Сердце Волка. Влечение

Глава 1. Сосед

В дверь постучали.

Я с трудом открыла глаза. Четверть шестого. Мой сон длился от силы пару часов.

Утренний свет пробивался сквозь щель между плотными шторами и ложился на стену желтой полосой. Воздух в комнате был густым и теплым. В ванной скрипнул кран, полилась вода. Папа по привычке поднялся в то время, когда я обычно засыпаю.

Стук повторился, чуть громче, чуть настойчивее. Я приподнялась на локтях. Значит, не приснилось? Четверть шестого — слишком рано. Для кого бы то ни было.

Натянула джинсы и майку, на ходу машинально стянула волосы шпильками. И, уже, подходя к двери, подумала: а зачем стучать, если есть звонок — громкий, дребезжащий, любого поднимет.

Я была уверена, что увижу кого-нибудь из папиных приятелей, но глазок явил лицо моего соседа. Мы познакомились лишь вчера. Да что там познакомились — обменялись парой фраз. Я только вышла на прогулку, даже до сквера не успела дойти — как вдруг этот ливень, пришлось вернуться. Под козырьком моего подъезда стоял парень, такой же промокший, как и я. Растерянно хлопал себя по карманам ветровки, выбивая мелкие брызги, видно, искал ключи. Я мало общалась с соседями, но его бы запомнила. Пепельно-русые волосы, зачесанные назад, слегка вились, хотя и потяжелели от воды. Одна прядь была почти белой, будто выгоревшая на солнце. Я открыла дверь подъезда. Незнакомец вошел следом и в ожидании лифта стал за моей спиной. Что-то цепляло в этом парне, чье лицо я толком не успела рассмотреть. Но что именно? Осанка. Или особая плавность движений. Или весь образ — до выгоревшей пряди. Мне очень хотелось оглянуться — только что делать потом, когда встретимся взглядами?..

Поднялись на пятый этаж. Я подошла к своей квартире, он — к тринадцатой. Родственник Марии Ивановны? Или снимает комнату? Незнакомец достал ключи из кармана джинсов, поднес к замочной скважине — и посмотрел на меня.

— Хорошего дня, — сухо, с нажимом, произнес он.

— И вам, — ответила я, не отводя взгляда от его необычных глаз — ярких, желто-карих. Потом спохватилась и зашла в квартиру.

И вот теперь он стоял перед моей дверью и смотрел прямо в глазок — словно мне в глаза. Я невольно помедлила, прежде чем открыть, — чтобы затянуть щекотание под ложечкой.

— Пойдем, — невозмутимо сказал незнакомец.

Если он хотел вогнать меня в ступор — у него получилось. Думаю, в тот момент я выглядела довольно глупо.

А потом я догадалась, в чем дело — и от души улыбнулась. Но сосед оставался серьезным. Ладно, это не приглашение на свидание. Тогда что?

— И куда... мы пойдем?

— Я расскажу тебе. Позже, — все так же холодно — до мурашек по коже — ответил он.

Я закусила губу. Незнакомец стоял передо мной, спокойный и уверенный, как игрок, знающий мои карты. А я даже не могла понять, в какую игру мы играем. Чего я не улавливала? В чем подвох? И еще этот тон голоса... Ровный, бесстрастный — и, в тоже время, задевающий за живое. Мне стало не по себе. Очень медленно, тягуче, иголочками по позвоночнику, стали просачиваться воспоминания о вчерашнем разговоре с отцом. О его предупреждениях, которые я не восприняла всерьез — что ни почудится больному человеку. А если тот разговор не имел отношения к его болезни?..

Я сглотнула ком в горле.

— Пожалуй, я откажусь.

— Не откажешься, — незнакомец улыбнулся, сверкнув ослепительно белым зубами. — Обувай кроссовки. Вещей не бери.

"Так, спокойно... — я попыталась взять себя в руки. — Давай, думай. Зачем ты понадобилась своему соседу". И сразу за этим возникла мысль, от которой похолодело в солнечном сплетении. "А с чего ты взяла, что он твой сосед? Потому что при тебе поднес ключ к замочной скважине? А ты видела, чтобы он открывал дверь? Может, слышала его голос за стеной?" Мария Ивановна жила одна, у нее всегда было тихо — как и последние сутки. Значит, он сделал вид, что живет по соседству. Чтобы однажды утром я вот так запросто открыла ему дверь.

