Такой же, как я. Часть 2.

На них смотрели, следили, прислушивались к словам. Роман, разворачивающийся на глазах у всех, и он норовил стать главным событием сезона. Шила в мешке не утаить...

— Мечту словить и не пускать,

Мечту в объятьях колыхать,

Под сенью пышного жасмина...

И не растает пусть со сном,

В луче рассвета золотом,

Звезда надежды светлокрылой.

Мишель почти проигнорировал слова Ордейна, но в последний момент передумал, и, сверкнув чуть ехидной улыбкой, бросил, предлагая руку возлюбленному.

— Вы так уверены в этом? Тогда я рискну завладеть его вниманием.

Когда Луи принял предложенную руку, он едва не задохнулся от любви и нежности.

— Кто овладел своей судьбой,

Своей фортуной и собой,

Владеет и моим вниманьем.

И пусть погряз я в суете,

Но губы, верные мечте,

Лишь для нее хранят дыханье...

"Мишель, Мишель, уйдем отсюда, еще минута — и я стану целовать тебя при всех, мне уже все равно, я хочу только одного — скорее обнять тебя, прильнуть губами, и пропади все пропадом... Напоказ — и тайно... ложь для всех — и правда для нас... Мишель, уйдем отсюда, любимый..."

Когда Луи удалялся в сад под руку с красавцем атташе, половина зала мечтала оказаться на месте любого из них...

— У тебя слишком хорошо подвешен язык... ещё одного тура я бы не пережил! Ловелас и повеса, похититель сердец и дум. По твоей милости я не мог уснуть днём... надеюсь, мои признания в эпистолярном жанре пришлись тебе по нраву...

О, как высокопарно. Господин атташе смог сделать ещё ровно десять шагов. Уговаривая себя на каждый последующий, пока не достиг вожделенной жасминовой тени. Господин атташе даже уговорил самого себя на то, что всё-таки не придушит Антуана, и что не станет ревновать. На второй-то день, побойтесь бога, господин Гальяни! Какая ревность?

Но взгляды, буравящие спину, предательский румянец, удушливый жар... О, сколь много и разно о нём судачили. О нём и о Луи. Всех злословов, сплетников и доброхотов на дуэль не вызовешь... и рот не заткнёшь. А жаль... так хочется устроить показательные стрельбы!

— Твои эпистолярные упражнения неподражаемы, душа моя... это даже вот и господин Браганца признал — ты же сам видел, что он предпочел твое сочинение моим чарам... а я... — голос Луи сделался хриплым, — а я просто рехнусь, если ты не будешь хоть раз в несколько дней писать мне хоть пару строк... что хочешь — стихи, упреки, рецепты именинного торта... это все равно что слышать тебя самого... и ты еще говоришь, что это у меня язык подвешен... господи, Шель — какой уж там еще один тур, я бы не выдержал и еще одной минуты!

Жасминовая завеса сомкнулась за ними, до беседки оставалось еще несколько шагов, но Луи не мог дождаться — он привлек Мишеля к себе и коснулся поцелуем его губ — сначала нежно и ласково, а потом, с глухим стоном — глубоко, долго, жарко...

— Шель... всего несколько часов, а я сошел с ума, как же мне быть без тебя... ну дай же мне надышаться тобой, радость моя... дай мне твои губы... какие у тебя глаза усталые, любимый... ты совсем не спал сегодня?

Слова слетали с губ так лихорадочно жарко, будто каждое из них было поцелуем и торопилось коснуться Мишеля...

— Зато... всем сочинениям мира и всем чарам я предпочту тебя...

Это впервые так. Впервые взгляд останавливается на губах, и целует их, впервые взгляд ласкает, не руки, не губы... Впервые взглядом раздевать при ярком свете сотен свечей и сотен глаз, и не стыдиться желания... Это впервые настолько острое желание никому не отдавать, ни с кем не делить минуты, часы внимания.

Это чудо, что этот парадный мундир — образец минимализма. Что здесь хорошо если наберётся с десяток крючков, а рубашка только на тесьме и держится. Почти как на честном слове.

