Глава D. Долгие проводы

— Очень приятно, — маленький латино тепло улыбнулся нам.

— А почему его так зовут? — вдруг спросил Дэвид. Он знал русский язык достаточно хорошо, чтобы участвовать в нашей беседе на равных.

— Да вот, представляешь, не повезло парню, — Алексей широко улыбнулся: очевидно, эта история уже была привычной шуткой для экипажа. — Родился в какой-то деревушке, где никого из русских и близко не было, вот и назвали его Педрито, да еще и Охуэло! Пришлось переводить.

— Ojuelo это на испанском "блин"? — вспомнил я. — Тогда почему не Блинов?

Лёшкина улыбка стала еще шире.

— Ну, какой он, блин, Блинов с такими-то габаритами?! Он у нас Бли-и-инчиков! — произнес Алексей с неподдельным удовольствием, и все трое весело захихикали.

— У меня в колледже была знакомая китаянка, так она русских очень не любила. Они всегда ее имя коверкали, — вдруг сказал у меня из-за спины Дэвид.

— А как ее звали?

— Обычно. По-китайски. Сюй Хунь.

Пару секунд в кабине стояла восхищенная тишина, а затем раздался дружный хохот. Смеялись все, даже Дэвид и "Петюня Блинчиков".

— Здорово, я запомню, — отсмеявшись, кивнул Алексей. — Ладно, Костя, рад был тебя видеть!

— Аналогично, — улыбнулся я в ответ. — А то все думал, ты это или не ты? Мы же с тобой на челноках раньше летали.

— Ушел я оттуда, — Алексей махнул рукой. — Скучно. На орбиту, с орбиты... челнок он и есть. А тут... сегодня Денвер, завтра Гавана, а через месяц какой-нибудь Ханой или Пенанг... Романтика! Да и знаешь, Костя, не обижайся, но, как по мне, нет ничего хорошего в этом космосе! Пустой он такой, холодный... Не для людей! А "зеленые человечки" эти... Ну, жили они без нас сто тысяч лет, проживут еще столько же! Ты лучше посмотри, как через час мы через терминатор будем проходить! Ты еще помнишь, Костя, как это здорово — обгонять зарю!? Какая это красота?!

— Знаю, Лёша. "Нет ничего прекраснее нашей Земли" — это я помню. Но иногда чтобы это понять, нужно повидать и другие миры...

Распрощавшись с экипажем, я покинул кабину в сопровождении верного Дэвида. Все-таки не стоило мешать ребятам делать свою работу.

— Костя! — раздался у меня за спиной негромкий голос.

— Да, Дэв.

— Спасибо тебе за то, что ты сделал вчера. За Марка. Не представляю, что стало бы, если бы с ним что-то случилось!

— Не стоит, — я коротко кивнул. — Э-э-э... Дэв!

— Да, Костя.

— Почему Марк настолько важен для нас? Почему он — единственный и неповторимый начальник экспедиции? Почему только у него нет дублера?

— Ты действительно не знаешь?!

— Нет, — я покачал головой. Константин почему-то даже не задумывался над этим и воспринимал как должное.

Дэвид задумчиво потер лоб.

— Марк совершенно незаменим, — убежденно сказал он. — Если бы не он, нашей экспедиции вообще не было бы. Это ведь он основал Комитет Хары. А потом убедил парней из Вашингтона, что нужно строить корабль. Наш "Одиссей".

— Спасибо, Дэв!

Я пошел к своему месту. Все это я знал, Непонятно мне было только одно: почему из множества энтузиастов по всему миру, выступавших за организацию звездной экспедиции, именно Марк оказался на гребне волны.

Усевшись в кресло, я нацепил очки-инфор и сделал небольшой поиск, решив потянуть за одну из ниточек, которую дал мне сегодня утром Иван Александрович. И сразу же получил результат. Фонд Миллера, сотрудником которого был Марк Брайтон до того как приобрести всемирную известность в качестве главы Комитета Хары, был одним из крупнейших доноров лаборатории Саймона Кларка — создателя теории антигравитации.

