Говорун и его команда

Мазный лирик. Он смотрит на Дубну через призму поэзии, призму музыки, призму любви, как сказал один из бардов 60-х годов. Но он же и учёный, и в его рассказах есть и поэзия, и проза, и фантазия, и факты, и наука, и производственная деятельность, и реальность, и мечты об идеальной реальности, и живое дыхание иных миров, и история для него — это знаменитый гвоздь Дюма-отца, на который великий француз вешал свои романы. Будем как археологи: удалось силой воображения воссоздать правдоподобную и непротиворечивую картину событий — значит, так и было на самом деле! В конце концов, белые грибы на Чёрной речке растут и сейчас, а этим летом, в самом центре города, можно сказать, прямо у крылечка Музея истории науки и техники ОИЯИ из-под земли выросла дружная семейка маслят... Нас же интересуют не грибы и не транслятор даже как таковой, а становление молодого специалиста. Нас интересует, в конечном счёте, школа Говоруна.

— В Административном корпусе меня спросили, кто я такой и что умею делать. Я сказал, что я молодой алгебраист, защитил дипломную работу у Куроша, и после этого меня направили к теоретикам. Там тогда работали два опытных алгебраиста, но оба оказались в отпусках. Добрые люди посоветовали мне обратиться в ВЦ: может быть, там вам найдут применение. И потащился я в ВЦ...

— Там сидел Петрович, — продолжал Мазный, почувствовал оживление аудитории и с удовольствием рассмеялся. — Встретил он меня радостно. Мы здесь, сказал, алгеброй, вообще-то, не занимаемся, зато у нас много программистов. Недавно Алгол внедрили, вы знаете Алгол? Хотя Алгол — это для вас слишком сложно, вы будете программировать в кодах... Попрограммируете какое-то количество лет, зарекомендуете себя, тогда, может быть... Хотя, вы знаете, и на кодах защищаются. Просто надо программировать, программировать, много программировать... Вы программируете, число программных кодов растёт, накапливается, и когда их накопится достаточно много, можно выходить на защиту...

Надо ли уточнять, что Евгений Петрович так не говорил, а если говорил, то не так? Видимо, надо. Хотя в словах о том, что надо работать, есть много правды. Как сказал бы Чехов, люди работают, просто работают, а в это время складываются их научные карьеры и защищаются кандидатские и докторские диссертации.

Почему-то считается, что Евгений Петрович не разбирается в программировании. Это, конечно, не так. Смотрит на программирование свысока — это да. Одна математика для него царица наук. А программирование вообще не наука, хотя и относится к высшей нервной деятельности. Евгений Петрович как-то сказал с сожалением: вот Шириков, хороший математик, а занимается чёрти чем. А программировать Евгений Петрович программировал, ещё в кодах, когда машины были большими. Достоверно установленный факт: один раз он написал программу для "Стрелы", и она "пошла" сразу, без всякой отладки. А это, между прочим, высший пилотаж.

Кстати, тут у Мазного выпала история с помидорами, которую он сам когда-то, в порыве откровенности (ох уж эти наши порывы!), поведал на дружеской вечеринке в общаге на улице Мира. Казус вышел такой. Перед встречей с Евгением Петровичем Мазный решил перекусить. Первый же помидор, который он перекусил, лопнул, и во все стороны по закону Паскаля полетели брызги, а Мазный стал думать, что делать с пятном на рубашке. Как бы на его месте поступил настоящий математик? Мазный так и поступил. Он купил газету и при разговоре с Евгением Петровичем прикрывался газетой. Газета оказалась "Правдой", и это произвело на Евгения Петровича благоприятное впечатление, но помешало Мазному спросить, какая у него будет зарплата. Зато не помешало тут же попросить отпуск.

Через месяц, когда он вернулся, ВЦ уже не было, а на его месте стояло ЛВТА. Это только в волшебных сказках за ночь может вырасти дворец. С точки зрения архитектуры и производственных площадей за этот месяц ровным счётом ничего не изменилось. Зато за месяц выросло новое начальство, и это уже без всякого волшебства.

— Когда я вернулся, — продолжал Мазный, — то долго не мог поймать Евгения Петровича на проходной. Умные люди подсказали: ему сейчас не до тебя, иди-ка ты к Говоруну! Мне стало не по себе. Наградил же, думаю, Бог фамилией!

