеркало смотреть больше не стала. Не хочу я смотреться в больничные зеркала! Они во всех туалетных комнатах треснувшие и пятнистые. Глянешь в него, и кажешься себе такой больной и старой, что хоть ложись и помирай. Лучше я на малыша лишний раз посмотрю, на темненького. Арапчонком я его называть перестала. Рассмотрела, что ничего негритянского в нем нет. Только кожа смуглая, как сильно загорелая.

Вот посмотрела на малыша и сразу же заулыбалась. По-настоящему, без притворства. Вспомнила, как Кисоньку чуть до инфаркта не довела. А потом, как он ругаться начал, когда отдышался! Сейчас это смешно вспоминать, а тогда я разозлилась не на шутку и тоже зарычала. Я что ли виновата, что в их больнице такой бардак? Бросают ребенка, где попало, а потом два дня найти не могут!

— Дубинина, его бы еще вчера нашли, если бы ты сказала!

— Кому бы я сказала? Вас не было, а этой... Жанне Игоревне я даже "здрасьте" говорить не хочу!

И не говорю. Делаю вид, что не замечаю, или киваю, если не замечать не получается. Я, когда ложилась в роддом, как раз на ее смену попала. Так она мне такой осмотр с изнасилованием устроила, что я не выдержала и вскрикнула. А она меня неженкой обозвала, еще и спросила, с ехидной такой улыбочкой, как же я рожать собираюсь, если потерпеть немножко не могу. Ничего себе "немножко потерпеть"... она же меня чуть до пупа не разодрала! Ну, я и сказала этой коновалихе все, что про нее думаю. А вчера Кисоньке повторила, днем, когда он на меня орать вздумал.

— Ну, Дубинина, ты даешь, — сказал он, сбавив обороты.

А потом улыбнулся и головой покачал. И так это у него забавно получилось, что я тоже улыбнулась.

Кисонька мне собачку напомнил, что стояла у мамы на телевизоре. Смешная такая собачка — "мопс" называется. А еще она глиняная и старинная. И голова у нее двигается, если тронешь. Вверх-вниз, влево-вправо качается. Сначала быстро, потом медленнее, пока совсем не остановится. Когда я маленькой была, очень мне нравилось смотреть, как собачка кивает. Я тыкала на нее пальцем и просила: "Качи, качи!" Тогда мама трогала голову мопса, она начинала качаться, а я смотрела и смеялась. Сама я этого не помню, но мама говорит, что так и было. А вот, когда я стала дотягиваться до смешной собачки — это я помню. Стану на цыпочки перед телевизором, упрусь ладошкой в экран и тянусь, тянусь... Даже кнопки на телевизоре меня меньше интересовали. А сколько счастья было, когда я дотягивалась! Удивляюсь, как я не разбила этого мопса. И кот потом не свалил. А для Васьки спать на телевизоре было самое то. Сколько его гоняли, наказывали, а он, чуть только отец отвернется, уже устроился на своем любимом месте. В конце концов, отцу это надоело, и гонять Ваську он перестал.

Вот подумала о какой-то ерунде, и злиться совсем перехотелось. А чего злиться — кому сейчас легко?

— Извините, что я на вас накричала, но если бы вы спросили Зину...

— Дубинина, — застонал Кисонька, — хоть ты мне не напоминай про эту... Зину.

Интересно, какое слово он хотел сказать и не сказал.

— А что с ней не так?

— Да загуляла она где-то, а меня вздрючили из-за нее. "Совсем она у тебя распустилась..." — процитировал он кого-то, поджав губы и грозно нахмурившись. Получилось смешно. — Можно подумать, я ей папа или начальник.

— Как... "загуляла"?

— А вот так, — Юрий Андреевич развел руками. — С работы раньше ушла, домой не появилась. Все, как всегда. Да никто ее и не искал особенно. Зачем? Нагуляется, сама вернется. Не в первый раз. Потом глазками похлопает, слезу пустит и...

Кажется, эта Зина или чья-то дочка или совсем даже не дочка, но тоже чья-то. А Кисоньку она уже до самых печенок достала.

— Как это "зачем"? Вы же ей ребенка поручили! А она мне его сунула и умчалась.

— Ей поручил? — вид у Кисоньки сделался как у человека, которого разбудили в три часа ночи, и спросили дорогу в библиотеку. — А я думал, что Галине. И утром накричал на нее.

— Ну, зачем же вы так? — мне стало обидно за ни в чем не повинную медсестру. — Ведь Галина негритянку из родзала увозила... или кто она там?..

— Вот и Галочка мне что-то такое говорила... Ладно, я перед ней извинюсь, и все будет в порядке. А вот почему Зина к тебе в палату пошла, ребенка отдавать — это мне не понятно.

— Да в какую палату?! Она еще в родзале мне его подложила! На разделочный стол! Минуты через две, после вашего ухода! А сама к Игорёнчику своему убежала. Откуда я знала...

— Вот ведь поблядушка! Извини, Дубинина, это я не тебе.

Так я и заложила эту Зинку, заодно пар выпустила, и мозги работать начали.

— Юрий Андреевич, а почему вы на мобильный ей не позвонили? У нее есть, я видела.

— Почему, почему... отключила она свой мобильный! Вот "почему"! Наверно, чтоб не мешали. Или забыла где-нибудь. В первый раз, что ли?

Не знаю, как можно забыть такую дорогую вещь. Или она не покупала его? Деньги не платила — потерять не жалко, так что ли? Мне вот Темка тоже мобильный купил. Еще в апреле. Сама бы я на телефон в этом году не собрала. Да и не нужен он мне, если честно. Перед Мамирьяной хвастаться? Так не люблю я этого. А знакомых с мобильными у меня почти нет.

— Ладно, Дубинина, ну эту Зину куда подальше! Ты лучше мне о ребенке расскажи.

— О каком? — притворяюсь дурочкой. — У меня их два пока.

— О том, что спит у тебя под сиськой! — рявкнул Кисонька и тут же покачал головой. — Прости, Дубинина, нервы совсем ни к черту. С самого утра то ребенка этого ищу — морги уже обзванивать стал — то с папашей его общаюсь. А знаешь, кто у него папаша?

— Знаю. Иностранец, — буркнула я, поправляя шарф.

А то стою перед мужчиной в таком виде, что так и напрашиваюсь на комплимент. Вот и напросилась.

— Все-то ты знаешь. Тогда вот что, пойдем сейчас в детское отделение, а по пути ты мне все расскажешь.

— Да что рассказывать-то? Ест, спит, писает, какает! Чем еще такой мужичок может заниматься? По бабам ему рано ходить!

— Ест? Сам? — Кисонька взял меня под руку и повел по коридору. — Хорошо, что ест. Очень хорошо! Плачет много?

— Почти не плачет. Только, если грязный или голодный, — доложила я, гордясь успехами малыша.

Вот из соседней палаты постоянно плач доносится. То один ребенок плачет, то сразу двое. А у меня почти все время тихо.

— Так это же замечательно! Только почему ты его с собой таскаешь?

— Так я же в переноске. Ему удобно.

— Дубинина, — Кисонька даже остановился и посмотрел на меня снизу вверх. — В роддоме ребенок должен лежать в кроватке. Это дома будешь держать его хоть в корзине для грибов.

— Не поняла, — цежу сквозь зубы. — Это что, намек? У меня, между прочим, деньги на кроватку уже отложены. Перед выпиской позвоню и ее купят.

Мамирьяна мне это клятвенно обещала.

— Да и тебе было бы удобнее без этой переноски, — тут же дал задний ход Кисонька. Даже голос у мужика сделался ласковым и заботливым. — Оставила бы в палате и...

— Так я не могу оставить! С ним судороги начинаются, как только я отхожу от него.

— Как "судороги"?!

Кисонька так вцепился в мою руку, что пришлось ударить его по пальцам.

— Больно! Черт! Синяки будут!

— Извини, — пальцы разжались. — Что ты там говорила насчет судорог?..

— Ну, что-что... Оставила я его на кровати, а сама к умывальнику пошла, тому, что в моей палате. Руки помыла, воду закрыла, слышу — хрипит что-то. Оборачиваюсь, а этот дрожит весь и серого цвета уже.

— О, Господи! Дубинина, ты мне такие страсти рассказываешь...

— А я-то как испугалась! Чужой ребенок, воскресенье, на этаже только эта... Жанна-живодерка, а с малышом непонятно что творится. Я его на руки и к двери! Выскочила в коридор — там пусто, в комнату дежурного — закрыто. А малыш уже и дрожать перестал. Смотрю, он нормального цвета, моргает, губами шевелит. Я в палату вернулась, покормила его, он и заснул.

Вот рассказала все, как было, и на душе легче стало. А то вспомню этот кошмар, и среди ночи просыпаюсь. Тут и так спишь в полглаза, да и тот сон дерганный.

— Дубинина, а может, тебе показалось? — жалобно спросил Кисонька. — Всякое бывает от переутомления.

Мы уже дошли до детского отделения и стояли перед дверью.

— Я тоже так подумала. Но потом, когда мне надо было выйти, я опять положила его на кровати и пошла к двери. Но все время оглядывалась! Только до соседней кровати дошла, малыш опять стал хрипеть и дрожать, потом выгнулся, как "мостик" сделать хотел. Я испугалась и вернулась. А на руках он опять успокоился.

Рассказывать, что уписалась из-за малыша, я не стала. Было бы чем хвастаться. Вытерла пол в палате, а полотенце потом заполоскала и на батарее высушила.

— Ладно, сейчас Ираида Сергеевна посмотрит... Кстати, эти приступы у него часто бывают?

— Вчера два раза были. А сегодня вообще не было.

— Даже, когда ты его оставляешь?

— Так я его не оставляю!

Кисонька вздохнул и покачал головой.

— Дубинина, твоя супер ответственность меня просто умиляет. Ладно, заходи, — он открыл дверь и пропустил меня вперед. — Попробуем разобраться, что у него за припадки.

Ираидой Сергеевной оказалась та врачиха, что была у меня на родах. Она еще Олежку предлагала забрать, чтобы я могла отдохнуть. Ага, в бар сходить, стриптиз посмотреть. А чего ж она мне денег не дала — на вино и домино?

Осмотр никакой патологии не выявил. Хоть врачиха вертела ребеночка со спинки на животик, потом обратно, гладила спинку и голову, щупала ручки и ножки. Зачем-то еще раз обмеряла его и взвесила. Сказала, что малыш вес не сбросил и это хорошо. Пока она возилась с ребеночком, я повторяла всю эпопею с припадками. Второй раз рассказывать было легче. Но когда я закончила, врачиха недоверчиво посмотрела на меня. Будто сказать хотела: "Мамочка, какую чушь вы тут несете!"

Вот тогда-то Кисонька и уболтал нас на эксперимент.

Мы оставили ребенка на пеленальном столике, и отошли на несколько шагов.

Приступ начался внезапно, и был страшнее тех, первых. Когда голенький ребенок выгибается и хрипит — на это нельзя смотреть спокойно!

Я первой добежала до стола, сгребла малыша вместе с пеленками, и прижала к себе. Кисоньку я готова была убить в тот момент.

Через минуту-другую ребеночек успокоился. Ираида Сергеевна быстро запеленала его и оставила на столике. Кажется, приступ ее совсем не испугал. А я схватила пеленочный сверток, словно в нем был мой Олежка.

— Странный какой-то припадок. Пока я его не видела, могла бы сказать, что ребенок вполне здоров. Ну, ничего, возьмем анализы, исследуем...

Голос у врачихи был бодрый и деловитый. А мне почему-то вспомнились слова: "В лабораторию его надо, для опытов!" И само собой вырвалось:

— Нет!

Оказалось, мы с Кисонькой сказали это одновременно.

Мое "нет" врачиха не услышала, а к Юрию Андреевичу повернулась.

— Почему? Надо же выяснить...

— Никаких анализов и выяснений без разрешения родителей! — Подумал немного и добавил: — Письменного. И заверенного у нотариуса.

Когда врачиха узнала, кто отец ребенка, с исследованиями она решила повременить.

Такое вот свидание у меня с Кисонькой получилось. Про грязную посуду я даже не вспомнила. Так она и простояла до ужина на столе. Пришлось срочно отскребать тарелки во время ужина. Тетя Шура смотрела на меня, как на последнюю грязнулю.

А ведь Кисонька на Темку похож! Не внешностью, конечно. Просто рядом с ним тоже спокойно, надежно и не скучно. Правда, Кисонька уже не молодой — Ольга помнит его еще по институту. Она на год или два раньше поступила. Но такого приколиста трудно не заметить или забыть. Говорит, замуж чуть за него не вышла. Так может, мне познакомиться с ним поближе? Вдруг у Олежки хороший папа появится... А то, что старый, так нам же не варить его! Мамирьяна часто так говорила, когда я спрашивала, почему она со старшими мужчинами встречается. Получается, и я как Мамирьяна думаю? Вот ведь — с кем поведешься...

Не ожидала, что буду улыбаться, когда выйду из туалета.

Ночь прошла спокойно — Олежка просыпался два раза, а темненький — три. Подкормила, и малыши заснули.

Утром, как обычно, был обход. Моим палатным врачом оказалась горячо любимая Жанна Игоревна. На этот раз смотрела она меня без кресла и без инструментов — я лежала в кровати, а она давила мой живот. Сказала, что матка сокращается удовлетворительно, можно обойтись без уколов, ну, а если я не в состоянии сходить в туалет, то мне, так уж и быть, сделают клизму. И таким тоном она это сказала, будто сама ее ставить должна, а не хочется. И откуда она про туалет узнала? Я ведь ни о чем ее не просила. После ее осмотра у меня заныло внизу живота. Хотела сказать что-нибудь доброе и ласковое этой коновалихе, но пришла Ираида Сергеевна с медсестрой и я промолчала. Зачем им слушать то, что их не касается?

Олежку они посмотрели быстро. Смазали пупочек и за ушками, запеленали и отдали мне. С темненьким возились намного дольше. Вроде бы делали то же самое, что и Олежке, но так медленно и осторожно, словно малыш мог рассыпаться или сломаться. Еще и допрос учинили: как дышит? как спит? сколько кушает-какает? Мне уже и надоедать начало. Напоследок посоветовали поменьше таскать ребенка с собой и приучать его к самостоятельности. А как его приучать? С ним припадок начинается, когда он один остается. Можно, конечно, попробовать с Олежкой его уложить...

Из коридора закричали: "завтрак!" и я решила поэкспериментировать после еды.

В столовой меня ждал обычный больничный завтрак: жидкая молочная каша, кусочек масла, сладкий чай и булка. Немного, конечно, но с голоду не умру. Да и выписываться скоро. Дома отъедаться буду.

Сказала всем "Доброе утро!" и села за наш с Ольгой стол. Ну, и пускай он возле окна, зато занимают его самым последним, когда мест других уже не осталось. Сегодня за нашим столом сидела Наталья. Светки в столовой не было. И это радовало. Не будет канючить: "дай посмотреть!" Она мне так ночью надоела, что я не выдержала и сказала: "Сто баксов!" А эта дуреха улыбается и кивает: сейчас принесу. Пришлось послать ее по известному адресу. Коротко и без всяких намеков. Как она обиделась! В туалет плакать пошла. И плакала там громко и вдохновенно. Еще и дверь открытой оставила, чтобы мне слышно было и стыдно. А я слушать не стала, пошла себе в палату, и спать легла. Ко мне ведь так никого и не подселили. Когда надо — свет включаю-выключаю, когда надо — открываю кран в умывальнике, и не боюсь кого-то разбудить или обрызгать. Мы из-за этих брызг сильно поцапались со Светкой. Давно, перед родами еще.

Ну вот, только подумала про нее и Светка появилась. Счастливая по самую макушку.

— Девочки, а я узнала, зачем нужны волосики на лобке! — кричит она от самой двери.

— Ну, и зачем?

Я отодвигаю пустую тарелку и тянусь за чашкой чая.

— Чтобы не текло на живот, когда писаешь стоя!

И радости столько, будто Нобелевская премия у нее уже в кармане. Интересно, Светка хоть помыла руки после туалета или так прибежала, делиться с нами своим открытием. Вот из-за таких дурех я иногда и жалею, что родилась не парнем.

— Ты что, первый раз пописала после родов, что только сейчас узнала?

Отпиваю полчашки, доливаю ее молоком, сахарю. Ольга пьет точно такой же чай.

— Нет, не первый. Но я все время забывала сказать, теперь вот стояла, писала и вспомнила!

Из-за таких, как Светка, про всех женщин и стали говорить: "Волос длинный — ум короткий". А послушать, что Светка болтает, так волосы у нее трехметровой длинны должны быть, не меньше!

— А почему стоя? У нас же в туалете унитазы сидячие, — мрачно сказала Наталья.

У нее малыш всю ночь кричал, а тут еще Светка со своим "открытием". Похоже, Наташка тоже дур терпит с большим трудом.

— А мне пиздиотомию сделали — садиться больно!

И, чтобы показать, как ей больно, Светка садится на стул боком, как в дамское седло, еще и ногу за ногу закидывает. Полы халата расползаются, и я пытаюсь понять, кому тут демонстрируются коленки и короткая черная ночнушка.

— Не холодно? — спрашивает Наталья, намазывая на булку масло.

— Нет. А что? — Светка делает удивленное лицо.

— Ни дня без секса? Чтоб не заросла народная тропа? — Это уже я спрашиваю. Тоже мрачно. Чтобы подыграть Наталье. Представила, что все знакомые, кто мне деньги должен, вдруг одновременно и скоропостижно скончались, и у меня еще мрачнее голос получился. — Или ты меня соблазнить пытаешься?

— Нет! Ой, я и не заметила! Я такая задумчивая...

Светка поправляет халат и делает столько ненужных телодвижений, что я начинаю высматривать мужика, для которого она устроила это представление. Или она тетю Шуру за мужика приняла? Та как раз тележку с едой увозила. Возле двери еще раз глянула на Светку и головой покачала. Даже свое обычное "будьте здоровы, девоньки!" забыла сказать.

— Так что там тебе сделали? Лоботомию? — спросила Наталья, когда дверь за тетей Шурой закрылась.

— Нет, — говорю я прежде, чем Светка выдаст очередной перл. — Лоботомия тут невозможна, из-за отсутствия объекта ампутации.

— Ты всегда такая добрая или только сегодня? — Наталья так и не донесла до рта свою булку с маслом. — И почему это ты афоризмами вдруг заговорила?

Светка старательно и с удовольствием повторила заумное слово, и помешала нашему содержательному разговору. И мне не пришлось отвечать, что после общения с Жанной, меня не только на афоризмы, но и на поругаться растаскивает.

— Оля, хоть вы скажите, что за матюкомию ей сделали! И откуда она взяла это слово?

Не поверю, чтобы Светка сама его придумала.

Пока я спрашивала, Наталья окончательно определилась, что кашу она есть не будет.

— А мне Юрий Андреевич сказал, — выдала страшную тайну Светка.

Вид у нее был такой загадочный и счастливый, словно ее приобщили к чему-то высокому и прекрасному, а нас послали подальше.

— Ну, от Кисоньки и не такую похабщину можно услышать, — улыбнулась Ольга. — В этом он виртуоз. Добавит или уберет одну букву и, вместо медицинского термина получается матюкальщина.

— А это был медицинский термин? — удивилась Наталья.

Я тоже удивилась, только озвучить свое удивление не успела.

— Конечно. Эпизиотомия — это рассечение промежности, с целью предотвращения разрывов при родах и скорейшего извлечения ребенка из...

— Спасибо, Оля, мы поняли. Да, Оксана?

— Точно, — кивнула я. — Весь учебник по акушерству цитировать не надо.

— Как хотите, девочки, — Ольга допила свой чай и отставила пустую чашку. — Извините, но сборник анекдотов процитировать не могу.

— Обойдемся.

— Спасибо, Оля. Не надо напрягаться. Нам тут Светланы хватает.

Ответили мы с Наташкой одновременно, но она вежливее и пространней. Издержки профессии, что тут поделаешь?

— Интересная девушка, — согласилась Ольга и улыбнулась. — Моих пациентов она мне напоминает.

— А ты и психиатром работала?

— Ну, что ты, Оксана. Просто ты мало общалась с детьми. Они могут такое сказануть, куда там нашей Светочке!

— Я как-то слабо себе это представляю. У меня всякие знакомые есть. Была и такая, что просто умница и красавица... пока сидит и молчит. А как начнет хромать и матом всех поливать, то мало никому не покажется. Но и она до такого не додумалась: "я узнала, для чего нужны волосики..." Иногда мне кажется, что кое у кого не только не все дома, но и крыша у этого дома протекает.

Я покосилась на Светку. Она сидела за соседним столом и не завтракала, а вкушала пищу. На разговоры не отвлекалась. Словно позировала для журнала "Благовоспитанная леди".

— Сочувствую, — совершенно серьезно сказала Наталья. — Мне тоже приходится общаться с не очень приятными людьми.

И больше ни звука. Профессиональная этика и банальная осторожность. Это я могу понять и принять.

— А вот мне повезло — я общаюсь с очень забавными человечками, — и Ольгино лицо стало задумчиво-мечтательным. — Вот представьте: прихожу это я по вызову к трехлетнему ребенку. У него сыпь и расстройство желудка. Ничего страшного, просто добрая бабушка обкормила внука клубникой. Бабушка уехала, а последствия остались на лице и в горшке. Даю мамочке рекомендации и в пол-уха слушаю, о чем говорит ребенок. Он уже выяснил, что и для чего нужно, и спешит рассказать об этом мне. "Глазки нужны, чтобы смотреть, ушки — чтобы слушать..." — процитировала Ольга своего пациента. — Все это величайшие открытия для маленького человечка. Как назначение волосиков для некоторых из нас, — добавила вдруг она, и мы дружно фыркнули. Я оглянулась — Светка отщипывала от булки маленькие кусочки и подносила чашку к губам. — Когда малыш стал рассказывать, для чего ему нужен животик, мама занервничала, а когда заговорил, из чего он какает и писает, мама попыталась отвлечь его игрушкой. Но мальчик оказался настойчивым. Он закончил рассказ и спросил: "Тетя-доктор, а ты знаешь, зачем мне нужны яйца?" Я-то, конечно, знаю, но демонстрировать свои познания перед маленьким человечком... Понятно, что я немного растерялась, а мамочка то краснеет, то бледнеет. И тогда малыш гордо заявляет: "А я знаю! Яйца нужны для красоты!" Мне смешно — история почти анекдотная, а на мамочку смотреть жалко было. Она потом долго извинялась, говорила, что они с мужем не учили ребенка такому, что это он сам додумался, и теперь всем гостям рассказывает... хоть в дом никого не впускай!..

— А весело у вас бывает, — посочувствовала Наталья.

— Бывает, — согласилась Ольга.

— Не хотела бы я на месте этой мамочки оказаться.

— А я, Оксана, на твоем месте оказаться не хотела бы. И что ты делать будешь с ребенком?

О каком ребенке Ольга спросила, я не стала уточнять. И так понятно. Вчера Кисонька сводил меня на первый этаж. А там, через щелочку в окошке показал отцу темненького. Я и не разглядела этого папашку. Сплошные спины и головы перед окном, а из-под двери дует. Каждую минуту кто-то входит-выходит, а нянечка, что передачи принимает, рявкает на всех: "Дверь закрывайте, мороз на улице!" Как можно общаться через малюсенькое окошко в двери, когда три-четыре пациентки с одной стороны и толпа проведывающих с другой, не представляю. Ничего же не слышно и не понятно. Раньше для проведывания специальная комната была, со стульями и диванчиком, но на днях там разбилось стекло, и комнату закрыли. Обещали открыть, как только, так и сразу. Не знаю, о чем Кисонька говорил с отцом темненького, но малыша у меня не забрали. Наоборот, попросили кормить и ухаживать, как за своим, если мне не трудно, конечно, и в любое время обращаться в детское отделение, если у ребенка вдруг начнется приступ. Отказать Кисоньке я не смогла.

— Оксана, если тебе понадобится консультация юриста... Вот, — Наталья протянула мне визитку.

— Спасибо. Доживем до выписки, тогда и решать буду.

Я не стала говорить, что в четверг жду Мамирьяну. Может, она что-то дельное посоветует. Конечно, язык у сестрички, как крапива, но мозги в голове имеются. Она таки дожала своего Сереженьку, и наслаждается сейчас медовым месяцем. Там, где много моря и солнца и совсем нет холода и снега.

— Девочки, а как Юрий Андреевич на меня смотрел, когда делал операцию! — послышался восторженный Светкин голос. — Сказал, что это очень сложная и...

Мы с Натальей переглянулись и дружно поморщились. Кажется, Светка позавтракала и начала общаться с соседками по столу. Разговаривать тихо она не умела или не хотела.

— Ладно, пойду я.

Наталья стала выбираться из-за стола и тихо застонала.

— Чего это ты? Словно и тебе "сложную" операцию делали.

— Почему "словно"? Делали.

Наталья поднялась, оперлась о стол.

— Тебе тоже?! — Я-то думала, что мне одной так не повезло, ну, двум... но три "резаные" мамочки в одной комнате — это, по-моему, слишком много. — Оля, скажите, это рассечение всем теперь делают или как?

— Не всем, но часто. Людмила перестраховывается. Мне не делали.

— Повезло.

— При чем тут везение? Я предупредила Кисоньку, что если он не присмотрит за этой перестраховщицей, то я сама ему рассечение сделаю. Всех выступающих частей.

Мы с Наташкой засмеялись. Она уже собрала посуду, но отходить от стола не спешила.

— Ольга, скажите, а... сколько это будет заживать?

Мне показалось, что Наташка хотела еще что-то спросить, но постеснялась. Тогда я спросила, хоть мне это совсем и не нужно:

— И когда можно будет сексом заняться?

Ольга задумалась. Я даже посуду собирать не стала, чтобы не мешать.

— Трудно сказать, девочки. Заживает у каждой по-разному. Но где-то месяц-два на это уходит. С сексом тоже самое — однозначного ответа нет. Я бы посоветовала не спешить. Дождаться, когда весь нижний этаж полностью заживет... А то ни удовольствия от такого секса, ни безопасности.

— Подзалететь можно? — проявляю догадливость.

— Можно. Или инфекцию подхватить, с которой в обычное время организм бы легко справился.

— Ольга, а правда, что после родов у женщины сексуальность повышается?

— Ага, — поддержала я Наташку. — Все эти супер и мульти оргазмы...

— Оксана, ты как скажешь, — Ольга улыбнулась, а Наталья почему-то покраснела. — А насчет сексуальности... тут тоже все индивидуально. Да, у кого-то повышается, а у кого-то наоборот.

— Как "наоборот"?!

Кажется, Наташка чего-то испугалась.

— А вот так. До родов был повышенный сексуальный аппетит, а после — притупился. Есть секс — хорошо, нет — тоже неплохо.

— И что с этим делать?

Это уже Ирочка подключилась к разговору.

Когда она подошла к нашему столу, и сколько слышала, не знаю.

— Ничего не делать! Главное, не переживать и не волноваться. Больше отдыхать и ждать, когда само восстановится и ребенок подрастет.

— А оно восстановится?

Спросила я, будто мне нужнее всех.

Ответить Ольга не успела, темненький вдруг зашевелился в переноске и заплакал.

Я резко поднялась и свалила стул. Он загрохотал на всю комнату.

— Ой! — низ живота сразу же отозвался болью. — Ну, Жанна, ну, живодерка...

— У тебя Жанна Игоревна палатный врач?

Я молча кивнула. Боль, вроде бы начала утихать, но, разгибаться и отпускать стол, я пока боялась.

— Вообще-то она нормальная баба... была, но жизнь так сложилась, что...

Пока Ольга подыскивала нужные слова, я сумела разогнуться.

— ...что теперь она отыгрывается на молодых и беременных?

"Нет" Ольга не сказала, только тяжело вздохнула. Я с ненавистью посмотрела на стул.

— Оставь, — махнула рукой Ирочка. — Я подниму. Иди, корми своего голодного.

Малыш развозмущался не на шутку. Даже шарф над переноской задергался.

— Он не голодный, — улыбнулась я ей. — Тогда он плачет по-другому.

— Значит, грязный, — определила Ольга. — Иди, меняй.

— Сейчас, только посуду помою.

— Иди, иди, я сама помою, — и Ольга придвинула к себе мои тарелку с чашкой.

Никто из девчонок не напрашивался в гости, не просил показать, кто там у меня орет под шарфом. Только с любопытством посматривали то на меня, то на шарф. Но устраивать смотрины я не рискнула. Может быть, потом... позову Ольгу в палату...

12

Блин, это кем же надо быть, чтобы перепутать шкатулки!

Ведь точно помню, что собирался взять другую. Интересно, окно с дверью я, случайно, не путаю? А может, еще и по ночам хожу? Не просыпаясь. Надо бы уточнить у Кранта. Конечно, второй этаж — не двенадцатый, но мало радости проснуться с разбитой мордой и чем-нибудь сломанным. Такое мне и в реале могут организовать. Даже просить долго не надо.

Да и от снов таких мало радости. И так день тяжелым был, а тут еще сон такой. Прав был Многозрящий, браслет своевольничает все больше и больше. Скоро сам будет шкатулку открывать и на руку прыгать, едва я к кровати подойду. А если я не сам приду, что тогда? Посреди процесса засну или еще раньше?

— Слышь, ты, — сказал я браслету, снимая его с руки, — будешь много выделываться, отправлю обратно к дедушке. Я ведь и без продолжения обойтись смогу — мне не настолько любопытно.

Глаза у змеюшек насмешливо блеснули. Типа, ты говори, говори, а то мы не знаем, какой ты.

И я швырнул браслет в шкатулку. Вернуть его я еще не дозрел. Но вразумить или припугнуть — это можно попробовать:

— Вот что, дорогой ты мой и драгоценный, давай сразу разберемся, кто в доме хозяин. Будешь много возникать, я ведь и в другой комнате заснуть могу. Или в другой кровати. Усек? Так что твое дело маленькое: лежать и ждать, когда я сам с тобой общаться пожелаю. И не мозолить мне глаза в другое время. Дошло? Молчишь? Ну, и молчи себе, железяка тупая!

И захлопнул крышку шкатулки. Как дверь за назойливым гостем.

Блин, и почему тиу вчера на эту шкатулку не позарились? Может, Малек целее был бы, и я бы хоть выспался. А то после такого сна чувствую себя и уставшим, и взбудораженным. Будто принял снотворное и возбуждающее одновременно. Ну, хорошо хоть не снотворное со слабительным — эффект был бы еще смешнее.

И все-таки странные сны я стал видеть. Совсем не похожие на нормальные. И на сны-предсказания не похожие. Вообще на сны не похоже! Слишком уж яркие и четкие картинки, все эти звуки, запахи, образы... и подробностей много. Может, и в обычных снах они бывают, но забываются, почти сразу, а тут... Торчит в памяти, словно всегда там было! Словно не девчонка, а я бежал по заброшенному колхозному полю за высокой крепкой старухой. И щурился от ветра, который платок ее серый трепал. Может, и была когда-то красивой эта Медведа Могутовна, но слишком уж суровым у нее лицо к старости сделалось. Как из камня вырубленное. И губы эти поджатые... И глаза цвета грязного снега. Ни тепла с них, ни радости. А голос шипящий, от которого мороз по коже... Я не говорю уже про слова, что не только ребенку — не всякому взрослому слушать можно.

Это ж мощнейшая мина в звуковом исполнении!

Таких, блин, воспитателей вообще нельзя к живым людям подпускать. Для таких экономия и порядок — самое главное, а то, что душу человеческую они калечат, так плюнуть и растереть.

Котят... живем... Вот ведь фигня какая!

Не думал, что меня это зацепит. Кажется, всякого повидал. И сам не белый и пушистый, и крылышек сияющих у меня нет и не было. А вот, поди ж ты...

Я ведь и сам в похожую ситуацию вляпался. До сих пор вспоминать противно. А лет пять уже прошло. Или шесть?

Возвращался, как обычно, с ночной смены. Дорогу решил срезать — через пустырь пошел. Вчера дождь целый день был, а ночью подморозило. К утру опять заморосило. Начало ноября, блин. Погода меняется, как настроение у беременной. Иду осторожно, смотрю под ноги. А у самого тоже настроение ни к черту. Смена тяжелой оказалась. С двумя летальными исходами. Ну, один "летун" по любому не жилец был — поздно обратился. А вот второго можно было вытащить, но... заказали его. После таких операций сам себя ненавидишь, а тут еще дорога дрянная. Осталось упасть, вываляться в грязи, чтоб уж точно сказать, что жизнь дерьмо, а люди в ней ассенизаторы.

Дохожу до мусорных баков, а возле них старая куртка. На куртке несколько щенков. Новорожденных. Похоже, живыми их вынесли на мороз. Да так и бросили. Блин, не могли в бак сунуть? Ведь через час-полтора тут мамаши детей поведут. К школе и детсаду здесь самая короткая дорога. Кто-то пройдет и не заметит, а кого-то и зацепит. Вот как меня зацепило.

Я бы эту мразь, что щенков так бросил, бесплатно оприходовал. Ржавым ножом. Сидит, небось, сейчас дома или дрыхнет под теплым одеялом, весь из себя счастливый. Как же, и с проблемой справился, и ручек не замарал, чистоплюй хренов! И не думает, что кому-то за ним дерьмо убирать придется.

Нагнулся я курку поднять. Хотел вместе с трупиками в бак бросить. Чтобы другие такого позорища не видели. Нагнулся и... еще троих живых нашел. Из рукава вывалились. Тыкаются в старый мех, пищат, сиську ищут.

И такая меня злость взяла, что обложил я и утро это распаскудное, и мир, в котором паскуды такие живут, и себя, придурка, что не мог другой дорогой пойти, еще и деток чужих пожалел... Блин, да чем скорее они узнают, какое дерьмо эта жизнь, тем легче жить им будет. Как той сволочи, из-за которой я стою перед баком и не знаю, что теперь делать. Приди я на пять минут позже, и эти трое уже не шевелились бы. Или бродячие коты до них добрались бы. Им ведь тоже чего-то жрать надо. Не всех же добрые люди подкармливают. Такие, как наша вахтерша. Подкормит, в клетку заманит и в ветеринарку отнесет. На стерилизацию. Чтоб других горемык не плодили.

Не знаю, как бы я поступил с этими щенками. Оставить, значит, я ничем не лучше хозяина их мамаши, а взять — это же такая головная боль с геморроем в придачу, что и врагу не пожелаешь.

Пока я стоял и раздумывал, подошла девчонка из моего подъезда. Инка или Ирка — точно не помню. Не школьница уже, чуть постарше, но такой заморыш, что без слез не взглянешь. А туда же — бегом по утрам занимается, спортивную форму поддерживает. Наверное, и на диетах сидит.

Вот подошел этот чахлик ко мне, поздоровался и вдруг куртку увидел. С дохлячками и с теми, что еще пищат. Как завопит: "Что же вы делаете, изверг?!" — я аж вздрогнул.

Схватила этих, живых, и рыдает в три ручья.

А я на себя чужие грехи брать не нанимался. В двух словах обрисовал ситуацию. Только по то, как думал: "брать или не брать" — говорить не стал. Девчонка шапку свою сняла, щенят в нее сунула и причитает: "Что же делать с вами теперь, что же делать?.."

Блин, да раньше надо было думать! А не жалеть всех подряд.

Куртку вместе с содержимым убрал в контейнер, а девчонке сказал:

— Если не хочешь их туда же, я позвоню знакомому ветеринару. Может он чего посоветует. Звонить?

Она закивала. Еще и улыбаться сквозь слезы начала.

А мне чего? Позвонил. Чужую проблему всегда легче решить. Главное, чтобы она и дальше оставалась чужой.

— Привет, Сохатый. Есть дело. По специальности. По твоей, блин, специальности, по твоей! Что значит, ты еще спишь? А у меня тут клиентка рыдает. Твоя, между прочим. Так что подорвался с кровати, и галопом ко мне! Три минуты у тебя есть. Время пошло.

Убрал мобилу, развернул девчонку в сторону дома.

— Давай быстренько к подъезду. Пока дойдем, и этот засоня появится.

— А он далеко живет?

Одной рукой шапку к груди прижимает, а второй в меня вцепилась. Словно я сбежать собрался, и оставить ее с тремя детьми.

— Сохатый? Близко он живет. В шестнадцатом доме.

— А почему вы его Сохатым называете?

— А ты как думаешь?

Она пошмыгала носом.

— У него фамилия как-то с лосями связана, да?

Умная девчонка. И жалостливая. Еще и не красавица. Трудно таким по жизни бывает.

— Ты почти угадала. Оленев его фамилия. Олег Оленев. Для тебя Олег Викторович. Поняла?

Девчонка опять закивала.

— А он настоящий ветеринар?

— Настоящий. Не сомневайся. И в настоящей клинике работает.

А то, что эта клиника Сохатого, я уточнять не стал. Оно ей надо?

— А-а... как вы думаете... они не померзнут... пока мы дойдем?

Хотел сказать: "Тебе же лучше будет, если померзнут. Хлопот меньше", но глянул на девчонку и сказал совсем другое:

— А ты шапку под куртку спрячь. Им теплее будет.

— Ой, самой надо было догадаться... Какая я глупая!

Спрятала шапку вместе с рукой под куртку. Без перчаток гуляет девочка. Да и курточка у нее такая, что едва до пупка достает. Или у девчонки брюки на меху, или ей дети в этой жизни не нужны.

— Может, мы быстрее пойдем?

И с такой надеждой посмотрела на меня, что я чуть не согласился. Тоже по глупости. Но очень вовремя поскользнулся. Хорошо хоть на ногах сумел удержаться. Девчонка не дала упасть.

— Нет. Мы пойдем медленно и осторожно. Или ты в травму сегодня попасть настроилась? Так там и без тебя народу — не протолкнуться. И учти, я тогда со щенками возиться не стану.

До подъезда мы дошли без приключений. Сохатый нас уже ждал. Злой, невыспавшийся, небритый. Но увидел девчонку и смолчал. Я быстренько ввел его в курс дела и оставил разбираться. Типа, зачем делать то, что за тебя может сделать кто-то другой. Главное найти этого, другого, и вдохновить, как следует. А самому тогда и спать можно завалиться. Человек после ночной смены имеет право немножко поспать. Часов восемь-десять. А если кто-то против, то мне глубоко по фигу.

Встречал я потом Сохатого в своем подъезде. В первый раз даже спросил: как щенки себя чувствуют?

— Живут. Двое. Из пипетки кормили, теперь из соски кормим.

В следующие разы говорили друг другу "Привет!" или "Все путем?" и разбегались по своим делам. Некогда отвлекаться на чужую жизнь, тут со своей бы успеть разобраться.

Где-то через год я увидел Сохатого на пустыре. Возле той самой девчонки. Сильно жалостливой. И не сразу узнал ее. Немного поправилась, похорошела, курточку сменила и... выгуливает двухместную коляску. А рядом два пса крутятся. Совсем даже немелких. Сохатый тоже изменился. Судя по морде, больше жрать стал, и завязал с сухпайком.

— Это чего? — кивнул я в сторону девчонки.

Она как раз бросила палку, и собаки дружно умчались от коляски.

— Я точно не знаю. Я ведь не кинолог. Кажется, смесь дога и темной колли.

— Блин, да я не про собачьих ублюдков спрашиваю! — А псы реально получились крупноватыми для чистопородной колли. А дога с такой шубой и окрасом я еще ни разу не видел. И "ублюдками" я их напрасно обозвал — красивые звери выросли. — Я про другое спросил. Тебя, вроде, щенков приглашали смотреть, а ты чем занимался?

— Так получилось, — и Сохатый изобразил смущение.

Но я эту наглую морду не первый год знаю, вижу, что доволен, как кот после миски фарша.

— Это ты маме ее насчет "получилось" втирать можешь. А мне не надо. Если мне память не изменяет, ты сам говорил, что после подлодки с девками завязал. Морским узлом.

— Говорил. И три года в полной завязке был. А тут вдруг... Спасибо тебе.

— Мне-то за что?

— За что, за что... За то самое! Что с девушкой меня такой познакомил. Я ведь реально три года ничего не мог... — не сказал, а выстонал мужик.

— Ладно, Сохатый. Сочтемся. Собак не думаете отдавать?

— Зачем?

— Маленькие дети и все такое...

— Жена говорит, они счастье нам принесли. А счастье нельзя из дома отдавать.

— А ну-ну...

Мне в башку забрела одна пакостная мыслишка, и я не выдержал, усмехнулся.

— Ты чего лыбишься, Херург? О какой гадости вспомнил?

Сохатый давно меня знает, чтобы получилось отмолчаться. Да и молчать не хотелось, если честно.

— Да так... подумалось. Двое щенят, двое ребят... Интересно, что было бы, выживи все три щенка...

— Типун тебе на язык, Херург! И еще два на кое-что! Куда нам третьего? У жены только две сиськи. И квартира не резиновая...

Ближе к лету семейство Сохатого перебралось в частный дом.

Приятно вспомнить, что хоть кто-то не просрал свою семью.

Летом я развелся со Снежаной.

И тем же летом пожаловался Витьке на жизнь.

Обычно, Витька собирает нас, когда допишет очередную книгу. Накрывает поляну на природе или на даче и принимает тех, кто может к нему приехать. Компания чисто мужская и стол соответственный — много выпивки и мясной закуски. Дойдя до кондиции, Витька начинает плакаться на свою судьбину горькую. Типа, был Витька-писарь да весь исписался, в голове ни одной умной мысли не осталось, хоть на свалку эту голову выбрасывай. Все уже привыкли к этому "плачу Ярославны" и воспринимают, как традиционную развлекушку, без которой ни один пикник у Витьки не обходится. Все знают, что через две-три недели он нырнет в очередную книгу и ему станет не до пикничков-шашлычков. А тут вдруг я взял и всю традицию поломал — начал плакаться, как жизня бортонула меня.

Может, звезды тогда так посветили или карта так легла, но рассказал я и про развод, и про семью Сохатого, а там дело и до щенков загубленных дошло.

Рассказывал я Витьке, а слушали, оказывается, все. Или я слова такие подобрал, или по какой другой причине, но зацепил мой рассказ мужиков. Лева тогда психанул, и пообещал найти вылупка рода человеческого, что творит такое непотребство. А Сава сказал, что протолкнет закон, чтобы по всей строгости и с полной ответственностью можно было брать к ногтю таких хитрожопых жуков. А Вован пообещал всеми руками его поддержать: если придурок не сидит в тюрьме, он должен плавать в сортире. А Витька просто сказал, что подумает...

Мужики редко дают обещания, но если уж дают, то выполняют их.

И нашли, и протолкнули, и посадили... А из Витькиных раздумий книга получилась. В ней была собака, что приносила счастье. Книжка совсем не похожа на ту сказку, где тоже были собаки, мешок бабла и старая зажигалка. У Витьки, как всегда, кровь и любовь, смерть и секс, еще чего-то круто намешано. Чтоб читатель не заснул до последней страницы. Я Витькину книжицу не читал, но знающий народ говорил, что интересная получилась. Премию какую-то за нее дали. У меня от Витькиной писанины мозги по фазе и по шизе сдвигаются. Лет десять назад я рассказец его слышал. В авторском исполнении. Вставило так, что, как вспомню, так вздрогну.

А рассказ-то совсем простой: про паренька, которому хотелось лучшей жизни. Жил он в добротном доме возле озера, вокруг лес, птички, цветочки, а ему в город хотелось, где девки, бабло и тачки. Чтобы бабла у него было немеряно, чтобы на девок и тачку хватало. Короче, мечтал, мечтал и сбылась мечта идиота: какой-то реальный мужик захотел приобщиться к природе, и предложил пареньку поменяться жильем. Еще и бабла дал. Чтобы на девок и тачку хватило. Ну, парень в город и перебрался. В квартирку знатную. На верхнем этаже и с крышей стеклянной. Девок пригласил. Короче, оттянулся по полной. Потом вышел на балкон. Ночь, звезды, огоньки внизу подмигивают. Ну, и переклинило парня. Решил, что над озером стоит, а в воде звезды отражаются, луна блестит. Ну, и прыгнул, как всегда. Только озера внизу не было. Всего лишь лужа на асфальте, из которой пила бродячая псина.

Вроде рассказец простой, и ничего такого в нем нет, но Витька такие слова подобрал, так их друг к дружке прилепил, что пока я слушал — мороз по коже, а потом отходняк такой был — мама не горюй.

Блин, вот вспомнил эту лобуду, и самому захотелось прыгнуть. В озеро. Поплавать развеяться. Соединиться с природой. Чтоб разлетелась грусть-печаль по кочкам-буерочкам. Вчера ведь не получилось единения... Не до того как-то было.

Пожалуй, так и сделаю. Зайду только к Мальку, гляну на болезного, и к озеру потопаю. Заодно Молчуну "спасибо" скажу.

Начал спускать ноги с кровати и на шкатулку наступил. Ту самую, из-за которой Малька порезали. Сел на полу и содержимым ее занялся.

Как я и говорил, ничего ценного в шкатулке не было. Или мои записульки кому-то величайшей ценностью показались, что выводок тиу за ними явился? Так их и прочитать вряд ли кто сможет. Если и знает русский язык. Почерк-то у меня докторский — сам не всегда разбираю, чего накарябаю.

Вот бы отослать весь этот хлам Витьке! Боюсь, правда, что у него может крыша съехать от такого подарочка. Окончательно. Или наша творческая личность убедит себя, а потом и всех остальных, что рукописей изначально было две? А что, этот может. И почему придержал вторую, тоже придумает.

Интересно, Витька сам меня в писатели проталкивал или Леву еще подключил? Лева, если идеей какой загорится, то никаких преград не заметит и никаких сил не пожалеет. А сильно мешающих и под газон положить может. Типа, не хочешь помогать — так не мешай, а мешаешь — сам напросился. У Витьки тоже опыта и настойчивости хватает. Помню, он пошутил как-то, что с хорошей рекламой и букварь можно бестселлером сделать. Или он не шутил тогда?

На дне шкатулки обнаружилась гибора и два свертка, о которых я и думать забыл. Давно они у меня, года два, наверное. Мне их кабатчик один вручил. А я, с дуру, взял. Но так и не придумал, куда их приспособить. И выбросить — рука не поднимается, и болтаются — пользы не приносят. Как сувениры с экзотических мест.

Кстати, один из свертков вполне можно Алми подарить! Нужно только выбрать, какой.

В большем свертке был свиток с непонятными письменами. Я его еще тогда просмотрел. Картинок в нем не обнаружил. А маленьким свертком оказался плотный мешочек с камешком внутри. Плоским, полупрозрачным, с ладонь величиной. Занятная вещица. Янтарь напоминает, говорят, бывает белый янтарь. А на свету камень радужными бликами играет. Вот только прежний хозяин неаккуратно с ним обращался — поцарапал с одной стороны.

Подставил камушек под свет утреннего солнца. Захотелось это мне посмотреть, как по комнате зайцы радужные пляшут.

Посмотрел.

Потом камень как-то так повернул, что на стене рисунок получился. Что-то вроде птичьей лапы. С шариком в когтях. Странно, что я раньше этого не замечал. А так ничего интересного — камень, как камень. Телевизор интереснее будет. Там картинок больше.

Упаковал камешек обратно в мешочек. Пусть полежит до лучших времен. С Алми и свитка хватит. Редкого. Изготовленного в одном экземпляре. Что-то не слышал я, чтобы здесь книги печатали или переписывали. Или я не там слушал? Ладно, пускай мужик пошуршит свитком. Вдруг там что-нибудь интересное прописано. Может, и мне потом расскажет. А если на незнакомом языке там информация — прекрасный повод заняться самообразованием. Не все же время развратом заниматься. Надо и отдыхать иногда. С пользой для бизнеса.

Вот, если все, что я про свиток напридумывал, запомнить и в подходящий момент сказать, то за особо удачную шутку сойдет. Или тост.

Убрал весь хлам в шкатулку, поставил ее на стол, а сам оделся и спустился к Мальку. Этот хитрован устроился поближе к кухне и подальше от любимого хозяина. А чтоб хозяину не пришлось орать на весь дом, беленький шарик в его комнате привесил. Такой же, как в паланкинах висит.

Малек уже не спал. А я-то думал, как бы так тихонько заглянуть, чтобы не разбудить выздоравливающего.

Без меня заглянули и разбудили.

Малька зашли проведать две Орси.

Так местные называют девушек, приятных глазу. Конечно, у многих девушек есть и свое имя или прозвище, но, чтобы клиент не заморачивался, не утруждал память — Орси. Просто и легко запоминается.

Темнокожая Орси делала Мальку тайский массаж. А та, что посветлее, спрыгнула с лежанки и бегом ко мне.

— Господин, я пришла к тебе с приветом от Многолюбящей, — радостно так сообщила.

Интересно, а если бы я после обеда сюда заглянул, она ждала бы меня здесь и грела привет под боком у Малька? Или догадалась бы в мою комнату зайти?..

Блин, совсем как в древней английской пьесе:

С приветом я к тебе пришла

Но почивать изволил ты

К слуге я твоему вошла

Сказать, что уж цветут цветы.

Чтоб передал тебе намек мой

И ты любовию томим

Меня немедля в сад увлек бы

И там со мой поговорил...

Или "Был со мной неутомим"? Точно уже не помню.

У обоих Орси из одежды только ошейник.

Жарко, похоже, в комнате у Малька, если девушки возле двери одежду оставляют.

— И что Многолюбящая от меня хотела?

— Поговорить.

Знает девчонка, что утром со мной лучше кратко и понятно разговаривать. Без всяких этих "усладить свои драгоценные уши приятной беседой с тобой и порадовать сердце свое..."

— Когда она ждет меня?

— Когда Многодоброму будет угодно.

Понятно. Чем скорее, тем лучше.

— Это все?

— Да, господин.

— Тогда свободна.

— Рада служить тебе, господин!

А сама на кровать Малька влезла. Или она думает, что я там с нее службу потребую?

— Ну, а тебя, слуга мой верный...

Тьфу ты, на высокий стиль сбиваться начал. О поэзии всякой меньше думать надо. На голодный желудок. И сжевать что-нибудь. Срочно.

— ...о здоровье спрашивать не буду. Сам вижу, что лучше, чем вчера.

Малек закивал. И прижал рукой слишком активную Орси. Та меня, вроде бы, и не заметила. Вот что значит профессионализм — ничего не отвлечет от любимого дела!

— Когда освободишься, найди меня — есть разговор. Понял?

Малек закивал еще быстрее. Типа, все понял, хозяин, но сейчас я такой занятый, что словами не передать!

Развернулся и вышел из комнаты. Дверь плотно закрыл. Осмотр пациента решил не проводить — больной человек таким занятым не бывает.

Завтрак прошел в молчании. Болтать с утра мне не хотелось, а Крант редко первым разговор начинает. Только в крайнем случае. Сегодня случай крайним не был.

А вот при встрече с Тамилой поговорить мне пришлось.

Началось все с того, что она меня всякими сладостями накормить попыталась. Как обычно. И знает же, что я все эти лукумы-щербеты не люблю, а предлагает. Еще и по пять минут каждое блюдо нахваливает. Типа, вкусноты оно необыкновенной и пользы от него немеряно. Типа, "на медовой слезе и цветочной росе сделано..."

Да хоть на поальих яйцах — мне по бубну!

Я же не Витька-писатель. Это для него коробку конфет умять — плевое дело. И не прыщет его после такого, и ничего не слипается. И не толстеет он от такой диеты — аж завидно!

"А ты работай больше, — говорит. — Вот и похудеешь".

Блин! Сам-то за лопату в последний раз когда держался? Работничек... туды ж его!

Совсем отказаться от Тамилиного угощения у меня не получилось. Как всегда. Сошлись на пиалке чая, из колючек Держи-хватай, и коржике с соленым творогом.

Как-то незаметно разговор с кулинарной темы на дела серьезные свернул. На визитеров моих вчерашних. Тех, что незваными заявились. Не понравились они Многолюбящей, хоть она и не видела их. Можно подумать, я в бурном восторге был! Ждал-переживал, когда же они ко мне зайдут, и погром в комнате устроят! Типа, давно думал ремонтик в ней сделать, да все начать не мог.

Но мои шутки-отговорки на Тамилу не подействовали.

Она — баба с юмором, и посмеяться любит, и сама пошутить может. Но, когда дело касается бизнеса — серьезнее мастера похоронных плащей становится.

— Если бы я знала, что ты такой опасный партнер, ни за что не взяла бы тебя в долю!

Ну, кто кого брал — это отдельный разговор. И дело прошлое. Но Тамила очень не любит его вспоминать. И говорить о нем не любит. Сто лет в обед будет, как она мне свой дом проспорила, а все успокоиться не может. Не удивлюсь, если она этих тиу по мою душу прислала. А шкатулку они для отвода глаз прихватили. Чтобы никто ничего плохого на Многолюбящую не подумал.

Надо бы с Крантом посоветоваться, и проверить как-нибудь эту версию.

Когда Тамила переключилась на мое здоровье, я и не заметил. На секунду, кажется, отвлекся, а она уже жалеет меня: и день с ночью я перепутал, и девушками интересоваться перестал, и смерти в море ищу...

Ну, привык я работать в вечернюю смену, и что тут такого? Раньше Тамилу это не напрягало, а теперь чего вдруг? Ну, недельку без секса обходился, ну и что? Мне тут такие сны снятся, что всякое желание отбивают. Вот посплю ночку-другую без браслета, и все восстановится. А в море я на рыбалку ходил, а не...

— Многодобрый, твое усталое сердце жаждет покоя и перемен!

Ни фига себе завернула! Прям, коктейль из льда и огня соорудила.

Вслушался внимательнее, чего мне предлагают. Оказалось, ничего особенного: собрать вещички и свалить куда подальше. На сезон-другой. Отдохнуть, развеяться, набраться новых впечатлений.

Ага, это она замечательно придумала. А если опять кто-то явится, незваный, то меня не найдет, и свалит себе, и в другом месте искать будет. Или харакири сделает от огорчения. Так что отдыхать я могу долго и спокойно. Подальше от Верхнего города.

— ...за клиникой твоей найдется кому присмотреть.

Конечно, найдется. Я себе таких замечательных помощников воспитал. И дело свое знают, и днем работают, а не ночью, и девушками интересуются. В меру, конечно. И в нерабочее время. А вот морем совсем не интересуются. И грабители к ним в окна не лазают.

Тамилу послушать, так у меня не помощники, а объект для подражания!

Вот один из них и заменит меня. И в клинике, и в постели у Многолюбящей. А, может, уже и заменил. В постели.

Но устраивать сцену ревности было бы глупо. Тамила мне партнер, а не жена. К тому же у местных не только женские гаремы практикуются.

Короче, поблагодарил я Тамилу за заботу и внимание, и пообещал подумать над ее советом. Насчет отдыха.

Обычно, наши беседы с Многолюбящей тянутся до обеда и заканчиваются у нее в спальне. А лежбище там такое, что у меня комната меньше была. В прошлой жизни и в другом мире.

Но в этот раз примчался мальчонка, дежурный по воротам, и сообщил, что Многодоброго желает видеть многоуважаемый Мазай.

Вот и пришлось быстро закругляться и встречать дорогого гостя. А гость действительно оказался дорогим. Если посчитать, сколько стоит рыба, которую он с собой притащил. Не в руках, понятное дело. Паланкин нанял. Еще и шторы в нем опустил. Чтоб никто не видел, какой товар мне доставляют.

Блин, я ведь совсем про эту рыбу забыл!

Да если ее сразу приготовить, оргию можно забацать на весь Верхний город. Еще и Среднему кое-что останется.

К счастью, Мазай притащил только две рыбины. Как я сказал, так он и сделал — по одной на каждого посчитал. "Желание клиента" и все такое... Но даже две рыбины — это ведь до хрена и еще столько же! Может, и правда, организовать небольшой праздничек?.. Типа, гуляют все! Жалко будет, если ценный продукт испортится.

Оказалось, что я напрасно беспокоюсь. Рыбаки умеют сохранять любую рыбу, тем более — реально золотую. К тому же на этот товар всегда найдется покупатель. Только шепни, и сразу толпа народу набежит. А, если мне не хочется толкать рыбку самому, то можно сдать оптом. На корабль. Там тоже завсегда возьмут.

Я на секунду представил себе команду, обожравшуюся этой рыбой, и пожалел корабль. Потопят ведь, черти озабоченные, и не заметят.

Мазай долго смеялся над моей придумкой. Сказал, что давно не слышал такой веселой шутки. Потом выдал страшную тайну и под большим секретом. Моряки и рыбаки эту рыбу не едят. Чтоб не сожрать случайно одного из своих родственников. Который умер человеком, а родился рыбой.

— Совсем рыбу не едите? Вы что, голодаете? Или питаетесь одними водорослями?

Мы сидели на маленькой веранде — с нее не видно выбитого окна — и культурно отдыхали. Немного фруктов, немного вина, немного музыки и танцев. Малек тоже перебрался на веранду, а обе Орси радовали наши глаза своими телодвижениями и звенели браслетами.

Мазай опять засмеялся. Так ему понравилась моя шутка про голод.

— Мы едим морскую траву, мы едим рыбу, — сказал он, когда устал смеяться. — Только не всякую рыбу. А еще мы едим ракушки. Есть и такая ракушка, что помогает мужу, как Одеяло Многоструйного. Только это большая тайна, — опять зашептал Мазай. — Про ракушки надо молчать. Ты будешь молчать, Многодобрый?

— Буду.

— Тогда я не буду тебя убивать.

— Не надо. Не убивай. — И мы опять засмеялись. — Только скажи, зачем вы ловите Одеяло? Это же опасно! Продавали бы ракушки, если они действуют так же.

— Нет, не годится, — замахал руками Мазай. — Что ты такое говоришь?! За Одеяло платят золотом, а ракушки — полсабира мешок. Ракушки мы сами съедим, а потом жен будем радовать!

— Хитро придумано!

— Это нас Многоструйный научил.

Мазай так гордо это сказал, будто Многоструйный был его ближайшим родственником. Особо уважаемым.

— Вот и расскажи мне о нем, — потребовал я. — А то мы этот кувшин допьем, и ты спать завалишься, а я опять ничего не узнаю.

— Кто спать завалится? Я?! Да я три таких кувшина сам выпью! Пусть несут, а ты смотри и завидуй! — и Мазай попытался встать.

Без особых успехов, но главное — попытка, а не успех.

— Сиди! — дернул я мужика за ногу. — Рассказывай. И получишь свои три кувшина. Потом.

Мазай допил то, что было в его чаше, и начал рассказывать. Где-то на средине рассказа я на минутку отключился. Глаза я не закрывал, так что отключки никто не заметил. Кажется. Ближе к финалу я проснулся и понял, что ничего существенного не пропустил.

Если убрать все преукрашения, типа, "его голос был громче Гремящего пролива" или "глаза его сияли, как море рано утром", то получалась совсем даже простая история.

Жил себе парнишка возле моря. Рыбу ловил, за ракушками нырял, так просто в воде плавал. Рыбаки тогда еще плавать и нырять могли. И были у парнишки родители, братья, сестры, дяди, тети. Короче, полный набор родни. Но в один ужасный день он вдруг осиротел. Море забрало всех. Кто-то нырнул за ракушками и не вынырнул, кто-то отправился на рыбалку и достался тварям морским, а кто-то угодил в шторм и пропал вместе с лодкой и командой. Полный беспредел творился тогда на море. Каков хозяин — такой и порядок. А морем управлял тогда совсем другой бог. Или не бог. Но управлял очень плохо. За тварями морскими не следил, они выбирались из глубин и безобразничали возле самого берега. Некоторое, особо наглые, топили лодки и корабли, даже на берегу не было от тварей спасения. Волны тоже выплескивались на берег, когда хотели. И вытаскивали из могил тех мертвецов, которые умерли на берегу. Не всех тогда хоронили в море. Так паренек нашел тело своего недавно похороненного брата. Посреди улицы нашел, когда волны убрались из города. Разозлился он на бога за такое неуважение, и отправился поговорить с ним. Как мужик с мужиком. Сначала в лодке плыл, потом нырнул. И на самом дне нашел ленивого хозяина моря. И поговорил с ним. После того разговора власть в море поменялась. Паренек стал называться Многоструйным, а тот, другой... Ну, он куда-то подевался. Может быть, умер от огорчения. Но он успел проклясть воду, и рыбаки не могли в ней больше плавать и нырять. За сотни сезонов проклятье ослабело, но рыбаки разучились плавать и нырять. Еще тот, другой, подговорил водяных разрушить дамбу, чтобы волны утопили город, из которого прибыл парнишка. За такую подлянку Многоструйный отнял у того, другого, Имя, а водных загнал на глубину. Поближе к тварям морским, чтоб они перебили там друг друга. Ну, а сам стал порядок наводить. С тварями разобрался быстро — они так схлестнулись с водяными, что до сухопутных им уже и дела нет. Волны тоже приструнил. Они теперь в двух— и трехлунье немного шалят. Ну, еще приход Карающей отмечают. А тем рыбакам, кто в море утонул, Многоструйный в рыб разрешил перерождаться. Назначил несколько особо крупных пород, которых рыбаки для продажи ловят. Чтоб тот, кто съест эту рыбину, в следующей жизни тоже рыбой стал. Еще кладбища на суше ликвидировал. Рыбацкие. И правильно хоронить мертвецов научил — в ракушечном плаще. (Кто его знает, где он такой плащик присмотрел). И каждого мертвеца лично оплакивает. В свободное от основной работы время. Еще за рыбой следит. Чтобы она плодилась, размножалась и в сети попадалась. Короче, такую вот реальную работку огреб себе простой рыбацкий паренек.

Ну, выпили мы за его здоровье, пожелали успехов в его нелегком труде, и тут Мазай потребовал свои три кувшина. Во, память у мужика! Я уже и забыть о них успел. А этот взял и напомнил. А я не дал. Не потому, что пожмотничал, просто вспомнил, что мне после обеда у Алми надо быть. Вот и не стал Мазая наедине с кувшинами оставлять. Вдруг он сам их не одолеет, и помочь некому будет. Рыбаку в море тонуть полагается, а не в вине — Многоструйный такого не одобрит.

Мазай со мной согласился, и заявил, что до завтра он совершенно свободен, и может отправиться куда угодно. Хоть по бабам, хоть со мной в гости, хоть на корабль — рыб толкнуть.

Я немного подумал и решил все это совместить.

Мы отправились в гости со своими Орси и золотыми рыбами. Малька я тоже с собой взял. Вчера он дома остался — и такая вот фигня с ним приключилась. Правда, Малек сначала отказывался. Говорил, что шкатулку кому-то охранять надо. Но я эту проблему тоже решил. Увязал шкатулку в мятый плащ и Мальку вручил. Хочешь охранять — охраняй, но к Алми ты все равно поедешь. Так мы и отправились на пяти паланкинах — десять Орси и нас четверо, если Кранта считать. А куда он одного меня отпустит? Да еще после вчерашнего. Только за ширму, к усулу.

Чтоб Мальку лучше охранялось, к нему в паланкин рыб пристроили. А в три других, где Орси расположились, по кувшину тифуры. Той, что Мазай выпить грозился в одиночку. Еще один кувшин, поменьше, я в наш паланкин поставить велел. Подумал, на дорогу нам этого хватит. Крант все равно пить не будет. Он на работе.

Тамила, конечно, удивилась, когда увидела, что я отправляюсь куда-то в такой компании. Но я сказал, что она сама велела мне отдыхать, вот я и отдыхаю. А паланкидеров предупредил, чтобы шли медленно и плавно — тифура не любит, когда ее трясут и взбалтывают. Она тогда выход искать начинает. И, как правило, находит.

В дороге Мазая на песни растащило. А голосок у него не из слабых! Таким шторм перекрикивать можно. Я немного послушал, а потом о вечном задумался. И глаза закрыл, чтобы думалось лучше. Но мужик продолжал свое сольное выступление. Наверное, для Кранта. Тот не возражал. Кто бы мог подумать, что Кранту нравятся бардовские песни. Кое-что я запомнил. И на русский перевел. Как смог.

Нос по ветру! Нож на пояс!

На Арилунгу нас несет.

Рыдают жены наши в голос,

А мастер плащ из раковин плетет.

Нож на пояс! Ветер в спину!

Идем с добычею домой!

Пусть от команды половина

Тот богатый, кто живой.

Песня, конечно намного длиннее. Между этими двумя куплетами был где-то час дороги. В паланкине. Да и не уложились в моей башке все эти рыбацкие термины. Или пиратские? Я как-то сразу и не понял, а спросить не успел — мы прибыли к Алми.

Сказать, что мужик удивился — это значит, ничего не сказать. А когда он разглядел, какие девушки улыбаются ему из паланкинов — у него гляделки стали большими и круглыми. У его соседей, кстати, тоже. Они, конечно, не в первый раз меня видят, но такой развлекухи я здесь еще не устраивал.

В дом через лавку Алми нас не пустил. Сказал, что мы слишком веселые, и нас слишком много. Ну, это он просто невнимательно смотрел. Слишком веселым у нас был только Мазай. Он по дороге сам прикончил кувшинчик тифуры, и ему резко и внезапно вставило. От жары, наверное. И, пока я здоровался с Алми, Мазай в третий раз затянул куплет, где "тот богатый, кто живой". Или мужика зациклило, или так в этой песне и полагается.

Не только улица Алми, но и две соседние наслаждались голосом Мазая.

А вот я был совсем даже не веселый — самую малость навеселе. Так что ситуацию контролировал, и все прекрасно соображал. Я даже сделал небольшое открытие сегодня. Оказывается, паланкины — это те же носилки, только со всеми удобствами! В них ковер и подушки есть, чтобы уставший мужик мог отдохнуть, и специальная емкость с крышкой — типа, компактный походный усул. Чтоб не пришлось за борт того... Вот я и воспользовался всеми удобствами, пока добирался до Алми.

Кстати, Кранта он вообще напрасно обидел. Только слепой назовет нортора веселым. А Малек веселым может быть, но только под настроение. Сегодня он был задумчивым и немного усталым. Девочки наши вообще еще ничего не пили. Это работа у них такая — изображать радость и веселье.

Пока я думал, как бы это Алми так объяснить, чтобы он понял и не обиделся, мужик привел нас к другому входу. Тому, что в переулке. И здесь мы стали выгружаться из паланкинов. Переулок оказался небольшим — три паланкина в нем уместились, а два остались на улице. Ждать своей очереди.

Корзины с рыбой Мазай никому не доверил — обе унес с собой. А я не оставил Орси самих на улице. На такой товар всегда желающие найдутся. А если к девушкам еще и кувшин тифуры прилагается, то... Лучше уж я лично за всем прослежу. Заодно и проветрюсь окончательно. В переулке хорошо — тенек, прохлада и ветерок с моря подул.

За дверью нашлась лестница на второй этаж. А там — комната. Большая и пустая. Только ковер на полу и много подушек по углам ковра свалено. Еще низенький столик имеется. Правда, ножек у столика многовато. Прям, не столик, а сороконожка деревянная.

Оказалось, что этот стол по типу матрешки сделан. Нужно тебе два стола — верхний сдвинул, под ним еще один нашелся. И еще. И еще. Сколько гостей, столько и столов. Чтоб соседа случайно не обидеть — кусок его не доесть. Плохой приметой это здесь считается.

Жены Алми быстро раздвинули столы, расставили закуски, и так же быстро и тихо исчезли. Только шторы за ними шевельнулись. Все стены этой комнаты были затянуты тканью. Ни окон не видно, ни дверей. Если хозяин не покажет, где выход, долго искать придется.

Откуда появился капитан Барг, я так и не заметил. Высматривал его, высматривал и... просмотрел. Лежал себе на ковре, с Алми разговаривал, ягоды пощипывал. По вкусу — черешню напоминают, но растут гроздьями, как виноград. Орси концерт для нас устроили. С музыкой, песнями и танцами. Я одним глазом на девушек посматривал, а вторым ягоды поспелее выбирал. И вдруг ткань на стене зашевелилась!

Глядь, а посреди комнаты еще один гость стоит. Похожий на Мазая, но на полголовы выше и в плечах поуже. И третья жена Алми рядом с гостем стоит, улыбается. Она же и столик гостю организовала, и тарелки с фруктами и десертами притащила. Алми сказал, что мясо попозже будет. Знает мужик, что я мясо люблю. Против хорошей рыбы я тоже не возражаю, но мясо — это всегда мясо. И его только другим мясом можно заменить.

И тут я вспомнил про корзины, которые стерег Мазай. Подтащил одну к себе, показал содержимое хозяину дома. Тот приятно удивился. Даже покраснел от удовольствия. Кто не видел, как негры краснеют — много потерял.

— Многодобрый, это очень дорогой подарок.

Капитан тоже заглянул в корзину.

— Дорогой, — с видом знатока подтвердил он.

— Мужики, вы что? Это не подарок — это еда!

Алми немного испугался.

— Многодобрый, ты хочешь все это съесть?!

— А что тут такого? Одному, может, и много, а в хорошей компании да под тифуру... Сжуем и не заметим!

Капитан задумчиво почесал бровь. Еще и посмотрел на меня с таким интересом, что я в его ориентации начал сомневаться.

— Сжевать — это не трудно, — в конце концов, изрек он. — Я и сам с таким куском управиться могу. И управлялся. Вот Алми подтвердит.

Алми кивнул. Из его прически выпала косичка, украшенная мелкими красными бусинами.

— Так в чем проблема? — не понял я сомнений капитана. — Если надо, как-то по-особому приготовить, так Мазай сделает. Он у нас специалист по рыбе.

— Приготовить и я могу, — махнул рукой капитан. Подвески на его браслетах тихо звякнули. Танцовщицы тоже такие браслеты носят. Или очень похожие. — Я другого боюсь...

Блин, сколько талантов у мужика, а он еще чего-то боится.

— ...сотрется у нас кое-что, когда эта еда подействует. Сам ведь знаешь, какая это рыба.

— Мне говорили. Но я не думаю, что все настолько серьезно.

— А ты ее пробовал? — вклинился в наш разговор Алми.

— Нет. Охотиться на нее приходилось, а вот пробовать...

— Если бы ты попробовал, то не сомневался бы.

— Она у мертвого поднимет, — усмехнулся капитан.

— Шутишь?!

— И не думал даже. Я в своего помощника кусок этой рыбы впихнул, а для него уже плащ вытащили. Так подействовало, что и он поднялся, и у него поднялось! А на корабле ни одной Орси не было. Пока до берега добрались, связанным его пришлось держать. Целый день к берегу шли, а он в трюме выл. И два дня потом на корабль не возвращался.

— А на фига ты это сделал с ним? Хохмы ради?..

— Хохмы? — Капитан, похоже, не понял моего вопроса. Или слово новое услышал.

— Ну, шутки...

— Да за такие шутки убить могут!

— Так в чем дело?

— А тебе зачем? — капитан недоверчиво прищурился. — Спрашиваешь тут. Говоришь... непонятное.

— Да интересно мне. И вдруг для дела пригодится.

Блин, ненавижу оправдываться!

— Скажи ему, — попросил Алми. — Он — Многодобрый, ему можно.

— Слышал я, что эта рыба от тяжелых ран помогает. Проверить только не получалось, а тут вдруг случай подвернулся, — снизошел до объяснений капитан.

— Ну, и как?

— Помощника моего порезали сильно. Думал, к Многоструйному уйдет. Поверишь, за день все раны затянулись!

Подумаешь, у Малька раны тоже быстро заживают. Может, и капитанов помощник из таких же забавных зверушек. Вот я и не стал бурно удивляться, только сказал:

— Ладно, капитан, читай, что ты меня убедил. Давай съедим по обычной порции, если хочешь, конечно, а остальное ты у меня купишь. Как тебе мое предложение?

— Принимается.

Ударили по рукам. Сабиры мне пообещали завтра доставить. С надежной охраной. И капитан пошел готовить рыбу. Где кухня, он знал, вот и утопал туда с корзиной. А Мазай возле второй остался. Он на нее подушку положил, чтобы удобнее было опираться.

А я решил свой подарок вручить. Пока выдалась свободная минутка, и никому до нас дела нет. Не люблю я работать на публику.

Ну, взял у Малька шкатулку, достал свиток, спрятал в рукав, а шкатулку опять поручил Мальку.

Алми чуть столик не перевернул, когда увидел, какой подарок я ему вручаю.

— М-многодобрый! — мужик стал серого цвета и даже заикаться начал, шепотом. — Спустись со мной в лавку. Это срочно! Умоляю тебя!

Еще немного и он бы начал мне руки целовать. И так уже на коленях ползал, и за рукав меня тянул.

— Ладно, ладно, пойду я с тобой!.. — так же шепотом обрадовал я его. — Только успокойся. И перед гостями меня не позорь. — Алми отпустил рукав, но смотрел на меня, как голодный пес на хозяина. — Крант, я тут прогуляюсь, а ты...

— Нутер, я с тобой!

Крант отставил чашу с тифурой — первую за этот день — и нарисовался возле моего плеча.

— А ты, конечно же, со мной! Куда я без тебя.

Если не можешь запретить — разреши, и тебя обязательно послушаются.

— Малек, а ты присмотри за Мазаем. Вдруг наши девочки его обижать станут...

Все Орси дружно захихикали. Мазай составил им компанию. Только Мальку почему-то не было весело.

— Я присмотрю, господин.

На этом и порешили.

Выход из комнаты нашелся очень быстро. Все быстро находится, если искать там, где оно есть.

К лавке мы добирались дольше. Сначала по лестнице. Такой узкой, что идти по ней приходилось боком. Потом несколько маленьких комнаток, тесно заставленных ящиками и сундуками. Дверей в этих комнатушках не было, только лазы. За ширмой или сундуком. А как-то сдвинулась часть стены. Из комнатки в комнатку приходилось проползать на четвереньках. А в комнатках ходить согнувшись. С потолочных балок свисало много всякого... разного. Вот зачем и кому мог понадобиться скелет в клетке? Спасибо, хоть не человеческий...

— Блин, и как здесь можно что-нибудь найти? — психанул я, в очередной раз стукнувшись головой.

— А я помню, что у меня и где, — Алми остановил раскачивающийся сверток. — Потерпи, Многодобрый, почти пришли.

Но до "пришли" была еще одна комната и еще одна дверь. Очень узкая. В которую протиснуться можно было только основательно выдохнув.

— А с улицы зайти нельзя было? — спросил я, когда отдышался.

— Многодобрый, сегодня ты гость, а не покупатель. Пускай и дальше так думают.

С ума сойти, как все секретно!

Для полного счастья оказалось, что мы попали в лавку через шкаф с оружием. И как все эти копья и мечи не посыпались нам на голову, трудно сказать.

Алми проверил, хорошо ли закрыта входная дверь, и только потом попросил:

— Многодобрый, покажи еще раз свой свиток.

— На. Смотри, — и я опять вытащил свиток из кармана в рукаве. — Только он не мой, а твой уже. Я его тебе...

— Подожди, Многодобрый. Я его еще не взял и, может быть, не возьму.

— Как это так? Ты че, мужик, обидеть меня хочешь? От подарка моего отказываешься?!

— Прости, Многодобрый, но мне надо посмотреть на твой подарок. А потом я скажу... Положи его пока на стол.

Я положил. Весь мелкий хлам, что был до этого на столе, Алми быстро сгреб в ящик, а сам склонился над свитком. Дольше всего он рассматривал шнурок с печатью. Даже лупу достал. Большую, в оправе из зеленоватого металла.

— Скажи, Многодобрый, он так и попал к тебе, уже открытым?

Врать не хотелось. И я сказал правду. Да и ничего секретного я в этом не видел.

Свиток мне достался запечатанным. Когда мне приспичило узнать, что в нем, я подрезал шнурки на печатях. Так они и остались болтаться на шнурках. Одна старая, а вторая поновее. С крылатой кошкой. Ломать печати я не стал. Может, рисунок на них понравился, а может еще из-за чего-то. Сейчас уже и не вспомню. Знал ли я тогда о капитане Барге и его "Крылатой Кошке" — тоже не помню.

Алми выслушал мой ответ и... ни слова не говоря, полез под стол. На четвереньках. А мужик он не из мелких. И смотрелся он в этой позе очень забавно. Но посмеяться у меня не получилось. Даже улыбнуться не смог, когда увидел лицо Кранта. Он смотрел на свиток такими голодными глазами, что кажется, готов был сожрать его.

— Эй, ты чего? — спросил шепотом, чтобы не испугать замедитировавшего нортора.

— Нутер, я не знал, что у тебя есть этот список.

Губы оберегателя почти не шевелились. А может, и не шевелились. Ему и потелепатничать ничего не стоит. Это я потом голову ломаю: был разговор или мне приглючилось?

— А ты что, все обо мне должен знать? Я тоже о тебе много не знаю, и живу себе спокойно.

— Нутер, рядом с этим списком спокойно жить нельзя!

А мне-то откуда про это знать?! Говорят, что и возле нортора спокойно не живется, а возле слуги Тиамы не живется вообще. Если верить всему, чего говорят, то давно уже в землю надо зарыться, а сверху газон посеять.

Вспомнилась шутка про английский газон, и я представил себе, как выбираюсь из могилки и стригу на ней траву. И так каждый божий день. Триста лет подряд.

Смешно? Очень смешно! Вот только смеяться мне почему-то не хотелось.

Особенно после того, как Алми выбрался из-под стола, и положил рядом с моим свитком еще один. С точно такими же печатями. Но шнуры на свитке были целыми. Алми еще раз внимательно сверил печати, чуть ли не обнюхал их, и торжественно изрек:

— Вот, Многодобрый, это велено передать тебе!

— Кем велено?

Признаться, я немного обалдел. Думал, от одной ненужной вещи избавиться, а тут мне другую суют, еще ненужнее первой. И кто это такой добрый?..

— Ильтом. Ты еще его улжар купил.

И мне сразу вспомнился броник с дырой на пузе. Взял его ради комплекта инструментов, с которыми он продавался. А сам улжар, да еще такой, что прежнего хозяина не уберег, мне как-то без надобности.

— Что ж ты тогда про свиток молчал? — зашипел вдруг Крант.

Не думал, что его так зацепят эти свитки.

— Молчал, потому что не знал, что свиток для твоего хозяина.

— Он мой нутер, а не хозяин!

Алми и Крант злятся, а я не могу понять, из-за чего они собачатся. Ну, понимаю я или нет — не важно, но мне совсем не улыбается, чтобы Крант порвал этого мужика.

— Слышь, Алми, а с чего ты взял, что свиток для меня? Вдруг все наоборот. Вдруг это я должен тебе отдать...

— Нет, нет! — мужик отпрыгнул от стола, не дав мне договорить.

Даже руки на груди сложил. Типа, я отдал и обратно не возьму. Теперь и пальцем не прикоснусь к этой страшной вещи!

Почему я решил, что вещь страшная, а не дурацкая или еще какая-нибудь, не знаю. Потом до меня дошло — Алми боится! И боится не Кранта. Меня! До дрожи, до обморока боится, что я могу уйти, и оставить свитки на столе. А у него нет силы, чтобы заставить меня забрать их.

Вот посмотрел в глаза хозяину дома и понял. Ощущения, правда, остались после такого "понятничанья" очень неприятные.

— Ладно, Алми, расскажи все, что знаешь про свиток. А я... я подумаю, что с ним делать.

— Я расскажу, Многодобрый, но...

Похоже, мужику очень хотелось поставить и свое условие. Типа, ты возьми, а я расскажу. Но посмотрел он на меня, на Кранта, и решил обойтись без условий. Во избежание возможных проблем.

— ...но знаю я мало.

— Вот и расскажи то, что знаешь, — вежливо попросил я.

И улыбнулся, чтобы подбодрить рассказчика.

Не знаю, почему мужик вдруг посерел и задрожал. Он и так испуганный был, а тут...

— Господин, ты ведь не убьешь меня потом?

И такая тоска в глазах!

— И не думал даже. С чего ты взял? — Алми не ответил, только всхлипнул. — Тогда не испытывай мое терпение.

— Да-да, господин! Я уже рассказываю! Я уже говорю! — Мужика таки прорвало и он торопливо, глотая слова и вздрагивая, начал рассказывать: — Господин, я уже говорил тебе про ильта. Еще тогда, когда ты покупал улжар. Помнишь?

Я кивнул. Задумчиво. И честно попытался вспомнить.

— Кажется, ты купить у него что-то хотел... или продать? Давно это было...

— Всего лишь четыре сезона прошло.

Блин, почти два года! А ведь точно. Два. Года. Или четыре сезона.

Сезон я бродил в компании одного рыжего коротышки. Второй сезон возвращался из какой-то глухомани. Уже без коротышки. И хорошо, что было куда возвращаться. Для этого и строят или покупают дом. Чтобы он стоял и ждал, когда хозяин вернется. Ну, и два сезона я уже здесь. Живу себе спокойно, никого не трогаю, свитки странные коллекционирую. Все сходится, но время-то как бежит! А я ни разу про свой день рождения не вспомнил. Что с днем прибытия в этот мир совпал.