Впервые в жизни я ощутила, что такое паника. Кровь ударила в виски, стало трудно дышать, сердце словно увеличилось в размерах и теперь стучало так громко, что это причиняло боль. Мысли вспыхивали и гасли, быстрее, чем я успевала их формулировать.

...Папа

...Нельзя уходить

...Нельзя сопротивляться

...Боль

...Похищение

...Закричать

Я со всей силы рванула на себя дверь, но она уперлась в ботинок незнакомца. И быстрее, чем получилось выдохнуть крик, я оказалась прижата затылком к стене, а ладонь незнакомца запечатала мой рот.

— Если закричишь, мне придется запереть за собой дверь изнутри, — тщательно произнося каждое слово, прошептал он мне на ухо. — Тогда обратного пути уже не будет. Но есть второй вариант. Ты пойдешь со мной. И все останутся живы: твой отец, ты. И я.

Он говорил убедительно и спокойно, словно врач, который обещает пациенту, что тот обязательно поправится.

Я перестала мычать. Выждав пару секунд, он медленно отнял ладонь от моего рта.

Я также медленно опустилась на корточки, чтобы завязать шнурки. Сердце по-прежнему колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Ну, что я могла еще сделать? Оттолкнуть его и закрыть дверь? Это вряд ли. Даже с места его бы не сдвинула. Все-таки закричать? Допустим, отец услышит, выбежит из ванной, полуголый, лицо — в пене для бритья. Что тогда "сосед" сделает с ним, абсолютно беззащитным? Глядя, как в полутьме коридора холодным светом блестят глаза незнакомца, я понимала: он не блефует.

— Просто пойдем, — с нажимом попросил "сосед". — Тогда все закончится хорошо.

И мне захотелось ему поверить. Потому что из всех вариантов, которые приходили в голову, хорошо мог закончиться только этот.

Еще несколько секунд — и сердце приняло обычную форму, кровь отхлынула от висков, дышать стало легче.

В ванной снова скрипнул кран, и шум воды прекратился. Совсем скоро отец будет здесь. Но незнакомец по-прежнему спокойно смотрел на меня, словно времени у нас было предостаточно. Или словно он знал, что произойдет дальше, и был к этому готов.

— Если я пойду с тобой... — вполголоса спросила я.

— ...тогда все закончится хорошо, — повторил он.

Теперь незнакомец не вызывал страха. Передо мной стоял обычный парень. И если бы я не видела, как темнели его глаза, пока я медлила, если бы каждой клеточкой не чувствовала скрытую угрозу — то, наверное, решила бы, что все происходящее — игра моего воображения.

В ванной позвякивали бритвенные принадлежности. Такой привычный, спокойный звук... Еще немного — отец сложит их в плетеную корзинку, закроет шкафчик и выйдет из ванной. Что произойдет потом, теперь зависело только от меня.

Я перешагнула порог. Дверной замок тихо щелкнул за моей спиной.

Без спешки мы спустились по лестнице, пересекли площадку первого этажа. "Сосед" снял пиджак, закинул его за плечо. Сейчас он снова казался обычным парнем, с которым я случайно столкнулась у двери подъезда. Парнем, который не мог меня обидеть.

Конечно, мог! Он знал, кто я такая. Следил за мной. Мне снова стало душно. "Это паника, скоро пройдет", — попыталась успокоить сама себя.

Привлечь чье-нибудь внимание, а потом — сбежать! Я мельком посмотрела по сторонам. Никого! Люди что — испарились?! Никому не нужно иди на работу? Отвести ребенка в сад? Выгулять собаку?

