Спасение 21-22

— Пошли назад, — вздохнула Жоржетта. — Теперь Рауль может орать, сколько влезет — господам уже все равно.

Утром маркиз уехал так рано, что даже Адель, которую Рауль будил ни свет ни заря, не смогла бы попрощаться с гостем, если бы вдруг возымела подобную фантазию.

Граф несколько дней не показывался, только ненадолго заходил к Раулю, а потом послал Гримо за нотариусом.

Старый знакомый, еще тот, что вел тяжбу графа с герцогом Орлеанским, откликнулся охотно — граф был стоящим клиентом.

Нотариус провел в замке неделю, почти все дни напролет о чем-то совещаясь с графом, а потом в течение месяца регулярно наведывался в Бражелон и пачками таскал какие-то документы.

Были первые дни весны, когда нотариус приехал последний раз. Он был очень доволен и, не сдержавшись, похвастался перед Гримо, который помогал ему устроиться в карете:

— Такое дело провернули! Теперь граф — законный опекун! Обычно долго с бумагами-то, а я за месяц управился!

Судя по сияющему лицу нотариуса, граф по достоинству оценил его старания.

Гримо поделился новостью с Адель. Она не сразу поняла, а когда поняла, кинулась Гримо на шею:

— Правда? Теперь никто не посмеет косо посмотреть на Рауля! Граф просто убьет нахала!

Гримо тоже был ужасно рад за Рауля, а еще больше за графа. Каково это делать вид, что единственный сын тебе чужой?

Но еще приятнее для Гримо было то, как выразила свою радость Адель. Он сам с удовольствием обнял бы ее и намного раньше, но, увы, никакого повода к тому не было.

Правда Адель быстро опомнилась и даже извинилась, но что было, то было, и Гримо не собирался этого забывать.

Скоро у них появился еще один повод порадоваться: граф всерьез вознамерился восстановить старую часовню, от которой остались одни развалины. Он нанял людей и ему доставили камни аж из Берри.

Соседи, очнувшиеся от зимней спячки, с удвоенным усердием принялись чесать языки. Зря они поначалу посчитали графа скучным — он не перестает радовать их своими выходками. Сначала пьянки и затворничество, потом — младенец, теперь новая прихоть.

Один Гримо мог в полной мере оценить, что значил этот жест графа.

Берри — когда-то его родной дом, с которым он порвал, о котором не вспоминал пятнадцать лет. Теперь камни его родового замка лягут в основу часовни, где торжественно будет крещен его сын, который носит имя в честь святого Рауля Буржского, епископа из Берри.

Все возвращается к истокам своим.

Адель ничего этого не знала, она просто радовалась за графа и за Рауля, а Гримо в этот раз достался шутливый поцелуй. Гримо не посмел ответить, но посмел надеяться.

Впереди крещение, и если выйдет все, как хочет граф, то радость будет большая и кто знает, одному ли графу выпадет радоваться.

XXII

Герцог де Барбье не мог тягаться знатностью ни с принцем де Вандом, ни тем более с принцем Гастоном. Он не был отпрыском королевских кровей, но, тем не менее, среди местных дворян считался одним из первых. В отличие от высокородных принцев, он всю жизнь прожил в Орлеаннэ, так же как его отец и дед, и потому знал здесь всех и вся. Его род не мог похвастаться участием в крестовых походах и гордые Монморанси, Роаны и прочие Гизы с Ла Турами не числили его среди равных себе. Однако герцога это не волновало. Его род, пусть не столь знатный, но вполне почтенный, знаменитых особ там хватает. Они всегда верно служили королю и отечеству, и стыдиться им нечего.

К тому же в роду всегда хватало невест и многие младшие отпрыски тех самых Роанов и Ла Туров считали их удачной партией. Бедных в родне герцога не водилось, приданое за невестами давали, не скупясь, и это, в совокупности с достойным именем, делало невест неотразимыми. А если добавить, что некрасивых в роду было еще меньше, чем бедных, то можно понять, отчего герцог, при желании, мог найти родственников в какой угодно семье.