Вот, собственно, и ответ. Если американский секретный проект существует, то Марк, очевидно, — один из его руководителей. Или, подсказала подружка-паранойя, ширма для широкой общественности, из-за которой втихомолку действует кто-то еще.

На всякий случай, я снова погрузился в инфорсеть и тут же вытащил из нее интервью четырехдневной давности, данное главой Precision Technics Артуром Линдеманном корреспонденту Frankfurter Allgemeine Zeitung. Это СМИ носило старинное название известной немецкой газеты, но, как и все современные информагенства, сбрасывало прямо в сеть блоки новостей, сопровождаемые видеорядом, лишь немного разбавленные аналитикой и комментариями.

Хм, если бы не знал, никогда бы не подумал, что они родственники. Невысокий, плотненький Артур Линдеманн совершенно не походил на долговязого и длиннолицего Марка Брайтона, а напоминал, скорее, Бориса Абрамовича Березовского образца середины 90-х, когда он крутил гешефты в российском Совете Безопасности. Похожи у них были только волосы — черные и жесткие, но у мистера Линдеманна уже с проседью и изрядной лысиной.

Сам Артур Линдеманн мне, в целом, понравился. Он говорил быстро и напористо, со знанием дела, и не увиливал от острых вопросов. Да, соглашался он, изготовление гравитационных двигателей для звездных космических кораблей сегодня выглядит не той сферой, где можно сделать хороший бизнес. Но, с другой стороны, создавая уникальную, единственную в своем роде, установку, конструкторы и инженеры его компании приобрели ценнейший опыт, которого не имеет ни один другой коллектив в мире. Нет, этот опыт не может быть бесполезным. Человечество уже открыло для себя звезды. Как бы ни ворчали ретрограды, но оно больше не замкнется снова в своей раковине, словно улитка. Даже если Первая Звездная не найдет ничего интересного на планетах Хары, люди все равно на этом не остановятся. Будут новые экспедиции, новые корабли, а значит, им понадобятся новые двигатели. Да, ему известны результаты опросов общественного мнения и дискуссий в инфорсети. Но кому как ни вам, герр корреспондент, должно быть известно, какими переменчивыми могут быть настроения?! Человек земной неизбежно станет человеком космическим, может быть, именно в этом и заключается божий промысел, на который так любят ссылаться противники продолжения космических исследований...

Возможно, будь я настоящим Константином Пашкевичем, уроженцем конца двадцать второго века, я бы ему аплодировал. Но я-то родился в двадцатом! И слишком привык к тому, что за громкими словами и напыщенными манифестами всегда скрываются чьи-то конкретные корыстные интересы. Марк Брайтон открывал для человечества звезды, его двоюродный брат делал на этом бизнес... А за ними ощущалась рука кого-то третьего, преследующего какие-то свои цели...

От невеселых мыслей мне помог отвлечься вид на обзорном экране. Как и говорил Лёшка Лобанов, далеко впереди по курсу самолета появилась светло-оранжевая черта. Она на глазах расширялась, становилась все ярче и красочнее, затем посветлела, внезапно развернулась во все небо, а чуть сбоку, на западе, из-за далекого края земли выставило свой ослепительный диск солнце. Поднявшись в воздух поздно вечером, мы догнали зарю и должны были прибыть на место еще до заката. Всего за два часа мы преодолели треть окружности Земного шара на нашей широте и заходили на посадку на дальнем краю Американского континента, почти на старой границе с некогда независимой Калифорнией.