Перед выходом мы остановились. Я не поняла, зачем: на улице никого не было. И только спустя некоторое время увидела в дверном окошке мужчину и женщину. О чем-то увлеченно болтая, они прошли метрах в двадцати от нас и скрылись за соседним домом. Затем "сосед" открыл дверь подъезда и пропустил меня вперед. Солнечный свет обрушился мне на голову, как лавина. На мгновение я остановилась, даже дыхание перехватило. Было головокружительно светло, пахло дождем и скошенной травой. И тогда промелькнула нелепая мысль, что все обойдется. Я вернусь домой, папа будет в порядке, а похититель убежит восвояси. Он не посмеет меня обидеть. В конце концов, он просто парень, мой ровесник. Наверняка, ходит в обычный универ, где учатся девчонки, похожие на меня. Да у него рука не подымется!

"Сосед", не останавливаясь, обернулся. Он уже надел солнцезащитные очки, пиджак по-прежнему болтался у него за плечом — отпускник, никак не похититель.

Его темно-синий "Гольф" был припаркован прямо у входа, на тротуаре. Я села рядом с водительским сидением, мы тут же тронулись. По городу ехали не спеша. Даже, казалось, медленнее, чем разрешалось.

— Я и в самом деле не собираюсь обижать тебя, — глядя перед собой, сказал "сосед".

Это было приятно услышать. И трудно поверить.

— Я ничего не говорила, — голос прозвучал тихо, с хрипотцой, — совсем не так, как в моем воображении.

Похититель пропустил мои слова мимо ушей.

— ...И, как человека, который решил, что ему ничего не угрожает, хочу предупредить: не пытайся сбежать. Ты нужна нам, желательно, живой.

Он посмотрел на меня. И хотя за темными стеклами очков я не могла увидеть его глаза, я знала, что они выражают.

— Не стоит проверять, насколько я серьезен. Это кончится плохо для нас обоих. Но, в отличие от тебя, я к этому готов.

Я промолчала.

— Пристегнись.

Я пристегнулась.

— Тебе завязать глаза или ты просто их закроешь?

— Закрою, — поспешно ответила я и тут же исполнила обещание.

Он склонился ко мне, щелкнул какой-то механизм, и спинка кресла, дрогнув, опустилась.

Долгое время я пыталась считать повороты, прислушиваться к шумам, запоминать неровности дороги и "спящих полицейских". А потом бессонная ночь, недавние переживания вкупе со странным, необоснованным, но все-таки ощущением безопасности, взяли свое. И я провалилась в сон, быстро и неумолимо, как под воздействием наркоза.

* * *

Вместо того, чтобы сосредоточиться на зачете и погонять студентов, списывающих из-под парты, я сижу за учительским столом, обхватив голову руками, и думаю о завтрашнем дне.

Как же я жду ее приезда...

Этой юной городской бродячей киски.

Предки считали ее папенькиной дочкой, но, уверен, именно благодаря своему отцу она стала такой дикой.

В детстве, когда мы жили на одном этаже в старой панельной пятиэтажке, Дикарка еще не избегала людей, хотя и предпочитала мою компанию прочим. Она носила короткие юбочки и гольфы, но ее колени были вечно разбиты, в синяках и ссадинах. Уже тогда чудилось в ней что-то надломленное, недетское, и никакие косички не могли отвлечь от этого мое внимание. Мне было пятнадцать, ей — десять. По субботам после завтрака я задерживался у окна с чашкой чая, чтобы посмотреть, как это нервное, длинноногое, худющее до прозрачности существо — не девочка, а стрекоза — тащит увесистый портфель в художественную школу.

Думаю, мое влечение к ней зародилось еще тогда. Неясное, глубинное, совсем не похожее на то плотское притяжение, которое в те годы я испытывал к старшеклассницам. То, что эти ощущения одного поля ягоды я осознал значительно позже, спустя шесть лет. Мы не виделись целое лето, я и думать о ней перестал. И вдруг — она. Не девочка, а самая настоящая девушка, пусть еще резкая в движениях и немного угловатая. В той же серой, словно запыленной, ветровке, в которой она ходила весной. В тех же кедах на толстой подошве. Но теперь каштановые волосы, обычно распущенные, она скрутила в узел. И лицо ее словно вытянулось и побледнело — несмотря на то, что только закончилось лето. Я тогда стоял у окна, с кружкой чая в руке, — вроде все то же, тот же ритуал. Но ощущение было такое... странное... Наверное, это вполне можно назвать потрясением. Я тогда еще не знал, что приключилось в ее семье тем летом, так что со спокойной совестью наблюдал, какое чувство у меня к ней просыпается.

