|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Вивиан не знал, что Дерил сейчас задавал эти вопросы Реджинальду — или что он и вообще задавался этими вопросами. Более того — вопреки обыкновению всех на свете влюбленных, он даже не пытался предполагать, о чем сейчас думает его возлюбленный. Он был слишком занят куда менее приятными делами.
Лекарь Роллон вообще-то привык к его выходкам и молчал о них — отчего Вив не просто платил ему втрое, но и доверял. Но в таком виде он к лекарю еще никогда не являлся! При виде бледного и усталого от боли Вива лекарь пришел в изумление, при виде обожженной руки — в ужас. Вивиану долго пришлось уговаривать лекаря молчать и впредь, объяснять, что это был всего лишь несчастный случай, что он сам виноват — в сочетании с синяками и всем прочим поверить его объяснениям было просто невозможно — божился, что это больше не повторится, писал здоровой рукой письмо домой — чтобы слуги не ждали его и не поднимали тревогу... несколько дней он проведет в доме Роллона и лишь потом вернется домой — нельзя ему сейчас появляться в таком виде...
А потом настал черед лечения — когда холодный пот заливает глаза, а не хлопнуться в обморок — особое искусство... тем более когда выясняется, что вот этой вот обожженной рукой придется работать, упражнять ее, не оставляя в покое — потому что иначе келоидные рубцы стянут ее так, что не только о музыке — вообще о возможности двигать пальцами придется забыть.
Что ж — по крайней мере, Вивиан был занят. Это было необычно. Ему разве что усмехнуться оставалось в ответ на слова Дерила о том, что армия пошла бы ему на пользу — потому что он уже пытался поступить в армию... и ему очень доходчиво объяснили, что в походе не бывает шелковых простыней, раззолоченных камзолов, тонких яств и заморских вин — и вообще шакаленку не следует лезть в компанию к волкам... в общем, его даже слушать не захотели. Вив мог бы добыть приказ — ему как родичу короля это было нетрудно... и именно поэтому он и не стал этого делать. Приказ о зачислении, добытый подобным образом, был бы катастрофой. Ну, а прочие должности и занятия... Вив питал отвращение к своим родичам, захапавшим все, что можно и нельзя, и не хотел следовать их примеру. Оставалось... что ж — оставалось сочинять стихи, которых он никому не показывал, и песни, которых никому не пел... до минувшей ночи...
Сказать, что Вив был занят, было бы явным преуменьшением. Дни были наполнены работой и болью, от которой Вив изрядно осунулся — это было настолько заметно, что юноша беспощадно издевался над собственным отражением — хорош, молодчик, такому только в маске и щеголять! Ночами он все же спал — чему весьма способствовали зелья мэтра Роллона — и в своих снах снова и снова сжимал ладонь вокруг раскаленного угля, снова и снова стонал, обнимая Дерила, снова и снова пел... а на четвертый день лекарь сказал, что самое страшное позади.
— Следы останутся на всю жизнь, сударь, но если вы и дальше продолжите разрабатывать руку, подвижность пальцев восстановится полностью.
— Спасибо, мэтр, вы просто волшебник, — от души поблагодарил его Вивиан.
— Не полагайтесь на чудеса, — возразил Роллон. — Это еще не очень глубокий ожог. Я ничего не смогу сделать, когда огонь возьмется до костей.
— Но я не собираюсь больше хвататься за огонь, — заверил его Вив.
— Не собираетесь? — хмыкнул лекарь. — Да вы его не выпускаете! Если бы мне кто раньше сказал, что вы хоть кому-то позволите так с собой обращаться... или скажете, что это не мое дело?
— Раз уж это вы меня потом штопаете, мэтр, — усмехнулся Вивиан, — не скажу. Ваше. Но до известного предела. До тех пор, пока вы не спрашиваете, как зовется по имени... тот огонь, за который я схватился, и не пытаетесь делиться с кем-то своими догадками, все в порядке.
Вив никогда не сказал бы старику лекарю "не ваше дело"... тем более что мэтр Роллон был, пожалуй, единственным человеком, который знал, что Вивиан Ланнуа не пустышка, не лжец, не трус, не... и так далее. В конце концов, именно он зашивал раны Вива после не совсем удачных дуэлей — и хранил их в тайне...
— Не забудьте заказать перчатки, — вздохнул мэтр. — Они вам понадобятся. Вы еще не скоро сможете показаться публично без них.
Вив и заказал их... чтобы в условный срок появиться у дверей Дерила. В маске — и в перчатках, более тонких, чем прежние — потому что левую снимать не предполагалось...
На коронный совет днём позже Дерил явился трезвёхонек, и даже с обстоятельным отчётом о том, каковы потери на южной границе, долговыми расписками и жалобами тамошних землевладельцев. Король, как всегда, выслушал, канцлер злобно сверкнул глазами и предложил заморозить все долговые обязательства до лучших времён, но граф, к вящему его удивлению сдержался, и отпустил лишь одну шпильку, на тему того, что и пальцем не шевельнёт, когда неприятель явится в вотчину господина канцлера.
