1. Электрик

— — — — — — — — —

Прода от 27 августа 2017 г.

— — — — — — — — —

К тому моменту, как он добрался до деревни, Вадим успел насквозь промокнуть и мечтал лишь о том, как бы поскорее оказаться в каком-нибудь помещении, потому, не стараясь сразу найти дом своих предков, принялся стучаться в окно первого попавшегося дома. Сначала казалось, что никто не обратил на его стук никакого внимания, но потом вдруг громко хлопнула дверь и во дворе послышалось ворчание:

— Кого там в такую погоду нечистый принес?

Тем временем, калитка со скрипом распахнулась, и в ней показался здоровенный, несмотря на невысокий рост, заросший чуть ли не до глаз бородой мужик при виде которого Вадим подумал, что увидь он такого в свое время — сразу начал бы доставать кошелек.

— Тебе кого? — неприветливо спросил он у возмутителя спокойствия, из-за которого пришлось выходить на улицу под дождь.

— Да я... — растерявшись, пролепетал Вадим, — Я только спросить хотел — где тут дом Михайловых найти?

— А тебе какого Михайлова надо?

— Да Василия Александровича, — чувствуя, что что-то сказать все ж надо, наугад ответил Вадим.

— А, ну так он вон в пятом доме по правую сторону живет, — сразу как-то подуспокоился мужик, — А ты кто ему будешь-то? Родственник что ли?

— Да дядя он мне, — согласно придуманной легенде ответил парень.

— А, так ты Андрея сын что ли? — мужик даже внезапно улыбнулся, — А ведь смотрю я — дюже ты мне напоминаешь кого-то. Чего ж он сам-то не приехал?

— Убили батю, — тяжело вздохнув, произнес Вадим, — Война...

При этом, чтобы эмоции звучали искренне, он вспоминал похороны своего дяди, с которым был в хороших отношениях. И одновременно лихорадочно проверял свою легенду. 'Раз мужик не удивился, что у Андрея есть взрослый сын — значит, в город он ушел давно. А тогда... Прадед родился в 95-м, брат его в 80-м... Во сколько мог он уйти в город? В 16? В 18? В 20? Возьмем среднее — 18. Добавить еще столько же. Что получается? А то, что сейчас минимум 1916 год!'

— Кто убил-то? Белые? — по-своему поняв молчание Вадима, спросил мужик.

— Кто ж еще... — тихо буркнул Вадим, а сам продолжил думать.

'Про белых сказал, как что-то само собой разумеющееся. И что это значит? А то, что остается промежуток от 1918 до 1941 года. Хотя, скорее всего не раньше 1921-ого. Не чувствуется чтобы сейчас кругом война — тогда меня приняли б совсем иначе. Кроме того, если на взгляд окружающих мне максимум лет 20-25 (за тридцатилетнего точно не примут), то сейчас вряд ли больше чем 1930 год. Ведь если братьев-сестер у меня нет — иначе, наверное, о них бы спросили (или нет? да хрен знает), то вряд ли я могу быть поздним ребенком. Что ж, это и возьмем за основу'

— Ну вот мы и пришли, — прервал мыли Вадима мужик, — Вот он, дядьки твоего дом.

Оглядев представшее перед ним строение, Вадим пришел в уныние. Судя по бабкиным рассказам, он ожидал увидеть тут чуть ли не хоромы в стиле тех, что были у древнерусских князей, а увидел... обычный построенный 'в лапу' пятистенок — причем, весьма грубо: между многими бревнами зияли огромные щели, заткнутые чем-то типа — в первый момент Вадим даже не поверил своим глазам — мха! Невысокий, с маленькими окошками, 'застекленными' мелкими кусочками слюды — из-за чего строителям пришлось делать плотный переплет, низенькой дверцей и низенькой двускатной крышей, покрытой какими-то небольшими деревянными пластинками. Впрочем, хорошо еще хоть так — а то вон на сараях по соседству крыша и вовсе из соломы. Старой, посеревшей... Бррр! Ну и бедность! 'Ну да ладно. Мне тут не жить', — подумал Вадим.

