Сердце Волка. Влечение

...А узел у Варвары на голове свернут совсем иначе. Он создавал образ примерной студентки. Моя же Дикарка, скорее, напоминала воришку, которая прятала в этом узле какой-нибудь золотой перстень.

Наконец, мы остаемся одни.

— Итак. Почему вы позволяете себе опаздывать? — последнее слово я произношу громче и одновременно поворачиваю замок в двери. Щелчка почти не слышно.

Боковым зрением улавливаю, как она поднимается, одергивает платье.

— Простите... — ответ звучит хрипловато и слегка напряженно.

Не глядя на студентку, я иду к окну, забирая с собой стул, на который садились отвечающие. Отрабатывать наказание ей придется стоя. Останавливаюсь у подоконника, ладони сцепляю за спиной. Мне некуда спешить.

— Слушаю вас, — перевожу взгляд с грязной зелени парка на отражение студентки в стекле. Глядя на листок с ответами, она направляется к моему столу. Я вижу, даже чувствую, ее замешательство, когда стук каблучков обрывается — стула нет. Варвара мнется, поглядывает на меня, в итоге кладет билет на стол и начинает отвечать.

— Первый вопрос... — в ее голосе все еще слышится замешательство. — Тактика предъявления для опознания...

— Продолжайте, — я несколько раздраженно прерываю паузу.

Она склоняет голову, демонстрируя длинную шею, и мнет уголок листка. Это распаляет меня. Я делаю длинный глубокий вдох.

— Опознание чаще всего проводится при расследовании убийств, разґбойных нападений, половых преступлений, краж...

Я слушаю, постепенно приближаясь к ней.

— ...Сущность опознания заключается в установґлении тождества предъявляемого объекта...

Я останавливаюсь за ее спиной так близко, что Варвара невольно прерывает ответ.

— Продолжайте, — сухо повторяю я.

Но, едва она произносит следующую фразу, кладу руки ей на плечи. Теплая нежная кожа. Варвара замирает под моими ладонями.

— Какие виды опознания вы знаете? — настойчиво спрашиваю я и провожу пальцами по ее шее.

Варвара все еще молчит. И меня посещает не очень-то приятная мысль, что я, возможно, ошибся. Едва сдерживаюсь, чтобы не воспользоваться своей особенностью, но останавливаю себя. Я не настолько боюсь ошибиться.

— Вы не знаете ответа, Варвара Алексеевна?

Она прочищает горло.

— Выделяется четыре вида опознания... — начинает она, и я, уже не сомневаясь, расстегиваю пуговицу на ее платье. Ощущаю пальцами прохладу ее цепочки. Еще одна пуговица. И еще. — Опознание людей... Опознание вещей... орудий преступления, документов... — лопочет она, сбиваясь с каждой расстегнутой пуговицей.

Стягиваю платье ровно настолько, чтобы мне было удобно высвободить ее грудь из лифчика. Сжимаю между безымянным и указательным пальцем затвердевшие соски. Ее кожа стала еще теплее, цитрусовый запах усилился, но теперь он не раздражает меня. Варвара сжимает ноги, наверняка, между ними влажно и горячо. Хочу проверить. Так сильно, что мне приходится сделать глубокий выдох, чтобы держать себя в руках.

— Какие обстоятельства выясняются в процессе допроса? — спрашиваю я как можно строже.

Варвара начинает отвечать, и я так резко наклоняю ее вперед, что она, вскрикнув, едва успевает упереться в парту ладонями.

— Продолжайте... — я задираю ей платье и обнаруживаю, что под ним вовсе не колготы, как мне казалось, а чулки. Плутовка. Это поднимает мой градус возбуждения настолько, что я не вижу больше причин сдерживать себя. Сначала запускаю руки ей между ног и, сдвинув трусики, проникаю в нее пальцем. Ее мышцы обволакивают и сжимают его. Сразу за ее стоном я слышу свой. Убираю руку, чтобы расстегнуть ремень и ширинку. Секунды — и я, обхватив ее бедра, вхожу в нее. Застонав, она откидывает голову, я снова замечаю узел, в который сплетены ее волосы. Моя Дикарка... Я начинаю медленно двигаться, понимая, что это сравнение слишком завело меня. А к черту... За шею наклоняю ее к парте и резко вхожу. Она стонет. Слишком громко. Я зажимаю ей рот рукой и продолжаю грубые интенсивные движения. Ей нравится, она податливая и трепетная, и это заводит еще больше. Я уже близок к оргазму — и вдруг стук в дверь.

