|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Сумерки сделались жемчужно-серыми, объятия разомкнулись... Луи соскользнул на пол возле дивана, потерся щекой о колено любимого. Поднял сброшенный — несколько часов — вечность тому назад — мундир Мишеля, который он так старательно расстегивал, чтобы не порвать... хорошо еще, что не тот мундир, в котором Мишель был на приеме, с тем бы они оба намаялись... поднял, протянул его Мишелю.
— Ваш мундир, полковник... — улыбнулся он. — Вы позволите побыть сегодня вашим ординарцем? И я жду сочинения на вольную тему... — шепнул Луи на ухо Мишелю. — Часам к шести... чтобы успеть до бала...
Поцелуй в уголок глаза.
— А тебя я жду после бала...
"После бала — как сегодня... сегодня... боже — сколько часов я знаю тебя?
Одну ночь — и всю жизнь..."
Рубашка... китель... брюки... высокие мягкие сапоги... и только маску он спрятал под одеждой. Сейчас уже почти утро, и возвращаться в таком виде — значит рисковать нарваться на стражу или на случайного прохожего. Молочника или пекаря.
— Когда же ты будешь слухи распускать...
Отчего-то мысль о том, что Луи будет рядом с Антуаном... спать, пусть недолго, в одной постели, что губ Монтрая может коснуться рот... стало противно до омерзения. И чтоб стереть саму мысль об этом, Мишель поспешно поцеловал любовника. Горячечно, быстро, почти жёстко.
— Только не целуй его...
Чёрная тень скользнула к окну. Миг — и в комнату ворвался прохладный предутренний воздух, выветривая тепло, и всё то, что случилось здесь ночью.
Сгруппировавшись, Шель приземлился, перекатившись через плечо и, уже не глядя на окно второго этажа, метнулся к воротам. Перемахнул через стену, ограждающую дом, и растворился в тенях.
"Не целуй..." — это будет больно. Просто больно, знать, что поцелуи достанутся ничтожеству. Нет, это не ревность, а всего только чувство справедливости... Ну хоть раз, можно себе солгать?
"Не стану, любимый. Я хорошо умею уклоняться от нежеланных поцелуев... и не только от них..."
Луи вздохнул, замерев на миг, давая утреннему ветру омыть тело. Потом натянул брюки и тихонько окликнул Анри, приоткрыв дверь спальни.
Слышал слуга хоть краем уха ночные приключения или нет, но вид своего господина он истолковал совершенно правильно.
— Кот вы блудливый, сударь, — хмыкнул он.
— А я разве спорю? — усмехнулся Луи. — Принеси мне халат. Пора будить этого... спящего красавца.
Когда Луи с небрежно полузаплетенными-полурассыпанными волосами, в халате, сидя на краю постели разбудил Антуана, у того и мысли бы не возникло, что ночь Луи провел не в этой постели, а в какой-то другой. Тем более что вид у Луи был недовольный, губы надуты...
Луи дулся и за завтраком, капризничал, упрекал Антуана за то, что так быстро заснул (и в самом деле ведь быстро — куда быстрее, чем думалось растерянному Антуану), грозился, что лишит Антуана своего внимания и одарит им очаровательно заезжего полковника — уж тот не уснет в самый интересный момент, к тому же он так мил и рассказывает такие интересные вещи, не то, что некоторые...
Услышав, что заезжий полковник болтлив, Антуан мигом навострил уши и принялся выспрашивать, Луи, разумеется, интересничал, не говоря ничего конкретного, но разбудив любопытство Браганцы надежно.
— Поезжайте домой, Антуан, — наконец сказал он томно, — вам надо прийти в себя после такой ночи, да и мне бы немного сна не помешало, шутка ли — всю ночь глаз не смыкать...
Все это было правдой — и Антуану после такого возлияния следовало привести себя в кондицию, и Луи не спал всю ночь... а что Антуан решил, будто Луи не спал возле него и ради него, что он просто забыл ночь любви, уснув до ее окончания, а не проспал эту ночь полностью... так это уже его проблемы...
— Не любишь зря терять время? — посол прошёлся по комнате и опустился на край постели. Сколько же он спал? Судя по ощущениям не более трёх часов. А вот Северьяно был свеж и бодр.
— Совершенно верно. — Мишель выбрался из постели, в которую рухнул на рассвете, едва добрался до комнаты. Китель валялся рядом, на полу. Ай, как нехорошо... — Вы знали, что приказ устарел?
— Вчера я получил данные, что он мог проболтаться...
— Данные подтверждены. Убирать его бессмысленно. Есть смысл слегка... подкормить наших оппонентов.
Северьяно кивнул, не глядя на собеседника. Они оба должны действовать по обстоятельствам. Не даром посол добрый десяток лет работал таким же рыцарем плаща и кинжала, а уж в чисто юридических тонкостях разбирался ничуть не хуже мирового судьи.
— Подумайте, что есть смысл слить. У нас есть десять дней, пока я здесь.
Граф подал полотенце, поднялся и отошёл к окну.
— Надеюсь, мой мальчик, ты знаешь что ты делаешь... и с кем связываешься...
— Это риск, граф. — Мишель с удовольствием смыл остатки сна и растёрся полотенцем. — Риск за карточным столом — бессмысленен. Риск в большой игре, где минимальная ставка равна жизни — благороден. И вы и я люди долга. Мы оба знаем, что теряем в случае проигрыша. Мне есть что терять. Теперь есть.
Чистая сорочка, брюки, пояс... А губы припухшие, и слегка жжётся что-то... И под глазами залегли глубокие тени. Приехал, переоделся, бал... ночь... три часа сна... теперь составить план, снова бал... сколько часов сна будет потом, прежде чем он свалится, обессиленный?
— Вы не могли бы приказать сварить кофе?.. если я не обрадую им собственное тело — я просто усну. А мне спать некогда...
За столом он провёл много времени, прежде чем собственное сочинение удовлетворило его самого по всем статьям. А уж сколько кофе было выпито — Шель предпочитал не считать. Всё одно бессмысленно.
— А ещё мы можем славно подставить Виейру... На сколько я знаю, он нечист на руку и играет на два фронта. Да и контрабандой балуется... сторонникам реакционеров. Думаю, для правящей верхушки это будет приятной неожиданностью... — Мишель поставил точку и осторожно просушил исписанные листы. Сложил вчетверо, упрятал в пухлый конверт и запечатал воском. Четырёхлистный клевер на печати. И всё, ни имени, ни адресата.
— Ты страшный человек, Шель. Удивительно, что в поместье всё ещё хозяйничает твой отец, а не ты. — Северьяно отнял у собеседника очередную чашку и отставил её подальше. — Куда ты спешишь?