Тихим и относительно мирным выдалось обсуждение планов на весну-лето-осень будущего года. Никому не хотелось терять восточные и западные рубежи. А в том, что южные земли не тронут, пока там стоят полки Марино — сомнений не возникало ни у кого. Однако, Дерил пообещал перекинуть часть канониров с орудиями на ключевые бастионы, и вояки за сим угомонились.
И уже значительно позже, вечером, обсуждая решения и приказы за бокалом вина в кругу друзей, выдалась минутка подумать о том, кто явится ближе к ночи.
— Так что ты решил? — Моранди покидал дом графа последним.
— По поводу? — Дерил задумчиво вертел в руках чашечку с кофе и никак не мог решить, понимать ему вопрос или нет.
— По поводу твоей маски, — герцог замер в проёме двери, ожидая ответа.
— Время покажет, Наль. — пожал плечами граф, возвращаясь к собственным мыслям.
Вив и в самом деле осунулся, и это ему даже шло — но он был рад, что маска скрывает впалость бледных щек. И так же надежно перчатка скрывала тонкий слой бинтов на левой руке — если не знать, что случилось всего неделю назад, по легким движениям затянутой в перчатку руки нипочем не заподозришь. Нет... выглядит Вивиан вполне... приемлемо... да, вот именно, и нечего было по десять раз перечесывать волосы на иной лад, менять камзолы... тем более что все равно волосы просто рассыпались по плечам, а от камзола требуется, чтобы расстегивался легко, и не более того... и вообще, Вив — в прошлый раз ты действовал быстрее и увереннее.
Но в прошлый раз Вивиан проник в этот дом обманом, и двигало им отчаяние — а сегодня он пришел в день, который ему назначили... о — никак уж не похоже на романтическое свидание... а все же для Вивиана — свидание, самое настоящее...
И Вив благословлял маску, которая скроет его волнение и растерянность — растерянность человека, вокруг которого поменялся мир... и только центр того мира остался неизменным.
— Вечер добрый... — и поклон. И Рон уходит в сторону, впуская позднего гостя, провожает его до двери, впускает в покои графа.
— Здравствуй, — только и произносит Дерил, осторожно перебирая струны гитары. Одет он почти так же, как неделю назад. Плотные брюки, облегающие сильные стройные бёдра, высокие сапоги... Он полуобнажён, рубашка валяется в кресле напротив, а плечо старательно забинтовано. И не ясно, дрался он на дуэли, или это пуля из-за угла... Вроде всё как всегда. — Как ты себя чувствуешь? У лекаря был, иначе валялся бы дома в горячке и бреду...
Граф придержал струны, обрывая мелодию, и отложил инструмент в сторону. К бокалу, стоящему на столике, однако, не потянулся. Просто внимательно посмотрел в лицо, скрытое маской.
— Был, и со мной все в порядке, просто перчатку лучше пока не снимать, ты же понимаешь, как это смотрится... — быстро ответил Вив, — и пальцы будут двигаться нормально...
Что он и продемонстрировал тут же — стянув левой рукой правую перчатку перед тем, как упругим шагом подойти к Дерилу и очень осторожно коснуться обнаженной правой рукой его плеча рядом с повязкой.
— Дерил, что это?... Прости, что спросил, я знаю, ты скажешь, что это не мое дело, но я...
Но я люблю тебя, но у меня сердце зашлось, когда я увидел повязку на твоем плече... воспаления нет, это я вижу и так, и рана, какой бы она ни была, тебе почти не мешает — по крайней мере сейчас, когда ты сидишь... и все же — что случилось, кто посмел...
— Убеждался в собственной твёрдости воли, — криво усмехнулся граф, но руки не оттолкнул, напротив, позволил убедиться, что в общем-то ничего страшного нет.
О нет, он не дозволил себе взять головню в ладонь, руки ему нужны чистые и действующие в любой момент. Но плечо... это не так страшно, хоть и не менее болезненно.
— Знаешь ли, дурной пример чертовски заразителен, — граф пожал плечами, и вдруг рывком привлёк к себе ночного гостя, и усадил на колени. — Но я покуда не решил, что же мне с тобой делать. Ты полон загадок и парадоксов. Но... если мои догадки верны, я тем более теряюсь. И всё-таки не бывает безвыходных ситуаций. И из этой я непременно найду выход.
Воспаления нет, кожа возле повязки не горячая — и движения не скованы, один быстрый рывок — и Вивиан уже на коленях у Дерила, и снова не в силах сдержать трепет счастья и желания, и снова губы наливаются сладкой тяжестью, просто оттого, что рядом любимое лицо, единственный в мире голос, золотой блеск волос... и повязка тоже перед глазами — неужели ты что-то сделал с собой, Дерил, зачем, зачем?!
— Если не знаешь, что со мной делать — делай, что хочешь, — улыбнулся Вивиан, наклонил голову и коснулся губами плеча Дерила рядом с повязкой. Нежным медленным поцелуем.