— Да у меня столько всего за эти сезоны случилось! Всего и не упомнишь.

— Ты прав, Многодобрый. Но бедного Алми ты не забыл.

— Тебя трудно забыть.

— А бедному Алми трудно забыть умирающего ильта. Когда я пришел к нему, говорить о торговле было уже поздно. Все, что я мог для него сделать — это выполнить последнюю просьбу.

Ага, после того, как этот ильт чуть не вспорол тебе брюхо. За грабеж умирающего.

Я ведь вспомнил рассказ Алми. Пусть не дословно, но вспомнил! И решил промолчать. Зачем сбивать мужика с мысли?

— Он поручил мне свой улжар, вместе со всем, что в нем было. И сказал, чтобы я нашел для этих вещей нового хозяина. И цену назвал, за какую мне все это продавать надо. Я ничего лишнего не попросил! Все выполнил, как он велел! Клянусь!

— Верю, верю! — Кажется, еще немного и мужик скатится до истерики. — Дальше что было?

— Когда я поклялся, что сделаю так, как он хочет, ильт достал этот свиток, — и Алми повел подбородком в сторону стола. Руки мужик как сложил на груди так, похоже, и забыл про них. — Из шкатулки достал. Она возле него стояла, но пока ильт не открыл ее, я эту шкатулку и не замечал.

— Я понял, о какой шкатулке ты говоришь. Я тоже себе такую купил.

— Нет, Многодобрый, не такую! Я знаю те шкатулки. А у ильта она была из травинок сплетена. Из желтых и зеленых. С узором. Очень красивая. И дорогая. А он ее локтем раздавил! Когда свиток из шкатулки вытащил. Сказал, что она мне не понадобится, что если я закрою ее, то потом не найду. Что эту шкатулку ни продать, ни подарить нельзя. Что она служит только тому, кто ее сделал. Такое вот колдовство у ильтов, а я в него не верил, — вздохнул Алми.

Не знаю, чего больше было в этом вздохе, обиды или удивления.

— Это все?

— Нет, — хозяин дома медленно покачал головой. — Не все. Ильт говорить начал. Другим голосом. Когда свиток мне отдал.

— И о чем он говорил? — решил я поторопить рассказчика. А то он засмотрелся поверх моей головы, и минуту уже молчал.

— Он говорил о тебе, Многодобрый, — изрек Алми, когда я хотел его еще раз поторопить.

— Так уж и обо мне?.. Сколько сезонов этот улжар провалялся в твоей лавке? Два? Три? Или больше?

— Почти три, Многодобрый.

— Ну, вот. А ты говоришь, что обо мне...

— О тебе, Многодобрый, — упрямо повторил Алми. — Он сказал про мужа со светлой кожей. И про свиток, что этот муж принесет ко мне. Еще он сказал, про печати и про разрезанные шнуры. Если ильт сказал не про тебя, то про кого он тогда говорил?

Спорить с таким было трудно.

— Что он еще сказал?

— Чтобы я хранил свиток до твоего прихода, а потом отдал его тебе.

— Отдал или продал?

Чтобы торговец отдал что-то просто так...

— Отдал, Многодобрый, отдал!

Алми еще крепче вцепился в себя руками. И опять стал серого цвета.

Честно говоря, мне это уже надоело.

— Мужик, ну чего ты так боишься?

— Он сказал, чтобы я никому не говорил об этом свитке. Спрятал и забыл до твоего прихода. А теперь... я подумал... если ильта из-за него убили... то и меня...

Мужик закрыл глаза и заплакал. Тихо, дрожа губами и глотая слезы, что бежали и бежали по щекам. Видеть такую слабость было неприятно.

— Алми, а почему ты поверил ему?

— Господин, все знают, что ильты могут зрить будущее. Всегда перед смертью, и всегда чужое. Он сказал, что меня убьют, если я не выполню... И меня, и моих жен, и моих детей... и лавку сожгут...

И торгаш затрясся и заплакал еще многослезнее. Все так же беззвучно, и с закрытыми глазами.

Видел ильт смерти и пожар или наговорил всяких ужасов, чтобы Алми припугнуть, этого я не знаю. Озвучивать свои сомнения я не стал. Вряд ли мужик обрадуется, если узнает, что его могли обмануть.

— Алми, хватит рыдать! Я забираю эти свитки! — Сказал и спрятал их в карман рукавов. По одному в каждый рукав. — Знать бы еще, что делать с ними? Крант, может, подскажешь?..

Сказал я, вроде бы, в шутку, но для Кранта юмором здесь и не пахло.

Весь разговор он простоял возле стола, и глаз не сводил со свитков. Не знаю, кого он больше охранял — их или меня. Но, похоже, знал он про них что-то такое, про что я ни сном, ни духом. Не хотелось бы сдуру вляпаться невесть во что. Хватит уже и того, что Малек пострадал. Кто следующим будет?..

— Нутер, я подскажу. Когда домой вернемся.

— Принимается. Тогда быстренько все допьем, доедим и вернемся. Алми, ты помнишь, что у тебя и другие гости где-то есть? — Мужик открыл глаза и кивнул. — Помнишь? Вот и хорошо. Вот давай к ним и веди. А то ведь без нас все выпьют и съедят!

Хозяин лавки еще раз кивнул и направился куда-то в обход стола. Под ноги он не смотрел, но ни на одну из вещиц, что валялись на полу, так и не наступил. Вот что значит привычка. Я, и глядя под ноги, здесь спотыкаюсь.

— Подожди, Алми! Оружейный шкаф с другой стороны.

— Я знаю, Многодобрый. Но через шкаф можно только выйти.

И мы направились вглубь лавки, между стеллажом и стеной. В тупике, над массивным сундуком висел совсем уж неподъемный щит. Я бы не рискнул искать что-нибудь в этом сундуке. Кто знает, когда и насколько надежно закрепили щит? Вдруг крепления ослабли за это время?

Алми без долгих размышлений влез на сундук, повернул часть стены вместе со щитом, и вошел в открывшийся проем.

Блин, да это не лавка, а средневековый замок какой-то!

Обратно мы шли по коридору, где немного пахло едой. Поднялись по широкой удобной лестнице. Еще один коридор, уже на втором этаже. Дверные проемы закрыты плотными шторами. Из одной комнаты слышался тихий детский плач и такой же тихий женский голос. Мимо этой комнаты Алми прошел особенно быстро. Коридор закончился. Я уже хотел возмутиться, что нас опять завели в тупик. Только без щита на стене. Но тут часть стены вдруг повернулась, и появилась третья жена Алми.

— Господин, — поклонилась она, прижав руки к груди. — Твой гость приготовил рыбу и просил позвать тебя.

— Не мешай, глупая. Видишь, я уже сам иду.

— Да, господин. Прости, господин.

Женщина кланялась, сгибаясь все ниже.

— Жди здесь. Может, понадобишься еще.

— Да, господин.

Алми прошел на вторую половину дома, а женщина села на пол, сложила руки на коленях и закрыла глаза. Кажется, она даже заснула, такой умиротворенный вид у нее стал.

Мы вернулись в гостевую комнату как раз вовремя. Веселье там только начиналось. Мазай учил Орси рыбацкой пляске. Девушки хихикали и старались изо всех сил. Но специально ошибались, чтобы новоявленному учителю было чем заняться. Три Орси с Большой Земли так активно махали руками, что все ткани на стенах шевелились. А две толстушки из Луама исполняли то, чего в рыбацкой пляске никогда не было — танец живота. Все Луамские танцовщицы делают это замечательно. Мазай посмотрел и сказал, что нашел Орси своей мечты. Вот только какую из них выбрать, не смог определиться. В конце концов, он заявил, что ему нравятся обе. И все остальные девушки, что приехали со мной.

Блин, какой любвеобильный мужик попался! На знакомого он моего похож. Того, что говорил: "Я люблю всех девушек, каких я вижу".

— Многоуважаемый, а сил хватит? — спросил я Мазая, как когда-то спрашивал Леву.

— У меня на все сил хватит, на всех!

Наверно, они родственники — Лева отвечал точно также.

— На всех — не надо. Ты мне, конечно, нравишься, но не настолько же.

Девушки засмеялись. Мазай тоже. Понял он шутку или смеялся за компанию, не знаю, но смеялся он так долго, что я устал ждать, когда ему надоест.

Пока я общался с рыбаком, бравый капитан допрашивал Алми. Интересно ему почему-то стало, куда это хозяин дома подевался. Алми выкручивался как-то неубедительно. Типа, дом гостям показывал.

— А остальным почему не показал? — наседал капитан.

Вот уж дотошный мужик попался!

— А только мне усул понадобился. Или я посреди комнаты должен был отливать?

Пришлось срочно вмешаться и выручать Алми. Он что-то совсем скис от всех этих вопросов. А вроде бы торговец — должен знать, как отвечать назойливым покупателям.

И тут Мазаю приспичило показать, как мне на рыбалке захотелось отлить, и как он не дал сделать это в море. Потом он стал показывать, как я пытался попасть в горлышко кувшина. Сидя в качающейся лодке. Когда халат мешает, а руки дрожат...

Смеялись все. И я громче всех. Хоть на рыбалке, честно скажу, мне было не до смеха.

Кажется, в Мазае все эти годы спал великий комик. И вдруг проснулся. Даже подумать боюсь, что будет, когда мужик хряпнет рыбки. Он и без рыбки с большим энтузиазмом демонстрировал, что под кожаной юбкой у него нет ничего, кроме него самого.

Эти рыбаки — парни простые и экономные. Пошьют одну кожаную юбку — на вырост — и годами ее таскают. Пока не протрется. И поправиться не боятся — шнуровку на боках юбки присобачили, и не заморачиваются с диетами. И с парадным костюмом не заморачиваются: идет в гости — надел жилетку, решил немного поработать — жилетку снял. Она, кстати, тоже на вырост делается. Так у некоторых экономных парней шнурков на жилетке больше, чем самой кожи. Кстати, многие рыбачки одеваются точно также. И никто не считает эту одежду суперсексуальной. Обычная униформа, как бусы и браслеты у танцовщиц.

Капитан только наполовину оделся, как рыбак. На верхнюю. А внизу у него были широченные шаровары из полупрозрачной ткани.

Не скажу, что мужики вообще не носят таких штанов. Носят. Те, у кого работа — клиенток развлекать. Или клиентов. Повернутых в другую сторону.

— Штаны понравились? — Капитан заметил, куда я смотрю, и спросил. — Могу подарить, когда в море пойду.

— А ты как же?

Только и нашелся, что ответить. Блин, подумает еще, что я и сам из тех, повернутых.

— А у меня юбка есть! Вот ты знаешь, почему мы ходим в юбках на корабле?

— Почему? Чтобы удобнее было?..

"В тюрьме и на корабле о бабах только вспоминают".

Слышал я такое от одного умника, но повторять здесь не стал. Кто знает, как капитан это воспримет.

— Точно! Для удобства. А ты попробуй отлить при качке! А то зубы он скалит... — Промолчать-то я промолчал, но с улыбкой справиться не сумел. — Зачем этого с собой в усул потащил? Чтоб он копье твое держал? Для этого он тебе нужен?

Похоже, капитан обиделся, и меня обидеть захотел. А когда я понял, на какое копье он намекает... когда на Кранта посмотрел...

Нортор сколько угодно может притворяться глухим и слепым, но я-то вижу, что ему тоже обидно. Не часто на него такую напраслину возводят. Не привык он с хамами общаться.

— Он — мой оберегатель. Работа у него такая — ходить везде за мной, — вступился я за безвинно пострадавшего.

— И какого демона тебе понадобился оберегатель?

— А пугливый я очень! Даже зеркала пугаюсь, когда себя в нем вижу.

Не принято здесь хвастаться своей трусостью. А если уж хвастаешься, значит, ты такой герой, про которого песни складывают. Или уже сложили.

— Ну-ну...

И капитан мерзко усмехнулся, а меня уже понесло:

— А то, что меня напугало, я убить стараюсь. Или сломать.

— И как? Получается?

— Получается! Поверишь?

Блин, я же познакомиться с этим мужиком хотел! О реальных делах и вещах поговорить. А вместо разговора дурацкий треп получился. И не остановишь теперь, и назад не отмотаешь.

— Отчего же, верю, — капитан внезапно посерьезнел. — В моей команде тоже такой был. Пугливый.

— Ну, и как он?

— Уже никак. Меня он как-то испугался.

Вот и поговорили. То ли это был тонкий намек на толстые обстоятельства, то ли местный юмор, который до меня не всегда доходит.

— Эй, Алми! Что-то у тебя гости заскучали! — рявкнул вдруг капитан.

Малек открыл глаза. Убедился, что ничего интересного не происходит. И опять устроился дремать на узле со шкатулкой. Три Орси массировали ему спину и ноги.

— А чего же им не скучать, если ты забрал себе всю рыбу.

И Алми показал пальцем на глубокую квадратную миску.

— И ничего не забрал! Рыбе настояться надо. Только гайнулы едят ее сырой.

"Гайнул". Сто лет не слышал этого слова! И сразу вспомнилась Машка, и то, как она обзывала меня "обиженным Санутом". Интересно, где эта ведьмочка сейчас и с кем?..

Хотел отхлебнуть тифуры и вдруг увидел в чаше Машкино лицо. Брови нахмурены, губы шевелятся. Потом глаза у нее сделались удивленными, рот приоткрылся...

— Эй, пугливый, подставляй свою лапу!

И я подставил. Свободную. Ту, что со знаком Тиамы.

— Эй, это чего?

Капитан уставился на мою ладонь. Даже палочки с куском рыбы задержал над ней. С куска упала капля сока и легла на старый след от листа.

— Ожог это. А ты чего подумал?

— Я? Ничего такого. Думал, ты руки не помыл после усула.

Блин, мужик явно напрашивается на зуботычину.

— А сам ты их моешь?

— Я?! Да за кого ты меня принимаешь?! Я всегда... воду берегу.

Ответить на такую наглость ничего цензурного я не мог. Только головой покачал и выдал несколько слов на русском разговорно-подзаборном.

А капитан вдруг громко рассмеялся и хлопнул меня по плечу. Сильно. Хорошо, что я чашу держал в другой руке.

— А с тобой весело, Многодобрый. С Алми тоже весело бывает, но с тобой веселее.

Ну-ну. Оригинальное чувство юмора, однако, у мужика. Вот только поговорить реально здесь все равно не получится.

И на хрена было всю эту толпу с собой тащить? Веселья захотелось? Вот и веселись теперь. А на разговоры забей и забудь.

Мазай от рыбы отказался. Сказал, что он и без нее в полной боевой готовности. А Многоструйный есть такую рыбу не велит.

Крант тоже отказался от своей доли. Ему оберегать надо, а не про Орси думать. Да и не действует эта рыба на него.

— Откуда знаешь?

— Знаю.

Кажется, совсем недавно я уже слышал похожий ответ.

А вот Малек отказываться не стал. Он съел за себя, за Кранта, еще и кусок за Мазая прихватил. И все это пальцами, пока капитан угощал Алми.

— Эй, здоровяк, а не много будет? — забеспокоился капитан. — Или у тебя запасное "копье" есть?

— А на меня рыба не действует.

— Так зачем ты ее ешь?

— А чтоб не пропала.

Капитан и Малька хлопнул по плечу.

— Веселый ты парень. Я бы тебя на корабль взял. Пойдешь?

— Если хозяин пойдет, и я пойду.

— "Хозяин"? — Капитан глянул на меня и кивнул каким-то своим мыслям. — Теперь понятно, в кого ты такой веселый.

Я таки попробовал золотую рыбу. Сколько ее можно в ладони держать? Но чем она отличается от маринованной селедки, так и не понял. Кстати, подействовала она на меня точно так же, как селедка. На сушняк пробило. Или у меня организмус такой, или она на всех так действует. Просто мужикам жаль потраченных сабиров, вот и убеждают себя... А самовнушение — великая вещь. Сколько подвигов из-за него совершается! Ну, и гробится народу тоже немало.

А насчет подвигов... Алми ублажил двух Орси и вспомнил, что у него есть жены. Сказал, что пойдет, поищет их. И ушел. Искал долго. И все это время из коридора тихий смех и вздохи раздавались. Но мы и без Алми не скучали. Зачем нам хозяин дома, если есть целый гарем. В конце концов, я и Кранта уговорил немножко расслабиться. Пообещал не играть с острыми предметами и сам себя постеречь. И Крант поддался на уговоры. Насмотрелся, чего творится в комнате, навпечатлялся... прихватил трех Орси с Большой Земли и быстро исчез за шторой.

Кстати, я потом тоже за шторку хотел уйти. Уединиться от общества с приятной девушкой, но вход так и не нашел. Пришлось уединяться в гнезде из подушек.

Капитан с Мазаем занялись подводным ловом — закидывали свои удочки во все свободные лунки. Малек тоже не отставал.

Как я и подозревал, поговорить с капитаном у меня не получилось. Даже когда я решил устроить небольшой передых. В одиночестве. И в гнезде. Посмотрел, в каком боевом настроении капитан, и подходить к нему не решился. "...спасибо, Фатима, извини, Саид", — вспомнился старый, бородатый анекдот.

Алми вернулся, когда я начал подумывать о его поисках. Крант тоже нашелся очень быстро. Оказалось, никакого входа в этих шторах нет. Нагнулся, поднял нижний край и прошел на ту сторону. По крайней мере, так сделал мой оберегатель. А вот девушки с ним не пришли. Они так и остались за шторой. Пришлось идти, смотреть, почему задерживаются.

Орси лежали рядышком и улыбались. Как живые. Но на голос не реагировали, и глаза не открывали.

— Крант, ты что, понадкусывал их?!

— Нет, нутер. Я помнил, что они не корм.

— Тогда, почему они не поднимаются?

Я минут пять пытался привести девушек в чувство, но так ничего и не добился.

— Они спят, нутер.

— Скорее уж в обмороке. Блин, да что ты с ними делал?! Нас вон пятеро было, и ни одну не довели до обморока, а ты...

— Если бы здесь была жена из моего народа, мне ее одной хватило бы, а эти... Я и так выбрал самых сильных. Они проснутся, нутер. Отдохнут и проснутся.

— Надеюсь.

Я разогнулся и... увидел капитана. Он стоял аккурат под шторой, уложив ее на плечо, и смотрел то на меня, то на Кранта.

— Многоуважаемые, что вы здесь делаете? И почему молчите?

Этот любопытствующий капитан мне начал надоедать.

— Расслабляемся мы здесь, как можем. А молчим потому, что я думаю.

— О чем думаешь?

— Сколько паланкинов нам теперь нужно.

Поверил мне капитан или нет, не знаю, но расспросами больше не донимал. Решил ехать с Мазаем в Нижний город. Взяли один паланкин на двоих, погрузили корзины с рыбой, и уехали. И опять все соседи Алми наслаждались рыбацкой песней. Теперь уже на два голоса.

Нож на пояс. Весло в руки.

Уходим в дальний мы поход.

Крепка веревка. Остры крюки.

А плащ из ракушек нас подождет.

Для нас Алми вызвал четыре паланкина. Малек погрузил спящих девушек. Остальные забирались сами. А я отозвал в сторонку хозяина дома и извинился. За то, что так с подарком получилось. Ну, и за все остальное, по мелочи. Хотел уже новый подарок ему пообещать. Не из своей шкатулки, но Алми замахал руками.

— Многодобрый, умоляю, не говори больше ни слова! Ты мне сделал такой огромный подарок, что сердце мое тает от радости!

Блин, и этот туда же! Я-то думал, что Алми — нормальный мужик, умеет обходиться без многоэтажных комплиментов. Или у черных они не приняты, или лично ему не нравятся, совсем как мне. А он взял, и так меня разочаровал. Или это он от переживаний сорвался?

До меня не сразу дошло, что Алми говорил о запечатанном свитке. Дома надо будет заглянуть в него. Вряд ли там будут картинки или что-то понятное, но все-таки...

Только сначала надо отдохнуть после такого отдыха. В тихой комнате, на своей кровати, одному...

Блин, у меня же сегодня вечерняя смена еще, а вечер вот-вот начнется. Да, насыщенный выдался денек! Или сделать, как советовала Тамила, и махнуть на все левой задней? Заодно, можно проверить, как справятся без меня заместители.

Ладно, доберемся домой, там и решу.

13.

— Ксюха, ты дура! Ты родилась дурой, ты дурой и помрешь!

Мамирьяна в своем репертуаре. Больше месяца меня не видела, только "привет" успела сказать, и сразу же допрос устроила: каких это глупостей я натворила, пока ее не было. А сама почему в пятницу пришла, а не в четверг, про то ни слова. Я уже и не спрашиваю. Знаю, что услышу. "Занята была! Это тебе делать нечего, а вот у меня..." Пришла, и хорошо. Спасибо, что пришла.

Ответила Мамирьяне, что никаких глупостей не творила, сына только родила, легко и просто. Как это ей не понравилось! Мамирьяне только дай к какому-нибудь слову прицепиться — скандал устроит на полдня.

— Тебя послушать, так все у тебя легко и просто! По горам лазить легко! С вышки прыгать — проще некуда! И учиться просто и легко! Только с мужиками у тебя почему-то сложно и тяжело. Кому нужна твоя золотая медаль, если ты парню глазки стоить не научилась! Мало тебе проблем с твоим прибабахнутым охранником было, так ты еще с черномордым каким-то связалась!..

— Подожди, с чего ты взяла?

Иногда я просто не успеваю за полетом ее мыслей.

— "С чего, с чего"... — передразнила Мамирьяна. — Хоть передо мной в невинность не играй! Ты же здесь "звезда первой величины"! Вся больница уже знает, у кого черный ублюдок родился!

— Марина, Марина, подожди... послушай...

С сестричкой всегда так. Наорет, не разобравшись. Потом приходится оправдываться, доказывать... И знаешь, что не виновата ни в чем, а чувствуешь себя дура дурой. Хотела ведь все спокойно ей рассказать, по порядку, а не так... с пятое на десятое. Вот, посреди рассказа, Мамирьяна и отвесила мне комплимент. Насчет дуры.

— Не пойму, какого черта ты его трогала? Не ты положила, не тебе и лапы к нему тянуть!

— Ты что, Маринка?.. Знаешь, как холодно было... Мне даже одеяло дали!

— Ну, и что?

— А он сам. Маленький. И без одеяла. Он бы замерз рядом со мной!

— Тебе-то какое дело?

— Как это, "какое дело"?! Он ведь живой человек! Только что рожденный. Он сам о себе позаботиться не может, ему помощь нужна!..

— Вот уж заботливая дура! Ну, и что ты со своей заботы поимела? Вагон проблем за малюсенькое "спасибо"? С тебя станется и за бесплатно вкалывать...

Хоть и неприятно такое признавать, но Маринка права: отца темненького я еще не видела, и ни о чем договориться с ним не успела. Кисонька сказал, что все будет в порядке, на этом я и успокоилась. Так и дожили до выписки. Завтра меня выписывают, а я еще ничего не знаю. Только-только успела приучить маленького оставаться с Олежкой, и вот опять грядут перемены. Негритянка все еще в коме, а куда малыш денется, кто о нем заботиться будет, неизвестно.

— Сколько раз тебе надо повторять: то, на чем можно срубить бабки, за просто так не отдают! Я бы с этого нигера столько бабла срубила, что мама дорогая! А тебя он может так раскрутить, что это ты ему должна будешь. Учти, без контракта на работу к иностранцу даже не суйся! И контракт с нашим юристом обсудить надо. Обязательно! И по пунктам. Чтоб никаких неожиданностей потом не было. А то не успеешь "мяу!" сказать, а с тебя уже шкуру сняли.

Я слушала Мамирьяну и только кивала. Ни о каком контракте, ни о какой работе я пока еще не думала. Просто в голову не приходило, что заботу о ребенке можно считать работой, и что деньги за это получать можно. А ей пришло. Вот что значит опыт. Сколько ухажеров у нее было, и каждый новый умнее и богаче прежнего оказывался. Как-то так у Мамирьяны получалось. Талант, наверное. Затесался в ее гарем и юрист. Вот с ним она и решила меня познакомить, когда дело до контракта дойдет. Ведь не собираюсь же я за просто так чьего-то ребенка кормить? Или собираюсь? Тогда я не только дура, но еще круглая и окончательно чокнутая.

— Хватит уже и тех глупостей, что ты успела натворить! — сказала, как припечатала Мамирьяна.

— Каких таких глупостей?

— Похищение ребенка у иностранных граждан, — сестричка начала загибать пальцы. — Причинение вреда его здоровью. Шантаж. Требование выкупа, — она потрясла кулаком с оттопыренным большим пальцем. — И это только то, что я могу придумать навскидку. Послушаешь, что скажет Юрик, уписаешься от страха.

— Но я же ничего такого...

— Да-да, ты у нас мать Тереза, тебе всех надо спасать и защищать. Короче, Ксюха, ты поняла, что собак на тебя навесить можно столько, что во век не отмоешься?.. Я, конечно, в беде тебя не брошу. Подключу Юрика — отмажем. И деньги с нигера сдернем, все будет тип-топ. Но половина денег мне. А с Юриком ты сама потом рассчитаешься. Баблом или натурой — как договоришься. Может, и захомутаешь его. Он мужик холостой, и баб сисастых любит.

— А как же ты? У вас же такая любовь была!

И, кажется, уже после Сергея, если я ничего не путаю. Вот и не стала говорить об этом. Чтобы не нарываться. А то Мамирьяна опять разозлиться может. Говорить о своих победах она любит, а вот то, что я не могу запомнить ее ухажеров, почему-то очень злит сестричку.

— Была любовь. И прошла. Отработанный материал. Теперь Юрик нужен мне, как юрист. Он, конечно, на что-то надеется, но... не для него моя роза цветет.

— А для кого? Для Сереженьки?

— Пока для Сереженьки. А там посмотрим. Вдруг что-то перспективнее подвернется. И ты клювом долго не щелкай. Если с Юриком подсуетишься, то вполне можешь успеть.

Я слушала Мамирьяну и удивлялась.

Ведь родилась она почти в деревне, там же и выросла, откуда у нее такая хватка? И почему у меня мозги в другую сторону повернуты? Только потому, что в Малых Лужках нет улицы Демьяна Бедного?..

Я, когда Темке о ней рассказывала, он думал, что это шутка. Пришлось везти его в Большие Лужки, показывать.

Когда-то на окраине Лужков вырыли большой песчаный карьер. Потом карьер стал озером. Кто-то решил разводить в нем рыбу, кто-то посадил вокруг озера ивы. Место получилось очень красивым. Вот его и облюбовали новые и богатые. Быстренько раскупили участки на окраине. Раньше там стояли халупки-развалюшки, и такие дома вместо них построили один лучше другого! С башенками, арками, красивыми заборами и клумбами. Дорогу хорошую сделали, фонари поставили. Говорят, на ночь улицу цепью перегораживают, и охранники на въезде сидят. Еще и камеры на каждом заборе установлены, и домофоны. Мы с Темкой днем по Демьяна ходили, домами любовались. Один дом нам очень понравился. Двухэтажный, с двумя большими верандами на первом и втором этаже, весь дом такой компактный и соразмерный. Минут пять мы перед ним стояли, придумывали, кто в какой комнате будет жить, и что на первом этаже можно устроить. А тут хозяин дома вышел. Разговорился с Темкой. Сказал, что дом продается, и если мы хотим, то можем купить его. Они с женой в другом месте домик построили, еще лучше этого. Темка, когда узнал, сколько за дом хотят, обещал подумать. А мне потом сказал, что, если взять кредит, то лет через тридцать-сорок, его можно будет выплатить. Я тогда промолчала. Страшновато втягиваться в такую кабалу. Да и не привыкла я жить среди богатых людей. Хоть Мамирьяна и говорит, что на Демьяна не богатые живут, а середнячки. Что она с таких начинала, что для нее они уже пройденный этап.

— Сколько раз тебе говорить: не просят — не помогай. А если помогаешь, то не за "спасибо"! — продолжала учить меня сестричка.

— Да поняла я, поняла! Извини, Маринка, мне к детям надо.

— Сейчас пойдешь. Тебя когда выписывают?

— Завтра.

— Если Сереженька сможет, мы заедем за тобой, а если нет... — И Мамирьяна выразительно посмотрела на меня.

Пришлось отвечать:

— Не беспокойся, я и сама доберусь. Вызову такси...

— А я и не беспокоюсь. Позвонишь мне... только не очень рано! И я скажу, подъедем мы или нет. Поняла?

Нет, Мамирьяна совсем не жадная, просто она действует по принципу: кому нужнее, тот и платит. А еще она никогда не жалеет денег на удобства. Говорит, что можно обойтись без многого, но без удобств и без излишеств жить не стоит. Вот и сегодня, отшуршала нянечке на санпропускнике и та провела нас в комнату для посещений. Стекло здесь еще не вставили, только фанерой забили разбитое окно, но все равно в комнате лучше и теплее, чем перед окошком санпропускника. Мы были не единственные, кто догадался позолотить руку кому надо.

— И ни на что не соглашайся, пока не поговоришь со мной. Поняла?

Я только кивнула. Меня занимал совсем другой вопрос. Вот как увидела Мамирьяну, так и думала, как бы спросить поаккуратнее, да все не получалось. Пришлось срочно спрашивать и абы как. А то ведь эта красотка может вспомнить о чем-нибудь важном, развернуться и уйти, а мне опять терзайся в догадках.

— Маринка, а-а... ты моим что-нибудь говорила?..

— Делать мне больше нечего!

Я думала, сестричка меня укусит. Она не очень ладит с моим отцом. С ним вообще трудно ладить. А с Маринкой у него никогда нормального разговора не получалось. Любая встреча криком и оскорблениями заканчивалась. А ругаться она умеет. Хотя выглядит вежливой и спокойной, как и все в этой комнате, улыбается и говорит шепотом, чтобы не мешать остальным. Но услышал бы кто-нибудь, что и как она говорит, испугался бы с непривычки. Помню, как-то в автобусе одна тетка услышала, и стыдить ее надумала. "Что ж ты, девочка, такая молодая, а уже такая злая!" — сказала. Мамирьяна ей и ответила: "Я не злая, просто жить приходится среди хамов и ханжей. Извините бабушка, если обидела вас". Еще и улыбнулась. Тетка, после такого ответа, красными пятнами пошла, но больше не приставала. А вот если б я ответила, то пол-автобуса потом эту тетку жалело бы, а вторая половина старательно ругала меня. У каждого свой талант. Но главное, я узнала, и теперь спокойна. Отец не нагрянет и не устроит скандал.

— Ты уж сама разбирайся со своим придурастым папашей, — шипит сестричка сквозь зубы.

— Ладно, разберусь.

— Когда, Ксюха, когда?! Тебе ведь не двенадцать лет. Ты взрослая, самостоятельная и совершеннолетняя. Зарабатываешь. Живешь отдельно. На шее у папаши не сидишь. Так чего ты тянешь?

— Маринка, я живу отдельно, пока он не знает, где я живу. А если узнает...

— Как же он тебя учиться отпустил?

— Со скандалом. Я почти сбежала. Сказала, что буду жить в общежитии или не стану поступать. А у него же маничка: чтоб его ребенок был не только с дипломом, но и с кандидатскими корочками. Все не успокоится, что я пацаном не родилась. Говорит, что если у меня нет яиц, то корочки должны быть обязательно. А какой скандал он устроил Темке, когда мы приехали! Ты б только слышала!

— И какого рожна он хотел от него?

— Чтоб Темка не отвлекал меня от учебы. Еще и грозился! Кричал, что мне корочки получать надо, а не о блядстве думать. Хорошо, что мы про беременность сказать не успели. Только про свадьбу намекнули, а он такой ор поднял, что стекла в доме задрожали. Наверно, у мамки твоей научился.

— Он и без мамки моей ученый, — Мамирьяна махнула рукой. — Они ведь чуть не поженились тогда.

— Когда это?

— Давно. Ну, когда мамка забеременела. Но что-то у них не сладилось. У него ведь еще тогда заморочка насчет сына была. "Вот родишь пацана, чтоб на меня похожий был, тогда и женюсь", — Мамирьяна так похоже передразнила моего отца, что я даже вздрогнула. — А в нашем роду только девки удаются. Еще баба Уля говорила. Вот мамка за брата его и выскочила. Назло. А он тогда к твоей мамке клеиться начал. Думаю, тоже назло. Она, вроде бы, против была сначала, но потом... Наверно, он ее... Ксюха, ты чего на меня так пялишься? Ты что, первый раз это слышишь?

Я молча кивнула.

Ничего этого я до сегодняшнего дня не слышала. Не любила мама рассказывать, как познакомилась с отцом, и почему вышла за него замуж. "Так получилось", — вот и весь ответ.

— А как же ребенок?

Это все, на что повернулся мой язык. Вдруг Маринка совсем не дяди Павлика дочь?..

— А что "ребенок"?..

В комнату посещений вошла Ольга, и все вопросы сразу забылись. Я только увидела ее лицо, и тут же вскочила со стула. Дожидаться, пока она подойдет, не стала быстро пошла навстречу.

— Оксана! Срочно в палату! Ребенку плохо!

Ольга говорила тихо, чтобы других не пугать, а я будто оглохла от ее слов.

— Олежка?!

Хлопнула себя по губам, чтоб не болтали лишнее, и бросилась к двери.

Права была Мамирьяна: мальчишки в нашем роду не живут долго, или мертвыми рождаются.

— Нет. Другой.

— О, Господи! Знала же, что нельзя оставлять...

Ольга еще что-то говорила, а я уже стояла возле лифта. Нажала кнопку, и цифра пять на табло сменилась шестеркой. И тогда я побежала по лестнице. Хватаясь за перила и поддерживая рукой живот. Чтоб не колыхался, как пустой мешок на ветру.

Я добегу, я успею! А иначе... а иначе и быть не может! И не инакать надо, а шевелить ходулями. И плевать, что ноги подгибаются, а сердце вот-вот выпрыгнет из горла. Быстрее, еще быстрее!

На третий этаж я влетела в полуобморочном состоянии. Воздуха не хватало, в глазах двоилось и троилось, все качалось и дрожало вокруг. Внутри меня тоже что-то дрожало, да еще кровотечение усилилось. Хорошо, что халат длинный, не видно, как течет по ногам. Главное, не садиться, тогда никто ничего не заметит.

Двойная дверь в палату была распахнута, но я не вписалась в проем. На плаче потом здоровенный синячище вскочит. Но это потом, а сейчас надо спасать ребенка. С ним творится что-то странное.

Малыш голенький. Лежит среди вороха пеленок, дрожит, выгибается, открывает ротик в беззвучном крике, а Ираида Сергеевна прижимает его к пеленальному столику. Рядом стоит дурища Зинка и лепечет:

— Я только укол... Обычный укол... Его всем...

Следом за мной вбежал Кисонька и еще с порога начал распоряжаться:

— Кислород! Капельницу! Инкубатор! Живо!

И ни одного матерного слова. Чудеса все-таки бывают.

Медсестра бросилась выполнять распоряжение, а Ираида Сергеевна повернулась к нам. Малыш как раз затих.

— Вы представляете, — врачиха развела руками, — Зина опять все перепутала. Я ее жду в соседней палате, а она здесь... Нет, чтобы подождать меня, сама сделала укол. Первый раз вижу такую реакцию на БЦЖ...

— Держи! — рявкает вдруг Кисонька.

Я едва успела подхватить малыша. Никогда бы не поверила, что ребенок пяти дней от роду может свалиться с пеленального столика.

— Ирида, ты что это творишь? Мало мне Зины-кретинки, ты еще дурью маешься. Давай тогда за ногу его и об стенку! Чтоб уж наверняка! А потом его отец с нами то же самое сделает!

Врачиха стояла посреди комнаты, пожимала плечами, улыбалась дрожащими губами, и всем видом показывала, что она не виновата, что так уж получилось, что оно само...

А я прижимала малыша к груди и чувствовала, как прекращается дрожь, как расслабляется маленькое тельце, как стихает жуткий хрип. Мне было страшно глянуть вниз, проверить, как там темненький, и я во все глаза смотрела на Кисоньку.

— Еще одна дура! — уже спокойнее сказал он. — Тебе не на меня пялиться надо, а на ребенка!

— А он живой? — почему-то шепчу я.

— Вот сунь ему грудь, и узнаем.

И я тут же начинаю расстегивать халат.

— Ребенка надо запеленать, — подает голос Ираида Сергеевна.

И я опять смотрю на Кисоньку. Что он посоветует?

— Дубинина, хоть ты не строй из себя идиотку. Надо пеленать — пеленайте, надо кормить — кормите, только никаких больше экспериментов над этим ребенком! И не подпускайте к нему Зину, ради Бога! Как она вообще попала в детское отделение? Ир-раида Сергеевна, я тебя спрашиваю! — каким-то утробным басом зарычал Кисонька.

Не ожидала, что в таком маленьком мужичонке может прятаться такой голос.

— "Как, как"... на подмену ее прислали!

Врачиха старательно пеленала малыша, и не смотрела на Кисоньку, а я стояла возле столика. На всякий случай.

— И ты взяла ее?! — Кисонька даже воздухом захлебнулся от возмущения.

— А что делать?! — Ираида Сергеевна тоже начала повышать голос. — Да у меня вообще людей не осталось! Дашка в отпуске. Катя на больничном. У Нины ребенок заболел. А мне хоть разорвись! Хорошо хоть "звезду" эту в помощь прислали.

— Да от нее вреда больше, чем помощи!

— Я полдня за ней следила, на шаг от себя не отпускала, вроде бы все было нормально. А стоило на секунду отвлечься и... Ну, вот, кажется, успокоился. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!

И врачиха постучала по высокому бортику деревянного столика. А я схватила темненького и села на кровать. И только потом вспомнила, что садиться мне нельзя. Теперь придется ночнушку застирывать. А может и халат вместе с постельным. Ладно, это такие мелочи, что и внимание обращать не стоит. Главное, чтобы с детьми все было в порядке.

Глянула на Олежку — спит. Вот молодец! Кто хочет спать, тот спит, и не замечает, что в его палате конец света случился. Спасибо, сыночка, хоть ты радуешь маму.

А вот другой малыш не спал. И выглядел не очень хорошо. Серенькая мордочка в обрамлении больничных пеленок. Если бы он всегда так выглядел, я бы его не темненьким, а сереньким называла. Или Зайчиком. Летним.

Малыш лежал с таким задумчивым видом, будто пытался вспомнить: "И чего это я хотел?" Я выдавила немного молока и тронула его губы соском. И малыш тут же схватил его. "Вспомнил! Вот этого я и хотел!"

Кисонька посмотрел, как человечек активно сосет, и сказал:

— Надо же, как проголодался!

— Он всегда так ест, — улыбнулась я. — И всегда таким серьезным делается, будто невероятно сложную работу делает.

— Соски трескаются? — спросила вдруг Ираида Сергеевна.

— Немножко.

— Смотри, если будет сильно болеть...

— Потерплю.

— Дубинина у нас женщина терпеливая.

Я так и не поняла, похвалил меня Кисонька или совсем наоборот.

— Я помню, как она вела себя на родах, — улыбнулась врачиха. Теперь уже нормальной улыбкой. — Так вот, Оксана, если соски будут болеть, смазывай их остатками молочка и давай ему высохнуть. Средство простое, но эффективное. И саму грудь не спеши прятать после кормления. Пусть минут пять погуляет на свежем воздухе. Это ей только на пользу пойдет.

— Спасибо за совет.

С чего это врачиху на благотворительность пробило? Или вину свою заглаживает?

Малыш заснул. Быстро он на этот раз.

— Утомили мне ребеночка. Сил у маленького на нормальную кормежку нет.

— Ты его по времени кормишь или по требованию? — спросила Ираида. На "утомили" она никак не отреагировала.

— По просьбе желающих.

— А если сразу два "пожелают"?

— Значит, оба и получат. В чем проблема?

— Тяжело сразу двоих держать, — сообщила врачиха. Будто это она держать должна, а не я.

— Мне пока не тяжело!

Кисонька фыркнул.

— Ну, и чего смешного я сказала?! — вызверилась уже на него. А нечего лезть под горячу руку.

— Ничего смешного, просто песню вспомнил.

— Какую? — зачем-то спросила я. Словно жить без песен не могу.

— Женщины бывают разные. Сильные, злые и грязные... — запел Кисонька противным голосом.

— Ну, и какое она имеет ко мне отношение? — Я решила не подниматься с кровати, пока все не уберутся из палаты.

И плевать, если потом придется стирать не только пододеяльник, но и простыню. Хорошо, что сейчас батареи горячие и вся постирушка быстро сохнет.

— К тебе — никакого. Это же песня... я не хотел тебя обидеть...

Что там Кисонька собирался еще говорить, не знаю. Прибежала Зина со штативом для капельницы.

— Инкубатор готовят, кислород сейчас подвезут и... вот! — Штатив она поставила на мой тапочек. Я едва успела выдернуть из него ногу. А систему и лекарство я сейчас принесу! — и медсестра метнулась к двери.

— Не надо! — в один голос сказали Кисонька и детская врачиха.

— Почему? Вы же сами велели...

Зинка стояла на пороге, одна нога в коридоре, вторая еще в палате. Мамирьяна таких торопыг называет "электрометелка с дистанционным управлением".

— Обошлись, — Ираида махнула рукой.

— Ой, а я всем сказала, что негритенок умирает.

— Идиотка! Кретинка! Из какой дыры тебя вытащили? У тебя мозги есть или их при родах выдавили? — Кисонька опять начал орать.

Медсестра расплакалась.

— А что я должна была говорить? Все спрашивают: "зачем? кто велел?" Еще и этот пристает: "как ребенок?" Я и сказала...

— Кто спрашивает?! — застонала Ираида Сергеевна.

— Вот он!

Зинка убралась-таки от двери, и в палату вошел самый красивый мужчина, какого я когда-либо видела. Высокий, выше Темки, худой, но совсем не сутулится. И фигура спортивная и соразмерная. Даже кисти рук красивые. Мамирьяна говорит, что руки больше всего выдают "породу". Что можно научиться одеваться и правильно вести себя, но рабоче-крестьянскую лапу никакой маникюр не исправит. Вошедший был очень породистый! И похожий на богатого спортсмена. Или на актера. Скорее на актера. Лицо у него необычное. И глаза — погибель всех девчонок! Халат на мужчине был такой же, как у Зины — нежно салатного цвета, и застежка на женскую сторону. Но сидел на нем так, словно был дорогущим костюмом, сшитым по спец заказу. Только тапочки немного подкачали — ярко-фиолетовые шлепки на танкетке. Такой же модели, как у нашей медсестры. Но на нем они смотрелись очень стильно. Умение носить одежду — тоже талант. А этот красавчик в любой одежде будет шикарно выглядеть.

Была бы здесь Мамирьяна, она бы уже стойку на него сделала. Хоть сестричка и говорит, что внешность у мужчины всего лишь дополнение к богатству и уму. Но всегда потом добавляет: "Только очень приятное дополнение".

То, что красавчик из богатых, заметно и без прожектора. А насчет ума — тут надо подождать и послушать. Ведь не молчать же он сюда пришел! И не смотреть, как я ребенка кормлю. Можно подумать, он кормящих женщин не видел. Кисоньке тоже было интересно, как малыш чамкал. А теперь, когда темненький заснул, Юрий Андреевич то на меня глянет, то на красавчика. Как кот, что не может выбрать между куском мяса и куском рыбы.

Или это Кисонькино начальство пришло, которое из-за Зинки его дрючило?

— Зина, это ты его сюда привела? — странным голосом зашипел Юрий Андреевич.

Будто горло у него вдруг заболело.

Медсестра быстро закивала.

— И какого хрена ты это сделала?

Кисонька улыбался и тихо рычал сквозь зубы. Мамирьяну он мне напомнил. Та тоже так часто разговаривает.

— Он сказал, что ему надо пройти, посмотреть. А я сказала, что без халата и тапочек нельзя. А он сказал, что у него есть халат и тапочки. И достал их из кулька. Как фокусник. Ап! Вот кулек, и вот халат! Тогда я сказала, что нужно еще разрешение. И он мне дал... — Зина полезла в карман халатика, но посмотрела на меня и вытащила пустую руку. — Я вам потом... покажу.

Пока медсестра общалась с Кисонькой, мужчина обошел детскую врачиху и остановился возле меня.

— Это ест быть тот жена? — спросил он, глядя почему-то на Юрия Андреевича.

Мамирьяна была бы счастлива! Богатенький красавчик оказался иностранцем.

А вот я от радости не запрыгала. Какая может быть радость, если на меня смотрят, как на товар не первой свежести. Еще и комментируют на ущербно русском.

Ты б еще пальцем потыкал, придурок! А не умеешь нормально разговаривать переводчика найми. Небось, не обеднеешь. Зинке вон какое "разрешение" отшуршал, что она тебя в закрытое отделение привела, где сплошная чистота и стерильность должны быть. А эта дура еще с Кисонькой обещала поделиться. И он молчит, только губы кусает. Так что, чем скорее я выберусь из этого дурдома, тем мне с Олежкой будет лучше. Вот только как же с темненьким быть?.. И так проблем выше бровей, а тут еще всякие проходящие красавчики добавляют.

— Во-первых, я вам не жена, а совсем даже незнакомая женщина, — зарычала я на наглого иностранца. Не очень громко, чтобы не напугать спящих малышей. — Во-вторых, я не ем, а кормлю... — Точнее, кормила. Значит, грудь можно спрятать и халат застегнуть. Свежим воздухом она подышит в следующий раз. А то демонстрирую свои прелести перед кем ни попадя. А на меня пялятся, как с голодного края. Я бы такому "голодающему" не дала, даже если бы мне можно было! — В-третьих, вам нечего делать возле моего ребенка! Так что идите вы...

— Дубинина, Дубинина, потише! — встрепенулся вдруг Кисонька. Это... отец ребенка.

— Какого ребенка?

— "Какого, какого" — передразнил меня врач-юморист. — Негритенка твоего.

— Во-первых, негритенок совсем даже не мой. И вам это лучше всех известно. Во-вторых, он вовсе не негритенок. Просто смуглый. А в-третьих...

— Ой, а ребеночек даже не похож на вас! — выпалила вдруг Зина. — Вы такой белый и красивый, а он совсем наоборот.

Язык за такие слова отрывать надо! Вместе с головой. Все равно в ней ничего нет, кроме веревочки для ушей. А эта дурища еще и радуется чему-то. На свидание напрашивается? Или ждет сцену в духе "Отелло и Дездемона"? Так со мной такой номер не пройдет. Я сама любого придушу, кто вздумает мне кислород перекрыть. А если не получится — сбегу. Раньше я бегала хорошо. И не от кого-то, а просто для настроения.

— Это ест быть мой дети, — важно сообщил новоявленный папаша.

Ну, слава Богу, хоть признал! А то ведь отцы всякие бывают. Красивые, глупые и ревнивые тоже попадаются.

— Не дети, а только один ребенок, — спешу внести ясность. А то не только Зинка, но и детская врачиха начала улыбаться очень уж двусмысленно. — Да и тот не очень похож на вас.

Сначала сказала, а потом поняла, что Зинкины слова повторила. И кто из нас дура?

— Дубинина, ты же видела мать мальчика, — влез в наш разговор Кисонька. Тоже мне, защитник сирых и бедных выискался. — Или мне тебе лекцию по генетике прочитать?

Малыш получился похожим на маму. Если он и взял что-то от своего белого папочки, то сейчас это "что-то" было совсем незаметным. Может потом, когда темненький подрастет, отцовская красота в нем и проявится. Вряд ли он станет таким же светлокожим — к его папаше загар, похоже, вообще не липнет. Да и разрез глаз у малыша другой. А жаль. У отца он удлиненный, как у индианок. Еще и удивительно белая кожа — впечатление получается потрясающее. А форма носа, рта, цвет бровей и волос — все это может еще поменяться, и стать, как у отца. Тогда мальчишка вырастет таким красавчиком, что папашка рядом с ним бледной тенью покажется. Волосики у малыша и сейчас уже темные. Не "вороново крыло", как у отца, но и не мамин "спелый каштан".

Потом до меня дошло, что Кисонька разговаривал со мной, как с законченной идиоткой, и я опять вызверилась на него:

— По генетике — не надо! Вы мне лучше по гигиене прочитайте. А то ходят возле младенцев всякие... не стерильные!

И на шлепки красавчика посмотрела. Чтобы Кисонька не подумал, что это я его нестерильным обозвала.

— По гигиене, говоришь? — криво усмехнулся он. — Хорошо, Дубинина, будет тебе по гигиене. Слушай! — И каким-то скучным, лекторским голосом завел: — Младенцу противопоказан контакт предметами бытовой химии, а так же посещение мест, которые нуждаются в регулярной обработке бытовой химией. Младенцу так же противопоказана частая и необоснованная смена режима и кормления. Младенцу противопоказано общение с большим количеством посторонних лиц, кроме ведущих его медицинских работников. Несоблюдение режима и правил гигиены может серьезно отразиться на здоровье младенца. — Кисонька перестал смотреть поверх моей головы и заговорил уже своим голосом: — Все поняла, Дубинина? Или мне прямым текстом сказать, чего ты тут нарушила?

Это он на посещение туалета и столовой намекает, когда я еще таскала темненького с собой. И про то, что привела Ольгу в палату, и показала ей малышей.

Права была Мамирьяна: стоит зазеваться и на меня всех собак повесят. И Кисонька ничем не лучше других — готов что угодно сделать, только бы самому крайним не остаться!

Ладно, пускай. Это ему зачтется. А я за свои дела отвечать буду.

И все-таки я довольна, что Ольга посмотрела моих мальчиков. Теперь мне спокойнее стало. Про Олега она сказала, что малыш вполне здоров. А бровки у него краснеют, когда он плачет, оттого, что сыника зажало во время родов, и зажим как раз по бровям пришелся. Но это не страшно. Длился зажим совсем недолго, и через два-три месяца все остаточные явления исчезнут. У других мамочек намного хуже бывает: или ребеночка синего, полузадушенного достанут, или у роженицы тазовые кости разойдутся. Лежит потом бедная три недели в специальной кровати, ни подняться не может, ни повернуться. Про темненького Ольга сказала, что он слабенький, но при должном уходе, выправится. Главное для него, грудное кормление и беречь от простуд. Зимой дети часто от этого страдают. А припадки малыш вполне может перерасти. Если не оставлять его одного, а к самостоятельности приучать осторожно и постепенно. Сказала, что любовь и терпение творят чудеса с детьми. А пушок на теле посоветовала смазывать молоком. Чтобы быстрее выкатался. Материнское молоко тоже чудеса творит. Тут она права: и меня мама молочком смазывала. Я ведь с волосками на спинке родилась. Весь позвоночник от шеи и до копчика был заросший. А к году от "меха" и следа не осталось.

Но говорить об этом Ольге я не стала. Чтобы она не подумала ничего плохого обо мне. Мама тоже не любила о таком говорить. Я и узнала-то совершенно случайно, когда отец с матерью ругались и не заметили, что я уже из школы вернулась. Потом у бабы Ули спросила. Она и подтвердила, что "да", что "было", что это она посоветовала молоком мою спинку смазывать. И молчать матери посоветовала. Раньше девочек с "меховой" спинкой старались маленькими уничтожить: боялись, что из них вырастет ведьма. Про мальчиков я ничего такого не слышала. Или "меховые" мальчики тогда не рождались, или я забыла об этом спросить.

Ну, ничего, доживем до лета съездим, спрошу. Баба Уля безотцовщиной Олежку называть не станет, не то, что кое-кто другой.

— Ты чего молчишь, Дубинина? Или чего-то не поняла? — напомнил о себе Кисонька.

— Да все я поняла, Юрий Андреевич. Все мне про вас ясно и понятно. А молчу потому, что думаю: как мне с отцом ребенка разговаривать? Вы же нас еще не познакомили. Или мне самой знакомиться?

Иностранец смотрел на своего малыша, как на диковинную зверушку. И на мой, совсем не тонкий намек, никак не отреагировал. Мамирьяна про таких говорит: "тормознутые". Пригласила она одного тормознутого к себе: кофе попить, картиной над кроватью полюбоваться, а он: "Я кофе не люблю и живописью не интересуюсь". Тормоз он и в Англии тормоз.

— Ладно, познакомлю я вас, — пришел на помощь Кисонька. Кому только он помогать решил? — Если ты жить не можешь без хороших манер. Хотя, зачем тебе эти "английские церемонии", не понимаю. Проще надо быть, Дубинина, проще. — Они что, сговорились с Мамирьяной?! — Знакомьтесь, мистер... это Оксана Дубинина кормилица вашего сына. Знакомься, Дубинина это отец ребенка, что спит у тебя на руках. Вот. Ты довольна теперь?

Посмотрела я на ухмыляющегося "помощника" и поняла, что он забыл нормальное имя красавчика. А похабщину, что придумал вместо имени, говорить не стал. Из уважения к тому "разрешению", что шуршало в кармане медсестры.

Вот ведь жук! И дело, вроде бы, сделал, и переделывать все после него придется.

Ладно, сама познакомлюсь. Хоть и не люблю я это делать. Будто чужому человеку навязываешься. А он может снизойти, а может и мимо пройти.

— Ну, здравствуйте, мистер, — кивнула я иностранцу. Подниматься или протягивать руку не стала. Из-за понятных причин. — Меня можно называть Оксана. Или по фамилии.

Хотя сомневаюсь, что красавчик запомнил ее и сможет правильно выговорить.

— Сана, — сказал он и шеей эдак повертел, будто ему воротничок рубашки жал.

— Ладно, пускай будет Сана. — Имя получилось с небольшим иностранным привкусом, но звучит неплохо. Не хуже, чем Ксюха. — А мне как к вам обращаться? "Добрый дяденька" или "злая тетенька"?

Это я специально для Кисоньки сказала. Чтобы показать свою гордую неподкупность.

Кстати, сколько же денег у иностранца запросить?

Надо было сразу у Мамирьяны поинтересоваться. А теперь самой думать-гадать придется.

Столько, сколько совесть позволяет? Так, вроде бы, мало. Столько, сколько наглость требует? Тогда много получается, но Мамирьяна опять скажет, что я продешевила. Что любую сумму, какую собираешься просить, надо умножать на два, а еще лучше на три. И переводить все в "у.е.". Даже если и захотят поторговаться, то все равно уменьшать в три раза не будут.

Умножила. Перевела.

Совесть лежит в обмороке, наглость скромно улыбается, а язык не поворачивается огласить полученное число при такой толпе свидетелей. И совсем даже не из трусости. Элементарная осторожность еще никому не вредила.

— Я ест быть Родаль.

Забавное имя у красавчика. Если я правильно его расслышала. Произношение у него тоже забавное. Будто ему лень рот открыть, вот и цедит сквозь зубы. Можно, конечно, переспросить. Но Кисонька решит еще, что у меня проблемы со слухом. Он и так скалится, будто КВН смотрит. Врачиха с медсестрой тоже пялятся и веселятся. Ну, и чего они торчат в моей палате, дел в больнице больше нет?

— Ладно, Родаль. Приятно с вами познакомиться.

Банальная вежливость, только и всего. Ничего приятного в знакомстве с этим иностранцем я не вижу. И сам он мне не нравится. Вот гляжу я на него и будто надпись на лбу вижу: "Богат и опасен для простых русских девушек". Мамирьяна, конечно, высмеяла бы меня за такие мысли, а по мне — место этому роковому красавцу в сериале, а не возле меня. Еще имя это странное. Так и кажется, что неправильно его услышала или запомнила. Что Рональдом надо иностранца называть или Рудольфом. Но Рудольф мне тоже не нравится. От Рудольфа до Адольфа один шаг. Можно, конечно, сократить дурацкое имечко. Иностранцы часто свои имена сокращают Боб, Тэд, Пол. А у этого Род получится. Или Родик.

И вдруг сама собой сложилась частушка:

Родик, Бобик, фасолина

В чем, скажи, твоя кручина?

Есть "Виагра", рядом Зина...

Не сработала пружина?

В кулаке ее подавим

И работать мы заставим.

Родик, Бобик, огурец

Вот теперь ты молодец!

Пришлось прикрывать рот ладонью, и притворяться зевающей.

Пускай думает, что я не выспалась. С молодыми мамочками такое часто бывает. А то решит еще, что я смеюсь над его именем, обидится. А я не над именем, я совсем над другим. Кисоньке, пожалуй, сказала бы, а перед остальными неловко. Еще и дурында-Зинка здесь. Подумает, что я над ней издеваюсь, расплачется. Хоть ей плакать, как мне с горы бежать. А я над ней и не думала смеяться, просто имя в рифму легло.

Кисоньке я бы еще и не такое сказанула бы. Он юмор понимает. А не поймет и уйдет — скатертью дорога! Бежать, извиняться не стану. Но Сашка понял. И смеялся так, что со стула свалился. И это посреди нуднейшей лекции. А я и сказала-то сущую ерунду: "Если "Виагра" не подействовала, проверь, есть ли ей на что действовать". Правда, такие шутки не всем нравятся. Колька вот обиделся, когда ее услышал. Я так и не поняла — у него проблемы с юмором, или с другим чем-то.

Заметила, что красавчик очень уж внимательно смотрит на меня, и улыбнулась. Гордо и независимо. Чтоб не подумал, будто я с ним заигрываю.

— Сана кров ест запахнуть, — сообщил иностранец. Еще и пальцем направление указал. Все уставились на мои колени. — Запах ест сильный быть.

Я чуть с кровати не упала. Вот ведь идиот! Ну, унюхал ты, что от меня пахнет кровью, так какого черта орать об этом на всю палату. Хорошо хоть в больнице он такое сказанул, а не в магазине — припозорил бы до самой макушки! Если все иностранцы такие придурки, то пусть они Мамирьяне и достаются!

— Женщина после родов всегда пахнет кровью. Вот Юрий Андреевич подтвердить может.

И сразу Кисоньку к разговору подключила. А то стоит и улыбается, доволен, что из меня дуру делают.

— Да, — быстро закивал он. — Первые неделю-две кровотечение довольно сильное, а потом начинает слабеть. Через месяц-полтора практически все прекращается. Удивительно, что вы запах почувствовали, я вот...

Да нюх у тебя давным-давно пропал, за столько лет работы на "мясокомбинате"! Я вот слышу, как от меня воняет. Странно, что красавчик унюхал. Метра три ведь между нами. Во, нюх у мужика!

— Дубинина, у тебя что...

Кисонька озабоченно повернулся ко мне.

— У меня все в порядке, Юрий Андреевич! Правда, правда!

Хорошо, что он мысли читать не умеет. Неудобно получилось бы.

— Сана ест много думат, — заявил вдруг иностранец.

Вовремя он это сказанул. Есть повод избавиться от зрителей.

— Вы правы, Родаль. Я и поесть люблю, и подумать. — Пришлось притвориться наглой дурочкой. — И я думаю, что у всех остальных полно работы, и они скоро пойдут ее делать. Но мы ведь и вдвоем обо всем договоримся, так?..

14

— ...потом составим контракт и покажем его Юрику. Тому, что баб сисастых любит.

— Господин желает Орси с большими сосалками?

Возле кровати стоял Малек с Жезлом Пробуждения.

Ничего супер навороченного: обычная пушистая кисть на длинной палке. Такой паутину с потолка собирать можно. Или пробуждать буйного хозяина. Я как-то спросонья припечатал Мальку. Щедро и от души. Он полдня потом синяком светил. Теперь Малек меня с Жезлом будить приходит. Считается, что пробуждение шумом, это для плебеев, а щекотание пяток или других частей тела — это для тех, кто живет в Верхнем городе.

— Не желаю...

— Господин желает Орси с маленькими сосалками?

— Нет!

— А какую Орси господин желает?

— Да что ты пристал ко мне со своими Орси?! Я Кранта желаю видеть!

— Господин, Крант оберегатель, — напоминает Малек, старательно прячась за Жезл.

Еще в прошлом сезоне у него это получалось.

— Он мой оберегатель! Что хочу с ним, то и делаю!

— Господин, ты хотел в клинику идти, — говорит Малек и косится на окно.

Ставни открыты, и в окно заглядывает зеленая луна. Майя или Мий, как называют ее местные.

— Все верно, хотел. Но клиника стояла и еще постоит, а Крант мне нужен срочно.

Малек вздохнул и направился к двери. А я подошел к окну. Подышать свежим воздухом, полюбоваться началом ночи.

Стою я вечером одна

У растопертого окна.

И на закат глазею

И тихо-тихо млею.

Как-то само собой сложилось или вспомнилось. Может, и не мое это вовсе, а той Ксюхи-юморухи.

А закат я пропустил. Тот, что первый, еще в гостях, а второй — уже в паланкине. Вот и решил немного подремать перед работой. До восхода первой луны. Еще и браслет надел. Сам. Без всякой мистики. Чтоб после работы спокойно отдохнуть. Или еще чем-нибудь заняться.

Но кто ж мог подумать, что сон окажется таким... познавательным.

Оригинальных знакомых заводит эта Ксюха.

— Нутер, ты звал меня?

Крант. Собственной персоной и в одиночестве.

Еще раз внимательно смотрю на него. Привычка притупляет первое впечатление, а мне вспомнить надо. И сравнить. Не скажу, что Крант мне таким уж красавчиком показался, когда мы знакомились, но...

Высокий, выше меня. Худой, но телосложение соразмерное, как сказала бы Ксюха. И руки у него красивые, не рабоче-крестьянские. Что еще? Волосы и брови черные. Разрез глаз удлиненный, уголки приподняты к вискам. И брови у него оригинальной формы. У всех норторов, кого я видел, форма бровей такая же. Губы бледно-серого цвета, но у сытого нортора розовые или красные. Кожа очень светлая и загар к ней действительно не липнет. Крант мажется какой-то дрянью, чтобы не обгореть, если мы днем из дома выходим. Кажется, было еще что-то... какое-то ощущение... Точно! Ощущение опасности. Крант может быть неподвижным, усталым, молчаливым... да каким угодно! но безобидным его не назовешь. Точно так же выглядят и те норторы, что я видел. Очень они мне одного знакомого напоминают. Когда-то Витька так сказал про него: "Идет по жизни, как тигр по зоопарку, а весь народ прячется в клетках!"

— Крант, у меня к тебе нескромный вопрос...

Нортор изобразил на лице немного интереса. Но, по сравнению с его обычной "никакой" физиономией это более чем достаточно. Мужик заинтересован и заинтригован. А если по-простому, то ему страсть как любопытно, чего такого нескромного я могу у него спросить. Но торопить меня или заявлять о готовности служить и защищать, он не стал. Не в его привычках.

— Скажи, оберегатели могут ходить между мирами?

— Нутер! — ахнул Крант.

Первый раз вижу его таким удивленным.

— Только не надо впаривать мне, что этот мир один единственный, и что других нет, и не было. Сам же рассказывал, что вы пришли из другого мира. Помнишь?

Нортор кивнул.

Конечно, он помнит. Чтобы Крант что-то забыл это я не представляю, чего надо с ним делать. Поить его бессмысленно чем больше он пьет, тем больше вспоминает. Да и с памятью у жителей в этом мире куда лучше, чем в моем. А вот с письменностью куда хуже. Может, здесь имеется какая-то связь?

— Так оберегатели ходят между мирами? Да или нет?

— Нет.

Крант быстро пришел в себя. Психика у него железобетонная. И я задаю второй вопрос:

— А норторы ходят?

— Нет.

— А... Старшие норторы?

Кажется, когда-то слышал я этот термин, вот и решил использовать.

— Нутер!

Крант опять удивлен и даже немного испуган.

— Что "нутер"? Или скажешь, что Старших норторов нет?

— Есть, но...

— Но, что?

— О них не говорят.

Сообщает шепотом и с оглядкой на окно. Будто Старший мог влезть в него. Или влететь.

— Почему "не говорят"?

— Они запретили.

— Ладно. Так те, о ком не говорят, ходят между...

— Нет. Не ходят!

Слишком быстро и громко. Обычно он тише говорит.

— Крант, а ведь ты не правду мне сказал. Ты огорчил своего нутера, Крант. Я тобой недоволен.

Скажи мне кто-нибудь такую ерунду, и я бы рассмеялся ему в лицо. А нортор... он сделался таким несчастным, будто ему сказали, что враги сожгли его машину, а тот супермаркет, куда он обычно ездил за покупками, взорвали. Вместе с его любимым казино. Короче, конец света в отдельно взятом микрорайоне.

— Я виноват, нутер. Что прикажешь мне сделать?

Блин, а глаза, как у побитой собаки!

Шутку насчет харакири пришлось проглотить, не озвучивая. Во избежание нежелательных последствий.

— Скажи, почему они не могут ходить в другие миры.

— Они могут уходить, но не могут вернуться. — Как в тягчайшем преступлении признался Крант.

— Разучились, что ли?

— Я не знаю, нутер.

— Интересно, Родаль тоже разучился?

Спрашиваю задумчиво и, вроде бы, сам себя.

— Нутер!!

Крант не просто удивлен, он в шоке. И сидит там, где стоял. Хорошо хоть не в обмороке. Кто его знает, как этих норторов приводят в чувство. Сразу нашатырь применяют, или похлопыванием по щекам можно обойтись. Боюсь только, чтобы похлопывание не закончилось откусыванием пальцев. Моих, естественно, пальцев. А они мне дороги, как ценный рабочий инструмент. Ну, и как память о детстве.

— Нутер, откуда ты знаешь о Родале?

— Откуда, откуда... Приснился он мне.

Крант кивает, и подниматься,не торопится.

Решил сидя дождаться новых вопросов? Ладно, подкинем ему еще вопросик-другой.

— А почему ты так удивился? Этот Родаль что, самая большая тайна норторов?

— Он... о нем не принято говорить.

Неохотно так ответил, и сквозь зубы.

— Интересно, в чем красавчик Родаль провинился? С какой это стати о нем и думать забыли?

Крант глубокомысленно молчит. Он сильно занят и ничего не слышит — он смотрит в окно.

Ладно, попробуем пощупать проблему с другой стороны.

— Крант, может, сходим, поедим кровяной колбаски?

На такое предложение мой оберегатель всегда "за". Всеми зубами.

— Заодно спрошу у кого-нибудь из ваших о Родале. Как думаешь, что тогда будет?

Вид у Кранта стал такой, словно он в стеклянную дверь врезался. Вроде бы, ничего не было, а что-то мешает. Еще и ударило больно.

— Мне придется убить его, — сообщил оберегатель. Скучным таким голосом.

— Кого? Родаля?

Хотел еще спросить "за что?", но не успел.

— Нет. Того, у кого ты спросишь.

— За что?

Хотел спросить и спросил. Успел.

— Он станет убивать тебя. А я стану ему помешать.

Ну, да. Работа у Кранта такая.

— А меня-то за что?!

— За Родаля.

— Блин, да я не собираюсь его убивать!

Я вообще не собираюсь никого убивать, если меня доставать не будут.

— Ты хочешь говорить о Родале, а это запрещено, — все тем же скучным голосом объясняет Крант.

— А думать о нем можно?

Оберегатель изобразил на лице задумчивость. Редко он позволяет себе так забыться. Наверно первому, чему учат норторов, это всегда и везде держать морду кирпичом, а язык — за клыками.

— Думать не запрещено, — выносит он вердикт.

Уже легче. Если б еще и мысли тут контролировались, то боюсь, что очень скоро многим бы писец улыбнулся.

— Ну, а если думать не запрещено, тогда думай. Только так, чтобы и я слышал.

— Нутер, зачем это тебе?

— Надо! — твердо и со всей строгостью в голосе заявляю. Крант сомневается и колеблется, вот я и спешу дожать его своим авторитетом. — Думай. Ты умеешь. Я знаю.

Подействовало. Оберегатель начал "думать".

Родаль оказался одним из Старших. Когда-то их называли Повелителями Врат. Но пора громких фраз, красивых названий и эйфории от победы быстро прошла. Победители стали скромнее и озабоченнее. Не в том смысле озабоченные, когда хочется, а не с кем. Просто те, кто поумнее, осмотрелись, поняли, какой бардак вокруг, и озаботились: проблем до хрена и еще столько же, их решать надо, а всех решателей ликвидировали. Где-то с тех самых пор и перестали Старшие возвращаться в этот мир. Уходили и пропадали. К этому скоро привыкли. Если проблема не решается — к ней привыкают. А следующее поколение уже считает, что так и надо, что это традиция такая. Родаль тоже когда-то пропал. Только он потом вернулся. Единственный из всех. Его, конечно, успели уже помянуть незлым, тихим словом. Место у Ворот занял его заместитель, и тоже готовится положить на алтарь Отечества все, что полагается на него ложить, и вдруг... явление Родаля изумленному народу. Соратники, конечно, в глубокой задумчивости. Что делать с вернувшимся, не понятно. То ли его объявить героем и поставить на прежнее место: пускай делится опытом и всё такое, то ли по-тихому отправить на пенсию. Как ветерана, пострадавшего за общее дело, и растерявшего последнее здоровье.

Насчет здоровья это я не для хохмы завернул.

Родаль получил несколько странных ранений, которые он так и не смог исцелить. А нортор, что не может избавиться от царапин, это не нортор, а урод и калека.

К тому же Родаль стал говорить, что вернулся по Мосту. Хотя все знали, что Мостов больше нет, как нет и Хранителей Мостов. И вернуться по тому, чего не существует, с помощью тех, кого давным-давно убили, это из области такой фантастики, в какую здесь не верят.

Может, Родалю и простили бы его возвращение по непонятно чему — на гребне успеха и популярности прощают еще и не такое. Но мужик начал болтать о возвращении хранителя. А это уже ни в какие ворота!

Родалю мягко намекнули, что отдых и молчание пойдут ему только на пользу. Но он начал упорствовать, искать хранителя. Пока следы не остыли, а свидетели еще живы. Ну, и доупорствовался.

Его исключила из списка Выбора. Теперь он для норторских женщин все равно, что мертвый. А любительниц мертвечинки предупредили, что детки от мертвеца тоже мертвыми получаются. А мама мертвого ребятоночка, тоже может внезапно умереть. Короче, поставили Родалю большой жирный крест на семейной жизни. На службе, кстати, тоже. Его провозгласили бывшим Старшим. Так называют всех тех, кто ушел. Родственникам ушедшего полагается специальная бляха и награда. Вместе с наследством, понятное дело. Все это родственники Родаля получили. Бляхи для вернувшихся не существует, и ради одного, не совсем здорового на голову, ее вводить не стали. Для полного счастья, помять о нем постарались затереть. Говорить о нем, упоминать его имя в обществе сделалось неприличным.

Типа, завелась в стаде норторов паршивая овца. Ну, как завелась, так и выведется. Даже норторы не живут вечно, а больные и ущербные быстро того... Убивать себе подобных среди норторов не принято, но для Родаля сделали исключение. Когда поняли, что "быстро того" он не собирается. Вот только "паршивая овца" оказалась зубастым волчарой, который за просто так свою шкуру на коврик не отдал. После какого-то покушения, Родаль заявился в гости к самым главным из Драгоценных и Сияющих. Встреча на высоком уровне прошла очень плодотворно — все покушения прекратились. Родалю разрешили доживать тихо и спокойно, если он не будет смущать глаза и умы сограждан. И место для доживания выделили.

Вот только доживал Родаль совсем даже не мало. Лет пятьдесят назад этот упрямый хранителеискатель все еще не "того".

— Крант, а откуда ты знаешь про Родаля? Если о нем не принято говорить... Ты ведь намного моложе его.

Оберегатель сидел на полу и смотрел на открытое окно. А я... я тоже сидел и смотрел. Хотя какого черта я расположился на ковре, а не на стуле, ума не приложу. Хорошо хоть на кровать догадался опереться. Долго сидеть с прямой спиной у нас только Крант может. А мой организмус, после "немножко посидеть", хочет немножко полежать, а там и на поспать его может растащить. А спать этой ночью можно сколько угодно — Санут взял отгул и отдыхает. Так же, как и я. Поход в клинику, похоже, накрылся или отложился. Перед рассветом загляну, проверю, как там без меня обошлись.

— Нутер, что ты хочешь узнать? Спроси я отвечу.

— Интересно мне, кто рассказал тебе про Родаля. Если всем запретили, а с правилами у вас строго...

— Ты хочешь узнать имя? — дошло до Кранта.

И до меня дошло, что я говорил слишком много, а то, что надо, так и не спросил.

— Да.

Хотя, на фига мне это имя нужно, не знаю.

— Родаль.

— Что?!

Оберегатель повторил. Имя не изменилось.

— Ты хочешь сказать, что он сам рассказал о себе?..

— Да, нутер. Ему о себе говорить не запретили.

— Наверно, не догадались.

— Мало кто захочет его слушать.

— А ты почему...

— Я оберегал его, нутер.

— Подожди! Ты видел его?!

Еще немного, и я начал бы трясти Кранта за плечи. Так медленно и неторопливо он отвечал.

— Да, нутер. Я видел его. Я же разговаривал с ним.

— Ну, и что? Это еще не показатель. Ты вон с девушкой своей на расстоянии разговариваешь.

— Она не моя девушка, — начал занудствовать нортор.

— Значит, моя.

— Нет! Она не девушка. Она оберегающая.

Спокойствие Кранта куда-то подевалось.

— Да что ты так переживаешь? И почему решаешь за нее? Вот познакомишь нас, и мы сами все решим.

— Нет. Не познакомлю.

Интересно, с чего это я решил, что норторам неведома ревность. И физиономия у Кранта совсем даже не каменная. И терпение не железобетонное.

— Ладно, не хочешь знакомить с девушкой, познакомь с Родалем.

— Я не знаю, где он теперь.

— Тогда покажи мне его.

— Зачем?

— Интересно мне, как вы познакомились.

— Сто сезонов минуло с тех дней, — сказал нортор.

— Что такое сто сезонов? Всего лишь два эролла.

Крант удивился моим словам. А я вообще обалдел. Кажется, не я это говорил, а кто-то другой. Кто знал этого Родаля. Лично. А я только слушал и рядом стоял.

Долго удивляться у меня не получилось Крант начал "показывать".

15.

Посвящается Иваненко Светлане Александровне.

"Мне Ваш мир уже ночами снится!

И чаще всего Крант. Ой".

— Урод, бегом к Далилосу! Нижней тропой!

За шторой Пятый ученик. Из всей группы остались только двое — я и Пятый. Остальные уже оберегают. Дальний голос Пятого я никогда не слышал. Он всегда обращается ко мне громко. И всегда называет меня уродом, а не Десятым.

Быстро собираюсь. Одежда уже на мне, осталось взять оружие и дозволенные вещи. Вещей, какие дозволено иметь ученику, немного, и все они в комнате, в нише над лежанкой и на полке возле выхода. Смена белья, три пары плетеных сандалий, два полотенца, две деревянные коробки, мазь от ожогов и мыло без запаха. Есть еще три фигурки из кости, одна из дерева и памятный камень с двумя полосками. Все умещается в наспинном мешке и на поясе. Самым последним в мешок укладывается плащ. Его я надену возле комнаты Далилоса.

Перед шторой останавливаюсь и в последний раз осматриваю комнату. В нише и на полке пусто, матрас, не прикрытый плащом, похож на обычный мешок. Комната сразу стала чужой. Дойду я к Далилосу или нет, но сюда уже не вернусь. Скоро здесь поселится другой ученик.

Комната маленькая два на три шага. Половину комнаты занимает лежанка с матрасом из водяной травы. Во второй половине два коврика. Один для работы, другой для отдыха, если приказали отдыхать сидя. Оберегатель, что крепко спит, долго не живет. Двери в комнате нет, только узкая щель, в которую проходят боком. Щель завешена шторой из белого меха. Еще одна моя вещь. Но ее придется оставить. На Нижней тропе она мне будет мешать.

К Наставнику Наставников можно попасть двумя путями: Верхней или Нижней тропой. Есть еще Дорога Гостей, но она не для нас. Верхняя тропа — это узкий, местами осыпающийся карниз, что нависает над морем. В Трехлунье Верхняя тропа становится непроходимой. Волны добираются даже до Красной площадки, а она рядом с вершиной. Нижнюю тропу тоже заливает, но в сильный отлив вода из пещер уходит. И, если доберешься до Костяного грота, то можно не опасаться, что захлебнешься или что унесет в море. Конечно, в гроте можно задохнуться, как каждый год задыхается хотя бы один ученик. Но лучше оставить свои кости под островом, чем разбросать их по дну моря.

Отодвигаю меховую штору, выхожу. Раньше штора была сплетена из морской травы. Скоро она опять станет плетеной. Ученик пользуется только тем, что сделал или добыл сам.

— Эй, Урод, не забудь помыться! Минои грязнуль не любят!

Ухожу, не оборачиваясь. Грязнулей меня звал Восьмой. Минуло три сезона, как он погиб на Нижней тропе.

Добраться до ее начала просто. Даже в Трехлунье. Бежать надо по лестнице вниз, потом по тоннелю. А он пробит в скале и надежно закрыт от волн. И его не откроешь, если вода подпирает дверь. Вот у двери надо быть осторожным. Выждать, когда о скалу разобьется волна и начнет убираться в море. Открыть дверь. Выглянуть. Запомнить дорогу к пещерам. Волны часто выбрасывают на берег всякий хлам или туши глубинных чудовищ. А твари эти живучие и всегда голодные. Лучше подождать, когда волна утащит чудовище в море или забросит на скалу, чем идти мимо него.

Тварей на берегу не было. Только клубки водяной травы, обломки дерева и досок, изодранная сеть, с большим рыбным скелетом, и несколько мелких рыб, что трепыхались на мокром песке. Путь к пещерам можно считать свободным, если бы не бочка. Она лежала перед входом. И почти закрывала его.

Дожидаться еще одну волну? А вдруг она затолкнет бочку в пещеру, и закупорит проход? Если он уже не забит всякой всячиной. Бочка новая, корабль, что ее вез, разбился недавно. И совсем недалеко. Груза на корабле всегда много. Вряд ли уцелела только одна бочка.

Пока голова думала, руки и ноги сделали все сами. Ноги вышли из тоннеля, а руки захлопнули дверь. Пути назад больше нет, дверь снаружи не открывается.

Бегом по границе серого и черного песка, едва касаясь его. На траву и обломки наступать нельзя. А камень нужно поднять. Небольшой, гладкий, облизанный волнами. На полпути нашелся еще один. Его в другую руку. Попасть на бегу в неподвижную цель совсем просто. Сначала одним камнем. Потом, в то же самое место, другим.

Бочка треснула.

Аромат благородного вина смешался с дыханием моря и с запахом гнилой травы.

Еще один удар. Уже ногой и с разворота. Тифура быстрее потекла по берегу. Мокрый песок не хочет принимать ее.

Ждать, пока бочка опустеет, некогда. Где-то за спиной новая волна собирается с силами.

Вход в пещеры оказался перекрытым. Осталась только узкая щель, в которую можно просунуть ладонь. Поднять даже неполную бочку не получилось. Ее и двоим не обхватить. А вот сдвинуть немного и протиснуться — это удалось. Хоть и не с первого раза.

Бежать в пещерах нельзя. Каждый шторм оставляет здесь свой подарок. Приходится быстро идти и внимательно смотреть под ноги и вперед.

Этих валунов прежде не было. Как и этого безголового мертвеца. Как и твари, что метнула щупальца мне навстречу. Два удалось оторвать сразу. Потом еще два. Одно пришлось перекусить. Кровь у чудовища горько-соленая и вонючая. Кормиться такой нельзя. Еще одно щупальце вцепилось когтем в мешок и поволокло меня к валуну. Из-под камня высовывались другие щупальца, полураздавленные и без когтей.

Избавился от когтя, откатился к стене и придавил чудовище вторым валуном. Может он добьет глубинную тварь. Ведь издыхает почти, а пытается охотиться.

Костяной грот был почти рядом, когда в пещеры пришла вода.

Можно зайти в грот и переждать. Он никогда не затапливается до самого верха. Но долго ждать нельзя — воздух в гроте плохой. И вода по стенам плохая течет. Кожа от нее чешется и облазит. Лучше сразу идти к Треснутой Лестнице. Вот только тоннель перед ней узкий и низкий. Если его затопило, то вернуться в грот можно и не успеть.

Тоннель еще не затопило. Но все сто шесть шагов пришлось идти по воде. По пояс. По грудь. По горло. По ноздри. Последние двенадцать шагов — под водой.

Первая ступенька Лестницы начинается еще в тоннеле. Многие спотыкаются об нее. Вторая ступенька через два шага. Потом сразу пять ступеней подряд и опять длинная в три шага площадка. После нее подъем становится неудобным — низкие ступени, высокие, низкие и высокие вперемешку. Иногда через две-три, иногда через десять-одиннадцать одинаковых ступеней. Но все ступени узкие, на полстопы. Идти приходится на ощупь и прижимаясь к правой стене. В левой стене попадаются больше трещины и провалы. Из них тянет холодным или мокрым ветром. В правой стене тоже есть трещины, но они не шире ладони. Лестница становится уже. И извивается как нибра в темноте.