— Алексей Виниаминович! — раздается писклявый голос заведующей кафедрой.

Варвара замирает, но я движениями приказываю ей продолжать.

— Алексей Виниаминович! Мне сказали, что зачет еще идет, — теперь к писку добавились истеричные нотки. Ненавижу эту стерву. Сейчас — особенно.

— Алексей... — голос замирает, когда раздается звонкий шлепок — я подстегнул мою студентку работать усерднее. Монолог за дверью начал сбивать Варвару с ритма.

Больше меня не донимают. Стерва пошла за ключами.

Я увеличиваю напор, и сильнее зажимаю рот студентке. Да она любительница постонать!

Чувствую приближение своего оргазма — горячим пульсом в виске, сладостным набухающим узлом внизу живота, чувствую приближение ее оргазма — мышечными спазмами. И слышу, как в замочную скважину входит ключ.

Еще несколько толчков — и я кончаю. Выхожу из нее, ощущая ее судороги. Ключ копошится в замке. Одним движением одергиваю Варваре платье, заскакиваю на свой стул, так и не натянув джинсов. К счастью, мой зад не виден со стороны двери. Едва успеваю провести пятерней по волосам, как в кабинет врывается Стерва. В сером страшненьком костюме с протертыми локтями. В колготах, собранных у туфель в гармошку. С растрепанной прической, словно ее тоже кто-то мял у стола. Бросает испепеляющий взгляд на Варвару. Втягивает носом воздух. Запах. Да, тут уж ничего не поделаешь. Я улыбаюсь про себя.

— Почему вы не отвечали мне! — ее голос едва не срывается на вопль.

— Потому что был занят, — скучающим тоном отвечаю я. — Продолжайте... — обращаюсь к студентке, стоящей с опущенным взглядом.

Когда Стерва уходит, я протягиваю Варваре платок — помада размазана. Затем расписываюсь в зачетке.

— В следующий раз не опаздывайте.

Я жду тебя, моя Дикарка.

Я жду тебя, Вера.

Глава 2. Мертвое место

Мой отец не был безалаберным или наивным: потайной ящик он запирал на ключ. Просто папа не знал, сколько всего его дочь умеет открывать с помощью обычной шпильки для волос. Я отрастила волосы ниже лопаток и сворачивала их узлом на затылке только затем, чтобы, не вызывая подозрений у папы, всегда носить при себе шпильки. Я вскрывала почтовые ящики, гаражи, голубятни — все, где люди скупились на замок подороже. И мысль о том, что меня поймают, доложат отцу, была единственным, что встряхивало меня, выводило из тупого равновесия. Отец же нарушал свое равновесие, часто и надолго уезжая на охоту.

Однажды я искала калькулятор в папином столе... Ладно, я не искала калькулятор. Просто очень хотела узнать, что хранится в самом потайном ящике нашей квартиры. Там лежали мамины фотографии. Все, что я помнила, и даже та, что исчезла с моей прикроватной тумбочки после аварии. Десятки снимков — цветных и черно-белых. Отснятых папой стареньким 'Зенитом' и проявленных в собственной ванной. Некоторые из них, самые лучшие, были вырваны из семейного альбома. Мама на фоне цветущих яблонь, в белом воздушном сарафане. Темно-каштановые волосы волнами спадают на плечи, глаза синие-синие, смеются, легкий румянец — молодая и счастливая. Или мама на лекции в универе, тоненькая, хрупкая, в белой праздничной блузке, волосы аккуратно собраны на затылке, руки на парте — образцовая студентка. Внимательно слушает преподавателя и даже не подозревает, как красиво ложится свет на ее лицо. Внешне мы были с ней очень похожи — настолько, что возникало странное ощущение, словно я прожила еще одну жизнь, которую просто не помню.