Делай что хочешь — неужели ты еще не понял, что даже боль от твоей руки мне слаще всей славы и всего счастья этого мира, а ведь я не любитель страдать — ты даже не представляешь, как я не люблю страдать... но ты — мое счастье, Дерил...
— И во мне нет загадок на само-то деле, — добавил Вив, с трудом оторвавшись от Дерила. — Хотя бы уже потому, что если твои догадки окажутся верными, я ведь не стану тебе лгать, что это не так...
А догадаться нетрудно — и, в конце концов, ты догадаешься... и для меня все закончится... господи, хоть бы еще немного, хоть бы еще недолго до этой страшной минуты...
Дерил с улыбкой покачал головой.
— Ты не поймёшь, о чём говорю я. Но я понимаю, о чём говоришь ты.
Мужчина потянулся чуть вперёд, смёл со столика ворох бумаг и в его пальцах оказалась чёрная атласная лента.
— Я поверю тебе сегодня. Поверю во всё, что ты скажешь. Более того... я тебе доверюсь. — В конечном итоге Наль прав... невозможно жить и никому не верить и не доверять... И рядом с призраком жить невозможно...
Дерил завязал ленту так, чтоб чёрный атлас закрывал ему глаза. Теперь, даже если там, под повязкой он откроет глаза, ничего, кроме смутного абриса, всё одно не увидит.
— Ты можешь снять маску. Даю слово, что повязки не сниму и глаз не открою...
Вивиан замер, не дыша — ведь это не может быть, совсем не может... ты... ты все же хочешь довериться мне — а ведь ты не знаешь меня, у тебя нет ничего, кроме догадок... и скорее всего, они слишком близки к истине — и все же ты...
Вивиан со стоном обвил руками Дерила — сильное и осторожное объятие, чтобы не потревожить ненароком раненое плечо, поцеловал глаза, скрытые лентой — а потом прильнул губами к губам, и это было совсем не похоже на безумие предыдущего раза — нежно, бесконечно ласково, долго, проводя кончиком языка по внутренней стороне губ, по их краю, лаская, узнавая, приглашая, открывая и открываясь, это тоже было безумием — безумием тающей нежности...
— Дерил, Дерил, люблю, люблю тебя... что же я еще могу тебе сказать, кроме этого — люблю, жизнь моя...
Вивиан взял руку любовника в свои и поднес к своему лицу.
— Сними ее... своей рукой... пожалуйста...
Сердце забилось быстрее. Вот оно как... Любит. Любит, зная, что нежность и близость могут исчезнуть, уступив место злости. Той самой, что всего неделю назад причиняла боль.
Но поцелуи на губах не оставляли простора мыслям, заставляя жить только чувствами и ощущениями. Ощущением нежных рук, мягких губ, тонкого аромата волос и травяного бальзама.
Жизнь... как многое ты готов отдать за неизвестность.
Ты ведь не знаешь... может первое, что я сделаю, если узнаю кто ты — вызову на дуэль и буду наслаждаться каждой секундой твоей смерти?
Глупый мотылёк... Летишь на огонь и не боишься обжечь не только крылья...
Бархат остался в пальцах, а потом упал куда-то. Но под пальцами — нежная шелковистая кожа.
Ты крадёшь поцелуи... хоть я никому не дарил их с момента когда... Не важно, мой безликий вор, я не знаю тебя... И это даже хорошо. Нас обоих это спасает от разочарований.
— Дерил... дозволь мне...
Дозволь — целовать твои губы, лицо, ласкать губами твою шею, гладить твои плечи, я не задену повязку, нет, вот так — кончиками пальцев, я осторожен, да — здесь, и губами, запоминая каждый изгиб твоего тела, и лаская его — пальцами, губами, языком, скользнувшими вдоль него волосами, обвести кончиком языка круг соска, очертить его — нравится ли тебе, любимый, ну пожалуйста, ответь мне — хоть вздохом, хоть дрожью. Я так хочу знать, хорошо ли тебе, так хочу, чтобы было хорошо, любимый...
Соскальзывает прочь маска, открывают губы в ответном поцелуе — Дерил, о Дерил!!! И нет сил оторваться — разве только для того, чтобы сорвать с себя камзол и рубашку, хотя бы камзол и рубашку, быстрее. И снова прильнуть к тебе, такому любимому, желанному... коснуться щекой твоей щеки...
Пальцы зарываются в волосы. Ох, как же хочется сорвать эту ленту с глаз, но нет... дал слово — теперь держись, Виор. Потому что никто никогда не скажет, что Дерил не держит единожды данного слова.
Позволить? Уже позволил, когда повязал на глаза ленту.
Под ладонями — упругие крепкие мускулы. Сильное тело, уверенные жесты фехтовальщика. Мог бы быть воином, если бы только пожелал...
И его тело отвечает. Губы касаются изгиба плеч, шеи, груди... На ощупь, вслепую, изучая незримое тело так, как слепцы познают мир, через лёгкие и более настойчивые касания, поглаживания...