— Мой батюшка оттрубил на почтенной службе государству всю свою жизнь. Вы думаете, родителя так легко обвести вокруг пальца? — Гальяни устал как чёрт, но всё ещё держался. Потому как негоже падать, когда и полдела не сделано. — Ладно, будет... Кажется, я приглашён на сегодняшний бал у герцога Моро...
— Будешь продвигать вечное конкурентам? — понимающе усмехнулся граф, протягивая господину атташе сорочку.
Мишель обаятельно улыбнулся и кивнул.
— А так же изображать влюблённого придурка, чтоб кое-у-кого были все основания подозревать в том, что господин военный атташе проболтался в постели у местного модника... Надеюсь, об ЭТОМ вы батюшке не расскажете? Не очень хочу выслушивать душеспасительные лекции... о вреде неразборчивости.
Посол расхохотался, откинувшись в кресле.
— Мишель, надеюсь, меня купить ты не вознамерился. Я ведь могу и не устоять.
— Это угроза, крёстный? — мальчишеская улыбка осветила лицо, смягчив образ непоколебимого бронелобого вояки. Снова тёмно-зелёный китель, чёрные брюки, зелёный же шёлковый пояс...
— Нет, что ты... просто будь осторожен.
— Ты б отоспался, разнообразия ради. — Северьяно наблюдал за тем, как господин атташе со всем тщанием укладывает непослушную шевелюру в лишь ему ведомом порядке.
— Отосплюсь, — уверил его господин атташе, глядя на крёстного в зеркало. — Вот через десять дней и отосплюсь. А потом отосплюсь ещё лучше. Сам знаешь, в столице я только строчу отчёты и сплю. А это скука смертная...
Привычно — пару ножей за высокие отвороты сапог, длинный кинжал на пояс. Да, да, военный атташе не станет вооружаться до зубов в дружественном государстве, но безоружным ходить не станет.
Парадная шпага на поясе, ещё один взгляд на себя в зеркало.
— Ну да, неотразим... На тебя и так вчера голодными взглядами смотрели. Собираешься совратить кого?
— Зачем?.. мне хватит, — плутовски подмигнул отражению посла в зеркале Шель и вышел из комнаты. Бал у господина Моро не терпел отлагательств...
Луи в этот день спал никак не больше Мишеля. Лег он позже — слишком много времени занял утренний разговор с Антуаном, больше, чем путь Гальяни до посольства — позже и встал — а в остальном не было никакой разницы. Ну, еще в том, что ему не было надобности советоваться с кем-то старшим вроде Северьяно.
— Неужели этот тип придет и сегодня? — ворчал Анри, не скрывая своего отвращения к Браганце.
— Смотря что его сегодня заинтересует больше — я или мой язык без костей, который будет выбалтывать столько всего интересного, — усмехнулся Луи.
— А если он захочет совместить одно с другим? — вздохнул Анри.
— У него не получится, — плутовски ухмыльнулся Луи. — Кстати, о моем длинном языке... мне должны будут доставить письмо, по всей очевидности, еще до бала — если его принесут, неси его мне немедля.
Письмо таки доставили.
Письмо, пухлый конверт, перевитый зелёной лентой, и аккуратно возложенной на всё это благолепие веточкой жасмина. И припиской над печатью: "Я непременно буду". Мальчишка, приволокший послание, ухмыльнулся, сверкнул щербатой улыбкой, уверил, что плату за свой труд он получил, и тут же смылся...
Луи был уверен, что знает себя, как облупленного... ну или по крайней мере хотя бы настолько, чтобы не удивляться самому себе. Оказывается, зря был уверен. Ему никогда не пришло бы в голову, что он способен, как мальчишка, целовать лепестки, улыбаясь от тихого счастья.
Что же ты делаешь со мной, любимый?
Впрочем, преображение все же не помешало Луи прочитать "сочинение на вольную тему" и выучить его назубок. Но читая, он все равно мечтательно улыбался — потому что словно бы слышал иронический голос Мишеля, рассказывающего ему все эти сведения... боже, любовь моя... что я буду делать, когда ты уедешь, если мне эти несколько часов разлуки уже в горле стоят комком, и я жду не дождусь, когда же мы снова сегодня увидимся?
К балу Луи оделся в своем обычном бальном стиле, то есть расфрантился в пух и прах, что только подчеркивало его легкую бледность и томную улыбку. А в петлицу камзола была продета веточка жасмина.
"Я непременно буду"...
Среди гостей, придворных, разряженных по последней моде, Шель выглядел очень скромно. Пожалуй, даже сурово, если бы не цвет одежды. Насыщенно-зелёный мундир и изумрудно-зелёного цвета шёлковый пояс.
И снова — медленно по ступенькам, почти не глядя по сторонам, улыбаясь одними уголками губ всем и никому.
Спать хотелось неимоверно. Даже несмотря на кофе, несмотря на то, что он заставил себя не есть, понимая, что стоит поужинать, и он свалится где-нибудь в уголке залы, и воспользоваться состоянием господина атташе сможет любой, кто доволочет сонное тело до более-менее укромного уголка. И господину военному атташе было бы на этот факт решительно наплевать.
Луи улыбался, флиртовал, болтал — а перед глазами у него стояло одно-единственное лицо. Боже... любимый... неужели у меня такое же усталое лицо? Нет... наверняка нет... сердце мое, тебе отдохнуть надо, выспаться, а не по балам шастать... но нет, у нас так мало времени, и ты не хочешь тратить его на отдых... так сколько же сил выпьет из тебя моя любовь за эти десять дней?!
— Луи... — недовольно надул хорошенькие губки Антуан, — что это вы все время смотрите на этого... полковника?
— Да мне вспомнилось, что он мне вчера рассказывал... — беспечно произнес Луи. Дальнейшего поощрения Антуану не требовалось. Луи мог преспокойно продолжать слив дезинформации...
— Любопытно... есть ли здесь какой-нибудь укромный уголок... Зашторье какое-нибудь... загобеленье?.. — Шель скользнул со спины, присоединяясь к беседе. Нечаянно, словно даже не прислушиваясь к тому, о чём только что говорили.
Он щурился, глядя на огоньки свечей, и улыбался. Просто улыбался тому, что Луи стоит рядом, и что Антуан не касается его. А в петлице Монтрая — веточка белого жасмина. Светлые благоуханные звёздочки.
О, с превеликим удовольствием господин атташе исчез бы с приёма. Не танцевал и не потягивал бы вино... Не выслушивал светских сплетен трёх королевств и не ловил бы на себе жадные сальные взгляды не менее светских львов и львиц.
Ему достаточно одного человека. Всего одного. На все десять дней... И ночей...
— Вы не ответили на моё письмо вечером...
— Я надеялся, что смогу ответить на него лично... — произнес Луи в ответ, улыбаясь. — И я рад, что надеялся не зря...