От ночного зрения мало пользы. На лестнице совсем нет света, ни лунного, ни звездного. Свет будет впереди. Там, где трещина расколола скалу и Лестницу. Трещина небольшая, ее можно перепрыгнуть. Но прыгать надо вверх и без разбега. И еще удержаться на узких ступенях. Когти здесь не помогут, ступени каменные. Тех, кто не удержался, больше не видели. Ни живыми, ни мертвыми.

Дальше надо подниматься еще осторожнее. Стены с правого и левого бока сильно истрескались, прикасаться к ним нельзя. Часто на ступенях попадаются камни. Их легче нащупать, чем увидеть. На Лестнице опять темно.

После трещины и двух поворотов Лестница становится шире. И впереди появляется свет. В скале пробиты дыры, через которые Далилос смотрит на море. В штормы Трехлунья они не закрываются, волны бьют скалу с другой стороны. Закроют "окна" в сезон жары и ветра. А смотреть на море Далилос станет с большой площадки, которой заканчивается Верхняя тропа.

Последняя ступенька Лестницы самая длинная — восемь шагов. За ней начинается ровный коридор. С одного бока дыры-окна, с другого — дверь в комнату Далилоса. Дверь широкая, в нее не надо входить боком и она открыта. Только штора из желтого меха опущена. Далилос занят, но Далилос ждет.

Мокрую одежду быстро не высушить, а плащ оказался мокрым и рваным. Коготь чудовища разодрал непромокаемый мешок. Надевать плащ я не стал. Только свернул его и убрал обратно в мешок.

Осталось подойти к шторе и сказать:

— Ты звал меня — я пришел.

Далилос не любит, чтобы его называли Мудрейшим или Величайшим. "Не тебе измерять мою мудрость!" — так он сказал наставнику, который совсем недолго пробыл в Обители.

— Заходи.

Штору можно отодвинуть и войти.

Если бы он сказал: "Жди!" — пришлось бы стоять и ждать. Один ученик простоял так целый день и полночи.

Комната у Далилоса большая, десять шагов на восемь. На полу коврики из сухой морской травы. В углу, там, где стены завешены шкурами, на полу тоже лежат шкуры. В другом углу, там, где окно, стоит низкий стол. В комнате много полок и ниш, и все они чем-то заняты. Стол тоже не пустует. Четыре сезона минуло с того дня, как я был здесь в последний раз. В комнате ничего не изменилось. Только коврики на полу новые. Их меняют каждый сезон. В обители делают много ковриков. Все ученики освоили это ремесло. И плетут коврики сначала для своей комнаты, а потом на продажу. У кого-то это получается лучше, у кого-то хуже, но все ученики знают хотя бы одно ремесло, кроме основного.

Если минои не захотят нанимать урода, буду зарабатывать на корм ковриками. Их я могу плести лежа, сидя, стоя и в полудреме.

Далилос был не один.

Возле окна стоял высокий чужестранец. На острове одеваются и обуваются не так. Чужестранцы редко приплывают на остров, только если хотят быстро нанять оберегателя. Но пора для плавания неподходящая, не каждый капитан выйдет в море перед Трехлуньем. Только самый умелый и самый жадный. И сабиров чужестранцу пришлось отсыпать столько, чтобы хватило на новый корабль.

— Миной, твой оберегатель пришел.

Первого миноя оберегателю находит Далилос или наставник. И две трети платы остаются в Обители.

Чужак обернулся. Он оказался нортором. Надменным, величественным, прекрасным. Его лицо прикрывала золотистая пудра. Старший нортор. Только они пользуются такой защитой от солнца. И очень старый нортор. Ни тело, ни лицо не выдают возраст — только глаза. Не бывает таких глаз у того, кому всего лишь двести лет. И я знал, что видят эти глаза.

Урода с серой полосой на лбу. Выродка. Грязнулю в мокрой одежде.

— Это твой миной, ученик.

Я молча поклонился и пожалел, что не могу отказаться от этого миноя. Но если откажусь, мне останутся коврики и позорная кличка. Первый миной для ученика это и последнее испытание.

Нортор тоже промолчал. Он мог бы отказаться, но другого оберегателя он не получит. Ни сегодня, ни завтра, ни через сезон, никогда.

Далилос смотрел на нас и улыбался. Как арусга.

— Ступай на площадку, ученик. Принеси клятву. Миной, ты можешь посмотреть.

Площадка была большая, пять шагов на три, и мы разместились на ней все трое. Море бушевало где-то внизу. Луны то прятались за тучи, то появлялись сразу три. И тогда волны блестели и сияли, как чешуя нож-рыбы в воде. Ветер был слабее, чем в сезон жары, но я не стал подходить к самому краю. Принести клятву можно и посреди площадки. Раздеваться я тоже не стал. Далилос ничего не говорил про раздевание.

Понял руки вверх, расставил ноги пошире, нашел среди туч звезду и начал:

Мы врастаем в землю корнями,

Подпираем мы небо ветвями,

Пьем мы тучи большими глотками,

Солнце мы поедаем кусками,

И сливаемся с миром мы этим,

Этот мир мы теперь бережем.

Волна с грохотом ударилась о скалу и почти добралась до Желтой площадки. До нас долетели брызги.

— Мир слышал твою клятву, — сказал Наставник Наставников. — Теперь ты оберегатель. Иди и оберегай!

А мой миной фыркнул.

— Оберегатель, спроси миноя, почему он смеется, — велел Далилос.

Я спросил.

— Скажи, оберегатель, ты слышал песню норторских мечников?

— Нет, миной.

— Тогда слушай:

Землю топчем мы ногами.

Небу мы грозим клыками.

Солнцу мы в глаза глядим.

И весь мир мы победим!

Голос у Старшего нортора тоже был красивым. И звучным. Шторм не заглушал его. Ритм песни и слова чем-то напоминали слова моей клятвы.

— Понравилось? — спросил он.

— Нет.

— Почему?

— Похожа на мою клятву... но совсем другая. Злая.

Старший засмеялся, показав небу клыки. Глаза нортора отливали красным.

Далилос молчал. И улыбался.

Миной посмотрел на него и улыбнулся так же, как он, не показывая зубов.

— Благодарю тебя, Мудрейший, что выполнил мою просьбу. И за то, что позволил увидеть ритуал, тоже благодарю. Я хочу сделать подарок оберегателю. Ты позволишь?

— Он твой оберегатель. Можешь делать с ним то, что он позволит.

— Держи!

Старший бросил в меня маленький легкий комок. В полете комок развернулся в тонкий полупрозрачный шарф. Ветер подхватил его, но я не дал подарку улететь в море.

— Зачем мне это?

— Повяжи себе лоб.

Я посмотрел на Наставника Наставников. Он молчал. И не улыбался.

16.

Или Крант гениальный "показывальцик", или я соскучился по добротному кино. Где изображение и звук на высшем уровне. Конечно, запаха и вкуса не было, как в снах про Ксюху, а в остальном все было очень реально. И впечатлило тоже очень даже.

Блин, да если б мне такой тропинкой к Максимычу на прием ходить пришлось, я б каждый день по стакану валерьянки выпивал! Полстакана перед походом к начальству, остальное — по возвращению. Для успокоения нервов и всего организмуса.

— Ну, и крыса этот твой Далилос!

Крант задумчиво посмотрел на меня. Похоже, его мысли бродили где-то далеко.

— Почему крыса?

— Да потому что на касырта похож! Или ты сам не видишь?

— Все тиу похожи на касырта.

— Так он тиу?! И они все такие... крысомордые?..

— Да, нутер. А почему ты удивился?

— Потому что видел я этих тиу раз-два и обчелся. Точно! Первой была целительница в каком-то племени, а вторым этот... твой. — А тех, что дрались на празднике невест, тех можно не считать. Все равно они лица повязками закрыли. — Он ведь специально тебя Родалю подставил. Ждал, небось, что вы подеретесь. Экспериментатор хренов! Кстати, я так и не понял, на фига ты этому Родалю сдался? Он ведь и сам, кого хочешь, загрызть может.

— Может.

— Так на фига ты ему нужен был?

— Нужен был.

И опять Крант засмотрелся на ночное небо сквозь растопертое окно.

— Аллё, Крант! Ты меня слышишь?

— Слышу, нутер.

— Поговори со мной, Крант. А в окно я вместо тебя посмотрю.

Тяжкий вздох. Тусклый голос.

— Нутер, я оберегатель. Я делаю то, что мне велят.

— Вот и чудненько! — Спешу поймать Кранта на слове. — Я велю тебе ответить на один простой вопрос.

Пока на один. А там по ответу будем посмотреть.

— Нутер, Родаль не хотел, чтобы о нем знали.

— Крант! Твою ж... Ну, кому я о нем рассказывать буду?! Мальку или Тамиле? Так на хрена им этот Родаль сплющился?!

Оберегатель покачал головой. Молча. И засмотрелся на догорающую свечу.

Ну, еще бы! Ведь в окно за него я обещался смотреть.

— А на этот раз что, конспиратор долбанный?! Отвечай так, чтобы мне понятно было!

Эти игры в молчанку и угадайку кого хочешь доведут до нецензурного ора.

— Нутер, ты спросил, зачем Родалю оберегатель. Я ответил.

А во взоре Кранта столько вселенской печали, что хоть за утешительницей беги.

— Извини. Я подумал, что ты не хочешь отвечать. Подожди! Он ведь прятался за твоей спиной! Так получается?

Еще один молчаливый кивок.

— На фига? И от кого? Я так понял, что охоту на него отменили. Мужику выдали прощение и забвение. Живи себе и радуйся. Чего еще ему надобно? От бога дулю, а от кого-то пендюлю? — И вдруг вспомнил, кто так говорил. Блин, надо завязывать с этими снами. Еще немного и я себя Ксюхой Дубининой считать начну. А там и о перемене пола задумаюсь. — У красавчика что, острый приступ паранойи случился или ему реально что-то угрожало?

— Угрожало.

— Крант, хватит зажимать информацию. Или ты решил поиграть в "Повтори последнее слово"? Так я ругаться начну. И сплошь медицинскими терминами. Язык сломаешь такое повторять.

— Нутер, я оберегатель. Меня учили молчать о тех, кого я оберегал.

Ага, ты еще к совести моей взови! Типа, не стыдно ли тебе, Многодобрый, чужими людьми интересоваться? И послушай, что я тогда отвечу.

— Крант, не морочь мне голову. Теперь ты оберегаешь меня. И, если я правильно понял, до конца моей жизни. А это еще очень долго. — По крайней мере, я так думаю. — Пока я сыграю в ящик, любой твой секрет успеет устареть и выдохнуться. Может, от него наша с тобой жизнь зависит, а ты молчишь! Или тебе нравится, чтобы я спасал тебя?

Короче, пристыдил оберегателя, и его же виноватым назначил. А то, что сам сую нос в закрытую информацию частных лиц, так это не банальное любопытство. Мне это для дела надо!

Блин, раньше я таким любопытствующим не был. И в душу никому особо не лез. Мне и потрохов чужих за глаза хватало.

Эх, супчика бы, да с потрошками!

Потом, когда Кранта разговорю.

И опять мелькнуло чувство, что не только мне эта информация понадобилась. И еще кому-то интересно, кто очень аккуратно подталкивает меня в нужную сторону. И слова умные подсказывает, чтобы Кранта быстрее дожать.

Я, может, и сам бы справился. Через час-полтора. Если мне не надоест выдавливать информацию по букве.

Ощущение чужого присутствия было таким навязчивым, что я оглянулся, посмотреть, не стоит ли кто-нибудь у меня за спиной. Страшно умный и любознательный. Кто чужими руками и языком привык все дела делать.

За спиной нашлась кровать. А на моей любимой подушке устроился Сим-Сим. И пялил фиолетовые глазищи. Будто не меня, а что-то страшное увидел.

Блин, если котяра выгнет спину и зашипит, я ведь и поверить могу, что вместо меня с Крантом чудовище разговаривает.

Сим-Сим прижал уши к голове и... зашипел!

Ну, и чего он этим хотел сказать?

Может, погладить котейку, успокоить?..

Ага, и получить когтями по руке. Не стерильными. Не майся дурью, Леха. И не придумывай себе всяких монстров и тайных наблюдателей. Так и свихнуться недолго.

Вроде бы здравая мысль. И сказана вовремя. Только почему-то мне кажется, что не моя она. Что успокоить меня пытаются, отвлечь. Типа, все хорошо, маленький, не плачь, нормальная у тебя голова, нормальнее не бывает, а то, что шапочка на нее не налазит, так это ничего — мы тебе новую пошьем, квадратную.

Да уж, с такими мыслями самое время коечку в психушке присматривать. А психушек в этом мире нет и не было. Всех сильно психованных здесь быстренько "того". Типа, горбатого — могила исправит, а больного на голову — следующее перерождение. Так что будь, Леха, как можно дольше живым и нормальным.

Оберегатель тяжело вздохнул.

— Крант! На фига мне эти вздохи под скамейкой? Ты мне ответ давай! На реально поставленный вопрос!

Ага, поставленный в коленно-локтевую позу.

Блин, а я еще над Ксюхой прикалывался! Типа, смотрит на мужика, улыбается и... о всякой похабщине думает. А сам? Может, мы родственники с ней?..

— Нутер, я тоже не знал, зачем Родалю оберегатель, — начал вдруг Крант, и я перестал отвлекаться на всякую ерунду. — Мне велели и я оберегал. А когда не оберегал — думал и удивлялся. Потом увидел, как одеваются другие норторы и удивляться перестал. Родаль не хотел, чтобы о нем знали. — Кажется, я уже слышал что-то похожее, но перебивать не стал. Если мужик дозрел до "поговорить", то не стоит мешать ему. — Родаль хотел, чтобы думали, что он — это кто-то другой. Богатые торговцы часто нанимают оберегателей. Вот он и оделся, как торговец. Очень богатый. Такой, что суанской пудрой и ароматной водой пользуется, и лицо закрывает, и с другими миноями не разговаривает, и особую еду заказывает.

— Еду? — Вспомнил, что Крант обычную еду почти не ест. А как же красавчик Родаль? — Ты хотел сказать "корм"?

— Нет, нутер, еду. Дорогую и редкую. И вино дорогое. Все это мне пришлось есть и пить. А Родаль питался моим кормом.

На большие жертвы пошел мужик. И ради чего?

— Долго он так питался?

— Сезон. И еще луну.

Вообще-то лун здесь три, но когда начинают считать лунами, то имеют в виду Белую. Она редкая гостья на местном небосклоне. И бывает от трех до пяти дней подряд. Потом перерыв дней на двадцать-двадцать два и опять: "Здравствуй, Белая!" Или Райта. Сегодня, кстати, первая ночь белой луны.

— ...весь путь до Обители.

— Подожди, Крант, — кажется, я чего-то пропустил. — До какой такой Обители? А ты где жил-обитал до встречи с Родалем?

— В Обители Треснутой Скалы. Там оберегателей готовят.

Ага, на первое, второе и на десерт. А на третье там моря хватает.

Блин, опять меня занесло не туда!

— Ну, а Родалю нужна была?.. — изображаю живейший интерес.

— Обитель Утерянных Знаний, — удовлетворяет мой интерес Крант.

— А что, и такая есть? До войны не было. Кажется.

Хотя откуда мне знать, чего было, а чего не было, хрен знает когда? Меня точно в то время не было. Ни в этом мире, ни в моем родном.

— Не было, — эхом отозвался оберегатель. — Обитель появилась, когда рухнул последний Мост.

А вот это полная фигня! Последний Мост все еще держится. Точнее, не Мост, а пол-Моста, но...

Стоп, Леха! А тебе-то откуда это знать? Очередной сон наяву или внезапный приступ провидения?

— Ну, и что это за Обитель? Кого в ней готовят?

Под белым соусом.

— В ней собирают знания.

— Знания вааще? Все, какие водятся в этом мире?

— Нет, нутер. Знания о Хранителях Мостов.

Писец, какая похожая ситуация! Сначала у нас покоряли природу, и покорили почти до полного уничтожения, а потом начали спасать и сохранять ее. А что не сохранили, то в книжицу записывать стали.

— А этому красавцу чего в Обители понадобилось? Захотелось узнать, были Хранители или как?..

— Нет, нутер. Родаль знал, что Хранители были.

— Знал? Откуда?

— Он был учеником Хранителя.

Блин, так красавчик еще старше, чем я думал!

— И как же этого ученика к ногтю не прижали? Вместе с его учителем?

— Все Старшие были учениками.

И почему я этому не удивлен? Свято место пусто не бывает, так, кажется? Хранитель помер — да здравствует Старший нортор? А когда вымрут все Старшие, кто будет даздравствовать?

— Так что ему понадобилось в этой Обители знаний?

— В Обители Утерянных Знаний, — поправил меня Крант.

— Да помню я, помню! Только повторять лениво было. А ты от ответа не увиливай — отвечай, когда тебя нутер спрашивает!

Во, загнул! Аж самому страшно стало.

— Да, нутер. Он список хотел посмотреть.

И опять молчание. Да задолбался я по крохе информацию получать!

— Крант, я тебя что, пытать должен, чтобы ты мне все быстро и понятно рассказал?

А этот смотрит на меня и удивленно моргает. Типа, хозяин гневаться изволит, невесть с чего.

— Нутер, я не знаю, чего ты не знаешь.

Ну, и как на такую отмазку можно спокойно реагировать?

— Да ничего я не знаю! Представь, что я вчера пришел из другого мира, и рассказывай!

Сначала ляпнул языком, а потом сообразил, чего такого я наляпал. Захотелось по губам себя хлопнуть. Чтоб не болтали лишнего.

— Я знаю, нутер.

— Чего ты знаешь?

— Что ты из другого мира.

— С чего это ты взял? Я пошутил, а ты...

— Нутер, твоя кровь помнит чужое солнце.

— Что?!

Крант повторил. Теми же самыми словами и с той же самой интонацией — голосом уставшего от тупиц-учеников наставника.

— Это когда ж ты пробовал мою кровь?!

И почему я этого не помню?

— Я не пробовал, я нюхал. Твоя кровь пахнет чужим солнцем.

Ни фига себе заявочка!

— А с чего ты решил, что это солнце, а не болезнь так пахнет?

— А я у Родаля спросил.

— Блин, когда?! Ты ж его пятьдесят лет не видел! Меня тогда здесь... — Потом вспомнил про телепатию и за голову схватился.

А хотелось за горло. Любимого до слез оберегателя.

— Его кровь тоже пахнет чужим солнцем. Но твоя сильнее.

Вот это номер!

— Так ты не обо мне его спрашивал?

— Нет, нутер. Я спрашивал о нем.

— И что он ответил? Поподробнее, пожалуйста.

— Он мало говорил об этом. Сказал только, что отравлен кровью чужого мира.

— Будет знать, как кусать кого ни попадя!

— Он не кусал! Это его...

Позлорадствовать я не успел. И не дослушал, чего там Крант еще хотел рассказать. У меня случился пробой во времени и в пространстве.

Я увидел Родаля в разодранной рубашке. И кровь. У него на груди и на рубашке.

Раны резанные. Не глубокие, но длинные. Скорее царапины, чем раны.

Красавчик лежал на спине и казался до смерти испуганным.

Приступ видения закончился так же внезапно, как и начался. Ни места, ни причины я так и не узнал. К тому же изображение дрожало, будто фильм снимал начинающий оператор, после недельного запоя.

— Ни хрена себе! Крант, ты это видел?

— Да, нутер! — благоговейно выдохнул оберегатель.

А у меня за спиной зашипел Сим-Сим. Потом в окно выпрыгнул. Только черный хвост мелькнул. Нервный чего-то котяра сегодня. Надо будет рыбки ему принести...

Ага, той... по сабиру за кусочек.

... или печеночки. Но это потом, когда из Кранта всю информацию выжму.

— Нутер, ты величайший сновидец, — все с тем же придыханием сказал Крант.

— Так уж и величайший, — впадаю в скромность. Не забудь в гильдию зайти, склеротик! — Один из лучших — может быть, а до величайшего мне еще расти и расти. Кстати, будешь бросаться такими словами — загордюсь! Учти, если у человека мания величия, общаться с ним почти невозможно.

— Я запомню это, нутер.

И ведь запомнит! На всю оставшуюся. Интересно, сколько живут оберегатели? Хотел уже спросить и вдруг вспомнил: "...служить до смерти и после смерти!" Кажется, так обещался мне Крант.

Ну, и сколько ты намерен прожить, Алексей Тимофеевич? Молчишь? Вот молчи и не нарывайся.

Свечка затрещала и погасла. Запахло воском и какими-то травами. Все время забываю выяснить, чего добавляют в эти свечки для цвета и аромата. А может, не стоит выяснять. Зачем соваться в дела чужой гильдии?

Облачко отползло от луны и в комнате стало почти так же светло, как и со свечкой. Вставать и зажигать новую — лениво. Позвать Малька? Так он нам здесь весь интим и доверительную беседу порушит. Придется сидеть без света. Надеюсь, Крант темноты не боится.

— Так, о чем мы с тобой говорили?

Трудно долго молчать, когда непонятного и невыясненного до хрена и больше.

— О ранах Родаля.

— Крант, не делай мне смешно, — цитирую Леву. Он никогда на это не обижался. — Разве ж это раны? Ты б еще прыщ на заднице болезнью обозвал.

Оберегатель на мои шутки отреагировал очень странно. Его на вопросы вдруг растащило. Редко он что-нибудь спрашивает, а тут...

— Нутер, вот если бы у тебя такие раны были, сколько лет ты бы их заживлял?

— Лет?! На какую-то царапину? Не больше десяти дней! И то, если инфекция попала. А с чего это ты о годах заговорил?

— Родаль заживлял эти раны шестьдесят три года.

— Шутишь?!

Потом вспомнил, где Крант, а где юмор и понял — не шутит.

— Это как же красавчика так угораздило?

Шестьдесят три года... Да некоторые живут меньше!

— Мне не ведомо, нутер.

— Ладно. А кто ему вылечил эти... раны? — Называть их царапинами мне уже не хотелось. — И чем лечили?

Врач — он и в другом мире врач. Кто о чем, а я о клизмах.

— Не лечили. Раны сами зажили. Только шрамы остались.

— Что ж он так! Болезнь на самотек пускать нельзя — обязательно лечить надо! Не могут здесь, тогда в нашем... в другом мире попробовал бы. У нас... там специалистов хватает.

— Родаль не ходил в чужой мир.

— Крант, ты это своему крысомордому скажи. Может быть, он и поверит. А я Родаля сам в чужом мире видел.

Говорить "своими собственными глазами" — не стал. Мозгами мы смотрим сна, а не глазами.

— Родаль не уходил в чужой мир, — заупрямился вдруг оберегатель. — Пока раны болели, он никуда не уходил.

— Ладно, не ходил. А теперь вот ходит.

— Ходит. Чужое солнце зовет его, путь указывает, и он идет. А наш мир обратно тянет, и он возвращается.

— Он что, только в один мир и шляется?

Крант кивнул.

— "Солнце зовет"... Ну, надо же. Помню, помню, что он там пел: "Солнцу мы в глаза глядим!" Правда, что ли, могут глядеть на солнце?

А то за родное светило обидно.

— Не могут, нутер. Они солнце с Санутом перепутали. Давно. Перед Войной еще.

Вот ведь придурки! Не разберутся, расхвастаются, а у меня тут комплекс неполноценности зашевелился. Я-то на солнце только рано утром могу смотреть. Или на закате.

— Крант, а когда ты смотришь на солнце — утром или вечером?

— Я не смотрю, нутер. Но если ты прикажешь...

— Я что на идиота похож? И что мне потом делать со слепым телохранителем?

Касырта-поводыря покупать? Раз уж здесь собак нет. Кстати, насчет касырта...

— Крант, а почему ты десятым учеником был, а не первым или вторым? Что, плохо учился?

Вообще-то я и сам хотел учиться не очень — лениво было и не интересно. Но любимые предметы я знал, если не лучше всех, то вполне-вполне.

— Я был лучшим учеником!

— Тогда, почему тебя Первым не называли?

— Потому, что первым стоял другой.

— А ты каким стоял?

— А я стоял десятым!

— Вас что, по номерам считали?

— Считали. А как еще...

— Да по именам, Крант, по именам!

— Зачем ученику Имя? Ему и прозвища хватит.

Кажется, оберегатель тоже кого-то процитировал.

— Как это "зачем имя"? Чтобы...

— Сегодня ученик живет — завтра его уже нет. Зачем наставнику запоминать ненужное?

С одной стороны — правильно и рационально, а с другой... У меня от этой рациональности мороз по коже.

— Они б еще вам номерки на спине написали! Для удобства.

— Не на спине. Вот здесь!

И Крант стукнул себя в средину груди.

— Блин! Ваш придурастый наставник не мог вас по головам посчитать?

— Нутер, я стоял десятым. Потом седьмым. Потом пятым...

— Ладно, Крант, я понял. Ученики убывают, а нумерация остается. Да уж, бережно они относились к подрастающей смене, нечего сказать!

— Среди тиу не бывает оберегателей.

— А это еще к... Подожди! Все ваши наставники были тиу?

— Да.

Понятно. Не свое — не жалко. А кто выжил, тех другие тиу добьют. Что целым выводком за одной шкатулкой приходят. Кстати, насчет шкатулки...

— Так что Родалю в Обители понадобилось? В той, где слухи о Хранителях коллекционируют.

— Эта Обитель называется...

— Я знаю, как она называется! За каким хреном твой клиент туда поперся?

— Миной, а не...

— Крант, не зли меня!

Не стоит угрожать человеку, если не знаешь, чего он боится. Тем более тому, кто не совсем даже человек. Вот я и не угрожал. Только выразил свое недовольство. И Крант принял к сведению.

— Родаль искал список.

— Какой список?

— Список свидетеля.

— Какого свидетеля?

— Того, что с Хранителем вернулся.

— С каким, блин, Хранителем?! Вы же их всех перебили!

Терпения у меня хватило не надолго.

— С последним Хранителем. Так его стали называть.

— Кто стал?!

— Те, кто его искали.

Блин, я фигею от этого разговора.

— Да кому он, кроме Родаля нужен?! Да и тому — на хрена?

Оказалось, что Последний понадобился целой толпе народу. Родаль искал его так активно и громогласно по началу, что и многие другие заинтересовались. Если кому-то что-то так сильно надо, значит, вещь ценная. Значит, ее перехватить нужно. А уже потом думать, чего с ней делать. Не получится использовать, завсегда продать можно. Тому, кто заплатит больше. А поискун перетопчется. Не фиг искушать ни в чем не повинных людей. И не людей тоже.

Такой вот расклад тогда получился. И, самое смешное, что Хранителя никто в глаза не видел. Вроде бы вернулось что-то, но... то, с чем общались свидетели, на Хранителя никак не тянет. Родаль, правда, только двоих и успел опросить. До остальных раньше него добрались. И показания сняли. Вместе со шкурой. Вот только описание главного подозреваемого у всех свидетелей в чем-то похожим получилось. Этакий супермен-коротышка, что все знает и все может. Его, кстати, найти и "опросить" так и не смогли. Ни Родаль не смог, ни его помощники-конкуренты. А искали долго и старательно. Лет двести искали. Кое-кто и теперь еще ищет. Из тех энтузиастов, кто живет лет пятьсот-шестсот. А вот Родаль сразу перестал, как только раны у него зажили. Или сообразил, что к чему, или занялся чем-то другим, поважнее. Например, в мой мир мотаться и экскурсии туда водить. Охотников экстремалов.

— Нет, нутер, Родаль не мог никого взять в чужой мир. Щель между мирами очень узкая и только для него открывается.

А вот это полная фигня. Если Тропа есть — провести по ней можно хоть целый коготь. Ничего сложного в этом нет. Небольшая подготовка, несколько общедоступных ингредиентов и вперед!

— Нутер, мне кажется, что ты с кем-то разговариваешь.

— Крант, я с тобой разговариваю. Ты что, заболел?

— Я здоров, нутер. А разговариваешь ты не только со мной.

— Блин, а кем же еще? С твоим неуловимым Хранителем?

— Я не вижу, нутер. Прости, но я... боюсь.

Здрасьте вам через окно! Мой неустрашимый оберегатель чего-то боится.

Эй ты, невидимый и неслышимый, а ну быстро перестал мне пугать Кранта!

"Ладно, больше не буду",

Ну, и чего это было? Дурацкая шуточка Тиамы или у меня приступ шизофрении?

Ответа я так и не получил. И хорошо, что не получил. Кто знает, как бы он на меня подействовал. Вдруг бы я тоже испугался. За компанию с Крантом.

Вот чтобы ему было не так страшно, я других вопросов накидал. А то сидит на полу, пялится в окно и рубашку на груди щупает. Он всегда так делает, когда переживает. Под рубашкой у него амулет висит — клык снежной кошки. Вот о ней я и решил поговорить. Чтобы Крант что-нибудь приятное вспомнил. Свои победы всем приятно вспоминать. Даже таким скромнягам, как мой оберегатель. Полночи из него информацию про Родаля выковыривал! Знал бы заранее, что это так трудно, и начинать бы не стал.

Вот только с кошкой я ошибся — не любил Крант этот свой подвиг вспоминать. Оберегатель — это не то же самое, что телохранитель. Крант — специалист широкого профиля. Может охранять человека, а может совсем даже наоборот — по особой просьбе и за отдельную плату. А может груз особо ценный и компактный охранять. И не только от людей-человеков. Вот и нужен навык убийства особо опасных зверей. Каких на острове нет и никогда не было. Типа, практические занятия, с выездом в горячую точку. Или в холодную. Или на берег моря. Тварюшку глубинную прикончить. Кто знает, кем окажется будущий клиент, и куда ему приспичит отправиться. Оберегатель много должен уметь и со всеми проблемами справляться самостоятельно. Не дожидаясь помощи от клиента. Ее, скорее всего, не будет.

А с кошкой Кранту кто-то помог. А он про эту помощь наставнику не сообщил. Забыл. Лет через пять только вспомнил. Когда уже оберегателем стал.

— И кто тебе помог?

— Какой-то тианг.

— Кто?!

— Тианг.

— Что за зверь? Почему не знаю?

— Тианг не зверь. Он... она... — Крант задумался. — Тианг может быть зверем, может быть не зверем.

— Блин, и кто тебя учил так "понятно" излагать? Ты картинку покажи. Или пример приведи.

Крант опять задумался. Секунд на пять.

— Малек — тианг. Марла тоже тианг.

— А я?

— Ты не тианг, нутер. Ты... я не знаю, что ты. Но ты не тианг.

— А ты?

— И я не тианг. Я не умею обрастать шерстью и бегать на четырех лапах.

До меня таки дошло. С опозданием на пару лет, но дошло. Хотя можно было сразу сообразить. Малек... Марла...

— Оборотнями мы твоих тиангов называем. В нашем мире... — и опять язык прикусил.

По привычке.

Крант задумчиво кивнул. Кажется, ему было глубоко фиолетово, как и кого я там называю. И из какого мира выбрался.

Мне даже обидно стало. Столько сезонов скрывал, проговориться боялся, а меня еще в первый день вычислили. Или вынюхали. И никому не интересно, чего деется в другом мире, и какие корабли и кого в нем бороздят. Ну, скажу я Кранту, что в моем мире всего одно солнце и одна луна. И количество материков укажу. Если вспомню, конечно. Ну, и какую пользу Крант со всего этого поимеет? Это Родаль у нас любопытствующий, аж страшно! Его не учили быть скромным и молчаливым, ему не говорили: "Умеешь считать до десяти, остановись на двух". А если досчитаешь до трех, то болтуном и хвастуном обзовут, и спать весь следующий сезон сидя придется. И коврики во сне плести.

— Крант, а на фига Родалю список понадобился? Да еще так срочно?

— Чтобы Хранителя найти.

Ну, и чего я понял из этого ответа? Может, доплату пообещать, за каждое лишнее слово? И не сабирами, а кровяной колбасой. Может, тогда у Кранта язык развяжется?

— А Хранитель ему на хрена понадобился?

— Поговорить.

— О чем?

— Поговорить о Вратах.

И опять молчание.

Задолбался я вести этот допрос. Теперь понимаю, почему подследственных иногда бьют. Только с Крантом этот метод не сработает. А жаль.

— Подробнее, пожалуйста.

— Он хотел узнать, как закрыть Врата, чтобы в них никто больше не лез.

Опомнились! Раньше надо было узнавать. До того, как Мосты поломали. А Врата теперь никак не закроешь. Чем старательней их запирай, тем вернее их вынесут. Вместе с запиральщиком.

Прилив не перегораживают дамбой, его отводят в безопасные места и по надежным каналам. А каналов больше нет. Выродки все поломали.

Я опять оглянулся.

Ни Сим-Сима, ни кого чужого за спиной не было. Опять Тиама шалит.

"Заткнулся бы ты, а? У меня ведь и крыша так съехать может".

"Извини".

Хорошо, что я сидел на полу, а то точно упал бы со стула.

— А какое ему дело до этих Врат? Родалю. Он больше не на службе...

— На службе.

— Так его же от Ворот прогнали!

— Прогнали.

— Крант! Твоего ж... наставника! За ногу да об стенку! — Эта лаконичность кого хочешь задолбает. — Ты опять в "эхо" поиграть решил?

Оберегатель изобразил на морде непонимание. Пришлось выражаться, как для особо одаренных:

— Ты мне тут глазки не строй! Ты мне просто и понятно скажи: прогнали Родаля с работы или оставили?

— Оставили.

Минутный перерыв, чтобы выпить стакан кисляка. И успокоиться. Еще немного и я этого умника бить начну. Ногами. Хоть делу это и не поможет.

— И кем Родаль теперь работает?

Спрашиваю стоя и глядя в окно.

— Ищет Хранителя.

— Искателем, значит. — Стакан лучше поставить на стол. А то его бросить хочется. В чью-то голову. — А на фига ему... Стоп, хватит! Так мы на второй круг пойдем. Или на третий. Кто поручил ему искать?

— Драгоценнейший.

Оба на! Родаль у нас не просто ветеран-пенсионер, а тайный агент его величества. Озабоченного судьбой всего мира. Вот только странно, что "тайный агент" так язык распустил. Или я чего-то недопонимаю, или здесь какое-то западло имеется.

— Крант, ты так много знаешь, а все еще живой.

Говорю шепотом и сев поближе к объекту беседы.

— Живой, — кивает объект.

Ладно, спросим понятнее.

— Почему ты так много знаешь о Родале? Кто тебе рассказал?

— Родаль.

Ну, нельзя же так издеваться над человеком!

— И какого хрена он тебе это рассказал? Ему что, поговорить больше не с кем?

— Не с кем.

Я зарычал. Может, укусить этого юмориста?

— Нутер, не надо на меня так смотреть. Родаль сказал, чтобы я слушал, что мне это понадобится. Я не знал, зачем, пока ты не начал спрашивать.

Этот красавчик что, с провидцем советовался? Типа, кому и чего разболтать, чтоб тот, через полсотни лет нужному человечку передал. Охренеть, как правдоподобно! А может Родаль сам ясновидничать умеет?

Не умеет. Среди норторов нет ясновидящих.

— Крант?!

— Слушаю тебя, нутер.

— Ты что сказал?

— Я говорил про Родаля...

— Нет. Вот только что.

— Нутер, я...

— Ладно, тогда скажи еще раз. Родаль — ясновидящий или нет?

— Я не знаю.

— А кто знает?!

— Родаль.

— Так что, мне теперь все бросить, и бежать, искать этого Родаля?

— Плыть.

— Что?

— Родаля здесь нет. Он на Суаре.

— Знаешь что, Крант!.. — Вдох-выдох, спокойствие и тишина в доме. — Иди ты, наверное, к себе.

— Зачем?

— Посиди там немного. Коврик сплети.

— Нутеру нужен коврик?

— Нутеру и на хрен не нужен твой коврик! Я хочу спокойно посмотреть, что за свиток впарил мне Алми, а ты...

— Нутер, я останусь с тобой.

— На фига? Я хочу побыть один!

— Я твой оберегатель, нутер. Все, у кого был список, умерли.

— Мы все когда-нибудь умрем.

— Нутер! Они умерли не когда-нибудь. Их убили!

Первый раз слышу, чтобы Крант так беспокоился. И так орал. Он что, думает, я плохо слышать стал?

Как там говорилось в одной умной книге: "Не будьте любопытствующими без меры. Или заведите телохранителя и бронежилет". Так, кажется. Или это в уставе каком-то говорилось?

Может, Крант и прав. Может, мне и понадобится охрана. Но я должен заглянуть в этот дурацкий свиток! Чтоб хотя бы знать, из-за чего меня убивать станут.

Взял свиток. Аккуратно разрезал шнуры.

Блин, аккуратные разрезы — это уже профессиональное. Аккуратнее разрезов у меня только швы получаются. Если есть здесь гильдия швей, то я там мастером мог бы быть.

Развернул свиток.

Картинок в нем не оказалось.

Еще раз посмотрел. Уже внимательнее.

Почерк мелкий, разборчивый. Буквы знакомые. Почти родные. Помесь русского с латинским. Точнее не скажу. Я не Лева, что три импортных языка знает. И любую этикетку на бутылке переведет. Не напрягаясь. А я финский от французского только на слух отличить могу. Фины ругаются забористее. Хорошо хоть не итальянец всё это нашкрябал. Итальянцы — народ темпераментный. На почерке это должно было сказаться. Скорее уж англичанин писал или...

...американец.

Блин, а почему не англичанин?

Но даже если и америкос, все равно я этого языка не помню. У меня и в анкете так написано: "Английский знаю со словарем". То есть никак. Все буквы узнал, а слово прочитать не смог. Вот этот прикол точно про меня.

Можно вспомнить.

Вспомнить? Ну, да. У меня же родственница завелась, что школу с золотой медалью закончила. Языком должна бы хорошо владеть. Иностранным. А не так, как ее подружка-сестричка.

Интересно бы узнать, чего здесь написано? Хотя, одно я уже понять успел: писарь этот ни врачом, ни фармацевтом не был. Ни одного знакомого термина в тексте я не заметил. Про другой свиток я уже и не мечтаю. Там сплошные крестики-нолики вперемешку со звериными мордами.

— Ну, что, посмотрели? Теперь прячем.

Вспоминать-читать я сегодня точно не буду.

— Прячем, — согласился Крант. — Нутер, можно спросить?

— О чем? Куда прятать будем?

— Нет. Скажи, нутер, ты понял, о чем этот список.

— Пока не понял. Может, потом. А ты?..

Чем черт не шутит — друг Кранта и такому научили.

— Нет, — печальный вздох и задумчивое качание головой. — Скажи, нутер, а ты знаешь, чей это список?

— Мой. Чей же еще?

— Нет, нутер. Не ты создал его. Сандалии, что я сплету, мои. Они и на твоих ногах будут моими.

— А-а, вот ты о чем. Ну, тогда я не знаю. А ты на кого думаешь?

Говорить, что подозреваю кого-то из моего мира, не стал. Пускай это останется моей маленькой тайной. А то Крант обожает все мои тайны телепатничать своим знакомым.

— Думаю, список создал тот, кого не нашли.

— Это ты на Хранителя думаешь?

— Нет. На того, в ком прятался Хранитель.

— "Прятался"?! Это как же?

Ну, Крант и объяснил мне "как". Наверно, теми же самыми словами, какими ему Родаль объяснял.

Оказывается, одной из развлекушек Хранителей было оставить свое тело и забраться в чужое. Для них это было так же просто, как для меня костюм поменять. Что случалось при этом с хозяином "костюма" — науке не известно. Норторам тоже. Они, кстати, вселяться не умеют. Заглянуть в чужие мозги при случае могут, да и то могут не все и не ко всем подряд.

Родаль, в конце концов, вычислил, что Хранитель спрятался в теле чужака. Но добраться до этого тела Родаль не успел. И до потомков чужого тела не добрался. Похоже, этот америкос был большим любителем пряток. И потомкам своим завещал: "Прятаться, прятаться и еще раз прятаться". Или это Хранитель не желал общаться с бывшим учеником. Если Хранителя можно передавать по наследству, как болезнь или фамильные драгоценности.

Кажется, за сегодняшнюю ночь я узнал больше, чем за последний сезон. Но устал так, как не уставал после серьезной операции. Похоже, в клинику мне придется в паланкине добираться. И ограничиться инспекцией. Никаких подвигов за разделочным столом!

Хотел уже позвать Малька, а он сам в дверях появился.

Только собрался похвалить его, а он начал орать с порога:

— Хозяин, Марла пришла!

— Кто пришел?!

Ответить Малек не успел — его быстро выдернули в коридор. Вместо него весь дверной проем заняла плотная фигура в плаще. Ни лица, ни цвета одежды я разглядеть не мог. Это Кранту и Мальку свет по ночам не нужен. А я, если не напомню, так ни какая зараза свечку в коридоре не зажжет!

— Доброй тебе ночи, Пушистый. У тебя уши болеть начали или много других Марл завелось?

— Марла! — Этот голос я не спутаю ни с чьим другим. Даже в темноте. — Лапушка, как я рад тебе! Ты не представляешь, как я без тебя скучал!

— Ага, скучал. В обнимку с Крантом.

Оберегатель начал осторожно отодвигаться от меня.

Так, похоже в клинику я сегодня уже не попаду. Ну, и флаг ей на крышу и во все окна! Тут дела поважнее намечаются.

17

— В одном месте жил Кот. Он был единственный Кот на всё это место, и очень скучал от одиночества. Особенно весной, — я открыл глаза и пояснил Марле: — Ну, весна — это... Короче, так у нас сезон спаривания называют.

— Продолжай, Пушистый. Не отвлекайся. Я потом спрошу. Если не пойму чего-то.

— Ладно, тогда слушай: — И я продолжил сказку. Если женщина просит сказку или секс — мне совсем не трудно рассказать сказку. — А еще в этом одном месте жили летучие мыши. И одинокий Кот им очень завидовал. Потому что их было много, и они умели летать. Как-то весной Кот сидел и пел грустную песню. Большая пушистая мышка заслушалась, и подлетела слишком близко. Кот поймал Мышку, но есть ее не стал. Говорят, что с той поры в этом месте и появились летучие кошки и коты.

Эту сказку придумала Снежана. Давно. Мы с ней тогда только поженились, и ей нравилось рассказывать мне всякие смешные и глупые истории. А я отделывался анекдотами и прикольными случаями из врачебной практики. Обычно, после сеанса смехотерапии, мы вспоминали, что у нас медовый месяц как бы продолжается. А то, что на небе нет луны, так и фиг с ней! Мы и без луны найдем друг друга на кровати.

Тыщу лет прошло, кажется всё кануло и растворилось, и вдруг вспомнилась Снежина сказка. И я не придумал ничего лучшего, чем рассказать ее Марле.

Может, это луна во всем виновата. Она ведь тоже дезертировала. Вместе с Крантом. Не замечал, что он настолько боится Марлу. Или Марла — это только повод? И Крант сбежал от моих вопросов? А как же защита любимого нутера? Крант вернись, не бойся! Марла совсем не ревнивая. Она только притворяется. Я так думаю.

Хотя, если честно, Крант был бы здесь как-то не к месту. И совсем не по теме. Ну, на фига мне оберегатель, если я по Лапушке так соскучился, что про усталость забыл! Ведь мы тыщу лет не виделись. А может, и больше. Она, кстати, тоже в недотрогу играть не стала. И себя потрогать дала, и сама так трогала, что у меня ребра трещали, и в глазах темнело. Одна ночь такого секса и в спортзал можно неделю не показываться. Чтобы не пугать тренера своими синяками и укусами.

На поговорить Марлу растащило уже потом. Когда я выдохся и об отдыхе замечтал. И притулился скромненько в уголке кровати. А до этого мы измеряли ее вдоль, поперек и по диагонали. Марла одобрила размеры, хотя моей лежанке далеко до того монстра, что стоит в спальне Тамилы. Марле так понравилось на моей кровати, что она даже ради завтрака слазить с нее не стала — потребовала завтрак на лежанку. Так мы и устроились — Марла по диагонали, я — на краю и в уголке, а между нами стол. Низкий, широкий и устойчивый. За таким Алми лежащих гостей принимает. А у меня этот стол чаще под лежанкой прячется. Редко я завтрак для двоих в постели устраиваю. Для Марлы вот устроил. Только она на мой завтрак так посмотрела, будто я ей чего-то несъедобного предложил. И вместо зеленого сыра, фруктов и деликатесных морепродуктов достала свой дорожный запас. Но жевать сушеное мясо с утра пораньше мне совсем не улыбалось. Грызть сухари вместо свежих лепешек — тоже. У Марлы даже фрукты нашлись. Горсть слив. Серо-буро-вяленных. Я как глянул на их жизнеутверждающий вид, так сразу и вспомнил, что фрукты на голодный желудок полезны не всем.

Обращалась Марла с этими сливами, как с величайшей ценностью. Мне даже по пальцам досталось, когда я одну взял и в рот собрался отправить.

— В чем дело, Лапушка? Сказку я тебе рассказал, теперь можно и пожевать немного.

— Пушистый, тебе такое только нюхать можно.

— Это почему же?

Но на всякий случай понюхал. На расстоянии. Как не слишком полезное для жизни. Ничем особенно приятным вяленная слива не пахла. Сливой, кстати, не пахла тоже.

— Потому, что ты не умеешь это есть.

— А чего тут уметь? Тоже мне большая премудрость!

— Спелый арис надо уметь есть. Тот, кто не умеет, быстро и плохо умирает. Пушистый, ты устал от жизни?

Пошутила Марла или нет, но я решил не рисковать своим здоровьем. Да и не очень-то мне хотелось этих сморщенных слив. Так, думал взять одну, чтобы Лапушку не обидеть. Ну, а если нельзя, то мне же лучше — реальный повод отказаться.

Пока я радовался своему везению, Марла залила вином опасные фрукты, вырезала длинную острую косточку из одной сливы, и занялась другими. Слива после вскрытия выглядела уже не такой морщинистой. И запах у нее появился — пахла слива тифурой. Не скажу, что вкус меня поразил до самой глубины души, но вторую обескоточенную сливу я тоже съел. А вот от третьей отказался. Не фиг обжираться, когда за столом еще голодные сидят. Или лежат. Но все равно голодные. А то, что голодающих всего раз и обчелся, так это ничего не значит. Марла обычно ела за троих, когда у нее не было особого аппетита. А если он у Марлы был, то мама дорогая! Мне как-то не по себе становилось, когда она легко и просто раскусывала мозговую кость и выедала ее содержимое. А косточка в мое запястье толщиной. И только "хрусть"!

Не успел подумать, и тут же на столе что-то так хрустнуло — я чуть с кровати не упал.

— Что это было?

Марла показала мне миску, где вымачивались сливы. Тифуры в ней было едва на донышке, и еще десяток косточек. Слив в миске не осталось. Косточки громко лопались, а трещинки быстро увеличивались.

— Вот потому я и не дала тебе есть с косточкой.

— Блин, чего это с ними?!

Все косточки полопались и стали похожи на растрепанные шишки. И что-то белесое шевелилось вокруг них. Смотреть на такое было жутковато. Но я не мог отвернуться.

— Растут. Намокли и хотят в землю. Чуют, что уже пора.

— Тогда выбрось их в окно.

— Если ты хочешь, чтобы они росли в твоем саду...

И Марла не поднимаясь с лежанки, махнула миской. Все косточки оказались за окном. Вместе с остатками вина.

— Ну, и как тебе сказка? — спросил я, когда Марла вернула посуду на стол.

Мне стало вдруг интересно, как воспримут в другом мире Снежино творение.

Марла задумчиво отщипнула кусок мяса. Вяленого и жесткого, как поалье седло.

— Пушистый, ты рассказал мне удивительную песню. Задумчивую.

— Блин, да над чем тут думать?! Если тебе не понятно, что такое "мышка", то я могу объяснить.

— Объясни, — разрешила Марла.

Без особого энтузиазизма, но все-таки снизошла.

Ну, и кто меня за язык тянул? Вполне ведь и без объяснений обойтись можно было. Или мне голос свой послушать приспичило? Может, заодно и правила дорожного движения рассказать или таблицу умножения процитировать, раз уж меня на поболтать растащило...

Отвесил себе мысленного пендюля и взялся за дело. Оказалось, труднее всего объяснить самую простую вещь. Например, рассказать, что такое летучая мышь тому, что мышей в глаза не видел.

Чего бы я ни говорил, вид у Марлы оставался задумчиво-мечтательным. Совсем, как у Натахи, когда я с ней на медицинские темы трепаться начинал. С использованием врачебного жаргона. Ларка в таких случаях щелкала пальцами у меня перед носом и говорила:

— Эй, мужик, ты с кем это сейчас разговаривал. Если со мной, то переведи свою пургу на русский язык.

Марла ничего такого говорить не стала. Ну, не знает Лапушка русского языка, что ж тут поделаешь! Похоже, мои объяснения до нее так и не дошли. Хреновый из меня объясняльщик получился. Хорошо хоть любовник получше. Когда я не устамши. Но таким устамшим я редко бываю. Просто денек вчерашний длинным и насыщенным получился. Вечер и ночь, кстати, тоже. Будто целый сезон впихнули в одни сутки. Хорошо, что таких суток в моей жизни — раз-два и обчелся. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! А то от трудов таких и поал закачается.

Выпил стакан кисляка. Для бодрости мозгов и растуманивания зрения. А потом Марлу о жизни кочевой, караванной спросил. Думал, может, она захочет рассказать, так я позавтракать успею. Не всё же мне звуковым сопровождением работать.

Наивный.

Можно подумать я Марлу первый день знаю.

— Пушистый, я рада, что тебе надоело отдыхать.

И очень скоро я узнал, насколько она рада.

Никогда не думал, что стол метр на метр можно легко переставить одной рукой. Не поднимаясь с кровати и ничего не уронив со стола.

Надо будет и мне попробовать. Как-нибудь потом, когда на столе посуды не будет. И Марла из комнаты выйдет. Такие эксперименты с мебелью лучше проделывать без свидетелей. Чтобы не было мучительно стыдно. За напрасно потраченные силы.

Когда Марла дотянулась до меня, я быстро забыл о столике и о всякой ерунде. Может в той рыбе и вправду есть что-то этакое? Только действует оно на меня с небольшим запозданием. И суток не прошло, как меня на подвиги потянуло. Сексуальные.

— Пушистый, а о чем ты думаешь?

Лежу это я в полуобморочном состоянии после трудов грешных, а Марла вопросы спрашивает. Неутомимая женщина!

— Да вот... думаю... красить поток или нет.

А самому лень глаза открыть.

— А зачем его красить?

И Марла тоже перевернулась на спину.

Глаза все-таки пришлось открыть. И руку немного передвинуть. А то Лапушка ее вместо подушки использовать решила. Вот только мыслей в ее голове столько, что у меня уже рука затекла.

— Извини, Лапушка, это я не очень удачно пошутил. Но все-таки, как у тебя прошли эти сезоны, пока меня рядом не было?

— Пушистый, ты опять устал?

В голосе Марлы слышится подозрение. Хорошо хоть, что не разочарование.

— Я?! Устал?! Да как ты могла такое подумать?! Я просто... интересуюсь твоей жизнью.

— Может, и мне поинтересоваться, с кем это ты тут скучал?

И Лапушка начала старательно меня обнюхивать. И покусывать. Не очень сильно. Еще и порыкивать негромко.

Мне стало смешно и щекотно. Интересоваться чужой жизнью быстро расхотелось. Перевернуть Марлу на спину удалось очень даже легко. Зато потом пришлось доказывать, что я совсем не устал.

Доказал. И тут же начал засыпать. Не сползая с объекта.

— Все, Пушистый, слазь с меня.

Голос Марла донесся до меня, как с другой улицы.

— Почему?

— Я есть хочу.

— А слазить зачем? Мне тепло, хорошо. Я уже сплю, а ты меня...

— Пушистый, хочешь, я что-нибудь откушу у тебя?

Спать сразу перехотелось. И глаза открылись сами собой. Вот только слезть я не мог. Меня держали. За очень чувствительную часть организма.

— Марла, не надо откусывать! Это мне нужно! Я им пользуюсь. Часто!

— Как часто?

Марла еще немного сжала пальцы.

— Каждый день! Лапушка, отпусти! Мне же больно! Сломаешь, он работать плохо будет.

— Будет плохо — откушу.

И Марла громко клацнула зубами. Очень близко от моего носа. Я даже глаза закрыл. Чтобы не получить комплекс неполноценности. Таких зубов у меня никогда не будет.

Ну, и ладно. Буду жевать теми, что выросли. Главное, что меня отпустили. И я мог лежать и смотреть, как Марла завтракает. Второй раз за утро. Сыр и лепешки на ютасном меду она тоже попробовала. Но они Марле не очень понравились — одну лепешку она оставила. Наверно, для меня. Хоть я и не очень их люблю. Но жевать фрукты на голодный желудок, тоже как-то не очень. Правда, особо голодным я себя не чувствовал. Не иначе, как сливы виноваты!

И вспомнился вдруг завтрак на Кипре. Хорошо, что меня заранее предупредили. А то вляпался бы, как остальные наши туристы. У нас ведь национальная черта: всё, что положено на тарелку, сжевать и хозяйку поблагодарить. А понравилась жрачка или нет — это уже дело десятое. А за бугром просекли нашу слабость и пользуются без зазрения совести. Подсунут гостю самый невкусный салат и ждут. Сожрал и похвалил? Тогда на тебе еще! Опять сожрал? Получай добавку! Того же самого. А на фига тебе другое, если это хвалишь. А с этими хитромордыми не так надо. Вся фишка в том, чтобы съесть немного, потом скорчить брезгливую морду и недоеденное вернуть. Мигом заизвиняются и другое притащат. Потом третье. Я так штук двадцать блюд перепробовал на одном завтраке. И столько же напитков. Больше в меня не поместилось. А с собой и на вынос там не давали. Но с напитками я самую малость перестарался. Так напробовался, что подняться со стула сил не хватило. Хорошо хоть, что не с пола. Для таких напробовавшихся там "финские" кресла завели. Типа, всё для удобства гостей. Что финского в этом кресле, я так и не понял. Обычное складное кресло. На колесиках. И, когда меня в нем к лифту везли, спросил. Оказалось, что чаще всего в них финских туристов развозят. После скромного завтрака, плавно перешедшего в ужин. И держат эти кресла в особой кладовке. Рядом с баром.

Марла прикончила завтрак, облизнулась и хитро посмотрела на меня.

Что?! Опять?!

— Пушистый, я хочу тебе сказать...

— Дай, я сам угадаю: ты больше не хочешь есть и опять хочешь секса.

Я и сам удивился своему голосу. К чему такая грусть-тоска, когда любимая женщина рядом.

— Пушистый, теперь я верю, что ты по мне скучал.

Я обречено вздыхаю и начинаю подползать к любимой женщине Лехи Многолюбящего. То есть — Многодоброго.

— Только я другое хотела сказать.

Останавливаюсь и жду. Может, Марла еще не наелась?

— Я скоро уеду, Пушистый.

— Правда, что ли?! Когда?

Марла подозрительно посмотрела на меня.

Ну, и на фига было так бурно радоваться?

— Я хотел спросить: сколько еще ты со мной побудешь?

— До вечера.

— С каких это пор караваны стали ночью уходить?

— Пушистый, я не с караваном ухожу. Я на корабле поплыву.

— На корабле? Почему?

— Потому, что мне далеко надо. Туда караваны не ходят.

— Туда корабли плавают...

Пошутилось вдруг мне.

— Туда не все корабли плавают — только самые лучшие.

— Это, какие же?

В кораблях я ни бум-бум, но надо же выяснить, что здесь считается самым лучшим. Вдруг и мне сплавать куда-то понадобится. Можно, конечно, у Мазая спросить. Или у Барга. Но каждый капитан свое корыто хвалит, а чужое хает. С Мазая станется и свою лодку круизным лайнером обозвать. И в кругосветку меня на ней отправить.

— Такие, как "Летучая кошка".

Я чуть с кровати не свалился.

— Лапушка, ты слышала о "Крылатой кошке"?

— Я видела ее, Пушистый. И с капитаном говорила.

— Когда?!

Это что, ревность? Или повышенное любопытство во мне зашевелилось?

— Вчера вечером. Он в порт вернулся, а я про корабль спрашивала. Самый лучший и с лучшим капитаном. Вот мне и указали на него.

Марла задумчиво улыбнулась.

— И что? Как поговорили?

— Хорошо поговорили. Барг готов был вчера отплыть. Но я сказала, что у меня дело есть в Верхнем городе. Тогда и он про какое-то дело вспомнил.

Блин, еще немного и уплыли бы мои денежки вместе с золотыми рыбками. Вот и доверяй этим озабоченным капитанам.

— Договорились сегодня вечером уплыть.

— Лапушка, к чему такая спешка. Побудь еще, мы ведь столько не виделись! На другом корабле уплывешь.

И совсем это не ревность! Просто лучше, если Марла будет подальше от этого капитана. Все коротышки почему-то западают на крупных женщин. Будто инстинкт самосохранения этим мелким ампутируют еще во младенчестве.

— Пушистый, сезоны быстро убегают. Скоро я не смогу прятать их в своей тени.

— Кого прятать? Сезоны?

— Нет, не сезоны.

Ничего больше Марла рассказывать не стала. Только поставила между нами столик с остатками завтрака. И опять одной рукой! Надо будет все-таки попробовать: смогу я так или нет. И чтоб все миски и кувшины остались на столе.

— Ешь, Пушистый. Только не долго. У меня найдется, что тебе показать.

Надеюсь, не новую позу, которой нет в Камасутре.

Но говорить такое вслух я не стал. Из банальной осторожности.

Позавтракал я быстро. Долго жевать там нечего было. Да и проклятое любопытство подгоняло

А потом Марла притащила на кровать свои сигути. Она их у двери оставила, вместе с плащом. Незаменимая вещь эти сигути. Они у каждого путника имеются. По виду — как двойной мешок, только удобнее. Укоротил ремни, и оба мешка можно через плечо перебросить. Если они не булыжниками набиты, то вполне транспортабельно получается. А уж сколько влазит в них, мама дорогая! А если распустить ремни на всю длину, то сигути на поала навьючить можно. Ближе к шее, там, где он тоньше. У меня тоже такая дорожная торбочка где-то валяется. Если Малек не загнал ее по спекулятивной цене. Кому-нибудь из моих фанов.

Марла отвязала один мешок и подвинула ко мне.

— Бери. Ты обещал забрать.

Пустым мешок не выглядел.

— И когда это я обещал?

— Три сезона минуло.

Чего я обещал тогда, теперь уже и не вспомнить. У меня не такая память, как у местных. Я не помню свою жизнь со дня рождения и до дня сегодняшнего. И прошлые свои жизни не помню. И не страдаю от этого. А некоторые помнят и... Жаль, что с обещаниями здесь строго — лучше совсем не обещать, чем не выполнить обещанное. Дешевле обойдется.

— Мужик сказал — мужик сделал. И, если я чего-то обещал...

Придвигаю мешок к себе.

А он легче, чем кажется. Интересно, чего такого в него напихали?

Начинаю распутывать завязки, и тут Марла говорит:

— Удача любит тебя, Пушистый. Ты лучше сможешь защищать и прятать.

Прятать и защищать?! Только не это!

Если в мешке еще один свиток, то я сегодня же мигрирую с континента!

— Марла, а как ты меня нашла?

Заглядывать в мешок мне было страшновато.

— Когда мы расстались, ты сказал, что вернешься домой. И всю дорогу рассказывал, какой замечательный дом у тебя теперь есть. Здесь, в Верхнем городе. А до этого показывал. Пока мы еще из Города не ушли. Тебя легко было найти, Пушистый.

Короче, "элементарно, Ватсон! Ваш след только слепой не заметил бы".

А если Марла меня нашла, то и другие найти смогут. Похоже, придется таки отправиться на сезон-другой куда подальше. Вот только Марлу провожу, подарок этот ее заныкаю и...

Быстро расширил горловину мешка, смело заглянул в него. Пока смелость тоже не мигрировала куда подальше.

Свитка в мешке не было.

А было в мешке что-то черное и пушистое. Потрогал пальцем — мех. Мягкий и теплый.

Гадать, шкуру мне притащили или меховую одежду, я не стал. Просто взял и вытряхнул содержимое на кровать.

Хорошо хоть над полом не додумался вытряхнуть!

Из мешка вывалился большой комок меха. За ним — еще один.

— Это что за хренотень?

— Это Тимус, — Марла показала на первый комок. — А это вот Эрмус.

Второй комок начал разворачиваться, потягиваться. Четыре когтистые лапы, короткий хвост. Как обрубленный. Круглые пушистые уши. И большая пасть! А в ней полно мелких острых зубов.

Если бы я так вдохновенно зевал, то вывихнул бы челюсть.

Когда пасть захлопнулась, раскрылись глазищи. Два больших, зеленых и любопытных.

— Марла, а-а?..

Я начал осторожно отползать к краю кровати.

— Пушистый, ты говорил, что если у меня будут детеныши, то их отцом будешь ты. Говорил?

— Говорил, — в полном обалдении повторил я. — А это твои детеныши?

— Мои.

Большой черный котенок зацепился когтем за покрывало и начал тянуть лапу к себе. Вместе с покрывалом и тем засоней, что первым выкатился из мешка.

— А я, значится, их отец?

— Теперь ты. До их настоящего отца я не смогу добраться.

Еще один черный комок развернулся и начал потягиваться. Пасть у него тоже оказалась большой и зубастой. А в глазах зелень вперемешку с любопытством.

— Это сколько же им?

Ростом котята были со взрослую рысь, но на взрослых совсем не похожи. Даже на подростков тянули не очень. Зато сил и энергии у них было до хрена и больше! Звереныши затеяли такую возню с рычанием и фырканьем, что подо мной кровать ходуном ходила.

Марла смотрела на них с умилением.

— Два сезона скоро. Уже большие. Всё едят.

— Лапушка, но они же котята, а ты...

— А что я?

Марла потянулась, широко зевнула. Пока я смотрел на ее зубы, что-то произошло. Вместо женщины на покрывале лежала большая черная кошка. Очень большая. Почти пантера. С мощными лапами и коротким, толстым хвостом. Уши у пантеры тоже были круглые. Она глянула на меня и тихонько рыкнула. Как засмеялась. А я...

Я таки упал сегодня с кровати.

С пола я поднимался так осторожно, будто всё вокруг меня могло рассыпаться или взорваться.

А может, я сплю, и мне это снится? И не было Марлы, и зверенышей этих не было?

На моей кровати лежала большая черная кошка. Два больших котенка копошились возле ее живота. Кто-то громко чавкал, кто-то довольно урчал. Кошка жмурилась и то втягивала, то выпускала когти.

Маникюр на таких коготках смотрелся бы потрясающе.

Долго любоваться этой идиллией я не смог. И опять устроился возле кровати. А на фига у меня тут ковер лежит? Пусть пользу приносит. Не все ж ему пыль собирать.

Я сидел, пялился в окно и ни хрена не видел. Меня зациклило на двух, совершенно дурацких, вопросах.

Первый: "Как это меня угораздило?"

Второй: "Кого из этих хвостатых оставят со мной?"

До третьего вопроса: "Чего я буду делать с малым?" я дошел, когда услышал тихий монотонный стук.

Похоже, мотор в моей башке основательно застучал. Пора остановиться и вызвать техпомощь.

Привычно потянулся за мобилой. Так же привычно не нашел ее. Выругался. Привычно и беззлобно. Только потом начал немного соображать.

Какой-то частью мозгов я понимал, что они не только звереныши, если у них такая мамаша. Но оставшаяся часть мозгов стояла насмерть: всё, что с шерстью и когтями — зверь.

Закрыл глаза, медитативно подышал. Для успокоения нервов и взбудораженного организма.

Стук не прекратился.

Пришлось открывать глаза и выяснять, какой хрен здесь стучит.

Маленькая желтопузая птичка прыгала по подоконнику.

Это к хорошим известиям и переменам к лучшему. Так местные провидцы этот знак провидят. А уж если птичка с утра пораньше трам-тара-рам устроила, то всё будет зашибись и еще лучше.

Ладно, допустим поверю, что скоро мне обломится столько счастья, сколько ни матом рассказать, ни с паланкидером отослать.

А Марла здесь при чем? И зубастики эти ее? Или они и есть самое большое счастье моей жизни? И как бы поточнее это выяснить? К прорицателю, что ли сходить? Пока меня тут на фиг не съели!

Вот только Марлу предупрежу и потопаю.

— Лапушка, ты там очень занята?

Спрашиваю тихо и, поднимаясь с ковра.

В ответ то ли вздох, то ли негромкий рык и большая кошка стекает на пол. А как еще назвать не прыжок даже, а медленный спуск. Когда всё тело будто струится под шкурой. А мех мерцает и переливается в утреннем свете.

Красиво! Аж дыхание в зобу спирает.

— Лапушка, а как бы нам с тобой поговорить?

Не сразу, но все-таки вспомнил, для чего я позвал эту красавицу.

Кошка отступила на шаг назад. Будто в туманную щель вошла. И тут же из этой щели вышла Марла. Привычная и знакомая.

А где же те страшные корчи, где жуткий вой, где хлюпанье раздираемой плоти, где всё то, что так любят показывать в фильмах ужасов?

— Лапушка, а-а... — и я спросил первое, что вертелось на языке. — Почему у тебя так легко и просто, а у Малька... не так.

— Он недавно менялся?

— Менялся.

— А он был ранен?

— Был.

— Пушистый, когда мне надо залечить раны, я тоже меняюсь не так быстро и красиво.

— Вот оно что...

— А еще Малек — полукровка. Ему меняться труднее.

Марла стояла и улыбалась. А я смотрел на нее и пытался разглядеть того зверя, что совсем недавно лежал на моей кровати.

— Лапушка, а-а... как ты различаешь этих... своих... Они же совсем одинаковые.

— Не одинаковые они, Пушистый. Совсем не одинаковые. Тимус родился раньше, и может спать дольше.

— А какая связь?

Если женскую логику фиг поймешь, то от логики кошки-матери и свихнуться недолго.

— Тимус старше. И вся еда достается ему первому. Эрмус — младший. Он спит меньше. Пока Тимус потягивается или спит, успевает ухватить несколько кусков. Потом ему надо будет ждать, когда старший поест и доедать то, что останется.

Понятно. Всё как у людей. Типа, кто первый добрался до кормушки, тот уцепил самый вкусный кусок.

— Лапушка, а что означают их имена?

— У них еще нет Имени.

— А Тимус и Эрмус — это что?

— Это Первый и Второй. Но ты их можешь называть "Эй-ты!" и они поймут. Они маленькие еще, но не гайнулы.

Поверю на слово.

— Лапушка, а кого из них ты хочешь оставить? Или я сам должен выбрать?

— Нет, Пушистый. Я выбрала за тебя. Со мной останется дочь.

— Дочь? А кто из них дочь?

— Дочь я тебе не показывала.

И Марла посмотрела на еще один мешок. Тот так и стоял завязанным. Стоял тихий и неподвижный.

— Блин, там еще один котенок?!

— Да.

— А-а... он не задохнется?

— Нет.

— А-а... почему он молчит?

— Я научила своих детенышей быть тихими и незаметными. Это первое, чему учат детеныша.

— Может, ты мне покажешь ее?

— Зачем? Она останется со мной. Одну я смогу спрятать и защитить.

— А-а... ну, ладно. Подожди, Лапушка! — До меня не сразу дошло. — Ты мне что, двоих оставляешь?!

— Да.

— А что мне с ними делать?!

Хорошо, что уже был на полу. А то б я точно сел мимо стула.

— Пушистый, любого детеныша надо кормить, прятать, защищать, научить охотиться и жить рядом с другими живыми. Потом, когда дашь Имя, надо научить тому, что сам умеешь. Или найти наставника.

— Ни фига себе! И это всё ты делала?

— Не всё. Они еще плохо охотятся и мало знают. Имя им давать рано. Искать наставника — тоже.

— Имя?.. Наставника?..

Что-то мешало мне принять то, чего наговорила Марла. Что-то скребло душу. Что-то ныло и зудело, как обгоревшая на солнце спина.

Я посмотрел на спящих котят, и поймал таки ускользающую мысль.

— Лапушка, а от кого защищать их надо? И зачем?

— От врагов защищать. Многие захотят забрать их силу или жизнь. Сделать из них слуг или гайнулов. Пока за детенышем нет силы Клана, мать и отец прячут детеныша в своей тени.

— Сила клана?..

Мне это ничего не говорило. Что-то, типа, надежной крыши?

— Я отдам свою дочь Клану, и весь Клан будет беречь и защищать ее!

— А что будет с этими?

Два звереныша спали, свернувшись в один большой клубок.

— Когда твой Клан примет их, у них тоже будет защита.

— Марла, но мой клан... он очень далеко!

Рассказывать о другом мире не хотелось.

— Мой клан тоже далеко. Пока мы доберемся, дочь подрастет, и будет готова к Ритуалу.

— К какому ритуалу?

У меня уже башка раскалывалась от избытка информации.

— К ритуалу приема в Клан.

— Лапушка, знаешь... я думаю, что приема в клан... ну, понимаешь...

Блин, никогда толком не умел отказывать женщинам!

— Понимаю! — Марла оскалилась. — В твоем Клане думают, что тианги — это полузвери. Что наше место в клетке или в белом ошейнике. Так?

— Нет, Лапушка, что ты!.. Просто, понимаешь... я не могу вернуться в своим... Ну, так получилось...

Блин, не объяснять же, как это получилось. Да я и сам толком не знаю.

— Так ты — изгой?

— Что?

— Пушистый, тебя выгнали из Клана?

Марла спросила не громко, но... настойчиво. Пришлось отвечать.

— Нет, но... Когда меня хотели убить, я убежал так далеко, что... я не смогу найти дорогу домой.

— Так не бывает. Любой тианг найдет дорогу домой. Если тианг — не изгнанник.

— Лапушка, это у вас "любой найдет", а у нас... Да и не хочу я ничего искать! У меня есть ты, есть Малек, Крант и... другие. У меня здесь дом и клиника — мне здесь хорошо, Лапушка.

А тех гостей, что незваными ко мне заходят, мы крошим в мелкий фарш и скармливает Молчуну. Потом притворяемся, что незваных гостей не было или они заблудились по дороге.

— Пушистый, я не знаю, сколько сезонов ты сможешь прятать их в своей тени. За ними придут, Пушистый. Они легкая и лакомая добыча. И тебя опять захотят убить.

— Кто?!

— Колдуны. Или другие.

Марла начала одеваться. А я смотрел в окно и усмехался. У меня уже был опят борьбы с колдунами. Вернее, с одним колдуном. Не скажу, что этот рыжий и мелкий меня сильно впечатлил. И если все колдуны здесь такие, то... можно к врачебной бляхе еще и охотничью просить. Типа, избавляю от колдунов. Быстро и надежно.

Когда в мою башку что-то тихонько поскреблось, я решил узнать: кто там? Оказалось, стишок. Про колдуна.

Сынок, не ссорься с колдунами.

Они — обидчивый народ.

Найдут в горах побольше камень

И зашвырнут в наш огород.

Редис попортят и морковку

Подавят свеклу и пырей.

Возьми, сынок, в углу двустволку

Не ссорься с колдуном — убей!

Никогда на такие длинные и рифмованные меня не пробивало, а тут вдруг... Да еще и с юмором стишок получился. Не иначе в озере что-то утонуло. Большое или много.

Подумал, может Марле стишок рассказать?

Но пока переведешь его на местный, пока растолкуешь, что такое двустволка или всякие разные овощи... задолбешься же с твердым знаком! Короче, решил быть скромным и поговорить с любимой женщиной прозой. И о прозе жизни.

— Лапушка, так может... этих детенышей тоже того... Ну, ты возьмешь в свой клан?

Марла смотрела на меня так долго, что я начал беспокоиться.

— Я что-то не то...

— Пушистый, ты хочешь, чтобы тебя приняли в мой Клан?

— На фига?! То есть — зачем? Я, конечно, могу тебя немного проводить, но...

— А зачем моему Клану детеныши чужого?

Ничего вразумительного я ответить не смог. А детеныши спали и не знали, что они никому не нужны.

18

Люблю грозу в средине января.

Она безмерно радует меня!

Когда по лужам я шагаю

И воду сапогом черпаю.

И что самое противное — сапоги-то совсем новые. Ни разу не надёванные. Мне так надоели старые, вечно текучие сапоги, что за эти я выложила, не скупясь. И что имею я в итоге? Мокрую ногу и раскисшую дорогу. Ты смотри, в рифму получилось! У меня всегда так, когда плохо на душе — начинаю говорить стихами.

А как всё хорошо начиналось...

Мне не пришлось вызывать такси, когда Мамирьяна не смогла за мной заехать. Родаль отвез меня ко мне на квартиру. К себе не повез. Да я и сама к нему ехать не согласилась бы. Не было у меня сил обживать новую квартиру. К своей-то я уже привыкла. Найду там все, что надо, даже в темноте и с закрытыми глазами. Так что переезжать к Родалю я не собиралась, мне было просто интересно, какую отговорку он придумает.

— Мой дом ест не хорошо, — сказал он.

Я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Можно подумать, я только тем и занимаюсь, что грызу дома у своих знакомых.

— Мой дом не ест чисто, — продолжал Родаль, глядя на дорогу. — Это не ест хорошо для маленький дети.

А вот с этим я совершенно согласна — везти маленького человечка в свинарник совсем не обязательно. Не пойдет это на пользу маленькому человечку. Стерильность, как в операционной, человечку тоже не нужна. Ему на пользу обычная чистота пойдет, забота и ласка. А если человечков двое, то заботы и ласки тоже в два раза больше требуется. А ребенок, что растет без любви и ласки, похож на цветок, посаженный в горшок с плохой землей. Цветок, который поливают от случая к случаю, если осталась какая-нибудь жидкость, а вылить ее больше некуда.

Видела я таких несчастных, замученных жизнью и забывчивыми хозяевами. Это я о цветах, а не о детях. У нас в магазине, в отделе подарков и приколов, видела. Как цветы можно считать приколом, я так и не поняла, и как их можно дарить тому, кто к цветам совершенно равнодушен, тоже не понимаю. Но покупают и дарят. То из-за необычного горшка, который замечательно подходит к новым шторам, то из-за смешной зверушки, в которую превратили живое растение. Наклеили всяких бусинок, бантиков на кактус — и стал он похож на медвежонка или зайчонка. А кактус живой, ему расти и цвести надо, а тот, кто делает из него прикол, и думать об этом не думает — побольше клею наливает, и блесток побольше, и еще какой-нибудь ерунды. Чтобы смешнее и красивее получилось, чтобы купили и денежку заплатили. Деньги, конечно всем нужны, и красота великая сила, а смех, говорят, укрепляет здоровье, вот только не тому, над кем издеваются.

Когда ко мне в отдел заявлялась фифа, с замученным растением и вопросом: почему это ее цветочек вдруг стал плохо выглядеть, а две недели назад, в этом самом магазине, он был весь из себя такой замечательный, я обычно интересуюсь, как цветок поливали. В списке ответов всего два пункта и один из них я обязательно услышу. Или растение вообще не поливали — ни разу, за все две недели! — или поливали утром и вечером каждый день. "Ведь он так замечательно цвел!.. Как подойду, так и полью".

Зубы надо чистить каждый день, утром и вечером, а не над цветком издеваться! И почему-то получалось так, что заливали те цветы, которым потоп противопоказан, а "великую сушь" устраивали тем, кто без воды уже на третий день себя плохо чувствует. Такой вот закон подлости. А есть покупатели, что еще и претензии предъявляют: почему не предупредили, не объяснили, почему инструкцию к растению не приложили?..

Я уже и удивляться перестала таким вопросам. И глупости некоторых, особо наивных, устала удивляться. Ну, услышала ты где-то и от кого-то, что есть растения, которые не очень любят воду — так выясни, что это за растения и, если они устраивают тебя по виду, размеру, тогда и покупай. А то денег хватило — купила, принесла домой, поставила на солнце и сквозняк — цветочку ведь свет нужен и свежий воздух! А то, что этот цветочек в тропиках жил, и привык к теплому и влажному воздуху, а прямые солнечные лучи для него противопоказаны, про это хозяйка цветочка знать не знает. А когда я ей это сообщаю, растению уже требуется реанимация. Даже название редко спрашивают при покупке растений. А если спрашивают, то уже за дверью магазина благополучно забывают. Или перевирают так, что не сразу от названия лекарства отличишь.

Бывают, конечно, особо устойчивые растения, которые не успевают погибнуть за две недели, тогда их начинают пересаживать. И хорошо, если в магазин за почвой зайдут, а не накопают какого-нибудь грязезёма под балконом. Где строители и кошки с собаками свои подарки успели оставить. А ведь все вокруг грамотные, книжки читать умеют, а кое-кто и компьютер включить может. Так найди достоверную информацию, а уже потом улучшай жизнь зеленым друзьям! И без фанатизма, пожалуйста.

Я как раз последний день дорабатывала, когда заявилась такая парочка фанатиков-энтузиастов. Полчаса цветочный горшок выбирали. Начали с литровой емкости и закончили пятнадцатилитровой, прозрачной, из небьющегося стекла. А меня категорически не замечают, можно подумать, что продавец-консультант в отделе сидит для мебели. От моей помощи отказались сразу — "мы тут сами посмотрим и выберем!" Ладно, смотрите, выбирайте, а я посижу и подожду, чего вы навыбираете.

Подошли мои покупатели к кассе, у женщины два украшения в руках — жабка и бабочка. "Жабку" на цветочный горшок можно прикрепить, а "бабочку" над растением надо устанавливать — у нее и спица длинная есть, чтобы в почву втыкать. Забавные такие украшения, их часто берут, но порознь они смотрятся лучше, чем в одном горшке, да еще стеклянном. Но может быть женщина для разных горшков их берет или на подарок?

Провела я украшения через кассу и занялась теми товарами, что мужчина держал. А у него готовая земляная смесь четырех видов и три вида декоративного дренажа. Его как раз в прозрачных контейнерах используют. Те, кто гидропоникой увлекаются. Вот только раствор для гидропоники мужчина не взял. Может, забыл или купил в другом магазине. Мне бы выбить чек, принять деньги и думать забыть об этих покупателях, а я разговаривать с ними начала, комплименты им говорить. Обрадовалась, что хоть в последний день нормальные цветоводы попались.

— Не часто встретишь людей, у которых так много цветов и которые умеют с ними правильно обращаться.

— А у нас не много, у нас один, — говорит мужчина и сгружает всё, что приволок, рядом с кассовым аппаратом.

— И это всё для одного?

— Да. А что?

Улыбаться мне сразу перехотелось. Начинаю объяснять, что земля для кактусов не годится для азалий, а в землю для сенполий можно посадить глоксинию, но не пальму.

Мужчина смотрит на меня так, будто я говорю на иностранном языке. Поворачиваюсь к женщине, а у нее вид настолько мечтательный, что ей дела нет до земных проблем. Поняла, что помощи от этой мечтательницы не будет, и вернула к истокам мужчину.

— А какое растение вы хотите пересадить?

— Зеленое.

Уже хорошо. Некоторые и такой малости не знают. Ведь для пестролистных другие условия нужны.

— А зеленое с листьями или с иголками?

Мужчина думает совсем недолго:

— С листьями! И белыми цветами. Вот такими!

И тыкает пальцем в мешок с почвой. На мешке изображены цветущие азалии. Есть среди них и с белыми цветами.

— Приятно иметь дело с наблюдательным человеком!

— Или с такими?

"Наблюдательный человек" меня не слышит, он проверяет на прочность еще один мешок. С земельной смесью для сенполий, глоксиний и калерий.

— А листья у вашего растения какие?

На этот раз меня услышали.

— Зеленые листья, зеленые.

— А форма листьев?

— Вот такая! Кажется.

И показывает ладонь с растопыренными пальцами.

На этом можно было бы и закончить наш разговор, извиниться за незаслуженный комплимент или не извиняться, а молча взять деньги и не думать, что эти двое станут делать со своим несчастным растением. Но меня будто что-то за язык тянуло.

— Скажите, а зачем вам столько земли?

— Так ведь горшок большой!

И мужчина стукает пальцем по стеклянному цилиндру, куда можно влить полтора ведра воды.

— А, ну да, большой, — только и остается, что согласиться. — А вы его для себя берете или на подарок?

— Для себя. Для цветка то есть.

— А растение у вас большое?

И я жду ответа, как утопающий спасательного круга.

— Вот такое.

И отмеряет размер на ладони.

Удержаться от смеха мне было еще труднее. Когда Мамирьяна хвастается своим новым знакомым, она тоже показывает его самый главный размер на ладони.

— Вам бы поменьше что-нибудь взять, — советую, хоть никто моего совета и не спрашивает. — Горшок слишком большой — растению будет плохо в нем.