— Позволить... что тебе позволить?..
Горячие ладони на плечах, ласковые движения пальцев вдоль спины — твои руки тоже запоминают, ласкают, смотрят — смотрят на то, что не увидишь глазами... и от этого голова кружится, и хочется умереть от счастья — или жить вечно...
— Вот это... — и теплые губы снова касаются губ Дерила, — и это... — тонкие пальцы скользят вдоль плеча... — и это... — кончик языка очерчивает ореол соска, — любить тебя, ласкать тебя... доставить тебе удовольствие, радость... Дерил, я с ума схожу...
Вивиан соскользнул с колен Дерила, опустившись сам на колени перед ним, расстегнул пряжку сапога, и процедура разувания превратилась в долгую изысканную ласку — целовать округлое колено, пальцами и губами ласкать узкую сильную щиколотку, скользя все выше, шепча бессвязные безумства...
О боже... боже...
— Что же ты... творишь... сумасшедший мальчишка... — он не видел, но чувствовал, где находится его странный любовник, и безошибочно угадывал, где коснуться стройного изящного тела, и как повернуться, чтоб ненароком не задеть.
Неужели он, Дерил Виор, всё, что нужно ля счастья мальчишке? Просто нужен, просто потому, что мальчик влюблён? И быть рядом, обладать им — высшая радость? Ну что же, безликий гость, будь по-твоему, кем бы ты ни был!
— Делай... что хочешь...
Слуга или господин... Шакал или кто-то из простолюдинов, если тебе так того хочется, если твоя искренность такова, а желание заставило тебя не побояться и прийти, хорошо... Я всегда держу слово, и ты получишь меня... И может тебе и удастся изгнать мой призрак... пока я сам призраком не стал.
— Хочу... чтобы тебе было... хорошо... — выдохом, растекшимся по коже.
Что я творю? Да то, что мне бы и в голову не пришло — никогда, ни с кем, ни для кого... потому что ты — единственный, Дерил... и я хочу, чтобы тебе было хорошо...
Чтобы тебе было хорошо, чтобы ты был счастлив, чтобы улыбался, чтобы радость текла в тебе, как игристое вино!
Вив замер.
Вино. Игристое. Оно стоит на твоем столе... о боже, я никогда не... как только в голову пришло... но это мерцание... да, любимый — о да!
Когда Вивиан расстегивал на Дериле брюки, у него сердце колотилось в горле. Он протянул руку за бокалом и отпил прохладного вина, заискрившегося во рту — но не стал проглатывать его, а быстро склонился над пахом Дерила, и теплые губы сомкнулись кольцом на его шелковистой плоти... прохлада мерцающего вина, это легкое чуть покалывающее мерцание, ласка уже сама по себе, нежная и острая одновременно, словно звездочки незримо рождаются на коже, прохлада вина, струящегося вокруг — и ласковые движения языка, и теплые губы...
Дерил тихо ахнул. Пальцы побелели от напряжения, и он с трудом сдержался, только б не причинить боли тому, кто... кто отправил его прямиком в рай или в ад — не понять. Слишком порочно для рая, слишком хорошо для ада. Где он?.. Куда провалилась или взлетела его душа, повинуясь ласке?
— Боже... мой... — губы приоткрываются, и тут же зубы прихватывают нижнюю, только бы не вскрикнуть. Лучше задыхаться в беззвучном вопле, метаться, лишь бы только молчать... Или... пусть. Пусть тихие стоны... и даже мольбы пусть... Не убивают же его здесь, право!
Кто же ты? Неужели этой вот ласки достаточно, чтоб окончательно захотелось узнать кто ты? Твоё имя, и как ты выглядишь? Хотя... нет... только имя, чтоб можно быть произносить его так же, как ты произносишь моё. Мягко, с придыханием, морем нежности где-то глубоко внутри.
И когда удаётся разжать пальцы и легко коснуться мягких волос, он не смог вымолвить ни словечка, отдав на откуп восторгу только стоны...
Вивиан глухо застонал от восторга — боже, Дерил, как же ты прекрасен сейчас, как божественно прекрасен, когда выгибаешься, запрокинув голову от наслаждения, божественно прекрасен... а твой тихий стон слаще любой музыки...
Вивиана захватило с первого же тихого стона любовника — той же безумной волной... это было как вдохновение, это и было вдохновением... наслаждение ласкать, доставлять удовольствие оказалось пронзительно острым, пьяняще прекрасным, безумно возбуждающим — ничуть не меньше, чем если бы ласкали его, да нет, больше, сильнее — разве может что-то возбуждать сильнее, чем счастливый стон возлюбленного... и когда Дерил, выгнувшись еще сильнее, содрогнулся, и Вив сильнее сомкнул губы, его и самого изогнул тот же восторг — хотя он к себе даже не прикоснулся... только ласковые пальцы Дерила, коснувшиеся его волос, только стон восторга — этого оказалось довольно... о боже, Дерил...
