Маска. Часть 1. Лик безразличия.

Может, тебе хочется, чтоб сегодня его губы приоткрывались, когда он будет стонать? Может, тебе хочется, чтоб сегодня он просил ещё? Чтоб хоть раз позабыл о лжи по-настоящему и получил настоящие желание и страсть?

Вот только... ты желал его, граф. Ты любил его по-настоящему... А он — шакал. Такой же, как те, кто дорвался до власти. Шакал, не стоивший ни единой капли крови, пролитой за него.

— Раздевайся... — бросил Дерил, не шевельнувшись даже. Сухо, властно и почти равнодушно.

Значит, вот как это будет...

Ты сам пришел сюда, Вивиан. Ты сам этого хотел.

Хотел.

И хочу.

Это моя ночь, какой бы она ни оказалась. Я хочу ее — любую. Я приму от тебя все. И буду счастлив памятью о ней. Пусть она будет такой, как ты желаешь, Дерил.

И не мне желать иного. У того, кто купил право оказаться здесь, нет права желать — только принимать...

Принимаю, люблю, хочу...

Где твоя гордость, Вивиан, где твоя ирония и надменный прищур, где ядовитые слова и злая усмешка?

Их нет, я написал на них расписку и сунул маркизу в карман...

Вивиан наклонил голову, волосы чуть заслонили прикрытое маской лицо — и из-под этого укрытия можно смотреть, смотреть во все глаза, смотреть так, как не стал бы смотреть любовник, приходящий "как обычно" — смотреть, чтобы запомнить каждую черту любимого лица, золотого в свете пламени камина...

Снять перчатки, положить на край стола...

Обнаженные пальцы — без перчаток и без колец, таких приметных колец — медленно расстегивают пряжку, стягивающую ворот камзола — другого, не того роскошного, чтобы был надет на бал, разбуженный среди ночи портняжка озолотился, найдя сумасшедшему посетителю подходящий камзол... вот так — пряжку у горла, застежки — одну за одной, и холодные от волнения пальцы все же послушны... камзол летит на пол... рубашка... руки ложатся на пряжку ремня... как же трудно сдержать трепет, которого не может быть у любовника, приходящего к тебе "как обычно"...

Ты дарил ему поцелуи, граф... но ни один не способен был заставить его сердце биться сильнее. Это твоё проклятие, граф... Его губы всегда безразличны к тебе.

Ты никогда не коснёшься его губ поцелуем. Ты вообще больше не даришь поцелуев никому. Ни женщинам, ни мужчинам. Поцелуй — свят. Но если поцелуй не стал признанием в любви — зачем он тем, кому нужно лишь тело?

Дерил одним глотком допил вино и отставил бокал на краешек стола. Тяжёлый взгляд скользнул по обнажившейся коже, задержался на шее и замер на губах. Восхитительно-неправильных губах, которые целовать хотелось, но...

Губы мальчишки горчили. Может, потому, что ложь, даже приправленная ванильной сладостью, всё равно отдаёт миндальной горечью?

Красивое тело — приманка. Тело, которого так хочется касаться, человек, которого так хочется любить, но который никогда не ответит любовью.

— Дальше... — И к щекам неудержимо приливает кровь, только под маской, под благословенной маской не видно... ты пока еще не понял, что перед тобой не тот, кого ты ждал... темные волосы, почти одинаковые очертания рта — а большего под маской не видно... похожее сложение... полутьма и сполохи каминного пламени скрывают то, что и нужно скрыть...

Наклониться, приопустившись на одно колено, чтобы снять сапоги... запоздалый страх, сердце колотится в горле — так ли это делает он, таким ли движением, ведь движения могут выдать куда надежнее, чем очертания тела и лица... нет — кажется, все в порядке... выпрямиться во весь рост, с облегчением тряхнув головой — и снова подкатывает: у маркиза такого жеста НЕТ... но кажется, ты не заметил... руки ложатся на бедра, на расстегнутый пояс, и начинают медленно сдвигать вниз узкие темные брюки... и...

Чего ты потребуешь от меня дальше? Стать на колени? Раздеть тебя? Или просто скажешь снова "дальше", а я не буду знать, что делать?