Аэродром Неллис, на который мы прибыли, оказался неожиданно большим. Казалось, он занимал всю обширную и очень плоскую равнину, протянувшуюся до желтовато-бурых голых склонов невысоких гор, окружавших ее неровной дугой. Широкие и оттого казавшиеся низкими ангары отбрасывали длинные тени в свете заходящего солнца. Забетонированные полосы и площадки практически не оставляли места для голой, серо-песчаного цвета, бесплодной земли. Вокруг были видны десятки летательных аппаратов — дозвуковых пассажирских лайнеров и авиеток, грузовых самолетов-дирижаблей с двигателями на водородных топливных элементах, гиперзвуковиков, уже водруженных на спины массивных носителей. Та часть меня, что представляла собой слепок личности Константина, немедленно определила, что некоторые из этих аппаратов имеют военное назначение и представляют собой многоцелевые ударные бомбардировщики типа Global Strike.

Все вокруг было блеклым, серым или металлически-блестящим, и только в одной стороне были заметны яркие пятна зелени. Там, в промежутке между горными грядами, на фоне закатного неба виднелись высокие башни небоскребов Лас-Вегаса, до которого было не больше двадцати километров. В отличие от Москвы, где предпочитали плавные криволинейные поверхности, в Америке по-прежнему сохраняли верность традиционной угловатой четкости форм.

И как вы думаете, с чего началось наше пребывание на американской земле?! С пресс-конференции! Если в прежние времена американцы испытывали прямо таки религиозное преклонение перед понятием свободы, то сейчас они были, буквально, помешаны на идее свободы информации. Считалось, что в этой стране совершенно невозможно сохранять какие-либо секреты, и, будь я действительно настоящим Константином, а не пришельцем из прошлого, я бы наверняка отнесся бы с куда большим сомнением к словам Ивана Александровича.

Причем, в Штатах одновременно действовали очень жесткие законы по охране личного пространства, того самого "прайвеси". Как американцы ухитрялись проводить черту между этими двумя противоположными установками, знали, наверное, только они сами.

Так или иначе, в обширном ангаре с высоким потолком, превращенном в импровизированный пресс-центр, собралось, наверное, с полтысячи репортеров, представлявших все возможные национальные и расовые типы — от рыжеволосых веснушчатых ирландцев до китайцев и чернокожих. Америка и в двадцать третьем веке продолжала оставаться самым многонациональным государством мира.

Интересно, что и в нашем, и в дублирующем экипаже все представители США были белыми, хоть и не обязательно WASPами. Возможно, двести лет назад в их число обязательно включили бы представителей, так сказать, национальных (и не будем говорить, каких еще) меньшинств, однако в современной Америке слово "политкорректность" было давно и прочно забыто. Его даже уже не считали ругательством.

Зато умению сделать шоу из любого события американцы отнюдь не разучились. Нас вывели на высокую сцену, залитую яркими лучами разноцветных прожекторов, и ведущая — красивая темнокожая женщина в переливающемся блестками длинном платье — начала представлять каждого из нас собравшейся публике.

— Начальник экспедиции Марк Брайтон! Соединенные! Штаты! Америки!

Гром аплодисментов. Марк делает шаг вперед. Сейчас он без очков-инфора и поэтому совершенно не похож на профессора Селезнева. Лицо бесстрастно-отмороженное. Да, не умеет Марк улыбаться широкой американской улыбкой, не умеет... И вообще, как и все мы, человек достаточно замкнутый и закрытый. Даже странно, как ему так долго удавалось играть роль публичной персоны?...

— Капитан звездного корабля "Одиссей" (а звучит, кстати: "Starship Odysseus", почти как "Enterprise") Анатолий Коржевский, Евразийский Союз!

Кэп приветственно машет рукой, улыбаясь своей немного страшноватенькой улыбкой. Да, маршал Жуков есть маршал Жуков. Но сегодня он выглядит довольным — не так, конечно, как после взятия Берлина, но после завершения Висло-Одерской операции — точно.

— Первый пилот Константин Пашкевич, Евразийский Союз!

Вот и моя очередь получать аплодисменты. Да, в официальной иерархии я — третий человек на корабле. Извини, Костя, что занял твое место. Я обязательно оправдаю, не подведу!...