Вивиан со стоном уронил голову на бедро любовника, губы его дрожали, он даже сказать ничего не мог...
Ему хватает сил на то, чтоб поднять юношу с пола и усадить себе на колени. И на то, чтоб притянуть ближе, губами пленить его губы, сладкие и пряные от вина и его собственного вкуса. И целовать, целовать, нежно, безжалостно и жарко, подрагивающие тёплые губы, немного неуверенные, но такие... волшебные. И шептать в коротких перерывах: спасибо тебе... спасибо...
Сердце унимается не сразу. Бьётся под ладонью, как заполощенная птица, пока шепчешь ей ласковые слова... успокаивается, как и собственное.
Нежность... почти позабытая, робкая. Это же что нужно было с собой сотворить, чтоб вспомнить о том, что нежность существует на свете только теперь?
Осторожно подхватить на руки лёгкое тело и в три шага добраться до постели. Так привычно, так заученно и так... ново.
Там, на мягких мехах, обнять и крепко прижать к себе. Ненадолго, пока тело не ощутит рядом тепло... желанное тепло... давно позабытую нежность.
— Дерил, твое плечо... да что же ты с собой делаешь...
И обнять любимого, обнять теснее и нежнее, прижаться всем телом, коснуться губами плеча возле повязки, и шептать, задыхаясь от нежности...
— Дерил, любимый... это я для тебя... весь... жизнь моя...
— Плечо — вовсе не смертельно. От пары волдырей никто ещё не умирал. А ты не тяжёлый, так что не стенай и не охай... я не кисейная барышня, я ужасный наглец, грубиян и брутальный вояка, мне положено носить на руках и вспоминать о том, что я старый солдат и мне не ведома нежность, и всё такое...
Воображение рисует самое разное... Но пальцы осторожно касаются лица, и мысленный взгляд едва поспевает за ними. Тонкий нос... благородный профиль. Мягкие чувственные губы. Пушистые ресницы. Должно быть, женщины тают, едва только сверкнёт взгляд из-под этих ресниц. Да и мужчины тоже. Нежная персиковая кожа...
Очень красивый молодой человек. Слишком красивый. И рядом с ним... на несколько ночей... Безымянных и жарких.
— Никому не обещай себя навсегда... Никому не дари свою жизнь... Потому что тот, кто говорит, что любит — однажды выдаст свой холод... и ладно бы холод... безразличие ко всем твоим словам и грёзам... а ты, как нищий останешься на обочине, протягивая нежные ландыши тому, кого прельщают лишь розы... Розы из золота...
Губы снова касаются губ, а лента намокла. Оказывается, он не разучился скорбеть о потерянном. И не разучился каяться.
— Ты, должно быть, свят, раз тебе достаточно колючего шиповника... Прости, что не могу... не могу... простить тебе мою догадку... и спасибо тебе...
От... пары волдырей?!
Что ты сотворил с собой?!
А Дерил продолжал говорить... и Вивиан задыхался от нежности и боли — не своей боли, боли Дерила... любимый, это же ты не меня предостерегаешь, это ты о себе рассказываешь, сам того не замечая... да какая же мразь посмела сотворить с тобой такое, он бы у меня умирал долго... очень долго... Дерил, любимый, да кто посмел...
Еще один поцелуй, темное пятно расплывается по атласу ленты... и Вивиан не выдерживает.
— Дерил, любимый, я не обещаю никому и ничего, ведь нельзя обещать то, чем не владеешь, а я не принадлежу себе, я твой — как же я могу обещать себя, если я не свой? Уже давно, больше года, с первого взгляда... ты был в тот день с дороги и сильно не в духе, а потом с тобой заговорил генерал Моранди, и ты слушал его... а потом улыбнулся... и засмеялся... а я стоял и молился, чтобы никто не заметил, что у меня ноги подламываются и что я от тебя глаз отвести не могу... ты был в синем, и воротник заколот пряжкой с опалом... с первого взгляда... Дерил, я не свой, я не принадлежу себе. Я не могу обещать себя — я твой... просто — твой... и я счастлив уже и тем, что ты есть, что я могу видеть тебя, я ведь и не надеялся притронуться к тебе, Дерил... — быстрый жаркий шепот, касания губ. — И я знаю, что твоя догадка, скорее всего, верна — да и как же иначе, уже мой отказ назваться почти то же самое, как если бы я назывался, и я знаю, что ты не можешь мне простить ее, не прощай, Дерил, ненавидь, если хочешь, любить ты мне не запретишь... сердце мое... жизнь моя... я твой... я на все готов — лишь бы ты улыбнулся... я не святой, и не был никогда... я просто — твой...
— Глупый... мотылёк. — Дерил улыбнулся. — В синем, так в синем... А Наль всегда умел поднять настроение. За то и мил. А ты... не бойся. Любишь — значит люби. Не стану прекословить.