Но оттого, что я стою сейчас перед тобой обнаженный, кружится голова, темнеют губы от неистового желания поцелуев — хотя едва ли им посчастливится дождаться... Вивиан, где твой стыд, где...

Положен маркизу в карман листком с распиской.

Есть только любовь, готовая на все... я украл ту ночь... она моя... эта ночь моя — а я твой...

Непривычные движения. Текучие, плавные. Как подменили маркиза. На первый взгляд не заметно, но похож... как же похож... Интересно, а губы на вкус будут как у Ринальдо?

Дерил медленно поднялся с места, и сделал шаг вперёд. Кончики пальцев скользят по обнажённой груди, по плечу... Ещё шаг, и ладонь замирает на спине. Чистой и гладкой спине, без единого изъяна.

Кем бы ты ни был, это твоя воля привела тебя сюда. Тебе на себя только и пенять. Никто не виноват в том выборе, что ты сделал...

Рубашку он снял сам. И следующий шаг, приведший его под взгляд юноши в маске, он сделал с лёгкой холодной усмешкой. Шаг... нога мягко опускается на подлокотник кресла.

— Дальше...

Расстегнуть пряжки сапог и снять их. Как ты сделаешь это, мальчик? Чего ты хочешь? Денег, как маркиз? Защиты, как Тамиру?.. Безопасности навсегда и денег побольше, как Ринальдо?

Кончики пальцев скользят по груди, задевая темные ореолы сосков, и крик едва удается удержать... ты прикоснулся ко мне, и это касание сильнее удара молнии, сердце колотится, я с ума сойду... а твоя рука движется дальше, вверх, вдоль плеча, ладонь соскальзывает вдоль спины и замирает... и стон клубком стоит в горле...

"Дальше"...

Вивиан, Вивиан, думал ли ты хоть раз, что тобой станут распоряжаться, как дешевой шлюхой, а ты еще и будешь счастлив?

Счастлив — потому что можно дотронуться, склонить голову, заставить металл пряжки расщелкнуться под твоими пальцами... коснуться сильной стройной ноги, снимая сапог... коснуться... запоминая пальцами это касание, запоминая глазами округлость колена, которого так хочется коснуться губами — до боли хочется...

Какой бы ни оказалась эта ночь — она подарила мне счастье... ты даже не жесток — ты равнодушен, это страшнее, но я могу касаться тебя, видеть тебя, видеть, как золотятся твои волосы в отсветах пламени, как перекатываются мускулы под кожей... ощущать ее запах... и не мне роптать — в конце концов, я украл это счастье, хуже, я купил его... а твой маркиз продал, даже не зная, зачем я покупаю эту ночь — не хочу ли я просто-напросто тайно убить тебя... мразь, он же продал тебя... а я купил — и не мне роптать... я и так получил столько счастья, что голова кружится... горького — потому что купленного... но я могу касаться тебя, слышать твое дыхание...

Он красив, этот мальчишка. И теперь, когда он присмотрелся внимательнее, видно, насколько сильно он отличается от маркиза.

Ни крупинки пудры, ни единой дурацкой мушки, ни одного пореза на теле, и, тем более, следов от ласки плети. Арвилль отдавал себя... иногда... за долги. И кто-то из его кредиторов весьма специфически простил паршивцу долг. Маркиз был игрушкой многих. Маркиз был...

Этот же... зачем явился? Попытаться убить за какие-то давние обиды? Отомстить? Ну что же, мальчик... рискни. Может быть, тебе, в отличии от многих, это и удастся.

Дерил легко развернул юношу спиной к расстеленной постели, и опрокинул его поверх атласных простыней, покрывающих нежные меховые одеяла.

Что же тебе нужно?.. Чего ты хочешь?.. Маска хороша не только для меня. Я не хочу видеть лица тех, кто приходит ко мне. А ты не желаешь быть узнанным. И всё же тебе что-то он меня нужно, иначе ты не убрал бы с пути Арвилля. Я знаю что ты — не он. А значит, напасть ты не сможешь.