Чудо, что шатаясь, неловко шагая назад, они всё-таки натыкаются на беседку. Ажурные ограждения дают какую-никакую опору.

Шель опустился на колени, прямо в прохладную траву, и спрятал лицо в мягком бархате парадного камзола Луи, обвив его бёдра руками.

Так беззаветно, так безоглядно — и сердце взрезано пронзительной нежностью и благодарным восторгом... рухнуть рядом на колени в ту же траву, обнять, прижать к себе и целовать, целовать, целовать, не в силах прерваться... у нас так мало времени, любимый — но это значит, что у нас просто не было времени на то, чтобы лгать себе — только на искренность... это краткое время — наша боль, но и наше счастье, запретившее нам лгать... даже от боли бывает польза — а от франтовского наряда тем более, ведь к нему полагается бархатный плащ, а его можно швырнуть в траву — для тебя... прижмись же ближе... и от парадного мундира есть польза, его куда легче расстегнуть, чем то, что было на тебе в прошлый раз... как же у тебя сердце колотится под моими губами...

— Ты же не оставишь меня тут одного, если я ненароком усну... — Шель тихо смеялся. Уснуть он сможет, только если останется один. Или не один, а в кольце уверенных рук, и всё равно где... даже в парке на клумбе. — Странно это, да? Всё словно понарошку и для всех... Нас с тобой списать мало... за непригодность...

Шёпотом, чуть ироничным, напряжённым, подрагивающим от сдерживаемой усталости и желания. Желание может отдавать горечью. Когда оно... отчаянное, когда смешивается с пониманием того, что всё, что есть — это игра на публику и чувство украдкой, когда двое представляются профессиональными актёрами, для которых игра — дело чести, а чувства... чувства надо скрыть, чтоб, не приведи небо не уличили в чрезмерной привязчивости...

Шёпот отдаёт отчаянием, но руки и губы...и взгляд...

Шель забывал дышать, кусал губы в предчувствии чего-то, что и сам толком объяснить не смог бы. И не сможет, если спросить.

— Мы сами... кого хочешь... спишем... — шепотом смеялся Луи, лаская языком искусанные губы любовника. — Ты и я... Шель... и я не оставлю тебя... одного... я тебя... на руках... отнесу...

"Одену тебя сонного, подниму на руки и отнесу до кареты, и отвезу в твое посольство, бал обойдется без нас... как же это странно — лгать правдой... и пусть странно... пусть как угодно — лишь бы с тобой... с тобой, сердце мое..."

Привстать, чтобы взять из кармана уже сброшенного камзола необходимую принадлежность записного распутника — флакончик с маслом... и снова рухнуть на колени между бедер любимого... на колени — перед тобой, жизнь моя... перед кем же мне и преклонить колени, как не перед тобой, дыхание мое...

И снова целовать губы, и глаза, и ласкать грудь — языком, губами, и прикусывать, и снова целовать... и войти одним плавным мощным движением, снова задохнувшись от восторга, как в первый раз — потому что с тобой каждый раз всегда первый...

Ааахх...

Мишель выгнулся, тело ещё миг противилось вторжению, а в следующее мгновение уже подчинялось, подстраивалось под уверенный властный ритм, волной льнуло, сжималось, чтоб вздох спустя расслабиться и снова, и снова...

Он, привыкший брать, отдавался с упоением. А больше ему ничего не надо. Просто ничего, только слышать бы хриплое дыхание любовника, и всем собою ощущать самые простые движения. И самые желанные.

Когда у тебя есть сила, есть власть... чего остаётся желать?

Кто-то не желает больше ничего, а кто-то готов променять всё на один поцелуй, на ласку, на ночь любви... или хотя бы всепоглощающей страсти.

Из всех, когда-либо бывших рядом с ним, только один мог с уверенностью сказать: я любим. И этот единственный со стоном изливается в него...

Шель глухо вскрикнул, и успел подумать, что Луи первый, кому удалось отправить его в забытье таким вот восхитительным способом...

Пришел он в себя от прохладного ветерка и жарких объятий.