Что принцы! Они как звезды на небе — может и красиво, да далеко и бесполезно. А вот попробуй не считаться с герцогом де Барбье, если его двоюродная бабка твоя прабабка, его старшая сестра твоя тетушка, младшая — жена твоего кузена, а племянница вот-вот выйдет замуж за твоего сына.

Так что для местных дворян герцог де Барбье был одним из главных авторитетов. Молодежь ворчала и порой позволяла себе непочтительные высказывания в адрес стариков, которые всех поучают, но если припекало, то за советом и помощью чаще всего обращались именно к герцогу. Особенно, если проблемы были семейными.

Атос давно покинул свет, но не забыл ни его обычаев, ни его предрассудков. Когда, захлебнувшись негодованием, он бросил в лицо Лавальеру имя герцога де Барбье, то сделал беспроигрышный ход. Протрезвев, он все чаще возвращался к этой мысли — просить герцога быть крестным Рауля.

Атос, хоть и был тогда сильно пьян, но не забыл ничего из того, что сказал Лавальер.

Его сына, его Рауля, приняли за отпрыска слуги!

Пусть это был Гримо, один из самых верных и преданных ему людей, но, тем не менее, он — слуга. И любой сможет высказать подобное предположение, любой сможет, двусмысленно ухмыляясь, кивать на Гримо и Адель, или еще на кого-то из челяди, а он — граф, хозяин — будет вынужден молчать. Ведь не будешь каждому показывать бумаги — это мой воспитанник!

А вот если герцог де Барбье согласится быть крестным, то уже никто не подумает, что Рауль — сын слуги. Герцог, конечно, не приминёт объяснить всем вокруг, что оказал эту честь не просто сироте, а воспитаннику графа, который официально взял мальчика под опеку.

Всего этого достаточно, чтоб местные сплетники не посмели марать имя мальчика.

К тому же, это позволит избежать еще одного щекотливого объяснения — почему граф сам не пожелал стать восприемником. Ни у одного, даже самого подозрительного человека не останется вопросов — граф не стал крестным, потому что герцог де Барбье лично оказал честь маленькому воспитаннику. А иметь двух крестных, да еще таких, для сироты слишком, для него и один герцог большая честь.

Все эти соображения не давали графу покоя. Чем больше он размышлял, тем больше убеждался, что пришедшая в пьяную голову мысль, оказалась единственно верной.

Оставалось убедить герцога де Барбье.

Восстановление часовни шло полным ходом и граф не сомневался, что задолго до 21 июня все будет готово.

21 июня — день святого Рауля Буржского, день, когда Атос собирался крестить сына.

Времени было достаточно, но Атос не хотел надолго откладывать разговор с Барбье, кто знает, сколько придется его уговаривать?

Едва сошел снег, он отправился в поместье герцога.

Гримо сопровождал графа и всю дорогу гадал, что понадобилось хозяину у Барбье. После того, как герцог "ссудил" графу доезжачего, они еще ни разу не виделись.

Может Гримо до чего-то и додумался бы, если бы слышал разговор графа с герцогом, но у него не было такой возможности. Да и сам разговор не затянулся. Провожая графа, Барбье в сомнении покачал головой:

— Все равно я не понимаю Вашей настойчивости. Или же Вы чего-то недоговариваете. Если это так, то удивительно, что в ответ Вы ждете от меня подобных действий. Я не вижу к тому оснований. Всего хорошего, граф.

Де Барбье слегка склонил голову в прощальном поклоне, но Атос медлил. Герцог, уже с оттенком раздражения, добавил:

— Простите, но Ваша просьба выглядит странно. Я не могу ее удовлетворить.

Атос медленно поклонился и направился к своему коню.

Гримо ничего не понял, но постарался как следует запомнить все, что слышал. Возможно, позже он сумеет догадаться, о чем шла речь.

Уже сев в седло, Атос неожиданно обратился к герцогу:

— Ваша светлость, я смогу еще раз обратиться к Вам?

Герцог пожал плечами:

— Если только будете откровенны, иначе...

