Новосибирск - Цзинчан

Я начал искать подъезд с механическим кодовым замком. Электроника у нас дорогая, поэтому электронные замки редкость. Я знал один простой метод угадывать код, по износу кнопок.

У первого попавшегося нам подъезда замок был механический, но с ключом. Я расстроился было, но тетя Лена всплеснула руками и сказала: "Пираты мы, или кто?". Я испугался было, что ей придется долго возиться и это будет подозрительно, но у нее вся процедура заняла несколько секунд. Со стороны это выглядело так, как будто семья вернулась из дальней поездки, и пришлось лезть за ключом в сумку.

Мы устроились стратегически, на верхнем этаже, у подоконника. Командир потыкал пальцем в радиатор и спросил:

— Это что, и есть те самые батареи?

— Какие батареи? — не понял я.

— Ну, про которые в песне поется:

И поскольку я бичую,

Беспартийный, не еврей,

То в подъездах я ночую,

Где тепло-о от батарей.

Песню я не слышал, но батареи, наверное, были те самые. Что я и подтвердил. Впрочем, тогда-то они были холодные. Все-таки еще август не кончился.

Время было уже позднее, и, если бы мы не шумели, нас, скорее всего, никто бы не заметил. А утром нам всего лишь надо было уйти раньше жильцов. Проблема оказалась только с установкой будильника. Тетя Лена начала было сложные астронавигационные расчеты, но командир ей напомнил, что поясное время на Земле с астрономическим, как правило, не совпадает. В общем, приблизительно прикинули, откинули еще две килосекунды про запас, и устроились спать.

Ночевка прошла без происшествий. Когда мы вышли из подъезда, уже светало, но Солнце еще не взошло. Так что с килосекундами мы перезаложились. Командир процитировал еще одну песню на старорусском, которую я не опознал:

Серый туман и дождь

Светает в шесть утра

Вот и наступило то самое завтра

О котором я что-то слышал вчера

И звезды на небе гаснут

И звезды рок-н-ролла ложатся спать...

Тумана и дождя, впрочем, не было. Я не был уверен, ходят ли трамваи, поэтому мы двинулись в сторону вокзала пешком, делая остановки через каждые несколько кварталов — все-таки космонавтам с вещами идти было тяжело.

Мы вышли на центральный проспект, по которому шла трамвайная линия, и где вечером мы видели вывеску "Столовая". Неподалеку нашлись и уличные часы, так что мы смогли установить, что откроется она через полчаса — через две килосекунды, как считали космонавты. Толочься под дверью было бы подозрительно, так что мы сделали круг по кварталам.

В столовой, по всем правилам, был и туалет, что нам было весьма актуально. Мы позавтракали. Времени до электрички на Семей у нас было полно. Но идти с вещами было тяжело. Так что мы сели на трамвай. На этот раз мы выбрали маршрут, шедший прямо до вокзала.

На вокзале я предложил продать обратные билеты бичам. Командир сначала сопротивлялся этой идее, но деньги нам могли еще пригодиться. А я его еще убедил, что, если обратным билетом не воспользуются, это будет более подозрительно. Тогда командир согласился, но стал настаивать, что идти лучше ему. Наверное, он был прав — если мы ехали семьей, было бы странно, если бы пацана отправили этим заниматься.

В общем, я показал ему примерное направление поисков, он туда отправился, и быстро вернулся с деньгами. Он вообще-то сильно продешевил, но, обсудив это, мы решили, что так даже лучше — мы изображали цивильных, а значит, нам неоткуда было знать, что почем на черном билетном рынке.

И поехали мы до города Семея.

На выезде из Барнаула мы проезжали одну особенность местности, про которую космонавты меня спрашивали еще при планировании поездки. Когда они первый раз спросили, я вообще не знал, что это. Да и потом, если честно, толком не выяснил.