— И о чем же ваш ответ, Луи? О алых розах под солнцем любви? — вопрос Антуана был прежде всего наглым. То ли он и в самом деле приревновал Луи к красавцу полковнику настолько, что он позабыл об осторожности, то ли искал повода обидеться и как можно быстрее покинуть Луи, чтобы успеть продать сведения до того, как они успели испариться из его головы... скорее все-таки второе...
— Нет, — отрезал Луи. — Не о солнце и розах, а о луне и жасмине.
На самом деле стихи родились в его уме прямо вот в эту минуту.
— Когда видна в проем окна
Любовно-томная луна,
Я жду, волнуясь, у беседки,
Всем сердцем жду мою звезду
В ночном таинственном саду
Расцветшую на хрупкой ветке... — И пальцы Луи дотронулись до лепестков жасминовой звездочки.
Проклятье... как хочется коснуться его, как хочется ощутить прикосновение раскрытой ладони к щеке, услышать под пальцами пение его сердца, греться его теплом в крохотной комнате, пусть даже мимолётно, пусть даже снова прибегнув к гостеприимству узкого дивана...
— В сверканье искреннем росы,
Неотличимом от слезы,
Заметить призрака несложно,
Сложней в ночи его поймать,
К себе любовью приковать,
И сделать тайной непреложной... — Мишель коротко поклонился, вернув намёк. Было бы и впрямь приятно, будь здесь в саду беседка или павильон, непременно скрытый пышными кустами жасмина, вдали от бесстыжих жадных глаз.
— Ваш ответ, воистину, прекрасен... Хоть, право, уступает по красоте единственному истинно прекрасному, что есть в этом зале.
— Если вы имеете в виду отвечающего, то вы правы, — галантно вмешался некстати подвернувшийся Ордейн. — Но кажется, его внимание принадлежит не нам...
Антуан уже исчез — то ли пока Мишель отвечал, то ли сейчас, во время реплики Ордейна, сказать было трудно.
"Моя любовь, моя непреложная тайна, единственно прекрасное, что есть в этом зале — это ты. Как бы мне скорее увести тебя в сад — от этих лиц, этих глаз, этих слов... остаться только с тобой..."
Луи улыбнулся.
— А я гоняюсь за мечтой,
Пускаю призрак на постой,
Ищу звезду среди росинок...
Мне этот сад давно знаком,
Чтоб стать мечте проводником
Средь расходящихся тропинок.
Нежность, вот как это зовётся. Нежность, почти болезненная, до дрожи в пальцах, острое желание быть, обнимать и губами касаться губ, ловить частый пульс... И любить, любить, любить...
На них смотрели, следили, прислушивались к словам. Роман, разворачивающийся на глазах у всех, и он норовил стать главным событием сезона. Шила в мешке не утаить...
— Мечту словить и не пускать,
Мечту в объятьях колыхать,
Под сенью пышного жасмина...
И не растает пусть со сном,
В луче рассвета золотом,
Звезда надежды светлокрылой.
Мишель почти проигнорировал слова Ордейна, но в последний момент передумал, и, сверкнув чуть ехидной улыбкой, бросил, предлагая руку возлюбленному.
— Вы так уверены в этом? Тогда я рискну завладеть его вниманием.
Когда Луи принял предложенную руку, он едва не задохнулся от любви и нежности.
— Кто овладел своей судьбой,
Своей фортуной и собой,
Владеет и моим вниманьем.
И пусть погряз я в суете,
Но губы, верные мечте,
Лишь для нее хранят дыханье...
"Мишель, Мишель, уйдем отсюда, еще минута — и я стану целовать тебя при всех, мне уже все равно, я хочу только одного — скорее обнять тебя, прильнуть губами, и пропади все пропадом... Напоказ — и тайно... ложь для всех — и правда для нас... Мишель, уйдем отсюда, любимый..."
Когда Луи удалялся в сад под руку с красавцем атташе, половина зала мечтала оказаться на месте любого из них...
— У тебя слишком хорошо подвешен язык... ещё одного тура я бы не пережил! Ловелас и повеса, похититель сердец и дум. По твоей милости я не мог уснуть днём... надеюсь, мои признания в эпистолярном жанре пришлись тебе по нраву...
О, как высокопарно. Господин атташе смог сделать ещё ровно десять шагов. Уговаривая себя на каждый последующий, пока не достиг вожделенной жасминовой тени. Господин атташе даже уговорил самого себя на то, что всё-таки не придушит Антуана, и что не станет ревновать. На второй-то день, побойтесь бога, господин Гальяни! Какая ревность?
Но взгляды, буравящие спину, предательский румянец, удушливый жар... О, сколь много и разно о нём судачили. О нём и о Луи. Всех злословов, сплетников и доброхотов на дуэль не вызовешь... и рот не заткнёшь. А жаль... так хочется устроить показательные стрельбы!
— Твои эпистолярные упражнения неподражаемы, душа моя... это даже вот и господин Браганца признал — ты же сам видел, что он предпочел твое сочинение моим чарам... а я... — голос Луи сделался хриплым, — а я просто рехнусь, если ты не будешь хоть раз в несколько дней писать мне хоть пару строк... что хочешь — стихи, упреки, рецепты именинного торта... это все равно что слышать тебя самого... и ты еще говоришь, что это у меня язык подвешен... господи, Шель — какой уж там еще один тур, я бы не выдержал и еще одной минуты!
Жасминовая завеса сомкнулась за ними, до беседки оставалось еще несколько шагов, но Луи не мог дождаться — он привлек Мишеля к себе и коснулся поцелуем его губ — сначала нежно и ласково, а потом, с глухим стоном — глубоко, долго, жарко...
— Шель... всего несколько часов, а я сошел с ума, как же мне быть без тебя... ну дай же мне надышаться тобой, радость моя... дай мне твои губы... какие у тебя глаза усталые, любимый... ты совсем не спал сегодня?
Слова слетали с губ так лихорадочно жарко, будто каждое из них было поцелуем и торопилось коснуться Мишеля...
— Зато... всем сочинениям мира и всем чарам я предпочту тебя...
Это впервые так. Впервые взгляд останавливается на губах, и целует их, впервые взгляд ласкает, не руки, не губы... Впервые взглядом раздевать при ярком свете сотен свечей и сотен глаз, и не стыдиться желания... Это впервые настолько острое желание никому не отдавать, ни с кем не делить минуты, часы внимания.
Это чудо, что этот парадный мундир — образец минимализма. Что здесь хорошо если наберётся с десяток крючков, а рубашка только на тесьме и держится. Почти как на честном слове.
Чудо, что шатаясь, неловко шагая назад, они всё-таки натыкаются на беседку. Ажурные ограждения дают какую-никакую опору.
Шель опустился на колени, прямо в прохладную траву, и спрятал лицо в мягком бархате парадного камзола Луи, обвив его бёдра руками.
