Кукушонок

Тётки разлили содержимое кувшинчика, и принялись петь, или скорее плакать. Плеснули и мне, я хлебнул — крепкая брага. В один момент закончив, все они ушли, только старшая осталась рядом со мной, что-то мне втолковывая. Я кивал, как индюк. На прощанье она поцеловала меня в лоб, а я начал думать: "Что же я такое сделал?"

Чуть после.

Ална уже не сомневалась, что это Замгри вернулся с того света. Но вот про состояние его ума она ничего сказать не могла. Её очень печалило то, что после смерти матери Замгри так и не провёл поминальную церемонию. Мал, но традиция велела. После смерти кузнеца Замгри совсем замкнулся, люди думали, что он сошёл с ума. Потом он пропал, а теперь вернулся без памяти, немой, изменённый Чёрным Болотом. И только когда Замгри позвал их на поминки, у неё отлегло от сердца. Не совсем ещё пропащий малец.

Парень сам испёк поминальные солнца, как и полагается — мужчине с острым вагжу, женщине со сладким варом. Хоть и запоздалые поминки, всё лучше, чем без них. Теперь обе души найдут путь в царство покоя: и умершая после тяжёлой болезни мать, и сгоревший за три дня кузнец. Посторонним проводить поминки традиция не велела, не их горе, не им и выпроваживать.

Одно плохо: тяжко будет выходить парня. Знахарка не справится, тут городской маг нужен. Ална глубоко задумалась, и решила действовать. Жалко парня, пропадёт иначе. Мысленно, она попросила прощения у матери Замгри за то, что нарушит данное ей слово.

После ухода гостей.

Ближе к вечеру, ко мне пришла знахарка. Дремучая тётка, просто поражающая своим опытом в использовании помёта летучих мышей для лечения головной боли. Она оставила мне какие-то травки, и я сразу понял, что пить такое точно не стану. Здоровье дороже. Долго-долго мне объясняли про настойки и запаривание, я кивал и прикидывался веником. После её ухода, я аккуратно убрал адские травы. Я здоров, а лечить здорового — зло.

Мне надо погулять, выбрать себе занятие на ближайшее время, и о языке забывать не стоит. Язык даже на первом месте. Я выбрал двор, где было больше всего детей, и пошёл искать для себя учителя. Признаюсь сразу — это была моя лучшая идея на тот момент. Минут за двадцать я даже смог объяснить чего хочу. Несомненный успех.

Я указывал на разные вещи, мне говорили их названия, а я запоминал. Нет, не пытался запомнить, а запоминал. Часа через два младшая часть детей устала от такой игры и разбежалась. Троица самых упорных добилась того, что я стал понимать примерно каждое десятое слово, мог понять самые простые фразы, или сказать их.

Начали возвращаться взрослые, и я решил изучить быт деревни. Прогулка обогатила меня ещё несколькими словами, я посмотрел не только на бедную часть крестьян-землепашцев, но и на людей побогаче. Мельник, забойщик, скорняк. В деревне было довольно сложное хозяйство, но с потерей кузнеца, деревня неизбежно потеряет статус. Заняться кузнечным делом? Ковать — дело не хитрое, но вот расплавить что-то уже проблема. Большую часть сложных изделий крестьяне покупали, остальное — делали самостоятельно.

Уже позже я узнал, что денег в деревне было мало: серебра не водилось вовсе, медные деньги оставались редкостью, чаще пользовались глиняными (керамическими) монетами города Хегль. Натуральное хозяйство в собственном соку. Местного феодала звали граф Орёл, и жил он в замке в двадцати верстах от деревни Заболотной, враждовал с городом Хегль из-за налогов, а больше про него никто ничего не знал. Заболотная периодически становилась то очень богатой, то разорялась: сказывалось соседство с топью. Сейчас период упадка деревни приблизился к середине цикла. Лет через пять граф вспомнит о Заболотной, начнёт отправлять егерей и солдат, те в свою очередь начнут тратить деньги в местном тупичке, и т. д. Пока же топь дремала, не угрожая набегом диких тварей, и желающих лезть в неё было мало.