Конечно, удивительнее всего ленточные боры выглядят на спутниковых снимках. Как будто кто-то махнул широкой кистью с краской по Земле и оставил почти прямые полосы, шириной около десяти километров и длиной более четырехсот, не точно ровные по ширине и с потеками, но почти параллельные. У меня три по математике, поэтому я не знаю, можно ли это слово использовать, говоря про кривые.

Два самых длинных ленточных бора, Касмалинский и Барнаульский, идут ровными слегка изогнутыми линиями от Оби почти до Иртыша. Ближе к Иртышу, эти боры сливаются. На спутниковых снимках это выглядит как потек краски. Севернее в том же направлении идет более короткая полоса Кучук-Кулундинского бора, и еще севернее можно найти еще две совсем короткие полосы боров, названия которых я не помню.

Что это такое, я искал в Сети, и в земной, и в здешней, и так внятного объяснения и не нашел.

Что точно известно — что никто эти боры такие не сажал. Они там были еще до прихода русских в Сибирь. И никто их по этим контурам не вырубал. Боры восстанавливались много раз после засух, пожаров и вырубок, но никогда за свои границы не выходили.

Присмотревшись еще внимательнее, можно увидеть, что все междуречье Оби и Иртыша, от Семея на юге и почти до устья Томи на севере, расчерчено сеткой полос, идущих с юго-запада на северо-восток. Это чередующиеся с периодом около 20 км. низины и невысокие поднятия. В низинах текут реки, стоят озера или болота. В некоторых из низин растут боры. Поднятия распаханы или заняты степью с перелесками, а дальше к северу эти перелески сливаются в сплошные лиственные массивы.

На юго-востоке эту странную структуру ограничивает река Чарыш, приток Оби. Чарыш касается одной из низин, но не течет по ней по всей длине, почему-то уходит на восток.

Следующая низина — пойма реки Алей, тоже притока Оби. Возле Алея никакого бора нет, но он течет по своей низине ровно, только извиваясь меандрами. Но на юго-запад эта низина продолжается в сторону Иртыша. И в этом продолжении растет сосновый бор, известный как Семейский или Семипалатинский, мы его проезжали на электричке. Этот бор имеет, скорее, треугольную форму, но его тоже относят к ленточным.

Дальше идет Барнаульский бор. В его контурах можно увидеть озера и соединяющие их речки. Дальше идет Касмалинский бор. Дальше почему-то идет полоса вдвое шире остальных, вся распаханная, а потом идет Кучук-Кулундинский бор. Интересно, что речка Кучук течет в другую сторону. В отличие от Барнаулки и Касмалы, она впадает не в Обь, а в бессточное Кучукское озеро.

В следующей низине лежит просто цепочка озер, как я подозреваю, соленых. Дальше — долина Кулунды, впадающей в одноименное соленое озеро. И так далее еще четыреста километров. На северо-западе все это ограничено рекой Омь, которая течет до Иртыша и в устье которой находится город Омск.

Все это действительно напоминает мазок широкой малярной кистью, у которой одни пряди волос были густо залиты краской, а другие — почти совсем сухие.

Что это такое, я так и не смог выяснить. На тектонические разломы это не похоже. Разломы ведь, наверное, должны были бы продолжаться на правый берег Оби? Впрочем, я не геолог.

В одних статьях с объяснениями, которые я нашел, говорят, что это следы ледника. В других — что это древние русла Оби (а может, все-таки Иртыша?). И правда, от Камня-на-Оби до Новосибирска и сама Обь течет вдоль этих же полос. Но что-то слишком уж много этих древних русел, и слишком уж они прямые. И некоторые имеют уклон не в ту сторону.

Еще где-то я читал, что эти возвышенности нанесены ветром. Такие дюны, только очень широкие и пологие. В общем, ничего определенного я сказать не могу.

Турксиб пересекает Барнаульский бор, идет на юг и потом поворачивает на юго-запад вдоль Алея, проходя через Алейск и Рубцовск.

В Рубцовске у нас была пересадка на стыковочную электричку до Семея. Пересадка прошла без происшествий, там же командир избавился от обратных билетов.

