Маска. Часть 3. Ещё одна ночь.

Неужели он, Дерил Виор, всё, что нужно ля счастья мальчишке? Просто нужен, просто потому, что мальчик влюблён? И быть рядом, обладать им — высшая радость? Ну что же, безликий гость, будь по-твоему, кем бы ты ни был!

— Делай... что хочешь...

Слуга или господин... Шакал или кто-то из простолюдинов, если тебе так того хочется, если твоя искренность такова, а желание заставило тебя не побояться и прийти, хорошо... Я всегда держу слово, и ты получишь меня... И может тебе и удастся изгнать мой призрак... пока я сам призраком не стал.

— Хочу... чтобы тебе было... хорошо... — выдохом, растекшимся по коже.

Что я творю? Да то, что мне бы и в голову не пришло — никогда, ни с кем, ни для кого... потому что ты — единственный, Дерил... и я хочу, чтобы тебе было хорошо...

Чтобы тебе было хорошо, чтобы ты был счастлив, чтобы улыбался, чтобы радость текла в тебе, как игристое вино!

Вив замер.

Вино. Игристое. Оно стоит на твоем столе... о боже, я никогда не... как только в голову пришло... но это мерцание... да, любимый — о да!

Когда Вивиан расстегивал на Дериле брюки, у него сердце колотилось в горле. Он протянул руку за бокалом и отпил прохладного вина, заискрившегося во рту — но не стал проглатывать его, а быстро склонился над пахом Дерила, и теплые губы сомкнулись кольцом на его шелковистой плоти... прохлада мерцающего вина, это легкое чуть покалывающее мерцание, ласка уже сама по себе, нежная и острая одновременно, словно звездочки незримо рождаются на коже, прохлада вина, струящегося вокруг — и ласковые движения языка, и теплые губы...

Дерил тихо ахнул. Пальцы побелели от напряжения, и он с трудом сдержался, только б не причинить боли тому, кто... кто отправил его прямиком в рай или в ад — не понять. Слишком порочно для рая, слишком хорошо для ада. Где он?.. Куда провалилась или взлетела его душа, повинуясь ласке?

— Боже... мой... — губы приоткрываются, и тут же зубы прихватывают нижнюю, только бы не вскрикнуть. Лучше задыхаться в беззвучном вопле, метаться, лишь бы только молчать... Или... пусть. Пусть тихие стоны... и даже мольбы пусть... Не убивают же его здесь, право!

Кто же ты? Неужели этой вот ласки достаточно, чтоб окончательно захотелось узнать кто ты? Твоё имя, и как ты выглядишь? Хотя... нет... только имя, чтоб можно быть произносить его так же, как ты произносишь моё. Мягко, с придыханием, морем нежности где-то глубоко внутри.

И когда удаётся разжать пальцы и легко коснуться мягких волос, он не смог вымолвить ни словечка, отдав на откуп восторгу только стоны...

Вивиан глухо застонал от восторга — боже, Дерил, как же ты прекрасен сейчас, как божественно прекрасен, когда выгибаешься, запрокинув голову от наслаждения, божественно прекрасен... а твой тихий стон слаще любой музыки...

Вивиана захватило с первого же тихого стона любовника — той же безумной волной... это было как вдохновение, это и было вдохновением... наслаждение ласкать, доставлять удовольствие оказалось пронзительно острым, пьяняще прекрасным, безумно возбуждающим — ничуть не меньше, чем если бы ласкали его, да нет, больше, сильнее — разве может что-то возбуждать сильнее, чем счастливый стон возлюбленного... и когда Дерил, выгнувшись еще сильнее, содрогнулся, и Вив сильнее сомкнул губы, его и самого изогнул тот же восторг — хотя он к себе даже не прикоснулся... только ласковые пальцы Дерила, коснувшиеся его волос, только стон восторга — этого оказалось довольно... о боже, Дерил...

Вивиан со стоном уронил голову на бедро любовника, губы его дрожали, он даже сказать ничего не мог...

