Тень императора. Глава 2

С глади пруда открывался недурственный вид как на замок, так и на окрестности. Погода стояла холодная, но солнечная и безветренная, и кронпринц, позабыв, как хорошо над водой разносятся любые звуки, довольно громко повествовал юному императору историю замка и города. Города, который он полюбил буквально с первого взгляда. Это чувствовалось в каждом его слове. Раннэиль, наблюдавшая за ними с аллеи, где с необыкновенным терпением внимала домоводческим откровениям королевы Софии-Доротеи, не могла видеть лица кронпринца. Но всё прекрасно слышала.

— ...Всего лишь двенадцать лет назад город перестал быть "тройным", — говорил кронпринц, оставив вёсла. Лодочка едва заметно покачивалась на спокойной воде, позволяя насладиться видами. — Отец повелел свести всё под единый магистрат. Согласитесь, ваше величество, это было весьма своевременное решение. Лучше, когда у туловища одна голова, а не три.

— Мудрое решение, — мальчик-император был предельно учтив, и по-немецки говорил не хуже своего собеседника. — Брат мой... Могу ли я вас так называть? Ведь мы с вами почти родственники.

— О, это честь для меня, — с радушной улыбкой произнёс Фридрих.

— Брат мой, — Петруша ответил ему усмешкой, не лишённой детского лукавства. — Слышал я, будто университет здешний, в честь вашего славного предка поименованный Альбертиной, слывёт источником лютеранства, откуда это вероучение распространяется на соседние земли. Верно ли мне передали?

— Богословский факультет есть в любом уважающем себя университете... брат мой, — ответил кронпринц, и Раннэиль даже с такого расстояния уловила в его голосе настороженность.

— А. Это хорошо, — ответил сынок, сохраняя вид простоватого сорванца, вынужденного вести светскую беседу. — Думаю учредить университет в Москве, а после и в Петербурге, и в Киеве. Вот и изучаю, как устроены ваши университеты... Значит, четыре факультета?

— Так издавна заведено.

— И среди них богословский? Значит, так тому и быть. Богословский факультет пускай под патронатом Синода пребудет, а прочие — под Академией.

— Значит ли это, брат мой, что богословский факультет, скажем, Московского университета станет готовить проповедников православия?

— Это ещё видно будет, кого они там сготовят. Время покажет. Мне за философский факультет обидно, что он у вас младшим числится. А ведь там естественные науки преподают. Думаю я, не быть ему у нас младшим. А после, как выучатся первые студенты, так и школы станем открывать.

— Я слышал, вы много времени посвящаете учёбе, — сказал Фридрих, изучающее глядя на юного собеседника. Странноватые речи для мальчишки, которому одиннадцатый год идёт. — Осмелюсь спросить, легко ли вам даются знания?

— Не очень, — честно признался Петруша, покривившись. — Голова пухнет. Вот братец мой, тот книги одну за другой глотает, не морщится.

— Отчего же вы не оставите сие занятие?

— Надо учиться, — ещё грустнее сказал мальчик, и Раннэиль прямо-таки воочию представила, как её сынок прячет в глазах крохотный огонёк насмешки. — Я слово дал, что буду знать не меньше, чем знал батюшка, и более того. Век нынче просвещённый. На то и университеты завести хочу... чтоб не мне одному с книгами мучиться.

Услыхав такое, Фридрих рассмеялся — искренне, весело. Пожалуй, впервые за всё время, что Раннэиль с детьми гостила здесь. Вот как. Благодаря сыну с его чувством юмора ещё одна чёрточка характера кронпринца открылась ей.

— А сестрица ваша, герцогиня Вильгельмина, будет ли на венчании? — спросил Петруша, когда они оба отсмеялись.

— Обещала непременно быть, — последовал ответ. — Насколько я её знаю, обещанное она всегда исполняет.

— Слышал я, будто вы, брат мой, относитесь к ней с большим уважением.

— Да, это так. Но к чему подобные расспросы, брат мой Петер?