Так беззаветно, так безоглядно — и сердце взрезано пронзительной нежностью и благодарным восторгом... рухнуть рядом на колени в ту же траву, обнять, прижать к себе и целовать, целовать, целовать, не в силах прерваться... у нас так мало времени, любимый — но это значит, что у нас просто не было времени на то, чтобы лгать себе — только на искренность... это краткое время — наша боль, но и наше счастье, запретившее нам лгать... даже от боли бывает польза — а от франтовского наряда тем более, ведь к нему полагается бархатный плащ, а его можно швырнуть в траву — для тебя... прижмись же ближе... и от парадного мундира есть польза, его куда легче расстегнуть, чем то, что было на тебе в прошлый раз... как же у тебя сердце колотится под моими губами...
— Ты же не оставишь меня тут одного, если я ненароком усну... — Шель тихо смеялся. Уснуть он сможет, только если останется один. Или не один, а в кольце уверенных рук, и всё равно где... даже в парке на клумбе. — Странно это, да? Всё словно понарошку и для всех... Нас с тобой списать мало... за непригодность...
Шёпотом, чуть ироничным, напряжённым, подрагивающим от сдерживаемой усталости и желания. Желание может отдавать горечью. Когда оно... отчаянное, когда смешивается с пониманием того, что всё, что есть — это игра на публику и чувство украдкой, когда двое представляются профессиональными актёрами, для которых игра — дело чести, а чувства... чувства надо скрыть, чтоб, не приведи небо не уличили в чрезмерной привязчивости...
Шёпот отдаёт отчаянием, но руки и губы...и взгляд...
Шель забывал дышать, кусал губы в предчувствии чего-то, что и сам толком объяснить не смог бы. И не сможет, если спросить.
— Мы сами... кого хочешь... спишем... — шепотом смеялся Луи, лаская языком искусанные губы любовника. — Ты и я... Шель... и я не оставлю тебя... одного... я тебя... на руках... отнесу...
"Одену тебя сонного, подниму на руки и отнесу до кареты, и отвезу в твое посольство, бал обойдется без нас... как же это странно — лгать правдой... и пусть странно... пусть как угодно — лишь бы с тобой... с тобой, сердце мое..."
Привстать, чтобы взять из кармана уже сброшенного камзола необходимую принадлежность записного распутника — флакончик с маслом... и снова рухнуть на колени между бедер любимого... на колени — перед тобой, жизнь моя... перед кем же мне и преклонить колени, как не перед тобой, дыхание мое...
И снова целовать губы, и глаза, и ласкать грудь — языком, губами, и прикусывать, и снова целовать... и войти одним плавным мощным движением, снова задохнувшись от восторга, как в первый раз — потому что с тобой каждый раз всегда первый...
Ааахх...
Мишель выгнулся, тело ещё миг противилось вторжению, а в следующее мгновение уже подчинялось, подстраивалось под уверенный властный ритм, волной льнуло, сжималось, чтоб вздох спустя расслабиться и снова, и снова...
Он, привыкший брать, отдавался с упоением. А больше ему ничего не надо. Просто ничего, только слышать бы хриплое дыхание любовника, и всем собою ощущать самые простые движения. И самые желанные.
Когда у тебя есть сила, есть власть... чего остаётся желать?
Кто-то не желает больше ничего, а кто-то готов променять всё на один поцелуй, на ласку, на ночь любви... или хотя бы всепоглощающей страсти.
Из всех, когда-либо бывших рядом с ним, только один мог с уверенностью сказать: я любим. И этот единственный со стоном изливается в него...
Шель глухо вскрикнул, и успел подумать, что Луи первый, кому удалось отправить его в забытье таким вот восхитительным способом...
Пришел он в себя от прохладного ветерка и жарких объятий.
— Шель... — шептал Луи, целуя его в уголок рта, в уголок глаза, — Шель... счастье мое единственное... давай не будем возвращаться на бал... обойдутся без нас... не могу... давай я отнесу тебя в карету... и отвезу в твое посольство... чтобы тебе утром не возвращаться, лишнего не ездить... это наша ночь, ни с кем не хочу делить, к черту бал...
"К черту бал... только ты и я... отвезти тебя в посольство... в моей карете, и быть рядом с тобой, когда ты уснешь... уснешь в моих объятиях, положив голову на мое плечо... подари мне эту радость, любимый, у нас так мало времени, не хочу оставлять тебя... дай мне быть рядом с тобой, когда ты уснешь..."
— К чёрту бал... — согласно кивнул Мишель, и потянулся. — Только как ты себе представляешь отнесения меня в карету? Ростом мы с тобой равны, да, ты покрепче меня будешь, но я не тонкая дама... если ты не заметил ещё...
Должно быть, со стороны это смотрелось бы комично. Нести на руках мужчину. Не трепетного бледного юношу, не светлую деву, нет, такого же, в меру жилистого, в меру мускулистого. Всего в меру, и что только притягивает взгляды? Ладно скроенное тело? Кошачьи зелёные глаза?
— Но уснуть в твоих руках... об этом я мог только мечтать...
— А я и не собираюсь себе представлять — я собираюсь тебя отнести, — засмеялся Луи. — И получить от этого массу удовольствия, между прочим... и это прекрасно, что ты не тонкая дама, ты не будешь визжать, я ужасно не люблю, когда визжат, представляешь?
Получить удовольствие... сначала одевая тебя — долго, то и дело прерываясь, чтобы поцеловать... но в конце концов все крючки и пуговицы застегнуты... а вот теперь — неожиданно быстрым движением окутать тебя плащом, на котором мы лежали, подхватить на руки и посмотреть смеющимися глазами в твое любимое лицо.
— Вот сейчас сам и увидишь, как я тебя отнесу...
По парку идёт человек... на руках осторожно несёт свёрток. Франтоватый плащ, из которого болтаются... длинные стройные ноги, затянутые в мужские брюки, и обутые в мужские же высокие сапоги.
Кто-то из гвардейцев герцога очень сильно удивился... Кажется... Потому что свёрток, поворочавшись на руках несущего, вздохнул и довольно засопел.
Уютные покачивания убаюкали. Мишель до последнего боролся со сном, но в конечном итоге — сдался. Тихое биение сердца, спокойное дыхание, тёплые объятия... Ночь, луна и три дня и две ночи почти без сна сделали своё чёрное дело...
Мишель уснул еще до того, как Луи добрался до кареты — это Луи понял сразу же. понял по изменившемуся дыханию, по тому, как расслабилось тело... как же ты устал, любовь моя...
Восседавший на козлах вместо обычного кучера верный Анри только головой покачал при виде такого безобразия.
— Домой или в посольство? — спросил он, соскочив с козел и открывая Луи дверцу кареты.
— В посольство, — тихо, чтобы не разбудить Мишеля, ответил Луи.