Ему хватает сил на то, чтоб поднять юношу с пола и усадить себе на колени. И на то, чтоб притянуть ближе, губами пленить его губы, сладкие и пряные от вина и его собственного вкуса. И целовать, целовать, нежно, безжалостно и жарко, подрагивающие тёплые губы, немного неуверенные, но такие... волшебные. И шептать в коротких перерывах: спасибо тебе... спасибо...

Сердце унимается не сразу. Бьётся под ладонью, как заполощенная птица, пока шепчешь ей ласковые слова... успокаивается, как и собственное.

Нежность... почти позабытая, робкая. Это же что нужно было с собой сотворить, чтоб вспомнить о том, что нежность существует на свете только теперь?

Осторожно подхватить на руки лёгкое тело и в три шага добраться до постели. Так привычно, так заученно и так... ново.

Там, на мягких мехах, обнять и крепко прижать к себе. Ненадолго, пока тело не ощутит рядом тепло... желанное тепло... давно позабытую нежность.

— Дерил, твое плечо... да что же ты с собой делаешь...

И обнять любимого, обнять теснее и нежнее, прижаться всем телом, коснуться губами плеча возле повязки, и шептать, задыхаясь от нежности...

— Дерил, любимый... это я для тебя... весь... жизнь моя...

— Плечо — вовсе не смертельно. От пары волдырей никто ещё не умирал. А ты не тяжёлый, так что не стенай и не охай... я не кисейная барышня, я ужасный наглец, грубиян и брутальный вояка, мне положено носить на руках и вспоминать о том, что я старый солдат и мне не ведома нежность, и всё такое...

Воображение рисует самое разное... Но пальцы осторожно касаются лица, и мысленный взгляд едва поспевает за ними. Тонкий нос... благородный профиль. Мягкие чувственные губы. Пушистые ресницы. Должно быть, женщины тают, едва только сверкнёт взгляд из-под этих ресниц. Да и мужчины тоже. Нежная персиковая кожа...

Очень красивый молодой человек. Слишком красивый. И рядом с ним... на несколько ночей... Безымянных и жарких.

— Никому не обещай себя навсегда... Никому не дари свою жизнь... Потому что тот, кто говорит, что любит — однажды выдаст свой холод... и ладно бы холод... безразличие ко всем твоим словам и грёзам... а ты, как нищий останешься на обочине, протягивая нежные ландыши тому, кого прельщают лишь розы... Розы из золота...

Губы снова касаются губ, а лента намокла. Оказывается, он не разучился скорбеть о потерянном. И не разучился каяться.

— Ты, должно быть, свят, раз тебе достаточно колючего шиповника... Прости, что не могу... не могу... простить тебе мою догадку... и спасибо тебе...

От... пары волдырей?!

Что ты сотворил с собой?!

А Дерил продолжал говорить... и Вивиан задыхался от нежности и боли — не своей боли, боли Дерила... любимый, это же ты не меня предостерегаешь, это ты о себе рассказываешь, сам того не замечая... да какая же мразь посмела сотворить с тобой такое, он бы у меня умирал долго... очень долго... Дерил, любимый, да кто посмел...

Еще один поцелуй, темное пятно расплывается по атласу ленты... и Вивиан не выдерживает.

— Дерил, любимый, я не обещаю никому и ничего, ведь нельзя обещать то, чем не владеешь, а я не принадлежу себе, я твой — как же я могу обещать себя, если я не свой? Уже давно, больше года, с первого взгляда... ты был в тот день с дороги и сильно не в духе, а потом с тобой заговорил генерал Моранди, и ты слушал его... а потом улыбнулся... и засмеялся... а я стоял и молился, чтобы никто не заметил, что у меня ноги подламываются и что я от тебя глаз отвести не могу... ты был в синем, и воротник заколот пряжкой с опалом... с первого взгляда... Дерил, я не свой, я не принадлежу себе. Я не могу обещать себя — я твой... просто — твой... и я счастлив уже и тем, что ты есть, что я могу видеть тебя, я ведь и не надеялся притронуться к тебе, Дерил... — быстрый жаркий шепот, касания губ. — И я знаю, что твоя догадка, скорее всего, верна — да и как же иначе, уже мой отказ назваться почти то же самое, как если бы я назывался, и я знаю, что ты не можешь мне простить ее, не прощай, Дерил, ненавидь, если хочешь, любить ты мне не запретишь... сердце мое... жизнь моя... я твой... я на все готов — лишь бы ты улыбнулся... я не святой, и не был никогда... я просто — твой...