Виор перекатился на спину, увлекая за собой незримого любовника. Ладони придерживают бёдра, поглаживают поясницу. В тёплой уютной темноте, наполненной ароматом сосновой смолы, вина и желания было донельзя хорошо. И прерывать это не хотелось отчаянно.
— Потому — просто поцелуй меня ещё раз... И забудь. Не хочу портить ночь старыми россказнями.
Он не видел, но чувствовал. И быстрое биение сердца, и дыхание на щеке, и то, как незримое присутствие откликается его собственное тело.
Нежность — страшное оружие. И если кто-то однажды возжелает окончательно уничтожить господина командующего — достаточно будет вызвать в нём нежность. Трепетную, почти болезненную... а потом нещадно растоптать.
"Мотылек"... ах, Дерил, если есть хоть какое-то ласковое прозвище, которое мне даже из твоих уст неприятно, так именно это — оно слишком совпадает с мнением обо мне — точнее, вот именно что НЕ обо мне... я могу провести в седле сутки, как самый опытный вестовой, я фехтую если и хуже тебя, то ненамного, я мог бы... а не могу ничего, потому что я неженка, бездельник, мотылек... один из бесполезных королевских родичей...
Но прошлый раз накрепко научил Вивиана не усердствовать с возражениями, приятно ли ему или нет... и не ворошить прошлого.
Прошлого, которое до сих пор ранит Дерила — и как же исцелить эту рану, если обломок клинка засел в ней до сих пор, а дотронуться до него, выдернуть — нельзя... и потому лучше не тревожить понапрасну... прошлого — которое больше года было для Вивиана единственный счастьем...
Дерил, для тебя это был просто один из дней, и ты его не помнишь, да и не хотел бы помнить — а для меня это день, когда я впервые тебя увидел... первый в череде моих бесценных сокровищ... когда-то они были моей единственной радостью... когда-нибудь станут снова — когда ты прогонишь меня прочь... могу ли я не дорожить прошлым, о котором ты и слушать не хочешь?
Но я привык к тому, что меня не станут слушать — и что мне не стоит говорить, чем меньше открываться, тем лучше... у тебя есть моя любовь, мое сердце — к чему тебе впридачу еще и я сам? Не очень-то у тебя выходит быть открытым, Вив... ну так и запри свои душевные излияния вместе с душой на замок, никому они не нужны... лучше сделай, как тебе говорят — просто поцелуй... со всей нежностью той самой души...
Поцелуй был долгим и нежным — и дело не в искусстве, которое берется из опытности, а в тех наитиях, которые осеняют любящих, в желании порадовать, восхищении, страсти... едва ли кто когда-нибудь целовал Дерила так...
И едва ли Дерил сам кому так отвечал. С нежностью, с пылом, с бесконечной осторожностью, лаская губы, в какой-то момент целуя плавное очертание подбородка, скулы, тонкий нос, и глаза, опушенные длинными густыми ресницами, пропуская сквозь пальцы длинные пряди волос. С упоением и какой-то беспечной радостью просто касался плеч, спины...
Почему он не захотел слушать юношу? Может, потому, что просто побоялся? Снова вручить кому-то собственную душу. Отдать сердце и однажды, услышав во дворце голос — обернуться и увидеть того, кому этот голос принадлежит. В его воображении таинственный ночной гость был как две капли похож на Ринальдо. И это убивало...
И снова плавный поворот, и стройное тело под ним на миг замирает. Ладонь скользит под подушки, чтоб нащупать плоскую коробочку... И совсем иначе коснуться, пусть не увидеть, а лишь ощутить ответную дрожь, услышать вздох, поймать его губами, заключить в поцелуй, и тихонько прошептать:
— Прости мне мою... грубость... просто прости...
Твои руки ласковее твоих слов, любимый, твои губы нежнее тех речей, которые с них слетают — забыть о сказанном, раствориться в ответном поцелуе, затрепетать от прикосновения...
Неужели я выдал себя — я, привычный носить маску всегда и везде, не бархатный лоскуток, а настоящую маску, скрывать себя взглядом, голосом, надменным поднятием головы, осанкой и смехом... выдал себя? Чем? Легким напряжением мышц, дрожью губ? Неважно... но ты заметил — и сказал "прости"... и одного этого слова, одного желания сказать его довольно, чтобы любая обида растаяла, как лед на солнце...
— Да, любимый... — жарким выдохом... и скрепить его поцелуем, как печатью — в губы... а потом скользнуть губами вдоль шеи, и ниже, и вообще — что мы оба делаем в этой постели все еще полуодетыми, долой эти тряпки, и коснуться губами пылающего бедра, погладить взмахом ресниц...
Где эти мази и притирания? Где чёртовы масла, которыми его так долго снабжал лекарь в надежде привить хоть немного придворной утончённости? Где-то здесь. Только вслепую нащупать — ну никак. А причинять боль в обмен на нежность — хуже не придумать. Вот и мается граф... не в силах отыскать необходимое, не имея возможности искомое отыскать. В повязке... будь она проклята!