С фамилией у Говоруна было много историй. Одна из них случилась на картошке. Николай Николаевич вместе со всеми ездил на шефские работы в совхоз "Талдомский": мы работали на так называемом КСП (4). Был в ЛВТА болгарин Дима Шишков. Высокий, представительный, общительный человек, он охотно вступал в разговоры с совхозными рабочими. Подходит бригадир. Кто у вас начальство? спрашивает. Говорун. Бригадир покосился на Шишкова и говорит: оно и видно!

— Говорун почему-то сидел в Доме культуры...

Теперь-то мы знаем, почему. Там заседала международная комиссия экспертов, которой предстояло разработать концепцию новой лаборатории, и Говорун принимал в этом заседании самое непосредственное участие. Главный кадровый вопрос был уже решён свыше: 12 апреля 1966 года член-корреспондент Академии наук М. Г. Мещеряков получил предложение от академика Н. Н. Боголюбова, вступившего в должность директора ОИЯИ, возглавить принципиально новую для физического института лабораторию вычислительной техники и автоматизации — но для начала, конечно, её создать. Определились и кандидатуры заместителей по научной работе. Одним из них стал 36-летний кандидат физико-математических наук Николай Николаевич Говорун. Его рекомендовал акад. А. Н. Тихонов, и для акад. Н. Н. Боголюбова этого было достаточно. Боголюбов рекомендовал Н. Н. Говоруна М. Г. Мещерякову. И Мещеряков воспользовался этой рекомендацией. Он тоже поставил на Говоруна. Тогда этот выбор не казался таким очевидным, как сейчас. И даже встретил известное сопротивление "снизу". К директору ОИЯИ отправились ходоки из ВЦ с ходатайством за начальника ВЦ, но успеха эта депутация не имела и ничего, кроме директорского гнева, не добилась; ходоки вернулись шокированные, расстроенные, смущённые и сбитые с толку. Кадровое назначение вступило в силу. Н. Н. Говорун был утверждён заместителем директора ЛВТА. Будущее показало, что академики не ошибались.

— Говорун сидел в комнате, которая досталась ему от театрального коллектива. На стене висело большое зеркало, то тут, то там взгляд натыкался на предметы театрального реквизита. В этой комнате Говорун меня и принял. При нашем разговоре присутствовала дама, которая то и дело перебивала Говоруна, махала руками... "Коля! Не порти молодому человеку жизнь! Молодой человек! Езжайте в Серпухов! Всё молодое, всё прогрессивное уже там! Дубна — это болото! Мы все здесь буквально загниваем!" А Говорун сконфуженно возражал: "Ну Лид, ну почему, и у нас ещё кое-что можно сделать...". Я вспомнил свои мытарства с устройством на работу и решил: ну на фиг! Ещё не устроился, а уже переезжать! И сказал, довольно твёрдо, что в Дубне мне понравилось, и я никуда отсюда не уеду. Пророческие, надо сказать, слова. Говорун повеселел. Должно быть, я ему сразу приглянулся. Видит, хлопчик с Украины, а он сам с Украины, только я из небольшого городка Казатин, что за Киевом, если смотреть отсюда, а он с Донбасса, там у них своя епархия. Посмотрел на меня ещё раз. Алгебраист! Земляк! И стал предлагать: вот есть у нас водородные камеры, можно программировать для них, и ещё какие-то есть, для них тоже можно, и есть ещё транслятор с фортрана... Камеры меня не заинтересовали, физику я не любил отродясь (закон Паскаля!), а о трансляторах нам что-то рассказывали на последнем курсе, и это меня тоже не взволновало. Я сказал, что я молодой алгебраист, учился у Куроша... Где я могу применить свои знания? "Выбирайте фортран, — сказал Ник-Ник. — Там тоже есть буквы!".