— Шель... — шептал Луи, целуя его в уголок рта, в уголок глаза, — Шель... счастье мое единственное... давай не будем возвращаться на бал... обойдутся без нас... не могу... давай я отнесу тебя в карету... и отвезу в твое посольство... чтобы тебе утром не возвращаться, лишнего не ездить... это наша ночь, ни с кем не хочу делить, к черту бал...

"К черту бал... только ты и я... отвезти тебя в посольство... в моей карете, и быть рядом с тобой, когда ты уснешь... уснешь в моих объятиях, положив голову на мое плечо... подари мне эту радость, любимый, у нас так мало времени, не хочу оставлять тебя... дай мне быть рядом с тобой, когда ты уснешь..."

— К чёрту бал... — согласно кивнул Мишель, и потянулся. — Только как ты себе представляешь отнесения меня в карету? Ростом мы с тобой равны, да, ты покрепче меня будешь, но я не тонкая дама... если ты не заметил ещё...

Должно быть, со стороны это смотрелось бы комично. Нести на руках мужчину. Не трепетного бледного юношу, не светлую деву, нет, такого же, в меру жилистого, в меру мускулистого. Всего в меру, и что только притягивает взгляды? Ладно скроенное тело? Кошачьи зелёные глаза?

— Но уснуть в твоих руках... об этом я мог только мечтать...

— А я и не собираюсь себе представлять — я собираюсь тебя отнести, — засмеялся Луи. — И получить от этого массу удовольствия, между прочим... и это прекрасно, что ты не тонкая дама, ты не будешь визжать, я ужасно не люблю, когда визжат, представляешь?

Получить удовольствие... сначала одевая тебя — долго, то и дело прерываясь, чтобы поцеловать... но в конце концов все крючки и пуговицы застегнуты... а вот теперь — неожиданно быстрым движением окутать тебя плащом, на котором мы лежали, подхватить на руки и посмотреть смеющимися глазами в твое любимое лицо.

— Вот сейчас сам и увидишь, как я тебя отнесу...

По парку идёт человек... на руках осторожно несёт свёрток. Франтоватый плащ, из которого болтаются... длинные стройные ноги, затянутые в мужские брюки, и обутые в мужские же высокие сапоги.

Кто-то из гвардейцев герцога очень сильно удивился... Кажется... Потому что свёрток, поворочавшись на руках несущего, вздохнул и довольно засопел.

Уютные покачивания убаюкали. Мишель до последнего боролся со сном, но в конечном итоге — сдался. Тихое биение сердца, спокойное дыхание, тёплые объятия... Ночь, луна и три дня и две ночи почти без сна сделали своё чёрное дело...

Мишель уснул еще до того, как Луи добрался до кареты — это Луи понял сразу же. понял по изменившемуся дыханию, по тому, как расслабилось тело... как же ты устал, любовь моя...

Восседавший на козлах вместо обычного кучера верный Анри только головой покачал при виде такого безобразия.

— Домой или в посольство? — спросил он, соскочив с козел и открывая Луи дверцу кареты.

— В посольство, — тихо, чтобы не разбудить Мишеля, ответил Луи.

Ночная полутьма, пронизанная лунным светом, мягкое покачивание кареты... и ты, единственный, желанный, спящий в моих объятиях... вот и еще одна грань счастья — слушать дыхание любимого, когда он спит... и любоваться, бесконечно любоваться его лицом... и целовать взглядом...

Помимо начальника караула в холле стоял и господин посол, собственной персоной. И сказать, что Северьяно взволнован — значит не сказать ничего.

Едва карета подкатила к зданию посольства, один из охранников метнулся к вознице, узнать, кого принесло в столь поздний час. А вот потом, когда Монтрай вышел, да ещё и неся на руках свёрток...

— Что с ним? Он ранен? Он...? — посол не договорил, жестом пригласил проследовать к покоям, отведённым господину военному атташе.

Посол слишком хорошо умел владеть собой, даже в самых критических ситуациях. Так уж вышло. Просто, такого поворота событий он не ожидал явно.

— Он просто спит, — тихо ответил Луи. — Он очень устал и уснул...

"Он устал... и кому, как не вам, господин посол, это знать..."