До войны, возле Рубцовска проходила граница России с Казахстаном. Мне даже показалось, я смог отличить железнодорожные КПП от обычных станций. Но после войны про эту границу все забыли, а беженцы из европейской части России хлынули в Северный Казахстан. Поэтому русскоязычное население там оказалось в большинстве, и папуасы отнесли эту территорию к русскоязычной губернии протектората.

После Рубцовска в придорожных лесополосах я заметил незнакомые деревья. Ну, не совсем незнакомые, я видел их на картинках, поэтому смог опознать. Но вживую я раньше их не видел никогда. У них были очень темные узловатые стволы, характерные кроны, показавшиеся мне похожими на метелку, и очень мелкие листья. Это был карагач, "черное дерево" по-тюркски. Эти карагачи потом преследовали нас большую часть путешествия. Кроме карагачей и тополей, других деревьев в Центральной Азии я почти и не видел. Не считая садов, разумеется.

На подъездах к Семею начался сосновый бор, тот самый треугольный ленточный, про который я говорил. Сосны здесь выглядели непривычно для меня, низкорослые, с темными стволами, но очень пушистыми кронами. А сам бор был редким, с частыми прогалинами и следами пожаров. И, в отличие от привычных мне лесов, часто между деревьями не было не только подлеска, но и травы. Голая песчаная почва, усеянная опавшей хвоей и шишками.

Командира беспокоила пересадка в Семее. В России перед войной проводили систематические работы по отделению электричек от остальной железной дороги, под лозунгами борьбы с "зайцами". Заборы, отдельные пешеходные мосты и туннели. После войны все это бережно восстановили.

В окрестностях крупных городов, на пути и платформы, где останавливались электрички, можно было попасть только с билетом. А на пути, где останавливались товарняки, добраться было и вовсе проблемой. Только через забор или длинным обходом с самого конца станции. А днем, на глазах у всех пассажиров и станционной обслуги лезть через забор... Как сказал командир, хуже мог бы быть только волочащийся по земле парашют.

Но когда он увидел станцию в Семее, он расслабился. Еще в окно электрички он увидел, что пешеходный мост через пути там один, общий — и для пассажиров, и для тех, кто хотел просто перейти станцию. На соседнем с нами пути стоял товарняк, а командир заметил, что с пешеходного моста спускается лестница в междупутье за этим товарняком. Мы вылезли из электрички и осмотрелись. Турникетов и заборов тут вообще не было. Видимо, в Казахстане борьбы с зайцами в таких масштабах, как в России, до войны не велось. А создавать инфраструктуру с нуля после войны папуасы поленились.

Товарняк, который мы заметили, привлек нас еще одной особенностью. К нему как раз прицепляли локомотив, и прицепляли с южной стороны. Мы подхватили сумки и пошли вверх по лестнице, стараясь не слишком торопиться.

Тетя Лена оглядывалась в поисках камер, но нашла только две со стороны вокзала. Одна из лестниц, опускавшихся в нужное нам междупутье, плохо просматривалась с этих камер, и обходчиков в междупутье тоже не было. И народ на мосту спешил в сторону вокзала, не оглядываясь. Все складывалось как нельзя лучше.

Мы спустились на узкий перрон, с обоих сторон окруженный товарняками. Состав слева был собран из разношерстных вагонов, но большинство из них имели маркировку иероглифами. Опять удача. Еще один беглый взгляд на состав, и я заметил впереди крытый вагон с открытой дверью.

Командир засомневался было, что слишком уж хорошо все получалось. Походило на ловушку. Но я быстро смог его убедить что, если бы нас вели как людей со звезд, нас могли взять еще в Новосибе. Или в любом пункте пересадки. А подстраивать план отправки товарных поездов ради поимки непонятно кого вряд ли пришло бы в голову даже людям в котеках.