Ночная полутьма, пронизанная лунным светом, мягкое покачивание кареты... и ты, единственный, желанный, спящий в моих объятиях... вот и еще одна грань счастья — слушать дыхание любимого, когда он спит... и любоваться, бесконечно любоваться его лицом... и целовать взглядом...
Помимо начальника караула в холле стоял и господин посол, собственной персоной. И сказать, что Северьяно взволнован — значит не сказать ничего.
Едва карета подкатила к зданию посольства, один из охранников метнулся к вознице, узнать, кого принесло в столь поздний час. А вот потом, когда Монтрай вышел, да ещё и неся на руках свёрток...
— Что с ним? Он ранен? Он...? — посол не договорил, жестом пригласил проследовать к покоям, отведённым господину военному атташе.
Посол слишком хорошо умел владеть собой, даже в самых критических ситуациях. Так уж вышло. Просто, такого поворота событий он не ожидал явно.
— Он просто спит, — тихо ответил Луи. — Он очень устал и уснул...
"Он устал... и кому, как не вам, господин посол, это знать..."
Луи чуть заметно кивнул — и проследовал за господином послом в покои господина военного атташе... вот так и возникают легенды... но ради всего, что есть на этом свете, чтобы мне ни сулили — я не отпущу тебя сейчас, любимый, не оставлю...
Господин посол замер, неверяще глядя на странного посетителя. Да, Мишель устал. Да, он мог потерять бдительность, но он никогда... никогда не расслабился бы настолько, чтоб уснуть на руках у чужака. Если только этот чужак не поспособствовал засыпанию.
— Вы ведь понимаете, что я не имею права верить вам. Даже если вам поверил он. Мне остаётся только предположить, что вы и тот, для кого он весь день писал некое сочинение — одно лицо.
Проделав оставшуюся тройку шагов до покоев Мишеля, Северьяно открыл двери, пропуская гостя в комнаты.
— Это правильное предположение, — так же тихо ответил Луи. — И я не прошу вас мне доверять...
"А между прочим, ты мог бы и положиться на своего коллегу — положиться на его профессионализм... на его чутье... неужели ты так недоверчив к нему? Это... возможно. Довольно пробыть послом несколько лет, и не то что чужим — своим верить разучишься..."
— Вы вполне можете... составить компанию, — неожиданно обворожительно улыбнулся Луи.
Не то чтобы он хотел провести эту ночь под бдительным присмотром посла... но быть выставленным отсюда ему хотелось еще меньше...
Северьяно улыбнулся. Одними губами.
— Не то чтоб мне этого не хотелось. Но... я предполагаю кто вы и роль, которую играете в политике и закулисье, и... воздержусь от более плотного общения с вами. — Посол, тем не менее, прошёл дальше в комнату, и открыл дверь в маленькую спальню, которую занимал атташе. — Дело даже не в том, что я вам или ему не доверяю. Будемте откровенны. Шель хороший полевой агент. Но выше ему не подняться. Впрочем, он особо к этому не стремится. После того, как... У вас ведь связь. Иначе он не поступил бы столь неосмотрительно. В общем, скорее всего, он будет продолжать работать в связке, и даже на уровне поиска и выявления конкурентов, не более того...
Добрый дядюшка стал жёстким куратором. И в общем-то не скрывал позиции руководства. Шель не списан, ему не позволят совсем отойти от дел, ему довольно многое известно, но... Шель как агент завершился, как ни крути. Что известно троим — известно всему миру.
— Потому, пожалуй, пойду. Миссия по ожиданию завершена.
— Вы ошибаетесь. — Луи поднял голову.
Голос у него был по-прежнему тихий — только бы не разбудить — но неожиданно жесткий.
— Вы ошибаетесь — хотя бы уже потому, что меня он пристрелит, если надобность будет, не колеблясь, связь у нас там или не связь. И это не его вина, что я его вычислил. На самом деле... — Луи улыбнулся, — у него не те внешние данные, чтобы остаться невычисленным в такой ситуации... вы сыграли неверно, по сути подставили его... — "Это не его вина — как не его вина, что я аналитик, а не только полевой агент..." — Не отнимайте у него... его душу... — "Его дело, его долг, то, чем он жил все это время... потому что иначе... пуля в лоб милосерднее, чем то, что ты хочешь с ним сделать, господин посол..." — С каждым агентом может случиться... неожиданность.
— Я могу гарантировать только то, что с ним действительно не случится никакой... неожиданности. Шель знал на что идёт. И знал что должен делать. Он поступил так, как посчитал нужным. Шель всегда поступает так, как хочет. Никогда не придерживается планов. Да, как агент — хорош, но заметен и выделяется всегда, и прежде всего — манерой. Я прикрывал его довольно долго, вы не варились в каше нашей политики, вам это не понять. Даже я пешка, по масштабам империи. Всего только один из послов. Шель... песчинка в жерновах. Единица, которую могли смести и забыть. Вы дадите слово, что никогда не упомянёте о нём, об обстоятельствах знакомства, о том, какую роль он играет? А ему придётся писать такое сочинение... и не только ему. Мне и ещё десятку людей, двое из которых с удовольствием свернули бы ему шею. Проблема не в том, пристрелит он вас при надобности или нет. Проблема в том, что партия сыграна.
— Он сделал то, что было необходимо, — отрезал Луи, — и партия НЕ сыграна.
Он осторожно снимал с Мишеля сапоги — тот даже не проснулся: тело его знало, что рукам, которые раздевают его, можно доверять полностью — и доверяло...
— Подождите меня, господин посол. Нам надо поговорить.
Раздев Мишеля, Луи укрыл его одеялом, едва удержавшись от поцелуя, и вышел в соседнюю со спальней комнату, жестом пригласив Северьяно следовать за собой.
— Господин посол... Мишель действительно заметен, и именно это до сих пор служило ему наилучшим прикрытием... но не в этой партии. В которой его подставили, как я теперь понимаю, с самого начала... и не только его. Да посмотрите же хоть на шаг дальше! Приказ ликвидировать Браганцу был бы хорош, если бы Браганца еще не посыпался — дуэль, после которой задиристого атташе журят и отзывают... но Браганца уже посыпался. А значит, ликвидация — страшная ошибка, она подтверждает правдивость сведений Браганцы и компрометирует Мишеля полностью... и его отзывают уже даже и не с понижением! И свернут ему не только шею! А теперь угадайте с трех раз — кому еще свернут все, что сворачивается? Да вам, господин посол — как куратору операции... и родственнику! Отличная многоходовка... у вас где-то засел изменник, так что партия не сыграна... потому что Браганцу уберут его нынешние хозяева, отзывать Мишеля теперь не за что, так что расстановка фигур меняется... но партия не сыграна!
Посол помрачнел, подошёл к столу, на котором стояла бутылка вина и пара бокалов. Налил в один и залпом выпил. Как воду.
