Зфб: Марстен. Отрочество

-Каков нахал, — покачал он головой. — Нет, парень, юнга у нас уже имеется, второго не надобно. Отработать отработаешь, само собой... палубу вон отдраишь. Только сперва поди на камбуз — дорогу знаешь, не заблудишься, — и скажи коку, что я велел тебя накормить. Да не обожрись, так и помереть недолго!

-А как же...

-Обратно не повезем, — понял он мой невысказанный вопрос. — Нескоро мы теперь в ваши края подадимся. Так что, пассажир, пристанем — и иди на все четыре стороны. Страже не сдадим, на кой ты им сдался? Объедки с голодухи воровать — невелик проступок. Больше ты ничего не украл, так?

Я только головой помотал.

-Ну так и иди с миром.

-Но...

-До Джаварии рукой подать, — боцман указал вперед по ходу корабля. — Как раз успеешь поесть да палубу отдраить.

-Я... — начал было я, но вовремя прикусил язык.

-И не благодари, — великодушно сказал он, — сам такой. Может, чуть постарше твоего был, когда из дому сбежал, захотел мир посмотреть. Не желал, понимаешь ли, всю жизнь коровам хвосты крутить, как папаша мой... Вот с тех пор и смотрю. Так что не дрейфи, парень, ты, похоже, везучий, не пропадешь!

Я выдавил слова благодарности, а сам подумал: ну и дурака же я свалял! Я же надеялся, что меня оставят на корабле, хоть бы и котлы на камбузе драить и гальюн чистить, ан нет... А что я буду делать на берегу? Да еще в большущем городе? Я слыхал, матросы говорили, он во много раз больше нашей деревни, там и бывалый человек заблудится, а я...

"Да ну, — подумал я тогда, — язык куда-нибудь доведет, не пропаду, правда что!"

И вот, значит, через два дня я сошел на берег Джаварии намного более богатым, чем был в начале путешествия. Матросы долго выспрашивали, как это я ухитрился прятаться всю дорогу, поражались моему везению (и моей глупости), а на прощание собрали всего понемногу. Так, в котомке моей теперь лежали кое-какие припасы, теплая фуфайка и запасная рубаха. Ну и мои штаны из рыбьей кожи: тут в них было жарковато, вдобавок они сильно бросались в глаза, так что я переоделся в дареные холщовые. Они, правда, оказались мне сильно велики, ну да велико не мало, веревкой подпоясался — и сойдет. В мешочке на шее у меня лежали несколько медяков (это уж от щедрот боцмана), и я чувствовал, что способен покорить весь мир, не то что какую-то там Джаварию!

Правда, прыти у меня поубавилось первой же ночью. Во-первых, оказалось, что спать на улице нельзя, стражники гоняют — об этом мне сказала какая-то словоохотливая тетушка, от которой воняло выгребной ямой. Ну да не страшно, рыбьи потроха тоже не цветами пахнут, я привычный... Так вот, все укромные местечки заняты, туда не сунешься, побить могут. Да и вообще в порту всё давным-давно делено-переделено, пришлым тут делать нечего. Спасибо, если просто турнут, а не изобьют до полусмерти...

Пару ночей я все-таки как-то пережил: прятаться у меня хорошо получалось. Только скоро я взвыл, потому как на корабле, даже и в тесноте канатного ящика или шлюпки, ночевать было куда как приятнее!

Потом я выяснил, что моих медяков хватит в лучшем случае на хлеб и кусочек заплесневелого сыра. А работники никому не нужны, тут своих хватает, не таких оборванных, недокормленных и с виду подозрительных. Что правда, то правда: я здорово бросался в глаза. Джаварцы в большинстве своем темноволосые, редко-редко русые и рыжие попадаются, а у меня-то на голове солома выгоревшая! И глаза светлые, тут такие в диковинку. И еще ладно, когда пальцами тычут, хуже, когда гонят и кричат, чтоб не пялился да не пытался сглазить... Умел бы — точно бы сглазил за те слова, которыми та торговка честила меня и весь мой род до седьмого колена! Хотя что с этих джаварцев взять, дикие совсем...