Стоило вспомнить об этом — и вот я снова переживаю те ощущения. Но сейчас это так некстати... Пытаюсь отвлечься, подумать о чем-то другом. После вчерашнего мальчишника голова раскалывается. А тут еще в гробовой тишине раздается просто адский скрип двери. Под такой звук только внутренности из дыры в собственном животе и вытаскивать.

— Простите... Можно войти? — женский голос звучит тихо, но как-то без особого сожаления об опоздании.

— Входите... — не открывая глаз, отвечаю я и, стиснув зубы, жду, когда дверной скрежет повторится.

Кх-х-х-х. Дверь закрылась. Каблуки процокали по деревянному полу. Меня обдал легкий запах духов с цитрусовой нотой, слишком резкой для моего нынешнего состояния. С этого момента официально ненавижу цитрусовые. И все духи в целом.

Моя Дикарка не пользовалась духами. Не носила цепочек, колец, браслетов. И юбок — если уж на то пошло. Невероятно, как при этом она умудрялась оставаться настолько женственной. И желанной.

Мои мысли спотыкаются о чей-то взгляд. Я поднимаю голову, и тот час же нахожу наглеца. Студентка, опоздавшая — я мельком глянул на зачетку — Варвара, смотрит на меня так, словно я описывал свои образы вслух. Черт побери, да она похожа на мою Дикарку. Каштановые волосы собраны в узел. Белая кожа. Тонкая шея. Тонкие запястья. Вся гибкая, словно ивовый прутик. Плечи разве что пошире, и грудь побольше. Ее классическое серое платье хотело бы выглядеть строгим, но при таком размере груди у него это плохо получалось. Верхняя пуговица расстегнута. В глубину, в чернеющую ямку, увлекая взгляд, соскальзывает цепочка. Я отвлекаюсь на свои руки. Верчу пальцами карандаш — это же куда занимательней — но мысли те же. Правда, угол уже иной.

Я частенько ловил обещающие улыбки студенток, особую искру во взгляде, которую ни с чем не перепутаешь. Коротенькая юбочка и "случайно" оброненная возле моего стола тетрадь. Почти невинная просьба об индивидуальном занятии. "Посмотрите, пожалуйста, не осталось ли шоколада у меня на губах". Вероятно, я был самым привлекательным преподавателем юрфака. Короткие светлые волосы, выгорающие за те недели, которые я посвящал серфингу на Бали. Загар, не успевающий исчезать.

Женщинам нравились мои руки. Нравились мои глаза. На самом деле, вовсе не бирюза их привлекала, а то, как я смотрел. Я держал собеседниц на коротком поводке, но не приближался. Женщин от этого просто ломало. Наверняка, еще им нравились мои деньги — преподавал я исключительно ради удовольствия. Но если все это не действовало, последней каплей становилась демонстрация моей коллекции охотничьих ружей. Женщины совершенно не разбираются в оружии, но все как одна хотят подержать ружье в руках, прицелиться. А мне, соответственно, требуется показать, как правильно это ружье держать. Прикосновения... Запахи...

На студенческий флирт я не велся (оставим вопрос морали, совесть — материал податливый). Просто после первой полусотни раз прямолинейность в интимных отношениях становится скучной и пресной. Но сейчас флирт не был явным. И это сходство с Дикаркой... Я снова посмотрел на опоздавшую. Варвара читала свои записи на листке, рассеянно поигрывая ручкой с мочкой уха. Словно это и не она так пытливо и нагло глазела на меня пару минут назад. Мое сердце забилось чаще. Всего чуть-чуть.

Ответы остальных студентов я слушал вполуха. Дополнительных вопросов не задавал.

...А узел у Варвары на голове свернут совсем иначе. Он создавал образ примерной студентки. Моя же Дикарка, скорее, напоминала воришку, которая прятала в этом узле какой-нибудь золотой перстень.

Наконец, мы остаемся одни.

