Венец Эпикоридов (1-14)

Но новые царапины должны быть ярко-красные, с буро-алыми пятнышками засохшей крови. Луктар участвовал в десятке битв, он прекрасно знал, как выглядят свежие раны. Но эти царапины, эти раны выглядели так, как будто гнили уже несколько дней.

Вдруг, на глазах у потрясённого Луктара, края царапин стали расползаться. Обнажилась желто-зеленая, гнилая плоть с чёрными струпьями.

Кроме Луктара, никто не видел, что за странности происходили с трупом. Да на труп никто и не смотрел. От множества голосов рвалось и билось пламя в светильниках: "Джефрис! Джефрис!"... Царедворцы, челядь, преторианцы стояли плотной стеной. Не вмещаясь в опочивальню, люди набились в маленькую комнатку-прихожую, толпились в коридорах, расходившихся от опочивальни, этого мёртвого сердца замка. Гудел, отзываясь на каждый выкрик, литый из пяти металлов гонг. Плакал старичок, пьяненький зажигатель светильников... Грохотало в ушах, накатывало волной: "Джефрис! Джефрис!" Генриетта стояла, прямая и статная, словно и не было прожитых пятидесяти двух лет...

Луктар, единственный, молчал. С его лица уже сошла гримаса страдания. Мрачный, со сдвинутыми бровями, он поманил к себе мальчишку-пажа, что-то прошептал на ухо. Многие заметили это, но никто не придал значения. Подумали: старику сделалось дурно, и он посылает мальчишку за водой или нюхательной солью.

Паж быстро отошел, скрылся в толпе.

Крики стали затихать. Но не потому, что вспомнили про Уриена.

Люди задвигались, освобождая дорогу.

В опочивальню вошли наследники, Гунтер и Кларисий.

Гунтер, средний сын Уриена, был очень похож на отца внешне, да и складом характера. Высокий, выше среднего роста, медвежьей силы, он в одиночку поднимал наковальню. Вот только в свои двадцать восемь лет он был куда более тучен, чем Уриен в этом возрасте. Губы у него были толстые, шея — тоже толстая, глаза маленькие и круглые, нижняя часть лица с мясистым носом, тяжелой челюстью выдавалась вперёд, из-за чего его прозвали Носорогом. Недавно он был ранен на охоте издыхающим оленем и всё ещё прихрамывал, но лекаря обещали полное выздоровление.

Младший сын Уриена был хрупким юношей семнадцати лет, с водянистыми глазами и красивыми белыми руками, за которыми тщательно следил. Если Гунтер всем забавам предпочитал охоту, то Кларисий дружил с кифарой и арфой, хотя иногда приказывал выпускать фазанов или лисиц, и стрелял при этом из лука довольно метко.

Оба отпрыска правителя были очень нетрезвы. При виде мёртвого отца Гунтер, красный как свекла, выругался и кинулся к трупу. Генриетта рванулась наперерез: "Стой, болван!" Конечно, она не удержала бы здоровилу, если бы не преторианцы.

— Почему, мама? Почему?! — закричал Гунтер, залившись слезами. Он рвался из рук воинов, четверо солдат едва удерживали его.

Кларисий закричал дурашливо:

— Держите его, он хочет растерзать труп отца!

Бросив быстрый взгляд на младшего сына, Генриетта сказала Гунтеру:

— Твой отец и без того намучился в этой жизни. Оставь его в покое хотя бы сейчас.

— Отец, — закричал Кларисий, его бледное лицо пошло пятнами, — ты кстати умер, очень кстати! Мама очень рада, — правда, мама? К Джефрису уже послала гонца?

Гунтер ринулся к брату, — но уж не для того, чтобы обнять. Опять выручили преторианцы, не давшие братьям вцепиться друг в дружку.

Генриетта приказала, легко махнула кистью руки:

— С глаз обоих! Бесстыдники... До утра заприте их в их собственных спальнях. Да чтобы там больше никого не было, смотрите! Дружков и девок дешевых выгнать плетьми из замка!

Наследников увели, под сильным конвоем.