— Там... на столике... Я не хочу, чтоб тебе снова было... больно... — Это неловкость. Неловкость сродни той, что испытывает тяжело больной, который не в может сделать то, к чему привычен. И снова эхом — Прости...
И снова — волна нежности, напрочь смывающая рассудок... он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хочет причинять боли... и одно уже это надежно хранит от любой боли, которую может причинить торопливая неловкость, даже если и причинит...
Вивиан потянулся к столику, взял с него флакончик с маслом и вложил в руку Дерила.
— Мне не будет больно... — даже в голосе — любящая улыбка, и столько страсти, пусть и сдержанной — с таким трудом сдержанной, и все равно такой обнаженной... совсем как прижавшееся к Дерилу тело, пронизанное трепетом...
— Не будет... — эхом откликнулся Дерил.
Я не вижу тебя, но слышу твой голос... Я когда-нибудь скажу, что ты показал мне, с какой стороны находится сердце. Ты согрел меня... и за это тебе тоже спасибо. За терпение и за твою нежность, мой неведомый мальчик... прекрасный сильный муж, отважный и такой гордый... Когда-нибудь. Может на прощание, может, перед... перед тем, как проститься с тобой навсегда... Как знать... но не будет другой маски, кроме тебя...
По комнате разнёсся тонкий аромат ландыша... Растёкся... поплыл, согреваясь.
Руки не встретили сопротивления. Потому что нет насилия и грубости. Не противится плоть, когда есть нежность и нега. И обещание, пока что только в мыслях.
Неделю назад Вивиан был счастлив краденой болью — а сейчас... сейчас ему дарили, и не боль, а нежность... и он растаял в ней, растворился, привычная броня иронии разлетелась вдребезги, он... он не знал себя таким, не знал совсем, он слишком привык к своей маске, привык быть собой только с собой наедине — а много ли можно узнать о себе наедине с собой? Все его тело отзывалось на ласку — так, как он и представить себе не мог... он не знал, что может так шептать, задыхаться, откидывать голову в изнеможении и вновь подставлять губы поцелуям, и целовать в ответ — так, и проскальзывать в объятие, словно всем своим телом лаская любовника, он... он не знал себя таким, он совсем себя не знал... сейчас он просто БЫЛ — собой, любящим, счастливым... каким не был еще никогда...
Это кажется правильным. Естественным и правильным. Тела слишком хорошо знают, что им нужно, а души... души просто парят где-то, пребывая в неведомом, светлом, в том единстве, которое случается лишь в моменты наивысшего наслаждения.
Святы поцелуи... потому что их дарит любящий, а получает — любимый.
— Вот ты какой... совсем на него не похож... как ледник против ручья... Ты светлый и такой... На каждую ласку откликаешься... Почему не ты... почему это был он, а не ты...
И жаркая боль — отчего это был не я, отчего какая-то мразь посмела причинить тебе боль, отчего твое сердце ранено — я бы душу свою тебе под ноги подстелил, чтобы тебе было легче ступать...
Давно ли была нанесена эта рана? Но она жива и сейчас... кто бы ни был этот мерзавец, он дотягивается до тебя из прошлого... и тебе все еще больно...
— Если я ручей — пей, если свет — смотри... вода смывает усталость, свет прогоняет призраков, их нет, Дерил, есть только ты и я, их нет, их никогда не будет, пусть тебе всегда будет светло, жизнь моя...
Бессвязно, едва понимая собственные слова, у тебя глаза завязаны — а я толкую о темноте, но я прав, это не темнота, это просто завязанные глаза, я никогда не оставлю тебя в темноте, любимый, не позволю прошлому нападать на тебя из темноты...
И Вивиан целовал Дерила — в уголок рта, в висок, в прикрытые лентой глаза... Боже, если бы я мог снять эту ленту, не боясь за тебя... не за себя, любимый — за тебя... за то, что это причинит тебе боль... пока догадка остается догадкой, она тоже призрак, и притом бесплотный — но имя обретает плоть, но лицо не позволит делать вид, что я — не я... а я сердце из себя готов вырвать заживо, лишь бы ты не испытывал боли...
Ему нравилось обнимать. Нравилось ощущение тяжести на плече, и тепло руки, обнимающей его. Ему нравилась щекотка, и то, какие пушистые на ощупь волосы его ночного гостя. Ему просто нравилось незримое присутствие, голос, нежность.
А ещё... вдруг как-то возникло острое желание делать подарки и видеть восторженные искры в глазах. Он даже знал, что это должно быть: брошь... маска с сапфировыми глазами и пленительной улыбкой на губах.
Жаль только, что камни не способны передать всё тепло, что отражается в глазах живых... а золото ничуть не походит на золотисто-персиковый цвет кожи его любовника.
— Я хочу, чтоб ты был единственной моей маской.
Думал ли Вивиан неделю назад, когда вошел в этом дом под чужой маской, что услышит такие слова? Что будет таять от их нежности? Что сможет быть желанным? Дарить радость? У него не был ничего, кроме любви и отчаяния...