Атос кивнул и пришпорил коня.

В Бражелоне он заперся в кабинете и несколько дней не показывался даже у Рауля. Адель напрасно хмурила брови — граф не пил, он думал.

Гримо, желая заступиться за господина, попытался объяснить ей, что графу сейчас не до пьянок. Его что-то тревожит, какая-то серьезная проблема. Чтоб Адель получше поняла, о чем речь, Гримо дословно пересказал услышанное от Барбье.

Он даже не заметил, что уже давно привык все рассказывать ей. Пожалуй, Адель была единственной, с кем он был так разговорчив.

Слова герцога озадачили Адель, но она первой догадалась, о чем шла речь:

— Гримо, какие мы глупые! Ведь все ясно! Ты... простите, Вы помните, что говорил этот мерзкий маркиз?

Гримо постарался как можно скорее забыть визит Лавальера и потому отрицательно покачал головой.

— Ну как же! Он вообразил, что Рауль Ваш сын. Ваш и мой.

Адель покраснела и смущенно улыбнулась:

— Я, конечно, не отказалась бы от такого чудного ребенка, но все равно, то, как этот Лавальер говорил... как он улыбался... я готова была его убить. Граф, думаю, тоже. Как он воскликнул: "Я его опекун! Слышите — я!" Я бы расцеловала его за эти слова, если бы посмела.

Она засмеялась, Гримо тоже улыбнулся, вспомнив, с какой горячностью прозвучало это "Я".

— А потом, помните? Он сказал, что герцог де Барбье не откажется быть крестным. И Лавальер сразу притих, стал извиняться. Я думаю, граф ездил просить герцога.

Адель посерьезнела и поглядела Гримо в глаза:

— Получается, герцог отказал.

— Еще раз.

— Что?

— Граф собрался еще раз.

— Ах, да. Обратиться еще раз. Но герцог чего-то хочет. "Если будете откровенны", так?

Гримо пожал плечами:

— В чем?

Адель закусила губу и опустила голову. Гримо, не дождавшись ответа, удивленно поглядел на нее, но она так и сидела, не поднимая головы. Он осторожно тронул ее за плечо.

— Нет, ничего, — поспешно пробормотала Адель, — я просто подумала... Надеюсь, граф знает, что сказать де Барбье. Уверена, у него все получится. Гримо, мы тут заболтались, а Рауль давно проснулся, его купать пора.

На Гримо этот разговор произвел странное впечатление. Адель явно хотела что-то сказать, но потом спохватилась и заговорила о текущих делах.

Гримо и сам ломал голову над этой фразой — "Если будете откровенны". Что такое должен сказать граф? В чем признаться? Почему без этого герцог не может согласиться?

Странные они, эти господа, все у них так сложно...

Гримо был бы рад помочь графу чем угодно, но, похоже, тут такое дело, с которым граф может разобраться только сам.

Неделя ушла на размышления и граф снова отправился к де Барбье.

Он был очень серьезен и сосредоточен. Гримо достаточно было одного взгляда, чтобы понять: "Решился". Только вот на что именно решился его господин, Гримо понятия не имел.

Было еще холодно и дорогой Гримо изрядно продрог. Он удивлялся, как граф умудряется не трястись от холода — у Гримо зуб на зуб не попадал. И когда слуга герцога предложил пропустить стаканчик, чтоб согреться, Гримо поспешно закивал головой. Он сидел в помещении для слуг, где ему было велено дожидаться хозяина, и кроме него и лакея герцога там больше никого не было.

Лакей, совсем молодой парень, служил у герцога недавно и отчаянно задирал нос. Он безудержно хвастался герцогскими богатствами: роскошью дома, драгоценными тканями, мебелью редкого дерева, украшениями старой герцогини. Чтоб поразить Гримо, он принес бутылку вина, явно украденную с хозяйского стола.

— Ты такого и не нюхал! Да что ты, даже твой хозяин такого не пил! Ну-ка, что скажешь?