— Скажите, а какое дело лично вам до этой игры? Вот кроме того, что спящий молодой человек вам... близок? Никакой выгоды. За самодеятельность вас тоже не погладят по голове. А мы как-нибудь справимся, уж будьте уверены. Другой вопрос — как. Он может вернуться и попытаться рыть там. Моё слово хоть что-то, но весит... Равно как и слово его отца. Ваши мотивы мне не понятны.
— Действительно не поняты? — усмехнулся Луи. — Напрасно. Если и не говорить о... спящем молодом человеке... а только о деле... подумайте хоть немного — КТО придет вам на смену, господин посол, когда вас съедят? И какую политику этот господин НЕКТО будет проводить. Потом, когда он уже натворит все, что возможно, будет поздно. Есть вещи, которые проще предотвращать. Меня устраиваете вы на этом месте. Мою страну и моего короля устраиваете вы на этом месте. А тот, кто сменит вас и будет проводить заведомо другую политику — НЕ устраивает. Мы союзники и собираемся оставаться союзниками. Нам не нужен на месте посла провокатор. Так что мои мотивы, даже вне зависимости от личных, вполне просты. А что до самодеятельности и моей головы... — Луи улыбнулся, — я же не обсуждал с вами размеры своих полномочий...
Северьяно хмыкнул.
— Даже так? Ну что ж... В таком случае, молодой человек, будем импровизировать. Выхода иного я просто не вижу. Я думал отослать Шеля, чтоб присмотреться в столице. Но, думаю, лучше будет, ели по какой-то причине в столицу вышлют вас. Надо бы подумать над причинами и мотивацией. Что до Шеля... Думаю, если он ммм... поведёт себя не очень деликатно с какой-нибудь дамой, нарвётся на дуэль, блистательно пристрелит мерзавца, и будет по отечески мною... наказан и выслан, планов это никому не спутает.
Посол некоторое время рассматривал собеседника, склонив к плечу голову, потом тихонечко рассмеялся.
— Попахивает государственной изменой. Я не могу вам позволить оставаться в посольстве. Сами понимаете, конфиденциальная информация и всё такое... Но завтра вы вполне можете пригласить атташе погостить.
— А вы не можете нанять меня — разумеется, совершенно конфиденциально — чтобы я до утра охранял особу атташе и его сон? — улыбнулся Луи.
"Расстаться, все же расстаться, пусть и ненадолго... ты не влюблен, посол, для тебя время — это всего лишь время, а не кинжал, неумолимо отрезающий те мгновения, когда мы могли бы быть рядом... любимый — обнимать тебя спящего, знать, что твое тело настолько доверяет мне, чтобы спать в моих объятиях..."
— Хотя я понимаю, что не вправе настаивать... и в любом случае буду рад видеть атташе завтра у себя в гостях...
— Я ему передам, — кивнул посол. — Что касается нашего с вами... дела. Думаю, я постараюсь ввести его в курс дела и объяснить, чего мы хотим добиться. Дальше... уступаю поле деятельности вам. Думаю, у вас интриги получатся куда ярче, чем у усталого старика.
Да, и пусть Северьяно преувеличивал. В одном он был прав. У двоих это получится лучше. Куда лучше. Да и рано или поздно, но дорожки приходится уступать более молодым и хватким. И если его преемником здесь станет Мишель Гальяни... Посол Северьяно не будет особо протестовать против возвращения домой.
— Я сделаю все возможное, — кивнул Луи.
И невозможное — тоже. Чтобы Шель был жив. Чтобы они могли быть вместе — сколько судьба отмерит. Чтобы... чтобы Мишель...
Луи почти боялся мысленно даже произнести "сменил Северьяно и остался здесь" — просто чтобы не сглазить... но ради такой возможности, сколь мала бы она ни была, он сделает все...
А теперь надо встать и уйти...
Луи поднялся... и не смог удержать взгляда в сторону спальни Мишеля.
— Да не тряситесь вы так над ним... Всё равно никуда он от вас не денется. — фыркнул посол, провожая гостя. Вот уж, воистину, горяча юность. Нетерпелива. Всё и сейчас, и немедленно. И именно теперь...
Очень красноречивым был короткий взгляд. Очень ярким. Острое нежелание уходить, почти сожаление, ведь приходится расстаться. Пусть всего только до утра, ненадолго, но расстаться.
А Мишель впрямь выдохся.
Но любопытство по поводу — насколько хорош "коллега" — не терзало. Может, в силу возраста, может, из-за традиционности господина посла. Ну и в конечном итоге, у этих двоих впереди вполне достаточно времени. Для всего.
На всякое "хочу", даже само страстное, существует свое "надо" и свое "нельзя"... тем более для профессионала.
— Я постараюсь на это надеяться... и все для этого сделать, — улыбнулся Луи. — Благодарю вас, господин посол.
Он раскланялся и вышел. Карета ожидала его на прежнем месте.
— Домой, Анри, — вздохнул Луи, забираясь в карету.
Какой голодный мальчик. Можно подумать, сидел на пайке до прибытия господина атташе. Конечно нет. Работа есть работа, а чувства — отдельная тема.
Некоторое время Северьяно ещё постоял у порога спальни Мишеля, а потом и сам отправился спать.
...Может, всё ему приснилось? И Луи, и парк, и поездка?
Может, Луи просто его ангел-хранитель? И является иногда, чтоб Мишель не отчаялся и не пустился во все тяжкие? Потому Гальяни ему и верит. Доверяется безоговорочно. Но как убить ангела? Ангелы не умеют нести угрозу... Если только они не боевые ангелы. Но... Пусть всё будет — как будет...
Луи между тем добрался до дома. Больше всего ему хотелось броситься на постель, не раздеваясь, выглотать залпом полбутылки вина — может, опьянение позволит заснуть быстрее и без снов? Нет... нет, Луи де Монтрай, ты уже довольно потакал своим хотениям... а это опасно не только для тебя. Это ставит под угрозу и твой долг, и твоего любимого...
Так что Луи — вне зависимости от своих желаний — принял ванну, поужинал, и только потом, все же поддавшись порыву, снова накинул плащ поверх шелкового халата, вышел в сад, сломил веточку жасмина и вернулся с дом. Сбросив плащ, он присел за стол и довольно долго молчал и раздумывал.
Ему легко было говорить стихами — а вот поймать их на бумагу, когда Мишеля нет рядом... да к тому же письмо в посольстве наверняка будет вскрыто — значит, оно не может быть слишком уж личным — не более, чем стихи, которые он слагал при всех...
"Целовал я звезды зеленые
И шептал бессвязные речи...
Миг — как вечность неутоленная...
Сколько их протечет до встречи?"
Луи сложил письмо, надписал имя адресата, прикрепил к письму веточку жасмина и кликнул Анри.