Один из патрициев, толстяк с бледным лицом и полукружьем седых прядок около лысины, произнес в раздумье:

— Нужно провести расследование. Ридгар Джефрис потребует от нас... спросит, как получилось...

— Мой сын — не безумец и не глупец, — резко ответствовала Генриетта. — Джефрис поймёт. Уриен сам убил себя — и тот не мужчина, кто не догадывается, почему.

У Луктара опять дрогнули губы. Все знали, о чём говорила Генриетта, на что намекала. В битве у Медвейского озера Уриен потерял больше, чем шесть легионов, и больше, чем обширные земли за Алаидой. В битве под Медвеей Уриен потерял древний символ императорского могущества, и даже не символ — само сосредоточие власти и славы Румна.

В битве под Медвеей Уриен потерял драконий венец.

Этот венец впервые увидели на голове Ридгара Великого, основателя империи, в битве под Тафароном. Начиная с наследника Ридгара, его племянника Гостилия, все Эпикориды венчались на царство этим венцом. Рассказывали про неземную силу, исходящую от венца, про то, что надевший этот венец способен говорить со зверями, птицами и с богами. Много чего говорили про драконий венец... Несколькими днями раньше, видя мучения ридгара, Луктар переворошил все сказания в дворцовой библиотеке, где хоть раз упоминался драконий венец.

Наверное, больше половины всего, что рассказывали о венце, было выдумками и враньем. Но правда заключалась в том, что венец Эпикоридов, несомненно, был сделан из драконьего золота. Во всём мире имелось лишь несколько сотен вещей, сделанных из драконьего золота, — возможно, тысяча, но самый большой слиток драконьего золота пошел на этот венец.

За семь веков Румейской империи не было такого, чтобы драконий венец был украден или отнят. Правда, в Румне, смеясь, иногда вспоминали проклятие одного хетрозийского колдуна: "Настанет день, и ваш гордый царь сам отдаст свой венец". Какие бедствия должны были последовать за этим, уже забылось, потому что казалось смехотворным, как может царь, властитель румейский, собственными руками отдать царский венец. Это было совершенно невозможно, нестерпимо для надменного сердца Румна. И вот, сбылось. Уриен добровольно снял с головы и передал другому свою корону из драконьего золота.

Случилось так, что в битве под Медвеей дрогнул и начал отступать центр румейского войска. По обычаю румеев, в бою центром войска командовал сам император. В какой-то момент Уриену показалось, что враг окружает его, что он почти окружён.

В ослепительном драконьем венце, император был весьма заметен врагам. Чтобы избежать плена, Уриен передал венец одному из центурионов, а сам, набросив на палудамент обычный солдатский плащ, бросился в бегство.

Тот центурион, как рассказывали, погиб с драконьим венцом на челе.

А Уриен выжил.

Выжил, чтобы через три месяца умереть.

Луктар мог поклясться и подтвердить мечом: Уриен не был трусом. Сколько раз Луктар видел его, носящегося по полю боя с горсткой верных спутников, разящего направо и налево и не чувствительного к ударам. После одной из битв во Фракии Уриен семь дней пролежал без сознания, столько потерял крови. Что же случилось, отчего такое сталось под Медвеей?..

До Медвей Уриена за глаза называли "Тайгетец". После медвейского позора румеи дали императору новое прозвище, Простоволосый или Соломенный. На его статуях, и даже на статуях прежних ридгаров, появились соломенные венцы... А ведь льстецы величали царственного тайгетца Уриен Скала, и именно так именовали его в летописях жрецы Яргоса.

Бесчестье было столь ужасно, столь мучительно, что все ожидали от Уриена поступка. Все, — от кухонного мальчишки в замке и до супруги, любимых сыновей, ждали, когда же он бросится на меч. Ждали и желали этого решительно все, — только одни шептались об этом, другие таили в душе.

В самом деле, что же удивительного, если произошло то, чего все ожидали?