— Это почему же плохо? Чем больше, тем лучше! Мы на вырост берем.

Мечтательница вернулась на землю и подключилась к нашему разговору.

Смотрю на эту фифу и не могу понять: она шутит или серьезно говорит? И откуда у нее такие странные понятия о цветоводстве? Интересно, о детях у нее такие же понятия или еще экзотичнее?

— У вас такое красивое пальто, — говорю покупательнице и та с гордым видом отравляет клочки меха на рукавах. — И так хорошо сохранилось...

— Что значит "сохранилось"?! Оно совсем новое! Из последней коллекции!..

— Да-а? — делаю большие удивленные глаза. — А разве вам мама не на вырост его купила?

Может, хоть теперь до тебя что-то дойдет?

— Что?! Да как ты?..

Женщина возмущена до предела, у нее даже голос сорвался, смотрит на своего мужчину, а тот вдруг начинает смеяться. И чем больше он смеется, тем сильнее злится женщина. Она уже и покупки свои бросила и на выход направилась, когда мужчина перестал смеяться и начал ее успокаивать.

— Ну, Лулу, ну, не злись. Ну, киса моя золотая. Девушка не хотела тебя обидеть. Она просто неудачно пошутила. Если хочешь, девушка извинится перед тобой.

А у девушки не надо спросить, хочет она извиняться или нет? И если шутка такая уж неудачная, зачем тогда ржать так, будто в жизни ничего смешнее не слышал.

Пока я смотрела на белые цветочки, что красовались на мешках с земельной смесью и пыталась понять, по какому признаку покупатель отбирал землю — неужели по этим самым цветочкам? — сладкая парочка вернулась к кассе. Я сняла с полки щедро иллюстрированную энциклопедию комнатных цветов — специально для тех, кому название растений ничего не говорит. Книга моя собственная, куплена еще в первый месяц работы в магазине. Как она меня выручала! Эти покупатели не первые, у кого я спрашивала:

— Ну что, будем выяснять, какой цветок у вас завелся?

Многие отвечали: "Будем!", а к тем, кто не понимал, зачем это надо, у меня другой вопрос имелся. Вот как к этой Лулу, которая родилась нормальной Лидкой или Лилькой, а потом выросла и стала расфуфыренной фифой, с дурацкой собачьей кличкой вместо имени.

— Скажите, а у вас есть какое-нибудь домашнее животное?

Такой вопрос я задаю особо непонятливым. Ответы бывают разными. Даже такими:

— Да. Принц, — гордо сообщает покупательница, и опять дергает мех на рукавах.

Интересно, а он прочно пришит? И еще интересно, сколько мозгов осталось в голове этой фифы? Или она думает, что весь город должен знать, какой такой Принц обитает в ее доме?

— Это шпиц. Английская элитная линия разведения. Семикратный призер... — начинает рассказывать мужчина.

Я вежливо улыбаюсь и киваю. Честно говоря, мне всё равно, какой длины родословная у этой собачки, и как правильно его называть — Принц Альберт Восемнадцатый или Людовик Шестнадцатый. Да пусть хоть Шариком, хоть Кубиком его называют, главное, чтобы заботились о животном, как следует.

И едва успеваю вклиниться в секундную паузу:

— Скажите, а как вы его кормите?

Теперь уже слушаю лекцию в два голоса — женщина тоже присоединяется к разговору и, с излишними подробностями начинает рассказывать, что и как они дают своему "уси-пуси", где покупают, и сколько всё это стоит.

— А сами вы это едите? Если собачка что-то не доела?..

Вид у покупательницы стал такой, будто ее разбудили среди ночи и потребовали проспрягать слово "фейхоа".

— Зачем нам... после Принца?.. — женщина заикается, громко сглатывает. — Это же собачья еда...

— Ну, в ней много витаминов. Вы сами говорили, какая она полезная. Наверно, и вкусная очень.

— Но она же собачья! А нам человеческая еда нужна!

Фифа уже кричит. Еще немного и у нее начнется истерика. Похоже, у кого-то богатое воображение или я слегка перестаралась с наглядным примером. Спешу закрепить успех, пока хозяйка магазина на крик не заявилась.

— Вот видите, вы все прекрасно понимаете. И не станете есть собачью еду. С цветами тоже самое — какая попало земля им не годится. Каждому растению нужна своя почва и свое удобрение.

— Я... я буду жаловаться!

— А на что тут жаловаться? — Я "включаю дурочку". Когда я делаю это при Мамирьяне, она бесится еще больше, чем фифа возле кассы. — Вам не нравится собачья еда, а вот растениям не годится человечья. Даже сладкий чай или кофе с молоком не годится. И жаловаться тут нечего, с этим надо смириться, а не кормить кактус отбивными.

— Ты... ты издеваешься надо мной! — К покупательнице вернулся дар речи, но вместо визга получается шипение. — Гера, она издевается...

— Да?..

Мужчина смотрит на возмущенную фифу и старается не улыбаться. С чего это его сегодня на "хи-хи" пробило? Смехолтин принял?

Пока этот Гера не сказал мне: "Ай-ай-ай, девушка, как вам не стыдно!", я сама говорю:

— Как вам не стыдно, женщина! Я не издеваюсь, а рассказываю то, что изучают еще в пятом классе. Кажется, для вас это было так давно, что вы всё уже забыть успели.

— И ничего не давно! И я совсем еще даже молодая!

Вот тут я спорить не могу: лицо у покупательницы гладкое, как витринное стекло, и украшено не меньше, чем витрина перед праздником.

Мужчина старательно трет нос ладонью, закрывая ту половину лица, что ближе к женщине, а потом быстро склоняется над книгой. Похоже, ему надоела наша болтовня.

— Я скажу твоей хозяйке и она тебя уволит! — шипит на меня фифа.

Мужчина громко листает энциклопедию.

— Не уволит.

Мне тоже надоел этот глупый разговор, гораздо интереснее смотреть, чем занят покупатель. Он ищет цветущие растения и, если цветок белый, сравнивает листок растения с "образцом" — ладонью с растопыренными пальцами.

— Это почему же не уволит? — Фифе всё неймется. — Если я потребую...

— Не успеет. Я завтра в декрет ухожу.

То, что беременных не увольняют, говорить не стала. Увольняют. Не всегда и не везде, но увольняют. Или заставляют уйти по собственному желанию. Просто мне повезло с работой и с хозяйкой. И работа во вторую смену — как раз после института успеваю добраться — и домашние задания здесь можно делать, если особо не наглеть и не раздражать хозяйку.

— Теперь понятно, почему ты такая толстая. А после родов станешь еще толще, — злорадствует покупательница.

И она думает, что меня можно этим достать? Наивная.

Во-первых, я не толстая, а высокая и крупная. Во-вторых, такой тощей, как эта фифа, я даже с помощью хирурга не стану. Мясо он с меня, может быть и срежет, а с костями что делать? Ведь все мои предки были от сохи, и этой же сохой отбивались, если вдруг враги. Так Мамирьяна иногда шутит надо мной. Но и ей далеко до заморенной диетами покупательницы. Таких, как она, на Мамирьяну две надо!

— Женщина, ваша наблюдательность меня просто восхищает! — и, пока фифа не решила, что я над ней издеваюсь, предлагаю: — Может, вы поможете своему мужу? С вашей замечательной памятью и наблюдательностью, вы быстро найдете тот цветок, что растет у вас дома.

После ухода покупателей — с маленьким цветочным горшком, с маленьким пакетом землесмеси и с "Энциклопедией комнатных растений", точно такой же, как у меня, только новой — ко мне подошла хозяйка магазина и сказала, что сегодня я превзошла сама себя, и что такого хамства она даже от Мариночки не слышала.

Вера Петровна видела ее раза два, но запомнила надолго. Может, из-за Мамирьяны меня и не стали увольнять, когда я забеременела. Или из-за тех идей, что частенько забредали в мою голову. После одной такой идеи в магазине появился ксерокс, и я перестала бегать через дорогу, чтобы отксерить страничку "Энциклопедии" очередному любителю цветов. А потом и полочка с книгами появилась — цветные иллюстрации, подарочное оформление — опять-таки для тех же любителей, что только начинают.

А ведь я перед отъездом так и не зашла в магазин, не попрощалась. Даже не позвонила. Как Вера Петровна разговаривает по телефону — это же кошмар и ужас! Человек в голодный обморок упасть может, общаясь с ней. И трубку не бросишь — неудобно, да и определитель у нее на телефоне стоит, а после такого "случайного рассоединения" разговор затянется еще на час. Лучше уж вообще не давать ей своего номера. И чего мне это стоило — как вспомню, так вздрогну!

Бывают такие суперобщительные люди, от которых на необитаемый остров хочется сбежать. Или за границу.

Иногда мне кажется, что за границу я именно что сбегаю.

Об отъезде Родаль сообщил за два дня. Молчал, молчал и вдруг заявляет: "Мы ест быстро ехат ко мне дом!" Да и то, если бы у нас были готовы все справки, мы бы на день раньше выехали. Хорошо, что загранпаспорт у меня уже был — Мамирьяна заставила сделать. Сказала, что с таким знакомым паспорт никогда лишним не будет. И как в воду глядела. Через три дня после роддома погнала меня сдавать документы, и сама со мной поехала. Потратила мои деньги и свое время. Но приняли нас без очереди и паспорт обещали сделать быстро.

— Заходите после новогодних праздников, — так мне сказала одна вежливая, улыбчивая тетечка.

Я пообещала зайти и спасибо ей сказала. Так Мамирьяна надо мной всю дорогу смеялась.

— Те, кто только "спасибо" расплачиваются, по полгода паспорт ждут. То им бланков не хватает, то справка какая-нибудь потеряется. Вот и ходят эти бестолковые туда-сюда, ни себе, ни людям покоя не дают. Хоть ты будь умнее.

Так я потратила целую кучу денег, но через три недели получила загранпаспорт. Можно подумать, что он — самое важное в моей жизни. А Мамирьяна опять недовольна — устроила ор и скандал, когда узнала, что я собираюсь уезжать.

— А постоянный контракт, а деньги?! А справки ты все собрала? Забудешь какую-нибудь бумажку и тебя на границе зажопят! — кричала она мне в трубку. Я ничего отвечать не стала и она сказала уже спокойнее: — Ладно, жди, скоро буду! — и отключилась.

И справки, и контракт Родаль оформил за один день. Не сам, конечно. Мамирьянин юрист только глазки скромно потупил и сообщил, что нет ничего невозможного, если знать кому и сколько отшуршать. И только когда половину моих денег Мамирьяна взяла на сохранение — "все равно ты потратишь или потеряешь!" — а вторую половину мы положили в банк на какой-то хитрый счет, сестричка отпустила меня на заработки. Еще и посоветовала присмотреть за границей богатого мужа.

— Учти, Ксюха, наши девахи там первыми красавицами считаются. Местные мадамы выглядят, как глиста после голодовки. А те, кто не сидит на диетах, разжираются так, как ни одна наша баба не раскормится. Ты там, с твоим выменем, главной сексбомбой станешь! К тому же у тебя всё натуральное — никакой синтетики, а это дорогого стоит. Так что смотри там в оба, клювом не щелкай, "да" или "нет" говорить не спеши — сначала со мной посоветуйся.

Насчет "вымени" Мамирьяна, как всегда преувеличила. Не такая уж большая грудь у меня стала. Вот через месяц-полтора, когда молока будет еще больше, она может увеличиться на несколько размеров. Правда, в три, в три с половиной месяца у мамочек бывает молочный кризис — это когда молока становится меньше и ребенок вроде бы не наедается. И кричит, особенно по ночам. Вот тогда мамочки начинают паниковать и подкармливать малыша всякими смесями. А ребенок мается животиком, кричит еще больше и худеет, а мамочка нервничает и молоко у нее совсем пропадает. Вот Ольга и предупреждала всех нас: не паниковать, не нервничать, когда молока станет меньше, прикладывать ребенка к груди хоть двенадцать, хоть шестнадцать раз в сутки, а самой пить больше чая с молоком или любой другой жидкости. Где-то через неделю кризис обычно проходит и молока опять становится достаточно. Главное пережить эти дни спокойно и без всяких подкормок.

А вот Ольге перед отъездом я успела позвонить. Бог знает, когда мы еще увидимся. Мобильный она так и не купила, да и толку от него: за городом связи уже нет. Вот я и позвонила с обычного, узнала, как ее дела, а потом и сама похвасталась — рассказала, как растут мои мальчики, как вес набирают. Темненький за месяц девятьсот двадцать граммов набрал, а Олежка только восемьсот. И ни одного приступа у темненького больше не было (тьфу-тьфу, чтобы не сглазить).

Не ожидала, что Ольга начнет меня хвалить. Она сказала, что за такой уход и такое молоко мне медаль полагается. А еще сказала, что детки с маленьким весом в первые два-три месяца всегда вес хорошо набирают, некоторые на килограмм в месяц могут поправиться, если молока у мамы много. А вот такие богатыри, как мой Олежка, вес обычно набирают скромнее — граммов пятьсот-шестьсот в месяц — и это вполне нормально, и не надо переживать. И правильно, что я начала купать маленьких. Пупочек зажил — можно в воду. И на животик уже можно выкладывать — меньше болеть будет, и спинка у малыша крепче станет, и голову начнет раньше поднимать. Короче, я молодчина и всё делаю правильно.

Хорошая Ольга женщина, побольше бы таких. Чем-то на нашу уборщицу, на тетю Зою похожа. Та тоже переживала за меня и часто говорила: "Девонька, нельзя так ненавидеть людей. Их терпеть надо. Терпеть и прощать". Можно подумать, я всех подряд ненавижу! Вот и в последний день такое же мне сказала, после того, как хозяйка провела со мной беседу на тему: "Как надо разговаривать с покупателями и чего нельзя им говорить". Послушать тетю Зою, то все мои беды от большого ума. Мол, умным и правильным женщинам трудно жить в этой жизни. Хозяйку-то я почти не слышала — ничего нового она всё равно не скажет, а вот тетю Зою... хорошая она женщина и добрая. И может быть, где-то она и права насчет меня.

Мне ведь Артемка еще в апреле пожениться предложил, когда я только узнала, что беременна. Денек-другой подумал и предложил. А я тоже подумала и отказалась. Ну, какая свадьба может быть в апреле? "Весь апрель никому не верь!" — так ведь говорят. Вот я и не захотела, чтобы мы всю жизнь друг другу не верили. И в мае расписываться не захотела — те, кто в мае женятся, потом всю жизнь маются. Решила, что правильным будет сначала сессию сдать, а в июне в ЗАГС идти — всё равно живота еще видно не будет. Да и кому какое дело, беременной я замуж выхожу или "голубкой беспорочной"?! Это только нас с Темкой касается. Вот и дорешалась. Кто знает, как бы всё повернулось, если бы я сразу согласилась. Может, и Артемка жив бы остался, не поехал бы на ту дурацкую подработку, и мне ехать за границу не пришлось бы. Вернее, не ехать, а уже идти.

Из города мы выбрались очень удачно — дождь смыл весь снег и прекратился. Эта зима вообще щедрая на оттепели и дожди, а вот на снег и морозы — очень даже скупая. Но для поездки теплая погода лучше, чем снежная и морозная. Еще и недели не прошло, как я стала приучать малышей к прогулкам. Пока только на балконе, по несколько минут, а к концу недели до часа собиралась довести, но гроза поломала все планы. После четвертой прогулки это случилось. Темненькому захотелось "попеть", разбудил Олежку, тот тоже рот открыл — вот я и занесла маленьких раньше, чтобы не наглотались холодного воздуха. Уже и балконную дверь закрывала, когда молния прилетела. Маленький такой огненный шарик. Балкон у меня старый, даже деревянных перил нет, только металлическая решетка. Молния прокатилась по верху решетки и улетела за угол дома. А столбики у решетки поплыли, как свечи от жары.

Родаль, когда мой балкон увидел, сразу заговорил о переезде. Можно подумать, что за границей не бывает гроз и шаровых молний. Но спорить я не стала, какая разница — в этом месяце уезжать или в следующем. Родаль еще в первые дни после роддома сказал, что долго оставаться здесь не может, что если я поеду с ним, то он "дат помогат". При Мамирьяне сказал, вот она и затеяла всю эту возню с загранпаспортом — "не будь дурой, Ксюха, увидишь мир на халяву!" Я тогда похихикала и стишок произнесла. Сам собой он как-то сложился.

Это сладкое слово "халява"!

Не могу перед ним устоять.

Не люблю я словечко "облава"

Усмехаюсь от слова "блядь".

Много разных слов и словечек

В языке нашем русском живет.

Заграничный, чужой человечек

Их понять никак не могёт.

Родаль и вправду ничего не понял, а от сестрички я огребла очередную нотацию. И какая я дура непроходимая, и что думать надо головой, а не в облаках витать и стишата читать, и что денежки счет любят, а мужики — тех баб, кто помогает им эти денежки тратить. А если мужик не такой, то он козел и жмот, и встречаться с ним будет только самая последняя дура. За границей тоже умные мужики живут и деньгу умеют заработать...

Дальше я уже не слушала. Маринку не переслушаешь и не переспоришь. На заграницу я не рассчитывала, да и кому я там нужна? Думала только, что Родаль ближе к лету уедет, когда маленький и без грудного вскармливания обойтись сможет. Но если мужику в январе приспичило уехать, значит едем! Потому как "дети с Сана ест бить хорошо". А почему бы им плохо есть, если работа у них такая. Конечно, через месяц мальчики стали бы больше и крепче, но кто знает, какая погода будет через месяц?

Машина у Родаля большая, но загрузили мы ее дальше некуда. Точнее, я загружала, а этот красавчик стоял и ждал, когда закончу. А у меня только сумок две штуки. И каждая не большая, а очень большая — такие баулы еще мечтой оккупанта называют. Две сумки за один раз никак не унесешь — вот и пришлось два раза туда-сюда смотаться. Еще детская кроватка — двойная, деревянная, с опускающейся спинкой и матрасиками из кокосовой стружки. Очень удобные, только места много занимают — целую сумку под постельное пришлось отвести. И как такую замечательную кроватку с собой не взять? Три недели как купила, только-только привыкла — и бросить? А вдруг за границей кроватки хуже и дороже, а маленьким в этой хорошо. Вот и пришлось разобрать, увязать и оттащить к машине. Ванночку тоже с собой взяла — легкую, из небьющейся пластмассы, вместе с кроваткой купленную. Когда я притащила к машине коляску — двойную, складную, летне-зимнюю, тоже на деньги Родаля купленную — он вдруг сказал:

— Сана ест тяжело брать. Это бить плохо.

Заботливый какой! А сам даже от машины не отошел. И ни одной сумки еще в багажник не впихнул — всё мне пришлось делать. Понятно, что таскать такие тяжести мне сейчас не полезно, а что делать, если больше некому? Родаль, как приклеенный, возле машины стоит, будто ее угнать могут, прямо от подъезда и посреди белого дня. Или машина растает, как сиреневый туман, если ее оставить на пять минут? Или не мужское это дело, тяжести таскать? Ничего этого я Родалю, конечно, не сказала, но большой радости перед отъездом не испытывала.

Уже поднимаясь за мальчиками, вспомнила, как баба Уля про войну рассказывала. Она тогда совсем маленькой была, но время, когда бабы и в поле, и в коморе без мужиков обходились, застала. О тех временах и частушку сложили:

Я и баба, и мужик

Я и лошадь, я и бык.

Сама сею и пахаю,

Сама пью, сама гуляю.

Во времена были! А женщины жили и не жаловались. Вот и мне жаловаться глупо, да и некому. Ну, тяжело сейчас, так через час легко станет, а час можно и потерпеть. Или два часа.

Мои маленькие, после таких сумок, совсем невесомыми показались. И ни один не проснулся, когда я навесила на себя переносные люльки, а в руки взяла пакет с едой. Кто знает, сколько ехать будем, и когда обедать, а есть мне уже и сейчас хочется. Вот только некогда жевать, посидела немножко в прихожей — перед дальней дорогой так полагается, записку для хозяев на зеркале оставила и пошла. Как там в любимой папиной песне: "Прощай родная сторона. Увидимся ли вскоре?.."

Быстро погрузила всё в багажник, забралась в машину и только тогда поняла, что Родаль никаких вещей с собой не взял. Только больную жену в спальник упаковал и к переднему сиденью пристегнул. Налегке ездит красавчик, ничего не скажешь. Я так не могу. Я, когда в поход на два дня иду, то полный рюкзак набиваю. И всё самое необходимое беру, ничего лишнего! Ну, нет у меня привычки ходить с пустыми руками, а когда что-то понадобится — покупать. И выбросить хорошую вещь только потому, что сейчас она мне не нужна, такой привычки тоже нет. Да меня отец за такую привычку прибил бы и пикнуть не успела! У него дома целый сарай забит тем, что может еще понадобится. Не удивлюсь, если там и дедовы заначки сохранились.

Я еще ни разу не ездила в такой шикарной машине! Тонированные стекла, большой мягкий салон, а мотор работает так тихо, что его и не слышно. В этой машине и дорога ровнее кажется — пьешь чай и не боишься облиться. А глянешь в окно — не дождливый январь видишь, а начало апреля, когда снег везде уже растаял, но деревья еще черные стоят, без листьев. Хорошо ехать в такой машине — кем-то богатым и важным себя чувствуешь. Еще и музыка в салоне играет, тихая, без слов. А под музыку можно ехать и ехать, хоть на край света, хоть за границу. И мелкий дождик не помеха. Под него спать хорошо.

Когда началась гроза, я и не заметила. Закрыла глаза на минутку, а может на часок. В машине тепло, маленькие спят в своих люльках, я куртку расстегнула, расслабилась, вот и... Правду Ольга говорила: в первые месяцы мамочки могут засыпать в любое время и в любом положении.

Проснулась я оттого, что машина резко затормозила. И, если бы не ремень безопасности, я б на спинку переднего сиденья наткнулась. Кто-то совсем не глупый придумал этот ремень. Вот только когда я его застегнуть успела, не помню. Маленькие тоже с сиденья не упали, похоже, я сначала за люльки схватилась, а уже потом проснулась.

За окнами творилось что-то странное: сзади светлое небо, редкий дождик, попутный ветер, а впереди огромная черная туча, которую раздирают частые молнии. И, если я еще не сошла с ума, туча двигалась против ветра и в нашу сторону.

Долго смотреть на эту красоту мне не дали — Родаль свернул с дороги. Я сильно дернула головой, но до стекла не достала — опять удержал ремень. Я уже хотела сказать Родалю пару ласковых, но повернула голову и дар речи пропал. По дороге, где мы только что были, катилась шаровая молния. Большая, с Олежкину голову.

Везет же мне! Некоторые за всю жизнь ни одной шаровой молнии не увидят, а вот я вторую за последнюю неделю.

Машина ехала рядом с дорогой, по каким-то буеракам и кустам. В салоне гремела музыка. Я не сразу поняла, что у музыки есть слова, и что они не иностранные. А когда поняла, то ничего, кроме этих слов, уже и не слышала, даже музыку перестала замечать.

Каждое утро жизнь начинается вновь.

Каждый день жадно пьет мою кровь.

Каждый вечер грызет мою плоть.

Каждая ночь, как засохший ломоть.

Каждую ночь я могу умереть.

Я знаю это и продолжаю петь.

Я знаю это и не могу молчать.

И по утрам жизнь приходит опять.

Когда машина остановилась, стало очень тихо. Я не заметила, чтобы Родаль выключал радио, но ни музыки, ни песни больше не было. Я не фанатка-меломанка, но все-таки интересно, кто это пел?

— Мы ест ходить!

Родаль открыл все двери, не поднимаясь со своего места.

Машина стояла в каких-то кустах, и левый бок оказался выше правого. Дороги я больше не видела. И куда завез нас этот шумахер?

— Родаль, ты что машину вместе с правами покупал?! Кто тебя учил так ездить?!

— Что ест правами?

Красавчик не спешил выбираться из машины, он отстегивал ремень на сиденье жены. Негритянка сидела тихая и безучастная. Кажется, она так и не пришла в себя после той аварии. Кто знает, почему ее выписали из больницы? Или Родаль "уговорил" кого надо?

— Ты не знаешь, что такое права?! А как же ты водишь машину?

— Это ест просто.

Вот и поговори с таким.

— Ну, и как мы к тебе домой попадем?

— Мы ест ходить. Брать мало, ходить много.

И Родаль обошел машину, вытащил жену и, похоже, собрался "ходить".

— Подожди, а как же я?

— Ты? — Он заглянул в заднюю дверь, посмотрел на меня, на малышей и сказал: — Сана ест ходить, дети носить.

Я вообще-то не рассчитывала, что он меня понесет, но ведь кроме меня есть и еще кое-что.

— Подожди, а вещи?

— Ждать ест плохо. Вещи ест тяжело.

Сказал, как припечатал.

— Да я не собираюсь их есть! Я возьму их с собой!

Багажник Родаль открыл, но сумку пришлось вытаскивать самой. Ту, что с детскими вещичками и с ванночкой. Я сначала ее в сумку впихнула, а потом уже вещички в нее сложила — и не помнется, не разобьется ничего в дороге и места меньше занимает. Дома я всё это продела и думать не думала, что сумку на плече придется нести. А переложить вещички Родаль не дал — всё стоял над душой и ныл: "Ждать плохо, ходить быстро!" Можно подумать, мы убегать от кого-то должны. Или он умыкнул-таки свою жену из больницы, без разрешения и выписки? А как же мы тогда через границу поедем, с женщиной в невменяем состоянии, без справок и документов на вывоз? Или что там в таких случаях полагается иметь?

Но до всех этих вопросов я уже потом додумалась, а тогда просто выдернула нужную сумку из багажника и сунула в нее пакет с едой и люльку с Олежкой. Сумка хоть и большая, но набита не до верху — место для еды и люльки еще оставалось. Правда, змейка полностью не закрылась, но это и не важно, всё равно я ее закрывать не собиралась, чтобы лицо сыночки видеть. А переноску с темненьким я под курткой спрятала. Хоть люлька из плащовки и утепленная, но кто знает, как она насчет водонепромокаемости. Да еще маленький похныкивать начал, но не кормить же его на улице или памперс ему менять. Придется потерпеть человечку, а от движения и тепла он быстро заснет. Конечно, куртку я застегнула только до пояса, но не такой уж холод на улице, чтобы кутаться под самое горло.

Едва я перебросила через плечо ремень сумки, как Родаль рванул от машины так, словно она его укусить могла. Даже багажник закрывать не стал. И таким голосом рявкнул "не отставать!", что я следом побежала и не сразу поняла, что мы в лес бежим, а не к дороге. А когда поняла и оглянулась, ни дороги, ни машины не увидела. А вроде бы прошли совсем не много. Растаяла машина в придорожных кустах или угнать уже успели?

Трудно бегать по лесу в сапогах на каблуке. Пусть и небольшой каблук, и устойчивый, но не предназначены импортные сапоги для прогулок по зимнему лесу. Еще и дождь сеется. Такой бы дождик да по свежепосаженным помидорам — цены б ему не было! А вот зимой от него мало радости. Сначала в одном сапоге, а скоро и во втором стало мокро. А Родаль прет себе вперед по каким-то зарослям и буеракам, словно у себя за границей только тем и занимался, что таскал обморочных женщин по мокрому бездорожью. И я, как дура, шлепаю по лужам и продираюсь сквозь кусты, чтобы не отстать от проводника. И сил нет спросить, куда мы идем и зачем, и остановиться страшновато. Попробуй потом сама к дороге выйти! Пока ехали, вроде бы светло было, а в лесу как-то очень быстро потемнело.

Когда я стала обходить два близко растущих дерева, между которыми протиснулся Родаль, он вдруг остановился и разорался так, словно я преступление какое совершила. Встал между этими деревьями, руку мне протянул и орет, орет. Да еще на своем языке. Не поймешь, чего говорит, но ясно, что ничего хорошего. Говорил бы он по-английски, я бы ему ответила, а так взялась за руку и молча полезла между этими деревьями. И конечно же застряла. А Родаль дергает и торопит, и опять ругается, только тихо — шипит себе что-то, шипит и глазами сверкает.

А мне уже интересно стало, на каком языке он разговаривает. Пока сумку поправляла и между стволами протискивалась, думала. Не английский — это точно. Не немецкий и не французский. На итальянский не похож, на японский — тоже. Смотрела я как-то японский фильм, с Темкой еще смотрели, смешно они там разговаривают, но совсем не так, как Родаль.

Между деревьями я пролезла, всю куртку об кору измазала, сумку тоже, но все-таки пролезла. Хоть и не поняла, к чему все эти трудности были, и спросить не успела — Родаль опять вперед поскакал, только помедленнее. И оглядываться чаще стал — опасался, что я опять не туда сверну? Еще и по сторонам поглядывать начал. Раньше он только назад и вверх смотрел, будто что-то кроме веток и неба увидеть мог, а теперь вот головой завертел. Может дорогу поудобнее высматривает, а может зарядку делает — умаялся небось свою негритянку тащить. То через одно плечо ее перекинет, то через другое. Она хоть и не кажется крупной, но наверно не очень легкая. Моя сумка тоже становится всё тяжелее и тяжелее, знать бы, сколько еще тащить. Мы и так уже целую вечность идем. Я опять хочу есть, да и темно скоро совсем станет. Зимой дни короткие, темнеет быстро. Хорошо хоть дождь прекратился. Правда, суше от этого не стало. Когда мы уходили от машины, я не посмотрела на часы, а теперь вот вспомнила, достала мобильник и оказалось, что он разрядился. И когда только успел? Я ведь перед отъездом полностью зарядила его.

Идти мы стали еще медленнее — я не заметила какой-то камень или пень и сильно ушибла колено. Родаль злится и опять шипит. Я тоже разозлилась и сказала, что у меня не кошачьи глаза и в темноте я не вижу. Пусть ведет меня за руку или убирает все препятствия с дороги. Так и не поняла, чему Родаль удивился. Или он думал, что я ругаться не умею, и что на меня можно безнаказанно орать?

Хоть и говорят, что своя ноша не тянет, но я уже стала подумывать, что бы такое выбросить, без чего малыши смогут обойтись первое время. Мысленно перебирала вещички, сложенные в сумку — список получился не маленький — и вдруг вспомнила другой список ценных вещей. Еще в школе я прочитала "Робинзон Крузо" и не забыла, как герой радовался каждой находке, выловленной из моря. Вот только на две страницы там был список или на три — этого я уже не помню. Я ведь тоже радовалась каждой купленной вещичке, каждой пеленочке и распашоночке, даже весы для младенцев купила. А почему бы ни купить, если Родаль платит. Он ведь к деньгам нашим относится так, будто они дешевле туалетной бумаги. И не из кошелька он свои деньги достает, а из банкомата — их только-только вводить начали. Я зарплату на карточку переводить не рискнула — ее ведь потерять можно или денег в банкомате не будет... А вот Родаль об этих проблемах, похоже, и не думал — находил банкоматы в самых неожиданных местах и всегда получал свои деньги. Однажды в детском магазине нашел, в том, где я весы купила.

Теперь эти весы я первыми бы оставила под ближайшим кустом, если бы могла добраться до них быстро и просто. Так я весы на дно сумки положила, в ночнушку и халат свой завернула, чтобы не повредить в дороге. А выбрасывать кулек с едой или пачки памперсов мне не хотелось — я еще не настолько устала, чтобы избавляться от самого необходимого.

Родаль больше не бежал далеко впереди, расстояние между нами установилось шага в два, но я эти два шага так и не смогла сократить до одного. И в основном под ноги смотрела, а не пялилась по сторонам. Ну, чего интересного я могла там увидеть? Лес — он и есть лес — кусты и деревья, а зимой на них ни листьев нет, ни плодов, только голые мокрые ветки, еще и капает с них в лицо. Лучше уж под ноги смотреть, что скользят по темным, слежавшимся листьям и путаются в прошлогодней траве. Только раз я отвлеклась — то ли дерево застонало, то ли птица заорала дурным голосом — и тут же наткнулась на Родаля. Он вдруг решил остановиться и пощупать ветки на кусте.

Другого времени не нашел! И другого места выбрать не мог! И хоть бы извинился, паразит! Я из-за него села на мокрую тропинку, а он стоит и ждет, когда поднимусь, даже руку не подал! Держится за куст, словно тот убежать может, и улыбается. Нашел повод для шуток!

— Что смешного?! Столкнул девушку в лужу и смеешься, гад!

А у меня всё до трусов промокло, и трусы, скорее всего, тоже мокрые.

— Сана ест молчать и ходить.

И головой на куст кивает.

— Куда ходить?! В куст твой дурацкий? Сам в него сходи!

Поднялась не с первой попытки и даже не со второй. Ноги разъезжаются, как у коровы на льду, еще и сумка назад тянет. Пришлось перевалиться на бок, стать на колено, а уже потом подниматься. Пока поднималась, брюки на колене промокли и в сапог через верх натекло. Еще и вывозилась в грязи. "Во всех ты, Хрюшенька, нарядах хороша!"

Только поднялась, как Родаль опять меня толкнул, теперь уже в спину, и я полетела вперед, головой в куст. И едва лицо локтем успела прикрыть, как ветки зашуршали по капюшону и плечам. А второй рукой я намертво в ремень сумки вцепилась. И больше всего ныло в душе, что я так на Олежку и не посмотрела! Вдруг ему грязь на личико попала? Вдруг сыночка задыхается прямо сейчас, а его мамаша-дурында на ногах стоять разучилась.

Второй раз я поднялась быстрее — хоть ноги не скользили. Да и злая была по самое некуда! И первым же делом на сыночку глянула. Он тихонько сопел и просыпаться не собирался. Мордочка у него была такая серьезная, будто он выполнял невероятно важную работу. Темненький тоже спал, еще и причмокивал. Наверно, ему снилась большая и вкусная сися.

Успокоившись насчет маленьких, я обратила гневный взор на Родаля.

— И как это понимать?! Ты что это себе позволяешь?..

Но последние слова я говорила уже на полтона ниже и по инерции.

Трудно продолжать возмущаться, когда тот, с кем хочешь поругаться, ползает на четвереньках и не обращает на тебя никакого внимания. Родаль ведь тоже решил сходить в куст, вернее — слазить.

По эту сторону куста оказался забор из кованой кружевной решетки. Ее не сразу и разглядишь сквозь ветки кустов. С той стороны я точно не заметила никакого забора. И калитки не заметила — низкой, метра полтора, не выше! Вот через нее Родаль и пробирался внутрь. А с таким ростом, красавчику в три погибели пришлось согнуться. Еще и жену удерживать надо, чтобы с плеча не свалилась. Где уж ему до моих возмущений! Похоже, он даже не услышал их.

Интересно, а чем это Родаль толкнул меня там, перед кустом, если у него руки заняты были? Одной он жену придерживал, второй ветки приподнимал, чтобы они глаза мне не повыбивали. Неужели ради такого случая на землю положил свою "спящую красавицу"? А что, может и положил. Чего ей сделается в спальном мешке? В нем же на леднике спать можно! Или на берегу реки. Да и не два часа она лежала возле того куста. Ну, сколько нужно времени, чтобы толкнуть одну, ничего не подозревающую девушку? Которая и так на ногах едва держится.

— Где это мы? — спросила я, когда Родаль разогнулся.

— Это ест моя дом.

Сказал и пошел по дорожке.

"Добро пожаловать домой, дорогой Карлсон! Ну, и ты заходи, Малыш..."

Почему-то дорожка начиналась не сразу от калитки, как у всех нормальных людей, а метра через три, за двумя камнями и кустом. Это для того, чтобы гости почувствовали разницу? А негости вообще прошли мимо и ничего не заметили?

Дорожку прокладывал кто-то, кто вообще не слышал о прямой линии. Кажется, прокладыватель решил обойти все кусты и деревья, которые растут в этом парке. Назвать садом место, где нет ни одного садового дерева, у меня язык не повернулся. И размеры у сада поменьше, даже у бывшего колхозного. Дорожка поворачивала часто и много, а на каждом крутом повороте стоял большой камень. Если бы не он, я бы давно свернула не туда и потеряла дорожку в темноте. Думаю, днем ее потерять тоже очень просто. Я уже начала уставать от этих поворотов, когда заметила дом Родаля.

Я видела много разных домов, которые строят для себя новые и богатые, но такого еще не встречала. Дом вписывался в окружающий пейзаж, как никакой другой. Среди слегка окультуренного леса, что только притворяется парком, стоял дом, длинной с товарный вагон. Такой же грязно-серый и унылый, как деревья вокруг него. И в доме не светилось ни одного окна. Кажется, в нем вообще нет окон! И над всей этой унылостью висит небо, похожее на старую вылинявшую майку — не сразу и поймешь, синим или серым оно было сызнова. Не знаю, как здесь днем и весной, но зимним вечером дом мне не понравился.

Хорошо, что Родаль быстро открыл входную дверь — я бы ее до следующего вечера искала. А всего-то и надо было переступить через плоский камень, отодвинуть ветку колючего куста и стукнуть кулаком в стену. Кажется, нет ничего проще, но такие секреты известны только хозяину.

Дверь тоже оказалась необычной — высокая, в два человеческих роста и узкая — как раз мне с сумкой пройти и не зацепиться. Более странной двери я еще не видела, но лучше уж такая, чем та, что у Родаля во двор ведет. По крайней мере, в эту меня не вталкивали головой вперед.

Сразу за дверью обнаружилась лестница на второй этаж и трое встречающих. Эти трое или близкие родственники, или вообще тройняшки. Лица у всех блеклые и унылые, волосы светло-серые или седые, и у всех собраны в хвост, одежда тоже серого цвета и больше похожа на пижаму, чем на нормальный костюм.

Может, серый — это любимый цвет Родаля?

Не скажу, что мне так уж хотелось подниматься по лестнице — первый этаж меня бы вполне устроил, но слева и справа от лестницы стоял и кланялся один из унылых, а третий — или первый? — стоял перед лестницей и кланялся чаще и ниже остальных. Никто из них не сказал ни слова, не улыбнулся — "радость-то какая барин приехали!" — даже не посмотрел на нас, только руки у всех троих были сложены внизу живота, будто защищали самое ценное.

Родаль что-то буркнул на своем иностранном, встречающий быстренько отошел в сторону, не забывая кланяться. По лестнице Родаль поднимался тихо и красиво — прямая спина, легкая поступь — будто и не устал совсем. И будто никакая тяжесть не гнула его, а ведь он жену болезную никому не доверил — на себе пер. Пришлось и мне топать за ним. С шумом и грацией беременной слонихи. Тот, кто стоял перед лестницей, пошел за нами.

Лестница освещалась очень экономно — у нас в погребе столько же света! — и, пока я шла по ступенькам, единственной моей мыслью было: "Не дай Бог оступиться, костей не соберем!"

В такой же сосредоточенной задумчивости я вошла в комнату, и даже не заметила, как выглядит ее дверь снаружи.

— Он ест показать и помогать, — Родаль кивнул на серо-пижамного и вышел.

Даже не познакомил нас! Или знакомство с обслуживающим персоналом он считает ниже своего достоинства? У богатых свои тараканы в голове. Ладно, вот разгружусь и начнем знакомиться и обживаться.

Первым делом спустила сумку на пол. Вот где стояла, там и поставила. Если я правильно поняла, то это теперь моя комната, значит, и сумка может стоять где угодно. А если она вдруг кому-то помешает, то пускай он сам ее и переставляет! Или подождет, пока я отдохну и найду ей подходящее место. После такого турпохода, для меня главное найти ванную, а потом кровать. Всё остальное может подождать до завтра. Я устала так, что стоя засыпаю.

Только напрасно я мечтала сразу добраться до кровати — едва избавилась от сумки, как Олежка подал голос. Наверное, маленький решил, что если его больше не несут, значит о нем забыли.

— Тихо, тихо, сыночка. Мама помнит о тебе и сейчас достанет. Ты у нас прогулялся и проголодался, потерпи маленький, скоро мама накормит тебя...

Если найдет стул в этой комнате.

А если стул не найдется, то и на пол можно сесть. Он здесь красивый, деревянный, инкрустированный разными породами дерева и перламутром. И как по такой красоте в грязный сапогах ходить?! Варварство, самое настоящее варварство.

Быстро сбросила сапоги, а за ними и мокрые носки. Надо бы и колготки снять, но они у меня под брюками. Брюки тоже мокрые в нескольких местах, но сверкать голыми коленками перед незнакомым человеком что-то не хочется.

К Олежкиному басу присоединился голосок темненького. Этот мужичок никогда не упустит шанса покушать лишний раз или "попеть" за компанию.

Местный даже глазом не моргнул, когда мои мальчики начали концерт. Или не услышал, или работа у него такая: стоять с отмороженным видом, даже если весь этот дом станет валиться в тартарары. Читала я где-то про английских дворецких, у них даже конкурс на самого невозмутимого проводился.

Вытащила люльку с Олежкой, куртку пристроила поверх сумки. А куда ее девать, если в большой пустой комнате только шкафы к стенам жмутся, и такие красивые, что боязно к ним прикасаться. А уж открывать те шкафы — Боже сохрани! Вдруг полировка на дверце поцарапается или перламутр отвалится — стыда ж потом не оберешься. А сколько такой шкаф может стоить — это ж подумать страшно, мне за всю жизнь столько не заработать. Нет уж, лучше я осторожненько здесь ходить буду, а шкафы эти и узоры на полу — да ну их к Аллаху! Двадцать лет без такой роскоши жила и дальше как-нибудь проживу.

Начала общаться с обслуживающим персоналом, а он смотрит на меня пустыми, бледными глазами и молчит. Или не слышит, или не понимает. Ну, Родаль, ну, удружил — подсунул глухонемого иностранца!

Пришлось жестами объяснять, что мне нужен стол, стул, кровать и место, где можно умыться и помыться.

Глухонемой кивнул пару раз и топнул мягким тапком по самой большой и красивой инкрустации. Через минуту на ее месте стоял большой стол, со знакомым узором на столешнице.

— А он не провалится? — и я нажала рукой там, где не было перламутра.

Стол стоял прочно и проваливаться не собирался.

Бледноглазый покачал головой и опять топнул, теперь уже под столом, и ногу быстро убрал. Еще через минуту стола в комнате не было.

— Здорово! А еще раз?

Но "еще раз" пришлось уже топать мне. Убедившись, что я могу достать и убрать мебель самостоятельно, мой глухонемой гид направился к шкафу. Идти за ним я не стала. Мало ли чего человеку в шкафу понадобилось? Может, ему посуду достать надо, а я крутиться возле него буду в самый ответственный момент! А посуда здесь, небось, обстановке соответствует. Лучше уж побуду на расстоянии и потренируюсь в добывании мебели из пола. Если я правильно поняла, то под каждой инкрустацией должно что-то прятаться.

Добывались здесь не только стол и табуретки, но и длинные лавки и низкие маленькие столики. Убирались они точно так же: "топ" и мебели нет! Оказалось, что сдвинуть ее с места нельзя, а вот превратить красивую табуретку в стул очень просто. Сиденье раскрывалось, как книжка, а внутри была кожаная обивка, с чем-то мягким под ней. Всё это я выяснила экспериментальным путем, когда пыталась сдвинуть табурет с места. Лавки, кстати, тоже превращались в диванчики, а вот маленькие столики так и оставались столиками.

И каких только причуд не бывает у богатых! Это же надо додуматься: мебель, встроенная в пол. Интересно, а кровать тут куда встроена? Или те диванчики-недомерки и есть спальное место? Забавно я на нем смотреться буду. Надо подумать, что к диванчику можно приставить — у меня же ноги на полметра свесятся! Интересно, а ванна тоже встроенная или здесь обходятся душевой кабинкой, полностью герметичной, про какую рассказывала Мамирьяна.

Я настолько увлеклась процессом исследования, что и не заметила, когда гид перестал шуровать в шкафу. Смотрел он на меня спокойно и равнодушно, но кто его знает, сколько он так смотрел, и что при этом думал.

Когда он понял, что я обратила на него внимание, то стал подзывать к шкафу, кланяясь и показывая руками. Я быстро подошла. Неудобно заставлять человека ждать, он и так уже долго возится со мной, а у него, наверное, и своей работы полно.

Шкаф, возле которого стоял гид, оказался не шкафом, а дверью в другую комнату. В первую секунду я обрадовалась — не придется спать на диванчике — потом задумалась: а как оно мне будет, в такой спальне? Уж слишком мрачно обставили эту комнату. Темная мебель жмется под стенами, посреди комнаты кровать, а на ней темное, может быть, черное постельное. Такой большой кровати я еще не видела! Да если двое лягут по краям, то переговариваться им придется с помощью мобильника. А как найти друг друга в темноте на таком-то поле? Да у меня комната была поменьше, чем эта кровать! А вся квартира меньше этой комнаты.

Чем дольше я смотрела на нее, тем меньше она мне нравилась. А если мне ночью встать с кровати понадобится, я ж края не найду в темноте!

Попыталась выяснить, как тут включается и выключается свет — освещение в комнате было таким же экономным, как и на лестнице. Ни здесь, ни там я так и не заметила выключателя и светильников, хотя никогда не жаловалась на наблюдательность. Но если выключатель не там, где ему полагается быть, то искать я могу долго. Мамирьяна рассказывала про одного оригинала — он выключатель в полу сделал, чтобы лишний раз руку не поднимать и обои не залапывать.

Не знаю, понял глухонемой, чего я у него спрашиваю, или сам догадался показать, но хорошо, что показал, а то я бы до такого не додумалась.

Свет в комнате включался хлопком. Выключался, кстати, тоже. Но полной темноты в комнате не было — на потолке загорались маленькие звездочки.

Про зеркальные потолки я слышала, а вот про "звездное небо" — не доводилось.

Но всё равно спальня мне не понравилась. Особенно при свете. В полумраке только размеры немного пугали, но при полном освещении я разглядела, что мебель в комнате темно-красного цвета, а постельное белье темно-синее, почти черное. Может, кому-то такое и нравится, а я вот подумала, что кошмар в бордовых тонах мне очень даже может здесь приснится.

Осмотр спальни закончился быстро и тихо — мои мальчики давно прекратили концерт, еще когда я начала ходить по комнате с выдвижной мебелью и носить их. Ольга говорила, что все маленькие замолкают во время движения, что это инстинкт, и если малыш плачет в кроватке, то надо его вытащить и немного поносить, тогда он быстро заснет.

Из спальни мы опять вернулись в большую, пустую комнату и я уже не удивилась, когда меня пригласили еще в один шкаф. Оттуда я попала в ванную комнату, тоже большую. Теперь понятно, зачем Родалю такой длинный дом — если у человека гигантомания, ему трудно разместиться в малогабаритной квартире.

Сама ванна больше напоминала прудик, чем привычную мне емкость, где можно сидеть или лежать, подогнув ноги. К тому же ванна вделана в пол и в нее надо спускаться! И ни каких бортиков или лесенки — поставила ноги вниз и уже в ванной! А если я поскользнусь и свалюсь, когда у меня в руках будет маленький? Не дай Бог, конечно, ну а вдруг? И хорошо, если в ванне будет вода, а если нет, вот как сейчас? Лучше уж держаться от нее подальше, а маленьких мыть в детской ванночке, если она пережила дорогу. В крайнем случае, можно и в умывальнике обмыть, как я мыла малышей в роддоме, благо умывальник здесь большой, почти как сидячая ванна. И на какого великана всё это рассчитано? Мне и в половину меньше будет много. Еще и цвет этот... Что за любовь к темным краскам? Неужто приятно находиться среди черных стен, да еще в зеленую искорку? А кому может понравиться темно-зеленая ванна или умывальник? Ну, зачем в ванной комнате шкафчики — это я еще могу понять, поднапрячь воображение и понять, а вот зачем здесь ставить кресло — цельно каменное, с массивной спинкой и подлокотниками — на это моего воображения не хватает. Не кресло, а настоящий трон! Но почему-то повернутый к ванне спинкой. Да еще столик рядом с креслом стоит, тоже цельно каменный.

Я на всякий случай попробовала сдвинуть его с места — не получилось. И зачем такой тяжеленный делать? Чтобы никто из гостей с собой не прихватил, вместо сувенира?

Для чего здесь поставили трон, я тоже узнала. Но прежде минут пять пыталась втолковать гиду, что мне нужно в туалет. В конце концов, когда я спустила брюки и присела посреди комнаты, он сообразил, чего я хочу. Меня с поклонами подвели к трону и показали, как им пользоваться. Небольшая панелька на подлокотнике — и в сиденье открывается дыра общепонятного назначения. При вставании с кресла, дыра закрывается сама собой. Куда девается содержимое дыры и как производится дезинфекция, я так и не узнала, на это сообразительности гида не хватило. Как пользоваться ванной, я тоже узнала. Ничего сложного в этом нет — кто пользовался нашей сантехникой, с импортной тоже разберется. А кнопки там или краники — это в общем-то не существенно.

На прощание гид показал, как вызывать обслуживающий персонал, если мне вдруг что-то понадобится. Устройство из серии "дерни за веревочку, слуга и появится". Главное знать, где в комнате висит эта веревочка, и не дергать ничего лишнего.

Только я осталась одна в огромной, может быть даже удобной для кого-то квартире, как мои мальчики подняли ор. Это уже не концерт на тему: "Мама, ты меня слышишь? Подойди и возьми — я хочу на ручки!" Это было настойчивое требование еды и чистоты. Пришлось срочно превращать большой стол в пеленальный — и высота подходящая и размер такой, что я с этого стола не сразу упаду, не то что малыш на втором месяце жизни. Хотя за темненьким нужен глаз и глаз — живчик он тот еще. Иногда мне кажется, что он старше Олежки, или умнеет быстрее. Ольга говорила, что сколько малышей, столько и характеров, а вес или рост тут не главное — главное, чего родители в генах намешали. И мыли эти гены перед смешиванием или грязными в дело пустили.

Дурацкая, конечно, шутка — не Ольгина, моя, но ничего умнее мне в голову не пришло, пока протирала маленьких влажными салфетками и меняла памперсы. Только в такие минуты женщина может оценить все блага цивилизации. Если бы мне пришлось сейчас мыть мальчишек, я бы в ванной комнате трупом легла. Да и стирать каждый день две кипы пеленок, тоже мало радости. У меня на такие подвиги ни сил, ни времени пока нет. Так что не в первый раз я говорю Ольге спасибо за ее список, и не в последний. Этот список надо каждой мамочке, в каждом роддоме выдавать, вместе с книжкой Комаровского. Умеет доктор весело и доходчиво объяснить самое необходимое, без чего молодым родителям никак не обойтись.

Вот привела маленьких в порядок и сразу их плач стал тише. Кушать мои мужички хотят, а их мама на хрюшу-поросюшу похожа. Я ведь так и не сняла мокрые брюки, да и футболка под свитером пропотела так, что я сама себе воняю. Решила, что ничего с малышами за две минуты не случится, а если я подхвачу простуду, то никому из нас хорошо не будет.

Сумку я распотрошила в самые рекордные сроки. Если знаешь, что и где лежит, то и найдешь быстро. Халат, ночнушка, комнатные тапочки, свежая прокладка, чистое и сухое белье — есть в этих простых вещах что-то настолько приятное для тела, что даже сил прибавилось. А когда я по быстрому обтерлась влажными салфетками, то показалось, что второй раз на свет родилась.

Для кормления мы оккупировали ближайший диванчик — и сидеть не твердо, и спину есть к чему прислонить. Кормить пришлось сразу двоих — ни один из орунов ждать не захотел. Но зато какая тишина наступила в комнате, когда рты маленьких оказались занятыми! А вот кто бы мне что-нибудь пожевать дал — про это пришлось только мечтать. И мечтать долго. Мальчики ели медленно и с удовольствием. Если они почамкают меня еще минут десять, то я упаду в голодный обморок или умру.

Когда малыши отвалились и заснули, я всё еще была жива и в сознании, вот только подняться и аккуратно положить детей стало для меня проблемой. Ноги не хотели ходить, а в голове противно звенело. Кажется, я проголодалась сильнее, чем ожидала. Сознание куда-то уплывало вместе с изображением, а язык настолько пересох, что едва помещался во рту.

"Вот ведь дура, — трепыхнулась слабенькая мысль. — Надо было чаю попить перед кормлением. Сладкого. И с молоком!"

Воспоминание о чае вдохновило меня на подвиг: я поднялась, доковыляла на непослушных ногах до стола и сгрузила на него живой и спящий груз. Ни один из малышей не проснулся. И слава Богу! Я могла спокойно упасть рядом с сумкой и вытащить из нее кулек с продуктами. Хорошо, что он лежал у меня сверху. Думала, на первой же остановке основательно подкрепиться. Может, и Родаль что-нибудь захочет из домашних деликатесов. Кто его знает, чем он питался, пока жена в коме. Может, хоть в дороге он не таким стеснительным окажется. А то сколько раз ко мне заходил и ни разу ничего не съел. Только полстакана гранатового сока выпивал, как бы через силу, вот и всё угощение. Я сама этот сок не люблю, но мамочкам после родов гемоглобин полагается восстанавливать, вот и приходится по полстакана в день принимать, как лекарство. С большим удовольствием я бы печенку ела, чуть поджаренную, но от нее у маленьких животики болят. Я сок и в дорогу взяла, вместе с другими продуктами, что полезные для мамочек и безвредные для малышей.

Первым под руку попался термос, большой, китайский, с красным драконом на боку и кнопкой на крышке. Из такого термоса очень удобно пить чай — нажала на кнопку и чай сам течет в чашку — не надо откручивать крышку, наклонять термос, рискуя облиться горячим. Можно рукой нажать, а если руки заняты, то локтем или подбородком — главное, чашку не забыть подставить. Вот только чай с молоком в термос наливать нельзя: если вечером зальешь, то уже к утру чай скисает. Я молоко отдельно привезла, кипяченое и в пластмассовой бутылке.

Первую чашку чая выпила без молока. Побоялась открывать бутылку, пока у меня руки так дрожат.

После чая мне немного полегчало и я начала потрошить торбу с едой. Слабость отступила всего на один шаг, но мне и этого хватило. Достала печеную картошку, батон, соленые огурцы, курицу, запеченную в фольге, пластмассовые тарелки. Не те, одноразовые, а из сервиза. Ножи и вилки лежали где-то на дне кулька, но искать их я не стала. Не такого уж я панского рода, чтобы не смогла съесть курицу руками. Батон тоже резать не обязательно, его и порвать на куски не трудно.

Только я развернула фольгу, только унюхала запах курицы и у меня "оборвало якорь". Мамирьяна такое состояние называет "час великого жора". Но во время еды мне никогда не бывает стыдно. Это уже после нее, иногда...

Когда жевать и глотать стало нечего, я начала приходить в себя. Посмотрела на мир уже не голодными глазами и ужаснулась. Видела бы меня мама! Сижу на полу, вокруг грязные целлофановые кульки, мятая фольга, картофельные очистки и куриные кости. А куда делся целый батон?! И курица совсем не маленькая была. Я специально купила побольше, чтобы хватило двоим, или хотя бы на два раза. И как я умудрилась съесть куру сама и даже не заметить?

Стала собирать мусор в кулек и нашла маленький кусочек батона, измазанный жиром. Сунула его в рот и продолжила уборку. Под фольгой и еще одним кульком обнаружила тарелку с крылышком, картошиной и огрызком огурца. Посмотрела я на эту заначку и задумалась: где здесь холодильник, я забыла спросить, а оставлять мясо в теплой комнате опасно — вдруг испортится до утра. Лучше уж доесть всё сегодня, чтобы не жалеть и не выбрасывать завтра. Да и не так много на той тарелке осталось. Для завтрака точно не хватит, даже если добавить чашку чая или две. Про обед и вовсе говорить смешно — он у меня всегда больше завтрака был. Так что недоеденное я быстро доела, запила чаем и поняла, что если посижу еще немного, то засну прямо возле стола. Или под столом. А спать под таким столом страшновато. Все-таки много есть — это вредно, а морить голодом кормящую мамочку опасно. Неизвестно, сколько она съест, когда доберется до еды, и что сделает с тем, кто захочет ей помешать. Нам Ольга еще в роддоме говорила: "Девочки, сначала выкормите ребенка, а уже потом садитесь на диеты и восстанавливайте фигуру. Не издевайтесь над собой, берегите здоровье". Умная женщина эта Ольга, но боюсь, что мою фигуру уже ничем не восстановишь. Видела я себя на днях в зеркале — и раньше худышкой не была, а теперь вообще в дебелую тетку превратилась. Увидел бы меня козлобородый Борюня — ором и слюной изошел бы. Год назад я потоньше была, но и тогда он кричал, что я попаду на подиум только через его труп. А мне его подиум нужен, как голодному баня. Я тогда за Наташкой зашла, а не всякой ерундой заниматься, да со всякими придурками разговаривать, которые девушку, что не спрячется за ручкой швабры, отсылают к Некрасову или Рубенсу. Можно подумать, я не знаю, что их давным-давно в живых нет. Или он этого не знает? Так я прямым текстом сообщаю: умерли они, и Борюня на похороны опоздал. Я бы еще чего-нибудь наговорила этому ценителю женской красоты, который так вовремя потерял дар речи, но тут появилась Наташка. Она мне потом всю дорогу рассказывала, какой умный, какой талантливый, какой необыкновенный этот Борюня, жаль только, что гей, и как мне повезло, что он заговорил со мной, ведь он не с каждой моделью разговаривает, даже из тех, с кем работает. Вот через эту Наташку я и оформила после родов академку. Ну, и Бог с ним, с потерянным годом, зато сыночка будет присмотрен и накормлен.

Мысль об Олежке потянула за собой другую: "Спать на столе нельзя!" — плохая это примета. Значит, надо укладывать малышей в люльки и нести в спальню. И пускай она мне хоть десять раз не нравится, но спать мальчики будут на большой кровати. Если уж их кроватка и сумка с постельным остались в машине. Ну, и мне рядом с маленькими спать придется — куда я денусь? А если ночью что-нибудь понадобится, мне опять топать в парадную комнату? Или сумку в спальню перетаскивать? Так ее собрать еще надо — половина вещей равномерно разбросана вокруг стола. И когда я так насвинячить успела? Можно, конечно, перенести всё за два раза — сначала дети, потом вещи, но от стола до кровати не меньше автобусной остановки! А если ходить туда, сюда и опять туда, то все три получатся. Нет, на такой подвиг у меня сил не хватит. Все-таки большие дома очень не удобные для жизни! Проснешься ночью, вспомнишь, что до туалета минут десять идти надо, и в вазу пописаешь или заведешь горшок под кроватью. А что, это мысль!

Вытряхнула из большого пакета спортивный костюм — сегодня вечером он мне не понадобится — и начала укладывать вещи первой необходимости. Взяла памперсы — для Олежки второй номер, для темненького первый, пачку влажных салфеток, мягкую чистую пеленочку, рулон туалетной бумаги, несколько чистых пакетов — для использованных памперсов, термос, пачку печенья. Кажется, ничего не забыла, теперь можно и с пола подниматься.

Даже самый дорогой и красивый стол, накрытый детским покрывалом, смотрится как обычный предмет мебели. А если поверх покрывала лежит ребенок, то о цене стола как-то и не думается.

Мои мальчики спали и не проснулись, даже когда их переложили в люльки, которые так и стояли на столе. Хорошо, что не пришлось за ними нагибаться! После обеда — или все-таки ужина? — это было бы затруднительно. Торбу с самым необходимым я тоже поставила на стол — на покрывало, естественно! — и ничего со столом не случилось.

Нагрузилась, как перед походом по лесу, свободными у меня оставались только ноги и зубы. Вот я и пошла, улыбаясь. Этой улыбке меня Темка научил. Говорил, что чем тяжелее груз, тем шире улыбка должна быть — и идти так легче и не надорвешься.

Подошла к ближайшему шкафу и... не смогла его открыть. Со второй попытки он тоже не открылся. Пришлось идти к следующему шкафу.

Встретиться бы с тем, кто установил эти гробы вместо нормальных дверей, сказать бы пару ласковых, да узнать, почему в такой большой комнате нет ни одного окна. А если я привыкла спать с открытой форточкой? Кстати, в спальне я тоже окон не заметила. И какой диагноз у хозяина дома — мания преследования или невероятная скупость? И на окнах сэкономил, и на шторах, а враги пусть через дверь входят, если найдут ее.

Второй шкаф открылся, но попала я не спальню, а в ванную комнату. Заодно решила воспользоваться унитазом — когда еще придется? Насчет унитаза тоже надо бы поговорить с хозяином дома. Что за удовольствие сидеть на холодном камне, рискуя себе что-нибудь отморозить. А не сидеть нельзя — только поднимешься и дыра сразу же закрывается. Интересно, а по какому принципу здесь работают писсуары, если они есть, конечно.

Вернулась в общую комнату, оставила возле входа в ванную рулон туалетной бумаги — чтобы не ошибиться шкафом, когда мне опять захочется, и пошла спать.

Третий шкаф вывел меня на балкон. На застекленный и зарешеченный. Или на лоджию. Что-то слишком много места, как для обычного балкона. Для лоджии тоже многовато. Так может это веранда или как там называется то, что тянется вдоль стены дома от одного угла до другого? А может, и не только вдоль одной стены — с Родаля станется все стены этой верандой окольцевать. Чтобы смешнее было, а для гостей — непонятнее. Ведь говорил про поездку за границу, а его дом оказался совсем недалеко от города, как и дом бабы Ули, только по южной трассе. Или это мы, дурынды, всё неправильно поняли и губу на заграницу раскатали — а куда еще ехать иностранцу, если не за границу? А наш иностранец взял да и купил дом под городом или снял на годик у какого-нибудь знакомого, вот как мы с Темкой. И дом под присмотром и хозяин дома может спокойно бизнесом заниматься в дальних краях.

Трудно Родаля без переводчика понять, даже когда он говорит на русском. Вот и надо будет завтра точно выяснить: мы здесь пожить останемся или скоро укатим за границу? Не скажу, что мне так уж туда хочется, просто интересно. И еще надо узнать, что за стекло на веранде, почему оно вид за окном так искажает — звезды большими и яркими делает, луну в зеленый цвет перекрашивает, и почему снаружи так темно, если на веранде тоже нет света. Может, нам с сыником домой лучше вернуться, от этих непоняток подальше? Вот поговорю с Родалем и решу завтра. Или послезавтра.

Опять вошла в красивую комнату. Возле прогулочного шкафа оставила пакет с самым необходимым. Нашла возле стола сапоги и поставила вместо пакета. Получилось очень символично: хочешь в туалет — иди к рулону бумаги, хочешь на прогулку — к сапогам. И все-таки, Ксюха, ты не совсем дура, что бы там ни говорила Мамирьяна.

Еще один шкаф тоже не открылся, а вот пятый или шестой открыл доступ к спальне. Честно говоря, еще немного и я готова была лечь на полу в общей комнате. И пускай Родалю потом стало бы стыдно.

Уложила малышей на кровати, поверх одеяла, подсунула каждому под бочок подушку — благо, этого добра на кровати с избытком. Все необходимые вещи, вместе с термосом и печеньем тоже выложила на покрывало, чтобы не пришлось потом бегать по комнате. А так одеяло откинула, руку протянула и бери то, что надо. Свет выключать не стала, только установила на самый минимальный. Потолок со звездами — это не для меня.

Только легла, расслабилась, а в голове стишок зашевелился. Я-то думала, что не успею голову до подушки донести — засну, а меня вдруг на поэзию потянуло. Наверно, съела что-нибудь перед сном, стихосложению способствующее.

А стишок совсем коротким получился. И о личном. Хотя все поэты пишут о личном.

Я легла под одеяло

И укрылась с головой.

За день я ходить устала

И хочу иметь покой.

Хорошо, что Мамирьяна этого никогда не услышит. Помню, как она прикалывалась над песней, где были слова: "Каждый хочет иметь и невесту и друга!" Сначала поиздевалась над словечком "иметь", а потом над тем "каждым", кто хочет. Говорила, что хочет, может быть, и каждый, но кто-то хочет что-нибудь одно — или невесту или друга, а кому-то подавай сразу двоих или даже троих — можно и невесту друга к компании присоединить.

Ну, у Мамирьяны все мозги только в одну сторону направлены.

А засыпать действительно надо, и чем быстрее, тем лучше. Пока малыши не проснулись и не захотели вкусную мамочку. Так что спи, Ксюха, день был долгим и утомительным. Спи, и пускай тебе ничего не приснится.

19

Открываю это я глаза и вижу, что на полу сидит Малек и улыбается. А рядом дедок-прорицатель — тоже сидит и тоже улыбается. И держит что-то на коленях, в знакомый, яркий платок завернутое. А состояние у меня такое, будто я не отдохнуть прилег перед дальней дорожкой, а целый день по лесу шлялся и здоровенным баулом за деревья и кусты цеплялся. После такого, мягко говоря, отдыха надо неделю восстанавливаться. Желательно под чутким руководством диетолога и массажистки.

— Давно сидите?

Спрашиваю, а самому даже пошевелиться в облом.

— Давно! — жизнерадостно сообщает старик.

— А почему не разбудили?

А так же не подняли с кровати, не умыли, не накормили... Список можно продолжать до бесконечности, еще и порявкать: "Какого хрена вы здесь делаете, оба двое?", но рявкать тоже в облом.

— Я не велел. Зачем будить — ты и сам проснешься.

Ну, спасибо тебе, добрый дедушка! Если бы разбудили пораньше, может я не таким уставшим проснулся бы. И обрадовался бы вам больше.

Но выражать недовольство не стал — дурное это дело и бестолковое. "Если бы да кабы — всё это от большой губы. А на большую губу губозакаточная машинка имеется". Так одна нянечка в нашей клинике говорила. В той, где я с Пал Нилычем работал. А к дедку-прорицателю у меня вопросец созрел.

— Скажи, Многовидящий, а почему это те странные сны мне и без браслета снятся? И сколько еще они будут сниться?

— Почему без браслета?

И старик изобразил такое искреннее удивление, что я даже засомневался в собственном уме и памяти. Но посмотрел на сверток в ярком платке и сомневаться перестал. Похоже дедушке, божьему одуванчику, поговорить захотелось, вот он и спрашивает всякие странные вопросы.

Пришлось отвечать, а куда деваться?

— Потому, что шкатулку с браслетом я лично отослал к тебе, Многозрящий. Вот с Мальком и отослал. Он подтвердить может.

Малек молчал и уже не улыбался. Старик тоже молчал и только смотрел то на него, то на меня.

— Ну, так и будем молчать? — спросил я, когда мне надоели эти игры в гляделки.

— Я не могу, господин.

— Чего не можешь?!

— Подтвердить не могу. Я не видел, как ты положил браслет в шкатулку.

— Блин, а как по-твоему, я мог его еще отправить?! Касырту на шею повесить, чтобы тебе шкатулку было легче нести?

Малек ничего не ответил, а вот прорицатель продолжает улыбаться, как ни в чем не бывало. Типа, ему нравится то, чего он слышит и созерцает.

— Ну, а ты что скажешь, Многовидящий?

Старик погладил сверток и спросил:

— Скажи, Многодобрый, как ты узнаешь, есть ли на блюде жареное мясо, если глаза твои пребывают в отдохновении?

Дедушке опять захотелось выспренно повыражаться. Вот только меня на такие выражения почему-то не растаскивало. Не было настроения для длинных и возвышенных речей. Ответил просто, без лишних выкрутасов:

— По запаху и на ощупь определю. Или мои руки и нос тоже пребывают в этом... как ты там сказал?.. на отдыхе?

На меня посмотрели так, будто мне не тридцать два, а два года, будто я упорно притворяюсь взрослым, а сам только что написал в трусы.

— Многодобрый, Браслет Памяти — это такой большой и пахучий кусок мяса, что его нельзя не заметить.

— Не понял. Это ты к чему?

Последовало объяснение для особо непонятливого. Но тратить слова старик не пожелал, просто поднял и слегка тряхнул сверток. А из него — тишина.

— Не понял! А где браслет? Малек, я тебя спрашиваю!

— Не знаю, господин.

— Что значит "не знаю"? Тебе доверили ценную вещь, а ты...

— Господин, я...

— Многодобрый, — прорицатель вмешался в нашу семейную разборку. — Мясом пахнет от тебя.

— Не понял! Каким таким "мясом"?! Ты что, жрать хочешь?

Дедок покачал головой, подошел и приподнял рукав моей рубашки. На запястье нашелся потерянный браслет.

— Не понял! — похоже, меня зациклило на этих словах. — А он какого хрена здесь делает? Я же точно помню, как положил его в шкатулку.

— Многодобрый, ты был хозяином Браслета, теперь он стал твоим хозяином.

— Не... — сжал зубы, чтобы не ляпнуть еще одно "не понял". — Забирай его на фиг! Глаза б мои его не видели!

Содрал браслет с руки и брякнул им об стол. Глаза змеюшек злорадно блеснули.

Прорицатель посмотрел на меня, на браслет и покачал головой.

— Я не возьму его. Это "мясо" очень горячее.

И осторожно поставил рядом с браслетом сверток.

Прикасаться к вещественному доказательству собственной глупости мне не хотелось.

— Малек...

— Нет, Многодобрый, ему тоже не надо трогать это "мясо".

Блин, и чего это старика на мясной теме заклинило? Или намекает, что пора немного подкрепиться? Так это мы запросто!

— Малек, мы сегодня есть будем?

— Да, господин.

— Тогда не затягивай с обедом. Я проголодался. Надеюсь, Многозрящий, ты разделишь со мной трапезу?

Если уж тебе пришлось переться через полгорода, чтобы ткнуть меня носом в мою же дурость. Блин, спасибо, если не подумал, что я зажать решил этот браслетик. А он мне нужен, как поалу коньки.

Малек умчался организовывать обед, а мне пришлось таки слезть с койки, чтобы самому убрать браслет в шкатулку, замотать ее в платок и торжественно вручить законному владельцу. Перед вручением я еще и потряс проклятую коробку — вдруг браслет опять выбрался из нее?

Но даже полную шкатулку старик не захотел брать.

— Не торопись, Многодобрый, оставь ее на столе.

— Извини, Многовидящий, но я...

— И не думай о себе плохо. Ты не первый, с кем Браслет так пошутил.

— Это радует, но лучше забери его, от греха подальше.

— Не могу. Он не хочет от тебя уходить.

— Что значит "не хочет"?! Да я уезжаю сегодня!

На прорицателя мой ор не произвел ни малейшего впечатления. Старикан только шире улыбнулся и покивал головой.

— Я знаю, Многодобрый. Я потому и пришел к тебе.

— То, что пришел — это замечательно! Перед дальней дорогой не мешает как следует попрощаться. Кто знает, когда встретимся?

— Я не прощаться пришел. Я еду с тобой.

— На фига?!

Я где стоял, там и сел. Хорошо хоть койка под задницу попала — до пола оказалось не так уж и близко. Еще и ковра возле кровати не было, и комната вроде стала меньше, и половины мебели в ней не оказалось.

Меня что, ограбили, пока я спал? Или я в кладовке заснул и не заметил?

Посмотрел туда, где привык видеть окно, и уставился на деревянную стенку.

Похоже, меня в шкафу замуровали. С дедом-прорицателем на пару, чтобы мне скучно не было.

Стоп, какой на фиг шкаф?! Вот только сны с реальностью путать не надо. Я ведь Леха Серый, а не Ксюха-бестолкуха, у которой в голове материнский инстинкт с суевериями перемешался. Если у всех кормящих мамаш такое в мозгах творится, тогда понятно, почему мужики с ними нормально общаться не могут. Пеленочки, распашоночки, присыпочки, прокладочки — целый день о таком думать?! — да это же свихнуться можно! А если не только думать, но еще и обсуждать в мелких подробностях — ни один нормальный мужик этого долго не выдержит. Даже от любимой жены. Не удивительно, почему молодые мамашки сбиваются в стаи и галдят, галдят — новости, блин, обсуждают. И не о мужиках, косметике или тряпках болтают, а о детенышах своих сопливых: кто как ел, спал и писал. Будто других тем для разговора не существует. Вот облегчили жизнь мамашкам, они и занимаются всякой ерундой.

Блин, у меня такое чувство, что я сам этой тупоголовой мамашкой стал. Сижу тут, сопли по стенке размазываю, вместо того чтобы выяснить один простой вопрос: куда это, к чертям собачим, меня занесло?

Только поднялся с узкой и жесткой койки, как пол подо мной дернулся и я опять сел, теперь уже мимо койки. Напрасно я наговаривал на нее — не такая уж она и жесткая.

— И что это за хрень была?!

— Корабль отплывает, — спокойно сообщил дедуля.

Это он сквозь стену прозрил или еще каким способом?

Кстати, дед даже не покачнулся, как сидел себе на полу, скрестив ноги, так и остался сидеть.

— Какой на фиг корабль?!

Подняться я не успел — пол дернулся еще раз. И все-таки эта койка охренительно жесткая: все лопатки об нее отбил!

— Корабль капитана Барга.

Старик был само спокойствие и благодушие. Хоть вместо антидепрессанта его принимай.

— Блин, как уходит?! А Марла, а Крант?..

Я так привык к его мрачной морде, что уже и не представляю, как обойдусь без него.

— Ты звал меня, нутер?

Дверь открылась наружу и появился Крант, собственной мрачной персоной.

Я таки поднялся и уцепился за стол. Кстати, шкатулка с него так и не свалилась. Теперь понятно, зачем столу высокие бортики.

— Где Марла?

Если я по дурости задрых на корабле, а Лапушка ждет меня дома, то получится как в той идиотской песенке:

Ты зачем, Одиссей,

От родных сбежал детей?

Или тебя дома мало били?

Возвращайся скорей

К милым деткам, Одиссей!

Пока дети тебя не забыли.

Боюсь только, что в моем случае, с возвращением может получиться небольшая проблемка: или возвращаться станет некому, или некуда. Лапушка ведь и прибить может или домик по камушку раскатать, для расслабления от огорчения. Типа, "мне доктор запретил злость в себе держать, велел выплескивать, выплескивать, ВЫПЛЕСКИВАТЬ наружу!"

— Марла за стеной.

И Крант показал за какой именно.

— А где Малек?

— Нутер, ты его послал за едой, помнишь? — нортор говорил очень осторожно, как с тяжело больным.

— И он что, ушел с корабля?!

Пол теперь качался беспрерывно. Не скажу, что меня так уж доставала эта качка, появилось только опасение, что мой обед может основательно подмокнуть, ну, и за Малька немного: как он корабль догонять будет? Хотя этот проныра нигде не пропадет и с голоду не помрет.

— Нет, нутер, он ищет тебе еду на корабле.

— Тогда я могу быть спокоен — этот найдет, даже если здесь осталась последняя корка хлеба и рыбья голова.

— Найдет, — подтвердил Крант, не воспринимая шутки.

А дедушка опять улыбался, весь из себя довольный жизнью.

— Многовидящий, я что-то не понял: как же ты на берег попадешь?

Сначала спросил, а потом вспомнил, что он вроде бы со мной плыть намылился. Хотя, я мог не понять чего-то спросонья. Вот поем, свежим воздухом подышу, тогда и соображать нормально стану.

— Так же, как и ты, Многодобрый. Попаду, когда корабль остановится.

— Думаешь, ради тебя капитан повернет к берегу?

— Зачем "повернет"? Впереди тоже есть берег. Нам надо вперед, а не назад.

— "Нам"?! Старик, а ты ничего не путаешь? Прости, Многозрящий, но зачем тебе плыть с нами? Только не говори, что твоя жизнь как-то связана со мной, и теперь ты жить не можешь без меня.

— Не скажу. Я старый, но еще не глупый.

Да-а, всем бы "старым" такие зубы! Интересно, если я проживу столько, у меня во рту хоть что-то останется? Ну, кроме языка, понятное дело.

— Тогда зачем с нами? За браслетиком своим присмотреть?

— За ним не надо присматривать — он сам ко мне вернется. А рядом с тобой бывает интересно — вот и плыву.

— Ну, это кому как. Вот Кранту, кажется, совсем не интересно.

Нортор нацепил такую хмурую морду, что найти на ней радость или интерес было бы затруднительно. Даже будь у меня микроскоп.

— Многодобрый, он же оберегатель, — как маленькому сказал прорицатель. — Оберегатели все такие.

— И много ты их видел?

— Много.

Крант не сказал ни слова, будто мы не его тут обсуждали, а температуру воды за бортом.

— Ладно, схожу я, пожалуй, к Марле. Посмотрю, как она там устроилась, помогу, чем смогу.

Отпустил стол, осторожно шагнул к двери. Все-таки качающийся пол — это не совсем то, к чему я привык. Второй шаг я сделать не смог — между мной и дверью образовался Крант.

— Ну, и что бы это значило?

Толкать нортора — не самая лучшая идея. Легче и быстрее пройти сквозь стену.

— Она сказала: кто к ней зайдет и помешает, она того укусит.

Крант никогда не называл Марлу по имени. Не только у него хороший слух.

— Ни фига себе заявочка! И чем это Лапушка таким занята, что мне зайти к ней нельзя?

Отвечать никто не торопился. Пришлось задавать наводящие вопросы.

— Кто-нибудь знает, сколько детей с Марлой?

Знакомого мешка в каюте не наблюдалось, и было у меня смутное подозрение, что он может найтись за стенкой.

— Трое, — тихо сказал Крант.

— Ты их видел?

— Нет. Я их слышу.

— И что они делают?

— Один спит, двое едят.

Вопрос: "Чем занята Марла?" отпал сам собой. Зато появились другие вопросы: "Куда это запропал Малек?" и "Хватит ли еды, когда Лапушка освободится и выйдет к нам?" Если я все правильно помню, то мамашки после кормления детенышей бывают голодными. Или очень голодными. А Лапушка никогда особо сытой не бывала, и от второго обеда не отказывалась только потому, что недавно прикончила первый.

Ну, и куда подевался наш ответственный за обед? Вот Марла зайдет ко мне в гости, а у меня на угощение только прорицатель и оберегатель. Выбирай кого хочешь, если быстро подсуетишься, они и вякнуть не успеют.

Долго развивать людоедскую тему мне не удалось — вернулся Малек. Таким задумчивым я его никогда не видел. И в руках у него ничего не было.

— Что на этом корабле даже сухой корки не нашлось?

— Нет, господин. Еда здесь есть, но капитан сказал...

Малек замолчал, а я не стал дожидаться, пока он вспомнит, чего ему там наговорил наш драгоценнейший капитан. Я сам придумал смешной ответ.

— Он сказал тебе, что до берега меньше сезона, и что мы вполне можем потерпеть?

Обычно Малек нормально воспринимает мои шутки, а тут совсем никак! Типа, Крант номер два да еще сильно занятый на работе. А может я вообще забыл озвучить шутку? По рассеянности, по задумчивости, а теперь вот обижаюсь, что на нее не реагируют. Но шутить насчет предполагаемой голодовки почему-то уже не хотелось.

— Нет, господин, — Малек покачал головой. Задумчивость с его морды так никуда и не делась. — Он не сказал, сколько плыть до берега. Он сказал, чтобы я не искал еду на его корабле. Он сам даст все, что надо.

Ага, за отдельную плату. Типа, питание в проезд не входит.

— Подожди, он что, заловил тебя, когда ты шарил в трюме?

— Нет, господин, он не видел меня. Он знал, что я там, но меня он не видел.

— Малек, да он развел тебя, как маленького! Сказал: "Я знаю, что ты там — выходи!" и ты вышел.

— Нет, господин. Я подождал, пока он уйдет, и только тогда вышел.

— А откуда же он узнал?..

— Ему корабль сказал.

— Кто?!

Мне вдруг показалось, что у меня что-то не то с ушами. Или с головой.

— Корабль, господин. Он всегда говорит с капитаном.

— С чего ты взял?

Все-таки с головой. Но не у меня.

— Господин, это все знают. Я тоже знал, только... я забыл, а теперь вот вспомнил.

— Многовидящий, ты веришь в этот бред?

— Да, Многодобрый. Твой слуга мог забыть, а потом вспомнить.

Вообще-то я спрашивал про другое, но не уточнять же теперь. Уточнить мы и у нортора можем.

— Крант, а ты знал про капитана и корабль?

— Да, нутер.

— Тогда почему не предупредил Малька?

— Я не знал, что он не знает...

— Хороша отмазка. А слова хоть в песню вставляй:

"Я не знаю чего он не знает.

Зачем ходит за мной и моргает".

Кстати, Крант, из-за тебя мне придется извиняться перед капитаном.

— И за что это ты собрался извиняться?

В каюту заглянула Марла, и я сразу понял, чем эконом-класс отличается от супер-экономкласса. В первом случае остается возможность дышать, а во втором — стоять, тесно прижавшись к стене и притворяться обоями. Что Крант и делал, пока Малька быстро и почти ненасильно усаживали на пол. Чтобы он с прорицателем там уместился, мне пришлось с ногами забраться на койку. В спешке я приложился головой об балку и только тогда заметил, что потолок над койкой понижается. Да и сама койка короче, чем мне надо.