— Отнеси... — Луи опустил голову, — в посольство.
Утро началось утром. При чём, его не будили. Более того, позволили спать почти до обеда, самым наглым образом пренебрегая собственно, обязанностями военного атташе. Правда, приятно было то, что, проснувшись, он обнаружился в собственной постели, в покоях в посольстве. На прикроватном столике стоял графин со свежим соком, бокал, и... конверт, у которого лежала привявшая веточка жасмина. Конверт адресовался ему, печать сломана не была, а значит, вероятность того, что письмо не вскрывали, всё-таки существовала.
Стихи...
— Рад, что с утра у тебя приятные новости. — Посол был тих и собран. И необычайно спокоен. Не напряжённым спокойствием, а каким-то уютным и тихим. — Мы вчера... поговорили с тем, кто тебя привёз и пришли к определённым выводам. В общем, считай что я даю тебе полномочия действовать самостоятельно и по обстоятельствам. И надеюсь, ты оправдаешь моё к тебе доверие. И да... тебе предписывается следовать к коллеге. И разработать с ним стратегию действий. А до тех пор... не желаю тебя видеть в посольстве.
Луи всего этого, разумеется, и знать не знал. Но что Мишель вряд ли проснется ни свет, ни заря, не предполагал: разумнее было предполагать обратное. Разве что у кого-нибудь достанет "ума" его разбудить — но в интересах дела все же дать атташе выспаться.
Да, он все это отлично понимал... и все равно не смог заставить себя уснуть, проспав всего четыре часа.
Он успел и позавтракать, и выбрать подходящий наряд, и ответить отказом на несколько писем с приглашениями... он уже почти не мог сказать, сколько прошло времени — пять минут или пять часов, время потеряло смысл. Смысл имело только одно: он ждал Мишеля.
Обычный военного кроя мундир сменил цивильный камзол. Привычного тёмно-зелёного цвета. Чёрная сорочка, бриджи в обтяжку, пояс и простая шпага. На всякий случай. Имеет право частное лицо на защиту чести и достоинства?
К тому же, в довесок к утреннему посланию от Луи он получил ещё десяток писем. И два из них весьма недвусмысленно намекали о желании более тесного и длительного знакомства с господином военным атташе.
От сопровождения Шель отказался. Вот уж, чего не хватало для полного счастья — чтоб к дому любовника его сопровождали гвардейцы!
Он помнил дорогу. Не забудет, верно, никогда. Такое не забывается. И жаркое безумие, и прозрение, и поцелуи... можно принять за сон. Можно, если бы не письмо...
Деликатно постучал в дверь. Вероятно, слуги осведомлены о его приходе, но вежливость лишней не бывает.
Анри открыл дверь без малейшего удивления. Собственно, он не выказал бы удивления, даже постучись в эту самую дверь дракон в полосочку... но у Мишеля создалось впечатление, что слуга не просто не удивлен, а еще и рад его приходу.
— Прошу вас, господин атташе... — с поклоном произнес Анри, указывая Мишелю дорогу... в чем, строго говоря, не было надобности — если не считать приличий.
Когда дверь в покои Луи распахнулась, и в ее проеме возник Мишель, Луи, внезапно побледневший, вскочил и бросился ему навстречу так порывисто — какой уж тут сон, самая что ни на есть явь!
— Ты как призрака увидел... Всё в порядке, не волнуйся.
Да, всё хорошо. Он выспался, и пристойно чувствует себя. Он не намерен ни засыпать немедленно, ни падать в обморок от переутомления. Он просто пришёл, и по дороге никто не напал и не попытался украсть самого обыкновенного военного атташе. Вот только Луи — бледен. Луи волновался. Луи ждал.
Шель улыбнулся и протянул руку на встречу возлюбленному. С Луи станется подхватить его на руки и кружить по комнате. Отчего-то так и виделось, как Монтрай сжимает его в объятиях, приподнимает над полом и смотрит в глаза. И такой это взгляд... что даже не верится.
— Не призрака, — выдохнул Луи, напоминая Мишелю самое начало их знакомства. — Мечту.
Он и в самом деле подхватил Мишеля и закружил его, чуть приподняв от пола — а потом прижал к себе и прильнул щекой к щеке.
— Как же мне вчера хотелось остаться с тобой в карете...
"Хотелось. Чтобы хоть ненадолго продлить это счастье — ты, спящий в кольце моих рук. Хотелось. Но тебе надо было выспаться по-настоящему, в постели, а не на сиденье кареты... а это важнее, чем хотение..."
— К чёрту карету! Мне предписано не появляться в посольстве, пока мы с тобой не выработаем какую-то там хитрую стратегию... По поводу дела, о котором я ни сном, ни духом. О чём вы успели переговорить с Северьяно? Представить не могу... Разве что ты решил купить меня. Или обменять шило на мыло.
Шель с удовольствием обнял любовника, а потом осмелел настолько, что обвил ногами его талию. Выглядело со стороны весьма пикантно, но держаться было удобнее. Вполне.
— Можно сказать, я у тебя в длительном пользовании. Или в долгосрочной аренде. Что такого ты пообещал послу, что он отпустил меня?
— Твою жизнь, — ответил Луи. — И его собственную. И изменника, который им угрожает.
К чести Луи следует сказать, что Мишеля он удержал легко — куда легче, чем можно бы судить по его сложению... на первый, поверхностный взгляд. Мишель же видел и знал его иным — и какое же это удовольствие — быть самим собой... и эту радость даришь мне ты, любовь моя... сколько же граней счастья открывается мне оттого, что я встретил тебя?
Луи донес свою сладостную ношу до дивана и опустился на него вместе с Мишелем — не разжимая объятий. Правда, говорить было трудно — потому что трудно было думать хоть о чем-то, кроме самого Мишеля — но Луи честно старался...
— Понимаешь, — говорил он, хотя губы жаждали не складывать звуки в слова, а целовать, — если Антуан уже посыпался, а тебя все равно послали его ликвидировать — значит, следующий в очереди на ликвидацию ты, а за тобой — твой дядюшка. Я ему все это вчера изложил и он со мной согласился. На самом деле тебе пока даже отчеты посылать нельзя — неизвестно в чьи руки они попадут... так что сперва нам надо дождаться, пока Антуан совершенно случайно сломает себе шею на лестнице или подавится пирожным — а потом заняться тем, кто решил утопить тебя и посла в одном мешке с Браганцей...
— Желательно бы при всех... подавился... Не прокатит в этом случае ни ограбление, ни падение с лошади. И даже на дуэль поганца не могу вызвать... И тебе не стоит. Тебе сейчас поменьше светиться бы... ты, как никак, мой. И ухаживаю я за тобой, и стихи писать намерен, и читать при всех. О... ты не против, если я на ближайшем приёме исполню романс в твою честь?..