— Итак. Почему вы позволяете себе опаздывать? — последнее слово я произношу громче и одновременно поворачиваю замок в двери. Щелчка почти не слышно.

Боковым зрением улавливаю, как она поднимается, одергивает платье.

— Простите... — ответ звучит хрипловато и слегка напряженно.

Не глядя на студентку, я иду к окну, забирая с собой стул, на который садились отвечающие. Отрабатывать наказание ей придется стоя. Останавливаюсь у подоконника, ладони сцепляю за спиной. Мне некуда спешить.

— Слушаю вас, — перевожу взгляд с грязной зелени парка на отражение студентки в стекле. Глядя на листок с ответами, она направляется к моему столу. Я вижу, даже чувствую, ее замешательство, когда стук каблучков обрывается — стула нет. Варвара мнется, поглядывает на меня, в итоге кладет билет на стол и начинает отвечать.

— Первый вопрос... — в ее голосе все еще слышится замешательство. — Тактика предъявления для опознания...

— Продолжайте, — я несколько раздраженно прерываю паузу.

Она склоняет голову, демонстрируя длинную шею, и мнет уголок листка. Это распаляет меня. Я делаю длинный глубокий вдох.

— Опознание чаще всего проводится при расследовании убийств, разґбойных нападений, половых преступлений, краж...

Я слушаю, постепенно приближаясь к ней.

— ...Сущность опознания заключается в установґлении тождества предъявляемого объекта...

Я останавливаюсь за ее спиной так близко, что Варвара невольно прерывает ответ.

— Продолжайте, — сухо повторяю я.

Но, едва она произносит следующую фразу, кладу руки ей на плечи. Теплая нежная кожа. Варвара замирает под моими ладонями.

— Какие виды опознания вы знаете? — настойчиво спрашиваю я и провожу пальцами по ее шее.

Варвара все еще молчит. И меня посещает не очень-то приятная мысль, что я, возможно, ошибся. Едва сдерживаюсь, чтобы не воспользоваться своей особенностью, но останавливаю себя. Я не настолько боюсь ошибиться.

— Вы не знаете ответа, Варвара Алексеевна?

Она прочищает горло.

— Выделяется четыре вида опознания... — начинает она, и я, уже не сомневаясь, расстегиваю пуговицу на ее платье. Ощущаю пальцами прохладу ее цепочки. Еще одна пуговица. И еще. — Опознание людей... Опознание вещей... орудий преступления, документов... — лопочет она, сбиваясь с каждой расстегнутой пуговицей.

Стягиваю платье ровно настолько, чтобы мне было удобно высвободить ее грудь из лифчика. Сжимаю между безымянным и указательным пальцем затвердевшие соски. Ее кожа стала еще теплее, цитрусовый запах усилился, но теперь он не раздражает меня. Варвара сжимает ноги, наверняка, между ними влажно и горячо. Хочу проверить. Так сильно, что мне приходится сделать глубокий выдох, чтобы держать себя в руках.

— Какие обстоятельства выясняются в процессе допроса? — спрашиваю я как можно строже.

Варвара начинает отвечать, и я так резко наклоняю ее вперед, что она, вскрикнув, едва успевает упереться в парту ладонями.

— Продолжайте... — я задираю ей платье и обнаруживаю, что под ним вовсе не колготы, как мне казалось, а чулки. Плутовка. Это поднимает мой градус возбуждения настолько, что я не вижу больше причин сдерживать себя. Сначала запускаю руки ей между ног и, сдвинув трусики, проникаю в нее пальцем. Ее мышцы обволакивают и сжимают его. Сразу за ее стоном я слышу свой. Убираю руку, чтобы расстегнуть ремень и ширинку. Секунды — и я, обхватив ее бедра, вхожу в нее. Застонав, она откидывает голову, я снова замечаю узел, в который сплетены ее волосы. Моя Дикарка... Я начинаю медленно двигаться, понимая, что это сравнение слишком завело меня. А к черту... За шею наклоняю ее к парте и резко вхожу. Она стонет. Слишком громко. Я зажимаю ей рот рукой и продолжаю грубые интенсивные движения. Ей нравится, она податливая и трепетная, и это заводит еще больше. Я уже близок к оргазму — и вдруг стук в дверь.