Но большинство снимков я видела впервые: множество дублей с неудачным ракурсом, смазанным изображением, слишком темные, слишком светлые. Казалось, отец напечатал все — абсолютно все — снимки, где хотя бы угадывалось присутствие мамы.

А затем под фотографиями я нашла пистолет. Пистолет в моем доме! Я все стояла и смотрела на него, боясь пошевелиться, — словно могла спровоцировать выстрел. И вдруг щелкнул замок входной двери. Я вздрогнула — и бросилась собирать фотографии, веером разбросанные по ковру.

Зайди отец в квартиру сразу, мое неуемное любопытство пропало бы раз и навсегда — несмотря на замкнутость, папа умел в нужный момент подбирать слова, отлично промывающие мозги. Только, видимо, силы, более могущественные, чем воля отца, были на моей стороне, и они вытолкнули из соседней квартиры занудного и нагловатого старичка-лесовичка, в прошлом заядлого охотника, который не упускал случая переброситься с папой парой фраз.

Я успела вернуть фотографии на место. И мой папа, который все видел, а если не видел — то чувствовал, у которого 'нюх' на вранье был, как у заправской ищейки, не заподозрил неладного. Может, просто не представлял, что неладное может произойти с его дочкой.

И вот теперь я ехала в машине неизвестно куда, неизвестно с кем. Знал ли папа о том, что именно произошло? Когда-то он был лучшим сыщиком в городе — а может, и во всей стране — но сейчас... Судя по тому, как заметал следы похититель, кое-что ему было известно о прошлом моего отца. Но все равно единственным человеком, который сейчас мог что-то изменить, оставалась я сама.

...Когда я, вздрогнув, проснулась, уже смеркалось. В первое мгновение я решила, что должна находиться в своей кровати, но потом вспомнила, что произошло, и меня бросило в дрожь. Вокруг лес, темнеет. Где я? Куда еду? Кто рядом со мной? И что с моим отцом?

'Сосед' посмотрел на меня с легким беспокойством. Ни слова не сказал, только нащупал рукой на заднем сидении свой пиджак и положил мне на колени.

Я старалась сохранять спокойствие, но мое тело действовало самостоятельно. Тыльной стороной ладони я вытерла со лба капельки пота.

Чувствовала себя жутко. Голова болела, желудок сводило от голода. Я проспала полдня, и теперь, похоже, всю ночь мне предстояло провести в машине, думая, насколько отвратительно мое положение. Я накрылась пиджаком, но меня по-прежнему знобило, и кончики пальцев оставались ледяными. Похититель выглядел мрачным.

— Скоро остановимся, — сказал он.

Я отвернулась к окну и уставилась на бесконечную череду темнеющих елей, которые вблизи сливались в однородное полотно.

В этой ситуации не ощущалось романтики или даже намека на приключение. Мне было плохо до внутренних судорог, до тошноты. И страшно — не из-за 'соседа', а из-за того, что могло произойти через день, через час, через минуту. Мой спутник, возможно, был не так уж плох, но он выполнял приказы. А я понятия не имела, хорош ли тот, кто эти приказы отдает. Если верить похитителю, речь о моей смерти пока не шла. Но что будет, если 'политическая' ситуация изменится? Я — пешка. Я — разменная монета. Вполне может так статься: зазвонит мобильный, 'сосед' выслушает собеседника, затем резко нажмет на тормоза, заставит меня выйти из машины и повернуться к нему спиной...

Машина резко затормозила и свернула на едва заметную лесную дорогу. Через пару десятков метров мы остановились.

— Выходи, — сказал мой конвоир.

Я вышла. Ноги не слушались. Я куталась в пиджак, но зубы выбивали дробь.

Парень закрыл дверь.

— До придорожного кафе метров двести, немного прогуляемся.

Я сглотнула ком в горле.

— Почему мы оставили машину в лесу?