Приболотье — холодный край. Зерно здесь росло плохо, сажали его мало. Хорошо росли местные корнеплоды, да сено на корм скоту. В периоды расцвета, когда войска графства, или даже герцогства, брали под охрану большую часть приболотья, именно скотоводство было основным делом местных жителей. Травы в низинах было много, и если солдаты отлавливали тварей покрупнее белого медведя, то стадам почти ничего не угрожало. Пять лет назад в деревне был даже собственный сыровар, но после холодной зимы позапрошлого года он разорился, и уехал.

Ничего из этого я пока не знал, и во время прогулки заметил лишь частокол вокруг деревни, да общую бедность. Треть домов пустовала. Даже у лучших строений были поломки, в хорошем состоянии была лишь пятая часть построек. Это наводило на грустные мысли: местным и без меня тяжело прокормиться, так что моё (Замгри) возвращение обрадует далеко не всех.

Большая часть местных косилась явно не добрым взглядом. Уж не знаю, что Замгри им успел сделать, но разгребать эти авгиевы конюшни мне. Погода сменилась с солнечной на пасмурную, задул ветер, и я поспешил домой. Хорошо, что блуждать особо негде было.

До позднего вечера я черкался на подсохших бумагах, вспоминая услышанные слова. Тогда же решил вести дневник каждый день. Думал о жизни, пока у меня совсем не кончились лучины. Искать место для ночлега пришлось в темноте.

День третий.

Утро добрым не бывает. Слышали такое? Пробуждение в сухом и тёплом доме было несомненно более приятным, чем в предыдущие дни. По утрам я всегда хожу букой до завтрака. Сегодня я решил усугубить положение зарядкой, и пробежкой вокруг деревни. Здешняя природа была сказочно красива, но представить её человеку будет не просто. Как я уже говорил, пурпурные, фиолетовые и оранжевые растения здесь встречались не менее часто, чем зелёные. Когда-то давно я видел фотографии долины цветов в Индии. Так вот, здесь поярче будет, даже без цветов. Всё бы ничего, но такое буйство красок — ещё и отличная маскировка. Местные хищники, как я узнал позже, были очень пёстрой раскраски, как и всяческие дикари-кочевники.

В этот раз вроде обошлось, я вернулся с пробежки даже довольным. В планах на сегодня была муштра языковая, с робкой попыткой понять чего там с кузницей. Металлургический процесс — это не тайна за семью печатями, другое дело умение, но умение — дело наживное. Кузнец в такой деревне — это не только сытая жизнь, но и носитель тайных знаний, авторитет. Прогрессор, короче. Поймите, я не с жиру бешусь, а с голодухи. Как надо топить печь? Правильно: берёшь топор, колешь дрова и всего делов. Реальность средневековья немного грустнее. Берёшь что? Не дошло пока?

Половина из увиденных мной инструментов была каменной. Пятая часть — костяной, и другая пятая часть — керамической. Поверьте, керамический серп — это не смешно, а очень грустно. На металл приходилась десятая часть, и металл дрянной. Человечество уже переживало подобное, не надо удивляться тому, что в битве при Гастингсе английские ополченцы размахивали каменными топорами, надеясь прибить французских рыцарей. Да и в двадцатом веке хватало случаев, когда народ доходил до обработки полей деревянными мотыгами. Теперь к моей проблеме.

Топор — драгоценность, пила — драгоценность, любой нормальный инструмент — цены великой. В Заболотной дела обстояли ещё не так плохо, как могли. Уж я повидал глухих мест и деревень после прохода регулярных армий. С каменным топором у меня как-то сразу не заладилось. Он вроде бы раз в тридцать хуже металлического. Но я не стал проверять. Просить чужой инструмент сейчас норма, пусть я буду выглядеть изнеженным. Ещё успеется поиграть в древность. Так что судьба кузнечная моя, если не желаю махать отточенным булыжником.