Мазный — рассказчик милостью Божьей, он всегда говорит разно. У нас так и говорят: разный Мазный. Тут у него выпала одна деталь. Когда Говорун посоветовал молодому алгебраисту заняться фортраном, тот спросил, а что это такое. Надо сказать, что до первой поездки в ЦЕРН Говорун скептически относился к алгоритмическим языкам. Он говорил: а я вот сейчас сяду и напишу быстрее и лучше в кодах! И в самом деле, писал быстрее и лучше. Было в этом что-то от задора ковбоев Дикого Запада, обгонявших первые паровозы Америки. А после той поездки все увидели другого Говоруна. В Европе с ним что-то случилось. Теперь-то мы знаем, что. Он уже не соревновался с трансляторами. Он был увлечён новой идеей и, подобно вихрю, вовлекал в своё движение всё новые и новые массы людей. Он жил фортраном. Всё вокруг для него в то время было фортран. Он не знает, что такое фортран! — засмеялся Николай Николаевич. Вот это замечание, брошенное мимоходом, и подтолкнула Мазного к окончательному решению.

А произошло с Николаем Николаевичем вот что. В ОИЯИ были математики, которые писали программы по заданиям физиков. А в ЦЕРН физики сами писали программы. На фортране. Говорун был человеком действия, как следствие, он не был философом. Его больше интересовала не теория, а древо жизни. Он увидел: это работает. И работает эффективно. Значит, это будет работать у нас. Как вспоминает его правая рука на поприще ЦВК ОИЯИ и правая рука М. Г. Мещерякова на поприще строительства нового корпуса ЛВТА С. А. Щелев, любимой фразой Говоруна было: "А разве это трудно?". У Николая Николаевича был дар располагать к себе людей. Ему было присуще умение видеть в людях прежде всего хорошее. И люди при виде его открытой, солнечной улыбки раскрывали перед ним самые свои лучшие качества. Ему передали всю документацию по транслятору. Фортран-66 писали здесь, в ЦЕРН, и этот стандарт фортрана впоследствии был реализован на БЭСМ-6. Все программы обработки, написанные на фортране, всю свою фортранную библиотеку ЦЕРН передал ОИЯИ. Остальное, как говорится, было делом техники. И такая техника в СССР была. В 1965 году, когда Говорун поехал в ЦЕРН, в ИТМиВТ (5) группой инженеров под руководством С. А. Лебедева была разработана новая мощная ЭВМ, не уступавшая в быстродействии западным компьютерам того времени. В 1967 году завод САМ (6) начал её производство, а в 1968-м один из первых экземпляров БЭСМ-6 появился в ОИЯИ — большой дефицит по тем временам, как с гордостью вспоминал М. Г. Мещеряков. Вот почему нужен был фортран, транслятор с фортрана на БЭСМ-6, поэтому и транслятор писали по более-менее готовым схемам. В 1968 году ОИЯИ купил морально устаревшую американскую машину CDC-1604, 1958 года рождения, которую фирма CDC к тому времени уже перестала производить. Программы обработки данных, которые "шли" на этой машине, должны были "идти" и на БЭСМ-6. И, конечно, давать те же результаты. Проверка транслятора с фортрана на БЭСМ-6, таким образом, проводилась на самом высоком уровне...

— Ну вот, — продолжал Мазный. — Собрали нас, молодых специалистов, в 308-й комнате в пристройке к ЛТФ — и на полгода забыли. Мы не знали, чем заняться, и занимались обсуждением девушек, которые стайками пробегали по коридору, и разгадывали кроссворды; к Новому году нам надоело разгадывать кроссворды, и мы стали их составлять...

Их было четверо тогда: Мазный, Володя Гоман, его тёзка Бондаренко, Саша Дёмичев и его тёзка Хошенко. О Хошенко в последнее время стараются не упоминать, а ведь он тоже делал транслятор; таких людей, как сказал Юрий Домбровский в романе "Хранитель древностей", из эпохи не выкинешь. Молодые специалисты все, как на подбор, были мехматяне. Двое из Московского университета, двое — из Петрозаводского. Гомана вскоре взяли в армию, а Дёмичева сманила Лидия Семёновна Нефедьева — та самая молодая энергичная дама, которая советовала Мазному ехать в Серпухов. Мазный уже прошёл испытание и укрепился в вере, а Дёмичев не устоял. Лидия Семёновна, выражаясь современным языком, в то время выиграла тендер на математическую обработку спектров в ЛНФ; работы было море, и ей было что предложить молодому специалисту. До Л. С. Нефедьевой с людьми, напомню, математической обработкой спектров занимались другие люди (тоже из ВЦ). В данном случае сошлёмся на малоизвестный широкой публике исторический источник — "Спектрометрические мемуары" Виктора Злоказова: "Он и Ширикова Нелли / В ЛНФ до нас сидели...". "Он" в данном случае, уточним, это не Виктор Злоказов, а Июлий Иванович Шелонцев, который, как пишет Злоказов там же, "не имел больших червонцев".