От работы он плавно перешёл к работе... но в другую сторону. А потом о работе вовсе даже позабыл на некоторое время, потому что не удержался. А тёплые губы Луи вот, перед глазами, и взгляда оторвать нельзя, и в груди дыханье спёрло, и единственный способ вздохнуть — поцеловать для начала, а там — как пойдёт.
— А нам и не надо... вызывать его... и вообще самим трудиться... без нас его уберут — за ложные сведения... мы свое сделали... теперь только ждать... со стихами... и романсами... пусть будет романс, любовь моя... хочу слышать... как ты поешь...
"Как звучит твой голос, когда ты поешь, вот и еще одна твоя грань, мое счастье, мой самоцвет бесценный — стоит тебе хоть чуть повернуться, и ты вспыхиваешь все новым сиянием..."
Задыхаясь, целуя через слово... и вот уже камзол Шеля расстегнут, и рубашка тоже, и горячие ласковые губы касаются груди, шеи... господи, Шель — мы наконец-то одни — не украдкой, вместе...
— Лен-тяй... — резюмировал Мишель, даже и не подумав сопротивляться собственному разоблачению. — Ты великолепно умеешь бегать от дел... Удивительно, что не поручил раздеть меня своему дворецкому.
Он не злился, и уж, конечно, не был против того, что работа и проблемы были задвинуты подальше, уступая место страсти. Но от шпильки удержаться не смог. Может, в силу того, что Монтрай слишком быстро научился укорачивать его и прибирать к рукам. Ну и, попутно, сбивать с пути истинного.
— А как же дела госудаааарственной важности... Луи, ненормальный... Светлый день на дворе, а тебе неймётсяааа...
— А ты и есть дело государственной важности... даже двухгосударственной важности — представляешь? Так что я намерен... м-ммм-а-ааахх... уделять тебе... все мое внимание... и ни за что не поручать никому, я не лентяй, я трудоголик, так что привыкай... Шель, любимый...
— Значит, я не вызову международного скандала, если откажу некоторым личностям... в доступе к телу?..
К чьему именно — уточнять не стал. Да и не нужно это. Куда интереснее приподняться и позволить вытряхнуть себя из узких брюк, и сорваться окончательно. Просто отпустить себя на волю, отдать и отдаться, подставляться поцелуям и падать, падать в синий бездонный омут, и тонуть в нём, как в водовороте тонет лист.
Так ли важны сейчас, именно в этот момент, дела двухгосударственной важности? Да пожелай они оба — затеряются где-то на просторах континента, и не отыщут никогда. Их обоих держал долг. Но сейчас... они просто стали собой.
— Пусть только попробуют!... я сам... доберусь до их тела — с вызовом на дуэль... так что скандал будет.... только внутренний!
Скинуть свой собственный камзол — нет, ведь так тщательно его выбирал... будто не понимал, что вся эта одежда полетит в первый попавшийся угол тут же... сбросить тряпки, сбросить маски и быть собой — вместе с тобой... мое счастье, мое утоление, мой светлый день... тонуть друг в друге, чье это дыхание, Шель, твое или мое... а есть ли сейчас "твое" и "мое", ты и я — сейчас, когда мы так слитны, когда ты подставляешь плечо под мой поцелуй на долю мгновения раньше, чем я потянулся к нему губами, потому что сейчас нет двух тел, а есть одно, и ты знаешь, что я хочу сделать — так же, как знал бы. что хочешь сделать ты... как знаю я, что хочешь сделать ты... Шель... счастье мое...
Неспешно. И нежно. Как шоколад на губах. И главное, глаза в глаза.
И лицо заливает румянец, лихорадит, дрожат руки, но стоит только прорезаться тихому стону, как всё внутри сжимается. Тело реагирует само, подрагивает, волной стелется под жаркие ладони, отвечает на каждую ласку, на каждое проникновение, поцелуй...
Он не в силах сдержаться, и выгибается, запрокидывая голову, жмурится, когда шеи касаются сухие губы... Он просто не в силах, потому что не желает сдерживаться... Потому и кричит хрипло, чуть придушенно, когда наплывает желанный восторг.
— Луи...
Как сладко мое имя на твоих губах... как сладко срывать его оттуда поцелуем, как спелую землянику губами... и вернуть тебе эту сладость — твоим именем, стоном-шепотом — "Шель... Шель"... будто волна на берег накатывает и шепчет, шепчет... дыхание в дыхание, любимый... и содрогнуться вместе с тобой, и замереть счастливым... таким счастливым...
— Надеюсь... ты сегодня никого не ждёшь. Потому что первого растяпу, который явится сюда без приглашения... я всё-таки пущу в расход...
Он очень не скоро отдышался. А поднялся на ноги только после того, как колени вообще снова начали ощущаться как часть его собственного тела, а не как что-то инородное.
Впрочем, тот факт, что одеться он все равно не сможет, стал понятен очень скоро. Уже буквально двумя шагами позже.
— Тебе придётся дать мне... халат. Я не втиснусь в собственные брюки... я... слишком мокрый для этого...
Луи засмеялся — тихо и счастливо.
— Ну, что халаты нам понадобятся, я как-то догадался... погоди минутку...
Он встал, чтобы взять приготовленные заранее для них обоих халаты — приготовленные именно в этой комнате, потому что был почти уверен, что, по крайней мере в первый раз до спальни он с Шелем просто не дойдет. Халаты были великолепны — черный с серебром и меховой песцовой оторочкой для себя и светло-бронзовый с енотовым мехом для Мишеля — халат шел к его зеленым глазам просто фантастически.
— Я другого не понимаю, — произнес Луи, накидывая халат на плечи любовника, — почему я сразу не встретил тебя в халате? Затмение нашло, наверное...
— Просто, ты слишком оптимистично был настроен. Я и сам свято верил, что по крайней мере хоть с полчасика мы поработаем... И точно не над моей растяжкой.
Мишель фыркнул, и, изогнувшись, поцеловал пальцы любовника.
— Но мы оба не приняли во внимание целый ряд фактов. К примеру тот, что мечты порой бывают слишком уступчивы и мягкотелы. Просто таки непозволительное качество для мечты!
— Наоборот — восхитительное! — Луи взял руку Мишеля в свои, повернул ладонью вверх и поцеловал в самую серединку. — Это магия такая, радость моя — чтобы линия жизни была прочнее...
И еще один поцелуй в ладонь.
— Нет уж... никакой работы по полчаса... и какая это работа, если я думаю не о работе, не о том, что ты говоришь, а о твоих губах... и о том, как я буду их целовать... нет, любимый — поработать мы сможем только теперь... ну — хотя бы... минут сорок точно, а за дальнейшее прямо сейчас не ручаюсь. — Луи улыбнулся так обворожительно плутовски, так счастливо, что и камень бы улыбнулся в ответ.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