Погладил намечающуюся шишку и начал рассказывать:

— Понимаешь, Лапушка, мы тут немного проголодались и решили перекусить, а Крант забыл сказать, что искать еду в трюме нежелательно. Что капитан узнает и будет очень недоволен.

Говорить, кто заложил нас капитану, я не стал. Вдруг Марла тоже верит в эту бредятину с разговорчивым кораблем. И получусь я весь из себя недоверчивый дурак.

— А ты не знал?

Дальше порога Марла не прошла — просто некуда было, и даже дверь закрывать не стала. Так что какую-то каплю воздуха я успел глотнуть прежде, чем начать удивляться.

— А ты знала?! И ты тоже...

— Конечно знала. Это все знают, кто плавал хотя бы раз. И еду с собой берут. Те, кому мало общей кормежки.

— Лапушка, но я тоже плавал!

Выглядеть совсем уж бестолковым не хотелось.

— На корабле или на пароме?

Пришлось промолчать. На корабль меня только сегодня занесло, да и то я еще не вспомнил, каким образом. Будто во сне действовал или под гипнозом.

Вот только отмолчаться не получилось. Когда Марла так смотрит, надо сказать хоть что-нибудь, во избежание тяжких телесных повреждений, замаскированных под дружескую оплеуху.

— Лапушка, а что есть какая-то разница?

— Есть, Пушистый, и очень большая. Паром ночью стоит у берега, а на корабле плывут долго и едят на палубе. Все вместе едят — пассажиры и команда.

— Как "на палубе"?! И... когда?

— Едят, когда еда будет готова, — сказала Марла и попятилась.

Развернуться в моих апартаментах было уже не возможно. Не удивительно, что пассажиры жуют на палубе — эти каморки им успевают надоесть, как пятисекундная реклама.

— Подожди, я с тобой!

Вскочил и опять стукнулся головой.

— Блин, и кто придумал такой потолок?!

Марла тихо хихикнула.

— А ты не того пассажира попросил остаться на берегу.

— Попросил?.. Не того?..

Память скрылась за туманом и возвращаться пока не собиралась.

— Не того, — радостно покивал дедок. — В моей каюте потолок ровный и две койки.

— Зачем две?

— Для меня и еще для одного пассажира.

— А я думал, что для багажа.

— Большой багаж прячут в трюм, маленький — под койку, — сообщила Марла уже из-за двери.

Малек тоже выбрался из каюты, за ним — прорицатель и я с Крантом.

На палубе мы появились как раз вовремя, чтобы бросить последний взгляд на город. Еще немного, и я перестал его различать. Берег сделался похожим на длинную темную тучу на горизонте.

А ко мне вернулась память. Наверно, свежий воздух поспособствовал.

Я вспомнил, как уговаривал Марлу, не оставлять таких замечательных детенышей без материнского присмотра. Говорил, что сделаю все, чтобы их приняли в клан. А если для этого надо куда-то там вступить, то я не постесняюсь и вступлю. И защищать малышей вдвоем намного проще — один спит, другой бдит, потом наоборот. А если с нами Малек и Крант поедут, то все проблемы с защитой отпадут сами собой. Конечно, могут возникнуть новые проблемы, но кто им даст много возникать?

Каким-то чудом мне удалось уговорить эту несгибаемую женщину. Наверно, Лапушка хотела быть уговоренной.

И, как я собирал дорожный мешок, тоже вспомнил. Покидал в него несколько особо ценных и важных вещей — еда среди особо ценного и важного не значилась — потом подумал, что только придурок собирает чемодан раньше покупки билетов, и пошел с Марлой к капитану. А Малька к прорицателю отправил. Со шкатулкой. Не годится уезжать хрен знает куда и увозить чужое имущество. Глупо злить и огорчать человека, для которого ни время, ни расстояния преградой не являются. Да и Закон Воздаяния работает здесь очень активно. Я тут насмотрелся и наслушался такого, что проверять экспериментальным путем, когда и как он отыграется на мне, совсем не хочется.

Так я и пошел с пустыми руками, оставив мешок посреди комнаты. Марла свой багаж взяла с собой. Предлагать помощь в переноске я не стал — как-то предложил, еще в начале знакомства, так меня чуть на клочки не порвали. Марла решила, что я оскорбляю ее: сомневаюсь в ее силе и здоровье. Пришлось тогда долго извиняться и объясняться. Лапушка извинения приняла, объяснения выслушала, но с тех пор твердо уверена, что все самки в моем клане слабые и больные, если самцам приходится им столько помогать.

Еще в паланкине со мной начало твориться что-то странное. Мне так захотелось спать, что я стал отключаться посреди разговора, а когда выныривал из полудремы, то не сразу мог вспомнить, где я и кто это рядом со мной. Всё мне казалось, что не с Марлой я разговариваю, а с кем-то другим.

Встреча с капитаном прошла на высшем уровне — на палубе его корабля. Барг очень удивился, что я сам приперся за деньгами — это должнику полагается со всех ног мчаться отдавать долги. А недоверие к должнику и такая неприличная спешка с моей стороны оскорбили большую и нежную душу капитана. Ведь он уже подготовил все мои деньги, до самой мелкой монетки, и даже паланкидера вызвал, чтобы доставить их ко мне, а тут я заявился собственной персоной.

Не знаю, сколько бы еще Барг распространялся, как он огорчен моим визитом, но я быстро заткнул ему пасть. Сказал, что деньги — это фигня и грязь, что к реальным мужикам монеты сами липнут, и нечего мне морочить голову всякой ерундой — я не брать деньги пришел, а совсем даже наоборот. Сообщил обалдевшему капитану, что плыву с ним, что плату за проезд пускай он отсчитывает сам, а то, чего останется, передаст Мальку, когда тот заявится. Да, Малек тоже плывет со мной, а еще Марла и небольшой выводок детенышей. Ну, не умею я путешествовать в одиночку — обязательно с толпой слуг, гаремом и с филиалом детского сада. Ну, и с маленькой армией в придачу. Без этого скромного набора жизнь мне кажется скучной и пошлой.

Дошла моя шутка до капитана или он решил, что у меня не все в порядке с головой, не знаю. Кажется, на этом этапе я отключился полностью и надолго. Как я выбирал каюту, кто "пугал не того пассажира" — я или Крант, как устраивался на койке — этого вспомнить не удалось. Если я не проснулся, когда ко мне завалили Малек с прорицателем, притомился, похоже, я очень крепко. Или это браслет напакостил?

Питание на палубе вместе с командой оказалось не такой уж экзотикой. Честно говоря, я думал, что будет интереснее. Но уже через день вся новизна притупилась, а морды капитана и матросов казались знакомыми с детства. Пища тоже не баловала разнообразием: та же всепоходная и всепогодная аста, маленькая лепешка, твердая настолько, что ей можно гвозди заколачивать, рыба, вяленная или свежевыловленная, а на десерт водоросли или сухофрукты. Вроде тех, какими меня угощала Марла, только без косточек. Запивались все эти деликатесы забортной водой. А чтобы она казалась нам еще вкуснее, в ведро воды вливали маленькую чашу вина. И совсем даже не тифуры. Уже хорошо — я бы не выдержал такого издевательства над любимым вином.

Только рыбаки не справляют естественную нужду в море, а у матросов совсем другой закон. Все отходы жизнедеятельности, включая остатки пищи и воду от мытья посуды выливают позади корабля. Делается это несколько раз в день, но всегда после еды, и называется эта процедура "кормление голодных". За кораблем, обычно, плывет стайка рыбешек, вот они и подбирают то, что валится с корабля. Иногда к "голодным" присоединяются рыбы побольше. Они глотают и корабельное угощение, и рыбью мелюзгу. Крупную рыбу ловят и, если не думать, чем та питается, то она даже кажется вкусной.

Многовидящий внял моей нижайшей просьбе и уступил свою каюту. В ней я чуть-чуть не достаю до потолка и любимая шишка на голове начала подживать. Размерами новая каюта почти не отличается от прежней. В ней имеется маленький стол, привинченный к полу, табурет — тоже привинченный, и две койки, одна над другой. На верхней спит Малек. Койки здесь тоже оказались короткими. Хоть среди матросов и не наблюдалось никого выше меня, но койка в полтора метра все-таки маловата для мужика, что дорос до метра восьмидесяти. Конечно, Кранту и Мальку низковата и новая каюта, но они как-то умудряются помнить о высоте потолка, и не проверять голову на прочность. Тем более, что Крант в мою каюту почти не заглядывает.

В один из вечеров я напросился к Марле в гости, с ночевкой, но быстро понял, что чем дальше мужик от мелких детенышей, тем спокойней его сон и качественней интим. Теперь Марла ходит в гости ко мне, а Малек гуляет по палубе или присматривает за мелкими. Иногда ему приходится гулять до позднего вечера — ночью Марла детенышей самих не оставляет.

Где устроился Крант, я так и не понял. Может, в коридоре, за моей дверью, или на палубе, но он всегда оказывается рядом, когда я выбираюсь из каюты. Иногда я подумываю, что неплохо бы и самому перебраться на палубу, и устроить там временное местожительство. Типа,

Я на палубе лежу

И на небо я гляжу,

А на небе звезд не вижу

И луны не нахожу.

Луны не видно потому,

Что днем нам солнце светит.

Что днем луна нам ни к чему

Известно даже детям.

Но налетает легкий ветерок, пронизывающий до костей, толпа матросов начинает суетиться на мокрой палубе, и я в который раз благодарю того неглупого человека, который придумал каюту.

В общем-то плавание проходит неплохо, хотя и однообразно, единственное, что меня беспокоит — это питание Кранта. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что сегодня ко мне подойдет капитан и скажет, что один из его матросов внезапно и скоропостижно упал за борт. Или не один — всё зависит от аппетита Кранта. Несколько раз я подумывал поговорить с ним, но как представлю этот разговор, и язык затягивает ниже диафрагмы. Интересно, что сделает голодный вампир, если ему сказать: "Ай-ай-ай, чужих кусать нельзя!" Может еще и пальцем погрозить, чтобы Крант внял и проникся?

Конечно, глупо с моей стороны сорваться из дому, не подумав о корме для телохранителя, но теперь уже ничего не поделаешь. Остается только надеяться, что оберегателей реально учили терпению, и что плавание закончится раньше, чем нортор озвереет от голода.

Мне тоже малость терпения совсем не помешала бы. И всё из-за этой проклятой коробки! Я ведь специально устроил эту бодягу с переездом, чтобы забыть браслет в прежней каюте. Сунул шкатулку под койку, запихнул ногой в дальний угол и... переехал. Первым, что я увидел в новой каюте — знакомая шкатулка на столе. Как она туда попала, ума не приложу! Ни Малек, ни дед-прорицатель в издевательстве над моей психикой не признаются. Крант вообще молчит, как рыба об лед. Похоже, это плавание для него такая же беспримерная гадость и маета, как для меня возня со шкатулкой. Я ведь каждый вечер сую ее под койку, придавливаю тапочками, а утром нахожу на столе. Тапочки по-прежнему стоят наверху шкатулки. Одно радует — никакие Сны Памяти мне больше не снятся.

В один из вечеров, когда я опять убирал шкатулку, нашелся мой дорожный мешок. Он лежал себе под койкой, в дальнем углу, и не отсвечивал. В нем кроме барахла, что я в спешке побросал перед отъездом, валялся еще и увесистый мешочек с деньгами. Наверно, Малек сунул должок капитана. Вот только позабыл мне сообщить. Или это я позабыл, занятый тяжкими думами. А думы у меня тяжелее мокрых берцев.

Спать или не спать — это не вопрос. Вопрос вопросов: как заснуть так, чтобы не видеть снов? От них же вреда больше, чем пользы! Вот на фига мне все эти гадости материнства, да еще в таких подробностях? Кормить грудью я никого не собираюсь, мастопатию не заработаю при любом раскладе, а без памперсов Марла как-то обходится. Да и все лекции по цветоводству мне до левой задней. Чтобы высадить зерно Тиамы, совсем не обязательно становиться Мичуриным.

Блин, да будь этот браслет моим собственным, я бы его давно за борт выбросил. Вместе с коробкой.

20

...их звали вуларты. Могучие воины, победители морских тварей. Жены вулартов сражались наравне с мужами и те, кто видел вулартов в первый раз, не всегда могли отличить жену от мужа. Детей вулартов никто не видел, и долго думали, что детей у вулартов не бывает, что дети бессмертным не нужны. Вуларты жили так далеко, что чужие редко появлялись на их острове. И вуларты не уплывали далеко от острова. Что им искать среди чужих и слабосильных?

Когда началась Война Мостов и Башен, вуларты не сражались в ней. Они ни с кем не делили свой остров, и дела им не было до Хранителей Мостов или Повелителей Врат. Кто бы ни победил, море останется морем, камни — камнями, а твари морские не перестанут выбираться на берег и они, вуларты, по-прежнему будут самыми великими и могучими воинами.

Война еще не закончилась, когда море раскололо и проглотило остров вулартов. И мало было тех, кто смог спастись. Только те, кто охранял родные берега и был рядом с лодками. А их семьи, их дети, их близкие — все, кто был далеко от берега, сгинули тем страшным днем в пучине морской. И великие воины не сумели их защитить. Когда море сражается с землей, даже могучий воин оказывается слабее.

Долго спасшиеся вуларты искали место, где бы они могли жить. Война сильно изменила дальние и ближние к ним земли, и никому на них не нужны были воины, умеющие убивать только морских тварей.

Все дальше и дальше уплывали вуларты от родных мест. И много странного и необычного увидели они.

Боги улыбаются терпеливым и настойчивым. Так вуларты встретили даргов и те разрешили им жить рядом, в обмен на защиту от страшных тварей морских. Когда-то горы защищали народ даргов от моря. Они привыкли жить в горах и пещерах, и пользовались дарами гор и пещер. Война разрушила многие горы, вода зашумела там, где ее прежде не было. В пещерах даргов и в неприступных прежде долинах стали появляться чудовища темных глубин. Не долго жили эти твари без моря, но убить успевали многих и многое отравить. И не было от них спасения народу даргов, пока могучие вуларты...

Прорицатель рассказывал очередную песню-быль. Чистой воды придумками здесь не увлекались. А если послушать песнопевцев, то получается, что в мире предостаточно событий, о которых стоит поведать заинтересованным слушателям. А чего бы им ни быть заинтересованными, при таком-то развитии транспортных средств, отсутствии телефона, Интернета и прочих благ цивилизации. Блин, да человекам только и остается развлечений, что с большим энтузиазмом питаться и кувыркаться в постели, а в перерывах слушать какого-нибудь чудика, с хорошо подвешенным языком. А на корабле без этого самого "послушать" очень быстро озвереть можно. Вот и сегодня, после ужина, никто никуда не торопится, все сидят и слушают нашего разговорчивого дедушку. А на фига торопиться? Если на море тишь да гладь — можно и посачковать.

Это вчера мы проходили веселенькое такое местечко, что все матросы были в поту и мыле. Я спросил у капитана, когда всё закончилось, как называется то место, где меня чуть не смыло за борт. Так Барг рявкнул: "полосатая задница!" и утопал в свою каюту. Неужели обиделся? Да было бы из-за чего!

Хотя кое в чем капитан прав: местечко соответствует своему названию. И совсем даже не формой, а внутренним содержанием. Нет, дерьмо там по воде не плавало, но очень даже могло поплыть, если бы мы навернулись в том проливе. Не знаю, как еще можно назвать место между полосатой горной стеной и острыми скалами, что торчат из темной воды. Кстати, некоторые из скал тоже были полосатыми. С такой жизнеутверждающе красной полосой на черном фоне. Глянешь на нее и кажется, что кого-то недавно разбило об эту скалу, даже кровь еще не смыло. А на стене напротив полоса такой ширины, что там, похоже, кто-то размазал динозавра из многотонных, а может и не одного.

Пока я любовался всей этой красотой, возле меня нарисовался капитан Барг. На корабле он избавился от своих порнографических штанов, и нацепил короткую кожаную юбку. Сменив одежду, Барг и имидж поменял. Вместо своего в доску парня появился реальный морской котяра, самый реальный из банды морских котов, что бродит у нас по палубе.

— Пассажирам закрыться в каютах. Живо!

Рявкнул и пошел дальше команды раздавать.

Странный он, этот капитан Барг. Обращается, вроде, ко мне одному, а говорит так, будто я ему двоился или троился. Да еще заныкался сразу же, хоть бы объяснил: к чему такая спешка, на фига в каюту? Я ведь только что из нее выбрался, свежим воздухом подышать, и возвращаться обратно, да еще "живо!" совсем не хочется. А вот подойти к борту и посмотреть, как далеко от нас полосатая стена, хочется и даже очень. Кажется, протяни руку и дотронешься до камня.

Но протянуть и дотронуться я не успел, я даже к борту еще не подошел, когда корабль основательно качнуло. Не свалился на палубу я только потому, что Крант и Малек вцепились в меня с двух сторон. А потом со всей дури приложили спиной к мачте. Как раз перед вторым качанием. И сами в мачту вцепились. Кто из них оставил на ней царапины, не знаю. Надеюсь только, что капитан не потребует с меня компенсацию за испорченное корабельное имущество.

Пока Барг издевался над парусами и матросами, мы торчали под мачтой. А матросы копошились над нами: то сворачивали какой-то парус, то опять распускали. На фига всё это делалось, я так и не понял. Корабль и без того плыл очень быстро, куда быстрее, чем в обычные дни. Если б еще не качало так сильно, то вполне можно было бы наслаждаться скоростью и видами. Не только пейзажем, но и тем, чего можно увидеть, если очень снизу заглядывать под широкую юбку. Короче, любители мужского стриптиза получили бы массу удовольствия.

Единственным, кто чаще всех задирал голову кверху, оказался капитан Барг. Надеюсь, это он по работе.

Я вот тоже несколько раз посмотрел на небо. Странное оно какое-то над этим проливом. Бывало за целый день ни одного облака не увидишь, а тут их прям целая толпа! И все вытянуты в жгуты, да еще между собой переплестись норовят. Цвет у облаков тоже необычный — синеватый или зеленоватый. На фоне неба не сразу и различишь. Короче, засмотрелся я на это чудо природы и про качку забыл, и про то, что держаться надо бы. Хорошо, что было кому меня придержать. Даже когда мы прошли полосатую стену, я все еще оглядывался и посматривал на небо.

— Ну, и чего ты там увидел, касырт желтопузый?

Все касырты, что плавают на кораблях, серые или коричневатые. И ни одного из них нет с желтым пузом. Желтопузые всегда остаются на суше. Так матросы говорят, и страсть как обижаются, если их желтопузыми назовут. А мне вот абсолютно по фигу, хоть "желтопузый", хоть "краснохвостый" — не тот это матюк, который мог бы меня зацепить.

— Привет, капитан! Чего шумим, на кого злимся?

— На тебя, пустоголовый! Еще раз неверный галс возьмешь, и накормишь голодных. Понял, рыбья требуха?

— А они здесь есть?

Спросил спокойно, в голосе ни обиды, ни раскаяния — кто его знает, с чего у капитана поганое настроение? Ну, попорет и перестанет. Он часто орет. Может, в море по-другому нельзя?

— Кто?!

У Барга вид стал изрядно обалдевшим.

— Ну, голодные.

— Они везде есть. Да чего ты голову задираешь?! Рыба в море живет, а не на небе!

— А я на облака смотрю.

— На какие облака, лупоглазый?! Нет здесь никаких облаков!

— Как это нет! Длинные такие, зеленые и синие.

Капитан посмотрел на меня так, будто удавить хотел, потом на небо глянул и зашипел совсем тихо:

— Не облака это.

Пошипел и уходить собрался. Похоже, вспомнил о чем-то важном.

— Подожди, Барг. Как это "не облака"? А что тогда?

— Демоны это.

Еще тише сказал. Я еле услышал его.

— Демоны? Какие демоны?

Может, я что-то не правильно услышал?

— "Какие-какие"... Морские!

Рявкнул и тут же на небо посмотрел. Решил проверить, не слышат ли его "демоны"?

— Как это "морские"? А почему тогда они в небе болтаются. Или им в море места мало?

Капитан дернулся так, будто рот мне хотел заткнуть. Но Крант шевельнулся у меня за спиной, и Барг передумал заниматься рукоприкладством.

— Тебя что, в детстве реей стукнуло? Ты о чем в море болтаешь?! Жить надоело?

— Не надоело. Но на суше о таком тоже не болтают.

Повторить то, что сказал потом Барг, я вряд ли смогу. Я и запомнил-то меньше половины. Да и те слова, похоже, имели какой-то другой смысл, а не тот, к какому я привык.

— Да ты не злись, капитан. Ты просто и понятно объясни, если можешь, конечно. Ну, а не сможешь — я у Многовидящего спрошу.

— Да зачем тебе это надо?!

— А мне интересно, почему это морским демонам в море не сидится? За каким таким хреном они в небо полезли?!

Я тоже начал злиться. Достал меня капитан своими тайнами и недомолвками.

— Когда они спустятся в море, кораблям там места уже не останется, — тихо и с оглядкой сказал Барг. И тут же зашипел: — И перестань болтать о них, пока беду не накликал! И откуда ты взялся такой глазастый на мою палубу?..

Ответа он дожидаться не стал. Похоже, капитану мой ответ и на фиг не был нужен.

Думаю, что всё это сотрясение воздуха было всего лишь криком Барговой души и стонами его сердца, которые и слышать-то дано не каждому.

Эта мыслишка притащила за собой следующую, от которой хоть сядь и рыдай, хоть за борт сигай. Получается, что я опять видел такое, чего остальные в упор не замечают. Кроме нашего доблестного капитана, конечно. Ну, ему положено — работа у него такая, а мне на хрена?!

В тот же вечер у меня состоялся душевный разговор с Крантом. Давно я собирался и вот случилось — сподобился! А началось всё с банального "посидим?" и устраивания моей задницы под нашей любимой поцарапанной мачтой. Крант уже подпирал ее спиной и выглядел еще задумчивее, чем днем. Ну, по вечерам он часто впадает в глубокую задумчивость. Тот, кто Кранта мало знает, может принять его за великого мыслителя, а не оберегателя моей земной оболочки. Говорят, что среди норторов и мыслители попадаются. Вот Крант и решил по примеру мудрецов своего народа быть загадочным и молчаливым. Если не всю жизнь, то хотя бы до конца плавания. А то ведь, всё, чего услышит корабль, узнает и капитан.

— А мысли он читать может?

— Я о таком никогда не слышал. Это редкое умение, даже среди норторов.

А ну да, ну да. Они же тут недостижимый идеал, и всевозможные таланты доступны только им и никому другому.

— Ладно, будем считать, что не умеет. И давай подумаем о чем-нибудь не очень скучном.

"О чем? Что ты хочешь узнать, нутер?"

Крант сразу перешел на "подумаем", а вот мне пришлось кулак к губам прижать, чтобы не озвучивать свои мысли.

"Подумаем кое-что о жизни нашего загадочного Родаля".

"Нутер, я не слышал о нем ничего нового".

"Меня не новое интересует, а хорошо забытое старое. Вот ты можешь объяснить, на хрена ему такой большой дом? Да еще слуги эти немые и как из могилы поднятые..."

Зачем селиться в глухомани, в лесу — это я еще могу понять, а вот всё остальное — загадка на загадке. Не скажу, что я потерял аппетит и сон, раздумывая над этими загадками, но сидели они в моей башке, как заноза в пальце, и напоминали о себе в самый неподходящий момент.

"Нутер, я никогда не был в доме Родаля. И слуг его никогда не видел".

Пришлось рассказывать и показывать, напрягая память и скудный словарный запас. Связно и подробно пересказать сон недельной давности — та еще задачка. Даже если пересказывать только кусок сна, то легче от этого не становится. Больше всего меня напрягало то, что надо держать рот закрытым и изображать томную задумчивость и любование вечерним морем. Блин, да из меня рассказчик, как из нашего прорицателя великий герой древности!

Крант смог-таки понять меня, а потом уже я пытался понять то, что он мне насообщал.

Оказалось, что слуг у Родаля нет! Совсем. А то, чего бродит по его дому и кому-то там снится — всего лишь ройхи. Живыми людьми они не считаются, разумными или полуразумными — тоже. Они даже не грелки, просто одушевленные предметы обстановки. Что-то типа стула, способного прийти на зов хозяина и выполнить его приказ. А когда необходимость в "стуле" отпадает, его можно и в кладовку убрать на месяц, другой, третий. Серьезно, если хозяина нет дома, то ройхи впадают в спячку — до полугода могут спать, без особого вреда для организма. Клепает ройхов один народец, очень дружный с тиу, а уже они отправляют товар норторам. Те и сами могут творить себе слуг и всяких полезных в хозяйстве уродцев, но зачем изобретать велосипед, если его уже доставили к порогу дома. Эти ройхи еще тем удобны, что преданы хозяину до гроба. Ни для кого чужого дышать и двигаться они не станут. А насчет хозяйских секретов... легче табуретку разговорить, чем выяснить что-то у ройха. Короче, полезная во всех отношениях вещь, хоть и страшненькая. Не в смысле внешности, а... лично я не смог бы жить в доме, где бродят эти серые привидения.

Ну, если со слугами мы с Крантом поняли друг друга быстро, то с величиной дома вышла серьезная заминка. Крант был уверен, что все норторы живут в обычных помещениях — даже Родаль, и что гигантизмом и клаустрофобией никто из его народа не страдает. Да, норторы не любят узкие коридорчики и тесные каюты, но это же не преступление! А нелюбовь эта тянется еще с прежнего мира, который пришлось в спешке покинуть. Там, кстати, норторы тоже жили в широких и просторных помещениях, только глубоко под землей. А вот в низких и тесных норах обитали всякие уродцы и мутанты. Когда норторы оставляли какое-нибудь помещение, то очень скоро оно превращалось в лабиринт узких ходов. Ни жить, ни сражаться норторы в них не могли. И отступали, отступали, пока отступать стало некуда. Хоть велика планета, но впереди только магма. Попытались отстоять то, чего осталось, но попробуй остановить врага, который умеет проникать сквозь стены. То ли просачивается сквозь них, то ли проламывается. Те герои, кто пытался узнать точнее, не успевали дожить, чтобы доложить. Вот и повелось у норторов при малейшей опасности шарахаться от стен на средину комнаты. А чем просторнее комната, тем больше свободы для маневра. Бывали случаи, когда целая семья сбивалась в одном помещении и занимала круговую оборону. Понятное дело, что чем меньше мебели в комнате, тем больше у нее шансов уцелеть. Потому что семья — это не мама, папа и маленький норторчик. В нормальной норторской семье от двух до пяти десятков взрослых, каждый из которых очень не плохой боец, имеются еще несколько детенышей, а они тоже совсем даже не безобидные. Крант как-то сказал, что если нортор умеет передвигаться самостоятельно — он уже опасен. И я не думаю, что мой оберегатель слишком преувеличивал. Еще в каждой семье обязательно должна быть Сияющая и Драгоценнейший. Типа, правитель и правительница большой и дружной общины. Но правители редко участвовали в битвах. Просто стояли в средине круга и поддерживали бойцов своей силой. Хотя из любого правила бывали исключения, и очень нежелательные исключения. Если Драгоценнейшему или — не дай Бог! — Сияющей приходилось вмешиваться в битву, то это была такая радикальная мера, что мало никому не казалось. Все равно, что утопить корабль, чтобы избавиться от касырта в трюме.

Кстати, на нашем корабле касыртов очень мало — меньше, чем обычно. Это мне Барг недавно сообщил, еще и так посмотрел на меня при этом, будто мое любимое развлечение — шляться по трюмам и отлавливать мелких и серомордых. Ну, не я это, не я, честно! Это Сим-Сим повадился так развлекаться. И ладно бы, паршивец, жрал то, чего добыл, так нет же! Притащит ко мне в каюту и положит на стол. Типа, кушай, дорогой Леха, мне для тебя ничего не жалко. Иногда утром я двух, а то и трех длиннохвостых находил у себя. Мертвых, понятное дело, но мне-то от этого не легче! Приходилось собирать этих безвременно подохших и отправлять за борт. Еще и постараться, что никто не засек меня за этим делом.

Я даже не знаю, как котяра пробрался на корабль, и чем питается. Может, он стал вегетарианцем-оригиналом? Может, хавает рыбу, выловленную собственнолапно, и доволен собой и окружающей средой. Дома я его частенько возле озера видел. Если он не с Молчуном общался, значит рыбу промышлял или еще какую водяную живность. Сим-Сим вообще загадочный и непредсказуемый зверек, совсем как норторские красавицы.

Я долго не мог понять, на фига норторш обзывать Сияющими — этот народ ведь не любит яркого света. Неужели другого обращения придумать нельзя? Великолепнейшая, там или Наибледнейшая. Еле-еле выдавил из Кранта информацию.

Оказалось, каждой будущей Сияющей, начиная с определенного возраста, вживляют под кожу драгоценные камни. В районе шеи, груди, лопаток и плеч. Не все сразу — по камню в год или в два. Набор камней для всех одинаков, но рисунок у каждой семьи свой. Понятно, что всю эту красоту не прячут под одеждой. Это лицо можно прикрыть, а потом показывать, как за особые заслуги, так и в наказание. Красота, вообще-то, страшная сила, особенно у Сияющих. А обычай с вживлением камней настолько древний, что норторы уже и не помнят, из-за чего он завелся.

А я думаю, что какая-то из правительниц потеряла свою подвеску или еще какую-нибудь цацку. Вот ее драгоценнейший супруг и сделал так, чтобы она никогда и ничего больше не теряла. Потом это в моду вошло, сделалось законом и привычкой.

Скорее всего, всё было совсем даже не так, но никаких других объяснений я придумать пока не могу.

Кстати, эти камушки на норторшах работают не только как украшения. Когда враги подбирались близко, камни начинали светиться. И чем ярче они светились, тем большая толпа врагов подвалила.

Оригинальная, однако, сигнальная система. Вот до чего некоторые ленивые додуматься могут, кому в облом развивать электронику!

Мы с Крантом долго просидели под мачтой, держа язык за зубами и очень активно общаясь мозгами. В ту ночь Санут светил почти до утра. Кстати, матросы на него совсем даже не празднуют — дрыхнут, когда заканчивается их смена, и ни хрена не боятся. Говорят, что в море сила Многоструйного больше, чем у Санута.

Типа, наш бог нас защитит, а дураки ему и на фиг не нужны — дураков и на берегу хватает.

Может быть и так, может и совсем по-другому, но проверять как-то не тянет. Во-первых, я не служу Многоструйному — я здесь проездом, а во-вторых, обзаводиться еще одной вредной привычкой, чтобы на берегу от нее избавляться, мне в облом. Да и помолчать с умным человеком всегда интересно, даже если он и не человек вовсе.

...давно миновала та пора, когда вуларты отдавали морю детей, рожденных не только от своей крови. Саймурал протянула дочь свою рабу своему и пошла к морю. Пришел ее черед хранить покой и жизнь тем, кто доверился народу вулартов. А раб остался беречь покой и сон дочери...

Многозрящий продолжал свой рассказ. Матросы с большим интересом слушали. Конечно, им тоже приходилось болтаться по свету, всякое видеть и слышать, но мало кто умеет рассказывать так, чтобы это было интересно. Прорицатель умел. Капитан пообещал скостить плату за проезд, если дед поделится частью своей мудрости. Дед согласился, и теперь мы каждый день, иногда по три раза на день слушаем его рассказы. Я как-то спросил Многовидящего, откуда он знает их столько? А дедок сделал скромную морду лица и сказал:

— Когда я еще не был старым и ленивым, и не сидел долго на одном месте...

Как я понял, он основательно побродил по свету, прежде чем осесть в нашем городе. И если вдруг выяснится, что старик успел побывать и на другой планете, то я не очень-то удивлюсь. Такие любознательные и легкие на подъем везде просунут свой нос. И особого приглашения им для этого не надо, а запреты они не слышат, и преград в упор не замечают. Будто все законы и правила писаны для кого-то другого.

Не скажу, что мне было совсем не интересно, чего там старик болтает, но я уже порядком подустал от всех этих мелких подробностей и выспренной до охренения речи. А тема-то благодатная! Такой боевичок забацать можно было бы — закачаешься. С Сашей Зарби и Муной Дофф в главной роли. Снять бы этих двоих в постельной сцене — зрители писали бы кипятком. Да и в костюмчике древней воительница Муна смотрится то что надо! И всё это на фоне моря, гор, других грозных воителей и воительниц, да еще скудно одетых рабов и рабынь, естественно молодых и красивых... Классный фильм мог бы получиться, если бы здесь водились киностудии, или там, у нас, кто-нибудь придумал такой сценарий.

Кстати, насчет рабов и рабынь я не просто так языком поляпал. Были рабы! Одинаковое количество мужчин и женщин, отобранных для обслуживания стражей побережья. И не только для "подай, принеси, пошел вон!", но и для постельных развлекух. Правда, среди героических стражей не всегда было поровну мужчин и женщин, но, если я правильно понял Многовидящего, им было абсолютно по фигу, мужик или баба у них в койке. Только кровосмешение считалось у стражей великим грехом. За такое убивали обоих, мучительно и беспощадно, не разбираясь, кто кого и по какой причине. Вот и приходилось стражам иметь интим с рабом или рабыней, ведь команда составлялась из ближайших родственников, где все друг друга понимают с полувздоха и полувзгляда. А по-другому возле моря нельзя. Твари не станут ждать, пока ситуацию обмозгуют, обсудят и решат, кто и чего будет делать.

По жребию делили обслуживающий персонал или еще как, не знаю. Может, я прослушал или старик не распространялся на эту тему, но это и не важно. Главное, что от такого международного общения иногда появлялись детеныши. Но только у стражниц. А если стражу доставалась рабыня, то она почему-то быстро умирала. Или страж делал с ней чего-то не то, или бабы им попадались совсем уж хлипкие. Раб жил у стража немного дольше, но тоже редко дотягивал до конца сезона. А сменяли команду раз в два года. Рабов и рабынь же привозили раз в год, и тот из рабов, кто умудрялся пережить его, становился свободным. У раба, попавшего к стражнице, было чуть больше шансов, но гарантии, понятное дело, никакой. Хозяйка могла погибнуть или покалечиться, проиграть или подарить свое имущество, да мало ли чего в жизни случается. Вот Уриму повезло — стражница не передала его никому, даже когда стала основательно беременной. А в конце года отправила его с ребенком к своим родным. Когда служба закончилась, Саймурал вернулась домой живой и здоровой, и ее встречали бывший раб и их дочь.

Вот только в такой счастливый финал я что-то слабо верю. Старик ведь и приврать мог, чтобы слушателям спалось спокойнее. Но для фильма такой финал был бы очень даже неплох. Зрители утирают слезы и сопли, доедают чипсы и топают по домам.

Утром я заметил на горизонте темную полосу. Барг сказал, что если Многоструйный будет добр к нам, то мы доживем до заката.

— А если не будет? — проснулось вдруг во мне любопытство.

Капитан в очередной раз посмотрел на меня, как на умственно отсталого.

— Тогда мы еще сегодня встретимся с Многоструйным.

Спокойно так сказал, как о давно известном и решенном, из-за чего и дергаться не стоит. Типа, все там будем, а сегодня или завтра — тут уж кому как повезет.

Хотел сказать этому пофигисту, чтобы поменьше каркал, но вспомнил кое-что и промолчал. Единственная "птычка", похожая на ворону, осталась в лавке Многовидящего. Вот только этот пучок перьев, вместо нормального карканья, шипел, плевался и баловался гипнозом.

Странное дело, но до сегодняшнего дня я даже не задумывался, что птицы совсем не попадаются мне на глаза. Даже над морем ни одной не заметил. Так и должно здесь быть или это я такой невезучий?

Спросить Барга я не успел, он вдруг стал очень занятым, еще и матросов к делу припахал. Очень срочному.

И на корабле началась подготовка к концу света.

Сегодня Многоструйный был добр к нам — лахорста нас не сожрала.

Зато весь корабль провонялся, как парфюмерная лавка после погрома. До самого обеда Малек, Марла, ее малыши и еще несколько матросов чихали, кашляли и плакали от навязчивого запаха. Но кашель и насморк — это ничтожная плата за возможность остаться в живых.

Сосун-живущий-в-море-и-над-морем — так еще называют лахорсту.

Блин, мне не хватало птичек над головой? Моя мечта сбылась! Я получил таки свою "птычку", правда, в единственном экземпляре, зато размером с половину корабля. Еще и впечатлений на полгода вперед нахватался.

Когда Барг вдруг резко озадачил матросов, я не сразу понял, что такое они делают. На палубе устанавливалось нечто, похожее на пушку и на волынку одновременно: рама, большой мешок, три длинных ствола, расширяющихся кверху. Всё это матросы быстро и привычно крепили и соединяли. Сам капитан держался ближе к огромной бочке с водой, куда что-то засыпалось и заливалось. В итого жидкость получилась настолько пахучей, что даже воняла.

Пока я пялился на все эти приготовления, над нами появились несколько тучек. А когда из тучи вывалилась лахорста, мне вдруг захотелось домой, под одеяло, или хотя бы в трюм, проведать Сим-Сима.

Когда-то я впечатлился местными тушканчиками, ободранными до кончика хвоста, так вот лахорста впечатляет намного больше! Ее тело состоит из трехгранных позвонков, увеличивающихся к голове. Голова тоже трехгранная, с огромной беззубой пастью. Имелись глаза на этой голове или нет — я как-то не заметил, а вот толстые, будто наколагененные губы не заметить было не возможно.

Раньше меня здорово смешило выражение "раскатать губу", но когда эта милая зверушка стала раскатывать свои губы, смеяться мне совсем не хотелось.

Лахорста приготовилась к приему пищи и сделалась похожей на рог изобилия. Только пустой, обтянутый тонкой прозрачной кожицей, еще и со стрекозиными крыльями такого размера, чтобы держать эту конструкцию в воздухе.

Для полного счастья у лахорсты очень противный голос. Когда она визжит и пикирует на палубу, хочется заткнуть уши, прыгнуть за борт, влезть на мачту — и всё это одновременно. Смотреть вверх страшно, а не смотреть — еще страшнее.

Я не успел никуда влезть или прыгнуть, Барг начал военные действия.

Пушка кашлянула и всех на палубе обдало парфюмерным дождем. Попали мы в тварюшку или нет, не знаю, но, после второго "кхе!", лахорста сложила крылья и бухнулась в море.

— Сдохла?

Я удивился, какой слабый и дребезжащий у меня голос.

Капитан утер мокрое лицо и покачал головой.

— Помоется, пожрет внизу и опять взлетит.

— А мы?

— А мы будем уже далеко.

— И никакая другая тварь не прилетит?

— Они не любят чужих на своей территории. Да и не до нас им скоро станет.

— Это почему же?

— На крыльях лахорсты всегда приходит сильный шторм.

И Барг кивнул в сторону горизонта, совсем уже недалекого, похожего на темные горы с проснувшимися вулканами. Смотреть на эту красоту было приятнее, чем на атакующую лахорсту, но радости и душевного подъема я почему-то не ощутил. К тому же, кроме меня и Барга, небом никто не любовался. Матросы мылись и стирались, не сходя с палубы. Очень скоро купальный сезон сменился палубомоечным.

— Хочешь мыться — мойся, скоро станет не до того.

Озадачив меня советом, капитан отправил нескольких матросов на мачты. Начали убирать паруса, и качка усилилась.

Блин, все вокруг были таким деловитыми и спокойными, будто их и не пытались совсем недавно сожрать. Какой-то матрос рассказывал, что однажды видел лахорсту в пузе которой болтались пять человек. И не все из них были мертвыми.

Молодой матросик, его ближайший сосед, даже палубу забыл тереть.

— А ты не боялся, что она повернет к вам?

Старый морской кот ухмыльнулся, и толкнул впечатлительного в плечо: работай, мол.

— А чего тут бояться? Когда у Сосуна набито брюхо, он не охотится.

Купаться в одежде мне не хотелось — я ведь не в морском кожаном прикиде, а бродить по кораблю голым, с кучей мокрых вещей под мышкой, тоже мало радости. Крант был целиком и полностью со мной согласен. Он вообще обнажается с большой неохотой, а тут еще целая толпа посторонних. Короче, спихнул вонючие вещи Мальку, а сам помылся и переоделся в чистое.

К вечеру сильный встречный ветер сменился грандиозным штормом. Я давно уже понял, что такая болтанка мне очень не нравится. А насколько она не понравилась моему пузу, даже матом не сказать. От обеда и ужина я отказался — не фиг переводить продукты. Общаться с кем-нибудь, даже с Лапушкой, мне не хотелось и не моглось. Я забрался в койку и попытался заснуть. Или хотя бы лежать и не блевать. Несколько раз мне казалось, что я вот-вот вывалюсь с койки.

Как там говорил Барг: "Если Многоструйный будет милостив, то мы доживем до утра"? Может, кто-нибудь и доживет, а вот я...

21

— Подожди, не ори. Успеешь. Поезд не уходит, сиську не увозит.

Но Олежка продолжал плакать. Наверно, не только проголодался, но и закакашкался. А я занята и не могу к нему подойти.

— Ну подожди, сыночка. Сейчас докормлю маленького и возьму тебя. Ты же у меня большой и сильный мужичок, потерпи немножко.

Прошли те времена, когда я могла кормить сразу двоих. Тут и удержать их вместе совсем не просто, если они не спят. А уж когда капризничают и машут лапками... Олежка ведет себя намного спокойнее, а вот что вытворяет сынуля Родаля! Весь в отца получился — такой же загадочный и непредсказуемый. Только стихи любит глупые и смешные. А другие у меня почему-то не придумываются. Вот как родила, так и поперли из меня детские стишки. На четыре строчки или на двадцать четыре — всякие, некоторые даже петь можно. Олежке они тоже нравятся. И я запела свежепридуманную песенку:

Смейся, деточка, не плачь,

Всё у нас в порядке.

Белочки играют в мяч,

А мышата в прядки.

Медвежата едят мёд,

Зайчики — капусту,

А бобрята строят плот

Вот и им не грустно.

Хвостиком лиса метет.

Спорят лоси басом.

Кто из них теперь пойдет

К большой бочке с квасом.

Барсучиха моет пол,

Чтобы было чисто.

А волчонок забил гол,

Бегает он быстро!

Траву косит папа-конь.

Любит он порядок.

А ежонок взял гармонь

И играет рядом.

Светит солнце на пенек

А на пне — грибочек.

Улыбается, растет,

Как и мой сыночек.

Олежка заслушался и перестал плакать, а самый маленький и голодный заулыбался, даже от еды отвлекся. Шестой месяц только ребенку — что бы он понимал в этом возрасте? — а стоит мне запеть, он начинает смеяться и махать ручками, будто ловит что-то.

Вот и теперь лежит, смотрит на меня и улыбается на все свои четыре зуба. Рано они у него появились. У Олежки еще ни одного нет, а у этого живчика в четыре месяца сразу два проклюнулись. Да еще полезли неправильно. В книге пишут, что сначала нижние центральные должны прорезаться, а у нас — верхние и почему-то клыки. Да еще с такими побочными эффектами, что я испугалась. Ладно бы небольшая температурка и расстройство желудка — такое "на зубки" часто бывает. Но когда ребенок хрипит и дрожит, как в припадке, а температура за тридцать девять — тут в пору "скорую" вызывать. А как ее без телефона вызовешь? И какой адрес дашь: "Пятый лес от города, двадцатый куст от дороги"? Еще и Родаля дома не было, а слуга его глухонемой только кланяется и кивает, хоть кричи на него, хоть тапочками бросайся. Не знаю, пережил бы малыш эти три дня, не будь у меня жаропонижающего. Спасибо, большое спасибо Ольге за ее список! Вот если б еще лекарство действовало так, как в инструкции написано... А то собью температуру, а через два часа она опять поднимается. И следующую дозу сразу не дашь — ее только через шесть часов можно, чтобы почки не посадить, а ребенок горит... Хоть ругайся, хоть сядь и плачь. Я может быть и поплакала бы, если б вместо меня было кому за детьми присмотреть. Олежке ведь тоже забота и уход нужны, ну хотя бы минимальные. Вот и крутилась, как белка в колесе: то одного покормлю, помою, то с другим на веранду выскакиваю — там прохладнее и воздух свежий. Так и пробегала все трое суток.

Кажется, на второй день или вечер я и придумала маленькому имя. Родаля разве ж допросишься! Сколько раз говорила ему, а он все отнекивается: рано, мол, не нужно, пусть сначала вырастет. Или я чего-то не поняла или у этих иностранцев что-то не то с мозгами. Назовут ребенка Младший или Следующий, а как ему с таким имечком жить, и думать не думают. Да и мне как к малышу обращаться? Темненький? Так ведь сколько можно?! Да и страшно стало. Очень уж с Темкой созвучно. А больному ребенку нельзя давать имя недавно умершего. Наоборот, в честь живого называть надо, у которого и со здоровьем все в порядке, и со всем остальным, и чтобы он хоть раз уже обманул смерть. Тогда его удачи на двоих хватит, и малыш обязательно выздоровеет.

Может и глупая это примета, но мне надо было во что-то верить, чтобы не сойти с ума. Вот и перебирала все знакомые мужские имена, вспоминала тех, кому они принадлежат. Хотела уже Сашкой назвать, в честь однокурсника, но вспомнился еще один Александр, раза в два старше, а у этого и характер тяжелый и жизнь сложилась так, что... Короче, другое имя я стала подыскивать. И выбрала! Вполне мужское красивое имя, и хозяин его жив и здоров, пользуется большим успехом у противоположного пола, еще и вредных привычек не имеет: не курит, не пьет, наркотиками не балуется. А самое главное — в раннем детстве сумел обмануть смерть и дожить до почтенного возраста. Одиннадцать лет — это совсем немало для дворового кота! А Василий вполне человеческое имя.

Когда я принесла котенка домой, мы с мамой долго не могли решить, как же его назвать. А у отца в тот день хорошее настроение было, вот он и рассказал нам анекдот про еврейскую девочку, которая придумывала имя котенку, и про ее умную бабушку. С того дня мы и стали называть котенка Васькой, а когда подрос — Василием.

Не знаю, имя помогло или то, что у маленького все-таки прорезались зубки, но температура упала, он нормально покушал и спокойно проспал всю ночь, впервые за трое суток. А я стала называть его Васенькой, мысленно, конечно. Кто я такая, чтобы давать чужому ребенку имя? Еще и стишок сочинила и стала петь его, когда малыш раскапризничается — он в последнее время стал очень беспокойным, даже вес набирает хуже. А стишок совсем простой и даже не детский:

Стоит Вася на крылечке

В алюминевых трусах.

А топор плывет по речке.

А рояль поет в кустах.

Малыш как услышит такое, сразу смеяться начинает. Я в первый раз даже испугалась, когда увидела его улыбку. Со своими верхними зубками он на вампиреныша похож стал. Да еще решил, что если он теперь зубастый, то ему и кусаться до крови можно. Пришлось напомнить, что со мной такой номер не пройдет. Мы еще в первые недели это проходили, когда маленькие меня до синяков прикусывали. Олежка быстро понял, что к чему, а с Васенькой пришлось помучаться, но и он в конце концов научился правильно брать грудь.

Через неделю, когда я уже начала забывать о кошмаре первых зубов, появился Родаль. Постоял рядом, посмотрел на сына — я как раз его докармливала, и собрался уже уходить, когда маленький взял и засмеялся. Не вдруг и не с бухты-барахты — я ему на волосики дунула, а Васенька всегда смеется, когда я так делаю, игра у нас такая, Олежке она тоже нравится. А Родаль уходить передумал, сунул наследнику палец в рот, пощупал и спрашивает:

— Сана страшится зубов?

— Нет, не страшусь.

— Почему? Он кусат. Кров. Сана нравится, когда кусат?

И так посмотрел на меня, будто скажи я "да, нравится", он меня и сам покусает.

— А я особый ритуал знаю и никаких зубов не боюсь.

— Скажи.

— Это не только говорить, еще и показывать надо. Нагнись.

Родаль нагнулся. Я с большим удовольствие щелкнула его по носу и сказала то, что часто говорила Васеньке:

— Нельзя кусать первоисточник — останешься голодным!

Нос сразу же покраснел.

— Болно! — возмутился красавчик.

— Зато действует. И запоминается надолго.

— Я запоминат, — мрачно пообещал Родаль.

— Вот и хорошо. А если забудешь купить памперсы или туалетную бумагу, то я напомню, — и опять сложила два пальца колечком.

— Не надо "напомню"! — он быстро отступил, чтобы я, сидя, не дотянулась.

Эту туалетную бумагу я ему не скоро забуду! Ведь как нормального человека попросила "купи!", еще и последний рулон показала, чтобы с покупкой не ошибся. А то мужик, да еще иностранец — вдруг не правильно поймет. Ну откуда я знала, что он любитель глупых шуточек? И распечатала купленный рулон сразу потому, что он легче мне показался. Ведь в наше время подделывают все, что только можно, и даже то, что нельзя. Иногда вместо нормальной туалетной бумаги такой подтирус продают, что им не интимные места пользовать, а краску с забора обдирать.

Хороша бы я была, если б свою бумагу использовала, а Родалеву открыла бы, когда он опять по делам отлучился. Как всегда, на несколько дней. И где-то там наслаждался бы своей шуточкой. Никогда не понимала американских комедий — у них все шутки ниже пояса. Может у Родаля родственники в Америке живут? Или он сам оттуда? Юморист хренов! А кем еще может быть человек, который так по-дурацки шутит?

Красавчик принес мне бумагу, совсем как настоящую, только она... не разматывалась. Снимаешь обертку, а внутри что-то похожее на фильтр от огромной сигареты или на тампон для коровы, в особо критичный день. Вот бы такой рулончик самому Родалю подсунуть, когда у него другой бумаги не останется! Или ему уже подсовывали? И ему так это понравилось, что он на мне решил отыграться? Еще и сделал вид, что не понял, из-за чего я разозлилась. Притворился, что нормальной бумаги не видел и не знает, для чего она нужна. Пришлось показать и объяснить этому неграмотному! И так я доходчиво объяснила, что он без разговоров сгреб свои покупки и смылся. А на следующий день принес то, что нужно, еще и распечатал каждый рулон при мне и показал, как он разворачивается. Не останови я этого юмориста, всю бумагу размотал бы.

Похожими приколами пацаны на Алкиной свадьбе баловались. То шоколадные конфеты подсунут, с красящей или горькой начинкой, то звуковой мешочек под кого-нибудь подложат. И ладно бы он со смехом был, а то ведь такие звуки из него раздавались, какие только в туалете услышишь, и хорошо еще, что запах в комплект с мешочком не входил. А молодоженам фужеры подсунули, тоже с приколом. Пока фужеры были пустыми, ничем от нормальных не отличались, а налили шампанское — в Алкином муха плавает. И не сразу поняли, что на самом деле ее нет, что она только кажется. Два раза шампанское выливали, пока разобрались. У жениха еще круче прикол был — глазное яблоко в фужере плавало. А если человек много выпьет и не ожидает никаких приколов, то может испугаться как... ну вот как Алкин Ромка испугался.

Хорошо хоть эти приколисты фужеры не перепутали. Если бы Алка так испугалась... А пугать беременную женщину очень вредно для здоровья. И не только для ее. Если бы с ребенком что-то случилось, Ромка бы их на тряпочки порвал. Он же Алку сразу после школы замуж звал, а она ни в какую — рано, мол. В постели кувыркаться ей не рано, а вот замуж... И если бы не подзалетела, может и не согласилась бы.

Когда я посылала Родаля за памперсами, то не только дала ему с собой пустую пачку и чистый памперс, но еще сказала, сколько штук их должно быть в пачке. Так, на всякий случай. Кто знает, где он отовариваться собирается. Хоть бы раз взял меня с собой, а то... "Сана остатся, дети остатся, Родаль ходит". Так и мотается до сих пор один. И не сообщает, когда и насколько уедет. Сейчас-то я уже привыкла, а по началу это меня жутко раздражало. И отлучки его внезапные и то, что всё надо у него просить. Ну стеснялась я заказывать кое-какие интимные вещички — сама привыкла их себе покупать, но когда поняла, что вообще ничего не получу, если буду молчать, то сразу же стесняться перестала. Если уж ты завез современную женщину в такую глухомань, так обеспечивай ее хотя бы самым необходимым! А пользоваться лопушком или клочком козьей шерсти я не собираюсь. Такая вот я, испорченная цивилизацией.

А как за нормальную пищу пришлось повоевать!.. Мне все равно, к какой кухне привык Родаль, Но я не дикарка какая-нибудь, чтобы жевать непонятно что, да еще в сыром виде. Пока добилась нормальной мясомолочной еды, думала, убью кого-нибудь. А вот выходить из дома мне так и не разрешили. Опасно, мол, а в чем опасность, не объяснили. Вот и думай — это Родаль о моем здоровье беспокоится или прячется от кого-то. Попробуй, разберись, когда хозяин дома то молчит, то на глаза не показывается. А мне с маленькими приходится гулять по веранде или в зимнем саду, но в нем не так прохладно и свежо. Кстати, о существовании этого садика я узнала совершенно случайно. Два месяца прожила в доме и только тогда увидела, какое замечательное место в нем имеется. И в тот же день, только чуть раньше открыла способ, как можно быстро встретиться с Родалем, если он дома, конечно. А всего-то и надо громко пропеть стихи собственного сочинения. Почему-то они на него действуют, как красная тряпка на быка. Но стихи должны быть не детскими. На те Родаль совсем не ведется, будто не слышит их.

Обнаружила я этот способ тоже случайно, когда купала Олежку. На секунду только отвлеклась, другому малышу улыбнулась, что рядом в люльке лежал, оборачиваюсь, а сыночка накакашил в ванночку и гоняет по воде желтые комочки. Весь счастливый и довольный из себя. А я только-только чистой воды набрала и до нужной температуры довела. Остается ругаться или смеяться! Но ругать трехмесячного ребенка глупо. Что он может контролировать в этом возрасте? Расплачется еще, испугается, а потом вообще воды станет бояться. Вот и пришлось, с шутками и прибаутками, вылавливать Олежку из фикашек, набирать по новой ванночку, благо за водой далеко ходить не надо — она всегда теплая из крана течет. Занимаюсь спокойно делами и напеваю то, что в голову пришло:

Расцвели хризантемы в саду

Поплыли хризантемы в пруду

Хризантемы в саду,

Хризантемы в пруду

Хризантемы, вокруг хризантемы!

Ну напомнили мне эти комочки на воде те хризантемки, что росли у мамы в саду. И каждую осень цвели до самых морозов. Там и желтые были, и розовые, и белые, и бордовые. А перед морозами мы с мамой их выкапывали и в цветочные горшки сажали. До самого Нового Года у нас эта красота на окнах стояла. Кто зайдет, тот и ахает.

Вот спела я эту песенку раза два или три, малыши спокойно ждали и улыбались, а потом примчался Родаль и начал орать. Его послушать, так я преступление совершила, опасное для жизни, и сделала то, чего делать нельзя, будто бы меня видно и слышно так далеко, что обо мне узнали все, кому надо и не надо. А еще будто бы я испортила какой-то сад!

За дословность ора я не поручусь, когда Родаль злится, он русские слова мешает со своими родными. Но садик в тот день я все-таки увидела. Якобы безнадежно испорченный. И в нем цвели любимые мамины хризантемки. И очень здорово смотрелись среди камней, мха, серебристой травы и маленького прудика. Кстати, и на его поверхности плавали желтые цветочки, похожие на хризантемки. В общем, в садике мне понравилось. И самое забавное, что я столько дней ходила мимо него и даже не догадывалась, что на втором этаже есть оранжерея под стеклянной крышей. Да я даже вход в нее не замечала! Это же не дом, а шкатулка с секретами. Здесь полно дверей, которые не открываются, или открываются не для всех, здесь есть загадочная лестница, которая странным образом вдруг взяла и исчезла, а я теперь не могу спуститься на первый этаж, есть тайный садик, исключительно для нужд хозяина. Конечно, с того памятного дня и я стала бывать там, но сам факт... Это же надо быть таким скрытным. И таким несдержанным!

Своим криком Родаль испортил нам купание и так напугал малышей, что я их долго не могла успокоить. Васенька до самой ночи потом всхлипывал. Да и сама я не люблю, когда на меня орут не по делу, и сразу же ответные военные действия начинаю. А у кого глотка луженее и кто больше гадостей наговорить может... Тут красавчик здорово ошибся — не на ту наехал. Я, конечно, тетке Любке и в подметки не гожусь, но Родаль против меня был, как первоклашка против пьяного портового грузчика. Короче, завелась я в тот день не на шутку! Одно мое: "Кто кому здесь денег должен?!" — говорит само за себя. Но ведь на этом я не остановилась, были и другие перлы изящной словесности: "А если моя работа кого-то не устраивает, я ведь с радостью домой отправлюсь, и пускай кое-кто другую нянечку ищет!"

После такого заявления Родаль очень быстро успокоился, а я под это дело еще и компенсацию вытребовала, за моральные издержки. А если б знала, сколько проблем мне доставит Васенька уже через месяц, то добилась бы повышения зарплаты. У меня ведь за те кошмарные трое суток полголовы поседело. Вернусь в цивилизацию — краситься придется. А то ведь Мамирьяна жизни не даст. Она еще перед родами подкалывала меня насчет испорченной фигуры, а после такого развернется во всю ширь и глубину. Вот уж кто способен свою мамочку трижды переплюнуть, не особенно напрягаясь.

Не дай бог у Олежки будут так же резаться зубки — я же вся поседею! А вдруг лекарств на двоих не хватит? Это только нижние центральные у Васеньки вылезли легко и быстро. И температурка повышалась совсем немного, вот мы и обошлись без жаропонижающего. И бессонных ночей не было. Малыш днем немного покомандовал, а вечером уже был с третьим зубом. Через неделю — с четвертым. И почти месяц мы не знали ни хлопот, ни забот. А потом опять начались проблемы — нижние десны напухли и стали горячими, похоже там лезет не один зубик, а два или три. Да еще сразу с двух сторон. И у Васеньки уже второй день держится температура. До тридцати восьми поднимается, но и это для маленького очень много. А его папочки опять нет дома. Отправился куда-то по своим загадочным делам и неизвестно, когда вернется. Сколько раз его просила купить гель от зубной боли, а он все забывает. Надо было мне самой покупать, когда Ольгин список отоваривала, но кто ж мог подумать, что я попаду в такую глухомань, где не то что аптеки — человека постороннего не увидишь! Если бы я с детьми не разговаривала, то совсем говорить разучилась бы. У Родаля не слуги, а домовые какие-то — появляются тихо, исчезают быстро и незаметно. Не сразу и поймешь, что кто-то заходил, а потом — то обед на столе обнаружишь, то грязная посуда куда-то денется, то пакет с покупками вдруг появится, которые неделю назад заказывала.

Я покормила и уложила сыночку спать, а с Васенькой вышла на веранду. Ближе к ночи ему стало еще хуже. Дать жаропонижающее можно будет только через три часа, а пока придется обойтись влажной простынкой и прогулкой на свежем воздухе. Хорошо, что вечером похолодало. И что сейчас средина мая, а не июня. Хотя и в июне бывают прохладные вечера. Если бы еще не полнолуние... Оно в любом месяце на меня странно действует. Неприятно как-то под полной луной, беспокойно, ждешь чего-то, ждешь, знать бы еще, чего. А когда так ничего и не случается, такой дурой себя чувствуешь! Хорошо хоть луна сегодня нормального цвета, а то я и оранжевую видела, и зеленую, уже и внимание на цвет обращать перестала. Чтоб мозгами не сдвинуться. А все Родаль со своими экспериментами! Мало ему решетки на окнах, он еще стекла меняет по несколько раз за месяц. Я как-то спросила, мол, зачем это делать, а он ответил кратко и непонятно: "для защищат!" Попыталась объяснить, что на веранде много тепла не надо, что от ветра и дождя обычное стекло защитит, а если от чего-то другого, то пуленепробиваемое надо ставить. Так мне, вместо спасибо, сказали: "Сана глюпый, Сана не понимат!" Ну да, для богатого дурака все вокруг сплошные идиоты. Не хочет слушать чужих советов, пускай и дальше тратит свои денежки на всякую ерунду, а я в его дурацкие стекла смотреть зареклась. Еще в начале весны. Я тогда вместо парочки ворон таких птеродактилей увидела, что перепугалась до икоты. А еще раньше облака с горами перепутала. Но это было не так страшно, как с воронами.

Через час температура у Васеньки еще поднялась. Он хныкал тихо и жалобно, не открывая глаза и не вынимая пальцев изо рта. Заходить в комнату я не рискнула. Если разбужу Олежку, то возиться придется уже с двумя капризничающими малышами. А тут и одного трудно удержать, когда он начинает выгибаться и дрыгать ножками.

Зашла в оранжерею, искупала Васеньку в пруду, там же намочила простынку. Кажется, маленькому стало чуть лучше. Он прижался ко мне, затих, а я начала гулять по тропинкам. Они здесь такие же извилистые, как и в большом саду, и садик из-за этого кажется просторнее, и пейзаж не надоедает — все время что-то новенькое на глаза попадается. Вот так походишь, посмотришь на камни, на кустики, на крошечный водопадик или на прудик, что чуть больше детской ванночки, и понимаешь: красота — великая сила. А еще она действительно спасает. От плохого настроения и от дурных мыслей. Но времени эта красота отнимает столько, что просто кошмар какой-то!

Вот на веранде я смотрела на часы — девять, а немножко погуляли в саду и... начало одиннадцатого.

Хорошо все-таки, что я взяла с собой часы. Мобильник, конечно, современная вещь и многофункциональная, вот только отказать может в самый неподходящий момент. А механическими часами люди уже не первый век пользуются. Проверено временем, как любил говорить Артем. А если часы еще и с календарем, то им вообще цены нет! Особенно здесь, где ни телевизора, ни радио. А то, что часы мужские, так это... Во-первых, я ношу их не для красоты, а во-вторых, на моей руке они не такими уж большими кажутся. Темка не носил часов с крупным циферблатом. Говорил, что мужик с такими часами, все равно что карлик с большими пистолетом. Говорил, что главное в часах — это удобство и надежность, а то, что украшено золотом и драгоценными камнями, должны носить женщины, потому что на мужчинах это смотрится смешно и глупо. Я не спорила, хотя и сама не стала бы носить часы в золоте и камнях, даже если бы они у меня были. Не люблю я этой мишуры. А вот Темкины часы мне понравились. И пригодились.

О пол-одиннадцатого! Скоро Васеньке опять можно будет давать жаропонижающее. В саду ему так полегчало, что он задремал у меня на руках. А простынка уже совсем сухая. Пока я думала, надо ли смочить ее или пускай малыш подремлет, сколько сможет, появился Родаль. И не один. Рядом с ним шла негритянка. Или как правильно назвать женщину со светло-коричневой кожей и каштановыми волосами?

Почему-то Васина мама запомнилась мне маленькой и хрупкой, а на самом деле — не ниже меня, только тоньше. Сразу видно, что женщина следит за фигурой, хоть и старше меня будет, а вот я превратилась в дебелую тетку. Ну, может, когда перестану кормить, я тоже похудею? Хотя бы немножко.

Родаль удивился, увидев меня в саду. Он никогда не встречал меня так поздно, даже на веранде. И я его ни разу не видела в такое время. Даже не знала, что Родаль вернулся, а его жена уже выздоровела. Правда, вид у нее немного заторможенный и сонный... Был!

Я еще не слышала, чтобы люди так кричали. Просто нечеловеческим голосом.

Так негритянка заорала, когда увидела меня, еще и вперед рванулась. Родаль едва успел перехватить ее и тоже что-то закричал. Васеньку мне разбудили — расплакался, бедненький, затрясся весь. А эта тоже трясется и воет, еще и руки ко мне тянет, словно глаза выцарапать хочет. Ногти у нее такие, что испугаться можно. И почему это больной женщине позволили такой маникюр отрастить? Она же искалечит себя или еще кого-нибудь! А то, что она больная, даже мне понятно — на ее лицо смотреть уже страшно, а тело трясется, как у Васеньки во время припадков. Не дай бог это у него наследственное!..

— Сана, ходит! Бистро, бистро!

Я не сразу поняла, что обращаются ко мне и, кажется, уже не в первый раз. А еще Родаль что-то кричал своей жене и пытался удержать ее на месте. Вот только это у него плохо получалось. А когда до меня дошло, что пора сматываться, и я рванула со всех ног к выходу, негритянка зарычала так, что у меня волосы встали дыбом. Если бы я не знала, кто это вопит, то подумала бы что зверюга какая-то угодила в капкан.

Давно я так быстро не бегала и давно мне не было так страшно. Меня трясло так же, как ту несчастную негритянку. Вот только никто не держал и не успокаивал меня. Наоборот, это мне приходилось удерживать Васеньку да еще следить, чтобы не придавить слишком сильно.

В комнату я ворвалась так, будто за мной гнались все психи мира вперемешку с маньяками. Захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Решила переждать немного, успокоиться. А то как же давать ребенку лекарство, если руки ходуном ходят. Еще и сердце колотится так, что вот-вот выскочит в горло.

Дверь за спиной вздрогнула, словно в нее ударилось что-то тяжелое. Потом часто и громко застучали. Я прижалась к двери изо всех сил и закричала:

— Уходите, все уходите! Никого не впущу!

За дверью немного повозились и стало очень тихо. Будто вымерли все в этом доме. А мне сделалось еще страшнее. Если бы я могла подпереть эту дверь! Да и все остальные тоже. Но для этого надо сначала отойти от двери, а потом еще выломать какую-то мебель из пола. Я бы выломала, не постеснялась, но очень не хотелось оставлять дверь без присмотра. Вот постою еще немножко, послушаю и пойду ломать мебель. А если Родаль будет недоволен, то мне наплевать — я не нанималась жить в сумасшедшем доме!

Притихший было Васенька опять захныкал и до меня дошло, что я веду себя, как законченная дура. Стою, пугаю себя всякими страшилками, а у меня на руках больной ребенок. Надо дать ему лекарство и посмотреть, как там Олежка. Вдруг я разбудила его своими криками. А если кто-нибудь сюда ворвется и захочет обидеть маленьких, я его собственными руками удавлю!

Только я положила Васеньку на стол и взяла бутылочку с суспензией, как в комнате появился Родаль. Я не заметила, через какую дверь он вошел, но уж точно не через ту, возле которой я стояла две минуты назад. На веранде прохладнее, чем в комнате и сквозняк я бы почувствовала. Выглядел хозяин дома так, будто в драке поучаствовал. Кто знает, что устроила ему жена, когда перестала отвлекаться на меня с Васенькой.

— Сана ходит. Бистро! — заявил Родаль, останавливаясь по другую сторону стола.

— Куда уходить? — я отвлеклась и набрала слишком много лекарства. Пришлось вылить обратно в бутылочку.

— Дом. Сана ходит свой дом!

— Домой? Прямо сейчас?! — и опять я налила слишком много. Разве можно что-то точно отмерить, когда постоянно отвлекают? — Ночь же на улице!

— Сана ходит! Бистро-бистро!

— Да что случилось-то?! — бутылочку пришлось отставить, пока не разлила.

— Сана брать свой дети, прятат.

— Зачем "прятать"?

— Сана искат, убиват.

— Кого искать? И убивать я никого не собираюсь!

— Сана глюпый...

В дверь громко постучали и я не узнала, с какой это радости красавчику приспичило обзываться. Когда снаружи завыли и зарычали, он крикнул так, что у меня в ушах зазвенело. А Васенька опять испугался. Маленький не заплакал, а тоже вскрикнул или даже взвизгнул, задрожал всем тельцем, выгнулся и... покатился по столу, путаясь в простынке.

— Придурок, посмотри, что ты натворил! — и мы с Родалем бросились к малышу с двух сторон.

Со стола он не упал, задержался на самом краю, а тут и мы подбежали. Я успела чуть раньше, схватила дрожащий и шевелящийся сверток, понесла к месту пеленания. Там у меня и чистые памперсы, и одежка, и лекарство, и всякие мелочи, которые могут понадобиться. Конечно, оно не прибито, не приклеено и легко переносится с места на место, но легче одного ребенка перенести, чем перетаскивать всё к этому живчику. И ведь не один раз ходить придется, а оставлять Васеньку под присмотром его папочки совсем не хочется. Нервный он какой-то — то кричит, когда не надо, то цепочку в руках крутит, вместо того, чтобы ребеночка придержать. Да и отвыкла я на кого-то надеяться. Лучше уж самой — быстрее и надежнее получится.

Начала разматывать тугой влажный сверток, тихонько напевая: "Чи-чи-чи, чи-чи-чи, полетели кирпичи..." Слова у песенки самые глупые, но малыши от нее почему-то успокаиваются. Зато "баю-баюшки-баю" действует не всегда.

Васенька замотался так туго, что я начала опасаться, как бы он не задохнулся. Еще и притих подозрительно. Я заторопилась, дернула чуть сильнее и ткань затрещала. Только я коснулась влажных слипшихся волосиков, как в дверь ударили чем-то тяжелым и громко завыли. У Родаля что, еще и зверинец при доме имеется? А хозяин дома не нашел ничего умнее, как опять заорать над ухом. Маленький дернулся под рукой и... укусил меня.

— Ва-ас!..

Сунула пострадавший палец в рот, заодно и заткнула его, чтобы не болтал лишнего. Я ведь чуть не ляпнула: "Васенька, что же ты делаешь?!" Вот бы Родаль обрадовался!

Во рту почувствовался вкус крови. Хорошо малыш тяпнул, но с перепугу еще и не такое бывает. А я сама виновата: нечего по сторонам глазеть, надо следить, куда пальцы сую.

Тельце под рукой зашевелилось, я посмотрела и... отдернула руку. Показалось, что какой-то звереныш копошится в простынке. На секунду только отдернула, а Родаль тут же оттер меня плечом. "Я сам" сказал и... шлепнул маленького. А я вцепилась в руку этого горевоспитателя и заорала:

— С ума сошел?! Ва-асс...

Папаша повернулся ко мне и, кажется, зарычал. Руку я тут же отпустила и половина то, что хотела сказать, у меня застряла в горле. Не думала, что можно испугаться одного только взгляда. Опять облизала укушенный палец и немного успокоилась, пока Родаль склонился к своему сыну и закрыл его от меня. Обошла, чтобы видеть их обоих.

Никакого звереныша на столе, конечно, не было, а простынку я таки порвала.

— Нельзя бить таких маленьких, — заговорила я намного тише. — Ударишь чуть сильнее и на всю жизнь калекой сделаешь. И кричать над ребенком нельзя, он может испугаться. Вы же не хотите, чтобы ваш сын стал заикой? И что это вы делаете с ним?.. Прекратите!

Если заботливый папаша меня и услышал, то виду не подал, и свой странный массаж не прекратил. Он сгибал и разгибал маленькому ручки и ножки, тыкал пальцами в тельце так, что оставались красные следы, еще и бормотал что-то на своем языке. А потом сделал такое, что у меня глаза на лоб полезли: ухватился за цепочку, которую успел повесить Васеньке на шею, потянул ее к себе, отчего малыш почти сел. Глазенки у ребенка сделались испуганными, губки задрожали, а его папашка рявкнул что-то командным голосом, ткнул пальцем в лобик, чуть выше бровей и... отпустил цепочку. Васенька упал на спинку и затих.

— Ты что с ним сделал?! — я бросилась к малышу, но Родаль не сдвинулся с места и даже прикоснуться к ребенку не дал.

— Не брат! Он спат! — А голос все такой же командный.

Глаза у Васеньки закрылись, он задышал тихо и спокойно. Измерить температуру я не могла, но похоже, что малышу стало лучше. Прокушенный палец опять засаднил и я сунула его в рот. Универсальный способ лечения: и царапины, и ожоги, и ушибы — все залечивает! Родаль тут же дернулся:

— Показат!

— На, смотри! — и я повертела перед ним облизанным пальцем. Заодно и сама посмотрела. С двух сторон от ногтя виднелось по маленькой дырочке и они уже не кровоточили. — О, похоже у Ва... у вашего сына прорезался еще один зубик, снизу.

Родаль нагнулся к моей руке, принюхался и я быстро убрала ее за спину, от греха подальше. А вдруг кусаться — это у них наследственное?

— Сана пахнут кров.

— Ну и что? Попахну немного и перестану. А Ва... а вашего сына надо убрать со стола. Он всегда спит очень беспокойно, может свалиться, — и я опять потянулась к ребенку.

— Не брат! Сам!

Увидела как Родаль сует малыша в люльку, небрежно и неосторожно, как куклу или что-то неживое, и мне стало обидно до слез — не доверяет, не нужна. Сколько месяцев была хороша, а тут вдруг отцовские чувства в ком-то прорезались!

— Сана брат свой дети, ходит. Бистро!

Спорить мне не хотелось. Навалилась такая усталость, что хотелось лечь и заснуть. Ну еще, может быть, немножко поплакать в подушку перед сном. Даже есть не хотелось.

Родаль взял люльку под мышку и подошел к шкафу, что открывал проход в спальню.

— Сана ходить быстро! Свой дом. Бистро-бистро!

Пошла. А к ногам будто гири привязаны. Ну если кому-то приспичило везти меня в город среди ночи, то я и в машине поспать могу. Вот только вещи еще собирать!.. Их хоть и немного, но по всей же квартире расползлись. Попробуй вот так на бегу вспомни, что и где лежит. Не мог этот торопыга вчера об отъезде предупредить? Или хотя бы полдня на сборы дать? И так мозги ничего не соображают, тело как ватное, а он еще зудит: "Бистро, бистро!" И куда такая спешка? Можно подумать мы на корабль опаздываем — не успеем сесть сейчас, так он через час в лед вмерзнет и полгода так простоит. А нас за это время белые медведи съедят, с белыми мышами напару.

Быстро покидала в сумку те вещи, что нашла в спальне. Самыми последними засунула кроссовки. Обычно я переобуваюсь перед прогулкой, а сегодня забыла. Так в тапочках и шлялась по веранде и зимнему саду. Закрыла сумку, немного подумала под бурчание Родаля — он уже русские слова с родными путать начал — и опять дернула змейку. Надо переобуться, а то я этих комнатных тапочках и домой поеду. Хотя, кому какое дело? В чем хочу, в том и хожу. Просто самой неудобно — поизносились уже тапочки, товарный вид потеряли. Для дома еще сойдет, а на люди в таких стыдно показываться. Конечно, основная масса народу ночью спит, но всегда найдется бабулька-соседка, готовая сунуть нос, куда ее не просят, чтобы было о чем поболтать с другими такими же бабульками, или какой-нибудь полуночник, которого бессонница замордовала, решит приобщиться к природе.

Олежка спал, пока я собиралась, а Родаль бубнил, не переставая. И я подумала, что если он разбудит мне сыночку, то я никуда не пойду. Покормлю маленького и завалюсь спать, и пускай он несет нас в машину спящими, если ему так приспичило расстаться с нами сегодня. А может не только подумала, но и сказала, потому что Родаль подошел ко мне очень близко и произнес, старательно выговаривая слова:

— Сана надо бистро свой дом. Прятат свой дети.

Хотела сказать, что прячут обычно не детей, а кое-что другое. По банкам и сейфам. И тут же вспомнила о своей зарплате. Самое время! Хорошо хоть не завтра, не у себя дома. А то сидела бы на кухне, пила бы чай без сахара, без молока и без заварки и думала бы, почему это у меня в холодильнике ничего не стоит и не лежит, а в кошельке ничего не шуршит. И неизвестно, под каким кустом и за каким дубом искать своего бывшего работодателя.

Заикнулась о расчете, почти ожидая, что в ответ услышу: "Сейчас денег нет, заходи через недельку или через две". Обычно Родаль платил в конце месяца, всю сумму сразу, но в этот раз все иначе — май-то едва за половину перевалил.

К счастью, мои ожидания не оправдались. Красавчик вынул из кармана пачку двадцаток со знакомым уже портретом и сунул мне в руку. Даже пересчитывать не стал. А пачечка-то совсем не тонкая. Такую я обычно в конце месяца получаю, а может и меньше. От удивления пискнула: "Спасибо!" и, не считая, сунула в карман спортивных штанов. Тот, где еще работала "змейка". Конечно, она тоже не очень надежная защита, Но все же есть шанс не выронить зарплату во время поспешных сборов. А в такой спешке обязательно что-то забудешь или потеряешь.

До ванной комнаты я так и не дошла, хотя точно помню, что хотела отметиться перед дальней дорожкой. Но сначала отвлеклась на зимнюю куртку — она у меня в большой комнате уже несколько месяцев валяется. Увидел бы это отец, грандиозный скандал устроил бы. У него-то каждая вещь на своей вешалке, каждый инструмент на своем месте. И не дай бог кто-то что-то возьмет без спросу или положит не туда! Мне до такого фанатизма далеко, я в маму пошла, а с ней отец вечно цапается на почве аккуратности.

Только убрала куртку и закрыла сумку, Родаль опять завел свое: "Бистро ходит". Хотела сказать ему, чтобы помолчал хоть пять минут, из-за этого нытья у меня в голове ни одной умной мысли не осталось, но глянула в его сторону и обо всем позабыла.

Родаль стоял возле зеркала. Большого, прямоугольного, в старинной кованой раме из такого же светлого серебра, как и цепочка на шее Васеньки. Мамирьяна это серебро называет польским — не тускнеет оно, не темнеет, а потерял — не жалко, все равно, мол, шляхтичи такого в этот сплав намешали, что настоящего серебра в нем кот наплакал.

Но меня не столько рама заинтересовала, будь она хоть трижды серебряная и четырежды старинная, сколько само зеркало. В последний раз я смотрелась в настоящее большое зеркало еще у себя дома. А здесь ничего отражающего так и не заметила, даже в ванной комнате, хотя у некоторых именно там самые большие зеркала и установлены — на потолке или во всю стену. Я уже думала, что у Родаля фобия какая-то насчет зеркал, а оказалось, что плохо искала. Как говорится, кто ищет — тот находит, а кто искать не умеет — смотрится в карманное зеркальце. А в него за один раз только нос или глаз разглядеть можно. Я ведь не Мамирьяна, у которой в косметичке почти трюмо помещается. Да и не большой я любитель пялиться в зеркала, просто интересно стало: на кого я теперь похожа. Вдруг похудела, изменилась так, что сама себя не узнаю. Вот и пошла к большому зеркалу, а то, что сумку и люльку оставить можно, даже не подумала. Совсем затуркалась, последние мозги растеряла. Точно так же, года два назад мама на базаре взвешивалась — влезла на весы с двумя большим торбами. И если бы бабулька-взвешивальщица промолчала... Короче, и смех и грех тогда получился. Хорошо хоть отца рядом с нами не оказалось, он чуть позже подошел, когда мы от тех весов уже далеко были.

Я еще в зеркало заглянуть не успела, только остановилась, а Родаль опять завел свое: "Сана бистро ходит...", потом вообще полную бредятину понес:

— Сана поздно приходит — плёхо, Сана рано приходит — плёхо, плёхо!

Еще за рукав меня схватил и тянет. А я терпеть не могу, когда меня куда-то насильно тянут. Остановилась рядом с этим торопыгой, а были бы у меня руки свободными, я бы еще и в бока их уперла. Но сказать все, что думаю о тех, кто выпихивает гостей в шею, не успела — Родаль толкнул меня. Отступил на шаг в сторону и толкнул. Не в шею, конечно, а в плечо, но так сильно, что я на месте устоять не смогла. А хорошо ходить боком только крабы умеют.

Со всего маха я ударила плечом в зеркало и упала... по ту сторону рамы. Еще и головой стукнулась так, что в глазах потемнело.

Болела голова и слегка подташнивало. Хорошо, что поужинала я сегодня рано, а то вся еда не в прок пошла бы. И еще повезло, что люлька у меня не на том плече висела, каким я в зеркало ткнулась, и что в сумке ничего особо ценного и хрупкого не было. Кроме денег, конечно, но что этим бумажкам сделается? Мамирьяна говорила, что доллар — самая крепкая валюта и никаких падений не боится. Если не шутила, конечно. Моя сестричка любит пошутить над другими.

Я поднялась, стараясь не сильно качать головой, в глазах посветлело и оказалось, что ругаться мне не с кем — Родаля рядом нет. И зеркала его дурацкого нет, и дома нет, и вообще...

Растворилось все в тумане,

Как сладкий леденец в кармане.

А был бы горьким леденец,

Тут и пришел бы мне конец.