Делаю шаг назад и возвращаюсь на свое место в шеренге...

— Второй пилот Мичиёши Симокава, Япония!

Высокий, ростом почти с меня, атлетически сложенный японец кланяется залу. Жесткие черные волосы как всегда взлохмачены, на широком плоском лице играет легкая улыбка.

Мичиёши, который предпочитает, чтобы его называли Миша или Митч, — один из самых опытных космонавтов в нашем экипаже. Вместе с Сергеем Сухиной, с которым он очень дружен, он принимал участие в экспедициях к Марсу, Церере и в систему Юпитера. По справедливости, именно он достоин звания первого пилота, вот только Миша при всех своих знаниях и опыте совершенно лишен лидерских качеств. Он хороший товарищ, славный парень и идеальный исполнитель, но... только исполнитель. Проявлять инициативу — не в его характере.

Как мне кажется, дело здесь в немалой степени заключается в национальных особенностях. Современная Япония со средней продолжительностью жизни, превышающей сто лет, и самым пожилым населением в мире представляет собой абсолютную и законченную геронтократию. Молодежь, а к ней там относят всех, кому еще не исполнилось пятьдесят, не имеет практически никаких прав, кроме обязанностей, и ни к каким серьезным делам не допускается.

Правда, самой Японии такая политика ничего хорошего не приносит. Ее последний расцвет относится аж к временам полуторастолетней давности, когда в бурные годы середины двадцать первого века распался Китай, а Корея, наоборот, объединилась, что принесло и тем, и другим немало бед. С тех пор "Восходящее солнце" медленно, но верно клонится к закату, превращаясь во что-то вроде Швейцарии — богатой, благополучной, но безнадежно провинциальной. В сегодняшней Восточной Азии она считается вообще четвертой по влиянию страной после пробританской Кореи, Индонезии, сблизившейся в последнее время с панафриканцами, и Вьетнама как ассоциированного члена Евразийского Союза. Космические исследования — как ни странно, одна из немногих областей, в которых Япония все еще входит в число мировых лидеров.

А шоуледи, тем временем, представляет нового участника.

— Главный инженер! Инженер по гравитационным установкам! Дэвид Джонс! Соединенные Штаты Америки!

Вот у Дэвида с улыбкой все в порядке. Наш "профессор" так и светится от радости встречи с соотечественниками. Сейчас он похож на политика, приветствующего своих избирателей. Кстати, у Дэва, и в самом деле, есть определенное сходство с молодым Биллом Клинтоном.

— Инженер по двигательным установкам Эрик Болас! Соединенные Штаты Америки!

Невысокий черноволосый Эрик, потомок венгерских иммигрантов, откровенно не смотрится на фоне импозантного Дэвида, но приветствуют его с не меньшим энтузиазмом. Все-таки, молодцы штатники — умеют поддерживать своих!

— Инженер по системам жизнеобеспечения Хавьер Исаси-Исасменди! Эускади, Европейский Союз!

Хавьер, уроженец Страны Басков, давным-давно отделившейся от Испании, такой же темноволосый и густобровый, как Эрик, но на этом сходство между ними заканчивается. Низенький, подвижный Эрик — во всех смыслах человек легкий, может быть, иногда даже легковесный, тогда как от Хавьера так и веет серьезностью, спокойствием и солидностью. Впрочем, и сфера ответственности у него исключительно солидная. В его ведение входят все системы защиты экипажа — от очистки воздуха до экранировки от излучений двигателя и космической радиации. Здесь нет и не может быть мелочей, поэтому серьезный, педантично точный Хавьер, безусловно, по праву занимает свое место. Пожалуй, единственная его слабость — это отсутствие чувства юмора, но к этому давно уже все привыкли и не пытаются над ним шутить или его разыгрывать.

— Инженер по планетной и космической технике Цветан Чочев, Евразийский Союз! — с заметным усилием, но без ошибки произносит ведущая трудное для нее имя.