Мастер Ветра-2(общий файл)

И все-таки свист я услышал. Тоненький, жалобный свист, какой издают дети, учась играть на самодельной дудочке. Мой разномастный, черно-бело-рыжий конек, с длинной гривой и пышной челкой, тоже услышал. Радостно хрюкнул и, не слушаясь больше поводьев, заторопился обратно. На запад. К угрюмым громадам гор.

Тогда Нарат промолчал. Пристально посмотрел в глаза, и приставил ко мне щербатого.

Я заговорил с новым надсмотрщиком сразу, едва колонна вновь вытянулась стрелой в сторону гор.

— Ты хоть говоришь по орейски? — спросил я. И каково же было мое удивление, когда в ответ услышал:

— Даа...

— Так что ж ты, горшок чумазый, раньше-то молчал! — обрадовано вскричал я. — У меня тут мысли всякие, нехорошие в голове, как пчелы вьются. От вопросов безответных уже голова разболелась. А, оказывается, есть у кого спросить...

— Даа, — как-то печально протянул тот и, будто бы сочувствующе, покачал головой.

— Ты вот скажи, Нарат — хороший человек?

— Нарат-бай, — тут же поправил он меня и поцокал языком, зачем-то закатив глаза.

— Да, да. Нарат-бай...

— Даа, Даа, — обрадовался щербатый.

— Так вот скажи, почему он тащит меня в горы? Почему не отпустит к своим?

— Даа, — теперь заглядывая мне в лицо, снова протянул степняк. Похлопал себя по груди и повторил: — Да-а.

Потом очень и очень осторожно, как к хрустальному цветку, прикоснулся к моей руке и добавил:

— Арчэ Халхин Дуу.

Я, осознавший, наконец, что все это время щербатый вновь и вновь повторял свое имя, в сердцах сплюнул. Да-а с готовностью сплюнул тоже. И добавил:

— Эрэ хгн эндггрдэг.

С тех пор он всегда был где-то рядом. Стремя в стремя — в пути. Засыпая, я видел его сутулую фигуру, и просыпался от радостного вопля "вода, пить". Впрочем, это было даже к лучшему. Кто-то же должен был учить меня языку степняков...

Серые, словно снеговые тучи на горизонте, горы были все ближе. Вечер за вечером, закат за закатом, солнце пряталось за их огромные спины. И сразу становилось темно. Будто какой-то неведомый гигант одним движением пальцев гасил небесную лучину.

За день неутомимые коротконогие лошадки уносили меня еще верст на сорок-пятьдесят дальше от Чудска. От друзей, от орейских перелесков. От моего леса. Нужно было родиться в степи, чтоб разглядеть ее красоту. Для меня, засыпанные снегом просторы так и остались пустошами. Безликим, беспросветным, бесцветным пятном в памяти, местом моей боли и позора.

На пятнадцатое утро после того удивительного неправильного сражения Да-а впервые разбудил меня, вопя совсем другие слова.

— Модон! Хилэ дайда!

— Дайда?! — подпрыгнул я, озираясь в поисках атакующих степняков.

Да-а полминуты смотрел на меня, вскинув от удивления лохматые брови. А потом засмеялся, закашлял, зачирикал, как чирикают луговые собачки, завидев лисицу. И сам он в тот момент был удивительно похож на неправильного, оголодавшего, исхудавшего до предела, до торчащих ребер, но все-таки суслика. Но вот чего-чего, а терпения у моего щербатого попутчика было не занимать.

— Дайда-а-а-а, — очертив рукой линию в сторону от гор, протянул он. — Дайда-а-а-а.

— Горизонт? Поле? Небо? Что?! Степь?

Он выслушал, коротко дернул головой, как делал всегда, когда что-то не понимал, и продолжил. Теперь указывая на черные проплешины на самом горизонте. Там, где степь подкатывала к тучам-горам.

— Модон, — Да-а встал на одну ногу, растопырив руки и вторую ногу в стороны. Воины ойон, сворачивающие лагерь, откровенно потешались над потугами коротышки. Пока моим образованием не решил заняться лично Нарат.