Сначала дурость эта в голову забрела, а потом я поняла, что сошла с ума. Мне было холодно и мокро. Я стояла посреди лужи и посреди леса, а вокруг насколько хватало глаз были только голые черные ветки и серый недорастаявший снег возле деревьев и под кустами. Все это я видела не напрягаясь, как днем, хотя часы показывали, что уже начало двенадцатого. Ночи, а не дня! Или у меня что-то не то с часами или все-таки с головой. Может, я ударилась сильнее, чем думала, а Родаль не стал дожидаться, пока я вернусь в сознание, и вывез меня такой, какая есть? Мол, так быстрее и спокойнее — никто не задерживает и не спрашивает лишнего. Но почему тогда домой не довез? Знает же где живу! Или побоялся с милицией связываться, вдруг меня за мертвую примут? Не знаю, что там у Родаля в башке творилось, если он меня в лесу выгрузил и сбежал, не прощаясь. Иностранец, одним словом, да еще сильно перепуганный. Спасибо хоть Олежка со мной и сумка не потерялась при переезде. Или все-таки часы барахлят?.. Наверно, я их тоже сильно стукнула, вот они и показывают что-то непонятное. Знать бы только, где я и что такое случилось с погодой? Снег и в средине мая иногда выпадает, но куда все листья подевались и почему нет травы?

Где-то за деревьями посигналила машина и я решила идти в ту сторону. Где машина — там люди и дорога, а любая дорога всегда приведет домой. Вот только одену курточку и... Сапоги тоже не помешали бы, пусть и текучие, но они остались у Родаля, вместе с шерстяными носками и еще кое-какими вещичками.

Утеплилась, как смогла, сыночку утеплила, огляделась перед уходом — вдруг вывалилось что-нибудь нужное и... увидела прощальный подарок Родаля. Зеркало в прямоугольной кованой раме, только маленькое, не длиннее пальца, еще и на цепочке. Такой же светлой и кованой. Висит эта красота на кусте, качается под ветром и ждет, когда я ее возьму с собой.

Взяла, сунула в нагрудный карман куртки. Мне украшения без надобности, а Мамирьяне может быть понравится. Или еще кому-нибудь подарю, пускай носит вместо кулона, все равно это зеркальце ничего не отражает.

Минут через пять я вышла к дороге. Летом бы я до нее за две минуты добралась, но идти по скользкой тропинке пришлось медленно и осторожно. По дороге мчались машины и автобусы. Места показались мне знакомыми, а присмотрелась к номерам автобусов и последние сомнения исчезли — я недалеко от города, почти дома можно сказать. Надо только перейти дорогу, сесть в автобус или маршрутку и доехать. Я даже остановку из своих кустов разглядела. Она оказалась с навесом, где можно укрыться от дождя со снегом или от снега с дождем, который вдруг начался.

Людей на остановке было совсем мало. Худой высокий старик в меховой шапке и теплой заношенной курке с эмблемой "Адидас". А рядом, на недоразломанной лавочке сидела круглолицая бабулька в пуховом платке и в синем пальто с каракулевым воротником.

Едва я зашла под навес, эти двое замолчали и уставились на меня во все глаза. Дед шустро подошел к сумкам, чуть меньше моей, но тоже "мечта оккупанта", и остановился над ними с таким видом, будто ожидал, что я схвачу их и убегу. Бабка тоже переставила свою торбу со скамейки к себе на колени, прижала крепче рукой и только тогда заговорила:

— Что это ты, молодка, не по погоде обулась?

На обоих пассажирах были сапоги-дутыши, серые на бабке и темно-синие на старике.

— Так пропила, наверное, — громче, чем надо отозвался он. — Решила, что раз зима закончилась, так и теплую обувку можно пропить. Эх, молодо-зелено, голова без заклепки! Нет на вас Сталина!

— Это ты поторопилась, молодка. "Марток — не снимай порток!" — так меня еще мать учила, царство ей небесное, а ты не только портки, ты и сапоги сняла. Как же ты так?

— Так получилось, — буркнула я, пристраивая сумку на лавочку. Отчитываться перед этими двумя я не собиралась. Хотелось присесть, отдышаться, а главное — вытереть ноги и надеть на них хоть что-нибудь теплое. Вдруг в сумке старые носки завалялись, те толстые, что еще мама вязала. Кажется, брала их с собой, хоть и зашитые уже, и в сапоги не влазят, но для дома зимой вполне годятся. Это у Родаля тепло было — обошлась, а вот здесь и сейчас... Будто и не май на дворе. Да еще бабка эта что-то о марте болтала. — А март тут при чем? — спросила и улыбнулась, чтоб не подумали, будто я на скандал нарываюсь.

— А при том. Месяц он хоть и весенний, а до настоящего тепла, ой как далеко! Вот после праздника опять похолодание обещали.

— После какого праздника?

— После восьмого марта, — охотно ответила старуха.

— Как "после восьмого"?! Он же прошел...

— Окстись, девонька! Сегодня только шестое.

— Что "шестое"? — Я как вытащила носки из сумки, так и стояла, стиснув их в руке.

— Шестое марта сегодня.

— Не может быть!

Зачем-то посмотрела на часы. Они показывали без пяти двенадцать и дату... восемнадцатое мая.

— Во, допилась! Скоро имя свое забудет, как Колька-сосед, — в голосе деда слышалась зависть, но кому он позавидовал, я разбираться не стала — ненавижу, когда на меня напраслину возводят.

— Да не пью я! Совсем! У меня ребенок грудной!

Олежка отозвался на мой крик громогласным ревом. И я стала разматывать широченный шарф, тот самый, каким еще в роддоме утеплялась.

— Ты бы хоть дитё пожалела, — запричитала бабка, успев заглянуть в люльку. — На такой холод совсем голым вынесла.

Ну "голый" — это она напрасно. Наверно сослепу не доглядела. На Олежке был тонкий трикотажный костюмчик, а сверху я укрыла его махровым полотенцем, сложенным вдвое. Люлька у нас тоже утепленная, да под куртку я ее спрятала, еще и шарфом прикрыла. Не может быть, чтобы сыник замерз! А вот проголодаться он уже мог. Да и памперс надо бы поменять, но не здесь же это делать. Не то место и время. Кстати, насчет времени...

— Скажите, а который час?

Старик опять забурчал насчет пьяниц, которые позаливают глаза и времени не замечают. А бабка вытащила из внутреннего кармана пальто мужские часы со сломанным браслетом и сообщила:

— Девять двадцать, кажется, — еще раз присмотрелась, отодвинув часы подальше, и повторила: — Точно, двадцать минут десятого. А тебе зачем? — И сжала часы в кулаке. — У тебя же свои на руке висят.

— А мои показывают что-то не то.

— Заводить их правильно надо. И каждый день. А то позаливают глаза, позабывают всё на свете, а потом часы им виноваты.

Я притворилась, что не слышу и не вижу противного старикашку. А бабульке, что смотрела на меня с большим подозрением, я улыбнулась и сказала:

— Это, наверное, от удара у меня часы испортились.

Так, слово за слово, и рассказала ей свою историю. Не всю, конечно, а только то, что можно. Старушка еще подвинулась, чтобы нам на лавочке вдвоем уместиться можно было. Я надела носки — ногам сразу стало теплее и, пока кормила Олежку, рассказывала. Никогда не умела складно врать, просто умолчала кое о чем, но и без этого "кое-чего" бабулька ахала, всплескивала руками и сочувствовала мне изо всех сил. А дед стоял рядом и бубнил про бестолковую молодежь, которая позаливает глаза, а потом разбивается на машинах. Я и сама не поняла, как получилось, что смерть Темки и брошенная в кустах Родалева машина соединились в моем рассказе в одно целое. Я не собиралась никого обманывать, но если бы стала говорить все, как оно было, меня посчитали бы сумасшедшей. Тут и сама уже сомневаюсь, в своем ли я уме. Вдруг Родаль и сынок этот его мне просто приснились, а на самом деле ничего такого не было: ни поездки, ни аварии, ни дома этого странного, ни денег, заработанных почти честным трудом. Я даже карман спортивных штанов пощупала на всякий случай — деньги из него никуда не делись. Надо бы их в более надежное место переложить, но не на глазах же заинтересованных слушателей...

И разговор я этот начала не потому, что выговориться захотелось перед незнакомыми, как в поездах иногда делают, а чтобы в голове моей хоть что-то прояснилось. Это только в разговоре май с мартом перепутать могут, или август с апрелем, а на самом деле часы не обманешь. Или все-таки?.. Ведь потеряла же я где-то больше двух месяцев. Что в коме провалялась, как жена Родаля? Так я не позже вернулась, а совсем даже наоборот — от такого и умом тронуться недолго. И не пожалуешься никому — не поверят! Лучше уж молчать и смотреть, как сытый сыник засыпает. А через неделю я и сама поверю, что уехала от Родаля в марте, а не в мае и зеркало это дурацкое не разбивала, да и вообще никакого зеркала не видела. Мало ли что мне могло показаться, если я больше двух суток не спала!

Мои попутчики зашевелились, заметив автобус, похватали сумки и вышли из-под навеса. Я быстро присоединила пачку двадцаток к остальным пачечкам долларов, замаскировала вещами, а в карман положила кошелек с рублями. На проезд должно хватить, а в городе я в обменку загляну, чтобы было чем в магазине расплатиться. У меня же в холодильнике и в самом деле хоть шаром покати — я его специально вымыла и отключила перед отъездом.

В автобусе нашлось свободное местечко и я устроилась со всеми удобствами, даже задремала. Приснился мне почему-то Родаль и его ненормальная негритянка с Васенькой на руках. Только во сне она не бросалась на меня, а молча бежала рядом. Почему-то мне казалось, что мы очень спешим и, похоже, не успеваем. А Родаль все подгонял и подгонял нас, еще и бубнил: "Поздно приходит плёхо, рано приходит — плёхо-плёхо!" У нас за спиной собирались огромные черные тучи и где-то далеко рокотал гром.

Олежка расплакался и разбудил меня. Пришлось срочно успокаивать маленького и менять на нем памперс. Глянула в окно и поняла, что мне приснился почти вещий сон. Дождь усилился, а над лесом сверкало и громыхало. Тучи тоже были, правда не такие большие и черные, как во сне, но гулять под ними в раскисших кроссовках радости мало. Вспомнила, что от Автостанции и до моего дома три пересадки и начала искать мобильный — вдруг Мамирьяна сможет заехать за мной. Сначала нашла и только тогда сообразила, что мобила у меня разряжен. Я ведь так и не нашла розеток в доме Родаля. Наверно плохо искала или не смогла объяснить, чего мне надобно. Общаться с полуграмотными иностранцами — это такая морока!

Хотела убрать мобильник в сумку, но глянула на него и решила ничему больше не удивляться. Телефон работал, а на экранчике высвечивалось двадцать шестое января две тысячи первого года, еще и время — пятнаднадцать ноль четыре. Если верить телефону, то сегодня я выехала с Родалем "за границу" и брожу сейчас где-то в зимнем лесу.

Слева зашуршали конфетной оберткой и я тут же повернулась на звук. Рядом сидела женщина, не моложе моей мамы, только с накрашенными губами, ела конфеты, отдыхала в кресле и улыбалась каким-то своим мыслям. Похоже, ей было хорошо и спокойно. Было. Потом она посмотрела на меня и... У нее руки опустились, а лицо сделалось таким виноватым, будто я застукала ее за чем-то очень плохим. И только тут до меня дошло, как я завидую этой женщине! Я уже и не помню, когда в последний раз ела шоколадные конфеты! Беременным шоколад нежелателен, кормящим — противопоказан, а у Родаля даже карамельки не выпросишь. Совсем как у моей бабы Ули. Ну с ней-то понятно — от дома до ближайшего магазина километров двадцать топать, да всё лесом, полем и оврагами. Сладкое в бабулином доме конечно водится: варенье всякое, мед лесной, конфеты самодельные. Вкусные, но в очень ограниченном количестве. А попросишь еще, так обязательно услышишь: "липка спопнется, зубы склеятся". По малолетству я очень такого боялась, подросла-поумнела — и со своими конфетами приезжать стала. Так баба Уля самой дешевой карамельке радовалась, как я новому платью.

Соседка-пассажирка улыбнулась и протянула мне конфету:

— Угощайся. Извини, что одна — последняя осталась.

— Спасибо, не надо. Я малыша кормлю, — пускаюсь в объяснения, чтобы не показаться невежливой. А сама на конфету смотрю и слюной исхожу.

— А я два месяца как от титьки отлучила — вот и отъедаюсь теперь. Хочешь, я тебе молочных карамелек дам? Я для своих шустриков всегда много покупаю. Их у меня пятеро — четыре сыночка и лапочка дочка.

Смеялась женщина очень заразительно — я тоже невольно улыбнулась. И мультфильм про многодетного зайца вспомнила и на душе как-то полегче стало. Отказаться от угощения у меня не хватило сил. А "много" конфет — это целых четыреста граммов. По сто граммов на одного шустрика. Старшему семь, а самой маленькой — полтора года — ей вообще конфет еще не дают. Чем позже привыкнет к сладкому, тем крепче будут зубы. Так мне сообщила новая знакомая.

Я шуршала обертками, слушала многодетную мамашу и кивала. Могла бы посидеть в тишине, но сама виновата — не отказалась от угощения, теперь надо отработать. Похоже, женщина соскучилась по свободным ушам, вот и спешит рассказать, как у нее все ужасно и замечательно. Короче, жизнь удалась, а временные трудности когда-нибудь разбредутся по соседям. А пока приходится отдых совмещать с поездкой к старенькой матери. Постирать там, приготовить что-нибудь на неделю вперед и опять домой. И жевать шоколадные конфеты, пока в дороге. Дома-то не дадут.

За три остановки до конечной разговорчивая попутчица собралась на выход. Посмотрела на часы, громко поудивлялась, сколько сейчас времени и как быстро оно летит, потом вытащила из-под сидения две сумки из искусственной мешковины, пожелала мне всего доброго и ушла к своим детям. Интересно, с кем они сейчас и тепло ли в доме, пока матери рядом нет. Шесть часов в холодной хате — это не шутка. Даже если весна и день на дворе...

Потом я вспомнила, что каждому свои заботы и хлопоты, по силам его и разумению. И, что мое дело — не о чужих детях думать, а о своем сыночке. Как домой его доставить и не застудить, да и самой здоровой остаться надо бы.

Выставила правильное число и время на экран мобилы и решила позвонить любимой сестричке, без надежды, что у меня это получится. И погода сегодня не очень, и мобильник "проспал" почти четыре месяца или полтора, если верить бабульке с остановки. Но делать в автобусе нечего, вот и продолжала мучать телефон. Дозвонилась уже перед самым городом. Абонент удивился моему возвращению — "не ждала тебя так рано!", но заехать не отказался — "я совсем рядом, успею". Мамирьяна сегодня добрая, как никогда, наверно что-то большое в луже утонуло. Или что-то ценное в лесу потерялось. Например два месяца чьей-то жизни.

Дождь разошелся не на шутку и, пока от автобуса я добралась до вокзала, капюшон промок насквозь, а в кроссовках чавкало, хоть я и обходила самые большие лужи. Перед ступеньками вокзала какой-то мужчина поскользнулся и забрызгал меня грязной водой. Так я стала мокрой еще и снизу — от щиколоток и до края куртки. А он даже не извинился! Матюгнулся и пошел себе дальше. Для полного счастья оказалось, что в Автостанцию мне можно было и не заходить, что Мамирьяна уже подъехала и ожидает возле троллейбусной остановки.

Иногда я сомневаюсь, что у моей сестрички есть мозги. Я ведь ей русским языком сказала, что прибываю на автобусе и, как человека, попросила встретить меня на остановке или возле вокзала, а она... или так трудно уловить разницу между автобусом и троллейбусом? Мне же до той остановки минут десять чапать придется!

Мамирьяну я узнала не сразу: вырядилась во все розовое, еще и волосы в розовый цвет покрасила. Конечно, я тоже когда-то хотела выглядеть лучше, чем получилась у мамы с папой, но всему же есть предел! О розовой машине я вообще никогда не мечтала и в кошмаре она мне не снилась. И, когда увидела это чудо-юдо на колесах, то прошла мимо, не особо вглядываясь в лицо его хозяйки. На свист и бибиканье оглядываться не стала. Мне и год назад никто не свистел и не бибикал вслед, а уж теперь... Но Мамирьяна подала голос — наверно, и на вокзале ее услышали — пришлось остановиться. Пока раздумывала, с какой стороны обойти лужу, подошел троллейбус и вода выплеснулась на тротуар. Вода достала мне до щиколоток. Носки можно было выкручивать, прятать в карман и босой топать дальше. Я бы так и сделала, будь денек чуть теплее.

Возле машины меня встретил парень мрачной наружности, критически осмотрел снизу вверх и молча открыл заднюю дверь. Хорошо хоть ноги не предложил вытереть перед входом. Если бы он не держался за дверь, я бы ею хлопнула со всей дури. А потом бы сказала что-нибудь матом.

На переднем сиденье Мамирьяна полировала ногти. И не за рулем. Там умостился хмурый незнакомец. И тут же снял кепку. Под ней обнаружилась совершенно лысая голова. Спрашивать, что случилось с Сереженькиной шевелюрой, не стала — вдруг у мужика парик ветром сдуло. А с какого еще "счастья" он такую мрачную морду нацепил?

Сестричка только глянула на меня и сразу же начала объясняться:

— Ты извини, но там дорогу перекопали — сплошная грязь и трубы...

— Знаю уже! — Ведь именно там я вывозилась в глине, еще и обувку чуть не потеряла.

— А на соседней улице дерево упало, никак не проехать. Объезжать — долго и далеко, вот и...

— А раньше позвонить можно было? — Я постаралась не рычать. Но это у меня плохо получилось.

— Я и позвонила! — "Женщина в розовом" прекратила возиться в ногтями и зарычала в ответ: — Как только, так и сразу! А ты чего такая злая? Если у тебя украли половину вещей, то я тут при чем? Не надо было ушами хлопать и клюв разевать. Я же говорила тебе...

Мамирьяна в своем репертуаре. Если ее не остановить, она до самого дома нотации мне читать будет. А как же! Опытная старшая сестра учит жизни младшую и глупую. Так у нас давным-давно повелось, и плевать, что сестра она мне не родная, а двоюродная и старше меня всего на год с небольшим.

— Ничего у меня не крали! Все мое при мне! Ясно тебе? И заткнись хоть на минуту!

И Мамирьяна замолчала на целую минуту! Наверное от удивления — редко я с ней так разговариваю. А когда опомнилась, то направила в мою сторону пилочку, еще и глаз сощурила, будто прицеливается:

— Ты с этой торбой из-за границы приехала? — И столько яду в голосе, что я опять не сдержалась:

— А чем тебе моя торба не нравится?! До встречи с тобой она даже чистой была!

Уточнять, что сумку я сама испачкала, не стала. Все эти уточнения только сбивают ругательный настрой.

— И в ней ты везешь подарки всем родным и знакомым, — продолжила язвить сестричка. А на мою провокацию не повелась. У нее такой опыт скандалов, что на все провокации и наезды она плевать хотела. Но и меня ведь жизнь не только целовала.

— Нет, в торбе я везу баксы, а подарки здесь куплю — у нас дешевле!

— Нормально, — отозвался бритоголовый и Мамирьяна сразу же вызверилась в его сторону:

— А тебя вообще никто не спрашивал! Ты тут сидишь, чтобы рулем рулевать, вот и рулюй себе, молча. А будешь много болтать — вылетишь без выходного пособия! Понял, водила кобылы?

— Угу, — парень качнул мощной шеей.

— Не слышу! — Мамирьяна даже ладонь к уху приставила.

А я наконец-то проморгалась — за рулем сидел не Сереженька. И, скорее всего, не его заместитель.

— Понял, хозяйка! — ответил "водила", с каким-то придыханием-прирычанием.

— А вот теперь слышу, — удовлетворенно сказала "хозяйка" и опять обернулась ко мне: — Нет, серьезно, Ксюха, с какой это радости ты так быстро от своего иностранца сбежала? Он что, тебя работой сильно загружал или домогался в особо извращенной форме?

— Нет, — если бы я могла, то не только зарычала, но еще и покусала бы кого-то слишком болтливого и любопытного. Или она ждет, что я прямо сейчас выложу, чего у меня было и чего не было с Родалем? Или думает, что у парня за рулем нет ушей и мозгов? Может, и думает — от Мамирьяны всего можно ожидать, а вот я так не думаю, и болтать при постороннем человеке не собираюсь. Хватит и того, что на автобусной остановке наболтала. До сих пор не пойму, что на меня нашло?

— Ксюха, а может ты убила там кого-то, вот и... Ну давай, колись! Мы с Толяном никому не скажем.

— Там не убила, а вот здесь могу. Настроение как раз подходящее. Может с тебя начать?

— Не-е, не получится. У меня тут защитник рядом. Толян, ты же защитишь, если Ксюха меня убивать станет?

— Если во время движения, да еще на большой скорости, то могу и не успеть.

Это что, предложение или руководство к действию? А может у всех водителей чувство юмора такое? Хотела спросить, но потом подумала, что Мамирьяна разорется — не остановишь, вот и промолчала. Желание поругаться уже куда-то подевалось.

— Ты че, Толян, охренел? Я тебе за что деньги плачу? — дернулась она.

— За то, чтобы я рулевал и молчал, — ответил парень, не оборачиваясь.

— Вот молчи, и на светофоры посматривай! Тот придурок в "Лексусе" на желтый свет проехал, а мы что, лохи?

— А перед нами лужа была! И, что под водой, неизвестно.

— Крокодилы там под водой! Лежат и ждут, когда же Толян появится, чтобы колеса ему пооткусывать.

Так собачиться Мамирьяна может долго. А говоришь ты или молчишь — ей все равно, найдет к чему прицепиться. Парень уже две минуты рот не открывает, а она никак не уймется:

— Ну чего ты в зеркало пялишься? Чего интересного ты в нем высматриваешь? Отвечай, когда тебя хозяйка спрашивает!

Водитель тяжело вздохнул, но ответил:

— Вон та туча идет за нами, как привязанная.

— Какая туча? — я наклонилась к окну.

— Та, что над храмом сейчас, — бритая голова качнулась влево и я наклонилась еще сильнее. Над церковью, почти цепляясь за кресты, висела небольшая туча, чуть темнее остальных. — Я еще возле вокзала ее заметил. Думал, показалось. А она не отстает. Чую, следят за нами...

— Ага, инопланетяне, — фыркнула Мамирьяна. — Может, ты им задолжал или замочил у них кого? Ты не шифруйся, говори! А мы придумаем, чего делать. Да, Ксюха?

Я промолчала. А что тут ответишь, когда моя сестричка так шутить изволит?

— Кажется, я ошибся.

Думаю, парень сказал это, чтобы от него отстали, но с Мамирьяной этот номер не проходит. Разве ж она упустит такой повод показать, кто здесь главный.

— Кажется — креститься надо! Так умные люди говорят, а ты...

И вдруг у меня что-то в мозгах щелкнуло — вспомнились слова Родаля: "Имя Сана знат, находит, убиват. Имя дети не знат, не находит..."

Но тут Родаль ошибся — Олежку я часто называла по имени, Васеньку тоже, несколько раз, кажется. Кто ж мог знать, что это опасно?

— Анатолий, скажите, а вы крещеный? — Ну не могу я к незнакомому человеку обращаться на "ты".

Водитель шевельнул плечами, будто хотел обернуться, но передумал и ответил, глядя на дорогу:

— Да, крещеный.

— Православный?

— Да, — а голос у парня удивленный-удивленный!

— А ты думала, он еврей или турок, раз череп бритый? — захихикала сестричка.

У нее я ничего не спрашиваю — и так знаю. Быть дочкой тетки Любки и остаться некрещеной — никак не возможно.

— Между прочим, голову бреют только еврейки да и то не все. А среди турок православные тоже бывают.

— Толян, не занудствуй. Я для хохмы сказала, а ты...

За окном сверкнуло и, кажется, прямо над нами ахнул гром. Я не выдержала:

— Сворачивай к церкви, живо!

Машина опять остановилась на светофоре и водитель обратился ко мне:

— Зачем к церкви? Нам же по Лермонтовской быстрее.

— Ребенка крестить! — и стукаю кулаком по спинке водительского кресла. Анатолий отклонился вперед и посмотрел на меня в зеркало.

— Сегодня? Ксюха, ты ненормальная, там же дождь!

Чтобы что-то в этом мире произошло без Мамирьяны — да быть такого не может!

— Сейчас и очень быстро! Или в дождь церковь не работает?

— Ну...

Водитель покосился на хозяйку. Все-таки не я ему деньги плачу, не я и командую.

Красный на светофоре сменился желтым.

— Маринка, этой действительно очень важно и срочно. Я тебе дома все объясню. Только поехали, а? — пришлось тараторить и канючить, а я этого страсть как не люблю, да и практики давно не было. Но ради сыночки...

Сестричка благосклонно кивнула и мы свернули к церкви.

В последний раз я была в божьем храме года четыре назад и зимой. После крещенского купания — для желающих, конечно — народ потянулся в церковь, ну и мы с одноклассницами заглянули. Тесно, душно, кто-то что-то поет, кто-то размашисто крестится — не дай бог под локоть попасть! — свечи горят, кадила кадят и аромат такой, что голова кружится. Церковь у нас старая, маленькая, а народу много набилось, даже городские приехали. Ну постояла я немного и домой пошла. Не люблю, когда такая толпа вокруг. Да и не особо религиозная я. До образцово-показательной верующей мне, ой как далеко!

А в городском храме я вообще ни разу не была. Даже не знала, как там внутри.

Анатолий остановил машину на стоянке и я начала мостить ремень сумки на плечо. Люльку с Олежкой я вообще снимать не стала, так он и проспал всю дорогу у меня под курткой. Разоспался что-то сегодня сыночка. Иногда он по восемь-девять часов спит подряд, но так много еще ни разу.

— Ксюха, а ты чего это? С торбой идти надумала?

— Да. А что?

— Оставь в машине. Или у тебя там что-то ценное?

— Документы и... деньги.

— Что, полная торба? — брови у водителя смешно выгнулись.

Мамирьяна только фыркнула насмешливо. Она-то меня знала не первый год.

— Нет, конечно! — говорить, сколько у меня денег, не хотелось. — В сумке вещи детские и моих немного. И совсем она не полная, просто выглядит так!

Обидно мне стало за мою походную сумку. Сколько служила мне, верой и правдой, а какой-то "водила кобылы" над ней насмехаться вздумал.

— Тогда возьмите самое ценное, а торбу в салоне оставьте. Стекла здесь тонированные, снаружи ничего не видно. Или на пол поставьте, если боитесь.

А я назло этому советчику не хотела ничего оставлять!

— Ксюха, ты думаешь, что в церкви есть камера хранения? Или надеешься с этой торбой красивше выглядеть? Нет, ты иди, конечно, если хочешь, но я с тобой не пойду — не хочу позориться!

Сумку пришлось оставить. Только полотенечко махровое взяла. Кажется, оно нужно при крещении. Положила в сумочку, с которой в институт еще ходила, а деньги и документы уже были в ней.

Церковь оказалась намного больше нашей, а вот людей в ней совсем мало. Может из-за дождя или день сегодня не праздничный. Перед иконами горели свечи и мерцали лампадки, кто-то молился стоя, а одна женщина, на коленях, часто крестилась и стукалась головой об пол.

— За болящего молится, — тихо сказал Анатолий.

— С чего ты взял? — Мамирьяна остановилась и подождала нас. В церковь она вошла первой, водитель ей только дверь открыл, и шествовала с таким видом, будто всё вокруг принадлежит лично ей. — Может тетка с головой не дружит, вот и выделывается.

— Она перед иконой Пантелеймона Целителя, а у него просят за больных, выздоравливающих, за детей и рожениц.

— А ты откуда знаешь?

— Вижу, — ответил водитель и замолчал. Сестричка пошла дальше, а я тихонько спросила:

— Анатолий, а вы эту икону прямо отсюда увидели? — мне стало интересно, почему это он видит, а я нет. Может, глаза у парня лучше? Мои вот еще не привыкли к церковному полумраку. А когда я только вошла, мне показалось, что внутри вообще темно, как ночью.

— Нет. Я просто знаю, где и какая икона. Я в этом храме часто бываю и...

— С ума спрыгнуть, какой у меня водила богомольный! — перебила его Мамирьяна.

Парень замолчал, а вот я молчать не стала. И обращать внимание на ее слова тоже не стала — пускай себе болтает, что хочет, главное, чтобы мне не помешали в последний момент и чтобы сделали все, как надо.

— Анатолий, а вы мне можете помочь? Я не знаю, к кому тут подходить, с кем о крестинах договариваться. Наверно, и заплатить что-то нужно или пожертвование там какое-то. И еще... Анатолий, вы будете крестным для моего сына? Пожалуйста! — Я даже руки к груди прижала. Не совсем, правда, к груди — к люльке, где спал Олежка, но какая собственно говоря разница? Тот, кого я просила, молча кивнул, и тогда я повернулась к сестричке. — Маринка, а ты можешь быть крестной матерью? Пожалуйста!

— Вообще-то я спешу...

— Мариночка, это очень важно! Мне больше не к кому обратиться.

— Очень-очень важно?

— Да! Очень-очень!

— Ну ладно. Я подумаю.

— Марина, думать некогда. Крестить надо сегодня. Сейчас!

Любимая сестричка остановилась и посмотрела на меня в упор.

— Ксюха, что у тебя за пожар? — Голос у нее сделался строгим и подозрительным.

— Я тебе потом все объясню. Соглашайся, Мариночка!

Не знаю, сколько бы еще я ее уговаривала, но тут вмешался бритоголовый:

— Ксения, если хотите, я попрошу здешних женщин. В таком деле они не откажут.

— А ты вообще стой, молча — не с тобой разговаривают, — распсиховалась Мамирьяна. Очень уж она любит быть незаменимой, а тут... И о чем я думала, когда ее второй просила? Надо было с нее начинать, а уже потом с Анатолием договариваться. Совсем я одичала в лесу у Родаля. — Еще раз вмешаешься в мой разговор — уволю. На фига мне такой святоша нужен? А тебе, Ксюха, я вот что скажу: ладно, я согласна, но с тебя причитается. В двойном размере. Чтобы крестных папаш выбирала как следует.

— Спасибо, Мариночка!

— Мне можно идти договариваться или еще какие-то указания будут?

Кажется, Анатолий обиделся на меня, но извиняться перед ним сейчас было бы не очень умно.

— Подожди. Ксюха, у тебя крестик для малого есть?

— Ой, нет!.. Надо купить...

— Вот Толян и купит заодно. Это как раз крестному полагается. Усек? Иди, покупай. И чего там еще нужно для комплекта, тоже. Все, свободен.

— Хозяйка, спросите у своей сестры, а на ней самой крестик есть?

Вмешиваться в наш разговор он не стал, а вот узнать то, что надо, нашел способ.

— Ксюха?..

— Нет. А что это обязательно? Ты же знаешь, я не очень...

— Так, понятно. Значится, купишь два креста. И пошевеливайся — мне к трем в солярий.

Анатолий кивнул и ушел, а я спросила:

— Маринка, как у тебя с деньгами?

— А тебе зачем? — и столько подозрения в голосе, будто я каждый день у нее в долг беру и еще ни разу не отдала.

— Да я в обменку заехать не успела, а у меня только доллары.

— Могу разменять, — предложила сестричка. — Тебе сколько надо?

— Не знаю. А сколько все это может стоить?

— Ладно, Ксюха, давай две сотни — разменяю. А если тебе не хватит, Толян доплатит.

Отдала ей американские, сунула в кошелек русские, пересчитывать не стала. А зачем? Курса я все равно не знаю и, если Мамирьяна общитала меня немного, ну и Бог ей судья, а я не обеднею.

Только мы уладили денежный вопрос, как появился Анатолий. Протянул мне крестик на шелковой ниточке.

— Надевайте, Ксения, и пойдемте. Я договорился с отцом Никодимом.

— Спасибо...

— Ксюха, ты глазки тут Толяну не строй. — А у меня и в мыслях не было! Поблагодарить только хотела, за оперативно выполненную работу. А Мамирьяна всех по себе меряет. — Он у нас мужик женатый. Еще и богомольный, оказывается. Заплатить успел?

— Да. И квитанцию взял.

Мамирьяна удовлетворенно кивнула. Я в их разговор не вмешивалась — надевала крестик и прятала его под одежду. Это оказалось не так просто и быстро, как я думала.

— Все, я готова.

Будущие крестные посмотрели на меня. Первой высказалась любимая сестричка:

— Ты б еще дольше копалась. И знаешь, с такой прической я бы даже ночью на улицу не вышла.

Я пригладила растрепавшиеся волосы.

— Так лучше?

— Ага, выглядишь, как старая лахудра.

Придумать достойный ответ я не успела, заговорил Анатолий:

— Ксения, наденьте, пожалуйста, платок. Женщины покрывают голову, когда заходят в церковь, — речь у парня такая вежливо-официальная, что Маринкины слова кажутся чуть ли не ругательством.

— У меня нет платка, а шарф очень большой. Правда, есть еще полотенечко. Оно маленькое, я его для ребенка приготовила.

— Ксюха, ты дура!

— Наденьте капюшон, Ксения. И не снимайте, пока мы в церкви.

— Давай, шевелись! А то мы до вечера провозимся.

Капюшон я надевала уже на ходу. И шарф размотала, чтобы удобнее было сыника вытащить, когда понадобится.

Отцом Никодимом оказался худой старичок, похожий на деда с автобусной остановки. Только ростом пониже. Он едва доставал мне до плеча. Еще у священника была седая редкая бородка и светло-голубые глаза. А под глазами морщинки, как от смеха.

— Кого крестим, как называем? — спросил он на удивление сочным голосом. Таким цыганские романсы петь можно.

— Сына моего крестим, — только сказала, и все трое сразу посмотрели на меня. А ребенка-то на виду нет — Олежка все еще в люльке лежит и молчит. — Я сейчас достану! Быстренько! — Но "сейчас" и "быстренько" не получилось. Пальцы почему-то дрожали и запутались сначала в шарфе, потом в полотенце, еще и малыш вдруг заворочался в своей переноске и я испугалась, что могу его уронить. — Сейчас, сейчас, подождите...

— Не торопись, милая. ОН никуда не торопится, и я подожду.

Я не сразу поняла, о ком говорит священник, а потом удивилась. Ведь им полагается быть серьезнее в вопросах веры. Или я чего-то не понимаю? Но пальцы дрожать перестали, я легко и просто достала маленького из переноски. Протянула его отцу Никодиму. Тот улыбнулся, покачал головой.

— Рано еще, милая. Передай сына крестному отцу. — Я передала. Анатолий взял очень бережно и осторожно. Похоже, он первый раз держит маленького ребенка на руках. — А теперь расстегни на нем рубашечку и освободи ножки до колен. — Сделала все, как мне велели. Малыш проснулся и смотрел вокруг любопытными глазенками. — Какое дадим имя?

— Другое, — вырвалось у меня. И я с ужасом поняла, что так и не придумала другого имени для Олежки. — Только я не знаю, какое!

Мамирьяна фыркнула, а я... я вдруг заплакала. Совсем как дура. И чем старательней пыталась сдержать слезы, тем сильнее они текли.

— Отец Никодим, а что вы посоветуете? — Анатолий сделал вид, что не замечает моих слез. Или в церкви часто плачут и на это никто не обращает внимания? Хорошо хоть сестричка смолчала. Дома она, конечно, выскажет мне все, но здесь и сейчас я бы не выдержала насмешек.

— Если хотите... из святок... выбирайте... — голос священника доносился будто издалека. В ушах так шумело, что половину сказанного я вообще не услышала. — Максимильян... Феоксий... Юлиан...

Стало тихо и я поняла, что надо выбирать, а я так и не определилась с именем.

— Ксюха, не тормози. Тебя люди ждут.

И похоже, очень торопятся. В отличие от священника и его небесного начальника.

— А можно что-нибудь посовременнее? А то все имена какие-то... церковные. Ой, извините! — И хотела же сказать "старинные", а язык не туда вывернулся.

— Конечно можно, милая, — кажется отец Никодим не обиделся. — Алексей, Даниил, Максим — имена вполне современные.

— Ага. И модные.

Мамирьяне лишь бы модное было. А если завтра имя "Мафусаил" в моду войдет или "Сафроний"?..

— Нет, только не Максим!

Знакома я с одним Максимом. Очень он мужчинам нравится. Взаимно. И даже хвастается этим.

— Ну тогда бери Данилу. Тоже вполне... — и сестричка как-то так повела рукой, отчего камень в кольце рассыпал радужные искорки, а пальцы показались удивительно длинными и красивыми. Я уже и не помню, когда видела их без маникюра.

— Какое-то оно слишком западное... — Смотрела я как-то фильм "Даниил Галицкий" и с тех пор это имя не кажется мне русским. — Скажите, отец Никодим, вот Алексей — он мученик или угодник?

Священник улыбнулся, но ответить не успел.

— Ксюха, не морочь человеку голову! Батюшка, не слушайте вы эту... — И Мамирьяна опять подирижировала правой рукой. — Мы берем Леху — круто и современно, — от ее командного голоса у меня зубы заныли. — Приступайте к обряду, святой отец, мы спешим.

Отец Никодим посмотрел на меня, приподняв левую бровь. И так это у него выразительно получилось, что я и без всяких вопросов поняла, о чем он хочет узнать. И три раза молча кивнула, согласившись на новое имя, на обряд, и на то, что мы очень спешим.

Обряд прошел на удивление быстро: немного молитвы, немного воды и короткий поход за "кулисы", то есть внутрь храма. Женщин оставили снаружи, пошли только мужчины, новокрещеного Алексея взяли с собой.

Когда сыника мне вернули, я поинтересовалась, сколько и на что надо жертвовать.

— Сколько можешь и на что хочешь, милая, — ласково, как маленькой, сказал отец Никодим. — Одни жертвуют на Храм, другие на больницу, кто-то на приют для детей-сирот. А еще церковь помогает дому инвалидов и школе-интернату.

— Вот, — я вытащила из кошелька почти все, что дала мне сестричка. — Возьмите. Сами решите, куда нужнее, а я... — быстро развернулась и пошла на выход. В горле опять стояли слезы, а тут еще маленький начал хныкать.

Священник что-то говорил мне вслед, Мамирьяна — тоже, но я спешила так, будто меня в шею гнали. Не хватало еще раз зареветь при посторонних!

Остановилась уже в коридорчике, перед входной дверью. Хотела выйти, но вспомнила про дождь и решила дождаться отставших. Заодно малыша получше одеть и подкормить, может успокоится. Интересно, что такое с ним делали за "кулисами"? Подойдет Анатолий — спрошу.

Стала в уголок, повернулась лицом к стене, расстегнула свою рубашку и... Сыник быстро умолк. Трудно плакать, когда рот занят.

Здесь же, возле двери меня и застукали.

— Что же ты не входишь, девонька? Вот, возьми для дитятка, — какая-то сердобольная старушка в темном платке подошла так неслышно, что я не сразу и заметила. На маленькой высохшей ладони лежала смятая денежка.

А тут Мамирьяна появилась, увидела эту картину маслом и аж скривилась.

— Спасибо, бабушка, у меня есть деньги. Мне просто ребенка покормить надо. — Сыник, подтверждая мои слова, зачмокал еще громче.

— Девонька, если тебе жить негде, так идем со мной. У меня целая комната есть, одной мне много!..

— Спасибо, мне есть где жить. Мы сейчас уходим, за мной уже пришли.

Сестричка стояла рядом и пока молчала. Получалось это у нее очень внушительно и многозначительно.

— Ну, иди с Богом, девонька, иди с Богом, — старушка быстро перекрестила меня и открыла маленькую узкую дверку. Я и не замечала ее, пока бабулька не вошла в эту дверь. Не иначе, какое-то подсобное помещение за ней находится.

— Ксюха, ты точно дура, — зашипела Маринка, когда посторонние ушли. — До машины потерпеть не могла? Нашла место...

Появился Анатолий и она на секунду отвлеклась.

— Я сейчас, уже заканчиваю, — быстро сказала я и спросила, пока она еще чего-нибудь не наговорила: — Скажите, Анатолий, а эта бабка что, не от мира сего? Совать деньги совершенно незнакомому человеку, звать к себе... Я думала, таких блаженных уже и не бывает.

Сначала спросила, а уже потом подумала, что он мог и не видеть старушку, с которой я пообщалась до его прихода. И, если он что-то спросит, а я начну объяснять, то Мамирьяна нас без соли сожрет. К счастью, ничего объяснять не пришлось — везет же моей сестричке на умных мужиков!

— Вряд ли, блаженная. Скорее всего одинокая старая женщина. Работает при храме и помогает ближним, как может.

— А разве здесь не монахи с монашками должны работать? — Старюсь хоть немного потянуть время — ну не вырывать же сиську у сыночки изо рта. То маленький спит — не может выспаться, то присосался, как с голодного края...

— Храм большой, работы и мирским хватает. Иногда целыми семьями работают, — Анатолий говорил, как о чем-то знакомом и понятном.

— Хватит языками чесать! Или вы здесь поселиться надумали? "Места много, работы тоже хватает..." — Мамирьяна очень похоже передразнила своего водителя. — Учти, Толян, машина сегодня вечером мне еще понадобится.

Спорить с ней никто не стал. Мой голодный наконец-то отвалился и удовлетворенно закрыл глазки. Быстро укутала его, застегнулась и поворотилась к кумовьям передом, а к узкой дверце задом. Сестричка в раздражении, Анатолий — в мрачности, всё как всегда — мир не переменился, только одного маленького человечка зовут теперь по-другому. Дай-то Бог, чтобы это пошло ему на пользу. В глубокомысленном молчании вышли из церкви и направились к автостоянке. Дождь немного утих, но едва мы выбрались за ограду, хлынул с удвоенной силой. Еще и ветер добавился, пронизывающий до костей. Ноги у меня замерзли так, что я их уже не чувствовала. А Мамирьяна, в своих сапогах на каблуке, оскальзывалась на каждом шагу и ругалась так, что мне неудобно перед Анатолием было. В конце концов она вцепилась в его руку и пошла быстрее. Несколько раз попыталась открыть зонтик, но ветер трепал и выворачивал его, а потом и вовсе вырвал из рук и зашвырнул в кусты. Я быстро шагнула на раскисший газон, нагнулась за сестричкиным имуществом и тут она ахнула, а водитель сказал:

— Ни фига себе!

Между ними и кустами катилась маленькая шаровая молния. Лужа, до которой я так и не дошла, шипела и дрожала под ярким синеватым огоньком, а он все не гас в воде. И только возле канализационного люка исчез, рассыпавшись на маленькие искорки.

— Подождите! — я отбросила поломанный зонтик и заторопилась к крестным моего сына. — Не уходите!

Но эти двое не двигались с места и продолжали смотреть на канализационный люк. Даже не знаю, слышали они меня или нет. На ходу я сдернула с себя ремень переноски вместе с шарфом, обернула шарф вокруг люльки и так, большим свертком, сунула Анатолию.

— Подержи ребеночка!

— Ксюха, ты чего это? — Голос у Мамирьяны был непривычно тихий и, кажется, испуганный.

— Идите! Не ждите меня! Я тут забыла...

И побежала от них по мокрой, скользкой дороге, взмахивая руками, чтобы не упасть.

И ничего я не забыла — наоборот вспомнила... Еще одну дорогу и еще одну молнию, которой испугался Родаль. Раньше надо было сообразить, а я... Ну, может еще не поздно? Может врагам Родаля только он и нужен? Может нам с маленьким ничего не грозит?

Над головой что-то громко треснуло, словно огромная мокрая простыня надулась под ветром и разорвалась, не выдержав напора.

"Сана находит, убиват..." — вспомнились вдруг слова красавчика, и до меня опять дошло с небольшим опозданием, в который раз за сегодняшний день. Никого мне не надо искать, это меня станут... уже нашли. Вынюхали, вычислили как-то. Да не "как-то", а очень просто! Как в шпионских фильмах. Проклятый подарочек! И как можно быть такой доверчивой дурой?

Не останавливаясь, потянула цепочку из нагрудного кармана. Подвеска за что-то зацепилась. Я дернула изо всех сил. Из кармана вывалился мобильник. Попыталась подхватить его на ходу, промахнулась, пришлось остановиться, вытаскивать телефон из лужи. Заодно оглянулась — эти двое всё еще стояли под деревом и даже не подумали спрятаться в машину.

До ограды церкви оставалось несколько метров, когда рядом что-то сверкнуло. Я качнулась в сторону и нога подвернулась. Со всего маху я грохнулась на асфальт. В груди запекло, дыхание перехватило...

Надо мной кто-то бубнил. Я лежала, мне было тепло и хорошо.

— ...не видел такого.

Открывать глаза совсем не хотелось. Главное, что я лежала в тепле. И совсем неважно, кто и о чем там говорит.

— Точно? Ты уверен?

— Точнее не бывает! А не веришь — сама на эту дырку глянь.

Чужие голоса не очень-то и мешали мне. А если бы говорили чуть тише, было бы вообще замечательно. Но сказать, чтоб отошли подальше и замолчали, было лень. Даже смотреть на болтунов не хотелось. Такой уставшей я уже давно себя не чувствовала.

— А с ним что теперь делать?

— Что хочешь. Можешь с собой взять. Ты вроде теперь его папашка.

— Меня Наталья из дома выгонит.

— Ну тогда выброси. Вон бак недалеко открытый.

— Ты что, охренела?!

Два голоса — мужской и женский. А где-то рядом плачет ребенок. Совсем еще маленький.

— Ты как со мной разговариваешь?! Выгоню!

— А мне плевать! Ты чего это надумала — живого и в мусорку?!

Малыш плачет все громче, а эти будто не слышат. Вот повезло кому-то с родителями!

— Да пошутила я, пошутила. Ты что, шуток не понимаешь? Вон в церковь его отнеси. У них, вроде, есть приют для таких.

— Шуточки у тебя, конечно. А если его там не примут?

— А ты морду жалостливую сделай и про круглого сиротку им зачитай. Мол, мамашу на пороге вашей церкви убило, а папашку еще раньше. Мол, пожалейте сиротинушку, не дайте с голоду помереть. Ну и отшурши детишкам на молочишко, не жадись.

— Мне нечего.

— Я дам, так уж и быть...

— Ты это серьезно?

— Насчет бабла?

— Насчет папаши.

— Серьезно. Этот только в проекте был, когда его папашку кончили.

— А как звали-то его? Папашу, в смысле. Вдруг спросят, а я не знаю.

— Собачье какое-то имя, не современное. Тимка, кажется.

— Это от Тимура?

— Не-е, под старину что-то. Тимофей, вроде бы.

Ребенок плачет, а эти двое болтают непонятно о чем.

— А может ты его возьмешь?

— На фига он мне сдался?

— Ну, ты тоже вроде как мамашкой стала. Повезло, можно сказать. И ребенок есть, и рожать не пришлось.

— Когда мне понадобится ребенок, он у меня будет. Неси, раз уж взялся, и поехали. Надо еще в милицию заявить, а это...

— Так может сразу в милицию?

— Сразу надо от этого избавиться. А то спокойной жизни не будет. Никому. Я своих родственничков знаю.

— Ладно, твоя сестра — тебе решать. Давай деньги, и я пошел.

— Сейчас дам.

Голоса стали ближе и громче.

— Слышь, это вроде ее сумка. Чего ты в ней роешься?

— Потому, что я наследница и право имею, в отличие от некоторых.

Ехидства в женском голосе еще больше, чем в Мамирьянином.

— Так может не трогать пока ничего? Вот милиция посмотрит и...

— Ты дурак или прикидываешься? Думаешь, сумка будет лежать и ждать, пока они смотреть надумают?

Глаза пришлось открыть. Малыш плакал, не переставая. Если б над Олежкой кто-то так издевался... Нет, теперь уже не над Олежкой.

Открыла и увидела небо. А еще тучи и голые черные ветки. Шевелятся под ветром, стряхивают капли дождя. Одна большая ветка сломалась и висит на тонкой полоске коры.

Похоже, я все еще лежу на дороге, но совсем не чувствую холода. А почему меня не стали поднимать? У меня что-то серьезное сломано и мне нельзя двигаться?

Попробовала шевельнуться и на удивление легко поднялась. И у меня ничего не болело! А вот холод я вдруг почувствовала. Будто голой на мороз выскочила. И ветер усилился. Кажется, еще немного и меня понесет по улице, как пожухлый осенний лист.

Ребенок продолжал плакать. Я оглянулась на его придурастых родителей и... увидела Мамирьяну. И как я не узнала ее по голосу? Она самым наглым образом рылась в моей черной сумочке.

— Маринка, ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда трогают мои вещи! Дай сюда!

Сестренка вздрогнула, повертела головой, притворяясь, будто не видит меня, и прижала сумочку к себе. Вместе с тетрадным листком, который успела вытащить. Он стал быстро намокать.

— Что это у тебя?

— Стихи какие-то, — Маринка глянула и смяла листочек.

— Дай посмотреть.

Я повернулась к любителю поэзии и увидела Анатолия. Странно, но его голос тоже изменился. Или это у меня со слухом что-то случилось, все-таки второе падение за сегодняшний день.

В руке у Толика по-прежнему узел с люлькой. И, похоже, он держит ее не совсем правильно, если сыник так плачет. А мальчик у меня терпеливый, из-за какой-то ерунды плакать не будет.

Водила взял листок, всмотрелся, начал читать. В первый раз слышу, как мои стихи читают вслух:

Веселые иль грустные стихи,

Пустые иль наполненные строки...

Бывают дни приятны и легки,

Бывают мысли о мирах далеких.

Приходят мысли и слова тогда,

Тревожат душу и мой сон пугают.

Зачем любовь чужая и беда

Пришли ко мне, я и сама не знаю.

Стучат — открой, а просят — помоги!

Ложь, что никто и никому не нужен.

Что звери все вокруг или враги,

Готовые сожрать тебя на ужин.

Что дружбы нет и что любовь — игра.

Что только злоба этим миром правит.

Что о добре давно забыть пора,

Сложило счастье крылья, не расправит.

Смешны слова, — мне скажут. — Голос слаб,

Он ничего на свете не изменит.

Пусть говорят! Но человек — не раб,

Пока он сам за жизнь свою в ответе.

Пока огонь горит в его душе

Пока ему ночами счастье снится

Не миску видит он, не долю в барыше,

А журавля, что над вербой кружится...

— Толян, и на фига это делать? Ты молча прочитать не мог?

— А тебе не понравилось? Нормальные ведь стихи. Чьи они?

— Ну и чего нормального в стихах? — Мамирьяна пожала плечами. — Та же жвачка для мозгов, только рифмованная. А про "чьи" надо было раньше выяснять. Небось, опять переписала где-то. С ней это часто бывало.

— А можно я их себе оставлю?

— Оставляй. Мне эта ерунда без надобности.

Читать сестричка никогда не любила, еще и насмешничала, мол чтение — это занятие для законченных дур, от которых мужики шарахаются. Представляю, что бы она сказала, если бы про мои стихи узнала. Отец просто порвал листок и сказал, что надо делом заниматься, а не фигней страдать. Еще и по шее дал. Маринка бы до такого опускаться не стала, а вот раззвонить всем знакомым, какая дура у нее сестра — это запросто.

Когда Анатолий сунул листочек в карман, я не выдержала:

— Марина, а чего это ты распоряжаешься моими вещами?

И она опять вздрогнула и совершенно по-дурацки завертела головой.

— Эй, хозяйка, ты деньги давать собираешься?

— Знаешь, Толян, я лучше с тобой пойду. И попу сама все объясню, и отшуршу, сколько надо.

— А с ней кто останется?

— Зачем? — Сестричка дернула плечиком. — Или ты думаешь, она по улицам бегать станет и к прохожим приставать? Только, где ты их видишь? Весь город словно вымер.

— Так ведь дождь! С какой радости им по улицам шастать?

— Вот именно. Так что полежит сама, ничего с ней не станется. А я ей молебен пойду, закажу, чтобы лежалось лучше. Ну и чего там еще полагается... — Сестричка посмотрела мне под ноги и вдруг спросила: — Толян, а что у нее в руке?

— В какой?

— В правой.

— Ничего не вижу.

— Так нагнись и посмотри! У нее из кулака какая-то цепочка высовывается.

Анатолий наклонился. Я еще пыталась сообразить, о чем они тут говорили, когда он разогнулся и протянул Маринке подарочек Родаля. Вот только в подвеске больше не было зеркальца.

— На. И как ты эту штуку разглядела? Я сначала нащупал, а потом уже увидел. И что ты с ней делать будешь?

— На память оставлю. Все равно ее для меня везли. Ксюха такое не носила. — Сестренка спрятала цепочку с пустой рамкой в мою сумочку, которую прижимала к себе, и отдавать, похоже, не собиралась. — Занятная штучка. Надо будет ее с черным платьем примерить.

— Кто о чем, а Маринка о тряпках, — прокомментировала я.

И она опять вздрогнула и плечами передернула от холода. Шарфик-то на голове давно уже промок. Дома она мне и за испорченную прическу выскажет, и за все остальное.

— Знаешь, Толян, пойдем быстрее в церковь. А то мне уже голоса всякие чудятся.

— Ага. "И мертвые с косами стоят..." — загробным голосом изрек водила.

— Придурок ты. И сделай что-нибудь, чтоб он перестал орать.

— А что я могу сделать? Ему мамка нужна...

— Так я же здесь. Куда вы пошли?

Мамирьяна бросилась к церковной ограде, будто спасалась от кого-то. Анатолий быстро пошел за ней. Люльку он взял в другую руку и сыночка заплакал чуть тише. Наверно, ему стало удобнее или устал маленький.

А я смотрела, как уносят моего ребенка и не могла сдвинуться с места. Будто ноги к асфальту примерзли.

— А мы скажем, что будем приходить, навещать малого? — поинтересовался Толик.

— Ну скажи, если хочешь, — Маринка так и не оглянулась. Она подходила к крыльцу и очень старалась не упасть. Тогда ее розовое пальтишко придется выбросить.

— Эй, это чьего ребенка вы собираетесь навещать? — до меня вдруг дошло, что говорить они могут только о моем мальчике. И почему до меня доходит все с таким опозданием? Что за день сегодня такой невезучий? — Подождите меня, я с вами!

Анатолий даже не обернулся, а моя сестричка стала быстро подниматься на церковное крыльцо. И была такой занятой, что ответить не захотела.

Я разозлилась так, что даже ногам жарко сделалось, и они отлипли-таки от дороги. Вот только войти во двор церкви я не успела — калитка захлопнулась передо мной, а я сколько ни дергала ее, так и не открыла. Вот и решила подождать в машине, все равно они вернутся в нее. Тогда я и поговорю с этими "глухими" и "слепыми" — будут знать, как утаскивать сыника от меня!

Между церковью и стоянкой, прямо на дороге лежала крупная, немолодая женщина. Одета она была не по погоде: в светлую куртку с меховыми опушками, в серые спортивные штаны и в грязнючие осенние туфли. Кажется, даже мужские. Сначала я приняла ее за пьяную, но когда подошла ближе, поняла, что женщина мертва. На ее куртке, между нагрудными карманами, была огромная дыра — кулак прошел бы! И сквозь дыру виднелся асфальт. А вот крови почему-то не было. И еще кое-что странное показалось мне в этой женщине. Во-первых, лицо у нее не очень старое, а волосы почти все седые. Во-вторых, она похожа на мою маму. Не очень сильно, но все-таки...

Над головой что-то треснуло и огромная ветка упала на покойницу. К счастью, меня не задела, хоть я стояла совсем рядом. Ветка смяла рукав куртки и я заметила часы на руке мертвой женщины. Очень похожие были у Темки, а теперь у меня. И мне вдруг захотелось посмотреть на них поближе.

Протянула руку, чтобы обломить несколько веточек, которые мне мешали и... пальцы прошли сквозь дерево и чужое тело, как сквозь дым над костром. А я ничего не почувствовала — ни твердого, ни мягкого, ни теплого, ни мокрого — совсем ничего! Будто ветки и женщины не было вовсе!

Да что же это такое? Да неужели это?..

А ветер становился все сильнее и сильнее. Еще немного и меня сдует с улицы.

22

У меня тряслись пальцы. Я сидел под мачтой, смотрел на свои дрожащие руки и пытался сообразить, что к чему. Соображалка сбоила и нормально работать отказывалась. Оправдание у нее, конечно, имелось, но мне-то от этого не легче! Шторм длился всего одну ночь, а потом еще трое суток меня не могли разбудить. Да и не очень пытались — Малек несколько раз заглядывал в каюту, смотрел, как я валяюсь на полу, головой под койкой и... не решался войти. Еще и отговорку, паразит, придумал: мол, у меня на спине сидел страшный и ужасный Сим-Сим и не позволял меня будить. Бред? Может быть. Вот только бредила, похоже, вся команда. Потому что всем было интересно посмотреть на такого долгоспящего пассажира. И каждый заглянул разок в мою каюту. А второго раза никому не потребовалось, кроме Малька. Сим-Сим запугал всех, даже моего отважного слугу, но тот терпел и страдал из чувства долга. Остальные — долгов не помнили и страдать не пожелали. Потом и до Малька дошло, что если я захочу проснуться, то сделаю это без его помощи.

А у меня был свой собственный, персональный кошмар. Или дурацкий сон про совсем уж идиотские события. Если им верить, то...

Можно, конечно не верить и не вспоминать. Типа приснилось, приглючилось всякого разного, совсем даже не смешного и не интересного. А руки у меня дрожат не от страха и не от нервенных переживаний — реальные мужики не знают, что такое нервы и всякие глупые переживания. Если жрать раз в трое суток, то и ноги дрожать станут. Еще и состояние будет такое, словно любимую мамочку у тебя на глазах замочили.

Вот только поверить, что та, кого замочили, и в самом деле была любимой мамочкой... Ну пускай не такой уж любимой — не успел как-то познакомиться и полюбить — но то, что моей собственной, в это как-то верится с трудом. Если чисто логически рассуждать, то мне должно быть глубоко фиолетово, кто и когда родил меня в этот мир. Времени прошло до хрена и больше, да и мир давно уже совсем другой. Но как вспомню ту, что осталась на асфальте, одна под дождем, так сразу муторно на душе становится. И голова кругом от избытка впечатлительности, а может и квадратом. "Квадратный человек с квадратной головой..." Было дело, пел один старикан эту ерундень в нашей клинике, в той, где мы с Пал Нилычем трудились, в поте лица и не покладая рук.

Кстати, с руками надо что-то делать — таким дрожащим не то что скальпель, палочки для еды доверять опасно. И мозги желательно переключить на что-нибудь другое, пока они окончательно с нарезки не сорвались. Пока им не приспичило отыскать Родаля и отмстить за безвинно подставленную мамашку. Ведь без его дурацкой побрякушки хрен бы ее нашли, может и жива была бы до сих пор. Или все-таки?..

А Многозрящий не ошибся, когда говорил про мертвых родителей, и про то, что смерть тогда в первый раз близко подошла ко мне. Ведь не оставь меня мамаша, обоих бы прикончили одной молнией. Или что там было у врагов Родаля? Да и были ли те враги? И было ли то, что мне снилось, чем-то большим чем сон? Может...

Та-ак, хватит думать о всякой ерунде, а то уже мозги пухнут. И все-таки... какое странное чувство, когда точно знаешь, что остался один, что ни перед тобой, ни за тобой никого нет. А из ближайших родственников — только тетка, двоюродная, кажется, да и та в другом мире. И еще брат... молочный... если я ничего не напутал. Вот только можно ли считать его родственником? Мы с Мальком родня — охренеть! Хорошо хоть, что не с тем рыжим колдуном или с тиу серомордым. И так мне повезло с родными — дальше некуда: тетушка — стерва, каких поискать, над мертвой сестрой слезы не пролила, еще и в наследство вступить поспешила, пока никто другой не подсуетился, ну а братик молочный у меня вообще зверик-оборотень, у которого в родословной такого намешано, что мама дорогая! Один папа его чего стоит, а уж какую мамочку он для своего ребеночка выбрал... Небось долго искал, экспериментировал, породу улучшал. Это же надо додуматься, с кем породу улучшать! Наверное от большого ума или из мести. Мол, если вампирки не дают, то возьмем кого-нибудь другого. Кто под руку подвернется и под бок подкатится. А о безопасном сексе думать не надо? Или у них такого понятия нет? Или никаких детей не задумывалось и все случайно получилось, как у Сохатого? Тогда кое-кому здорово повезло, что не двойня или не тройня — у оборотней такое бывает, а ипши, вроде, тоже оборотнями считаются.

Или все это случайность и совпадение имен?.. Ведь и не такое иногда случается...

Ага, и Малек на Ва-Аса отозвался случайно и то, что жену Тимофея Серого звали Мариной, тоже случайное совпадение.

Ладно, Леха, хватит маяться дурью, ХВАТИТ! Займись чем-нибудь другим, ну хоть пожри что ли или вот руки помой — чешутся же!

Правая рука чесалась немилосердно. И совсем даже не к деньгам. Давно уже они приходят ко мне, ориентируясь не на глупые приметы, а на количество пациентов и наличие гостей. Ни тех, ни других я в ближайшем будущем не ожидал — самому бы к кому-нибудь в гости напроситься! А то ведь и до обеда не доживу. И насчет подхарчиться не мешает уточнить.

— Малек, обед скоро? — спрашиваю, не заморачиваясь поисками слуги — когда он нужен, то всегда оказывается рядом. Такое вот у него полезное качество имеется.

— Обеда сегодня не будет, господин, — тихий голос где-то за спиной.

Блин, приятно все-таки, когда ты прав. А вот предстоящая голодовка совсем не радует.

— Это почему же не будет? Что, Барг харчи зажал?

— А потому, Многодобрый, — слышу голос капитана, и тоже где-то за спиной. Что, на глаза они мне показаться стесняются или как? — Обед уже был. А тот, кто спит, тот жрать не хочет.

— Но теперь-то я не сплю! — приходится самому оборачиваться. Малек стоит рядом, а капитан ближе к лодкам. А хороший слух у мужика, я бы на таком расстоянии мало чего услышал. Этот же ведет заумную беседу, под шум ветра и рокот волн, и даже голос особо не напрягает.

— Вот и постарайся не уснуть до ужина.

Ну и что сказать этому юмористу? Типа до ужина далеко, а жрать мне сейчас хочется? Так его не заломает ответить, что хотеть надо было раньше, а кто не успел — тот пролетел. Или что-нибудь в том же духе, только с морскими терминами. Порадует команду своим красноречием, а мне моргай и обтекай. Пришлось сделать вид, что любование облаками интересует меня больше, чем какие-то там разговоры.

Когда Барг ушел по своим капитанским делам, я спросил Малька:

— Что, у нас вообще ничего пожевать не найдется?

И мне шепотом сообщили, что если поискать, то можно найти несколько лепешек. Они, конечно, сухие, но вода за бортом всегда есть и ведро никуда не делось. Глотком вина поделится повар, а если его не спрашивать, то и два глотка можно раздобыть. Еще есть сухое мясо, но оно у Марлы и, если взять так, то...

Понятно, мясо скорее всего в каюте, вряд ли Лапушка носит его с собой, а в каюте — мелкие. Даже если их мамочки не будет рядом, то когда-нибудь она вернется, унюхает, что в каюте чужим духом пахнет, и устроит грандиозный трам-тарарам. Недавний шторм тогда приятной развлекушкой покажется. Очень уж Марла не любит, чтоб приближались к ее детенышам.

— Ладно, мясо я пойду просить сам, а с тебя вино, лепешки и вода.

Малек с большой радостью умчался выполнять приказание. И мне долго просить не пришлось — Лапушка не только пожалела голодного меня, но и компанию пообещала составить. А мне что, лепешки жалко для любимой женщины? Да ни за что и никогда! К тому же лепешки у нее нашлись свои и даже вкуснее тех, что притащил Малек.

Скромный перекус решили устроить в моей каюте. Не годится отвлекать видом еды и едоков, занятых работой людей. А то ведь количество жратвы вряд ли увеличится, а вот количество жрунов...

До ужина я дожил. И от своей порции не отказался, даже добавку потребовал. Хоть кое-кто и намекал, что после длительной голодовки жрать надо поменьше, а пить побольше. Так я этому советчику самому посоветовал больше пить и совсем не того, чем он разбавляет забортную воду.

Повар от меня быстро отгребся и даже выделил вторую добавку — типа, на — жри, и пусть будет тебе хорошо! А вот капитан довольно оскалился. То ли настроение у него радостное, то ли моя с поваром грызня понравилась. Но я Баргу настроение быстро испортил. Сразу же после ужина. Я может и потерпел бы до утра, но вот кое-кому срочно приспичило покинуть корабль. И попасть на ближайший островок. Единственный, какой я заприметил, пока пялился за борт в ожидании обеда.

— Туда?! Тебя что, веслом по голове били? Или ты в детстве часто в трюм падал? Капитаны даже не смотрят в сторону Проклятых Камней, а ты... — Барг орал так, словно я ему предложил сменить пол. И не в каюте, а у него под юбкой. Чтобы матросики на корабле не страдали от длительного воздержания. — Отвернись! Не пялься туда!

— А мне надо туда попасть...

— Без меня! И без моей "Кошки"! Вот сойдешь на берег, купишь себе корабль и плыви куда хочешь.

— До берега долго — мне сегодня надо, — стараюсь разговаривать тихо и спокойно, как с нормальным человеком.

— А мне на это не жарко и не мокро!

— Барг, если я говорю, что мне срочно надо, значит... — спокойным оставаться не получается. Ненавижу, когда на меня орут и слюной брызгают.

— Значит иди по дну или добирайся вплавь, — выслушивать все, что я хочу сказать, капитан не желает. — Будут мне тут всякие указывать!

— Мой нутер — не всякий, — открыл вдруг рот Крант.

Честно говоря, не ожидал от него такого. Барг, похоже, удивился не меньше моего. Вот только молчал он совсем недолго — вдохнул, выдохнул и заорал еще громче:

— И ничьи слуги мне тут не указ! Знаешь, сколько я таких, как ты, повидал? А особо наглых за борт выбрасывал. Вот этими самыми руками! И ни один еще не вернулся — Многоструйный всех принимает.

— Мой нутер вернется!

И откуда у Кранта такая уверенность? Я, конечно, умею плавать, но оказаться за бортом посреди моря... Ну до острова я может и доберусь, а дальше что? В смысле, что мне делать на острове, где хочет вырасти Тиама? Выслушивать то, что аборигены скажут новоявленному садовнику, одновременно отбиваясь от них?

Так нет ведь на острове никого! Необитаемый он уже несколько сотен лет. И в воде вокруг острова ничего не живет и не плавает. Не годится эта водичка для жизни и пить ее нельзя. Да и сам островок — всего лишь часть подводного континента, который начал подниматься, разваливаться, вновь погружаться. А из трещин и разломов полезла сильнодействующая отрава, которая основательно испоганила окружающую среду. И превратила город водяных в огромное кладбище. Конечно, после всех сотрясений, город был частично разрушен, но его восстановили бы, как восстанавливают города на берегу. Если бы в нем можно было потом жить. Но справиться с отравой водяные не смогли — слишком мало колдунов у них осталось. Многие погибли, когда закрывали Врата и убивали иномирного демона, который вдруг оказался в городе.

Чем дольше я смотрел в сторону острова, тем больше узнавал о нем и его прошлом. Еще немного и я почувствую вкус прошлого.

...чем старше и больше город, тем он вкуснее. Многие жили в нем и многое с ними случалось. Можно узнать всё о каждом жителе, испытать и увидеть то же, что и они. Здесь должно быть много лакомых кусочков. И хватит их надолго, очень надолго. А есть еще и корабли, что лежат на дне моря, и те, что плавают мимо острова. До них ведь тоже можно дотянуться... А когда всё надоест, можно будет заглянуть и за Врата. И совсем не обязательно их открывать.

Я отвернулся и не сразу понял, что такое я вижу. Над палубой клубился туман. Он то сбивался в плотную массу, то распадался на клочки. И цвет клочков постоянно менялся — серые, черные, красные, фиолетовые. Всё это мерцало, шевелилось, двигалось в мою сторону. Я притягивал их, как бабочек притягивает костер. А ведь бабочки тоже были! В средине каждого клочка тумана маленькая ослепительно-белая бабочка дрожала крылышками. Удивительно, как эта живность попала на корабль — бабочки-однодневки не залетают так далеко в море. Или их занесло ветром?

Удивление мое было вялым и совсем недолгим, а равнодушие — огромным и всепоглощающим. Меня не интересовали бабочки, с их мелкими и совсем ничтожными проблемами. Завтра этих проблем и бабочек уже не будет. Или сегодня, если кто-нибудь из крылатых коснется меня. Глупо лезть в огонь и надеяться выжить. Сколько сгорит в моем огне, а сколько умрет своей смертью, мне тоже было безразлично. Даже люди меня мало интересовали — а на корабле должны быть люди! — они ничем не лучше бабочек-однодневок. Жизнь людей тоже не намного длиннее, проблемы такие же мелкие и глупые, а обиды смешные и ничтожные. Тому, кто идет из вечности в вечность, они ничуть не интересны. Как и их краткоживущие носители. Вечности нет дела до подобной ерунды. И тому, кого она избрала своим посланником, тоже нет дела до всего мелкого и незначительного.

Мгновения вмерзли в Вечность,

Как опавшие листья в лед.

Ждет впереди бесконечность,

И странник по морю идет...

А ведь каждая вечность состоит из мгновений, как пустыня из песчинок, а гора из камней.

Я заморгал, собирая разбежавшиеся мысли, и опять становясь собой. Не знаю, кто выглянул в мир, через мои глазницы, но Леха Серый никогда не думал о людях, как о букашках, и не занимался таким философствованием. Даже в самые поганые дни своей жизни. Сегодняшний денек, кстати, тоже не из самых лучших. Похоже, кто-то сильно нарывается и мне придется принять меры. Хоть и не хочется, видит Многоструйный, очень не хочется!

Мне не пришлось убивать капитана Барга. Запугивать его команду тоже не пришлось. Спасибо Многозрящему — старик очень вовремя появился на палубе. И он без всяких гаданий и прикосновений смог разглядеть насколько я опасен. Или не я, а тот кто-то, который вдруг проснулся во мне. И кому было абсолютно все равно, скольких придется убить, чтобы попасть на остров. А с его возможностями, "Крылатая Кошка" очень быстро могла бы стать мертвым кораблем.

Я смотрел, как дедок-прорицатель отводит в сторону Барга и что-то ему говорит. Что-то такое, от чего капитан быстро становится тихим и очень спокойным. А вот я в тот момент не испытывал ни гнева, ни нетерпения, ни даже банального любопытства. Мне — или все-таки не мне? — было абсолютно фиолетово, чем и как закончится этот разговор. Проблема будет решена и, если не одним способом, то другим. Это я знал так же точно, как чувствовал приближение необитаемого острова.

Плыть к нему мне пришлось самостоятельно. Никого из своих я не рискнул посадить на весла, а матросов Барг не дал. Мол, каждый из них нужен, незаменим и корабль может пойти на дно, если в команде вдруг окажется некомплект.

— Раз уж тебе так надо, то сам и греби! — заявил доблестный капитан, когда лично выдавал мне плавсредство. — Лодка легкая и быстрая — справишься.

Держался он от меня при этом на безопасном расстоянии. Разумный, кстати, подход. И насчет расстояния, и всего остального. Нет у меня гарантий, что мой эскорт вернется с острова. Это уже третий Тиама, для которого я собираюсь мичуринствовать, и при первом сеансе не обошлось без человеческой жертвы. Кажется, во второй раз я справился и без нее, но твердокаменной уверенности у меня нет. Все-таки в тех местах обитало племя ильтов, так что какой-нибудь бедолага вполне мог оказаться на моем пути и... Вот и выясним все это опытным путем. "Не попробуешь — не узнаешь!" — так всегда говорил Рустам, приглашая очередную танцовщицу к шесту.

Плыть по тихому вечернему морю очень приятно. Воздух свежий и прохладный, а вода мягко подсвечивает снизу — наслаждайся красотой и радуйся жизни. Это, если ты стоишь на палубе и отдыхаешь после ужина. Но когда сам берешься за весла, а корабль отодвигается все дальше и дальше, как-то уже не до любования луной и окружающими красотами. Есть дела и поважнее. Например, заставить лодку двигаться в нужном направлении. Не скажу, что я вообще не держал весла в руках, но управлять маленькой лодочкой, в которой сидит любимая девушка, и плыть до ближайших кустиков или полянки, совсем не то же самое, что гнать в одиночку лодку, рассчитанную на четверых, а то и на шестерых. Конечно, будь здесь Мазай со своими сыночками-атлетами, мы бы на этот остров высадились еще до восхода луны, а так... Я греб и греб, а весла становились всё тяжелее, скамья — тверже, лодка — неповоротливее и непослушнее, а проклятый остров отползал от меня все дальше. Будто издевался. А потом и вообще начал скалить зубы — из воды стали появляться камни. А если и не появлялись, то весьма ощутимо тыкались в дно лодки. У меня все сжималось внутри, когда я слышал этот тихий зловещий скрежет. Будто какой-то недоумок парковал машину впритирку к моей. Теперь я понял, почему Барг так не хотел вести к острову свой корабль. Меня пока спасала черепашья скорость, а вот иди я под парусом или с командой опытных гребцов...

А может не только в скорости было дело, может Многоструйный решил, что тиамная роща на дне моря ему и на фиг не нужна. Думаю, это дерево способно вырасти где угодно, хоть в горах, хоть во льдах, хоть под водой — лишь бы место было вкусное.

Левым веслом зацепился за камень и чуть не вывихнул плечо. Выругался без злобы, а скорее для разрядки, ну и вспомнил маму того, кто понатыкивал камни где ни попадя. Втянул весла в лодку и решил немного передохнуть — в конце концов, никто меня в шею не гонит и рекорды бить не заставляет. Лодка у меня одна, ее беречь надо, а то обратно добираться по дну придется или вплавь, как и советовал добрый капитан. Думаю он специально подсунул мне самую тяжелую и неповоротливую лодку, еще и весла позанозистее выбрал.

Вода вокруг лодки светилась сине-фиолетовым, а там, где касалась бортов, цвет становился еще ярче. Почти так же светилась вывеска в баре у Рустама. Слегка покачиваясь, лодка двигалась в сторону острова. Оглянулся посмотреть, далеко ли до него. Оказалось, что сравнительно близко, но такими темпами я доберусь только к утру, да и то, если ветер не поднимет волну или не случится еще какой-нибудь заподлянки.

Появилась белая луна и море сделалось прозрачным до самого дна. Пейзаж внизу выглядел фантастически. Будто паришь над огромным инопланетным городом, жители которого не торопятся контактировать с незваным гостем. Архитектура только слегка напоминает земную — улицы по крайней мере в этом городе имелись и все вели к центру. И, если глаза меня не обманывают, то остров и был этим самым центром. А еще я выяснил, что влез в средину квартала и цепляюсь за верхушки домов. Вот если взять правее, то окажусь как раз над улицей, достаточно широкой, чтобы можно было грести, не опасаясь сломать весла. Главное, почаще сверять направление и не забирать слишком вправо — там дома тоже близко к поверхности. Но, чем дольше я на них смотрел, тем больше мне казалось, что все здания здесь лежат на боку, крышей к центру. Еще и соединены между собой узким таким переходом, и напоминают четки на толстом шнурке. Вот только привычных ровных стен я нигде не заметил — все поверхности были выпукло-вогнутые, с большими неровными дырами в самых неожиданных местах. Если это не последствия бомбардировки, то у подводных жителей свое понятие о том, какими должны быть окна. А может и двери. Жаль, что нельзя спуститься вниз и побродить по заброшенному городу. В принципе никто не запрещает, но желательно отрастить жабры или обзавестись аквалангом. Акваланг предпочтительнее — вода внизу все еще не пригодна для жизни. Даже нитей ратизы не видно, а этот подводный бурьян растет везде, где есть вода и хоть немного света. Воды и освещения здесь предостаточно, но имеется одно очень даже не маленькое НО — демон из другого мира, чьи останки валяются неподалеку от города. Я очень хорошо чуял то самое место, но плыть к останкам не было ни малейшего желания. И не носом я чуял убитого демона — море пахло морем, а не дохлятиной, вот только прогулка над чьей-то могилой не входила в мои ближайшие планы. В дальние, кстати, тоже не входила. Да и не одна там могила была, честно говоря. Весь этот город можно считать огромной братской могилой. А не слабо здесь повеселился кое-кто в свое время, очень неслабо. Те, кто выжил, запомнят его на всю свою короткую и очень нелегкую жизнь. Вот только детям своим не расскажут — слишком уж ядовитым оказался демон, чтобы у отравленных могли родиться живые дети.

Все подступы к городу перекрыты зарослями желтого коралла, а ни один подводный искатель сокровищ не сунется туда, где растет этот коралл. Разве что найдется кто-то совсем уж безбашенный, вроде земных грабителей пирамид или мародеров радиоактивных зон. Слышал я о таких козлах, что бабло на отравленном барахле зарабатывали. Из некоторых мест жители уходили в том, в чем были, а все свое добро оставляли. Почти так же, как в этом городе. Вот только позаботиться о здешних ушельцах было некому — не до них как-то, когда на суше такие войны и катаклизмы. Так и получилось, что береговые не знают ничего об отравленном городе, моряки и капитаны рассказывают всякие страшилки, далекие от правды, а водяные, если и знают что-то, то молчат — не принято у них откровенничать с грязеходами. Теперь вот еще я знаю — спасибо за это Тиаме! — но начни рассказывать, как все было на самом деле, то в лучшем случае мне не поверят, а в худшем — сделают так, чтобы меньше болтал. Кому нужно это "на самом деле", если оно мешает народу спокойно кушать и спать. Вот Родаля попросили заткнуться и меня могут попросить. А могут и без всяких просьб заткнуть, найдется кому. Ведь не просто так выводок тиу ко мне в гости заглянул. Не получилось у этих — другие зайдут, с кем Крант не справится даже с помощью Малька, а я проморгаю самым позорным образом. Просто не пойму, чего надо бояться.

Поймешь, ты же не дурак.

Я перестал грести, когда услышал такое. Даже оглянулся на всякий случай — кто это у нас умный подал голос. Никого, кроме не таких уж далеких камней, я не обнаружил, но обдумывание глобальных проблем решил прекратить. На всякий случай, и во избежание. Вот только фиг ты отключишь мозги, даже если очень хочется. Их можно занять чем-нибудь другим, но полностью отрубить не удается даже смерти. Ведь умудряется Тиама читать память рассыпавшихся в прах покойников...

В этом нет ничего сложного. Это и ты сможешь.

— А я не хочу! На хрена оно мне надо?.. — сначала ответил, а уже потом опустил весла и опять оглянулся.

Если у меня и завелся собеседник, то невидимый и неощутимый, как у тех, кто совсем не дружит с головой.

Ну, если у них была такая же мамашка, как у меня, то ничего удивительного. Я-то считал своих родителей нормальными, не без причуд, конечно, но все-таки, а оказалось... Про отца я ничего говорить не буду — кого не знаю, того не знаю, а вот кого знаю, тот и не отец мне вовсе получается. Хоть и не глупый, вроде, мужик, если такой фирмой заправлял, а с отцовством вот лоханулся. Ведь проверяется же все элементарно! Или так хотелось жениться на моей мнимой мамашке, что без разницы было, какого ребенка ему втюхивают. Не младенец, спать не мешает — ну и ладно. Это в двадцать лет пацану подавай сына, обязательно своего собственного, да еще чтоб на папашку похожим получился. А когда мужику за сорок, то отношение к детям у него меняется: не негр — и ладно, не больной — уже хорошо, не дурак — вообще замечательно!

Вот только насчет "не дурак" я начинаю сомневаться. С одной стороны, конечно, приятно, что моя мамашка не такая стерва, как я думал. Но с другой стороны... в этой жизни бывает полезно выжать любую ситуацию до последней капли или переступить через труп, не поливая его соплями и слезами. А ведь некоторым и по трупам приходилось ходить. Или узнать нежданно-негаданно, что его мамаша обладала способностью не замечать очевидное или хлопать ушами там, где надо было клацать зубами. Чтобы не сообразить, что находишься в другом мире, а рядом с тобой совсем даже не люди — тут нужна тормознутость последней степени. Или талант не замечать очевидное. Такие, блин, талантливые и сами долго не живут и другим возле них нормальной жизни нет.

Мозг всех краткоживущих так устроен.

— Это как же?

Не замечать необычное, подменяя его привычным и понятным.

— Правда что ли? А на фига?

Чтобы сохранить целостность рассудка. Он у вас очень хрупкий.

— У нас — это у кого?

У краткоживущих.

— А ты у нас, значится, и живешь не кратко и мозги у тебя круче крутых яиц!

Если принимать на доступном тебе уровне, то — да.

— На "доступном", значится? И кто же это у нас такой умный? Может, познакомимся? Выйди, покажись! — Я давно уже перестал грести и сидел, повернувшись лицом к острову. Течение тихо несло лодку вперед.

Познакомиться можно, а вот показаться не получится.

— Такой стеснительный, да? Как хамить, так мы первые, а как...