— Потому что Охотники могут проверить каждую парковку по этой трассе, но они вряд ли станут заходить в каждое кафе.

'Охотники?..' Мне было тошно до такой степени, что я даже не сумела продолжить мысль.

Широкая стоянка перед кафе, густо заставленная фурами и легковушками, хорошо освещалась. Само здание лишь тускло подсвечивалось разноцветными лампочками по периметру крыши. Мы обошли стоянку, избегая открытых мест, и, только подойдя к кафе, я рассмотрела деревянные бревенчатые стены, красную черепицу и резные ставни за кустами сирени. Окна были приоткрыты, из зала доносились гул посетителей и запах жареного мяса. Хлопая себя по рукам и шее, я рванула вперед: в данный момент наибольшую опасность представляли не Волки, а комары.

Тропинка, выложенная плиткой, вела к крыльцу, над которым, прикованная цепями, болталась доска с надписью 'Заяц и гончие'. Я вошла вовнутрь — и сразу окунулась в плотный, застоялый воздух старого кафе.

Мы сели за крайний столик у стены — один из трех свободных. Что творилось за окном, в темноте, — не разобрать, но зал проглядывался весь, и до служебного выхода было рукой подать. Я быстро согрелась, стянула с себя пиджак, но похититель приказал снова его надеть. И, когда я, помедлив, подчинилась, попросил распустить волосы.

Секундное недоумение — и я понимаю, что, учитывая мою страсть к 'гулечке', распущенные волосы изменят мою внешность лучше любого парика. Я вытянула шпильки, перевязала их резинкой и сунула в карман джинсов. Волосы рассыпались по плечам, и несколько прядей стекли на стол — совсем не аппетитно. 'Сосед' посмотрел на меня как-то странно, затем перевел взгляд на официантку — миловидную, слегка располневшую блондинку.

— Отбивную с кровью и одну — хорошо прожаренную. И бутылку воды.

— Гарнир?

— Нет.

— А девушке?

— Ничего не надо, — ответила я, вкладывая в голос все презрение и злость, которые испытывала, — и оттого выглядела еще более нелепо на фоне парня, который вроде как просто зашел перекусить.

— Вы слышали, — ответил мой конвоир.

Собрав нераскрытые меню, девушка удалилась.

Мы стали ждать. Сначала я просто сидела — словно ожидать заказа в кафе вместе с преступником — обычное дело. А потом стали сдавать нервы. Я поймала себя на том, что скручиваю из кончика бумажной салфетки жгутик, и когда прервала это занятие, нога стала тихонько отбивать чечетку.

Похититель тоже ждал — но по-другому. Похоже, ему было незнакомо выражение 'некуда деть руки'. Он ничего не делал, даже не двигался, но внутри у него жизнь словно бурлила.

А потом другая официантка — пышногрудая брюнетка — принесла заказ. Уровень наклона при таком глубоком декольте привлек даже меня — но не похитителя. Он видел только отбивные и наблюдал за блюдом, планирующим на стол, с таким выражением лица, словно уже положил на язык кусочек мяса и почувствовал его сок. Ему было очень вкусно. У меня заурчало в животе, и я откашлялась в кулак. Могла и не стараться — отбивные для похитителя оказались важнее. Он буквально набросился на мясо и первый кусок положил себе в рот с нечеловеческой быстротой. Второй — ел уже спокойнее, а затем его аппетит вернулся в разумные, вполне человеческие, рамки.

— Эй... — позвала я, но он словно не слышал меня. — Эй!... — никакой реакции.

Тогда я коснулась его руки — машинально, как делают это, когда хотят привлечь чье-то внимание. Он одернул руку — мгновенно. Его глаза зажглись злым огнем.

Я натянула улыбку, чтобы разрядить обстановку.

— Мне нужно в туалет.

— Давай, — продолжая уплетать мясо, ответил 'сосед'.

Вот так просто? В кино большинство побегов совершается именно в такие моменты. Подходя к двери, я обернулась. Он заканчивал с первой отбивной, по-прежнему не обращая на меня никакого внимания.