— Рука, — он ткнул себя в руку. Эти слова я уже знал, потому сразу кивнул.

— Тело, — и дождавшись очередного кивка, рубанул ладонью по плечу. — Хилэ.

— Плечо? Нет? Грань?! — догадался я.

Командир отряда важно кивнул и продолжил:

— Дайда, — процедил он, сплюнув себе под ноги. Крутанулся на пятке в сторону гор, улыбнулся, встопорщив жиденькие усики, и выговорил с неожиданной нежностью:

— Баргужин-Тукум.

— Граница степи? — пробуя новые слова на вкус, осторожно выговорил я. — Да?

— Да, друг, — кивнул Нарат, заложил большие пальцы рук за широкий пояс и торжественно удалился, не наградив Да-а даже подзатыльником, не то, что взглядом.

— Тогда, выходит, те темные пятна... это деревья? — от волнения я снова заговорил с сутулым на орейском.

— Модон, — попутчик вновь попытался изобразить из себя нечто растительное, но у меня не было больше сил разгадывать загадки. Я уже звал своего разноцветного конька.

Ни кто и не думал меня останавливать — я скакал в нужную сторону. И жалкая рощица изломанных стихиями осинок и серо-стальных березок, передавая застава обещанного старым шаманом леса, тянула меня к себе. Как тянет родной дом на чужбине, как влечет к любимой, как увлекает за собой мечта.

Где-то, в самых закоулках души, в самой глубине сердца еще жива была надежда, что стоит мне вновь оказаться в лесу, обниму живое дерево, прикоснусь пальцами к теплой коре, и я снова стану кем-то. Вновь обрету свое место в жизни. Из переломанной куклы, ценного приза в степных скачках, лучника без лука и возможности из него стрелять, превращусь в человека. Так, что снова смогу гордо говорить: "здравствуйте, я Арч"... и пусть не Мастер Ветра, но кто-то!

Кора березы оказалась прохладной. Не ледяной, как безжизненный камень или клинок меча, а не-теплой. Словно остывшая на морозе ладонь. Дерево дремало, устав от насыщенного жизнью лета, упрятав большую часть жизненной силы глубоко в корни, под землю. А у корней, в норке, посапывал во сне ежик. Как дверь в свой собственный дом, распахнул я сердце полусонным деревьям, и они, обрадованные встречей после долгой разлуки, с готовностью вошли...

3

К утру сильно похолодало. На рассвете, когда небо уже посветлело в предчувствии дня, а черные деревья еще хранили в себе остатки тьмы, будить никого не пришлось. Люди вяло бродили по лагерю. Готовясь к дневному переходу, собирали вещи. Как ни странно, костры не зажигали. Степные воины тихонько ругались, кутались в промерзшие за ночь шубы, но теплые еще кострища забросали снегом. Едва солнце высунуло красную со сна макушку над горизонтом, Нарат скомандовал начало движения.

После свидания с деревьями, или от того, что вокруг теперь проплывали бессчетные поросшие лесом холмы, но силы могучим потоком возвращались в мое изжеванное тело. Раны перестали нагнаиваться, суставы больше не скрипели при любой попытке пошевелиться. В нацарапанные на снегу руны крохотными искорками с пальцев летели клочки силы. Нет, тогда я не смог бы взорвать стену корчмы. Но братец-ветер нет-нет да ласкал щеки нежными ладонями, не меньше меня радуясь возвращению способностей.

На третий день после пересечения границы Баргужин-Тукум — страны леса, я рискнул, впервые после того боя в тумане, пробежаться рядом с седлом лошади. Чем тут же вызвал схем ойон: "лошадь вывела мальчика на прогулку" — скалились они. Для кочевников человек вообще был неотделим от коня. Пеший вызывал жалость, как сирота. А то, что кто-то может сам захотеть путешествовать на своих ногах, и вовсе не укладывалось в их головах.

В тот первый раз надолго меня не хватило. Уже через версту ноги предали меня, и если бы не держался за седло, неминуемо извалялся бы в снегу. Было жарко. Пот потоками тек по спине. В груди что-то булькало и хрипело. В глазах плавали черные и красные пятна. Носок сапога то приближался, то удалялся и ни как не желал всовываться в стремя. Мой разномастный конек веселился от души, хотя и стоял крепко, не перешагивал, опасаясь опрокинуть. Через несколько часов я снова спрыгнул с саркастично фыркающего скакуна...