— Дело в том, брат мой Фридрих, что я с не меньшим уважением отношусь к своей старшей сестре Наталье, — совершенно серьёзно ответил Петруша. — Она помогала матушке растить и воспитывать меня, стала мне другом. Прошу вас никогда не забывать об этом.

— Что вы, брат мой, — не менее серьёзным тоном произнёс Фридрих. — Разве такое можно забыть?

Сказал-то он правильную вещь. Все всё прекрасно поняли. А вот то, как он это сказал, Раннэиль уже не понравилось. Слушая вполуха рассказ королевы об искусстве поддержания приличествующего комфорта в покоях принцесс, ухитряясь хранить на лице выражение благосклонного внимания и даже что-то отвечать собеседнице, альвийка задумалась. И мысли у неё были одна мрачнее другой.

К сожалению, отыграть назад — значит, разрушить довольно многообещающий политический союз. Пойти по пути мятежника Глеанира. Нет. Если — вернее, когда — этому союзу суждено распасться, пусть это произойдёт по вине Фридриха. Этот не устоит перед соблазном перекроить карту Европы. Пусть кроит, если ему так уж по сердцу война. Её задача — сделать так, чтобы эта новая Европа стала такой же комфортной для России, как комнаты, убранные королевой Софией-Доротеей для своих дочерей. Учитывая характер Фридриха, задачка нетривиальная.

Справишься, княжна Раннэиль? В первый раз ведь не получилось. Гляди, как бы и во второй всё не рухнуло.

Ехидный внутренний голос люди именуют совестью. А совесть — голосом бога. И если императрица-мать всё ещё слышит его, значит, на что-то нужна Творцу, хранителю этого мира.

— Не понимаю я такую войну. Ты думай, что хочешь, Андрей, а всё одно не война нынче, дурость сплошная.

Геллан не любил манеру соседа, поручика Звягинцева, говорить с набитым ртом. Но им, возможно, не один год ещё обитать под одной крышей. Приходится уживаться, терпя мелкие недостатки друг друга. Артемию тоже кой-чего в нём самом не нравится. Однако если поутру им обоим не был черёд нести караул, то они старались позавтракать вместе, чем бог послал от казённых щедрот. Звягинцев, выходец из московских мещан, иной раз выставлял на стол гостинцы от сродников, ездивших в новую столицу по каким-то делам. Тогда оба поручика устраивали маленькие пиршества. Могли и гостей позвать. Хватало полакомиться вкусненьким и денщику альва — Захару Озерову. Московская родня старалась поддерживать хорошие отношения с родичем-гвардейцем, по нынешним временам это считалось чуть ли не "своей рукой при дворе". А гвардеец, выслуживший дворянство, держался их оттого, что судьба солдата всяко может сложиться. А ну как изранят на войне, да так, что сразу по абшиду уволят. К кому тогда увечному податься, если не к родне? Словом, родственные чувства были взаимовыгодны, и небесполезны даже посторонним лицам. В частности, Геллану.

Правда, альв предпочитал помалкивать, пока жевал пищу. Только сделав глоток пива из большой глиняной кружки, он позволил себе заговорить.

— В чём ты видишь дурость нынешней войны? — спросил он, вытирая руки кусочком холстины, служившей ему салфеткой.

— Сам посуди, — Артемий с хрустом отломил у жареной курицы сочащееся жиром бёдрышко. — Становятся шеренгами шагах в пятидесяти, а то и менее, и залпом друг в дружку. По очереди. По тебе палят, а ты стой, как истукан, и молись, чтобы пронесло. Или того лучше — идти сомкнутым строем на батареи вражеские. То ли дело у вас в роте... Вот это я понимаю, настоящая война, а не бойня.

И он с удовольствием вгрызся в источавшую аппетитный аромат курятину. Хватило ему, впрочем, на один зуб.