Погрустив о взаимосвязи цивилизации и чёрной металлургии, я позавтракал, и пошёл искать общительную малышню для продолжения обучения. Сегодня общение шло намного лучше, тем более, что я смог совместить необходимое с неизбежным. Учиться мы пошли в кузницу. Там я смог о многом поговорить и многое узнать. Я был единственным учеником кузнеца Фамзди, подмастерья у него не было, и теперь кузница перешла ко мне. Святая простота хозяйственных отношений средневековья. Это уже было хорошо. Я смог разобраться с печью, инструментами. Кузнец был весьма крутым парнем, поскольку самолично варил кричный металл. Это когда руда, смешанная с углём не до конца расплавлялась, а спекалась в здоровый комок, из которого при помощи молота и какой-то там матери надо было выбить шлаки. Долго выбивать, многократно разогревая железную жвачку.

Можно было пойти и другим путём, но этим ходили все. Скорее всего и моя судьба такова. Пока же мне надо было сильно давить на жалость. И думать, как выкручиваться. Не осилю я ни высокую печь, ни что-то более серьёзное. А от постоянной работы с металлургическими газами портится цвет лица — вплоть до посинения. Я немного погрустил, и решил сосредоточиться на идее давления на жалость. Тем более, что есть хотелось всё сильнее, а нечего.

Доверчивых деревенских не встречалось, и я пошёл общаться со старшей из тёток. Кажется, её звали Алной. Тётка оказалась гостеприимной, и разговорчивой. Она была очень довольна, что я вспоминаю каалди. Через пень-колоду я смог объяснить ей, что не помню ничего, из прежней жизни. Моя новая жизнь начиналась с того, что я очнулся на краю болота. Так было правдоподобнее, и надёжнее. Я стал спрашивать о самых простых вещах, стараясь произвести впечатление нормального, но лишённого простейших знаний человека. На самом деле мне и нужны были простейшие знания, было бы странно, если бы я понимал, как работает человеческое общество, но не знал из кого оно состоит.

Мне объяснили, что дети моего возраста чаще всего работают на подхвате у родителей, или отдаются в ученики. Со смертью Фамзди в деревне не осталось никого с вакансией ученика, или подмастерья. Ална похвалила меня за желание заняться кузницей, подтвердив, однако, что выбить шлаки из крицы у меня не выйдет — это работа для крепкого взрослого организма, а не для такого сопляка, как я. С другой стороны, если я смогу ковать, то железо деревенская община купит. Кроме того, Ална убедила меня в том, что раз я вышел из болота живым, то больше оно меня не тронет. Странный предрассудок. Это открывало передо мной возможность брать у болота всё, что ему без надобности.

Дальше она рассказывала историю похожую на сказку.

— За Чёрным Болотом лежат земли грязнух. Хоть и прозвали их грязнухами, сами они вида чарующего. Раз глянешь — кочка в цветах, два глянешь — нагая девица красоты невиданной, а три глянешь — вроде и нет никого. Грязнухи — не чета людям, все насквозь волшебники. Не нужны им ни дома, ни одёжи. Коли захочет грязнуха есть, щёлкнет пальцами — перед ней резной стол синего дерева с нарядной скатертью, да со всеми разносолами, как поест — щёлкнет второй раз, и утопнет стол в трясине, будто его и не было. Захочет грязнуха к людям выйти, хлопнет в ладоши — и выходит из болота принцесса, али королевна. Одарит какого дурочка за то, что на дудочке красиво играл, так станет он красным молодцем со взором светлым, лицом чистым, в красном кафтане, да с зачарованной саблей на поясе. А уж если прогневается... Архимаги, как дети малые плачут, если гнев грязнухи вызовут.