В этот момент калитка со скрипом отворилась, и в ней показался его прадед — его Вадим узнал сразу. Пусть он был явно моложе, чем на имевшейся у него фотографии, пусть был выряжен в что-то, что парень мог классифицировать исключительно как рабочую одежду, а не в парадный костюм (который, насколько он знал, в эти времена надевали лишь по особым случаям) — но это явно был он. Тем временем провожавший его мужик поздоровался с прадедом и вкратце объяснил, кто он такой.

— А ведь реально похож, — мельком оглядев Вадима, вдруг усмехнулся прадед, — Вылитый Андрей. Как там батя-то твой поживает?

— Убили его беляки, — вместо Вадима ответил провожавший его мужик, — Жаль... Хороший мужик был...

— И зачем только его в эту 'по-ли-ти-ку', — непонятно зачем прадед произнес последнее слово практически по слогам, — Так нет же... За нее вот и головой поплатился...

— Так ведь если все в стороне останутся — кто будет за лучшую жизнь бороться? — чисто чтобы не молчать вставил свое слово Вадим.

— Вот и он то же самое говорил, — ответил прадед, — Ну да что теперь говорить... Ты уж лучше в дом проходи — вон как промок-то весь...

Внутри дом особого впечатления также не произвел. Низкая — даже прадеду с его невысоким ростом приходилось пригибаться — дверца на здоровенных кованых петлях, темные — крошечного окошечка в стене было явно недостаточно — сени. К огромному удивлению Вадима, они оказались не из дерева, а обыкновенной обмазанной глиной 'плетенкой'. В правой стене открылась столь же низкая дверца, и пришелец из будущего оказался внутри самого дома. Тоже низкого — никакая люстра не уместится, полутемного — но все же выглядевшего как жилое помещение. Первая комната была, по всей видимости, чем-то средним между кухней и гостиной. С одной стороны ее стояла громадная кирпичная печь — насколько Вадим разбирался в этом деле, та самая знаменитая 'русская' — и небольшой самодельный столик — видимо, для готовки еды. Рядом стояли глиняные горшки — взглянув на них, Вадим мысленно усмехнулся, что в его время они вполне сгодились бы в музейные экспонаты, — ухват, кочерга и совок для выгребания золы. С другой стороны комнаты-кухни стоял здоровый, явно очень тяжелый и при этом весьма качественно изготовленный обеденный стол — явно делался так, чтобы не стыдно было соседям показать. Около него стояло несколько массивных деревянных же табуретов. Кроме этого, около стен стояла и парочка таких же явно самодельных шкафов. Кстати, в отличие от внешней стороны, сами стены здесь оказались оштукатурены и даже чем-то побелены.

— Ну точно весь в батю пошел, — усмехнувшись, отвлек Вадима от наблюдений прадед, — Такой же, как и он, безбожник.

Услышав это, Вадим несколько удивленно на прадеда, но так ничего и не понял, потому не стал и комментировать. Тем более, что он действительно атеист — а их большевики уважали. Он помнил, что одно время в СССР существовал даже 'Союз воинствующих безбожников', пользовавшийся полной поддержкой государства. Так что для нынешнего времени ничего страшного тут нет. Чай не в Средневековье попал, где за отрицание религии могли и на костёр отправить. Для большевиков же это скорее плюс.

В это время они с прадедом вошли во вторую комнату, где навстречу им с лавки, видимо выполнявшей тут роль кровати, вскочила какая-то девчонка лет семи — скорее всего, одна из старших сестер вадимовой бабки. Первом ж взглядом Вадим отметил, практически так, как он и ожидал, что одета она была в выцветшие кофточку и юбку, которые, видимо, донашивала от матери, как это и бывало в предполагаемые времена, имела заплетенные в косичку волосы, а на руках держала небольшого — наверное, месяца два всего — бело-серого полосатика котенка.

— Ой бать, — удивленно глядя на Вадима, произнесла она, — А кто это?