— Алексей Виниаминович! — раздается писклявый голос заведующей кафедрой.

Варвара замирает, но я движениями приказываю ей продолжать.

— Алексей Виниаминович! Мне сказали, что зачет еще идет, — теперь к писку добавились истеричные нотки. Ненавижу эту стерву. Сейчас — особенно.

— Алексей... — голос замирает, когда раздается звонкий шлепок — я подстегнул мою студентку работать усерднее. Монолог за дверью начал сбивать Варвару с ритма.

Больше меня не донимают. Стерва пошла за ключами.

Я увеличиваю напор, и сильнее зажимаю рот студентке. Да она любительница постонать!

Чувствую приближение своего оргазма — горячим пульсом в виске, сладостным набухающим узлом внизу живота, чувствую приближение ее оргазма — мышечными спазмами. И слышу, как в замочную скважину входит ключ.

Еще несколько толчков — и я кончаю. Выхожу из нее, ощущая ее судороги. Ключ копошится в замке. Одним движением одергиваю Варваре платье, заскакиваю на свой стул, так и не натянув джинсов. К счастью, мой зад не виден со стороны двери. Едва успеваю провести пятерней по волосам, как в кабинет врывается Стерва. В сером страшненьком костюме с протертыми локтями. В колготах, собранных у туфель в гармошку. С растрепанной прической, словно ее тоже кто-то мял у стола. Бросает испепеляющий взгляд на Варвару. Втягивает носом воздух. Запах. Да, тут уж ничего не поделаешь. Я улыбаюсь про себя.

— Почему вы не отвечали мне! — ее голос едва не срывается на вопль.

— Потому что был занят, — скучающим тоном отвечаю я. — Продолжайте... — обращаюсь к студентке, стоящей с опущенным взглядом.

Когда Стерва уходит, я протягиваю Варваре платок — помада размазана. Затем расписываюсь в зачетке.

— В следующий раз не опаздывайте.

Я жду тебя, моя Дикарка.

Я жду тебя, Вера.

Глава 2. Мертвое место

Мой отец не был безалаберным или наивным: потайной ящик он запирал на ключ. Просто папа не знал, сколько всего его дочь умеет открывать с помощью обычной шпильки для волос. Я отрастила волосы ниже лопаток и сворачивала их узлом на затылке только затем, чтобы, не вызывая подозрений у папы, всегда носить при себе шпильки. Я вскрывала почтовые ящики, гаражи, голубятни — все, где люди скупились на замок подороже. И мысль о том, что меня поймают, доложат отцу, была единственным, что встряхивало меня, выводило из тупого равновесия. Отец же нарушал свое равновесие, часто и надолго уезжая на охоту.

Однажды я искала калькулятор в папином столе... Ладно, я не искала калькулятор. Просто очень хотела узнать, что хранится в самом потайном ящике нашей квартиры. Там лежали мамины фотографии. Все, что я помнила, и даже та, что исчезла с моей прикроватной тумбочки после аварии. Десятки снимков — цветных и черно-белых. Отснятых папой стареньким 'Зенитом' и проявленных в собственной ванной. Некоторые из них, самые лучшие, были вырваны из семейного альбома. Мама на фоне цветущих яблонь, в белом воздушном сарафане. Темно-каштановые волосы волнами спадают на плечи, глаза синие-синие, смеются, легкий румянец — молодая и счастливая. Или мама на лекции в универе, тоненькая, хрупкая, в белой праздничной блузке, волосы аккуратно собраны на затылке, руки на парте — образцовая студентка. Внимательно слушает преподавателя и даже не подозревает, как красиво ложится свет на ее лицо. Внешне мы были с ней очень похожи — настолько, что возникало странное ощущение, словно я прожила еще одну жизнь, которую просто не помню.

Но большинство снимков я видела впервые: множество дублей с неудачным ракурсом, смазанным изображением, слишком темные, слишком светлые. Казалось, отец напечатал все — абсолютно все — снимки, где хотя бы угадывалось присутствие мамы.