Незнакомка больше не снилась, хотя я каждый вечер, перед сном подолгу думал о ней. И проснувшись, полдня испытывал чувство разочарования.

В то ледяное утро место разочарования заняли досада и грусть. Во сне я шел, почти бежал, по длиннющим переходам могучего замка, перепрыгивал по три ступени, поднимаясь все выше, здоровался с веселыми знакомыми незнакомцами, и знал, что в небольшой уютной теплой комнате с пылающим камином меня ждет она. Ждет так же нетерпеливо, как и я. Мои щеки пылают жаром желания поскорее ее обнять, прижать мягкое податливое тело к груди, зарыться лицом в пахнущий хвоей пышный водопад сверкающих волос.

Мороз успел раньше. Сон растаял на границе сознания, так и не позволив воссоединиться с... той девушкой.

Ойон легко запрыгнули в седла и выстроились походной колонной. А я снова побежал. Что бы усталость ног и ветер в лицо вытряхнули из сердца камень досады. Ну, и чтоб остудить раскрасневшееся лицо, конечно.

Главным моим занятием на бегу стали воспоминания. Это когда человек здоров, когда в его жизни мало событий и дни похожи один на другой, ему привычно его тело. Изменения подкрадываются медленно и незаметно. И кажется, вроде, вот же, вчера — позавчера или на прошлой неделе здоров был, улыбался и хвастался отменным аппетитом. А сегодня лежит с лицом зеленого цвета, сипит, пускает носом пузыри и не узнает родных.

Когда же жизнь летит стрелой, когда на рассвете — если довелось поспать — вспоминаешь, где именно засыпал. Когда сегодня бьешься в смертельной схватке с кочевниками, а завтра, за сотни верст, разглядываешь надменных рыцарей в ярких доспехах. Когда теряешь друзей, когда запах пота без капли боли кажется странным, когда кровь брызжет из ран и отдых — настоящее сокровище, вот тогда и требуется напрягать память. И вот что я скажу: совсем не легкое это дело — вспомнить, как должно себя чувствовать совершенно здоровое, сытое и отдохнувшее твое собственное тело.

Вспоминал, как видеть мир вокруг, как знать лес, как чувствовать все живое на сотни саженей вокруг. Привычному раньше подталкиванию ветра в спину удивился, пока не вспомнил — так и должно быть. Братья должны помогать друг другу.

Позвякивала упряжь. Не так как это было обычно. Часто, звонко, нетерпеливо. Скрипела кожа. Всадники часто приподымались на стременах, высматривая что-то впереди. Тропа вилась вдоль неширокой быстрой речки, с берега на берег, с одного отрога холма на другой. Вверх и вверх. Семнадцатый день подряд. И только в то морозное утро весь отряд с нетерпением ждал встречи с чем-то.

Изредка от отряда отделялось два-три воина, которые с воплями обгоняли колонну, выскакивали на очередной бугор и уже там, разочарованно, поджидали. Нарат рычал и замахивался плеткой, но тут же улыбался и отправлял молодых воинов на их место в строю. Опасаясь встречи с врагом, так себя не ведут. Я пришел к выводу, что воины ойон должны были встретить какой-то другой отряд. Но чтоб развеять последние сомнения, я решил спросить у Да-а. Запрыгнул в седло, устроился поудобнее, пристроился стремя в стремя к коню щербатого и, сдерживая сбитое дыхание, пропыхтел:

— Если мы встретим врага, Нарат даст мне меч?

— Здесь нет врага, — удивился коротышка.

— А кто здесь есть?

— Это Баргужин-Тукум. Здесь живет народ ойон. Врагов здесь нет.

— Вообще нет врагов? — теперь удивился я. Не мог представить себе место, где царил мир и покой. Росток, Дубровицы, Малый Скол уже казались далекими волшебными землями, населенными сказочными волшебницами и былинными богатырями. Да и там, если мне не изменяла память, бывало, пошаливали лихие люди.