Мазный задумался. Перебили его. Что-то у него там было по вертикали...

— Мы их узнали на самодеятельности (7), — штопая прервавшуюся ткань повествования, растроганно сказала Галина Львовна. — Все они у нас там были волками: и Коля, и Гена, и Витюша...

Что там делали эти волки, и где это "там", установить не удалось.

Галина Львовна продолжала:

— И потом летом, на островах. Мазный тогда был таким спортивным...

— Спортивным я никогда не был, — возразил Мазный, возвращая себе дар речи.

— Был, был. Ночевал в палатке. Участвовал в соревнованиях на матрасах...

— На матрасах? — переспросил Мазный, представил себя на матрасе и задумчиво сказал: — Может быть...

Дверь отворилась, и в дверном проёме показалась голова научного сотрудника В. А. Ростовцева; туловище и ноги при этом оставались в коридоре. Его появление выглядело так естественно, как будто ружьё, висевшее на стене в первом акте, должно вот-вот выстрелить.

— Мазный, — проворчал Виталий Александрович, заполняя внезапно образовавшуюся акустическую пустыню, — ты в МИРЭА собираешься?

Он ещё не знал, что входит в историческую литературу.

— Виталий, — предупредил Мазный. — Имей в виду, твои слова записываются. Ты говоришь в микрофон.

Виталий Александрович пробрался в комнату, выкроил себе местечко и обратился в слух. Воспользуемся тем, что он зашёл, и дадим крупными мазками его портрет. Виталий Александрович из тех людей, с кем нестрашно ходить в разведку. Душа компании, костяк коллектива. Кадровый офицер в отставке, в молодости он служил на Камчатке и был в общем-то доволен размеренной провинциальной жизнью военного городка, простодушными камчадалами, очарован необыкновенной природой края и его целебными источниками; однажды, уже в Дубне, ему приснилось, что у нас в долине реки Сестры забили гейзеры, и он проснулся в приподнятом настроении, как после хересу...

У него был свой путь в Дубну. В начале 60-х, не без усилий со своей стороны, Виталий Александрович попал под хрущёвское сокращение армии и после демобилизации работал сначала в КБ Лавочкина, а потом в каком-то другом "ящике", где разрабатывали некий фортраноподобный язык (8). Поворотным событием в его судьбе явился семинар Шуры-Буры, на котором стало известно, что в Дубне взялись писать транслятор с фортрана для БЭСМ-6, и Говорун собирает для этой цели команду энтузиастов. И Ростовцев отправился на разведку. Дубна для него началась с отдела кадров. Начальником отдела в то время был Н. П. Терёхин. Николай Павлович внимательно выслушал разведчика и направил его к Н. А. Ошибкиной. Нина Афанасьевна сказала: свяжитесь с Говоруном. Связь с Говоруном состоялась в ставшей потом знаменитой комнате N 225. Там же сидел Шигаев. Роль его осталась неясной. Может быть, у него и не было никакой роли. Во всяком случае, в тот момент. Говорун сказал: сейчас у нас неразбериха, неясно, кто кому подчиняется, приезжайте позже, мы вас возьмём, нам такие люди нужны. Я как-то спросил Ростовцева, какое у него осталось первое впечатление от Говоруна? Виталий Александрович ответил: а никакого впечатления. Он произвёл на меня впечатление потом, когда я вернулся в Москву и стал ждать своего часа. Мой час пробил в марте, я как раз взял отпуск и отдохнул с семьёй по полной программе; прихожу на работу, а мне говорят: звонили из Дубны, сказали, что ты с понедельника выходишь на работу. А уже понедельник! Вот тогда Говорун и произвёл на меня впечатление. Ёлки-палки! думаю. Я же ещё не уволился! И начал увольняться...