Луи чуть заметно кивнул — и проследовал за господином послом в покои господина военного атташе... вот так и возникают легенды... но ради всего, что есть на этом свете, чтобы мне ни сулили — я не отпущу тебя сейчас, любимый, не оставлю...

Господин посол замер, неверяще глядя на странного посетителя. Да, Мишель устал. Да, он мог потерять бдительность, но он никогда... никогда не расслабился бы настолько, чтоб уснуть на руках у чужака. Если только этот чужак не поспособствовал засыпанию.

— Вы ведь понимаете, что я не имею права верить вам. Даже если вам поверил он. Мне остаётся только предположить, что вы и тот, для кого он весь день писал некое сочинение — одно лицо.

Проделав оставшуюся тройку шагов до покоев Мишеля, Северьяно открыл двери, пропуская гостя в комнаты.

— Это правильное предположение, — так же тихо ответил Луи. — И я не прошу вас мне доверять...

"А между прочим, ты мог бы и положиться на своего коллегу — положиться на его профессионализм... на его чутье... неужели ты так недоверчив к нему? Это... возможно. Довольно пробыть послом несколько лет, и не то что чужим — своим верить разучишься..."

— Вы вполне можете... составить компанию, — неожиданно обворожительно улыбнулся Луи.

Не то чтобы он хотел провести эту ночь под бдительным присмотром посла... но быть выставленным отсюда ему хотелось еще меньше...

Северьяно улыбнулся. Одними губами.

— Не то чтоб мне этого не хотелось. Но... я предполагаю кто вы и роль, которую играете в политике и закулисье, и... воздержусь от более плотного общения с вами. — Посол, тем не менее, прошёл дальше в комнату, и открыл дверь в маленькую спальню, которую занимал атташе. — Дело даже не в том, что я вам или ему не доверяю. Будемте откровенны. Шель хороший полевой агент. Но выше ему не подняться. Впрочем, он особо к этому не стремится. После того, как... У вас ведь связь. Иначе он не поступил бы столь неосмотрительно. В общем, скорее всего, он будет продолжать работать в связке, и даже на уровне поиска и выявления конкурентов, не более того...

Добрый дядюшка стал жёстким куратором. И в общем-то не скрывал позиции руководства. Шель не списан, ему не позволят совсем отойти от дел, ему довольно многое известно, но... Шель как агент завершился, как ни крути. Что известно троим — известно всему миру.

— Потому, пожалуй, пойду. Миссия по ожиданию завершена.

— Вы ошибаетесь. — Луи поднял голову.

Голос у него был по-прежнему тихий — только бы не разбудить — но неожиданно жесткий.

— Вы ошибаетесь — хотя бы уже потому, что меня он пристрелит, если надобность будет, не колеблясь, связь у нас там или не связь. И это не его вина, что я его вычислил. На самом деле... — Луи улыбнулся, — у него не те внешние данные, чтобы остаться невычисленным в такой ситуации... вы сыграли неверно, по сути подставили его... — "Это не его вина — как не его вина, что я аналитик, а не только полевой агент..." — Не отнимайте у него... его душу... — "Его дело, его долг, то, чем он жил все это время... потому что иначе... пуля в лоб милосерднее, чем то, что ты хочешь с ним сделать, господин посол..." — С каждым агентом может случиться... неожиданность.

— Я могу гарантировать только то, что с ним действительно не случится никакой... неожиданности. Шель знал на что идёт. И знал что должен делать. Он поступил так, как посчитал нужным. Шель всегда поступает так, как хочет. Никогда не придерживается планов. Да, как агент — хорош, но заметен и выделяется всегда, и прежде всего — манерой. Я прикрывал его довольно долго, вы не варились в каше нашей политики, вам это не понять. Даже я пешка, по масштабам империи. Всего только один из послов. Шель... песчинка в жерновах. Единица, которую могли смести и забыть. Вы дадите слово, что никогда не упомянёте о нём, об обстоятельствах знакомства, о том, какую роль он играет? А ему придётся писать такое сочинение... и не только ему. Мне и ещё десятку людей, двое из которых с удовольствием свернули бы ему шею. Проблема не в том, пристрелит он вас при надобности или нет. Проблема в том, что партия сыграна.