— Должен согласиться, — при всей своей заносчивости, Геллан был вынужден признать правоту сослуживца. — И надеюсь, что наша манера воевать вскоре кое-что изменит в самой войне. Стенка на стенку хорошо кулаки чесать с деревенскими, а не драться всерьёз... Что ж, дружище, благодарствую за хлеб-соль. Посидел бы ещё, да пора новичков погонять. Посмотрю, что из них сделать можно.

— Забавное, должно быть, зрелище, — усмехнулся Звягинцев, утираясь краешком полотенца, висевшего на стене аккурат по левую руку.

Геллан снял с гвоздя форменный кафтан и ремень.

— Ничего забавного, уверяю тебя, — сказал он, застёгиваясь на все пуговицы. — Дюжина недорослей гренадерских кондиций, из которых я должен отобрать пару-тройку годных для разведки. И то в лучшем случае. В прошлый раз ни един годен не оказался.

— Поглядеть-то хоть разок можно?

— У секунд-майора спрашивай, — альву никогда не нравилась такая навязчивость, хотя он прекрасно знал, что за ней может крыться самое обыкновенное праздное любопытство младшего офицера, коему некуда себя девать до следующего караула. — Сам знаешь, я здесь не решаю.

— Да ладно тебе, Андрей, я ж не из злого умысла поглядеть хочу. И к секунд-майору пойду, ежели надо. Может, и дозволит.

Геллан усмехнулся. Альвийский меч, что он пристраивал в петлю кожаной перевязи, был длиннее шпаги, поначалу, помнится, приходилось терпеть придирки начальства за неуставной клинок. Хорошо хоть в драгунском полку не заставляли в обязательном порядке носить шпаги. Гвардия — совсем другое дело, здесь к форме предъявляли повышенные требования. Но то, что альвы, ставшие основой армейской разведки, весьма отличились ещё до перевода в гвардию, тоже дело иное. Их задача — не в штыковые атаки ходить, а в тыл вражеский. Форма там — самое последнее дело, не на параде ведь. Ещё Пётр Алексеевич распорядился по оружейной части к альвам не придираться. Пускай, мол, воюют тем, что им по руке. Остроухие тоже понимали, где находятся, и не таскали за спиной луки со стрелами. Такой молчаливый обоюдный договор соблюдался уже не первый год. Но Геллан не раз и не два ловил завистливые взгляды сослуживцев, обращённые на альвийские мечи. Здесь такие ещё не скоро научатся делать. И рецепт варки стали утрачен, и технология ковки — погибли или остались в прежнем мире все мастера-оружейники. Да и магии нет, а какой альвийский меч возможно сработать без магии? Впрочем, гномы как-то ухитрялись без неё обходиться при изготовлении оружия и доспехов, значит, смогут и здешние люди, во многом напоминавшие гномов. По крайней мере, своим непроходимым упрямством. Сосед ведь не в первый раз напрашивается поглазеть на отбор и тренировки будущих разведчиков. Каждый раз Геллан отсылал его к старшему офицеру, на чём разговор обычно заканчивался. А сегодня, видать, любопытство вконец заело, что озвучил решимость побеспокоить господина секунд-майора... Что ж, пускай побеспокоит, раз такой настырный. На соглядатая вражеского не похож, тот бы иначе действовал, не выставляя напоказ свой интерес. Неужели тайная служба государева интересуется, как поживают глаза и уши армии? Ну, ну, пускай интересуется. Геллану от них скрывать нечего.

— Через четверть часа буду на плацу, — сказал он, тонко улыбнувшись и надев треуголку. — Поторопись, если хочешь поглядеть.

Можно считать, на этот раз повезло: двое из дюжины, если приложить известные усилия, через годик будут на что-то годны. Учиться и оттачивать мастерство столетиями здесь не получится, слишком мало времени бог этого мира отпускает своим детям для жизни. Приходится торопиться. По первому времени Геллан старался людей в разведроту вообще не брать, но командиры — что покойный ныне полковник Чебышёв из полка драгунского, что генерал-аншеф Салтыков, он же ныне подполковник лейб-гвардии Преображенского полка — велели ему выбросить дурь из головы. С начальством альвы никогда не спорят. Геллан без всякой приязни подчинился, и какое-то время просто не знал, по каким признакам следует отбирать учеников из числа людей. Затем, помучившись в раздумьях, плюнул и решил применять те же критерии отбора, что и к альвам. И, честно сказать, был удивлён: методика работала безошибочно. Разницу он заметил разве что в поведении: всё-таки люди менее дисциплинированы.