А затем под фотографиями я нашла пистолет. Пистолет в моем доме! Я все стояла и смотрела на него, боясь пошевелиться, — словно могла спровоцировать выстрел. И вдруг щелкнул замок входной двери. Я вздрогнула — и бросилась собирать фотографии, веером разбросанные по ковру.

Зайди отец в квартиру сразу, мое неуемное любопытство пропало бы раз и навсегда — несмотря на замкнутость, папа умел в нужный момент подбирать слова, отлично промывающие мозги. Только, видимо, силы, более могущественные, чем воля отца, были на моей стороне, и они вытолкнули из соседней квартиры занудного и нагловатого старичка-лесовичка, в прошлом заядлого охотника, который не упускал случая переброситься с папой парой фраз.

Я успела вернуть фотографии на место. И мой папа, который все видел, а если не видел — то чувствовал, у которого 'нюх' на вранье был, как у заправской ищейки, не заподозрил неладного. Может, просто не представлял, что неладное может произойти с его дочкой.

И вот теперь я ехала в машине неизвестно куда, неизвестно с кем. Знал ли папа о том, что именно произошло? Когда-то он был лучшим сыщиком в городе — а может, и во всей стране — но сейчас... Судя по тому, как заметал следы похититель, кое-что ему было известно о прошлом моего отца. Но все равно единственным человеком, который сейчас мог что-то изменить, оставалась я сама.

...Когда я, вздрогнув, проснулась, уже смеркалось. В первое мгновение я решила, что должна находиться в своей кровати, но потом вспомнила, что произошло, и меня бросило в дрожь. Вокруг лес, темнеет. Где я? Куда еду? Кто рядом со мной? И что с моим отцом?

'Сосед' посмотрел на меня с легким беспокойством. Ни слова не сказал, только нащупал рукой на заднем сидении свой пиджак и положил мне на колени.

Я старалась сохранять спокойствие, но мое тело действовало самостоятельно. Тыльной стороной ладони я вытерла со лба капельки пота.

Чувствовала себя жутко. Голова болела, желудок сводило от голода. Я проспала полдня, и теперь, похоже, всю ночь мне предстояло провести в машине, думая, насколько отвратительно мое положение. Я накрылась пиджаком, но меня по-прежнему знобило, и кончики пальцев оставались ледяными. Похититель выглядел мрачным.

— Скоро остановимся, — сказал он.

Я отвернулась к окну и уставилась на бесконечную череду темнеющих елей, которые вблизи сливались в однородное полотно.

В этой ситуации не ощущалось романтики или даже намека на приключение. Мне было плохо до внутренних судорог, до тошноты. И страшно — не из-за 'соседа', а из-за того, что могло произойти через день, через час, через минуту. Мой спутник, возможно, был не так уж плох, но он выполнял приказы. А я понятия не имела, хорош ли тот, кто эти приказы отдает. Если верить похитителю, речь о моей смерти пока не шла. Но что будет, если 'политическая' ситуация изменится? Я — пешка. Я — разменная монета. Вполне может так статься: зазвонит мобильный, 'сосед' выслушает собеседника, затем резко нажмет на тормоза, заставит меня выйти из машины и повернуться к нему спиной...

Машина резко затормозила и свернула на едва заметную лесную дорогу. Через пару десятков метров мы остановились.

— Выходи, — сказал мой конвоир.

Я вышла. Ноги не слушались. Я куталась в пиджак, но зубы выбивали дробь.

Парень закрыл дверь.

— До придорожного кафе метров двести, немного прогуляемся.

Я сглотнула ком в горле.

— Почему мы оставили машину в лесу?

— Потому что Охотники могут проверить каждую парковку по этой трассе, но они вряд ли станут заходить в каждое кафе.

'Охотники?..' Мне было тошно до такой степени, что я даже не сумела продолжить мысль.

Широкая стоянка перед кафе, густо заставленная фурами и легковушками, хорошо освещалась. Само здание лишь тускло подсвечивалось разноцветными лампочками по периметру крыши. Мы обошли стоянку, избегая открытых мест, и, только подойдя к кафе, я рассмотрела деревянные бревенчатые стены, красную черепицу и резные ставни за кустами сирени. Окна были приоткрыты, из зала доносились гул посетителей и запах жареного мяса. Хлопая себя по рукам и шее, я рванула вперед: в данный момент наибольшую опасность представляли не Волки, а комары.