В бутылке оказался превосходный шамбертен. Гримо был вынужден признать, что действительно такого никогда не пил. Не то, чтобы ему не доводилось пить хорошего вина, но этот шамбертен был каким-то особенным. Какие-то непривычные ноты во вкусе, необычные оттенки в аромате — Гримо не сумел бы объяснить, что именно его поразило, но, пожалуй, хвастливый мальчишка прав — даже граф де Ла Фер признал бы это вино изумительным.

Довольный произведенным впечатлением, лакей захотел окончательно подавить Гримо превосходством и поманил за собой:

— Вино это что! Идем!

Гримо понял, что лакей хочет похвастаться домом.

В этом не было ничего необычного, слуги часто выхвалялись друг перед другом господским добром: горничные тайком от хозяек вытряхивали шкатулки с драгоценностями, дворецкие демонстрировали великолепные кабинеты, пока господа развлекали гостей в саду, а камердинеры выставляли напоказ золотое шитье и жемчуга господского платья.

Разумеется, если кого-то ловили на горячем, то пощады ждать не приходилось, но желание возвыситься в глазах чужой челяди было непреодолимо.

Мальчишка-лакей провел Гримо через несколько комнат и, неожиданно привел его в кабинет хозяина. Гримо слишком поздно сообразил, что парень водит его по личным покоям герцога.

Гримо нахмурился.

Одно дело глазеть на убранство гостиных и совсем другое, торчать посреди кабинета, где у хозяина наверняка хранятся важные бумаги.

Гримо очень хотел поскорее убраться оттуда и совсем не слушал болтавшего без умолку слугу. Он поспешно шагнул к одной из дверей, но, впервые попав в незнакомое помещение, перепутал вход. Дверь вела в спальню герцога. Лакей услужливо подтолкнул Гримо вперед:

— А тут какая роскошь! Ты только погляди, какой шелк! А кружева! У королей таких нет!

Гримо было не до королей с их роскошью — если их застукают в спальне хозяина дома, то в лучшем случае изобьют. О худшем он даже думать не хотел. А граф никогда не простит ему подобного любопытства, тем более теперь, когда он приехал просить герцога де Барбье о важной услуге.

За неплотно сдвинутыми шторами Гримо разглядел деревья и, не колеблясь, направился туда — между окнами была еще одна дверь.

Что за фантазия заставила герцога сделать из спальни выход прямо во двор, Гримо было наплевать. Но лучше выйти здесь, чем снова идти через все личные покои де Барбье.

Однако Гримо ошибся — это был зимний сад.

— Герцог себе сделал так, чтоб прямо из спальни можно было выйти, — пояснил лакей. — У него грудная жаба, зимой, когда камины топят, он еле живой, вот и сделал тут уголок. Чуть плохо — он сюда. Тут всякие растения редкие, ему один лекарь присоветовал. Говорят, полезно. А там, — лакей махнул рукой в другой угол сада, — тоже выход, в малую гостиную. Вобщем даже не гостиная, а так, для личных приемов по всяким тонким вопросам. Если ему бумаги надо потом спрятать, так он может через сад в спальню или кабинет пройти, а никто знать не будет.

Гримо хмыкнул — да уж, не будет! Даже мальчишка-лакей в курсе, на что только герцог рассчитывает?

Гримо показал рукой в сторону гостиной:

— Туда выйти.

Лакей почесал затылок:

— Думаешь, так лучше? Пожалуй, да. Один раз проскочили через покои, другой могут и поймать. Скоро камердинер придет порядок наводить, потому и открыто все. Идем через гостиную.

Но из-за дверей гостиной слышались голоса. Лакей узнал голос герцога, а Гримо — голос графа.

— Не выйдет, — вздохнул герцогский слуга. — Придется опять через спальню.

Гримо отрицательно покачал головой. Для себя он уже все решил. Он останется здесь и будет ждать, пока господа уйдут, а потом потихоньку выскользнет в гостиную. Если что — скажет, искал хозяина и заблудился. Ну поругают, подумаешь. Решат, что он глупый. Пусть. Главное, никто его не видел ни в кабинете, ни в спальне.