— Глупый... мотылёк. — Дерил улыбнулся. — В синем, так в синем... А Наль всегда умел поднять настроение. За то и мил. А ты... не бойся. Любишь — значит люби. Не стану прекословить.

Виор перекатился на спину, увлекая за собой незримого любовника. Ладони придерживают бёдра, поглаживают поясницу. В тёплой уютной темноте, наполненной ароматом сосновой смолы, вина и желания было донельзя хорошо. И прерывать это не хотелось отчаянно.

— Потому — просто поцелуй меня ещё раз... И забудь. Не хочу портить ночь старыми россказнями.

Он не видел, но чувствовал. И быстрое биение сердца, и дыхание на щеке, и то, как незримое присутствие откликается его собственное тело.

Нежность — страшное оружие. И если кто-то однажды возжелает окончательно уничтожить господина командующего — достаточно будет вызвать в нём нежность. Трепетную, почти болезненную... а потом нещадно растоптать.

"Мотылек"... ах, Дерил, если есть хоть какое-то ласковое прозвище, которое мне даже из твоих уст неприятно, так именно это — оно слишком совпадает с мнением обо мне — точнее, вот именно что НЕ обо мне... я могу провести в седле сутки, как самый опытный вестовой, я фехтую если и хуже тебя, то ненамного, я мог бы... а не могу ничего, потому что я неженка, бездельник, мотылек... один из бесполезных королевских родичей...

Но прошлый раз накрепко научил Вивиана не усердствовать с возражениями, приятно ли ему или нет... и не ворошить прошлого.

Прошлого, которое до сих пор ранит Дерила — и как же исцелить эту рану, если обломок клинка засел в ней до сих пор, а дотронуться до него, выдернуть — нельзя... и потому лучше не тревожить понапрасну... прошлого — которое больше года было для Вивиана единственный счастьем...

Дерил, для тебя это был просто один из дней, и ты его не помнишь, да и не хотел бы помнить — а для меня это день, когда я впервые тебя увидел... первый в череде моих бесценных сокровищ... когда-то они были моей единственной радостью... когда-нибудь станут снова — когда ты прогонишь меня прочь... могу ли я не дорожить прошлым, о котором ты и слушать не хочешь?

Но я привык к тому, что меня не станут слушать — и что мне не стоит говорить, чем меньше открываться, тем лучше... у тебя есть моя любовь, мое сердце — к чему тебе впридачу еще и я сам? Не очень-то у тебя выходит быть открытым, Вив... ну так и запри свои душевные излияния вместе с душой на замок, никому они не нужны... лучше сделай, как тебе говорят — просто поцелуй... со всей нежностью той самой души...

Поцелуй был долгим и нежным — и дело не в искусстве, которое берется из опытности, а в тех наитиях, которые осеняют любящих, в желании порадовать, восхищении, страсти... едва ли кто когда-нибудь целовал Дерила так...

И едва ли Дерил сам кому так отвечал. С нежностью, с пылом, с бесконечной осторожностью, лаская губы, в какой-то момент целуя плавное очертание подбородка, скулы, тонкий нос, и глаза, опушенные длинными густыми ресницами, пропуская сквозь пальцы длинные пряди волос. С упоением и какой-то беспечной радостью просто касался плеч, спины...

Почему он не захотел слушать юношу? Может, потому, что просто побоялся? Снова вручить кому-то собственную душу. Отдать сердце и однажды, услышав во дворце голос — обернуться и увидеть того, кому этот голос принадлежит. В его воображении таинственный ночной гость был как две капли похож на Ринальдо. И это убивало...