— Я твой... — выдохом, поцелуем, объятием, как передать, как выразить, как вложить сердце в слова, дыхание, прикосновения? Твой... с первого взгляда... навсегда...
Твой... твоя маска... боже, Дерил, как я хотел бы быть для тебя не маской, а собой, не терзаться ужасом при мысли, что когда-нибудь я выдам себя, что ты меня узнаешь — и отшатнешься с ужасом и презрением, презирая не только меня, но и себя за то, что вообще позволил мне оказаться рядом... ведь это ложь, маска, и пока ты всего лишь догадываешься, мы оба делаем вид, что это всего лишь догадка... как мне уберечь тебя от боли разгадки?
И как мне вынести эту боль, которую я увижу в твоих глазах?
Но этого еще не случилось, но я с тобой, но я обнимаю тебя и шепчу, целую, отдаю тебе себя — целиком...
— Спасибо тебе... — и обнимать до утра, не отпускать, согреваясь искренностью и странной любовью. И не знать, сможет ли когда ответить тем же, сможет ли простить собственную догадку, и забыть о ней. Сможет ли попрощаться с призраком и никогда больше не сравнивать то, что на самом деле сравнивать нельзя.
Ему хотелось снять ленту. Не раз и не два. В тишине, слушая мерное дыхание. И вспоминалась старая сказка, в которой та, что зажгла свечу, чтоб посмотреть на спящего возлюбленного, потеряла его, была наказана за собственное неуёмное любопытство. И он сдержался. До рассвета. Молясь, чтоб решимость не оставила его.
Вивиан полжизни бы отдал за то, чтобы эта ночь длилась вечно, а рассвет, прогоняющий его прочь, никогда не наступил. Но даже горе не бывает вечным, что уж говорить о счастье! И когда за окном начало светлеть, он снова надел маску, поцеловал Дерила, снял с него ленту и снова поцеловал — в глаза... в любимые, единственные на всем свете глаза... и еще раз в губы...
— Когда?... — только и смог выдохнуть он.
Когда ты снова дозволишь мне прийти? Когда я опять обниму тебя?
И снова непрошенная мысль — как хотелось бы просто уснуть рядом с тобой хоть раз — по праву любовника, уснуть, обнимая тебя — или чтобы ты уснул в моих объятиях... маска, ложь, недомолвки — они разъединяют, а так бы хотелось...
Но желая большего, можно утратить то, что есть... и хотя Вивиану до сердечной тоски хотелось уснуть рядом с возлюбленным, он не осмелился просить о позволении. Только — "когда?..."
— Через три дня, после Осеннего Бала. — прошептал в ответ Дерил.
Там, на балу, ему придётся принять присягу у своего оруженосца. А после бала — вручить задуманный подарок любовнику. Вручить, и, пусть под маской, но увидеть, как он смеётся.
Виор не шевелился, всё наблюдал, как юноша одевается, и когда тот склонился для прощального поцелуя, поцеловал так, как не целовал даже Ринальдо. С трепетом, с нежностью, до головокружения. И только потом кликнул Рона.
Дворецкий только улыбнулся... одними глазами, с поклоном проводил гостя графа до кареты.
Этот последний поцелуй был таким, что Вивиан словно по облакам ходил... он едва понял, что его снова отвезут в карете и лишь в последний момент догадался сказать, что отвезти его следует на прежнее место — да и то лишь потому, что кучер спросил его... Вивиан просто парил в облаках... и на землю его вернула разве что мысль об Осеннем Бале. На который он не сможет не пойти. Он не может себе позволить ни малейшего отступления от своих обычных привычек, чтобы не выдать себя. А это значит — расшитый золотом камзол, один бокал легкого вина на все время бала, молчаливая лень во взгляде — все как всегда, и говорить не больше, чем обычно... хотя и не меньше... все, чтобы остаться незаметным.
Этой мысли Вив усмехнулся. Быть незаметным, ведя себя вызывающе — особое искусство. Проделывать это в роскошном броском наряде и быть незаметным — искусство вдвойне. А уж быть при этом незаметынм настолько, чтобы никто не догадывался, что наряд этот выглядит раз этак в десять дороже, чем на самом деле... ведь это неправда, что ВСЕ шакалы и в самом деле шакалы и запускают руку в казну — тот же Вивиан (и он был уверен, что не он один) жил на свои деньги. Но вот убедить в этом кого-то — или даже попытаться — нет уж, увольте...
Иногда Вив задумывался, как сложилась бы его судьба, если бы, подавая прошение на поступление в армию, он нарвался бы на самого генерала Моранди, а не на его адъютанта и штабных офицеров? Так же? Или нет? Сейчас гадать поздно...
Остается лишь выбирать наряд для Осеннего бала... броский красивый дорогой анряд, чтобы выглядеть в нем незаметно... незаметно — потому что ты не сможешь не пытаться угадать, любовь моя, даже против воли — угадать... а этого не должно случиться...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