Тропинка, выложенная плиткой, вела к крыльцу, над которым, прикованная цепями, болталась доска с надписью 'Заяц и гончие'. Я вошла вовнутрь — и сразу окунулась в плотный, застоялый воздух старого кафе.

Мы сели за крайний столик у стены — один из трех свободных. Что творилось за окном, в темноте, — не разобрать, но зал проглядывался весь, и до служебного выхода было рукой подать. Я быстро согрелась, стянула с себя пиджак, но похититель приказал снова его надеть. И, когда я, помедлив, подчинилась, попросил распустить волосы.

Секундное недоумение — и я понимаю, что, учитывая мою страсть к 'гулечке', распущенные волосы изменят мою внешность лучше любого парика. Я вытянула шпильки, перевязала их резинкой и сунула в карман джинсов. Волосы рассыпались по плечам, и несколько прядей стекли на стол — совсем не аппетитно. 'Сосед' посмотрел на меня как-то странно, затем перевел взгляд на официантку — миловидную, слегка располневшую блондинку.

— Отбивную с кровью и одну — хорошо прожаренную. И бутылку воды.

— Гарнир?

— Нет.

— А девушке?

— Ничего не надо, — ответила я, вкладывая в голос все презрение и злость, которые испытывала, — и оттого выглядела еще более нелепо на фоне парня, который вроде как просто зашел перекусить.

— Вы слышали, — ответил мой конвоир.

Собрав нераскрытые меню, девушка удалилась.

Мы стали ждать. Сначала я просто сидела — словно ожидать заказа в кафе вместе с преступником — обычное дело. А потом стали сдавать нервы. Я поймала себя на том, что скручиваю из кончика бумажной салфетки жгутик, и когда прервала это занятие, нога стала тихонько отбивать чечетку.

Похититель тоже ждал — но по-другому. Похоже, ему было незнакомо выражение 'некуда деть руки'. Он ничего не делал, даже не двигался, но внутри у него жизнь словно бурлила.

А потом другая официантка — пышногрудая брюнетка — принесла заказ. Уровень наклона при таком глубоком декольте привлек даже меня — но не похитителя. Он видел только отбивные и наблюдал за блюдом, планирующим на стол, с таким выражением лица, словно уже положил на язык кусочек мяса и почувствовал его сок. Ему было очень вкусно. У меня заурчало в животе, и я откашлялась в кулак. Могла и не стараться — отбивные для похитителя оказались важнее. Он буквально набросился на мясо и первый кусок положил себе в рот с нечеловеческой быстротой. Второй — ел уже спокойнее, а затем его аппетит вернулся в разумные, вполне человеческие, рамки.

— Эй... — позвала я, но он словно не слышал меня. — Эй!... — никакой реакции.

Тогда я коснулась его руки — машинально, как делают это, когда хотят привлечь чье-то внимание. Он одернул руку — мгновенно. Его глаза зажглись злым огнем.

Я натянула улыбку, чтобы разрядить обстановку.

— Мне нужно в туалет.

— Давай, — продолжая уплетать мясо, ответил 'сосед'.

Вот так просто? В кино большинство побегов совершается именно в такие моменты. Подходя к двери, я обернулась. Он заканчивал с первой отбивной, по-прежнему не обращая на меня никакого внимания.

Окна в туалете не оказалось. Я кисло усмехнулась. Постояла немного, нажала на спуск воды, сполоснула руки и постояла еще. Хотела потрепать ему нервы: когда злишься, когда игра идет не по твоим правилам, проще всего совершить ошибку.

Когда я вернулась, он допивал стакан воды. Стол был пуст.

— Если бы я знал, что ты будешь симулировать, то сразу бы предупредил, что в туалете нет окна, — сказал 'сосед'.

Я промолчала. Ну что я могла ответить?

Закинув рюкзак на плечо, мой конвоир направился к выходу. Я покорно поплелась следом.