Времени раздумывать не было. Если к товарняку цепляют локомотив, это почти наверняка означает, что сейчас он поедет. И мы быстро вскарабкались в открытый вагон. Судя по запаху и обломкам ящиков, в нем привезли яблоки, а сейчас он шел обратно порожняком.

Командир почему-то озаботился теорией, что яблоки — значит, Алматы. Но я успокоил его, что Алматы для нас тоже не особо страшно. А маркировка иероглифами указывает на Урумчи или Кульджу как на более вероятные места назначения. И сам вагон по размерам был под стандарты колеи 1435мм, как и большинство его соседей.

В любом случае, Алматы и Кульджа были соединены с Урумчи и Лансиньской магистралью веткой Урумчи-Хоргос, построенной при китайском экономическом чуде через хребет Боро-Хоро. Это было третье соединение железнодорожных сетей Евразии, после Тайшета и станции Достык, завершенное в 2009 году. Так что Алматы была для нас не тупиком, просто небольшим крюком.

Как и подсказывала моя теория про локомотив, вскоре мы тронулись. За время путешествия на электричках я уже привык к тому, что пассажирские поезда трогаются мягко. Вообще, к хорошему быстро привыкаешь. А на товарняках, локомотив резко выбирает слабину автосцепок, так что по составу пробегает волна грохота.

Командир предостерегал меня от выглядываний в черте города, но я не мог удержаться и не посмотреть на Иртыш. Турксиб пересекает реку почти сразу после станции Семей.

Иртыш в Семее — река широкая и быстрая, но очень мелководная. В ней много отмелей и островков, заросших камышом, осокой и даже ивами. И берега тоже заросли камышом. Но, судя по бетонным откосам (набережными я бы это не назвал) по краям поймы, и по мусору, застрявшему в ветвях ив, в половодья река поднимается очень существенно.

Семей или его пригороды продолжаются на левом берегу Иртыша вдоль железной дороги довольно долго. А потом началась степь.

В Прибайкалье есть степи. Например, между Малым морем и Бугульдейкой лежит так называемая Тажеранская степь. Это тектоническое понижение, фактически, продолжение разлома, отколовшего остров Ольхон от берега. И значительная часть самого Ольхона тоже степная. Но на Ольхоне и в Тажеранской низменности степь холмистая, со скальниками, часто похожими на остатки древних крепостных стен. А на северных склонах холмов часто растут лиственницы или даже сосны.

А тут степь была ровная и буквально от горизонта до горизонта. Только вдоль дороги шли полосы кустов или, иногда, карагачей. Они были очень прямые, наверняка искусственно посаженные для защиты дороги от снежных заносов. И карагачи были низкорослыми.

Говорят, по весне степь зеленеет и даже цветет. Но сейчас, в конце августа, трава была совсем желтая, да и кусты с деревьями выглядели существенно пооблезшими. Иногда вдали виднелись небольшие стада лошадей, и не всегда рядом с этими стадами мне удавалось заметить пастуха.

На местности кажется, что Турксиб идет по равнине ровной, буквально, как стол, лишь иногда перемежаемой невысокими холмами или неглубокими низинками. Но по карте можно понять, что дорога по долине реки Шар взбирается на Казахский мелкосопочник. Это остатки древних гор, которые стали водоразделом между долиной Иртыша и бессточной Балхашской котловиной. По этому водоразделу и проходит современная граница между русско— и тюркоязычной губерниями протектората.

Поезд шел медленнее, чем наш рефрижератор по Транссибу, и часто стоял на разъездах, пропуская встречные и, пару раз, попутный пассажирский.

Вид деревенек изменился по сравнению с Сибирью, но не очень радикально. Деревянные дома исчезли полностью, остались только глинобитные. Но они были такого же типа, как в Западной Сибири. Мне, конечно, очень бросались в глаза многочисленные карагачи. Но самым заметным изменением были кладбища. Здесь они выглядели как городки из кирпичных или даже каменных (издали было сложно разглядеть) домиков с куполами и оградками.