— Вообще? — всерьез задумался темнолицый товарищ. — Не друзья есть. Злые люди есть. Лживые есть. Трусливых, немного, но есть. Врагов нет.

— Сейчас мы каких людей встретим? — невинно поинтересовался я.

— Сейчас будет много людей, — оскалился во все четыре зуба кочевник. — Сейчас горхон hуурин будет.

Что это такое горхон hуурин?

— Не-е-т, младший брат ветра, — взмахнул ладонью и хихикнул Да-а. — Нарат-бай сказал — ты должен увидеть сам.

В чистейшем воздухе предгорий появился тонкий, чуть горчащий, привкус запаха дыма. На нетронутой целине снега изредка появлялись собачьи следы, а на деревьях сверкали белым засечки от топоров.

— Деревня? — выкрикнул я на орейском. — Горхон hуурин — это деревня?

Очередная группа улюлюкающих всадников, рванулась вперед, на холм, и я с ними, сдерживая бьющее в боевые барабаны сердце.

Ветер бросил в лицо горсть сухого от мороза снега. Мой легконогий братец не хотел, что бы я торопился. Разноцветный конь, на удивление покладисто отнесшийся к движению коленями, покорно остановился на вершине холма. Пришлось снять меховую варежку и вытереть лицо, что бы хоть что-то увидеть.

И замереть, так и не успев оторвать ладонь ото рта.

На другой стороне реки, в обширном распадке между двух сопок с плоскими вершинами стояла деревня народа ойон. Несколько десятков круглых, похожих на войлочные самокатанные шапки орейских крестьян, до середины присыпанных снегом хижин. Овцы в небольшом загоне, лошади, дети, играющие с собаками. Женщины, стирающие на берегу не замерзшей еще реки или набирающие из этой же реки воду. Охотник, снимающий шкуру с оленя, подвешенного к толстому суку на краю селения. Неожиданная, невероятная, потрясающая мирная картина.

Я воевал с кочевниками, убивал их воинов, брал в плен. Вся степь представлялась мне одним огромным военным лагерем, местом, где тысячи варваров собирались чтоб напасть на мирные села в орейских землях. Гигантские стаи человекообразных шакалов на маленьких злых лохматых лошадках, готовых убивать, жечь и насиловать. И все, что я видел в степи до той минуты, лишь подтверждало этот сложившийся образ. Старики, женщины и дети — этого в чужом краю не должно было быть.

Но оно было. Они тоже, как и орейцы, любили своих женщин и детей, внимали мудрости старцев, и в поте лица добывали себе пропитание. Как все остальные народы в нашем мире.

Вместо того чтоб умилиться, успокоиться сердцем, я ощутил, как щеки наливаются кровью. Как глаза застилает огромная, словно море, обида. Припомнилось все, все набеги, предательства и подлость степняков. Выгоревшие дотла деревни и обезображенные трупы земледельцев, вытоптанные конями поля и угнанные в рабство бабы. Взятый коварством и подлостью Аргард. Зачем это все? Почему? Что гонит мужчин из этих уютных селений на равнину с мечом в руке?

— Так мы живем, — воскликнул улыбающийся Нарат-бай.

— Как живем мы, ты уже видел, — тщательно выговаривая чужие слова, ответил я. Я многое еще мог сказать этому радостному человеку, не находил слов. И больше всего на свете в ту минуту хотел, чтобы он понимал орейский.

— Я... видел твой горхон hуурин. Я хочу идти, — прохрипел я и взмахнул рукой на восток, в сторону дома. — Другая сторона степи. Граница.

— Там смерть, — рыкнул Нарат. — Зачем я спас твою жизнь?

— Не знаю. Зачем?

На берег вышла группа седых длиннобородых старцев.

— Не сейчас, младший брат ветра, — заторопился воин. — Я скажу тебе. Потом.

И рванул коня с места навстречу старикам. За ним вниз заторопилось еще четверо. Остальные, с каким бы нетерпением не ерзали в седлах, остались на вершине холма.

— Могут не пустить? — саркастично спросил я вновь оказавшегося рядом Да-а.