Руки Дерила легли на плечи Вивиана... одно движение — и вся комната кружится перед глазами, и Вивиан падает, летит спиной назад, летит в пропасть — но над этой пропастью лицо Дерила... в недосягаемой дали... совсем рядом... и с губ рвется стон, такой нетерпеливый, такой покорный... да, твой, возьми... твой... какие у тебя глаза, Дерил — ты... ты понял, что я не тот, кого ты ждал, я не мог бы обманывать тебя долго — и все же ты не гонишь меня... а значит, я могу не притворяться давним любовником — а у меня и сил нет больше притворяться, мое тело выгибается, с губ срываются вздохи, почти стоны, я... Дерил, умоляю...

Он едва не отшатнулся. Но удивление столь явно отразилось на лице всего на миг, что следующий вздох и попытка взять себя в руки показались такими слабыми и невнятными...

Слишком явное желание. Слишком ощутимая жажда. Это игра, или правда?

Без особой нежности коленом раздвинуть ноги. И не важно, что жёсткое сукно брюк ранит нежную кожу. Слишком нежную, как для человека, явившегося... чтоб отдаться? Чтоб убить ещё раз? Если бы мальчишка знал обо всём, стал бы он вообще приходить? Приятно жить, зная, что недруг проклинает каждый прожитый день и тех, кто приходит к нему ради денег...

Пояс он не носил. Только тот, к которому крепятся ножны и петли для пистолетов. Потому, распустить шнуровку брюк — секундное дело.

А вот взглянуть в глаза оказалось почти непосильно. Жажда, густо замешанная на покорной готовности принять всё и даже больше. Но... тот тоже был покорен. И терпелив. Сколько раз про себя он повторял: ну давай скорее, я устал и у меня болит голова, а ты здесь распустил слюни...

Но почему не получается ненавидеть?..

Поцелуи-укусы за малым не ранят, а сильные пальцы без нежности входят в тело.

"Ты знал, куда идёшь..."

Резкое движения колена, раздвигающего ноги, жесткая ткань, терзающие поцелуи-укусы, безжалостные движения твоих пальцев... о да — ты понял, что я не маркиз, и у тебя нет причин нежничать с безвестным чужаком — возможно, опасным чужаком — но я... я и этой боли рад, как ласке — потому что эта боль — все, что у меня есть, все, что у меня будет, у меня есть только эта ночь, только эта боль — и я рад ей, как нежности... я... хочу ее — как хотел бы ласки, если бы имел хоть какое-то право на ласку, хоть тень надежды... хочу, и мое тело извивается от страсти... твой рот не знает жалости — но мои искусанные тобой губы сами раскрываются под ним, твои пальцы не дают пощады — но я сам двигаюсь им навстречу... Дерил, я...

Я не хочу, не хочу закрывать глаза, как же мне больно, но я хочу этого, а слезы впитает маска, я хочу этой боли, хочу тебя... люблю тебя...

Руки Вивиана порывисто притянули Дерила ближе, еще ближе...

Тело подаётся медленно, неохотно, норовя сжаться в тугой узел. И приходится замирать и... целовать. Шею, плечи, грудь. И больше не забываться, и не касаться губ. Зовущих, искусанных, припухших.

Это — не терпение. Это проклятое желание. Слишком искреннее, яркое, сквозь боль, сквозь откровенную грубость. Ему всё равно, что боль... ему не всё равно кто. Иначе — не явился бы.

И что-то заставляет быть... осторожнее. Гасит раздражение и ненависть. Может, отчаяние в глазах и тень слёз?

Тело требует своего. Тело требует сбросить напряжение на том, кто есть. Только разум пока удерживает злое тело от того, чтоб окончательно потонуть в разрушительной жестокости. Но с каждым толчком, с каждым тихим стоном, сознание плывёт всё дальше, уступая натиску злой радости.

Вот как... ты хотел меня, ты меня получил... А захочешь убить — сам вложу в руку клинок...