— Это? — медленно произнес прадед, — Помнишь, я тебе про дядю Андрея рассказывал?

— Помню, — кивнула головой она.

А Вадим пытался поскорее вспомнить, кто она такая. По бабкиным рассказам он помнил, что в семье их было шестеро — все девки. Двое от первой — семнадцатого и двадцать второго годов рождения — жены прадеда и четверо — двадцать седьмого, двадцать восьмого, двадцать девятого и тридцать второго — от второй.

Подумав об этом, он вновь оглядел помещение. Большая дощатая кровать у одной стены — явно родительская. Полузавешена какой-то блеклой тряпкой. Рядом с ней — громадина такого же, как и вся остальная в этом доме мебель, самодельного комода. Небольшая тумбочка у противоположной от входа стены. Еще какой-то шкафчик. И — вот оно! Что-то непонятное — то ли кровать, то ли просто широкая скамейка — у левой стены, где сейчас лежал накрытый периной еще ребенок. И, судя по незастеленному месту рядом, это же и кровать старшей сестры. Тогда чтобы установить, какой сейчас год, остается одно — выяснить, сколько сейчас у прадеда детей и сколько старшему из них...

Глава 2.

В следующие десять минут Вадиму пришлось снова повторять рассказ о своих 'злоключениях' — правда, начальную легенду он решил несколько изменить. Благо, полностью рассказать ее не успел пока никому. Пусть батя погиб, сражаясь с беляками в гражданскую, мамка умерла от тифа — но тут он решил добавить один дополнительный элемент — ее якобы второе замужество. А то была ли в эти времена безработица (и что делали безработные) и могло ли при большевиках быть так, что на заводе платили сущие гроши, на которые невозможно жить, он не знал. Все ж только недавно закончилась гражданская, где эти самые рабочие отстаивали свое право на лучшую жизнь — восьмичасовой рабочий день, отмену штрафов, запрет локаутов и так далее. Поэтому Вадиму и понадобился образ отчима — который после смерти от тифа матери, мягко говоря, турнул его из дома. Вот и решил он податься в Иваново — а, если точнее, на данный момент еще Иваново-Вознесенск. По дороге решил навестить родственников — сначала заехал в Середу, а там облом, нанял извозчика и поехал сюда. Потом вдруг бац — очнулся где-то в лесу в стороне от дороги, на голове громадная шишка, а все вещи пропали. После чего невинно поинтересовался, какой сегодня день и, узнав что среда одиннадцатого июня вроде как с облегчением вздохнул, сказав, что, значит, в лесу он не долго провалялся.

Услышав последнюю часть рассказа, прадед проворчал что-то вроде 'совсем распоясались', а затем без промедления заявил, что надо завтра ж сходить к председателю сельсовета — пусть он все запишет да кому надо сообщит. Кстати, сам прадед зря время тоже не терял — за время рассказа он успел разыскать какую-то старую, но при этом сухую одежку и протянул ее Вадиму — на, переоденься.

— Чудная какая одежонка у тебя, — спустя несколько минут произнес прадед, внимательно рассматривая джинсы и в особенности замок на них, — Где такие взял-то?

— Да батин сослуживец привез, — таким тоном, будто говорил о чем-то само собой разумеющемся ответил парень, — Говорит, что английские...

— А хорошие должны быть, прочные, — не слушая своего 'племянника', продолжил прадед, — Для работы в самый раз просто.

Услышав последнее, Вадим едва не заржал. В свое время он много раз видел, насколько 'качественно' делают джинсы — и как они хорошо рвутся. Да, появившись как одежда американских скотоводов, когда-то — да, наверное, как раз в те времена, где он и оказался — их делали максимально прочными и надежными. Для этого, кстати, на них и клепки-то ставить начали. Вот только времени с тех пор столько... Из рабочей одежды джинсы давно превратились в 'модную', в которой любили ходить по улицам люди самых разных стран. И того качества давно уж нет — не выгодно это никому. Ведь чем дольше служит товар — тем меньше его надо. А это экономически невыгодно...