Патриций, заикнувшийся про расследование, в ответ на отповедь императрицы поклонился и вжался в толпу. Генриетта сказала:

— Тело моего мужа, славного императора Уриена, предадим всесожжению в полдень. А пока приберите здесь. Да пошлите за бальзамировщиками в храм Дита. Трибун Гемелий! (вперёд шагнул военный трибун, чья когорта в эту ночь стояла на постах в замке.) Почётную стражу к телу императора!

Все задвигались. Генриетта чинно поклонилась мёртвому мужу, — низко, но не настолько, чтобы диадема нечаянно свалилась с головы.

Медленно распрямив спину, она сказала Луктару негромко, показывая глазами на мертвую девчонку:

— Поскорее уберите эту дрянь.

Луктар решился.

— Прошу простить меня, ваше величество, но расследование необходимо, — он говорил громко, чтобы слышали все. — Государь наш Уриен был убит. Вот, взгляните сами.

Луктар откинул пурпурный плащ и развернул тело ридгара так, чтобы хорошо были видны раны на груди.

К этому времени яд разъел раны настолько, что среди обугленной плоти, сочащейся зеленоватым гноем, стали видны рёбра.

В опочивальне раздались возгласы изумления. Кто-то выругался. Шарканье ног, испуганное покашливание, — и установилась тишина.

— Государь Уриен был отравлен, — сказал Луктар. — Я скажу как. — Он встал на ноги, подошел к мертвой проститутке. Она лежала на мизийском ковре совершенно голая. Голова, неестественно повёрнутая, дразнилась прикушенным сине-чёрным языком. — Луктар взял проститутку за запястье, поднял тонкую смуглую руку. — Посмотрите на ногти девчонки. Видите? Ногти — чёрные. Яд — на ногтях.

— А как же меч? — спросил сухощавый, седоватый Аппий Валент, князь-претор императорской почты. — Я вижу рукоять меча в ладони его величества.

— Уриен убил себя, потому что не выдержал боли, — Луктару тяжело дались эти слова. — Ваше величество, прикажите быть расследованию. Пошлите за претором Паулином. Он хвастал, что от него не ускользнул ещё ни один убийца, вот и посмотрим.

— За Паулином посылать незачем, — сказала Генриетта. — Я сама займусь расследованием. Или ты отказываешь мне в уме?

— Как будет угодно вашему величеству... Но сначала надо арестовать колдуна Зевкираса.

— Арестовать моего колдуна? Да ты обезумел, старик!

— А кто же, кроме колдуна, мог приготовить такой яд? Я никогда не слышал ни о чём подобном. Глядите сами, — Луктар быстро вернулся к телу Уриена и показал пальцем: — Тело мертво, а яд, как жидкий огонь, всё ещё разъедает плоть.

К этому времени грудь Уриена наполовину почернела. Из чёрных, разъеденных ядом рёбер выглядывало сердце в желтых наплывах жира, пока не тронутое ядом.

— В Румне хватает колдунов, яд мог приготовить кто угодно, — сказала Генриетта. — Сейчас меня интересует другое, и ты мне ответишь, Луктар. Как эта потаскушка оказалась в императорской опочивальне?

— Вы сами знаете, как они оказываются здесь, ваше величество, — проворчал Луктар. Генриетте ли не знать об этом. Она сама назначила кастеляншей матрону Клементину, похожую на разжиревшую лису, вставшую на задние лапы. На невольничьих рынках и в лупанарах Клементина покупала для Уриена девиц. Запросы у ридгара были небольшие: чтобы помоложе, погубастее и с жирком под кожей. Клементина отмывала грязнух, обливала духами, наряжала, учила, как вести себя в постели, и отправляла к Уриену.

— Никто посторонний не смеет войти в опочивальню государя без твоего ведома, спальник, — сказала Генриетта резко. — Кто провел потаскушку к ридгару?

— Я. — Луктар всегда делал это сам, не поручая пажам. По пути он молился, чтобы утром проститутка вышла из спальни живой. — Я хорошо помню эту девочку. Но откуда бы мне знать, что на ее ногтях — яд? Нужно арестовать Клементину и работорговца, у которого Клементина купила нумидийку.