И снова плавный поворот, и стройное тело под ним на миг замирает. Ладонь скользит под подушки, чтоб нащупать плоскую коробочку... И совсем иначе коснуться, пусть не увидеть, а лишь ощутить ответную дрожь, услышать вздох, поймать его губами, заключить в поцелуй, и тихонько прошептать:

— Прости мне мою... грубость... просто прости...

Твои руки ласковее твоих слов, любимый, твои губы нежнее тех речей, которые с них слетают — забыть о сказанном, раствориться в ответном поцелуе, затрепетать от прикосновения...

Неужели я выдал себя — я, привычный носить маску всегда и везде, не бархатный лоскуток, а настоящую маску, скрывать себя взглядом, голосом, надменным поднятием головы, осанкой и смехом... выдал себя? Чем? Легким напряжением мышц, дрожью губ? Неважно... но ты заметил — и сказал "прости"... и одного этого слова, одного желания сказать его довольно, чтобы любая обида растаяла, как лед на солнце...

— Да, любимый... — жарким выдохом... и скрепить его поцелуем, как печатью — в губы... а потом скользнуть губами вдоль шеи, и ниже, и вообще — что мы оба делаем в этой постели все еще полуодетыми, долой эти тряпки, и коснуться губами пылающего бедра, погладить взмахом ресниц...

Где эти мази и притирания? Где чёртовы масла, которыми его так долго снабжал лекарь в надежде привить хоть немного придворной утончённости? Где-то здесь. Только вслепую нащупать — ну никак. А причинять боль в обмен на нежность — хуже не придумать. Вот и мается граф... не в силах отыскать необходимое, не имея возможности искомое отыскать. В повязке... будь она проклята!

— Там... на столике... Я не хочу, чтоб тебе снова было... больно... — Это неловкость. Неловкость сродни той, что испытывает тяжело больной, который не в может сделать то, к чему привычен. И снова эхом — Прости...

И снова — волна нежности, напрочь смывающая рассудок... он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хочет причинять боли... и одно уже это надежно хранит от любой боли, которую может причинить торопливая неловкость, даже если и причинит...

Вивиан потянулся к столику, взял с него флакончик с маслом и вложил в руку Дерила.

— Мне не будет больно... — даже в голосе — любящая улыбка, и столько страсти, пусть и сдержанной — с таким трудом сдержанной, и все равно такой обнаженной... совсем как прижавшееся к Дерилу тело, пронизанное трепетом...

— Не будет... — эхом откликнулся Дерил.

Я не вижу тебя, но слышу твой голос... Я когда-нибудь скажу, что ты показал мне, с какой стороны находится сердце. Ты согрел меня... и за это тебе тоже спасибо. За терпение и за твою нежность, мой неведомый мальчик... прекрасный сильный муж, отважный и такой гордый... Когда-нибудь. Может на прощание, может, перед... перед тем, как проститься с тобой навсегда... Как знать... но не будет другой маски, кроме тебя...

По комнате разнёсся тонкий аромат ландыша... Растёкся... поплыл, согреваясь.

Руки не встретили сопротивления. Потому что нет насилия и грубости. Не противится плоть, когда есть нежность и нега. И обещание, пока что только в мыслях.

Неделю назад Вивиан был счастлив краденой болью — а сейчас... сейчас ему дарили, и не боль, а нежность... и он растаял в ней, растворился, привычная броня иронии разлетелась вдребезги, он... он не знал себя таким, не знал совсем, он слишком привык к своей маске, привык быть собой только с собой наедине — а много ли можно узнать о себе наедине с собой? Все его тело отзывалось на ласку — так, как он и представить себе не мог... он не знал, что может так шептать, задыхаться, откидывать голову в изнеможении и вновь подставлять губы поцелуям, и целовать в ответ — так, и проскальзывать в объятие, словно всем своим телом лаская любовника, он... он не знал себя таким, он совсем себя не знал... сейчас он просто БЫЛ — собой, любящим, счастливым... каким не был еще никогда...