Ална остановилась, хлебнула травяного настоя, и продолжила:

— Но грязнухам до людей чаще всего и дела нет. Бывает, сбежит у них из зверинца зверюшка, так окрестные деревни и целые графства слезами обливаются, да покойников хоронят. Охотники, что вглубь болота ходят, никогда не знают, что домой принесут: или два черепка, или мешок золота, или смерть для всей деревни. Рядом с Чёрной Топью твари живут. Твари к грязнухам привычные, повадки их знают, прячутся. Тоже крошки со стола грязнух собирают, и как наберут силы, так и прут на Заболотную. Тут уж граф наш Орёл просыпается, да посылает солдат тварей назад в болота загнать и перебить. Тысячи солдат в болото зайдут, а сколько выйдет — то никому не известно. Бывает, все выйдут, всех побьют, клад в топи найдут. А бывает, что из тысячи сотня, или не сотня, а десяток убогих, без света разума в глазах выйдет. Не раз, и не два проглатывала Топь целые армии.

Тётка внимательно посмотрела на меня, поправила платок на голове, и перешла к самому важному для меня:

— Вот охотники и ходят железо с павших воинов из топи таскать. Редко кто вглубь ходит, да вещи грязнух ищет. А уж к самим грязнухам, так то лишь самые рисковые охотники, да егеря могут осмелиться. Сдаётся мне, не топиться ты ходил, Замгри, а за железом болотным. Что нашёл на болоте, то мне неведомо. Думаю, глянулся ты грязнухам. Стёрли они твою жизнь старую, горестную, а уж какой новая будет — то от тебя зависит. Болото тебя теперь не тронет. Для тварей ты грязнухами меченый, но и к самим грязнухам не ходи. Они тебе уже один подарок дали — новую жизнь; за глупость, да за жадность накажут. В новую охоту не торопись, сил наберись, с кузницей разберись. И в первый раз далеко не ходи, железа на болоте много, только искать надо научиться. И не бойся голодным остаться, я со старостой поговорю: каждый кусок хлеба даст.

Мы ещё долго говорили с Алной, и я стал понимать каалди намного лучше. Она рассказывала мне о местных достопримечательностях, людях, легендах и обычаях, а я слушал и думал. История о болотах была красивой сказкой. Твари были реальностью. Ни с какими грязнухами я не встречался, и это грозит мне повышенным интересом со стороны тварей. Даже если грязнухи и существуют, мне они ничего не давали, всё своё ношу с собой. Да и вообще, пока не увижу магию, не готов поверить в её существование. Человечество тысячелетиями верило в колдовство, не имея совершенно никаких свидетельств его существования. Хотя и сегодня на Земле можно встретить искренне верующих в сверхъестественное, я — реалист и прагматик. Попал — это да, цветочек был странный, а больше ничего такого я не видел.

На самом деле это проблема. Мистическое сознание местных может материализовать всё, что угодно. Покушают хлебушка со спорыньёй, перережут друг-друга, а запишут, что из болота напали оборотни. Стрёмно. И не ясно как уберечься. Архаичное сознание — это реально лютая штука. В Индии, например, очень много народу умирает от укусов змей. Проломит муж жене голову в пьяной драке, тело на погребальный костёр, а в протокол причина смерти: "укус змеи". Или другой случай. Нарушит технолог литейного цеха технологию, выльется лужа шлака, сожжёт с десяток человек, и что? Повздыхает хозяин завода, повздыхает начальник полицейского участка: на всё воля Всевышнего. Нет, это не пример коррупции и беспредела, это пример дремучей отсталости. У нас на Земле семь миллиардов человек, новейшие технологии, прорва знаний и гора ресурсов, Индия — не самое бедное государство, но подобное продолжает происходить. А ведь есть уголки и похуже. Мне же, как чужаку, который не слишком хорошо разбирается в местных раскладах, всё это грозит большими неприятностями. Вот зачем Ална мне рассказывала о болоте? Чтобы я побыстрее побежал туда и утопился, или чтобы меня там твари схарчили? Может быть. А может и для того, чтобы неуёмного мальца, который уже один раз едва жизни не лишился, чудом выжил, остановить от попытки номер два хотя бы на время.