— Нет, Луктар. Нет, — Генриетта со злой усмешкой покачала головой. — Ты отвечаешь за безопасность ридгара в его опочивальне. Мы дали тебе, пастуху с Тайгета, высокий титул князя-претора, чтобы никто не мог помешать тебе исполнить долг. В твоей власти — любой, кто переступает порог Драконьей башни, тебе подчиняются преторианцы ридгара. И что же, как ты использовал свою власть? Ридгар, супруг мой, мёртв, а ты, старик, жив. Арестовать его! — Генриетта обвиняющим жестом показала на Луктара. — Допросить! Князя Докоту сюда бы ... Пытать! Пошлите за князем Калибнином. Он дознается, зачем ты убил моего мужа!

Луктар ожидал нечто подобное. Не зря он посылал пажа в свою спальню. Паж принёс ему золотую фибулу-застёжку, — изогнутая голова дракона в кольце из огненных лалов. Это был "разящий дракон", — символ императорского дома. "Разящий дракон" был знаменем легионов, он был вышит золотом на четырёхугольных знамёнах императорских когорт, он был выбит на золотых монетах, называемых "колесничими", потому что на другой стороне золотых денариев изображался профиль царствующего императора и рука с поводьями.

Только четыре человека в империи имели такую фибулу-застёжку: сам Уриен, Луктар, императорский оруженосец Кальгерий и князь Гаркаган Шестипалый, правитель Этрарии. Фибула давала право называться "другом ридгара" и приказывать его именем.

Луктар поднял фибулу-застёжку над головой и сказал повелительным тоном:

— Трибун Гемелий! Именем императора, арестовать колдуна Зевкираса! Её величество сопроводить в ее покои, где ей будет угодно дожидаться прибытия ридгара Джефриса.

— Старик совсем обезумел, — сказала Генриетта.

— Ваше величество... — Трибун Гемелий хмурился. Луктар был рад, что именно когорта Гемелия в эту ночь охраняла замок. Гемелий принадлежал к старой патрицианской знати. Его предок, как утверждали семейные легенды, был возницей Ридгара Великого.

Пожилой, лысоватый Гемелий был чопорен, сух и неподкупен.

— Ваше величество, — проговорил Гемелий с подчёркнутой вежливостью, — пока у этого человека — фибула с разящим драконом, я обязан повиноваться ему.

— Так забери у него фибулу с драконом и повинуйся мне, трибун!

— "Разящего дракона" можно забрать только по приказу императора. А император такого приказа мне не давал...

— Да вы оба рехнулись! Какой приказ может отдать мертвец? Или ты имеешь в виду моего старшего сына? Джефрис находится в Иле, или он должен крикнуть тебе прямо оттуда?

— Ваше величество, — трибун посуровел, — я обязан исполнить приказ друга ридгара.

— Ну уж нет. — Генриетта быстро открыла медальон, висевший у нее на груди, вынула плоскую золотую фигурку, тонкая серебряная цепочка просочилась меж сухих пальцев. — Что скажешь на это, трибун Гемелий?

Генриетта подняла над головой блестящую фигурку. Это тоже был "разящий дракон", и тоже из золота, только теперь он был сделан мастером целиком, не одна голова. Перепончатые крылья, раскрытая пасть, гибкий хвост, острый гребень... Луктару показалось, что дракон взмахнул крыльями, да и не одному ему показалось так... Этого не могло быть, но почему же по опочивальне пронёсся жаркий ветер? Почему дрогнули огни светильников?..

Золото, из которого был сделан дракон в руке Генриетты, было непростое. Из такого золота был сделан венец Эпикоридов. За любую, даже самую маленькую частицу такого золота давали тысячу весов обычного золота. Вот только не находились продавцы.

Этот дракон в руке у Генриетты назывался "золотой империй". Очень редко, и только для исполнения какого-то одного, очень важного поручения, он вручался самим императором доверенному лицу. Тот, у кого был золотой империй, приказывал не как друг императора, а как сам император, и обращаться к нему полагалось как к царю, "государь" и "ваше величество".