"Стеснительный"? Я уже успел забыть, что значит это слово.

— Так чего ж ты прячешься?

Я не прячусь. Просто у меня давно уже нет видимого тела.

— Как это "нет"?! А то, на что я смотрю?..

Ты имеешь в виду камни? А какое отношение они имеют ко мне? Кажется, ты меня с кем-то путаешь.

— Так ты не остров?!

Нет, конечно. Я бывал в телах многих краткоживущих, некоторые даже не знали о моем присутствии, но вот стать островом... До такого даже Дарума не додумалась.

— А кто это?

Была у меня одна знакомая, которой никогда не сиделось на месте. Ей все хотелось узнать, попробовать, испытать.

— Была? А теперь?

А теперь ее нет.

— Умерла? Или убили?

Не знаю. Она куда-то подевалась, когда началась война.

— Какая война?

Та самая.

Разговор все больше напоминал бред тихопомешанного.

— Мужик, а ты кто? Или ты не мужик?

Когда-то я был мужчиной. Но с потерей тела...

— Ну да... приоритеты немного поменялись. Теперь ты у нас действуешь, как в том анекдоте: "Могу с женщиной, могу с мужчиной, а иногда с верблюдом".

Смешной, должно быть, анекдот.

— Смешной. Хочешь, расскажу?

Не хочу.

— И тебе не интересно, что такое "верблюд"?

Я знаю.

— Никто в этом мире не знает, а ты... землянин что ли?

Нет. Но один из моих носителей был с твоей планеты.

— Это он рассказал тебе про верблюдов? — Блин, глупее вопроса задать я не мог! Сейчас мне ответят, что "я сам догадался!"

Нет. Просто все, что он знал, очень скоро узнавал и я.

— Ты что, мысли его читал?!

Читал.

— Слышь, мужик, я вообще-то пошутил.

А я — нет.

— Ну, а тот парень с Земли... он был не против, чтобы ты читал его мысли?

Ему это не нравилось.

Блин, мне бы это тоже не понравилось!

— И что он делал по этому поводу?

Ругался. Не так, как ты, но тоже довольно забавно.

— А ты? — "Забавно" ему, видишь ли!

А что я мог сделать? Мы делили с ним одно тело, а он так и не научился закрывать от меня свое сознание. Вот и приходилось слышать и не обращать внимание. Или обращать, если он очень сильно шумел.

— В смысле? Устраивал загул на неделю, с оргией и групповухой?

Нет. Иногда он слишком громко думал о какой-нибудь ерунде и это мешало моим размышлениям. А вот проявления внешнего мира я довольно легко блокировал. К тому же Крис вел себя очень тихо и сдержано в этом мире.

— Это почему же? — Вряд ли обо мне скажут, что я вел себя тихо и сдержано.

Он знал, что его ищут, и не хотел, чтобы нашли.

— "Ищут"? Уж не Родаль его обыскался?

А почему ты спросил о Родале? — Мой собеседник вроде бы не удивился, просто ему стало любопытно.

— Да так, брякнул, что первое в голову пришло.

Криса искал не только Родаль. Вот от них и приходилось прятаться.

— Ага, те, кого они нашли, давно уже не с нами, — опять проявляю догадливость и пытаюсь укрыться за шуткой. Появилась у меня смутная догадка, с кем это я завел умную беседу, но поверить этой догадке — так недолго и умом тронуться. А он у нас, краткоживущих, самая слабая деталь организма.

Ну, если тебя испугал наш разговор, то я могу и подождать.

— Лет тридцать-сорок, а потом переселиться в другое тело, — я почти уверен, что все мои догадки и опасения, давно уже не тайна для кого-то шибко умного.

Я иногда и дольше ждал, когда знал, что разум носителя не выдержит контакта со мной. Но запасов прочности твоего организма хватит на дольше, чем ты себе отмерил, и разум твой намного устойчивее, чем у местных жителей. Думаю, это особенность жителей вашего мира.

— Что ж тогда сразу знакомиться не вылез, если я такой устойчивый и...

"Сразу" — это когда? У тебя же с первого дня в этом мире началась достаточно интенсивная жизнь. Общение еще и со мной могло привести к нежелательным последствиям.

— Это к каким же?

Твое тело могло получить серьезные повреждения, а регенерировать ваша раса так и не научилась.

— Чего не умеем, того не умеем, — соглашаюсь с очевидным, и тут до меня доходит: — Подожди, подожди, получается, что ты со мной с первых дней? И где я тебя мог подцепить?

Ты же сам разрушил тело моего прежнего носителя.

— Ни фига себе! Значится, с самых первых минут... все видел, понимал и... молчал! Твою ж мать! — Мысли прыгали, цеплялись друг за друга, как детеныши Марлы, когда разыграются перед едой. — Короче, мужик, пока все, кому ни попадя, пытались меня убить, ты стоял в сторонке и дожидался, когда же моя жизнь станет не такой интенсивной!.. Знаешь, как это называется?

Знаю. У вашего народа есть такая поговорка: "Не можешь помочь — не мешай!"

Блин, и ведь против правды не попрешь. Черта с два я дождался бы помощи от этого умника, а вот проблем мог бы огрести выше крыши. Да и не факт, что поверил бы в существование бестелесного духа, которому приспичило вдруг со мной пообщаться. Если бы не сдвинулся мозгами, то принял бы его откровения за очередную галлюцинацию. Я и сегодня-то не очень верю, а два года назад... даже год... И чем дольше бестелесный молчит, тем больше мне кажется, что весь этот разговор мне приснился. Типа, переутомился от непривычной работы — вот и голоса всякие снятся. Или мертвый остров на мозги действует. Ведь не просто так Тиама выбрал его на ПМЖ. А там, где Тиаме хорошо, всем остальным, мягко говоря, лучше не появляться.

Никто в мои рассуждения не вмешивался и продолжением беседы не утомлял. Похоже, этот "кто-то" решил, что на сегодня хватит. Ну и спасибо ему за заботу и понимание. Но если думает, что я уже созрел для контакта, то он очень сильно ошибается — мне еще лет десять надо "зреть", в свободное от интенсивной жизни время.

Убеждать меня, как я ошибаюсь, никто не стал, вот и пришлось опять браться за весла. А то как бы моя шутка, насчет утреннего прибытия, не оказалась правдой. Белая-то уже в зените, а плавать в потемках среди камней радости мало. Вдруг вспомнилась команда гребцов из моего прежнего мира и как кто-то в их лодке постоянно выкрикивал: "И-раз!", "И-раз!" Гребли они так легко и красиво, что я решил и себе попробовать, как гребется под это "И-раз!" А то руки уже отваливаются, спина плохо разгибается, задницы я уже не чувствую, но, боюсь, что когда почувствую!.. Еще и в голове непонятно чьи мысли завелись.

Очень скоро я понял, что делаю что-то не так: или я не предназначен для длительной гребли или тот, кто "иразкал", сам за весла не брался. Этот дурацкий эксперимент утомил меня так, будто я полночи вагон разгружал. Пришлось завязать с акустическим сопровождением, но в мозгах еще долго отдавалось "и-раз!". А потом стал отдаваться шум прибоя. Но у разбивающихся о камни волн совсем другой ритм.

К острову я добрался не в самое темное время, еще и вода вокруг него светилась, вот только пользы от этого света было совсем мало. Сообразить, как выбраться на сушу и не пробить лодку, я не мог — соображалки не хватало. Может опытный моряк и справился бы с этой задачей, а вот меня хватило только на то, чтобы втянуть весла в лодку. Чего делать дальше я не знал. Будь здесь нормальный берег, можно было бы выпрыгнуть на песок и утащить плавсредство подальше от воды, если привязать не к чему. Конечно, на нашей реке не было приливов и отливов, но катера иногда бегали, волну устраивали, еще и течение в некоторых местах имелось не слабое. Здесь оно тоже имелось и весьма настойчиво подталкивало лодку к высоким камням, между которыми шуршала и светилась вода. Не знаю, как эти камни выглядят днем, но смотреть на темные обломки ночью было жутковато.

И тут мне пришла в голову гениальная идея. Я сразу же озвучил ее, пока не усомнился в собственной гениальности. Сколько проблем у людей возникает из-за всяких сомнений! И сколько гениальных идей пропадает зазря!

— Эй, Многоструйный, ты там спишь или медуз считаешь? Мне нужна тихая, спокойная гавань, а не экстремальный туризм среди камней и воды. Давай, мужик, займись делом, помоги нуждающемуся!

А если местный божок обидится на такое обращение и устроит мне внеочередное перерождение, то наплевать и растереть. По крайней мере, перестану чувствовать себя как немощный старик после сдачи всех мыслимых анализов. Единственное, чего мне хотелось, так это завалиться на дно лодки и поспать часика два-три-четыре.

Когда лодку затащило под остров и сделалось совсем темно, я подумал, что идея насчет поспать, очень даже хороша. Делать все равно нечего, куда грести — непонятно. Чтобы любоваться гротами и пещерами — нужно хоть какое-то освещение, да и голову убрать из опасной зоны не помешает. Только Многоструйный знает, на какой высоте тут потолки. Но лежать в лодке — это удовольствие ниже среднего, кто в ней лежал, тот меня поймет. Заснуть у меня вряд ли получится, но хоть отдохну, расслаблюсь, может и помедитирую, если будет не в облом. Кажется, я перебрал сегодня с физическими нагрузками. Если труд сделал из обезьяны человека, то чрезмерный труд может сделать из человека инвалида.

Я даже не заметил, когда мое плавсредство остановилось. Наверное, я все-таки заснул, хоть и не ожидал от себя такого. Незнакомое место, подземная река, вокруг тьма и неизвестность, а я невозмутимо заворачиваюсь в плащ и героически укладываюсь дрыхнуть. Леха Серый не только Многодобрый, но еще многоотважный и до охренения невозмутимый.

Смех смехом, но дело тут не только в крепких нервах. Да любой выносливости бывает предел! И своего я давным-давно достиг. То, что чрезмерно, то не на пользу.

Проснулся я оттого, что по моему лицу нагло топтался солнечный луч. А был это ребеночек первого солнца или второго — я так и не понял. Но то, что лодка никуда не двигается — это я сообразил достаточно быстро. Вот только подняться быстро и просто у меня не получилось, пришлось медленно и постепенно. После вчерашних подвигов спина ныла и жаловалась, а задница болела так, будто с нее содрали кожу. Выпутывание из плаща оказалось очень даже не простым делом — руки не желали шевелиться, плечи ломило немилосердно, а ладони... их я тоже основательно натер. Блин, как же я работать буду такими руками?! У меня же пальцы распухли!

Если вчера я чувствовал себя немощным стариком, то сегодня — полной развалиной, которую забыли похоронить. Или похоронили, потом отрыли, оживили, поставили конкретную задачу, а сил на ее выполнение не дали. Типа обойдешься — мертвые не потеют и не устают. Вот бы в глаза посмотреть этому знатоку, да пару ласковых ему сказать! Но кажется не все живые могут слышать мертвых. Вдруг и мой работодатель из таких, тугоухих?

Такими веселыми мыслями я и развлекал себя, пока лежачее положение заменял на сидячее. Все когда-нибудь заканчивается, закончилось и мое сражение с усталым и неповоротливым телом. Скрипя зубами и ругаясь, я заключил с ним деловое соглашение — тело выполняет необходимый минимум движений, а я слежу за тем, чтобы движений было не больше необходимого.

Когда борта перестали загораживать обзор, я смог оглядеться. Лодка торчала между двумя камнями и упиралась носом в подобие причала, тоже каменного. Потолок над ним был не очень высокий и ровный, но если идти осторожно и слегка согнувшись, то ничего страшного с моей головой случиться не должно. Трещина в потолке пропускала достаточно света, он отражался от воды и делал пещерку не такой мрачной, как мне сразу показалось. Жить бы здесь я не хотел, но любая из моих мнительных пациенток не хлопнулась бы в обморок, увидев это местечко.

Пару раз я чуть не свалился в воду, хотя по лодке передвигался очень осторожно. Тело плохо слушалось и я решил, что с этим надо что-то делать, но уже на берегу. И только выбравшись из лодки, вспомнил про завтрак. Но жрать мне еще не хотелось, так что возвращаться в качающуюся посудину и шарить там, в поисках съестного, не стал. Его могло там и не быть. С какой это радости кому-то думать о жратве для меня, если я сам о ней не подумал. Про емкость с водой и говорить нечего. То, что воду надо запасать, ни одному моряку даже в голову не придет — вокруг же полно воды, пей хоть упейся! А мне даже умываться не хотелось в той воде, где колыхалась лодка. И совсем не в лодке тут было дело. Вода из канализации тоже течет вроде бы чистая, а ни одному нормальному человеку не приходит в голову ее пить. По крайней мере, мне такое ни разу не пришло, даже в веселые детские годы. Так что выполнять поставленное дело я поплелся неумытый и небритый, а если кому-то это не понравится, то мне глубоко по фигу.

Выбраться наружу оказалось совсем даже непросто. И не только во мне тут было дело. После скромной пародии на утреннюю гимнастику, мышцы стали чуть послушнее и даже боль вроде бы притупилась. Вот только прямой и легкой дороги в пещере не было изначально. Каменный причал заканчивался метров через пять слева и метра через три справа. А может и продолжался, но уже под водой. Но выяснять это опытным путем мне совсем не хотелось. Пришлось искать обходные пути, а заодно вспомнить, как лихо тиу ползают по гладким стенам. А здесь стена гладкостью и ровностью не отличалась, так что шанс подняться у меня был. Лихо и быстро не получилось, но добраться до трещины в потолке я все-таки сумел. Только раз всего и сорвался, уже рядом с самой трещиной, и мне было за что ухватиться, пока пережидал дрожь в руках и стук сердца в горле. Труднее всего оказалось воспользоваться выходом, до которого я дополз. Там, где еще можно было стоять, опираясь о стену, трещина только начиналась, и моя голова в нее не пролазила, а вот метра через два пролом расширялся, но добираться до него пришлось исключительно с помощью рук, помолившись предварительно неведомому богу, который отвечает за крепость камней.

Я никогда не считал себя хилым мужиком, но после вчерашних развлекушек с веслом, подвиг скалолазания дался мне как... даже не знаю с чем сравнить! Наверно, так же себя чувствует новорожденный, только что выбравшийся из мамашки. Но его хотя бы старательно выталкивают наружу, еще и на выходе помогают, а мне все самому пришлось — и наружу вылазить и от дыры отползать. А состояние предобморочное и абсолютно пофигистское, как у Геракла, что удовлетворил десять амазонок и обломался на последних трех. И ведь никакая сволочь ему этот подвиг не засчитала! Небось, еще и позлорадствовали — типа, скажи спасибо, что те, неудовлетворенные, из тебя пассивного гомика не сделали.

На такой радостной ноте я и заснул, кажется.

"Если вы проснулись и у вас все болит — это еще не факт, что вы проснулись живым — очень может быть, что вас вчера вскрывал пьяный патологоанатом." Вот и я проснулся в похожем состоянии, и опытным путем выяснил, что спать на камнях так же приятно и удобно, как и на дне лодки. Даже старая студенческая хохма не улучшила мое настроение. Пока лежал, оба солнца основательно потрудились и нагрели камни. Мягче от этого они не стали, а вот ладони обожгли, когда я попытался подняться. Пришлось обойтись без помощи рук — ладони и так болели, после весел. Хорошо хоть спал мордой вниз и с подвернутыми под себя руками — не успел вытащить перед сном, зато и чудный загар — до румяной корочки — не получил. Едва я принял горизонтальное положение и собирался с силами, мне приспичило сделать сразу два дела. К сожалению попить было нечего, а вот отлить никто не мешал. И сразу же в голове зашевелилась умная мысль — не все ж глупым и ругательным в ней шевелиться. Пришлось еще немного постоять и обдумать. Ну посажу я Тиаму, ну придется возвращаться, и желательно на лодке, а как я ее найду? Эта дыра среди камней вряд ли одна единственная на весь остров, и сколько таких пещерок под островом, только Многоструйному известно. Но я сильно сомневаюсь, что он захочет подсказать, в какой из них я оставил лодку. Блин , хоть вообще от нее не отходи! Вот если б Тиаме еще это место понравилось... но он вынюхал себе другое, подальше и повкуснее.

Для чудес и гениальных идей не бывает праздников и выходных. Только чудом и можно назвать ту идею, которая осенила меня, когда я устал торчать возле входа в пещерку, а отойти от нее так и не решился. Вот если обмотать халатом и обвязать поясом самый высокий камень перед входом, то проблема исчезает сама собой! И ветром халат не унесет, и ориентир получится очень даже заметный, если не подсуетится какой-нибудь любитель прихватизировать чужое. Из тех, кто считает своим все, что не прикручено болтами и не приварено намертво.

Прислушался и принюхался, как это обычно делает Тиама, но ничего живого поблизости не обнаружил. Не скажу, что меня это сильно огорчило.

Вспомнилась вдруг песенка, которую знакомый с третьего этажа напевал, когда в черный комбез наряжался. А спереди и сзади украшенный человеческим скелетом, в натуральную величину и со всеми подробностями. Этот гений не придумал ничего умнее, чем прийти и уточнить, не напутал ли он чего с костями, мол, для игры надо, и не хочется облажаться. Почему он в инет со своей проблемой не сунулся, я так и не понял. Три часа ночи — не то время, чтобы лазать по сетке, а вот по соседям шариться в своем костюмчике -самое то. Бабки крестились, когда видели этого юмориста или слышали его песенку.

А на кладбище все спокойненько

Тихо, мирно и пристойненько...

Все в могилочках лежат

Есть не просят и молчат.

Ну кроме Тиамы, конечно. Этот проглот жрать просит еще со вчерашнего дня.

До выбранного им места пришлось топать и топать. Вроде бы сколько там того острова, еще и проплыл я под ним немало — примерно четверть всего расстояния, а может и треть, но... все-таки не по проспекту мне пришлось потом идти. Местность оказалась очень пересеченной, колдобистой и совсем не предназначенной для прогулок всяких праздношатающихся. А я еще выперся в той обуви, в которой по тротуарам Верхнего города иногда ходил. Не подумал, что туфли на мягкой подошве не приспособлены для лазания по горам. Или чем там раньше были эти камни? Домами? Так ведь ни один нормальный человек не станет жить в таком доме! Или тех, кто обитал под водой, нормальными можно не считать? Или дома стали так выглядеть после войнушки с демоном-пришельцем? Можно подумать, местным своих демонов не хватает.

В очередной раз оступившись на мелких камушках, похожих на битый обгорелый кирпич, я увидел наконец ровное место, на всем этом, богом забытом, острове. А где-то там, за равнинкой, и желал произрастать Тиама. Гладкая и плоская поверхность выглядела очень странно среди черно-серых обломков, разных по форме и величине, и больше всего напоминала бок коричневой бутылки. Не скажу, что мне так уж хотелось шляться по этому месту, но в обход получалось намного дольше. Да и туфли не мешало бы поберечь — мне в них еще возвращаться придется, а подошва на правом уже прохудилась.

Так, полный радужных надежд и мечтаний, я и поперся вперед, убедившись предварительно, что не придется идти по воде. С местных могло статься и симпатичный прудик посреди квартала устроить, а мне выплывай потом, обсыхай, еще и в обход топай.

Лучше б я в этот обход пошел сразу!

Уже через пару метров у меня появились первые сомнения. Нет, с направлением я не напутал и воды подо мной не оказалось. Жидкой. Если это и было когда-то водой, то давно стало льдом или чем-то, похожим на него. Еще и блестело так, что глаза слезились и закрывались. Кто ходил солнечным днем в тапках по гололеду, тот меня поймет. Если, конечно, пережил эту прогулку. Моя скорость передвижения уменьшилась настолько, что ползти получилось бы быстрее. Или вернуться. Вот только не наш это метод — возвращаться! А после третьего или четвертого падения я понял, что мысль про ползание не такая уж и глупая. И плевать, как это выглядит со стороны. Кому тут смотреть?

Когда снизу что-то глянуло на меня и даже ближе подобралось, чтобы виднее было, у меня дыхание в зобу сперло. В первый миг. Потом я развил такую скорость — откуда и прыть взялась? — наверное побил какой-нибудь рекорд по бегу на четвереньках. Вот только тварь не отставала! Плыла за мной подо льдом и присматривалась. Небось дожидалась, пока я окончательно выдохнусь, чтобы легче было справиться. Знать бы еще, какой толщины тут лед... Уже ближе к берегу до меня дошло, что ничего живого рядом с собой я по-прежнему не чувствую. И если "нюх" не притупился от усталости, то эта тварь давно мертвая и для меня, вроде как, не опасная. Похоже, я увидел то, что жило здесь давным-давно или... очень не хочется думать, что я такой дурак, чтобы испугаться собственного отражения.

На берег я выбрался в несколько нервенном настроении и быстрее, чем это полагается Многодоброму и Многодостойному. Ну и плевать — по крайней мере меня не сожрали. Но обратно я пойду в обход! Пускай лучше обувь развалится в пух и прах, чем ползти по льду и гадать, когда и кто до меня доберется.

От замерзшего озера к облюбованному Тиамой месту текла река, тоже замерзшая. Даже не река, а ручей, шириной метра в три. Вот только идти по нему у меня не возникло ни малейшего желания. И переходить в брод не хотелось, хоть тот берег и казался ровнее. Если бы из ручья торчали камни, то можно было бы и перейти, а по льду пусть ходит кто-нибудь другой. Да уж, напуганный клизмой и от пипетки шарахается!

Не ожидал, но моя прогулка сильно затянулась. Где-то ближе к ужину до меня дошло, что неплохо бы и подкрепиться. Пришлось изгонять эту мысль, как назойливого торгового агента, и напоминать себе, что жрать нечего, кроме семян Тиамы. Но на них у меня почему-то аппетита не было. Наверное, недостаточно проголодался.

Не пойму, ты — дурак или притворяешься?

Вопрос раздался внезапно и неожиданно, я так резко остановился, что не удержал равновесие. Мало того, что ушиб колени, еще и ладони разодрал до крови. А вот не фиг резко тормозить на неровной поверхности и отвлекаться на всякие голоса. Если у кого-то раздвоение личности или слуховые галлюцинации, тому в паланкине передвигаться надобно — по крайней мере без бытовых травм обойдется.

Все это я насоветовал себе уже потом, когда поднялся и хоть самую малость успокоился, а сначала было короткое и прочувствованное:

— Твою ж мать! А не пошел бы ты со своим вопросом?..

Галлюцинация на мое возмущение никак не отреагировала, как и положено нормальной галлюцинации.

Врата выглядели совсем не так, как я себе их представлял. Никаких высоких заборов, бронированных створок и охраны перед ними. Просто два неровно обломанных каменных столба, стоящих довольно далеко друг от друга. Вид у столбов был такой, словно их основательно погрызли. Когда я заметил эти Врата, то порадовался, что не успел подойти к ним вплотную, а то ведь и вывалиться мог. Я опять споткнулся и едва удержался на ногах. Пришлось даже за ближайшую каменюку хвататься, высокую и корявую. Повязка на ладони разодралась, появилась кровь. Но заниматься самоперевязыванием я не стал — засмотрелся на вид между столбами. Это к ним я поднимался долго и нудно, и ничего интересного впереди уже не ожидал. Ну а что можно увидеть на мертвом острове, по которому бредешь с утра и до ужина. Вид однообразный до отвращения: камни, обломки, осколки вроде бы камней, битый щебень, опять камни... И все это серое, черное, бурое или темно-красное. Я так привык к такому пейзажу, что даже не сразу поверил, когда увидел впереди что-то ярко-зеленое да еще с синеватым отливом. У моря в этих местах цвет немного другой, да и не должно оно быть так близко. А когда я разобрался, что море здесь совсем не причем, то испытал что-то вроде культурного шока. Все-таки слышать о Вратах и увидеть их собственными глазами — далеко не одно и тоже.

Там, между столбами, начинался вход в другой мир. В очень живой, в очень чужой и очень яркий. Вот только заходить в него мне не хотелось. Что-то настораживало в этой живости и яркости. Еще один шажок вперед и тут я опять испытал шок — Врата были открыты и открывались они ТУДА! Я легко мог бы пройти сквозь них, но вот вернуться... Тиаме, в принципе, без разницы в каком мире жить, а мне там жить не хотелось. Да и захотись вдруг, то совсем не факт, что это у меня получилось бы. Есть места, не предназначенные для жизни человеческой, кажется, это как раз из таких.

И с чего я решил, что Врата обязательно должны быть закрыты?..

Ни одни Врата нельзя закрыть навсегда. Даже надолго, вряд ли получится. На десяток-два эроллов, а потом...

Я едва понимал, о чем говорит этот... бестелесный. Меня больше интересовало то, на что я смотрю. Хотелось сделать еще одни шаг и еще... нагнуться, как над обрывом, заглянуть вниз... Пришлось изо всех сил вжать ногти в ладони — боль отрезвила. Идти вперед меня уже не тянуло, но что-то странное творилось со зрением, какая-то пелена мешала хорошо видеть.

Впереди и подо мной был каньон или огромный овраг, вымытый в толще мягкой земли. Но какого она цвета, не разглядеть — воздух дрожал и колыхался над оврагом. Вместе с этим колыханием менялись и цвета: коричневый становился красным, красный — оранжевым, а желтый — белым. Но может быть стенки каньона полосатые, а рассмотреть это не получается из-за каких-то испарений. Только скелеты я видел достаточно отчетливо. Огромные, звериные, а с цветом опять получалась лажа — у всех костомах был заметный серый отлив. И у давно лежалых, и у тех, на которых еще оставались клочки мышц.

Вся эта вмятина в земле выглядела, как кладбище животных, и не слонов даже, а чего-то намного крупнее. Недалеко от Врат лежала обглоданная черепушка, величиной с двухэтажный домик. А то, что прежде входило в комплект с головой, лежало немного дальше и тоже выглядело очень внушительно. Если глазомер меня не подводит, то зубы у этой милашки не меньше двух метров. И такими звериками завалено все кладбище...

Будь на моем месте палеонтолог или хотя бы ветеринар, то уже бы ссал кипятком от восторга! А может и поперся бы все щупать и замерять на местности. И если бы не разбился при переходе, то вполне мог бы угодить в чьи-нибудь когти... как тот мелкий, что занимался объеданием свежей костомахи рядом с красным кустом. Но что-то длиннохвостое и крылатое метнулось вниз, схватило едуна и опять поднялось в зеленовато-синее небо.

Блин, совсем как в нашем мире — одни жрут других, чтобы достаться на обед третьим.

Долго смотреть сквозь Врата я не смог. Не то, что нервы не выдерживали, просто глаза устали от слишком ярких и непривычных красок. Да и по делу я пришел, а не иномирным пейзажем любоваться. Дело-то совсем простое и недолгое — посадить зерно Тиамы и топать туда, где меня любимый халат дожидается.

Вот только совсем не заглядывать во Врата не получалось — Тиама пожелал расти исключительно перед ними. Чтобы, значится, этот остров как основное блюдо шел, а то, что за Вратами — на десерт.

Не знаю, почему при третьей посадке у меня не отрубило память. Может место здесь особенное или я уже сжился с ролью посадочника. Как говорится, нужно время, чтобы ягодка созрела. Я смог обойтись без ритуального мучительства, только кровушки своей немного накапал, чтобы деревцу здесь жилось хорошо. Ведь на камнях ему расти придется, а землю в этих местах только на дне моря отыскать можно. Понятное дело, что я за ней туда не полезу.

Я закончил с посадочными работами, перевязал ободранные ладони и в последний раз глянул на каменный горбик, под которым дремало зерно. Оказалось, что оно больше не дремает — над горбиком шевелило ветвями призрачное деревцо с меня ростом. Сквозь ветви и листья просвечивали желтоватые облака, острые темно-синие горы и черные тени на вершинах или ледники. Каньон с огромными костями куда-то подевался.

Обычные Врата с непостоянным выходом.

Ну, для кого обычные, а вот я первый раз о таком слышу. Да и пройти через них я бы уже не смог.

Теперь никто не сможет. Пока здесь растет Тиама.

А если учесть, что Тиама растет несколько тысяч лет и сковырнуть его с облюбованного места очень непросто, то можно сказать, что Врата запечатаны навсегда.

— Так это же здорово! — почему-то меня обрадовало это известие. Можно подумать, что мне поручили закрывать проходы в другие миры и я отыскал самый надежный способ. — Надо будет с Родалем как-то связаться, подкинуть идейку.

Это какую же?

— Ну... посадить Тиаму перед каждыми Вратами... — теперь идея не казалась мне такой замечательной, уж слишком много яду в вопросе бестелесного.

И чтобы места вокруг Врат стали такими же мертвыми, как этот остров.

— А у тебя есть идея получше? — спрашиваю сквозь зубы, но хотя бы без мата. Не фиг ругаться, если выставил себя дураком. Соображать же надо, какие идеи толкать! Блин, и как я мог забыть, что у Тиамы не бывает живых соседей на три дня пути вокруг.

Идеи — нет, но скоро будет.

— Ага, лет через сто или двести.

Ну не так скоро.

А ведь мой глюк даже не шутил!

— Ты что, издеваешься? Да через двести лет и кости мои сгниют!

Может быть, а может и нет.

— Пофигист хренов!

Ответа я не дождался. Да на хрена мне нужен этот ответ, как и этот разговор, похожий на беседу слепого с глухим. Ну и чего я так завелся? Опять национальная черта взыграла, когда тянет помочь в чужом деле, а по своему еще и слон не топтался. Так ведь никто за меня до лодки не дойдет и к кораблю грести не станет. Солнце надо мной только одно осталось, да и то скоро спрячется, а шляться по острову в темноте я не собираюсь — не настолько еще перестал дружить с головой. Вот найду местечко поровнее и подальше от Тиамы, пересижу до утра, а там... Жаль, что костер здесь разжечь не получится. И не для согрева он мне нужен, просто любит человек попялиться на огонь. Наверно, это еще с тех, доисторических времен осталось, когда все племя собиралось в пещере вокруг костерка и слушало, как снаружи воют саблезубые волки.

Ровное место я нашел довольно быстро, но отойти подальше от Врат не получилось — стемнело так внезапно, будто кто-то свечку задул. Так всегда здесь приходит ночь. В темноте я пробыл совсем немного, сначала появились звезды, потом луна, но не бродить же при лунном свете по сильно пересеченной местности. Так и нарваться можно. А если эта луна — Санут, то лучше никуда не дергаться и думать о чем-нибудь приятном. Например, как быстро остынут камни, на которых я лежу или что делать с растертым об скамью задом, ведь ноет и чешется немилосердно! А не нравятся эти темы, можно придумать еще. Вот интересно, чем станет этот остров, когда Тиама войдет в полную силу. Как тогда капитаны будут называть это место? Или остров исчезнет со всех карт, как исчезла Атлантида, а весь район сделается опасным и запретным, вроде нашего Бермудского треугольника? Все может быть, а может и не быть, как говорил мне кто-то совсем недавно.

До лодки я добрался, когда день давно уже перевалил за средину. Подошва на туфлях прорвалась и отвалилась окончательно, но выбрасывать обувку не стал — хоть что-то прикрывает пальцы. Ну не привык я ходить голостопым, как некоторые аборигены. Хватит уже и того, что голоногим заделался — штанины пришлось обрезать и обмотать их вокруг туфлей. Защита, конечно, не очень, но... за неимением бинта и рукав рубахи сгодится. Если я переживу эту прогулку, то вспоминать о ней буду долго — пока заживут изодранные руки и ноги. Даже днем, на обратном пути, я умудрился несколько раз упасть. А камни за прошедшие сутки не сделались мягкими и гладкими. Да еще жрать и пить хотелось так, что меня уже качало. Мне даже начало казаться, что я сбился с пути и давно иду не в ту сторону. А когда перед глазами появилось нечто яркое, у меня чуть сердце не стало — неужто опять приперся к Вратам?! Потом я долго сидел в обнимку с камнем, на котором был намотан халат и даже целовал его от избытка чувств.

Спуск к лодке вспоминается как самый страшный кошмар моей жизни. Для полного счастья я еще и в воду свалился. Самое обидное, что не со стены или с потолка, а когда забирался уже в вертлявую посудину. Можно сказать, оступился на ровном месте. Про то, что эту воду не только пить нельзя, но даже купаться в ней нежелательно, я вспомнил очень нескоро. Сначала напился, освежился, а уже потом... В лодку я-таки влез, одежду снял и выкрутил, если бы она не липла к телу и не мешала двигаться, оставил бы все, как есть. А подхватить насморк или пневмонию я не опасался — весь мыслимый вред, какой можно нанести своему организму, я уже нанес. Долго сидеть голым не стал, даже если я завтра умру, то это еще не повод торчать в темной пещере. Трещина над головой освещением не считается, как лодка не считается едой. А пока я живой, нужно добраться до корабля, пожрать чего-нибудь вкусного — только дурак думает перед смертью о диете! — пообщаться и попрощаться с любимой женщиной. Чтобы не думала обо мне плохо.

Вот составил план действия на ближайшие сутки и сразу на душе полегчало. И когда до меня дошло, что выбираться из пещеры тем же путем, каким я в нее попал, совсем необязательно, настроение сделалось еще лучше. Если уж занесло сюда течением, то пускай и дальше несет — а для чего еще здесь устроили скоростную трассу? Ну а если застряну где-нибудь под островом... значит передам привет Многоструйному.

Быстро оделся, оттолкнулся веслом от каменного причала и поплыл вниз в темноту. Скорость сразу оказалась приличной и я решил не рисковать: втянул в лодку весла, лег на дно и глаза закрыл. А на что тут смотреть в темноте? Когда мне надоело лежать с закрытыми глазами, заснул.

Разбудили меня голоса и толчки. Капитан Барг был возмущен и громогласен. Мало того, что я ободрал его любимую лодку, так еще вперся в такое течение, что за мной гнаться пришлось полночи. Когда же лодку догнали, то я не пожелал ловить какой-то там конец и продолжал притворяться спящим. А пассажиры на палубе волновались и требовали немедленных действий, еще и крутились под ногами матросов, мешали работать.

Я представил себе Кранта, который крутится у кого-то под ногами, и мне стало смешно. Еще смешнее мне сделалось, когда я представил мешающую кому-то Марлу, и что она может устроить тому, кто захочет отодвинуть ее в сторону.

Оказалось, что у меня очень скудное воображение — Марла "помешала" сразу троим, а еще двое почему-то решили, что пассажирка испугалась и желает вернуться в каюту. С их помощью, конечно. А капитан был очень занят и не мог остановить этих заблуждающихся — он общался с Мальком и Крантом. Вообще-то только Малек уговаривал Барга изменить курс и спасти любимого хозяина, а мой оберегатель просто стоял рядом, для внушительности.

Короче, когда лодку подняли на палубу, скучать мне не пришлось: меня встретили счастливые друзья-попутчики, не очень счастливый капитан корабля, и совсем не счастливые матросы, пострадавшие от зубов и лап Марлы. Ранеными я пообещал заняться в первую очередь, если меня после этого хорошо накормят. Повар начал что-то говорить, про ночь за бортом и давно съеденный ужин, но Барг вызверился на этого говоруна. Мол, если тот не займется делом, то быстро станет шестым пострадавшим и самым первым окажется за бортом. Чтобы не мучался и не отвлекал команду своими стонами. Мол, все равно у голодного Многодоброго сил на всех раненых не хватит, а до берега не так уж и далеко. Кого сразу не сожрут, тот может быть и доплывет. Дня через два-три.

К капитанскому напутствию раненые матросы добавили и свои несколько слов. Не знаю, чего они наговорили, но наш кормилец проникся небывалым энтузиазизмом и заметался, как испуганный касырт. Поздний ужин или ранний завтрак был готов задолго до того, как я закончил с последним пациентом. Ничего особенно сложного делать мне не пришлось, но много нудного и кропотливого шитья Марла мне обеспечила. Надо будет попросить ее, чтобы в следующий раз не пускала в ход когти или уж била наверняка. А мертвым, как известно, Многодобрый не требуется.

Я выполнил почти все, о чем мечтал в пещере — добрался до корабля и вкусно пожрал. Да еще в хорошей компании. А вот на общение с любимой женщиной у меня банально не хватило сил. Перед общением мне приспичило помыться и переодеться — какое уж тут свидание, если я выгляжу бомж бомжем! Почему-то раньше эта мысль меня не напрягала, а тут вдруг вспомнил, что штаны у меня обрезаны выше колен, что у рубашки совсем не осталось рукавов, что халат выглядит так, будто я в нем купался, а потом спал. То, что в таком виде я сел питаться, так это по фигу! Если кому-то я испортил аппетит, так мне же больше досталось. А вот потом мне понадобилось место для купания, еще и чистую одежду вынь да положь.

За борт меня бросать не стали, хоть капитан и бурчал что-то такое. Но совсем недолго и не всерьез. После внеочередного застолья настроение у Барга заметно улучшилось. Так что мне показали местечко между лодками и вручили бадейку, из которой обычно мыли палубу. Только попросили не ломать и не пачкать инвентарь. Возмутиться я не успел — матрос быстро ушел, сославшись на какие-то дела. А стоять голым и ждать, когда он вернется, я не захотел.

Облился пару раз забортной водой и понял, что продолжать купальные процедуры у меня нет ни малейшего желания, как и совершать постельные подвиги. Даже одеваться мне было в облом. Завернулся в чистый халат и направился к каюте. Хотелось забраться под теплое одеяло и немного поспать. Часиков восемь-девять, не больше.

В каюте на столе стояла шкатулка с ненужным уже браслетом. Я его еще перед поездкой хотел отдать, но прорицатель отказался брать свое имущество. Мол, пока браслет не остыл, он должен оставаться у меня.

— Надеюсь, хоть сегодня избавлюсь от вас! — открыл шкатулку, чтобы сказать гадость змеюшкам, но тут меня осенила очередная гениальная идея. — Да ладно, сколько той жизни?.. Вот помру завтра, а отца так и не увижу. Папа, ты где? Я должен на тебя посмотреть! — после такой заявы я напялил браслет и полез под одеяло. Спать и видеть сон.

23

— Долг, долг!.. Сколько можно твердить о нем? Зачем?!

Макоси кричит, и мне приходится говорить тихо и спокойно. Чтобы меня услышать, кому-то придется замолчать. А главное, это помогает мне самому не сорваться на крик. И не опозориться перед самим собой.

— Только тот, кто выполняет свои обещания, поднимается по Лестнице Свершений. Так учил меня отец. Он говорил, что Стоящий-высоко никогда не даст обещание, которое не собирается выполнять. Что нет страшнее проступка, чем оставить свой долг детям, и помешать им подниматься...

— Но у тебя же нет детей!

Макоси-гру как всегда прав и как всегда нетактичен. Но глупо ожидать иного от сулайра, только поднявшегося на третью Ступень. Достаточно и того, что он внимательный, исполнительный и преданный помощник — не все Ловцы имеют столько достоинств.

— А кто сказал, что детей у меня никогда не будет?

— Прости, Никура, я не подумал... — и Макоси запустил руку в шевелюру.

Еще одна привычка Низкостоящего — чесаться, когда огорчен или взволнован. Она давно уже не раздражает меня — недостойно Высокостоящему обращать внимание на такие пустяки. Как и упрекать того, кто ниже, в том что он не такой, каким я хочу его видеть. Путь по Лестнице Свершений длится не одну жизнь, и даже император не достиг верхней Ступени.

— Вот и я думаю, что моему ребенку будет легче подниматься, если я не оставлю ему долгов.

— А я не знал, что ты уже взял жену.

— Скоро возьму.

Мать присмотрела ее, когда я стоял на четвертой Ступени, но я обещал Многоликим, что сначала поднимусь на Шестую и только тогда стану думать о семье и детях. Это обещание давалось не в Храме, но Многоликие всегда слышат помыслы, обращенные к ним. За пять лет я дошел до шестой Ступени, осталось только подняться и... Кое-кто уже стал прибавлять к моему имени почтительное Огайру. Я не поправляю ошибающихся и торопливых, но сам никогда не называю себя Огайру даже в мыслях. Ибо недостойно Высокостоящему...

— Никура, ты много думаешь о том, что будет завтра, а жить нам надо сегодня.

— Может ты и прав, Макоси. Я подумаю над твоими словами, когда вернусь.

— Ты все-таки пойдешь?!

— Я же обещал, — я повторяю эти слова четвертый раз за сегодняшний вечер, но Макоси все пытается отговорить меня.

— А вдруг этот плосконогий услышал в твоих словах шутку?

Многие Низкостоящие называют вайтаргов плосконогими, а те в свою очередь говорят на нас грязнули или грязееды: ведь мы ходим по земле и питаемся тем, что росло на ней или бегало. Но Высокостоящий не станет обзывать даже бывшего врага — чем чище помыслы и слова, тем легче подняться на следующую Ступень.

— Шутку? — надеюсь, моя улыбка не выглядела вымученной. — Вот пусть он сам скажет мне об этом. Но он не скажет.

— Откуда ты знаешь?!

— Ты слышал, как погиб его помощник?

— Помощник? Тот толстый и громкий?

— Да.

— А я думал, что он старший, — и Макоси опять чешется.

— Я тоже так думал. Я ошибся.

Высокостоящий не стыдится признавать свои ошибки. Не все это делают вслух и перед Низкостоящими, но мы с Макоси уже много сезонов работаем вместе. Не знаю, чтобы я делал, если бы потерял его.

— Ты и эту смерть хочешь взвалить на свою спину?!

— Не хочу, но... вот если бы я поверил тогда Сайти, помог, то...

— Чтобы сулайр поверил плосконогому?! Да никогда такого не будет!

Макоси заметался по комнате, зацепился за стул, но не дал ему упасть — быстро подхватил, громко стукнув ножками об пол, устроился на сиденье, чтобы тут же опять вскочить и быстро двинуться к окну. Все Гру порывисты и агрессивны, мой помощник не лучше и не хуже других.

— Сайти был не только вайтаргом, но еще и Ловцом. Не стоит забывать этого, Макоси — такое недостойно нас.

— Все равно он — плосконогий, а уже потом Ловец.

Говорят, что упрямее Гру может быть только вайтарг. Теперь я знаю, что в этих словах много правды. Если бы я вспомнил, что вайтарги такие же гордые и недоверчивые, как мы, то Сайти остался бы жив. И не было бы тех слов, недостойных Высокостоящего.

Мы направлялись в город Шуршащих Крыш, когда Искатели сообщили, что наш Дайгиру перебрался в Качающийся Город. Сбежать оттуда не так просто, как из наших городов, но и работать там труднее. В каждом городе вайтаргов есть свои Искатели и свои Ловцы, без их дозволения нельзя никого хватать и убивать. Даже если тот, кого ловишь, сулайр, забравший восемь чужих жизней. Мне уже приходилось работать с Ловцами, привязанными к одному городу, но все они были сулайры. Ловцов-вайтаргов я никогда не видел и, чего от них ожидать, не знал.

Ловцы Качающегося Города мне не понравились сразу. Не понравился их вид, запах, манера одеваться и разговаривать. Все, что привлекательно в вайтаргских женщинах, в мужчинах кажется отвратительным. Даже в тех, которые не похожи на женщин.

Ловцов-вайтаргов тоже было двое. Один — высокий, крупный — выше и толще Макоси. Он много говорил, жадно ел и пил, размахивал руками и громко смеялся. Я старался не замечать, как много острых и мелких зубов у него во рту, ведь этот Ловец был шестипалым, и это с ним мне придется договариваться. Его спутник был невысоким, тонкокостным, похожим на нашу женщину, только неподобающе одетую. Говорил он мало, к пище едва притрагивался, редко улыбался, не показывая зубов, — обычный помощник, тихий и незаметный, к тому же пятипалый.

Тогда я еще не знал, что так выглядят все вайтарги древней и чистой крови. Не знал и того, что о шестипалых вайтаргах говорят: "Его родители плавали в грязной воде". Когда-то вайтарги убивали шестипалых детей, но когда император взял вайтаргов под свою руку, то запретил этот дикий, древний обычай. В наши дни шестипалые вайтарги живут, приносят пользу империи, создают семьи, вот только детей в этих семьях не бывает. В имперском указе нет запрета на детей от шестипалых — это вайтарги сами так решили. Не зря говорят "изворотливый, как вайтарг" — и свой древний обычай соблюдают, и новый закон не нарушают. Теперь я больше знаю об этом народе, а тогда, при нашей первой встрече... Я смотрел на Ловцов-вайтаргов и думал, что глупо ждать от них какой-то помощи, что ловить Рокати-дайгиру мне придется вдвоем с Макоси, что главное — получить разрешение городских Ловцов, а дальше пускай они нам не мешают. Ну что они могут понимать в сулайрах и нашей культуре? Они и о Лестнице Совершенства ничего не слышали!

Я ошибся. Я много ошибался в Качающемся Городе. Начиная с самого первого вечера. Когда попробовал вайтаргскую еду, не зная, как это на меня подействует. После чего и завел спор о сулайрских и вайтаргских Ловцах, и о том, чьи преступники опаснее. Стыдно вспомнить, как мы с Макоси пытались перекричать одного толстого Ловца, а его скромный напарник смотрел на нас всех и улыбался. Как примерная сулайрская жена. Вот тогда я и пообещал любить его долго и сильно, если вайтарги смогут первыми добраться до Рокати-дайгиру. И даже сообщил, что тот стоит на седьмой Ступени, а чем выше ступень преступника, тем труднее его поймать.

Низкорослый Ловец промолчал, будто не знал имперского, а тот, кого я принимал за старшего, громко засмеялся. Сидящие за соседним столом повернулись в нашу сторону. Я стараюсь не привлекать к себе внимание, и Макоси учу тому же, но в тот вечер мне было все равно.

— Ты правильно сделал, что выбрал Тумато. Я предпочитаю больших женщин, — и широко развел руки, изображая растопыренными пальцами что-то округло-волнистое.

Чешуйки на ладонях толстяка были светло-серыми, а перепонки между пальцами заметно темнее.

Я еще не видел, чем руки чистокровного вайтарга отличаются от рук грязнорожденного. И не знал, кому позволено носить имя, начинающееся на "ту". А вспомнить имя второй жены императора мне даже в голову не пришло.

— А твоему напарнику женщины совсем не нравятся? — захотелось мне пошутить тогда. И я даже не подумал, что могу обидеть кого-то — в тот вечер я слишком много съел и выпил, чтобы вести себя достойно.

— Нравятся. Как раз твоего размера, — ответил толстый Ловец.

Была ли это шутка, я так и не понял. Меня отвлекла песня о нашем императоре и о его любви к вайтаргской женщине. Я не в первый раз слышал ее, но на имперском песня звучала как-то иначе.

Вайтаргский певец скрывался за ширмой, его голос был глуховатым и усталым. Казалось, что сам император поет эту песню для юной возлюбленной, еще не зная, как изменится его жизнь.

Прекрасна ты, как смех и ветер.

Как ночи сладкий, легкий сон.

Я знаю, есть любовь на свете

Ведь я в тебя теперь влюблен.

Ты пена волн и шум прилива.

Ты дней спокойных синева.

Как ты, любимая, красива!

Моя кружится голова...

Зачем люблю тебя, не знаю.

Мы — день и ночь. Ты света блик.

А я и летом замерзаю,

Уставший от борьбы старик.

Я был рожден блистать и править.

А твой удел — стоять в тени.

Как я хотел бы всё исправить!

Но слишком поздно. Извини.

Ты дней весенних нежный запах.

Ты пробужденье и рассвет.

Любимая, не надо плакать,

Ты есть, ты будешь, а я нет.

Любовь всегда вот так приходит.

На миг, на день или на век.

Пусть нас с тобою жизнь разводит,

Кто был любим, тот человек!

К чему же слезы и метанья?

К чему обиды и мольбы?

Есть сон, есть смерть, есть увяданье,

Но и любовь есть у судьбы!

Зачем грустить о том, что было?

Того, что будет, не страшись

Из солнца, ветра, из прилива,

Из радости сложилась жизнь.

Когда устанет сердце биться,

И надо мной споет прибой...

Любимая, не надо злиться,

С тобой останется любовь.

Исполнение мне понравилось и я пожелал вознаградить певца, как это принято у нас в столице. Но мне сказали, что великий Муото не сможет пообщаться со мной, что он покинул заведение тем же путем, каким и явился в него. Я не поверил и заглянул за ширму. Она закрывала небольшой бассейн, из которого выбиралась пара вайтаргов. Мужчина был таким же низким и мелким, как молчаливый Ловец, а вот женщина... Ростом почти с меня и так сложена, что я впервые понял, почему наши мужчины стали интересоваться вайтаргскими женщинами. Одежды на новоприбывших еще не было. Слуги вытирали их тела и готовились облачить во что-то тонкое и широкое. Мое вторжение заметили. Я стал многословно извиняться и предлагать компенсацию, не зная, какое оскорбление этим наношу. Вайтарги не стыдятся своей наготы и укрывают тела только тогда, когда их могут увидеть береговые. И совсем даже не в этикете тут дело. После свадьбы императора интерес к подводным красавицам перестал быть постыдным извращением. И наши мужчины стали открыто проявлять свой интерес, не всегда взаимный, а это очень не нравится вайтаргским мужчинам. Часто дело заканчивается поединком и смертью одного из мужчин.

Мне драться не пришлось — низкорослый Ловец быстро уладил начинающуюся ссору и помог мне вернуться к столу. Его помощь оказалась очень кстати — ноги почему-то плохо держали меня. Он не сказал мне ни слова упрека, только поддерживал и направлял, маленькими, но такими сильными руками. Когда мы вернулись, Сайти стал говорить, что если я не могу отличить сухой выход от мокрого, то из меня такой же Ловец, как из грязи еда. Драться с ним я не стал, и не потому, что Ловцы не дерутся между собой — тогда я об этом не думал — моя голова клонилась к столу и язык не желал шевелиться.

А теперь вот Сайти мертв. Убит и Рокати. Вайтарг добрался до него раньше меня, и утащил под воду. Даже дайгиру не может долго жить там, где нечем дышать, где враг наносит все новые и новые раны, не замечая что и сам тяжело ранен. Так этих двоих и подняли со дна, крепко обнявшимися, как счастливых новобрачных. Тумато, увидев тело напарника, сказал, что такие раны он тоже не смог бы залечить, что ему будет не хватать Сайти. Когда я сказал, что мне жаль и его, и Сайти, Тумато напомнил о моем обещании, но такими словами, что я не сразу понял, о чем он говорит: "Мое сердце стынет от одиночества и я готов принять твою любовь..." Странный народ эти вайтарги — они и в постель приглашают, как на императорский прием. Тумато спросил, удобно ли мне будет, если он зайдет за мной сегодня вечером, а завтра утром мы послушаем, как прилив поет над мертвым Ловцом. Некоторые из Низкостоящих вежливость вайтаргов принимают за оскорбление. Я не стал искать оскорбление там, где его нет, не стал просить отсрочки или предлагать компенсацию — такой долг ничем нельзя компенсировать, только отдать, как бы тяжело это ни было.

Когда мне сообщили, что Тумато пришел за мной, я оставил Макоси в номере, хоть он и порывался идти со мной, защищать и оберегать. Я пошел один, а мой помощник не смог противиться сну — я усыпил его. Насилие над Низкостоящим не добавляет чести Стоящему-высоко, но у меня не было выбора — свой долг нужно отдавать самому.

Я ожидал от вайтарга всего, чего угодно, даже того, что он сразу пожелает подняться в мой номер, а он предложил поехать на берег, посмотреть бега маклисов. Эти маленькие, десятилапые уродцы не могут долго жить без воды и, если волна выносит их на сушу, шустро устремляются к морю, самым кратчайшим путем, и преодолевая любые препятствия.

Наш маклис победил.

Тумато забрал выигрыш и мы перебрались к другому аттракциону, что тоже происходил вдали от города, но только на высокой скале. Среди зрителей были одни вайтарги и почти все без одежды. Они стояли по двое, многие в обнимку, и внимательно смотрели вниз. Потом все дружно засмеялись и начали аплодировать, хлопая свободной рукой по голому бедру. Ни один сулайр не позволит себе такого неприличного жеста, даже Низкостоящий. А вот прикосновение двух ладоней, которым мы привыкли выражать радость и одобрение, вайтарги считают пошлостью и оскорблением. Меня об этом предупредили еще в столице. Кто победил и что это за аттракцион, спросить я не успел, Тумато вдруг быстро разделся и прыгнул со скалы. Маленькое светлое тело вошло в воду намного дальше широкой пенистой полосы и быстро направилось в сторону открытого моря. Я подошел к самому краю площадки, чтобы лучше видеть. Зрители опять замолчали и стали смотреть вниз. Кажется, все с напряжением ожидали чего-то.

— Это опасно? — спросил я у ближайшей пары.

Женщина даже не повернулась в мою сторону, а вот мужчина отвлекся на несколько мгновений и ответил:

— С итаску всегда опасно.

И тут я заметил что-то большое и темное, плывущее под водой за Тумато. Волноваться о том, чего не в силах изменить, недостойно Высокостоящего, но тревожное молчание зрителей мешало наблюдать за происходящим. Только когда Ловец выбрался на камень, торчащий далеко в море, я опять смог дышать ровно и спокойно. Вайтарги стали махать руками и аплодировать, едва фигурка на камне выпрямилась во весь рост и помахала рукой.

Тумато опять скрылся под водой и так долго не появлялся, что я не выдержал и еще раз обратился к паре, стоящей рядом. И опять мне ответил мужчина.

— Вот он, — и указал рукой туда, куда я даже не смотрел.

Среди камней, что отделяли гавань от моря, мелькнула голова пловца и быстро исчезла под водой.

— Он что, прячется там от кого-то?

— Да, — и мой собеседник опять повернулся в сторону моря.

— А почему?

Мне не ответили, и тогда я спросил еще раз, погромче. Молчаливая спутница вайтарга долго смотрела на меня и только потом сказала:

— Мало плавать быстрее итаску, надо еще вернуться туда, откуда ушел.

Я видел, что передо мной стоит красивая женщина, но когда она заговорила, то показалась мне еще красивее. У наших женщин не бывает такого глубокого и волнующего голоса. Говорят, что император сначала полюбил голос своей нынешней жены, а уже потом и ее саму. Теперь я верю этому.

Вайтаргиня давно замолчала и отвернулась, а для меня все еще звучал ее голос. Я мысленно повторял слова "вернуться туда, откуда ушел" и мне казалось, что это намек на продолжение знакомства. Возможно, если бы она сказала еще что-нибудь, я перестал бы сомневаться. Высокостоящий не навязывает свое общество другим, но ради такой женщины я был готов отступить от правил.

Стать нарушителем правил я не успел — вернулся Тумато. Его опять приветствовали аплодисментами, а он шел и будто не замечал их. Когда Ловец оделся, к нам подошли женщина и трое мужчин. Обменялись непонятными мне шутками и вернулись к своим спутникам. Я удивился, что нас не стали знакомить. Тумато заметил мое удивление и сказал, что если бы кто-то захотел узнать мое имя, то сам подошел бы ко мне и назвал бы свое. Вайтаргини знакомятся точно так же, как и вайтарги, а если кто-то притворится, что не услышал чужого имени, то и не надо повторять — знакомство не состоится. Это правило настолько простое и понятное, что даже чужаки могут запомнить его.

Я не стал говорить, что из-за таких правил вайтаргов и считают дикарями, для которых, что убить, что умыться.

Мы уже были перед спуском в соседнюю лагуну, когда сзади раздался низкий тоскливый вой. Если бы Тумато не поддержал меня, я бы скатился по ступенькам до самой лодочной стоянки.

— Что это было?

Странный вой быстро утих, остались только те звуки, что бывают возле моря. Возможно стон Гуранского болота почудился только мне.

— Сегодня итаску не остался голодным, — спокойно ответил мой спутник.

Из-за этого спокойствия, похожего на равнодушие, я не сразу понял смысл ответа.

— Он охотится на пловцов?!

— Итаску охотится на всех, кто заплывает в его лагуну.

— На всех?! А если к нему заплывет самка? Или наоборот, к самке заплывет самец?

— Среди итаску нет самок и самцов.

Поверить в такое трудно, а проверить еще труднее. Но не думаю, что Ловец стал бы лгать из-за такой ерунды.

Ступеней было много, идти предстояло долго и я не стал молчать:

— Ваши итаску бессмертные и у них не бывает потомства?

— Итаску можно убить, — сказал Тумато, спускаясь по лестнице и поддерживая меня под локоть. Я хотел отказаться от такой заботы, но не мог вспомнить вежливую форму отказа. Обидеть дикаря просто, но еще не известно, чем он ответит на обиду. — Итаску не нужен помощник, чтобы обзавестись потомством.

— Как это?! — я повернул голову, надеясь увидеть улыбку на лице собеседника, и опять оступился. Пожалуй, отказываться от поддержки еще рано. Вот спустимся и...

— Когда итаску становится большим и старым, он рожает несколько детенышей и сразу же глотает их.

— Зачем?!

— Чтобы защитить их от врагов.

— А у него есть враги?

— Враги есть у всех.

— Странная защита. Хотя на суше тоже хватает зверей, что пожирают своих детенышей.

— Итаску не пожирает их, а только глотает, — терпеливо повторил Тумато. — После этого итаску перестает есть.

— Почему?

— Потому, что внутри него растет потомство и поедает своего родителя.

— Поедает?!

— Да, — спокойно сказал Ловец.

А я опять чуть не упал. Трудно ходить по узким мокрым ступеням в парадных туфлях.

— У вас под водой много разных чудес, — говорить, что эти чудеса пугают меня, я не стал. Тумато молча кивнул. — И долго этот зверь кормит собой детенышей?

— Долго, до самой смерти. — После этих слов я остановился и моему попутчику тоже пришлось остановиться. Он быстро понял, почему я прекратил спускаться, и продолжил свой неторопливый рассказ: — Когда молодые итаску съедят своего родителя, они занимают его территорию и начинают охотиться.

— А что они едят?

— Все, что могут поймать.

— Даже другого итаску?

— Да.

— Значит, того, в лагуне, скоро съест его же потомство?

— Нет. Он еще слишком маленький, чтобы обзаводиться потомством.

— Маленький?! — То, что я видел в воде, было раза в три больше гайтура-патриарха. — Каким же он может вырасти?

— Старый итаску не поместился бы в этой лагуне.

Если Ловец и преувеличивал, то вряд ли намного.

— А плавать наперегонки с итаску — это ваша традиция или необходимость?

"Глупость" и "необходимость" звучат на вайтаргском почти одинаково. Надеюсь, что я в нужном месте понизил голос.

— Так делает каждый вайтарг, когда хочет, чтобы любимая приняла его.

— Ради любимой можно сделать еще и не такое... — говорить дальше я не стал. Ловец может подумать, что я хвастаюсь, а такое недостойно Высокостоящего. Да и зачем кому-то знать, что я делал ради своей невесты, и что еще собираюсь сделать.

Я начал спускаться, но Тумато не пошел за мной, только отпустил мой локоть. Сам, без всяких просьб. От удивления я остановился и очень осторожно оглянулся. Ловец стоял на месте и задумчиво смотрел на меня.

— Я что-то не то сказал? Тебе нужно мое извинение?

— Не нужно. Я хотел бы узнать, как сулайры показывают любовь своим любимым. Или это тайна?

— Нет, не тайна. Если интересно, я расскажу, пока мы будем спускаться, — лестница казалась бесконечной, а ступени узкими и ненадежными. И зачем тем, кто рождается и умирает в воде, такие лестницы на берегу?

Тумато подошел, взял меня под локоть. Его движения были бережными и осторожными, словно он касался чего-то хрупкого и очень ценного. Я не мог понять, нравится мне это или нет.

— Ты обещал рассказать, — напомнил Ловец, когда мы в молчании спустились до первой широкой площадки. Двое вайтаргов стояли на ней, обнявшись и смотрели на закат. С моря дул прохладный ветер, а у них из одежды — один пояс на двоих. Кажется, они даже не заметили нас. Если бы я захотел, то мог бы столкнуть обоих вниз — они стояли возле самого края. В столице тоже любят смотреть на красивое, но и о своей безопасности не забывают. Часто о вайтаргах шутят, что в жизни они ценят только смерть. А может это и не шутка.

— Обещал — расскажу. Слушай! — Я и не собирался отказываться от своего обещания, только отвлекся немного.

— Подожди, — негромко попросил Ловец. — Спустимся пониже, не будем мешать влюбленным.

— Влюбленным?! — Я рисковал оступиться, но ни мог не оглянуться.

— Да. А что тебя удивляет? Это ведь Лестница Влюбленных.

— Но они ведь... среди них нет женщины! — ошибиться тут невозможно, вайтаргские мужчины мало чем отличаются от наших.

— Ну и что? — удивился мой попутчик. — Разве это повод отказываться от любви? Если двое по-настоящему любят друг друга, никакая преграда не остановит их. Кабит и Пориф первыми доказали это.

— А кто они?

— Герои нашей древней песни. Если сможешь, послушай ее на вайтаргском, ваши певцы исполняют ее неправильно. Они даже имена влюбленных исказили.

— Кайби и Порфи? — вспомнилась вдруг шуточная песенка о двух глупых вайтаргах.

— Да. Не понимаю, зачем смеяться над тем, что едва не стало трагедией.

— А я не понимаю, как они могли сделать такую... такое... Они что, договориться не могли?

— О подарке не принято говорить заранее.

— Ну, и чего они добились, играя в молчанку?

— Доказали друг другу свою любовь.

Спорить я не стал, только подумал, что доказательство у этих двоих получилось довольно глупое. Переодеться женщиной, прийти на свидание и увидеть, что твой приятель тоже оделся в платье... Только вайтарги могли сделать из этого трагедию, а двух глупцов объявить героями.

— Рассказывай. Здесь мы никому не помешаем.

А я не сразу вспомнил, о чем собирался рассказывать. Тумато не торопил меня. Мы стояли на свободной площадке, смотрели на солнце, которое медленно тонет в море, и молчали. Совсем, как те двое, площадкой выше. Едва я подумал о них, то вспомнил и все остальное.

Я хороший рассказчик, но сегодня у меня ничего не получалось. Слова прятались от меня, как пугливая дичь от неумехи-охотника. А когда я все-таки находил нужное слово, оно оказывалось мертвее травы в сухой сезон. После перевода на вайтаргский "мертвая трава" не только теряла свой запах, но и рассыпалась пылью или становилась вдруг камнем. И чем дольше я говорил, тем больше чувствовал себя обманщиком. Многие Низкостоящие способны показать собеседнику то, что хотят рассказать. Длится это краткий миг и видится только самое важное, самое значимое. Конечно, их Образы не такие яркие и устойчивые, как у Высокостоящих, но у меня сегодня не получалось даже этого! За моими словами не было жизни, только холод и пустота.

Я замолчал на полуслове и с тоской посмотрел на умирающее солнце. Его кровь окрасила облака зеленым. Ловец осторожно коснулся моего локтя и сказал:

— Рассказывай дальше, не молчи. И не трать силы на перевод — я знаю имперский.

Так стыдно мне еще никогда не было! Я хоть и не называю вайтарга плосконогим, но почему-то решил, что он необразованный дикарь, неспособный выучить язык бывших врагов. И чем же я лучше всех остальных Низкостоящих? Я опять глупо ошибся. Чем больше таких ошибок совершает Идущий, тем дальше от него следующая Ступень.

Я хотел уже отказаться, сказать, что устал, что ветер с моря вреден для моего горла, но посмотрел в глаза Тумато и... не смог. Глядя в такие глаза нельзя лгать, как нельзя молчать перед императором. И вдруг я снова оказался на столбе и служители уже открыли клетки...

Мне больше не надо было искать слова, они сами приходили, спешили сорваться с языка. И каждое слово было, как теплый кусок мяса, истекающий кровью. Моя речь стала легкой и сильной, слова складывались в Образ, такой живой и яркий, что казалось еще немного и вайтарг увидит его.

Арена разделена двумя рядами деревянных столбов. Они стоят широко и по ним трудно идти, а вот бежать по их верхушкам удобно. Столбы невысокие — полтора моих роста, но старый гайтур такую высоту уже не возьмет. Все, что он не достанет зубом, до того попробует дотянуться хвостом. А если дотянуться и сбить не получается, то к упрямой еде самец поворачивается задом и выпускает длинную вонючую струю. Это предупреждение для других гайтуров, что охота здесь бесполезна. Но поодиночке эти звери охотятся редко. Чтобы прокормиться, гайтуру нужно много еды, вот и выходят на охоту всей семьей: от быстролапых сосунков, покрытых мягкой и тонкой чешуей, до тяжелых и медлительных патриархов, чей панцирь уже толщиной в полруки. Двигаются патриархи мало и неохотно, но удар их хвоста выдержит не каждый гайтур помоложе. А лакусту или махройта этот удар превращает в кровавую лепешку. Чем старше и тяжелее гайтур, тем меньше у него врагов. Только огненная ящерица может на равных сражаться с гайтуром-патриархом. Ящерицы редко покидают Горячую землю, но все, кто выходят к нам, погибают в сражениях. Может, они тоже старики, которые идут умирать.

А вот мне умирать никак нельзя — на меня смотрит девушка, которая может стать моей женой. А еще — мой император и сотни три зрителей. Я впервые попал на императорскую арену, хоть мало кто верил в мой успех. Когда-нибудь я попаду и на тихий вечерний прием к императору. Для того, кто устремляется вверх, нет непреодолимых вершин, есть пока еще непокоренные. И я бегу по верхушкам столбов, стараясь, чтобы звери внизу не обогнали меня. Один из них похож на самку — еще молодую и быстролапую, с длинным хвостом, как у всех самок. Перебить им столб невозможно, а вот сдернуть меня вниз...

Пока я следил за самкой, гайтур-самец сократил расстояние на повороте и ткнулся плечом в бревно, на которое я собрался прыгнуть. Если бы он ударил хвостом, то мог бы и перебить столб. Толстое бревно выдержало, только слегка наклонилось, но тропа сразу же стала непроходимой. Не ожидал я от самца такой прыти. Обычно, гайтуры не бьют хвостом в ту сторону, где может быть самка. Или этот самец слишком голоден, что готов съесть и помощника, если тот попадет под удар. А может самка слишком молода и еще не пахнет самкой. Или кому-то понадобилась моя смерть на арене, вот и заплатил служителям, чтобы те подобрали для меня таких противников. Предположений много, но проверить их я смогу, когда выберусь с арены. Живым.

Бежать по ненадежной тропе я не стал и прыгнул вниз. Только Гру рискуют глупо и бессмысленно.

Удержаться на спине гайтура трудно, но жить захочешь и не такое сделаешь. Мне пришлось выпустить когти на руках и ногах. Правилами это не запрещается, хотя прямого разрешения тоже нет.

Мой невольный скакун испугано вскрикнул и заметался по своей части арены. Самка оказалась совсем молодой — чешуйки на шее и боках у нее еще не затвердели. Старый самец разочарованно рычал по другую сторону столбов и бился в них плечом. Бревна качались и кренились, но ни одно из них не вывернулось из земли. Все закопаны на должную глубину. На императорской арене за этим строго следят, не то что малых городках, далеких от столицы. Свалить препятствие хвостом гайтур не догадался.

Я слышал, как зрители кричат и аплодируют. Скачки на молодых гайтурах устраивают только на Рокаруй, и только для избранных, даже посмотреть на это дозволено не всякому. Я не сразу справился со своим скакуном, как не сразу заметил, что самка направилась к Холодной трибуне. Но отпускать зверя в клетку я не хотел.

На судейском балконе вывесили шкуру нибеки — я мог прекратить гонку и это не будет поражением. Но и победой это не будет. А мне очень нужна победа! Молодые девушки улыбаются победителям и отворачиваются от побежденных. И я повернул гайтура хвостом к Холодной трибуне. Сегодня последний день гонок, а восстановить тропу до заката могут и не успеть. Те двое, что должны бежать после меня, вряд ли попадут на Арену в этом сезоне. Но я-то уже попал! И не хочу начинать весь забег сначала, когда-нибудь потом. Этого "потом" может ведь и не быть.

Что-то ярко-зеленое упало на камни возле Тенистой трибуны. Мой скакун рванулся в ту сторону и я увидел девушку в пятом ряду. Она стояла возле перил и ветер ласкал ее непокрытую голову. Айдара, моя невеста. Теперь я могу называть ее по имени, теперь, когда она подарила мне свой праздничный покров.

Тонкую ткань я подхватил прежде, чем зверь наступил на нее. Это любимая привычка гайтуров — потоптать еду, прежде чем сжевать ее. Зрители опять кричали и аплодировали мне, и женские голоса на этот раз слышались громче мужских.

Я добрался до неповрежденной части тропы и уже по ней добежал до Солнечной арены, туда, где и должна заканчиваться гонка. Мой чешуйчатый скакун стал совсем неуправляемым и метался по арене, жалобно крича и натыкаясь на ограду. Самец тоже потерял желание охотиться и перестал обращать на меня внимание. Он бегал вдоль столбов, громко сопел и что-то ворчал. Я был уже на трибуне, когда пара гайтуров замерла, прижавшись друг к другу, и только бревна разделяли их.

Вечером, после праздника, Айдара соединилась со мной.

Больше трех сезонов минуло с того дня.

— Кажется, у тебя была замечательная невеста, — сказал Тумато.

Он молчал, пока мы спускались по лестнице, молчал, пока шли вдоль маленьких красивых лодочек, что покачивались на мелкой волне. Так же молча он влез в лодку побольше, в которой дремал немолодой вайтарг. Тот медленно поднял голову и кивнул, когда молчаливый пассажир всей ладонью указал ему направление. Будто с силой отодвигал что-то от себя. Вот и еще одно отличие между нашими народами — сулайр никогда не станет пользоваться ладонью там, где можно обойтись одним пальцем. Ловец молчал так долго, что я начал уже беспокоиться: не обидел ли его чем-нибудь в своем рассказе. И вдруг молчун заговорил, да еще на такую деликатную тему. У нас не принято обсуждать девушку, которая не вошла еще в дом мужа.

— Почему "была"? Она и теперь есть. Живая и здоровая.

Я замолчал, но поздно прятать клыки, когда солнце заглянуло в глотку. Если бы Ловец упомянул о моей невесте в обычном разговоре, я бы притворился, что не услышал его слов. Но я ответил, а уже потом вспомнил о молчании.

— Жизнь вечна и изменчива, как море. Влюбленные встречаются, чтобы расстаться, и расстаются, чтобы встретиться вновь, — голос Ловца наполнился удивительной мелодичностью и я невольно заслушался. — Не грусти об ушедшей невесте, Никура, радуйся той любви, что стучится в твое сердце.

Я в первый раз услышал, как Тумато произносит мое имя. Айдара делала это по-другому. Я еще не понял, в чем разница, и какой вариант мне нравится больше.

— О какой ушедшей невесте ты говоришь? — я не стал скрывать удивление. — Айдара терпеливо ждет, когда я вернусь и позову ее в свой дом.

— Не уходила? — Тумато повернул ко мне ладони с широко расставленными пальцами. Так вайтари показывают свое удивление, и не только в разговоре между собой. — Тогда почему ты пошел со мной?

— Потому, что я обещал. Я привык выполнять свои обещания.

— Даже такое?

— Обещание, как обещание, — я не стал говорить, что выполнить его мне будет тяжелее, чем те обещания, что я выполнял прежде. Не достойно Высокостоящего жаловаться на судьбу. Дары Многоликих не всегда приятны и понятны, но это всегда дары, а не наказание.

— И ты надел гачасту только из-за обещания? — ладони были все еще повернуты ко мне, но пальцы уже соединились, спрятав светлые перепонки.

— Да. А еще он очень красивый.

Пояс из ракушек Тумато показал мне сегодня при встрече и спросил, надену ли я его. Отказываться я не стал. Такие пояса я видел на многих вайтаргах и не только в этом городе.

— Я сам делал его, — сказал Тумато и опустил руки на колени.

— Для меня?

— Сначала для своей первой любви, а уже потом для тебя.

— А почему ты не подарил его раньше? — Ловец так посмотрел на меня, что я поторопился закончить: — Нет, не мне. Своей первой...

— Моя первая любовь покинула меня прежде, чем я закончил гачасту.

Собеседник засмотрелся на волны, лицо его сделалось задумчивым и печальным.

— Тумато, а мужчинам этот пояс дарит женщина? Я правильно понял? Это какой-то ритуал? — Мне не хотелось, чтобы он долго молчал. Пускай говорит о чем угодно, только бы не слушать шепот ночного моря.

— Ритуал. Только мужчине гачасту дарит мужчина.

— Какой мужчина? Брат или отец невесты?

— Нет, — Ловец очень странно улыбнулся. Так не улыбаются, когда весело. — Любовь бывает не только между мужчиной и женщиной.

— А почему ты подарил этот пояс мне?

— Я надеюсь, что ты станешь для меня Кабит, если тебе это не трудно.

Я не сразу вспомнил, кто такой этот Кабит, и на всякий случай уточнил:

— Ты хочешь, чтобы я переоделся в женское платье?

— Не только. — Ловец медленно покачал головой. — Никура, я хочу, чтобы ты стал моей женщиной.

Каждый Высокостоящий хотя бы раз побывал в роли подчиненного самца, и я знаю тех, кому эта роль очень нравится.

— Хорошо, Тумато, я буду этой ночью для тебя женщиной, — надеюсь, мне удалось это сказать легко и беспечно.

— "Будешь"? "Этой ночью"? — собеседник опять очень удивился, он даже стал пахнуть по-другому. — Ты сможешь сделать это сегодня ночью?

— Смогу. Мне уже приходилось играть в эту игру.

— Игру? — совсем тихо спросил Ловец, будто не хотел, чтобы его услышали. Забрался с ногами на лавку, прижал колени к груди и замер, глядя на волны. Лодка покачивалась все сильнее, вода брызгала на одежду, а он ничего не замечал, только вздыхал иногда тяжело. Я уже начал подыскивать новую тему для разговора, когда Тумато опять заговорил: — Никура, почему сулайры умирают, когда не могут сделать то, о чем их просят?

Я не сразу понял, о каких сулайрах он говорит. Мне очень не хотелось рассказывать об этом глупом обычае, что еще живет в нашем народе. Прежний император пытался искоренить его. Может, поэтому и правил так недолго?..

— Умирают не все сулайры, а только Низкостоящие. Это они гордость и честь ставят выше жизни.

— Но любовь выше жизни, чести и гордости, — было ли это возражением или попыткой продолжить разговор, не знаю. Я решил, что Ловец хочет поговорить.

— Мне приходилось убивать тех, кто даже не знал, что такое любовь. Думаю, ты тоже таких встречал.

— Встречал, — кивнул Тумато и повернулся к гребцу. Если они и разговаривали о чем-то, то это была тайная вайтаргская речь, не слышимая для ушей сулайра. — Мы скоро будем на месте, — сказал Ловец и опять обхватил колени руками. Так он и просидел до конца поездки, маленький и грустный. Совсем не таким он был, когда помогал мне завязывать пояс из ракушек.

Этот плот покачивался вдалеке от города. Лодка коснулась деревянного настила. Старый вайтарг повернул суденышко так, чтобы нам было удобнее выходить. Ловец выбрался первым и подал мне руку. Произнеся нужные слова благодарности, я принял помощь.

Строение на плоту было просторным и одноэтажным, как и все надводные постройки вайтаргов. Гирлянды из мелких раковин украшали дорожку до входной двери, а две большие лежали возле самого входа. Тумато отодвинул их ногой и открыл дверь. Нас никто не встретил. Еще один вайтаргский обычай, к которому я почти привык. У них считается неприличным, если взгляд знатного гостя натыкается на толпу слуг. Все, что нужно гостю или благородному господину, делается быстро, незаметно и как бы само собой. Достаточно только сказать вслух, если ты один, или упомянуть в разговоре.

Тумато сказал, что нам приготовили номер для новобрачных, и что все покинули Место Отдохновения, чтобы нам не мешать. Не думаю, что это строение осталось совсем уж без присмотра. Скорее всего хозяин или хозяйка не показываются нам на глаза, но плавают где-то поблизости. Вдруг гостям что-нибудь понадобится.

Мы прошли через три просторных комнаты, пока добрались до той, где стояла большая кровать с высокой спинкой. В этой комнате не было привычного бассейна за ширмой. Зато хватало рисунков на стенах. Не сразу мне удалось понять, что на них изображены морские твари в момент совокупления. Были среди этих изображений и несколько пар вайтаргов в самых разных позах. Одна поза меня настолько поразила, что я обернулся к Тумато:

— Как это у них получилось?

— В воде и не такое еще получится. Я бы мог показать, если бы ты умел плавать.

— Я умею плавать! — меня задел тон собеседника. — Я один из лучших пловцов столицы.

Ловец покачал головой и сложил руки на груди, показывая что не хочет спорить или оскорбить меня.

— Видел я, как ты плаваешь. У нас младенцы плавают лучше. Но, если ты настаиваешь, мы можем немного поиграть в ванной.

Я представил себе эту игру и невольно вздрогнул.

— Вряд ли у меня получится так хорошо, как у нее, — и я тронул пальцем меньшую фигуру на поразившем меня изображении.

Тумато негромко фыркнул и подошел ближе к рисункам.

— Среди этих двоих нет женщины. Здесь и здесь тоже мужчины, — и он коснулся маленьких фигурок, будто приласкал их.

Только тогда я подумал, что день был долгим, вечер — интересным, что впереди еще целая ночь и, кажется, кто-то переоценил свои силы. Почему-то я чувствовал себя, как ученик тонкой ветви, который наслушался всякого от старших учеников, перед своей первой ночью с наставником.

Одежда мешала мне. Звуки, запахи, цвета — все волновало и раздражало. Я слышал не только дыхание вайтарга, но и шорох одежды на его теле, скрип его когтей о доски пола. А когда Тумато тронул меня за плечо, я вздрогнул и качнулся назад.

— Извини, если напугал, — Ловец убрал руку за спину и едва заметно улыбнулся. — Я хотел только сказать, что в соседней комнате можно смыть грязь с тела и переодеться.

— А мне обязательно туда идти?

Грязным я себя не чувствовал, и не хотел переодеваться в чужую одежду.

— Конечно. Ритуалов у нас не много, но те, что есть, нарушать нельзя. Это в следующие ночи можно начинать игры хоть в ванной, хоть под кроватью, а первая ночь особенная. Она требует чистоты и неторопливости. Я тоже пройду очищение в одиночестве. После тебя.

— Ну, если так...

Я не стал больше спорить и направился к двери.

— И будь осторожен — ванна там глубокая. И еще... — Я остановился перед дверью, но оглядываться не стал. — Тебе не обязательно пользоваться всем, что там есть. Выбери только то, что понравится. Мне интересно, что ты выберешь.

Я слушал этот тихий, мягкий голос и не мог успокоиться. Вся кожа зудела и чесалась, а ноги вздрагивали и болели, как после долгого бега. Еще и шерсть на спине встопорщилась до самой поясницы, будто за дверью меня ожидала драка, а не купание. Будь я раздет, Ловец мог бы заметить мое беспокойство и спросить, что меня тревожит. И что бы я ему ответил?

В ванной комнате ноги вдруг отказались держать меня, и я оперся о дверь, даже сквозь одежду чувствуя приятную прохладу камня. Хоть что-то знакомое в этой странной комнате. Но столько корха в одном месте я еще ни разу не видел. Это слишком дорогой камень, чтобы покрывать им стены, пол и потолок. Только вайтаргские мастера знают все секреты корха и умеют превращать хрупкий камень в прочную, зеркальную пластинку. Одна такая пластинка вместе с футляром стоит столько же, сколько я зарабатываю за сезон. Но Айдара так радовалась подарку, что я ни разу не пожалел о потраченных журлах. До сегодняшнего дня я чувствовал себя богатым и щедрым...

Закрыл глаза, чтобы не видеть своего лица, которое смотрело на меня со всех стен. Недостойно Высокостоящего стыдиться своего страха или зависти. Недостойно, но я стыдился, и продолжал завидовать и бояться. Глупо завидовать солнцу или хотеть стать богаче императора. Глупо, но иногда так хочется невозможного! Мне вдруг захотелось вернуть к жизни напарника Тумато и никогда не видеть этой комнаты. А ведь меня никто не тащил в нее насильно. Никто не заставлял и не заставит. Все я сам. Я и мой долг... Может, Макоси в чем-то прав?.. Но подумать об этом придется позже.

Так, с закрытыми глазами, я избавился от одежды, опуская ее на пол возле двери. По запаху нашел полку с умывальными мазями. Их было очень много! Больше, чем в том номере, где остался спящий Макоси. И сразу вспомнилось, как он хотел поехать со мной к Тумато.

— Не думаю, что он захочет тебя вместо меня, — ответил я тогда.

— Почему? Я же большой, красивый и нравлюсь не только женщинам, — и напарник похлопал себя по груди и бокам. — Этот плосконогий поймет, что такое настоящий самец.