Тем временем, прадед достал из погреба какой-то горшок и принялся не торопясь растапливать печку. Выгреб совком золу и ссыпал ее в ведро. Открыл шибер. Затем особым способом положил внутрь кусок бересты, немного щепок, а затем несколько среднего размера сухих веток. После чего чиркнул спичкой и зажег огонь.

— Сейчас ужин согреем, — пояснил Вадиму, что внезапно стало еще одной зацепкой для определения времени — вряд ли без особой причины мужик стал бы готовить еду сам.

Эту историю как-то рассказывала его бабка. У прадеда Вадима было две жены — вот только не потому, что, как это обычно в эти времена бывало, первая по какой-то причине умерла. Вот и нет. Просто где-то в начале двадцатых она ни с того, ни с сего ушла из семьи к какому-то деревенскому кулаку. Бабка рассказывала, что прадед тогда несколько раз ходил к ней, чуть ли не упрашивал вернуться — вот только в ответ получал лишь насмешки. Кончилось же это тем, что в двадцать шестом году он плюнул на все — в то время ему как раз приглянулась какая-то другая из местных девок — и, не смотря на то, что в те времена это считалось диким позором, по советским законам развелся и вскоре женился вновь... А это давало возможность несколько уточить нынешнюю дату — где-то от 1922 (а скорее даже не ранее 1923 — не совсем маленькой же она дочь бросила) до 1926 года.

— — — — — — — — —

Прода от 21 сентября 2017 г.

— — — — — — — — —

Продолжил разведывать обстановку Вадим во время ужина, когда вроде как между делом поинтересовался у дочери прадеда, как ее зовут и где ж ее мать. На первый вопрос она уже ожидаемо назвалась Машей, на вопрос о матери не сказала ничего — но тут в разговор вмешался сам прадед:

— К Федьке сбежала, — треснув по столу кулаком, ответил он, а затем добавил несколько совершенно непечатных выражений в адрес что неизвестного Вадиму Федьки, что своей бывшей (а считается ли она еще бывшей?) жены, что несколько удивило Вадима. По рассказам бабки прадед ее очень любил и долго пытался вернуть. Вот только по тому, как он о ней отозвался, не похоже было. Ну да ладно, разберемся.

Откинув на время эти мысли, парень решил, что пока неплохо бы и перекусить — как-никак, весь день не жрал. И, взяв неуклюжую деревянную ложку, он принялся уплетать разогретую тушеную капусту, имевшую, на его взгляд, весьма странный вкус: как будто чего-то не хватало, хотя чего именно — Вадим так и не смог понять. Тем больше было его удивление, когда он попробовал оказавшийся неожиданно вкусным хлеб. Явно уловив это, прадед хитро усмехнулся, сказав, что у Анны он всегда хорош — 'У вас в городе, поди, такого не пекут'. Когда ж Вадим спросил, кто такая эта Анна — прадед неожиданно смутился, сказав, что это одна соседка. Впрочем, уже через секунду как ни в чем не бывало продолжил хвалиться житьем-бытьем. Вот только чем дальше он говорил — тем в больший шок приходил Вадим. Слишком уж услышанное от прадеда не вязалось с тем, что он читал в свое время. А потому парень принялся аккуратно расспрашивать его на всякие темы чтобы хоть как-то разобраться в здешних реалиях. А они оказывались весьма странными... Как оказывалось, дом-то у прадеда ничуть и не нищенский — наоборот, он считается вполне себе середняком: у него есть лошадь, корова, куры и огород. И даже в дореволюционные годы (про которые он почему-то отзывался весьма нелицеприятно) их семье практически никогда не приходилось голодать — к тому же, тогда еще жив был его отец и им было легче совместно обрабатывать свое поле. Более того — они даже имели возможность есть супы не из одной крапивы, а по праздникам даже мясо, о чем многие могли только мечтать. Ну да что плохого вспоминать, нынче-то жизнь совсем иная пошла!