Голову Геллана стали посещать некие смутные подозрения, но он был солдатом, и предпочитал делать выводы на основе фактов, а не каких-то там расплывчатых мыслишек. Русские говорят: "Поживём — увидим". Альвы придерживались сходного мнения. Пусть время расставит всё по своим местам. А его, поручика лейб-гвардии, дело — отбирать годных для прохождения особой службы и обучать их премудростям своего нелёгкого воинского ремесла.

Справедливости ради стоило сказать, что Геллан давно присматривался к соседу. Вроде бы человек как человек, ничего необычного. Умелый воин, так других в лейб-гвардию и не берут. Ловко использует связи своих родственников среди торговцев — а кто из офицеров этого не делает? Сейчас даже альвы научились извлекать некую выгоду из полезных знакомств. Нет, иное привлекало внимание опытного разведчика. Звягинцев обладал великолепной памятью на лица и голоса, а также значительными способностями к лицедейству. Другими словами, ему не нужно было переодеваться, чтобы достоверно изобразить другого человека, довольно было голоса, манер и выражения лица. А однажды сосед забавы ради сыграл самого Геллана, да так, что альв не на шутку испугался, хоть и не показал этого. Что это, если не неведомая прежде магия, доступная только людям? Впрочем, магия это, или не магия, а использовать её стоит. Разведчик-диверсант или просто соглядатай с дарованием лицедея — ценное приобретение. Главное, чтобы человек настроен был правильно. Вот это каждый раз и останавливало Геллана, стоило подумать о разговоре насчёт Звягинцева. Отбор отбором, а окончательное решение всё-таки принимает не он сам. Последнее слово остаётся даже не за штаб-офицерами — за тайной службой. Если там скажут "нет", настаивать бесполезно. Они ведь и новичков проверяют, отсылая затем равнозначные приказам рекомендации, кому можно доверять ответственные задания, а кого не допускать далее обычной рекогносцировки.

Может, начальству и виднее, но Геллан тоже имел голову на плечах, а в этой голове хранил немалый опыт. В конце концов, он может хотя бы походатайствовать, а там видно будет.

"Потешная" деревянная крепость, выстроенная в пяти с лишним верстах за городом нарочно для обучения искусству штурма (а заодно и отражения оного), вгоняла Геллана в тоску. Если бы он лично не убедился, что большая часть укреплений этого мира устроена почти так же, то предпочёл бы гонять своих подопечных тренироваться куда-нибудь в другое место. Но, во-первых, лучше такие учения, чем никаких, а во-вторых, с начальством не спорят.

Ночные учения, впрочем, немного скрашивали альвийскую тоску. Геллан со свойственной ему въедливостью тщательно следил, чтобы подчинённые не прохлаждались. Подчинённые не выли в голос только потому, что с поручика сталось бы лишить их, к примеру, завтрака, заменив оный новыми учениями. Скажем, многократной пробежкой вокруг потешной крепости с тяжёлым ранцем на спине и во всеоружии. Терпели все, и альвы, и люди. Терпели, зная уже, что такое разведка, и чем они рискуют, если будут нерадивы в учении и на войне. Зато как их ценили! "Глаза и уши" армии получали содержание на два чина выше номинального. На два! Это при том, что гвардейский чин и без того считали на одну ступеньку выше общевойскового. С разведкой не рисковали задираться даже самые отпетые буяны, и не столько из уважения к рискованному занятию, сколько по банальному нежеланию быть битыми, причём быстро и обидно. Показательно, что сами разведчики с диверсантами ни разу не были замечены в числе зачинщиков драк. Всё дело в том, что Геллан отбирал туда не только самых умелых, но и самых хладнокровных.