Самоуверенный и бесцеремонный, как все Гру.

Спорить я не стал, и сделал так, как задумал.

А теперь вот стою перед полкой с разными шкатулками и не знаю, какую выбрать. Все они пахнут так сильно, будто предназначены для удушения, а не очищения. Удивительно, как вайтарги, пользуясь такими ароматными мазями, умудряются почти не пахнуть. В столице даже возникла мода на вайтаргские духи. Мажутся ими чаще всего женщины, но нюхать-то приходится всем!

Я выбрал любимый запах Айдары, открыл шкатулку и увидел внутри что-то темно-зеленое с красноватыми прожилками. Когда оно запищало и зашевелилось у меня под пальцем, я едва сдержался. Хотелось бросить шкатулку на пол и растоптать ее. Но страх и гнев плохие советчики. Я дождался, пока осторожность и спокойствие вернуться ко мне, закрыл шкатулку и поставил ее на полку. Сегодня я обойдусь без мазей. С моей "грязью" отлично справится и чистая вода. И только когда начал искать ванну, я понял, о чем предупреждал Тумато.

Ванны здесь не было. Просто в большей части комнаты забыли сделать пол. Низенький бортик, две ступеньки под водой и беспокойное шевелящееся море до самой дальней стены. Вайтарги опять нарушили привычное всем правило — впустили в дом часть того, что нужно оставлять снаружи. Ни один сулайр не возвел бы дом вокруг водопоя или холма со вкусными обирути. А вот дома вайтаргов строятся на воде, и море плещется в их бассейнах. Я уже начал привыкать к этому, но столько воды в одной комнате увидел впервые. Вайтарги часто делают такое, что кажется глупым, странным, удивительным и необыкновенным. Наш император как-то сказал, что мужчина, женатый на вайтаргской женщине, очень быстро забывает, что такое покой и скука. Оказывается, жизнь среди вайтаргов тоже избавляет от скуки и покоя.

Перешагнул через бортик "ванны", сел на первую ступеньку, ноги опустил на вторую и вода дошла мне до груди. А выше и не надо. Голову я мыть не собираюсь. Восстановить праздничную прическу сам быстро не смогу, а просить помощи у Тумато — не хочу. Я разрешаю прикасаться к своей голове только тому, кому доверяю и с закрытыми глазами. А таких всего двое — я и моя мать.

Долго сидеть в воде не стал, ванна без дна не располагает к спокойному отдыху. Поднялся и аккуратно провел ладонями по телу — избавляться от воды надо так, чтобы не забрызгать никого и ничего вокруг. Даже Низкостоящие стараются не отряхиваться, как дикие животные. Хотя некоторым проще вовсе не мыться в воде, а грязь убирать с помощью песка.

Одежда, оставленная возле двери, куда-то подевалась. Зато появилась длинная и широкая скамья. На ней лежали халаты разного цвета. Тонкая ткань струилась под пальцами. Яркие рыбки, подводные травы и мелкие водяные создания, незнакомые мне, сплетались в удивительный узор. Еще на скамье стояли две большие корзины. Одна с легкой обувью, похожей на мои праздничные туфли, только без каблука, а вторая оказалась наполнена мягкими рулонами, высотой от ладони до двух. Я развернул один рулон и получил длинный и узкий кусок ткани, тонкой и приятной на ощупь. Что делать с этой тканью, не понял, и вернул ее в корзину.

Засиживаться в ванной комнате я не стал. Недостойно Высокостоящему прятаться от неприятного дела. Выбрал самый большой халат, завернулся в него и вышел. Полы пришлось придерживать руками — пояса у халата не было.

Когда Тумато увидел меня, глаза его сделались больше обычного, а рот растянулся в широкой острозубой улыбке.

— Твое нетерпение горячит мое сердце!

— Не понял. О чем это ты? — Я остановился посреди комнаты. Приближаться к вайтаргу, когда он в таком настроении, мне не хотелось.

— А вот об этом, — Ловец подошел ко мне и потянул за полу халата. Совсем легонько и я не стал отдавать свою единственную одежду. — Что у тебя под ним?

— Только я. А что там еще должно быть?

— Подожди немного, покажу, — и уже возле самой двери обернулся и сказал, хитро улыбаясь: — Должен же кто-то соблюдать ритуал.

Ждать пришлось совсем недолго. Я только дошел до кровати, когда дверь в ванную комнату опять открылась и вышло что-то странное. Оно было низким, очень широким и двигалось, как сорванный лист, гонимый ветром по воде. Если бы я не заметил лица Тумато, подумал бы, что какое-то чудовище забралось в ванную, сожрало моего знакомого, а теперь пришло за мной. Каждый шаг "чудовища" сопровождался щелканьем, тихим писком и шуршанием. Так шуршат волны на камнях берега. Звуки были едва слышными, но от них у меня заболело в животе и зачесалось в ушах.

Остановившись посреди комнаты, Тумато мелко задрожал, медленно завертелся и одежды посыпались с него, как листья с карталвы. Такие же крупные, яркие и шуршащие. Листья-одежды сложились в большой пестрый ковер, а на нем завертелся разноцветный плясун. Его ноги были обмотаны черной и фиолетовой лентами, руки — зеленой и серебряной, а на теле желтое сплеталось с оранжевым. У меня уже начало рябить в глазах, когда плясун вдруг высоко подпрыгнул. Все ленты взметнулись вверх и... зашевелились, затрепетали, как под ветром. Тумато ни одного мига не стоял на месте, он то распластывался на своем ковре, то медленно поворачивался, изгибаясь так, будто в его теле не было костей, то подпрыгивал, скрываясь в шуршащих лентах, а те двигались вокруг него, как живые. Не знаю, как он не запутывался в них. Я не решился бы повторить этот танец, даже если бы император попросил меня. К счастью, наш император знает, кого и какой просьбой можно осчастливить.

— Понравилось?

Вайтарг наконец-то замер. Вместе с танцем прекратился писк и треск, терзавший мои уши.

— Такого я еще не видел, — определиться с "понравилось" или "не понравилось" я пока не мог. — А что это было?

— Песня и брачный танец дасорату. Вы еще называете его иглокрылом.

И я сразу вспомнил подводную тварюшку, похожую на маленькую птичку. Только вместо перьев у нее широкие яркие иглы.

Пока Ловец стоял спокойно, ленты свисали с его рук и шеи, лежали возле ног на полу, и уже не казались чем-то живым. Одеждой они тоже перестали быть, а сделались тем, чем и были изначально — длинными полосами тонкой шуршащей ткани. Тумато ничуть не смутился, оставшись без одежды. Это я никак не могу привыкнуть, с какой легкостью вайтарги относятся к наготе. И к своей, и к чужой.

Чтобы не смотреть молча на усталого танцора, которому придумалось растянуться на полу, и даже руку под голову подложить, я спросил:

— И что этот иглокрыл поет своей избраннице? Или его слова нельзя перевести на имперский?

Ловец тихо засмеялся и даже не подумал изменить позу. Смотреть на него мне было неловко и я старался не отводить взгляд. Недостойно Высокостоящему испытывать такое глупое чувство, как смущение.

— Иглокрылы не умеют петь. И говорить они не умеют. Песню я придумал сам, чтобы задать ритм танцу. А слова... их можно перевести на имперский, но звучать так красиво, как на подводном, они уже не будут.

И Тумато вдруг запел, без предупреждения и без аккомпанемента. Голос у него оказался приятным, но ему было далеко до того певца, который, в день моего приезда, пел о нашем императоре и о его юной возлюбленной.

Где ты, моя колючая?

Плыви же скорей ко мне!

Будем с тобой, моя лучшая,

Играть мы на мягком дне.

Тумато повернулся на бок, подпер голову ладонью и сказал:

— У песни еще сто шестнадцать строк. Переводить их все или тебе хватит и первых четырех?

— Хватит и четырех!

Я ответил так поспешно и громко, что это не могло быть достойным. Извиниться не успел, собеседник опять заговорил.

— Почему-то я так и думал.

— Тогда зачем спросил? — мне показалось, что Ловец насмехается надо мной. Я постарался, чтобы мой голос звучал ровно и вежливо.

— Хотел услышать, что ты ответишь. Вы, сулайры, такие загадочные и непредсказуемые. Может, тебе хочется полежать рядом со мной? — и он похлопал по полу, прикрытому лентами и цветными халатами.

— А чем тебе не нравится кровать?

— Нравится. Но, чтобы забраться к тебе, мне надо сначала подняться, потом раздеться, совершить омовение и очищение, опять одеться... — Тумато говорил все это так медленно и лениво, что я не выдержал и зевнул.

— Ничего, я подожду, — забрался с ногами на кровать и изобразил на лице терпеливое ожидание. Пока Ловец не предложил еще чего-нибудь необычного. Не только мы отличаемся загадочностью и непредсказуемостью.

Тумато быстро и легко поднялся, собрал с пола свои одежды и закрылся в ванной. На этот раз ждать пришлось намного дольше. Когда мне надоело сидеть, я прилег. Лежать на боку и смотреть на закрытую дверь, мне тоже скоро надоело. Лежать и надеяться, что Тумато утонет в этой ванной, было глупо. И недостойно желать другому то, чего не хочешь себе. Скорее я заблужусь в своем доме, чем вайтарг утонет. Так, незаметно для себя, я и заснул.

Проснулся уже в темноте. Укамы съели весь свой корм и спрятались в раковину. Искать в незнакомой комнате аквариум, отмерять плохо пахнущий корм, а, если окажешься неосторожным, еще и смывать едкую слизь с пальцев... Вот пускай Тумато и занимается всем этим, если ему нужен свет. Или пускай принесет еще один аквариум из ванной комнаты — их там много. Вот откроет он дверь, увидит, что здесь темно и...

Света я дожидался напрасно. Тумато вошел в комнату и темнота не помешала ему забраться на кровать.

— Я привяжу тебя, если ты не против, — шепнул он, и коснулся моей руки.

— Зачем? — я с трудом сдержался, чтобы не отдернуть ее.

— Так надо. А ты опять хочешь нарушить ритуал?

Пока я думал, о каком "опять" он говорит, мои запястья оказались привязанными к спинке кровати. Путы были тонкими, спинка у кровати не выглядела очень крепкой — я мог бы освободиться, если бы захотел и... нарушить этот странный ритуал? А может еще сказать, что я боюсь и не хочу отдавать свой долг так, как пожелал этого Тумато?

— Ноги тоже будешь привязывать? — я очень старался не злиться.

— Не буду, — кажется, Ловец усмехнулся в темноте. — Подожди еще немного, я скоро вернусь. У меня есть для тебя сюрприз.

— Не торопись. Если мне надоест ждать, я приду к тебе вместе с кроватью.

— Надо будет запомнить твою шутку. Вдруг пригодится, — голос Тумато донесся уже из другого конца комнаты.

Мне не пришлось томиться ожиданием, вернулся Ловец очень быстро. Похоже, он выходил только за тем, чтобы вылить на себя кувшинчик сулайрских духов. А его сюрпризом оказались еще и вайтаргские духи — горсти две или три. Если я переживу это ночь, то научу его правильно пользоваться нашими духами. Дыхание у меня перехватило сразу же, а следом за ним отказал нюх. Я не привык полагаться только на слух, но когда-нибудь надо приобретать и этот опыт. Ведь я тоже могу ослепнуть в старости, потерять нюх и подвижность, но жизнь ведь на этом не закончится. Как не закончилась она для нашего величайшего поэта, которого любит читать император. Уже несколько лет подряд выход новой поэмы Сайял-огайру отмечается в столице как большой праздник. "Если император желает праздника, то весь народ радуется!" — говорят, что сам Сайял придумал эту шутку.

Все мысли о старости и знаменитом поэте вылетели из головы, когда Тумато забрался на кровать и сел рядом со мной. Совсем недолго он сидел неподвижно, а потом начал чем-то шуршать. Мне почему-то представился юркий кумпоса подкрадывающийся к месалту. Эта гора вкусного и нежного мяса только кажется ленивым и неповоротливым зверем. Но при малейшей опасности месалту срывается с места и бежит, куда ноги несут. Очень часто они несут его в сторону опасности, а не от нее. Месалту плохо видит и слышит, но при таком весе это не мешает ему оставаться в живых. А вот неосторожный охотник может очень быстро стать мертвым.

Никогда не думал, буду чувствовать себя, как пугливый месалту, но если Тумато и дальше станет вести себя так непонятно, я могу и не выдержать.

Что-то коснулось моей стопы, прохладное и легкое. Я вскрикнул, поджал обе ноги. От позорного бегства меня удержал только тихий смех.

Тумато было весело. Откуда ему знать, что пугать Стоящего-на-пятой-ступени еще опаснее, чем толстого месалту.

Я заставил себя успокоиться, втянул когти, расслабил напряженные мышцы и стал думать о своей будущей жене. Как и полагается порядочной девушке, она показала мне все, чему успела научиться до нашей встречи. Ее движениям иногда не хватало легкости и ловкости, но девушка очень старалась. Я подумал, что для первого раза у нее получается очень хорошо, о чем и сказал ей. Айдара обрадовалась и пообещала стать искуснее в любовной науке, чтобы понравиться мне еще больше.

И вот мы дожили до этого следующего раза.

Невесомые руки порхали над моим телом, почти касаясь кожи, но только почти. Волоски на коже приподнялись и покачивались от теплого ветра или близкого дыхания. От этой ласки что-то таяло и плавилось внутри меня. Я попытался вспомнить, в какой любовной школе применяют этот прием, но мысли путались, а перед глазами порхали красные бабочки. Еще я старался не пропустить тот миг, когда Айдара устанет, чтобы остановить ее прежде, чем она сама остановится. Не стоит обижать девушку своим долготерпением, она ведь может подумать, что не способна сделать мужа счастливым. Но торопиться тоже не стоит, иначе Айдара не успеет показать все свое умение. Тут надо действовать как на охоте, когда охотишься на опасного зверя, и знаешь, что зверь охотится на тебя.

Я ждал долго, потом очень долго, а "зверь" все не показывался. Его след уводил меня все дальше и дальше, а вокруг были чужие, неизведанные места.

Ласкающие меня руки оказались на удивление искусными и неутомимыми. Я понял, что еще немного и мое терпение закончится. И тогда я опозорюсь перед невестой. Я ведь не Гру, чтобы без толку проливать семя.

— Остановись. Достаточно, — попросил я.

Или только хотел попросить?

Когда к ласкающим рукам добавились еще и губы, сдерживаться стало невозможно. Разговаривать — тоже.

Я застонал, вырвался, бросился бежать. Дороги я уже не видел. Только звезды мелькали перед глазами. Звезды и красные бабочки. Их становилось все больше. Будто все бабочки, сколько их есть на равнине, собрались здесь, чтобы станцевать передо мной.

Не помню, как я оказался на вершине скалы, и не знаю, зачем шагнул с нее. Падение было долгим, очень долгим. Удар о воду вышиб из меня дыхание. В груди сделалось больно и горячо. Все тело дрожало и пыталось вздохнуть хотя бы еще раз. Кажется, я умирал и почему-то не был готов к смерти. Рванувшись из последних сил, я смог пробить темную воду и вдохнуть.

Я лежал на спине, дышал и плакал. Слезы были горячими и такими горькими, что у меня щипало кожу на лице.

Скалы не было. Моря, в котором я тонул, тоже не было. И звезд над головой, и бабочек вокруг меня — ничего этого не было. А была кровать, был я и был Тумато. А еще в комнате пахло моим позором. Если бы я был Гру, то убил бы себя. Если бы стоял на четвертой ступени, то убил бы обидчика. Но я не стану никого убивать. Я хочу только одного — забраться в ванную и хорошенько вымыться. И мне уже все равно, из кого или из чего сделаны у вайтаргов мази для омовения.

— Отпусти меня.

Мой голос был хриплым, будто я долго кричал.

— Подожди немного.

Голос Тумато тоже слегка изменился. Стал почти женским. Или мне хотелось, чтобы он стал таким.

Кровать чуть-чуть качнулась — это вайтарг спрыгнул с нее и направился куда-то. Легкий стук, шорох — и один из аквариумов начал слабо светиться. Скоро засветился и тот, что стоял ближе к кровати. Большая раковина приоткрылась и выпустила из себя много тонких светящихся волосков. Мелкие темные крошки прилипали к ним, волоски сжимались, прятались в раковину, а вместо исчезнувших появлялись другие волоски. Или те же самые, но уже без добычи.

Я смотрел на подводную охоту и мне совсем не хотелось поворачиваться к Тумато, видеть его лицо, слышать его голос. Лучше уж закрыть глаза.

Теперь я знаю, что могу быть слабым, но мне надо привыкнуть к этому знанию.

— Прости, я не могу тебя освободить.

Я все-таки открыл глаза, хоть и не собирался этого делать. Думать и привыкать к себе, слабому, я буду потом, когда останусь один. Недостойно Высокостоящему проявлять неуважение к собеседнику. Необходимо вежливо попрощаться и не забыть поблагодарить за все. Я больше не чувствую себя должником, и теперь меня здесь ничего не держит. Кроме тонких пут на запястьях. Мои руки были все еще привязанными к кровати. Освободить их — дело одного мгновения. Надо лишь выпустить когти и...

— Ты всегда плачешь после слияния?

— Нет. Только сегодня.

Я мог бы и не отвечать. Передо мной был не Тумато.

— Ты кто? У тебя есть имя? — спрашивать "что ты здесь делаешь?" я не стал.

— Масолата.

— А где?.. — я замолчал, не зная, стоит ли продолжать.

— Он придет, когда я уйду.

— Придет? — мне вдруг стало страшно. А если Тумато решит, что долг все еще висит на мне, как на змее старая кожа.

— Он сказал, что я могу оставаться с тобой до рассвета, а потом...

— А ты хочешь со мной остаться?

— Если ты захочешь, то я останусь.

Девушка улыбнулась, а я впервые посмотрел на нее внимательно.

Она была прекрасна. Чуть выше Тумато, но намного ниже той женщины на скале, имени которой я так и не узнал. Слушать Масолату было приятно, как и смотреть на нее. Таких соразмерных изгибов и округлостей я не видел у сулайрских женщин. Двигалась девушка так же, как и говорила, красиво и волнующе. Чем-то она напомнила мне Айдару. Только более уверенную, опытную и спокойную. Такой моя невеста может стать сезонов через десять-пятнадцать. И мне совсем не хотелось, чтобы вместо красавицы Масолаты здесь оказался Тумато.

— Останься, — попросил я тихо. Будто девушка была чудесным сном, а громкий голос мог развеять его. — И развяжи меня. Пожалуйста.

Мне не терпелось прикоснуться к ее телу.

— Не могу, — Масолата села на кровать и осторожно погладила меня по плечу. — Это же таролса. Ее может развязать только тот, кто завязал.

Полоски травы на моих запястьях казались такими тонкими и слабыми, что я решил освободиться, не дожидаясь Тумато. Одной попытки мне хватило, чтобы передумать. "Слабая" трава пустила мне кровь, но так и не порвалась. А когти скользили по ней и скрипели, будто я царапал полированный камень.

— Остановись! — девушка прижала ладонь к моей щеке. — Таролса режет даже кости.

Не страх остаться без рук остановил меня. Прикосновения к чужому лицу запретны! Это крайне редкая ласка или величайшее оскорбление. Мать может погладить меня по лицу, если будет мной очень довольна. Моей жене будет позволено так ласкать меня, когда она подарит мне троих детей и, если я буду ею очень доволен. А вот посторонний за такое прикосновение может заплатить кровью. Конечно, из этого правила тоже есть исключение. Я же не Гру!

— Тебе не понравилось? — Масолата убрала руку от моего лица.

— Понравилось. Но не делай так больше. Это запрещено у нас.

— Не буду, если ты перестанешь резать себя.

Девушка улыбнулась и я ответил на ее улыбку.

— Перестану. — Убивать Масолату я не буду. Ни теперь, ни потом, когда освобожусь. Ее предупреждение можно считать спасением моей жизни, а это перевешивает оскорбление по незнанию.

— Это хорошо. С руками ты мне нравишься больше.

— Все равно от них никакого толку.

— Почему? — девушка смешно изогнула брови и ее глаза сделались еще больше.

— Потому что я не могу погладить тебя.

— А я тебе помогу! — И Масолата прижалась щекой к моей ладони.

Трогать чужое лицо было непривычно, но приятно. Боли в запястьях я не чувствовал и решил посмотреть, что там у меня с руками.

Раны почему-то не кровоточили.

— Ты удивлен? Или тебе не понравилось? — Девушка отстранилась и заглянула мне в глаза. Прикасаться к моему лицу она больше не пыталась, даже подхватила прядь волос, чтобы та не задела меня.

— Удивлен. Никогда раны не заживали у меня так быстро.

— Это же таролса! Она забирает чужую боль и кровь. Тот, кто заплывает в заросли таролсы, редко выбирается из них живым.

— А на берегу она растет?

— Нет, — Масолата покачала головой и все заколки посыпались из ее прически. Со свободно текущими волосами вайтаргиня стала еще красивее.

— Это хорошо.

Конечно, у меня есть на примете несколько мест, где можно бы посадить эту травку, но Высокостоящий не станет мечтать о несбыточном. Ведь этим занимаются почти все Гру.

Мне не понадобились руки, чтобы показать Масолате, как она мне нравится. Многое девушка сделала сама. Кажется, она была одной из лучших учениц в своей любовной школе. Я наслаждался новыми ласками и запоминал те, что больше всего понравились мне. Когда вернусь, научу им Айдару. Опозориться еще раз я уже не боялся — теперь это будет не позор, а признание чужого мастерства. Я сдерживался сколько мог, а потом "прыгнул со скалы". Этот прыжок мне понравился намного больше первого.

Масолата осталась довольна моей стойкостью и долготерпением. А мне понравился запах ее радости и вид тела в свете аквариумов. Надо будет взять такой в столицу и поставить в спальне. Интересно, как будет смотреться Айдара в его свете?

Вайтаргиня лежала, прижавшись ко мне, и отдыхала. Ее тело приятно холодило кожу. Внутри меня поселились легкость и прохлада. Мне хотелось лежать, улыбаться и слушать, как дышит море за тонкими стенами. Когда я в первый раз увидел его, мне показалось, что море похоже на зверя. Теперь я точно знаю, что море — это большой и сильный зверь, который едва замечает нас, мелких. И только когда мы очень мешаем ему, может рассердиться. Как парматти на глупых и слабых ластори. Мы не всегда можем пережить гнев моря, но в этом нет его вины. Ластори тоже иногда погибают от зуба или когтя парматти.

— Я видела тебя на скале Влюбленных, — сказала вайтаргиня и потерлась щекой о мое плечо.

Я с удовольствием вдохнул запах ее волос и подумал, что на ее месте мог оказаться Тумато. Не знаю, радовался бы я его присутствию, или терпел бы только ради долга. Скорее, только терпел бы.

— На тебе был гачасту. Тогда я подумала, что ты хочешь стать для Тумато любимой женщиной. Как...

— А я и хотел стать. На одну ночь. А он...

— Нельзя стать любимой женщиной на одну ночь! Можно подарить радость друг другу, а стать любимой...

— Почему нельзя? Вечером оделся в женское, а утром — в мужское. Как ваши Кабит и Пориф. — Повторять те имена, что дали этим глупцам в столице, я не стал. Девушка может не понять, о чем я говорю, а долго объяснять мне не хотелось.

— Ты шутишь так, да? — Масолата села на кровати и прижала колени к груди. Лицо у нее сделалось задумчивым и почти грустным. Совсем как у Тумато, когда мы разговаривали об этой песне про глупых влюбленных.

— Почему шучу? Про них же песня есть. Или ты не слышала ее?

А может и у нас есть сулайры, которые не слышали про императора и его вторую жену?

— Слышала. А вот ты, похоже, слышал ее не правильно. Кабит и Пориф очень любили друг друга. Они не только переоделись в женщину, они стали женщиной!

— Это как?

— Мало подарить любимому радость, надо еще продолжить его в детях. А у нас это могут только женщины. Что, у вас это по-другому?

— Нет. У нас тоже самое. — Я закрыл глаза — так лучше думалось.

Стать женщиной... По настоящему женщиной, а не подчиненным самцом, одетым, как женщина. Продолжить любимого в детях... Подарить Тумато немного радости — это бы я смог, а вот продолжить его в детях... Стать матерью... Не играть роль заботливой мамочки, а быть ею...

Кажется, Тумато, ожидал от меня совсем не того, что я намеревался ему дать. Получается, что мы оба ошиблись. И, если бы не Масолата, я бы так и не понял своей ошибки.

— Спасибо тебе, — поклониться я не мог, осталось только улыбнулся и голосом выразил благодарность. — Ты права, я слышал не ту песню.

А перед Тумато я извинюсь. И за эту ночь, и за погибшего напарника. А если этого окажется мало, предложу ему свою жизнь и дружбу.

Вайтаргиня ушла, а вместо нее появился Тумато. Я встретил его спокойной улыбкой. Такой же спокойной и глубокой, как море за стеной. Я подождал, пока Ловец освободит меня, и только тогда заговорил. Слова не цеплялись за зубы и не выпрыгивали из глотки, обгоняя друг друга, они шли спокойно и торжественно, как парадные телохранительницы императора. Каждое слово несло бремя раздумий, сомнений и маленьких открытий. Я мало знал о вайтаргах, но все же больше, намного больше, чем в день своего приезда. Долг дружбы похож на долг личной службы императору — слишком тяжел, чтобы принять и слишком ценен, чтобы отказаться. Кому попало не предложат ни дружбы, ни службы.

Тумато слушал молча. Стоял возле дальнего аквариума, трогал его пальцами и молчал. Обитатель аквариума прекратил охоту и начал втягивать ловчие нити в раковину. Делал он это медленно и рывками, будто не мог сразу вспомнить, где его убежище. В комнате сделалось почти темно — аквариум возле кровати тоже стал светиться слабее, хотя еды в нем было еще много.

Я давно уже сказал все, что хотел сказать, а Тумато продолжал молчать. Подниматься с кровати и отправляться за одеждой мне не хотелось. Поспешность, похожая на бегство, недостойна Высокостоящего. Так же недостойно, без крайней на то необходимости, нарушать мысли собеседника. Необходимость уже была, но еще вполне терпимая.

— Ты слышал, как поет наша императрица? — спросил вдруг Тумато.

Я ожидал совсем других слов, и не сразу понял, о чем он говорит.

— Не слышал. Она поет на вечерних приемах и только по просьбе императора. Говорят, что у нее прекрасный голос.

— Ты прав. У Туцуко чудный голос. До встречи с императором он был лучшим певцом нашего народа.

— Певцом? — Я хорошо владею вайтаргским, но тонкие течения этого языка мне не всегда понятны. Теперь я знаю, что лучше спросить, чем ошибиться самому и заставить ошибаться собеседника. — Ты хотел сказать "певицей"?

— Нет. Туцуко — мужское имя.

— Но как же это?.. Я видел императрицу... я не мог ошибиться. Другие тоже видели...

— Это просто любовь. Она многое делает возможным. Императору долго было все равно — мужчина или женщина Туцуко. Но потом трон опустел и...

Прежний император был так молод, нетерпелив и неосторожен, что не смог удержать власть, трон и жизнь. Многие верят, что он погиб случайно, но мы-то знаем, что случайности бывают только с очень неосторожными.

Тумато замолчал и я продолжил вместо него:

— Империи понадобился старый император и новый наследник. И императору пришлось вернуться.

Если никто не сможет танцевать перед Вратами, то империя рухнет. Это известно всем Высокостоящим. И не только Империя... Но об этом знают очень немногие.

— А Туцуко пришлось измениться и поехать вместе с императором. Он очень любит старого танцора, — тихо добавил Тумато.

— Как тебе удалось узнать их тайну?

Мы, Ловцы, знаем многое, о чем приходится молчать. Но тайна императора — слишком большой груз, чтобы жить, неся его.

— Это не тайна. У нас все знают о любви Туцуко к императору.

— И молчат?!

Трудно поверить, что весь народ участвует в заговоре. Или Тумато устроил мне проверку имперской верности? Говорят, что среди Проверяющих есть не только сулайры.

— А о чем тут говорить? Туцуко не первый и не последний, кто изменился ради любви.

— Тогда почему молчат в столице? У императора много врагов, и такая новость...

— Не знаю. Может тот, кому известно о Туцуко, верен императору больше, чем правде. А может император не любит разговоров о прошлом своей жены.

— Император вообще не любит много разговаривать.

— Мы это заметили, — усмехнулся Ловец. — Он долго был для нас только танцором.

В комнате опять поселилось молчание. И я понял, что если не спрошу, то так и не услышу того, что мне нужно.

— Тумато, ты все еще обижен на меня?

Ловец отошел от аквариума, сел на кровати, подальше от меня, и улыбнулся. Я только однажды видел такую же грустную и красивую улыбку.

— Нет. Но знаешь как больно, когда мечта умирает, едва родившись. Еще больнее, когда мечта надолго поселяется в сердце, живет там, занимая все больше места, и вдруг... Такую потерю можно и не пережить.

— Мне жаль, что твоя любимая умерла.

Это все, что я мог сказать. А Тумато вдруг покачал головой.

— Не надо жалеть. Моя любовь не умерла. Она теперь в столице, поет для императора.

— Я не знал этого, — сказал я, когда дыхание вернулось ко мне.

— Об этом мало кто знает. Даже у нас. Я ведь так и не сделал для Туцуко пояса любви. Думал, еще успею и...

— А император знает?

— Знает. Если Туцуко сказал ему.

— А если нет?

— Тогда "нет".

И опять молчание и полумрак. Я уже начал уставать от него и хотел бы закончить беседу. Но было еще кое-что, о чем я не спросил.

— Спасибо за Масолату.

Ловец кивнул. Он смотрел на свои пальцы и не стал поднимать голову. Но моему вопросу это ничуть не мешало.

— А почему это была она, а не ты?

— Потому, что она сибунду. Ты знаешь, что это такое? — и вайтарг требовательно посмотрел мне в глаза.

Теперь уже я молча кивнул.

Еще в столице мне говорили о сибунду. И я почему-то представлял их похожими на наших аруми. Это существо нравится и мужчинам, и женщинам. Его покупают на ночь или на несколько дней, чтобы отдохнуть от постоянного партнера, немного развлечься и научиться чему-то новому. Трудно поверить, что Масолата — такое же существо, что ее можно увезти в столицу, познакомить с Айдарой.

Голос вайтарга спугнул мои мысли:

— Ты отдал мне свое тело, чтобы избавиться от придуманного долга. Она отдает свое тело за деньги. Ни ты, ни она не думали этой ночью о любви.

Если бы такое сказал мой друг, я бы разозлился и постарался бы справиться со злостью и обидой, если бы такое сказал кто-то чужой мне — я бы посмеялся над его словами, а потом постарался бы остаться живым. Этот вайтарг уже не был мне чужим, но и другом он еще не был.

— Ты не прав, Тумато. Я думал сегодня о своей невесте. Мне казалось, что это ее руки ласкают меня. И кто знает, о ком думает Масолата. Она говорила со мной о тебе, и о песне про влюбленных. Может, тебе надо встретиться с ней?

Лицо Тумато сделалось удивленным. Он отвернулся к аквариуму и будто забыл обо мне. А мне очень хотелось встать, все сильнее и сильнее, я уже почти решился нарушить приличия, но вайтарг вздохнул, пошевелился... Когда я опять увидел лицо Тумато, его глаза блестели, как от непролитых слез. Но все знают, что вайтарги не могут плакать.

— Ты прав, Никура. Я поговорю с ней. А ты прости меня.

Ловец спрыгнул с кровати, низко поклонился и пошел к двери. А я смотрел на его прямую, беззащитную спину и мне хотелось плакать. Глаза сулайра умеют это делать.

— Подожди, Тумато! Хочешь, я останусь с тобой еще на одну ночь? Не из-за долга — просто так. Или на две ночи. Меня ждут в столице, но могут подождать еще.

Вайтарг остановился возле двери, обернулся.

— Сначала я думал о тебе лучше, чем ты есть, потом — хуже, а теперь вот опять... Ты изменчивый, как волна, и постоянный, как море. Мне нужен мудрый друг. И, если ты не передумал...

— Нет. Я останусь с тобой! — я тоже спрыгнул на пол, но запутался в халате и упал.

— Не останешься, — Тумато помог мне подняться. Его смех был легким и не обидным. — Ты сегодня же отправишься в столицу. После того, как услышишь, о чем поет прибой на рассвете.

Спорить я не стал. Глупо спорить с тем, кто сам для себя все решил.

В столицу я возвращался уже Огайру.

24.

Ох, ни фига себе! И что это было? Каким я боком ко всему этому? И вообще, и где это я?!

Оглянулся, дернулся, чуть не свалился с койки. Приложился головой о верхнюю, когда пытался резко встать, и передумал вытаскивать свой организм из каюты. Сначала ревизия тела, потом — духа, а уже потом можно показываться на глаза народу.

Пересчитал пальцы на правой руке — пять, на левой их тоже оказалось пять. Перепонок между ними почему-то не было. Пощупал уши — маленькие и круглые, попробовал ими пошевелить — не получилось. Проверять, сколько у меня зубов и во сколько рядов, не стал, и так все понятно — браслет поиздевался надо мной, как сам захотел. Мало того, что показал меня пассивным гомиком-мазохистом, так еще и повернутым на чувстве долга. И за что мне всё это счастье?! Почему мне не показали любимого папика? Что я не так сделал, кого не так попросил?..

"Комп работает не так, как ты хочешь, так, как ты его уговорил!" Был у меня знакомый программист. Иногда выражался так, что хоть записывай, а потом цитируй, не указывая первоисточник — за умного сойдешь.

И все-таки, чего именно мне хотели сказать таким "замечательным" сном?

Это была моя прошлая жизнь, будущая или параллельно-перпендикулярная? И почему мне кажется, что в этом сне я видел все двумя парами глаз, думал двумя головами, а когда не думал, то жрал в две глотки. Такое можно считать раздвоением или разтроением личности? Дожился, Леха, ничего не скажешь. А в следующем сне я себя хором венских мальчиков считать буду или группой девочек-припевочек у какой-нибудь звезды балета? Да еще и этой самой "звездой" — в придачу. Спасибо, конечно, доброму дедушке, что дал попользоваться забавным браслетиком, но, похоже, пора завязывать с этими сказками на ночь. А то ведь можно проснуться кем-нибудь не тем. Или вообще не проснуться.

Блин, если в этом мире есть такая замечательная страна, с такими замечательными ментами (или кто они там?), то спаси и помилуй заявиться туда на экскурсию. Ни за деньги, ни за интерес! Не в этой жизни! И спросить ведь некого... Хотя, почему это некого?

"Слышь, мало видимый и редко слышимый, у тебя есть какие-нибудь комментарии от просмотренной кины?"

Сначала спросил, а потом подумал, что могут и не ответить. Вдруг некому уже. Или еще некому. Что все не настолько запущено, и пока лечится рассолом и холодным душем.

"Нет".

Мне все-таки ответили! Радоваться этому или наоборот?..

"Что совсем никаких комментов?! Не верю. Ты тут самый долгоживущий и многознающий, как я понял. И тебе совсем нечего мне сказать?!"

"Сказать найдется что, но к данной теме это относиться не будет".

Кажется, мне начинают хамить. С чего бы это?

"Послать, что ли хочешь?.." — проявляю догадливость.

"Ты всегда такой умный или только сегодня?"

И с таким ехидством спросил, что мне даже обидно стало.

"Что, другие на тормоз жали, после первого твоего слова?"

"Кто как. По-разному бывало", — захихикал невидимый и редко слышимый.

А у меня внутри черепушки что-то вроде щекотки началось. Ну, его на фиг, такие смехуечки!

"Так что будем делать с этим сном?" — пытаюсь добиться вразумительного ответа.

"А что ты хочешь с ним сделать?"

"Положить и забыть!"

"Вот и забудь".

Блин, тут серьезный вопрос, а этому лишь бы пошутить. Вот перестал я верить почему-то в простые сны, и всё тут! А он... Советчик хренов!

"Спасибо за совет, конечно. А вдруг я попаду в ту страну, где мужики любят закон стеречь и друг друга тоже... любят, в свободное от работы время".

"Их везде достаточно. Этих мужиков. Насколько я помню, в твоем мире их тоже хватало".

Это он меня так успокоить пытается? Или к будущей встрече подготовить?

"Так это же в моем! Там я всегда знал, что делать, как и с кем говорить. А здесь..."

"А в чем разница? Или опасаешься, что кто-нибудь уговорит тебя на нетрадиционный сексуальный опыт?"

Он что, издевается надо мной?!

"Не в этой жизни, старик! Даже не мечтай!"

"А в другой, поверь, тебе будет все равно или понравится".

"Охренел, дед?!"

"Если проинтегрировать наш возраст, то я окажусь не намного старше тебя. К тому же..."

"Делай со своим возрастом что хочешь, и в какой хочешь позе, а мой не трогай!"

Но меня будто не услышали.

"...жизнь такая непредсказуемая. Иногда преподносит такие сюрпризы и неожиданности, которых нарочно не придумаешь и врагу не пожелаешь".

"Мужик, это ты о себе или обо мне?"

"О нас, Алексей-Олег. Или как мне к тебе обращаться? И об артефакте высоко продвинутой сущности, которым ты попользовался. Или он тобой — я еще не разобрался".

"О чем, о чем?!"

Про имечко мое замнем для ясности и оставим всё, как было. Не фиг заморачиваться тем, что теперь ни проверить, ни исправить уже нельзя.

"О браслетике. С двумя змейками. Вспомнил о таком?" — в голосе невидимого столько ехидства, что хоть ложкой ешь или на хлеб намазывай.

"А что с ним не так?"

"С ним, как раз, так всё, а вот с теми, кто им пользовался, возможны разные неожиданности",

"Вплоть до летального?" — приспичило мне пошутить. Очень уж мрачно стал изъясняться невидимый.

"Не исключено, — мою шутку, похоже, не заметили, переступили и забыли. — Бессмертных в этом мире я пока не встречал".

"А ты? Или Тиама?"

"Я — не бессмертный. А Тиама из долгоживущих. Из очень долго живущих".

"А ты чьей меркой его мерил?"

"Своей, естественно. Не вашей же мерить. Вы, рядом с ним... я и сравнение сразу не подберу".

"Мотыльки-однодневки?" — вырвалось вдруг у меня. Вспомнилось одно событие на палубе несколько дневной давности, вот и не сдержался.

"Ну, что-то подобное, — согласился невидимый. — А ты вечно надумал жить? Понравилось?"

"Издеваешься, да? Мне тут в любой день может патологоанатом может улыбнуться, а ты..."

"Это ты так на смерть намекаешь?"

И такой вежливый, отстраненный интерес... Мне даже неловко как-то стало за внезапно устроенную истерику.

"Ну, намекаю..."

"Во-первых, к чему эта трагедия, если ты не собирался жить вечно. Во-вторых... куда это ты так торопишься? "В любой день... улыбнется..." Неужели так жить надоело? Из-за какого-то глупого сна?.. Знаешь, я был о тебе лучшего мнения".

И невидимый ушел. Нет, не замолчал, а ушел. У меня осталось ничем не объяснимое ощущение, что ко мне повернулись спиной, дошли до двери и... не хлопнули дверью, а очень плотно ее закрыли. Так, что открыть с этой стороны почти невозможно. Разве что, взломать. Вот только чем закончится "взлом" для моих мозгов... этот вопрос мне не хотелось бы исследовать на практике.

Ладно, хрен с тобой, загадочный и непредсказуемый, хочешь молчать — молчи, но куда ты денешься с подводной лодки? Хотя... это такой клиент, что и лодку поменять может. И менял, судя по всему. Если я ничего не напутал. Меня огорчит его отсутствие? Да ни боже мой! Пусть валит, куда хочет! Жил я без него, и подохнуть сам смогу.

Сколько той жизни мне осталось... А я ее на какую-то ерунду трачу. Надо бы хоть с долгами разобраться, да дела кой-какие в порядок привести. Чтоб знакомым и друзьям поменьше проблем оставить.

Интересно, кому достанется Нож, когда я того?.. Блин, так и не спросил у долгоживущего, кто этот артефакт сляпал. Тот же высоко задвинутый или другой? Хотя, на фига мне лишняя информация, особенно теперь! Тут о другом думать надо. А Тиамный браслетик — та еще радость, чтобы его в наследство кому-то завещать. И чего с ним делать? С собой забрать, а потом в виде зомби мичуринствовать?.. Мысль, конечно, идиотская — так что может сработать. И от змеиного браслета надо избавляться, пока я живой и в почти своем уме. А то ведь наш Многозрящий и на том свете меня высмотрит, и должок спросит.

Блин, обвешался бижутерией, как еж иголками, а потом еще удивляюсь, что меня к нетрадиционно повернутым причислили. Но сколько же разного барахла после меня останется — подумать страшно! Ну, со шмотками и монетами Малек и без меня разберется. Этот живо сообразит, что и кому пристроить. Главное, чтоб с Крантом не поцапались, наследство мое деля.

Стоп! А ведь Крант со мной за компанию подохнуть обещался. Может, это шутка была такая? Я ведь не обижусь, если он живым останется. Да и за Марлыными детенышами будет кому приглядеть. А то неудобно получится. Я ведь наобещал ей всякого разного на пять сезонов вперед, а оно вон как поворачивается. Надо бы поговорить с Марлой, пока еще могу, а то вдруг завтра поздно будет. Не услышит меня Лапушка... Не думаю, что она котят-близнят за борт бросит, вслед за моей бездыханной тушкой, но... кто его знает? Вдруг служба Многоструйному для них лучше, чем жизнь без мамочки и доброго дяди Леши.

А может Многовидящего поднапрячь? Типа, усынови или увнучи двух котяток-сироток. На два года всего, а дальше уже клан за ними присмотрит. И будет тебе от Лехи Многодоброго персональное "спасибо" при жизни и чего-нибудь полезного после его смерти.

А что? Хорошо придумал. Главное, шкатулку мою старикану не дарить. От моих записулек — пользы ему никакой, а вот проблем поиметь может по самые гланды. Не каждый ведь день эти проблемы Молчун на обед харчить станет. Блин, а за зверушками моими кто присматривать будет?! За тем же Молчуном и за Сим-Симычем! Их ведь кормить надо, а кое с кем еще погулять и помолчать требуется, хотя бы раз в неделю.

Вот так соберешься помирать, а вспомнишь, сколько дел-проблем после себя оставишь, и хоть вечно живым становись! Понятно теперь, почему умные и богатые о своем завещании и некрологе еще при жизни заботятся. Совсем как Писатель наш...

Блин, кажется, я здорово отупел, не иначе браслет Памяти последние мозги мне размягчил. Или я на солнце перегрелся, под мачтой сидючи. Тут само собой решение проблемы вырисовывается, а я сижу-торможу. Молчун ведь не первый день за кораблем плывет-ныряет, вот и дать ему шкатулку в зубы — пускай Витьку моей писаниной "осчастливит". А не понравятся Писателю "Заметки черного хирурга" — пускай другие свитки расшифровывает. Мне они все равно без надобности. Во многих знаниях мало радости. Я-то и свои записки перечитывать в ближайшие тридцать лет не собирался, а теперь и вовсе на мемуары можно забить и забыть. Какие, на фиг, воспоминания далекого прошлого, когда и до завтра не факт что доживешь. Руки дрожат, голова кружится, еще и слабость во всем организме такая, что хоть сейчас под капельницу. Похоже, добрался-таки до меня привет от Мертвого Моря.

Вот соберусь с мыслями и силами, тогда и пойду выполнять свое же собственное решение. А доверять такое кому-то другому... лучше не надо. Мне будет спокойнее, а остальным обломнее. Тем, кто за моей шкатулкой охотится. Могу же я устроить себе маленькую радость перед смертью — сделать гадость не очень ближнему. Вот посижу еще немного под знакомой мачтой, соберусь с силами... Кажется, у меня уже выработалась привычка — сидеть под поцарапанной мачтой, после каждого "веселенького" сна. Только вот, как выходил из каюты и устраивался на палубе — не помню. Но то, что я не просматривал сон, сидючи на этом месте — точно помню. Да и капитан Барг такого безобразия не позволил бы. Не любит он, когда посторонние шляются по палубе, тем более, когда на ней валяется что ни попадя.

— Малек, ты где?

— Я здесь, господин.

Оборачиваться и высматривать, где находится это "здесь", не стал. Пошевелил немного затекшими плечами и скомандовал:

— Помоги подняться и дойти до каюты. Только осторожно! Кажется, я разваливаюсь на запчасти.

— На зап... что? — Малек взялся за пояс и за воротник моего халата, установил меня вертикально, убедился, что любимый хозяин не собирается вернуться в сидячее положение, и только потом начал умные вопросы задавать.

— Забудь. Не утоляй. И без тебя тошно.

Сначала сказал, а потом понял — и впрямь подташнивает. Был бы я девушкой детородного возраста, забеспокоился бы. Может, и беби-тест купил бы. Так, на всякий случай. Не всегда девичья память все контакты фиксирует. К тому же, секс совсем не повод для знакомства, как считают некоторые оторвы. То есть, особо продвинутые девушки на первом свидании не целуются и не раздеваются. А все остальное их мамаши им забыли запретить.

Вот подумал о какой-то ерунде, подержался немного за мачту, и голова перестала кружиться. Почти. Возле мачты заметил Кранта. А где еще этому красавцу находиться, если я на палубе отдыхать — или подыхать? — изволю.

— Крант, жди здесь. Я скоро приду.

Надеюсь, что "скоро", и надеюсь, что сам. Хорош я буду, если откину ласты в каюте, не сделав ничего из намеченного.

И пусть качает, качает волна морская

И вверх, и вниз бросая наш корабль.

И пусть качает, качает — я твердо знаю

Любую качку может выдержать моряк!

Кажется, эту песню пела Ксюха-шестиклассница в летнем спортивном лагере.

Блин, а я-то откуда это знаю?!

Всё! Первым делом возвращаю браслет Многовидящему. И плевать я хотел на всякие отговорки! Если браслет еще не "остыл", пускай остывает под койкой хозяина.

До каюты я дошел совершенно самостоятельно. И дверь сам открыл. С третьего раза. Когда вспомнил, в какую сторону она открывается. Шкатулка, завернутая в яркий кусок ткани, стояла на самом видном месте — на столе. Сразу же проверил наличие браслета — лежит в шкатулке, запрыгнуть на мою руку не пытается. Мне тоже не захотелось его трогать. Еще и змеюшки выглядели сонными, до изумления. И на меня никто глазом не блеснул. В таком виде я их точно с живыми не перепутал бы.

Закрыл крышку, привычно замотал шкатулку в платок, еще и встряхнул, прежде чем отдать Мальку.

— Слышишь? Все на месте.

— Слышу, господин.

— Отнеси Многозрящему и быстро ко мне.

Малек исчез без разговоров.

А я уселся на койке и задумался о другой шкатулке. На столе или под столом ее не было. Кажется, я доставал ее совсем недавно, а вот куда подевал?.. Иногда со мной случаются приступы неконтролируемой лени. Как правило, перед очередной генеральной уборкой. Последний приступ был вчера. Или позавчера?

Искомая вещь нашлась под подушкой. Стянул с шеи платок — знак свободного человека — увязал в него шкатулку и повернулся к двери. А там — Малек. Стоит и смотрит на меня квадратными глазами. И молчит, зараза!

— Ну, чего тебе?

— Господин, а где?.. — и пощупал себя за голое горло.

— Надоел! Вот пойду и утоплю. А ты новый мне пока найди.

Думал, у меня нормальный слуга — подождет, пока я выйду за дверь, а потом спокойно пороется в моих вещах и найдет, чего велено. Ага, размечтался! Малек покивал, как китайский болванчик и, не сходя с места, рыбкой нырнул под койку. А я на этого акробата чуть не наступил! Конечно, он быстро вылез обратно, еще и мешок за собой вытащил. И уже посреди каюты начал неторопливо перекладывать мои вещи. А мне до двери добраться — только в прыжке или по потолку.

В итоге, первым из каюты вышел Малек, когда закончил возиться с моими тряпками, за ним — я, с новым шарфиком на шее. Блин, и в последний день не дадут походить без этой удавки! Вот завещаю ее Мальку, быстро узнает, как трудно иногда бывает свободному человеку.

Утопление надоевшей тряпочки произошло легко и просто. Никто не кинулся ко мне с криком: "Ты чего творишь, убивец!", никто не пытался помешать мне, никто не прыгнул за борт — "спасать утопающего". Пока действуешь по закону — "Моя вещь, чего хочу с ней, то и делаю!" — никто и слова тебе не скажет. Вот если с чужой вещью "чего хочу, то и..." — тогда обязательно скажут. И накажут! Если не люди-человеки, то те, кто над ними богами поставлен. Так что никаких проблем я не ожидал. Но, когда обернулся, то обнаружил рядом капитана Барга. И видок у него был еще тот! Наверно так же выглядел мужик, который утром, с бодуна, вместо своей морды в зеркале, увидел ярко накрашенную блондинку, да еще топлес. Я уже начал опасаться, что с Баргом случится то же, что и с тем мужиком. После шутки веселого племяша. Тот всего лишь наклеил картинку на зеркало, а дядя слег с инфарктом. Вот я уже и начал прикидывать, чем здесь можно лечить нашего морского кота, но к счастью, все обошлось. Покрепче оказался наш глазастый капитан. Но за каким это фигом его вынесло попялиться на волны? И как раз рядом с тем местом, где я перегнулся через борт. Вряд ли он мог подумать, что мне приспичило утопиться, а смотреть на то, как кто-то блюет... Первого, как говорится, не дождетесь! А второе у меня лучше всего получается в каюте. Если получается.

А вот у тихо подкравшегося Барга получилось увидеть Молчуна. Или что-то большое и не очень понятное рядом с кораблем. Не знаю, как у капитана со зрением и чего он мог разглядеть в толще воды. Пусть она и чистая, но ведь блестит под солнцем, колыхается от ветра... Барг только тряхнул головой и отошел от борта. Быстро, но без паники. Не полагается капитану паниковать. И только потом посмотрел на меня. С легкой такой задумчивостью. А мне пугаться, тыкать пальцем в сторону моря и вопить: "во, какая рыбина! Нет, ну ты видел?!" — мне это все можно делать и, даже нужно. Но я не стал. Не было ни сил, ни настроения. Имелось только легкое удивление...

Опять Молчун немного подрос.

Давно прошли те времена, когда я воспринимал его чем-то вроде крупной собаки, неизвестной породы. Наверное, после той картины, где Молчуна изобразили ящером. Похожим на варана. Только доисторического. Ну, и кто откажется от такой экзотической зверушки? Конечно, не каждый решится поселить такое счастье в двухкомнатной квартире. "Радость" нижеживущих соседей, думаю, понятна без объяснений. Когда я поселился в Верхнем Городе, Молчун облюбовал озерцо в моем саду. Не, слышал, чтобы вараны любили купаться, а вот мой зверик выбирался из воды только ради совместных прогулок. Про то, чтобы взять его на корабль, я даже и не думал. Сомневаюсь, что Барг обрадовался бы такому пассажиру. Но, кроме радости, есть еще проблема с транспортировкой. Трюм-то не резиновый. Про каюту я вообще молчу — мне в ней тесно. А ведь животинку еще и кормить надо. И желательно чем-нибудь свежепойманным и еще живым. Потом еще отходы жизнедеятельности убирать — в количестве, равном съеденному. Вот и не стал я прощаться с Молчуном перед отъездом. Замотался, забыл. А когда вспомнил и решил посочувствовать зверику — ну, плохой ему попался хозяин, невнимательный — оказалось, что я себе льщу. В список хозяйских недостатков надо добавить еще и "слепой". Зверь почти с первого дня крутится возле корабля, а я его половину луны не замечаю. Вот когда в его пасть бросил Сим-Симову добычу, тогда, кажется, и заметил в первый раз. Размеры этой пасти меня впечатлили, хотя раньше я не страдал повышенной впечатлительностью. Зато очень быстро понял, почему повар несколько дней подряд жаловался на плохую рыбалку. Барг тогда сказал, что ловить надо уметь, но помощников-рыбаков повару дал. Не голодать же всем из-за одного неумехи.

Я даже стал чаще видеться с Молчуном, когда узнал, что он рядом. Кормить зверя с рук уже не обязательно, хотя ему нравится. Выводить на прогулку... Так все наше путешествие — одна сплошная прогулка по труднопроходимым и малолюдным местам. А Молчун никогда не любил толпу, разве что, в качестве десерта. Читать зверику сказки на ночь или рассказывать, как прошел у меня день... Такое извращение ни мне, ни ему не нужно. Я и жене о своей работе не часто рассказывал. Работа бывала всякая, иногда не только говорить — вспоминать о ней не хотелось. Приходилось, правда, и такое делать, что сам себя уважать начинал и гордиться. Жаль, что удачные дни случались не так часто, как хотелось бы. Вот только хвастать успехами желательно перед тем, кто тебя понимает. От длительных, утомительных объяснений радость победы сменяется раздражением и тихой злостью. "Ведь не на дуре женился, чего ж она меня не понимает?" Вот и разговаривают некоторые гении со своими кошками или собаками — зверики всегда понимают и никогда не переспрашивают. Молчун у меня из таких же, понимающих и не обидчивых. Упрекать: "Ты на кого меня, хозяин, оставил?" — не стал. Он и сам нашел, чем заняться. Подводная охота и прогулки по морскому дну ему еще не наскучили. Иногда и со мной делится впечатлениями. Только не словами, а короткими фильмами-видениями или картинками. Как-то затопленный город показал. А тот это, над которым я побывал, или другой, не знаю.

Молчун давно уже не похож на черепушку ящера, каким он был в начале нашего знакомства. Кажется, он еще на Земле отрастил себе все, чего не хватало для полного комплекта. И шкурой оброс, бронированной. Почему я не испугался и не двинулся мозгами, пока он изменялся, не знаю. А может-таки двинулся, потому и не испугался. Как бы там ни было, прошлое меня теперь мало интересует, в светлое и радостное будущее я уже не верю, осталось только настоящее, которое может закончиться в любой момент. И жизнь как-то сразу стала проще и понятнее.

Вот и не стал я притворяться перед Баргом. Какое мне дело, что он там разглядел за бортом и чего себе напридумывал — каждый наслаждается своими кошмарами... Я спокойно вернулся к знакомой мачте и сел так, чтобы никому не мешать. Капитан не сразу подошел ко мне, не сразу заговорил. Может, ждал, что я первым начну? А оно мне надо?

— Видел? — Барг стоял так, что я его краем глаза едва замечал. Поворачивать голову, еще и смотреть снизу вверх — в облом. Ну, и чего нового я увижу у мужика под юбкой?

— Угу, — открывать рот мне тоже не хотелось.

— Охотиться с нами будешь?

— А зачем? — рот пришлось-таки открыть.

— Не хочу, чтобы он жрал мою рыбу.

— Так мы, вроде, не голодаем.

Капитан присел и задышал мне в левое ухо:

— А если кто из твоих за борт вывалится?

— С какого это перепугу?

— Значит, охотиться не хочешь... — капитанский кулак очень тихо и осторожно опустился на палубу. — Струсил, касырт желтопузый...

Я только теперь заметил, что глаза у Барга желто-медовые и с узким зрачком. Но шутить по поводу желтоглазого касырта не стал. Осторожный и ленивый — идеальное сочетания для долгоживущего. Добавить бы еще спокойствие ворот, когда в них стучат, а они молчат, так и вообще льное еня к нетрадиционно повернутым причислили. ины?жизнь удалась у отдельно взятого организма. А вот как другие будут себя чувствовать рядом с ним — это уже другой вопрос. Хотя мне лично безразлично, чего болтает и думает обо мне капитан. А он сидит рядом и чего-то ждет.

— Так почему ты хочешь, чтобы я охотился?

— Потому, — капитан постучал пальцем по сжатому кулаку. — Ты можешь его прогнать.

— А ты?

— И я могу. Только кого-то из моих могут сожрать.

"А мне какая в том печаль?" — Хотел сказать и... не сказал. Просто лень было открывать рот. Мне даже глаза хотелось закрыть и забыть, для чего они нужны. Все равно перед глазами мельтешили темные пятна.

— Так поможешь?.. — Корабль качнуло, я слегка приложился затылком к мачте. В ушах зазвенели рождественские колокольчики. — Хватит дрыхнуть! Когда с тобой капитан разговаривает!

Барг нависает надо мной и пытается заглянуть в лицо. А я и не заметил, когда успел закрыть глаза. Кажется, только моргнуть хотел.

— Отстань, противный, я не сплю.

Получилось немного двусмысленно, но он сам нарвался.

— Что?!

— Чем тебе зверик помешал, скажи?

— Я уже говорил! — рявкнул почти в ухо. А у меня только-только в голове звенеть перестало.

Носил бы капитан штаны, я бы сказал, что он готов из них выпрыгнуть. Но ведь от таких переживаний и ремешок на юбке лопнуть может.

— Угу, помню. Рыбы пожалел... А мне вот для него ничего не жалко. Пусть кушает, сил набирается, а потом плывет домой. Дом у него далеко, плыть долго...

И так это у меня монотонно получилось, что и сам зевнул во всю пасть. Если бы рядом не было Кранта, Барг точно дал бы мне по морде. За издевательство над ним, любимым. А я и отклониться бы не успел. Если бы даже захотел. Но мне ничего не хотелось. Было все фиолетово, да еще в черную крапинку.

Капитан отошел на пару шагов, выдохнул сквозь зубы и тихо спросил:

— Это ты так колдовал или?..

Не знаю, чего еще он наговорил бы, но появилась Марла и прямым ходом двинулась ко мне.

— Ну, и горазд же ты спать! — сказала она на ходу. — Я уже волноваться начала.

— А то тебе делать больше нечего. Я что, обед проспал?

— Один обед, два ужина и два завтрака, — порадовала добрая женщина.

— Это как?..

— А вот так. Спать меньше надо. Одному, — Марла подошла ко мне вплотную. — Ты почему на палубе сидишь, а не у меня за столом?

— А у тебя есть что поесть?

Только теперь я понял, как хочу жрать!

— Когда это у меня не было еды? — Лапушка нагнулась и погладила меня по голове.

— В тот день, когда ты укусила меня за ухо и не дала мяса, — такие интимные подробности вспоминают шепотом и желательно на ушко.

— Так мне самой тогда было мало.

— А извиниться ты не хочешь?

— Зачем? Больше двух сезонов ведь прошло. Ухо твое давно уже зажило, — Марла понюхала пальцы, склонилась ко мне. — Фу, Пушистый, чем это от тебя воняет?

— Духами, чем же еще? Самый модный запах в этом сезоне.

— Надумаешь зайти ко мне — помойся.

Развернулась и пошла к каюте, а я в полном обалдении смотрел Лапушке вслед. Насчет духов я просто так ляпнул, а она вдруг поверила. С чего бы это?

— Марла, ты куда?

— Пожевать тебе вынесу.

— Спасибо.

А то ведь сдохну с голоду, пока обеда дождусь. Даже предложение "помыться, а потом зайти" не вызвало привычного энтузиазма. Может, эта слабость совсем и не от болезни? Или не только от болезни.

Дождавшись, когда Марла уйдет с палубы, капитан пожаловался на тонкую душевную организацию колдунов: "то жрут в три горла, то спят без просыпу!" Ни сочувствовать, ни поддерживать разговор у меня не было настроения — колдуном я не был и быть не хотел. Меня занимали совсем другие мысли. И я, не открывая рта, спросил Кранта:

"От меня действительно воняет или Марла пошутила?"

Сам от себя я неприятных запахов не чуял, но я-то не показатель, а Марла — не экс-перт. Могла и пошутить, от обиженной женщины и не такое еще услышишь.

Крант не торопился с ответом. Я уже хотел повторить вопрос, вдруг в первый раз меня не услышали, но не понадобилось.

"Твой запах изменился, нутер".

А тон ответа прохладный, ближе к холодному и пасмурному.

"Сильно?"

"Нет. Запах слабый, но..."

Ну, допустим, Крант тоже не эксперт, но если два человека говорят одно и то же... ну, пускай не человека, но говорят... есть повод задуматься.

"Договаривай, Крант. Я ведь у Малька могу спросить. Или еще у кого-нибудь".

Здесь нюхачей, если не весь корабль, то большая часть команды — точно!

"Если бы мне предложили корм с таким запахом, я бы отказался".

А вот теперь мой телохранитель перестал подбирать слова повежливее. Это он обиделся за назойливость или плавно намекает, что мне надо помыться?

"Знаешь, Крант, у нас есть очень простой закон: не хочешь жрать — ложись спать голодным!"

"Лучше быть голодным, но живым".

Это что же получается? Бедный вампир меня укусить боится, чтобы не сдохнуть. Интересно, а на других кровососов мой запах так же будет действовать или только Крант у нас такой переборчивый. И не проверишь уже. Просто не успею. Хотя на фига мне эта проверка? Если среди людей попадаются отморозки-камикадзе, то чем норторы хуже. Ну, так и в обычной жизни умирают от курения, когда в табачной лавке кирпич падает на го-лову — тут уж не застрахуешься. Стоп! Это получается, что и Марла меня укусить не сможет, когда захочет приласкать? Ладно, это я переживу, не такой уж я любитель садо-мазы. Да и сколько там той жизни осталось?..

"И давно я такой... ароматный?"

"Перед последним сном запах был другим".

Почему-то я так и думал.

На палубе появилась Марла со жратвой, и мои мысли свернули в другую сторону.

Моряки начали петь, и я заслушался. Не знаю, как называется этот вид устного творчества, но он совсем не похож на то, что исполняют по праздникам прославленные песнопевцы. А другого сотрясателя воздуха обслуживать праздник и не пригласят!

Во-первых, матросы пели, а не рассказывали, во-вторых, хором, хоть и не очень слаженным, в-третьих, в их песне полностью отсутствовал геройский сюжет, зато имелись рифмованные строки. Ну, более или менее.

Моряки пели про рыбачку Санси, которая отказала в ласках молодому рыбаку, потому что вернулся корабль и привез любовь всей ее жизни. К тому же, рыбачок все равно не может любить так, как это надо знойной девушке. А дальше, на несколько куплетов разъяснений, как и сколько ей надо. Похоже, рыбачка одарила своей любовью всю команду корабля, начиная с капитана.

Песня была довольно похабной, а присутствие Марлы на палубе добавляло моряцким голосам бардовской хрипотцы и проникновенности. Особенно старалась группа потерпевших, которых мне пришлось недавно зашивать. Если это и была их месть, то весьма изощренная. Ничего плохого они, вроде бы, не делали, наоборот — долго и очень тщательно мыли палубу, и к Марле не приставали, а заткнуть "певцов" мог только капитан. Как и поумерить их трудовой энтузиазм. Барг почему-то решил, что трудотерапия пойдет на пользу раненым, чтобы те перестали быть такими озабоченными придурками, которых, похоже, в детстве каждый вечер роняли в трюм, а каждое утро будили веслом по голове. После такого заключения и приказа: "Драить палубу от носа и до обеда!" капитан перестал обращать внимание на провинившихся. Марла, кстати, будто и не слышала их, только меня немного напрягала эта ситуация. И не сама песня — рядом с русским подзаборным она и близко не лежала — а то, что Марла присутствовала при ее исполнении. Но не убивать же за такое! А вдруг я не прав, и реагирую, как законченный ханжа? Вдруг такая сексуальная разрядка здесь считается нормальным явлением и не карается смертной казнью через загрызание.

Вот посмотрел на ситуацию с другой стороны и сразу успокоился. Вспомнился институт, первое апреля и выступление Кнопочкина на юморине. Он предложил залу загадку в стихах и попросил угадать, какие слова были изменены по соображения цензуры. А самым продвинутым слушателям и законченным любителям лирики — записывать эти стихи на обратной стороне билета, а то на фига столько бумаги на него извели?! Победители получат приз — текст искомого стихотворения, но уже без купюр.

Среди победителей оказалась и Анастасия Агатова. Отловив Кнопчкина возле сцены, недалеко от включенных микрофонов, она устроила ему и всем нам "продолжение банкета".

— Семен, я была о вас лучшего мнения! На праздник смеха надо выходить с другими стихами, с веселыми. А ваш черный юмор приемлем в морге, когда там нет посетителей.

— Да же я не сам этот стишок накропал, а с Инета скачал! И, между прочим, этому шедевру матерной словесности почти три века!..

— Я знаю. У нас дома есть сборник таких стихов. Я его еще в школе прочитала.

— Графиня интересуется порнографией или захотелось расширить словарный запас?

— Семен, народ разговаривает так, как может. А, если вы не в состоянии его понять, то какой же вы слуга народа?

Анастасия опять завелась. Род Агатовых считается очень древним, до охренения благородным и повернутым на служении народу. Все предки Анастасии активно сочувствовали и сострадали простому народу, и регулярно огребали за это и от народа, и от власть имущих. Но против семейных традиций не попрешь, и очередной Агатов опять радел и болел душой за народ. Пока Анастасия возмущалась, тряся несчастным листочком, все остальные наслаждались выступлением. Кое-кто, правда, начал удивляться, почему, мол, не на сцене, но его быстро заткнули, чтобы не мешал слушать:

— Семен, да как вы могли?! Народ страдает, а вы смеетесь! Вы только вдумайтесь:

Десяток нарожала Дашка

И по ночам теперь страдает,

Вышла с ...блею промашка,

Хоть часто муженек вставляет.

И над чем здесь смеяться? Вы только представьте: женщина родила десять — десять! — детей во времена ужасающей антисанитарии и осталась жива. Это же подвиг! Таким народом гордиться надо, а не смеяться над его бедою. И о каких постельных утехах может идти речь, если половые органы у женщины в таком ужасающем состоянии, что она почти ничего не чувствует. Думаете, муж не замечает ее состояния? Или насмешки придают ему сил и уверенности в себе?.. Вы только послушайте:

Друзья не верят в его силу,

Смеются бабы все над ним:

Мол Федьке дай топор и вилы,

Лишь с ними он неутомим.

Не, удивительно, что мужчина готов на всё, чтобы только доказать свою состоятельность. И доказывает, как может. И опять получает насмешки за нетипичное поведение.

За подвиги такие Федьке

Купчина денег отстегнет.

А Федька купит по конфетке

Всем дочкам, и домой идет.

Ну, хоть пропил бы раз монетки!

И Дашку бы разок побил,

Да в гости заглянул к соседке,

Хоть так бы сына получил.

Еще и упрекают его, что он, при всей своей силе, не может получить сына от жены. Семен, вы же сами врач, и прекрасно знаете, что есть мужчины, от которых рождаются только девочки. Этот научно-доказанный факт и с этим ничего не поделаешь. И никакая соседка тут не поможет, как и пример соседа:

Сосед, тот, что с подбитым глазом,

Давно уж настрогал сынов.

Поймал жену за перелазом,

Поставил раком — сын готов!

Да здесь за каждой строчкой такая трагедия стоит!..

— Ну, допустим, там не только трагедия стоит...

— Семен, вы пошляк и бесчувственный человек!

— Кто — я?! Да как вы могли подумать?..

— А что я могу думать после таких, простите за выражение, стишат!

Вот наградит Господь судьбою,

...байся, радуйся, живи.

А не доволен вдруг ...издою —

Иди и ...уем лес вали.

Да это же покушение на генофонд всего народа! За такой совет наказывать надо, а не смеяться! Или вот этот перл изящной словесности:

Так поп Арсений рассуждал,

Когда сидел за рюмкой чаю,

Когда изрядно выпивал

И был усталым, и в печали.

Это же дискредитация церкви — последней утешительницы простого народа!

— Конечно, последней, — очень спокойно соглашается Семен. Я даже, удивился, чтобы он вот так просто согласился хоть в чем-то с Графиней — они же вечно, как кошка с собакой. — После выпивки и траха.

Теперь это похоже на нашего Семена. Графиня всего на миг замолчала, а потом:

— Спасибо, Семен, что напомнили. Завтра я не смогу с вами встретиться в полвосьмого — я дежурю до восьми.

— А в полдевятого?

— Не успею доехать.

— А в девять?

— В девять успею.

После такого разговора зрители еще минут пять аплодировали и смеялись. А эти двое смылись из зала и даже на "бис!" не вышли. Кто из этих двоих меньше дружит с головой, я так и не понял. Да и многие удивлялись, что они нашли друг в друге, кроме физиологии.

А стих действительно оказался матерным. Я потом его прочитал в оригинале. Может, три века назад это и считалось обычной разговорной речью, которую должна была знать и понимать особо продвинутая группа населения, но в наши дни такое отцензурили бы до полной неузнаваемости. Или вообще не допустили бы в печать. Типа, забота о чистоте русского языка и правильном воспитании современных читателей. Это из Инета можно скачать что угодно, хоть пособие для начинающего террориста, хоть азбуку с порнографическими картинками. Не удивлюсь, если Агатовской книжке два, а то и три века. Некоторые книги живут дольше своих владельцев.

Кстати, Кнопочкин совсем неплохо обработал этот стих — вполне понятно, достаточно точно и не очень далеко от оригинала. Я потом спросил Семку, сколько он выпил, прежде чем полез в Инет. Оказалось, что не помнит. Идея полазить была, но само ее воплощение покрыто мглой и забвением. Проснулся, а на столе две распечатки: одна с настоящим стихом, другая — исправленный вариант. Для Семки это привычное дело — провалы в памяти, после реального отмечалова. Кое-кто уже Стопочкиным его стал называть, но Семка жутко обижался. Мол, что это вы меня законченным алкоголиком делаете. Говорил, что если капельку выпьет, то ему так лучше работается. Вот только в "капельке" этой слона искупать можно. А насчет "лучше работается" Семен не врал — тоже хирург от Бога. Может поэтому Кнопочкина и не гнали из института. Наш декан даже посоветовал переквалифицироваться в патологоанатомы. Мол, такому таланту самое место в судмедэкспертах, и за жизнь пациентов уже не надо переживать. Говорил, вроде бы, в шутку — а кто же всерьез говорит такое первого апреля? — но когда Кнопочкин тоже, вроде бы, в шутку согласился, то и практику подходящую ему организовал, и рекомендацию соответствующую написал. И среди деканов бывают понимающие люди.

После обеда капитан отправил мойщиков палубы в трюм, придумал им какую-то там работу. Еще и петь разрешил — "может, касырты от вашего воя передохнут!". А я заглянул к Марле. Помылся и сразу заглянул. А то она как ушла, посмотреть на малых, так и не вернулась. Но... устраивать игры сразу после еды — вредно, а при не спящих детенышах — проблемно. Если не испугаются, то решат тоже присоединиться к игре. Только на свой, на детский лад. А когда на тебя в самый ответственный момент напрыгивают двое-трое зубастиков-пушистиков... такого я ни одному мужику не пожелаю. Меня, кстати, парни уже признают, а мамку начинают воспринимать, как кормушку и обогрев. Вот посмотрел я как Марла возится с малыми и понял, что мне очень вежливо намекают: а не пошел бы ты, Леха, прогуляться до ужина. Или до завтрака. Здесь и без тебя хорошо.

Я и пошел, на палубу. Без певцов-палубомойщиков там даже скучно как-то было. Разговаривать ни с кем не хотелось. Просто потрепаться — не охота, а плакаться и душу перед кем-то выворачивать — не привык я к такому стриптизу. Слушать воспоминания Многозрящего, где был, чего слышал — тоже. Тратить, может, последний вечер на такое...

И как-то незаметно опять скатился на мысли о жизни, смерти и... о чем там еще думают, когда делать ни фига не надо, да и не хочется. А верить в долгую и счастливую жизнь... вот только в чью?

Так пялился на волны, пялился и понял, что опять думаю о котятах-двойнятах. Все-таки жаль мелких. Я-то хоть пожил, а они что увидеть успели? Мамкину сиську, темный мешок и тесную каюту. Вот и все их впечатления от жизни. А других не будет. Марла мне прямо заявила: это на корабле я могу поотлынивать, а на берегу — один детеныш с ней, остальные со мной. Что и как я с ними буду делать — это уже на моей совести. Если она у меня есть, конечно. Может, и завалялась где-то в глубине души... Вот даже не могу подохнуть спокойно! Думаю, беспокоюсь о ком-то, почти чужом. Оно мне надо? Положить бы и забыть, так не забывается. Ведь подохну — и малым жизни не будет. Тут всё просто, до изумления. Как и среди нашего зверья. В нашем, подзабытом уже мире. Если в голодный сезон мамашка может выкормить только одного детеныша, а их четверо-пятеро в выводке получилось, то и оставляет одного, самого крепкого, остальных харчит. Или мелким разрешит схарчить собрата, если у того какие-то отклонения обнаружит. Или в новое гнездо-логово перетащит не всех. Или... Закон джунглей: каждый сам за себя и только Маугли за всех.

Блин, сколько не хохми, не уговаривай себя, а совесть затыкаться не собирается. Вот подохну... Если подохну... Если?.. А с какой это стати я должен подохнуть вот прямо сейчас?! Мне что, делать больше нечего?! "Если пациент желает жить, то медицина бессильна!" — ведь не на пустом же месте эта хохма образовалась. Или у меня не хватит злости подержаться за жизнь (да хоть и зубами!) пару-тройку сезонов? Когда там этих мелких должны в клан принимать? Надо бы уточнить и вдолбить с свою башку: "Я доживу до этого дня!" Должен!!! Плевать, что эти мелкие мне не родные. Плевать, что я им ничего не обещал и, вроде бы ничего не должен. Плевать, что некоторые придурки сами себя назначают должником, а потом... Блин, это же моя жизнь! И я сделаю с ней то, чего захочу. Терять-то мне уже нечего. Кроме жизни. А так... Вот захочу протянуть еще пару лет и протяну! Даже рассыпаясь на части и скрипя зубами от боли. Да пусть они хоть до корней сотрутся, но на пару лет меня должно хватить! По любому. А другой выход меня никаким боком не устраивает. Да я же сам себя уважать перестану! А на то, что про меня скажут или подумают другие — мне начхать и растереть. Не интересуюсь я их мнением. Их пожелания мне тоже до одного места. А если есть у кого-то на меня какие-то планы, то пусть свернет их в трубочку и засунет себе... подальше и поглубже. Может, хоть удовольствие какое-то получит. Не собираюсь я бороздить просторы галактики, становиться императором всея планеты, или брать за горло отдельно взятую страну, насаждая в ней добро и ампутируя под корень зло. Не мое это. Не интересно. Мне бы пожить еще немного, избавиться от долга перед мелкими, а там...

"У тебя могло бы получиться".

— Что?! — оглянулся, не сразу сообразив, кто это вмешался в мои мысли о вечном.

Барг с большим подозрением покосился в мою сторону и как-то сразу вспомнил, что болтать на корабле нежелательно. У капитана хороший слух и много слухачей.

"Стать, насадить, ампутировать... — передразнил меня невидимый, а под черепом появилась знакомая щекотка. — Сила у тебя есть. Наглости — предостаточно. А желающие помочь и направить, легко найдутся. И возможности организуют, и отдельно взятую страну укажут. Даже несколько, если одной тебе мало!"

А ничего, что я, вроде как, умираю?

"Все мы умираем. Каждый день и понемножку. С самого рождения".

Блин, философ нашелся. Я конкретику имею в виду, а он...

"Какую конкретику?! Только не надо мне морочить... — мой невидимый собеседник смущенно умолк. На миг всего, а потом продолжил еще с большим жаром и энергией, будто убедить меня в чем-то пытался. — Не надо ничего и никому морочить! Лень тебе совершать глобальные деяния, "служить миру и добру, вести за собой всех разумных" — так и скажи, а то развел тут!.. поэму на тему: помру, не успею..."

Похоже, со служением миру и заведением всех в заоблачную даль, у мужика серьезные заморочки. Возможно, неизлечимые.

"Это не у меня. Это у одного... К счастью, ты его уже не встретишь. Вот он очень хотел "вести", но сил и харизмы не хватило".

Ага. Бодливой корове Бог рогов не дает. Так, кажется, говорила Ксюхина бабка.

И опять щекотка в голове, а к затылку будто горячую ладонь к затылку приложили.

"Считай это еще одной проверкой на... ну, придумай, на что. Надо же мне знать, с кем придется делить это тело".

Блин, мало мне проверки на вшивость, так еще и тело предлагают поделить, как совместное имущество при разводе. Да еще последний день норовят испоганить.

"А насчет смерти я не шутил".

Так я не умираю?!

"Умираешь".

Твою ж мать! Чего ж ты...

"Но не так быстро, как думаешь. Купание в Мертвом море на продолжительность твоей жизни почти не повлияло".

Если бы я мог добраться до этого мужика, то набил бы ему морду лица.

"За что?!"

Надеюсь, искренний интерес мне почудился.

А чтоб нервы не трепал разговорами. И за шутки дурацкие. Что, просто и кратко нельзя ответить: я умираю или нет?

"Да. Умираешь. Ты не бессмертный. Но проживешь больше двух лет, если тебя не убьют, конечно".

Ну, если это коротко, то... Блин, а как же Мертвое Море? Почему...

"Да что ты прицепился к этому морю?! У вас у самих такой мир, что вспомнить страшно, а тебе Море покоя не дает!"

Похоже, я достал-таки кого-то. Пустячок, а приятно. Кстати... А что там не так с нашим миром? Мне даже обидно стало. Родину хают. Пусть я и покинул ее давно, и горячей любви к ней не питал, но ругать-то за что?..

"Помойка твой мир. Самая настоящая. Грязная и вонючая. Любой из местных и дня не протянул бы там, а вы не только живете, но еще и плодитесь, как касырты! Да у вас вода из Мертвого моря за родниковую сойдет! Не удивительно, что вы такие жадные до жизни. Стоит вам попасть в этот мир, и прикончить вас очень трудно".

Интересно, много ли таких "жадных до жизни" здесь побывало?

"Я встречал троих".

Ну, я, Крис еще, а кто третий?

"Риланец. Он не из вашего мира".

Ух, ты! Так сюда из разных миров забредают! Здорово! Может, с инопланетянами познакомлюсь. Если уж на Земле не довелось.

"Раньше надо было заходить и знакомиться. А теперь к нам только неразумные или мертвые попадают".

И тут облом. Ладно, расскажи хоть, как там на... Рилане. Не перепутал название?

"Не перепутал. А Рилан такая же помойка, как у вас, только еще хуже".

А что, бывает и хуже? Интересно, чего это надо сделать, чтобы нас переплюнуть?

"Риланцы улучшали разумных на генном уровне. Вот и доулучшались..."

В смысле?

"Ты про радиоактивную пыль слышал?"

А кто ж о такой гадости не слышал?!

"Генная пыль и грязь еще хуже. Последствия такие, что как увидишь грязно-пыльного, так и вздрогнешь. Если останется чем видеть и вздрагивать".

Ты мне таких ужасов не рассказывай. У меня образование способствует пониманию. И воображение не слабое.

"А я еще и показать могу..."

"Не надо!" — я даже качнулся от борта. Но куда из своей шкуры убежишь?.. Я, может, о долгой жизни задумываться начал, а тут мне... Кстати, как это Родаль у нас сразу не загнулся? Да и потом... если я ничего не путаю...

"Родаль — это другая песня. Долгая и грустная".

А если в двух словах?

"Зачем тебе чужие беды? Своих недостаточно?"

Из любопытства только, не со зла!

"Любопытство очень часто заканчивается травмами, не совместимыми с жизнью".

Это угроза?

"Нет. Только предупреждение. К тому же, здесь редко угрожают. Зато часто и быстро делают".

— Я запомню, — сказал уже в пустоту.

Невидимый опять ушел. И опять не прощаясь. Но "дверь" захлопывать не стал. А это о чем-то говорит...

Кстати, общение со мной вызывает привыкание, совмещенное с тяжелыми последствиями из-за передозировки или воздержания. Ты это учти!

А в ответ тишина.

Похоже, мужик одичал и отвык от нормального разговора, скитаясь по чужим телам. А я ему что, учитель хороших манер? И Служба Доверия в одном лице? Делать мне нечего, как утешать и учить жизни взрослого мужика! Пусть сам живет, как может, только мне мозги не парит. К тому же, мне и так нескучно жилось в этом мире. И всегда находилось с кем выпить, с кем поговорить, кого трахнуть, и кого любить. И сколько мне теперь отпущено — всё мое. Буду жить, пока живется, а помру... Кто-то обрадуется, кто-то огорчится, а кто-то и не узнает. Но мне тогда это будет глубоко фиолетово. Все, как у любого разумного, в любом мире. А землянин он или марсианин...

Блин, вот какого хрена меня опять в эту заумь потянуло?! Под звездами перестоял, ночным воздухом передышал? Заняться больше нечем? Так сядь, поешь, и всё пройдет. Вот как раз и ужин принесли. Еда — самое медитативное и успокаивающее занятие. После секса в лифте и езды по скоростной автостраде...

Утром мы увидели землю на горизонте.