Никакой нежности... на какой-то миг ты становишься чуть осторожнее — но ненадолго, это только показалось... и поцелуи — в шею, плечи, грудь, но это не ласка, это чтобы сжавшееся от боли тело разжалось, впустило тебя... и оно впускает... задыхаясь, шепча, всхлипывая, но ты уже ничего не слышишь, ничего, и я кусаю губы, чтобы не кричать не потому, что ты услышишь меня — ты не услышишь, но я все равно кусаю губы в кровь, и все равно подаюсь навстречу тебе — навстречу, к тебе, а не от тебя, к тебе, это моя ночь, и я возьму от нее все — каждый злой рывок, каждый синяк от сжавшихся на моих плечах пальцев, каждый мой стон... ласку не покупают — ее только дарят, а я купил твою ночь... купил твое дыхание, шелк твоих волос, запах твоей кожи, злость твоего тела, боль в моих губах... и я подаюсь навстречу всему этому, обвиваю тебя руками, и снова рвано шепчу, задыхаюсь, всхлипываю, стону... я здесь, я с тобой, а остальное неважно, даже боль, неважно, делай, что хочешь, я твой... твой...

Выгнуться, мучительно, содрогаясь всем телом, в объятиях, которых не может быть. Потому что...

— Ты не шлюха... — шёпот может быть глухим. Но в нём всё равно отражается нет, не удивление, а искреннее непонимание. — И ты красив, чтоб выбрать кого годно... и в твою постель пойдут, и сделают для тебя что угодно. Но ты явился сюда. У тебя давно никого не было, если вообще кто-то был. Одно из двух... Либо ненавидишь настолько, что цепляешься за любой шанс отомстить, либо так сложились обстоятельства и нужда прижала... Я заплачу тебе. Но ты не должен больше продавать себя. А нечем зарабатывать — иди в армию. Хоть бы и к генералу Моранди... Ты знал, к кому явился, вот и скажешь, что от меня. А если нет... Моя шпага в кресле. Можешь взять.

Дерил перекатился на спину, давая парню свободу.

Боль и наслаждение слились вместе, разорвались ослепительной молнией, рассыпались золотыми жгучими искрами...

За каждой молнией должен следовать гром, верно?

Он и следует. Твой шепот.

— Ты почти угадал... — ответный хриплый полушепот Вивиана был так непохож на его обычный голос. — Я не шлюха, у меня давно никого не было, и меня прижало так, что дальше некуда, и обстоятельства сложились... так, как сложились. И я знал, к кому явился. Ты не угадал в другом — выбирать я могу, но не кого угодно, мне нет ходу к генералу Моранди и вообще из столицы, и я не продаю себя. Но ты мне заплатишь, раз уж предложил...

Вивиан улыбнулся распухшими губами — даже такая изувеченная улыбка была пленительна...

Он дотянулся до шпаги, не вставая с постели, взял ее прямо за клинок, обмирая от того, что не успеет... но Дерил и в самом деле даже не шевельнулся! — и Вивиан кончиком клинка срезал тонкую золотистую прядь, вернув затем шпагу снова на кресло.

— Шлюхи берут плату в золоте, — усмехнулся он, — чем я хуже? Я тоже возьму свою плату в золоте... пусть останется мне... должно же хоть что-то остаться мне на память...

Хоть что-то... потому что эта ночь — все, что у меня будет... мое золото, моя прядь, которую я буду целовать, обвивать вокруг пальцев, вспоминая эту ночь... единственную...

— Мы в расчете, Дерил, мне не надо с тебя другой платы... я был счастлив сегодня...

Слишком счастлив — пусть это и горькое счастье — настолько счастлив, что распустил язык... плевать тебе на меня — так зачем я сказал эти последние слова?..

Неимоверно хотелось сорвать со странного любовника маску.

Сдержался. Пальцами впиваясь в простыни, напряжённый, как взведенный курок, но сдержался.

Счастлив? Вот после этого безумия? Да он одержим попросту! Как можно быть счастливым после безразличного размеренного действа, жестокого и болезненного? И когда на душе пусто. Впрочем, там всегда пусто. Последние пять лет даже эхо не гуляет.

Дерил смотрел в тёмные провалы глаз. В темноте там жили только отблески каминного пламени. Какими они были, эти глаза? Такими же холодно-голубыми, или...