Мыкался я недолго: очень скоро ко мне подошли парни постарше и поинтересовались, кто я таков и что позабыл на их земле. Я честно рассказал, как меня звать, откуда я родом и как оказался в Джаварии, на что они только вздохнули жалостливо и обозвали меня недоумком.

-Думал, тут хмельные реки в берегах из жаркого текут, знай, хлебай да закусывать поспевай? — спросил тот, что верховодил. — Вот дурень деревенский! Сидел бы дома, горя бы не знал...

Я хотел было сказать, что знай они мою родню, то поняли бы, почему я сбежал, но промолчал. У них, похоже, вообще никакой родни не было, где им понять-то? И как знать, может, они бы как раз с охоткой променяли свое житье-бытье на мое прежнее: чтобы семья была, еды всегда хватало, а работа... ну, куда деваться, не все королями рождаются! Да и король, поди, не день-деньской шелковые подушки пролёживает, у важных людей и дела важные, не чета нашим.

-Что делать умеешь? — спросил этот парень, приглядевшись ко мне.

Я честно перечислил, но, похоже, мои рыбацкие навыки их не заинтересовали, знание морских примет — тоже, а вот кое-что иное...

-Веревки, значит, умеешь плести и сети тоже, — пробормотал главарь. — Это интересно... А поднять сколько сможешь?

-Ну хочешь, тебя подниму, — предложил я, потом подумал и указал на парня поздоровее. — Или вот его.

-Переломишься!

-Да уж конечно. Полная сеть, поди, поболе весит, а я их с малолетства тягаю, — ответил я, дождался позволения, сгреб здоровяка в охапку и закинул себе на спину. И еще повертелся так, чуть не сшибив его ногами корзину с какой-то телеги. За это нас обозвали хулиганьем и швырнули тухлым яйцом. Спасибо, не попали...

-А не врешь, — с заметным уважением произнес главарь, когда я поставил здоровяка наземь. — Силён. И, говоришь, прятаться хорошо умеешь? Ну тогда ты нам подходишь. Что скажете, парни?

Парни не возражали. Так я и оказался в банде. А куда было деваться? Идти, куда глаза глядят, прочь из порта? Разве что... Но я еще надеялся устроиться на какой-нибудь корабль, не за тем, конечно, чтобы вернуться домой, а просто... на берегу мне было как-то не по себе. Первый год. Потом привык, тем более, мое умение управляться с лодкой все же пригодилось.

Банда наша промышляла воровством со складов, причем хитро — забирались через крыши, и вот тут-то мои прочные веревки и страховочные пояса пришлись кстати. Ну а в частых сетях удобно было поднимать и переправлять на соседнюю крышу награбленное: в основном брали материю и провиант, ну и всякое такое, что легко сбыть с рук. Продавали известным скупщикам на дальнем мысу — лодку брали напрокат, я на весла садился, привычный. Уж конечно, не по настоящей цене продавали, но это уж было не моего ума дело, я занимался веревками и лодкой и чувствовал, что мои мечты о большом мире сбылись как-то очень уж странно...

А через полгода нас накрыли, всех разом. Так-то бы не изловили, если бы нас не сдал тот самый здоровяк. Что ему посулили, не знаю, больше мы его никогда не видели.

Главарь наш и его подельники, как выяснилось, были людьми достаточно известными. Ну а я... никто не поверил, что мне даже тринадцати нет, уж больно я вымахал и отъелся, так что судить меня должны были вместе со взрослыми. Правда, до суда дело не дошло: мы сбежали. Как? Да просто: главарь наш был не промах, к рукам у него всё так и липло. Он даже в допросной умудрился спереть со стола писца перочинный ножик, да так ловко, что тот и не заметил. Потом дело было за мной. Лампу на камбузе помните? Ну вот... В каморке надзирателя была похожая, и вот от нее-то и начался пожар. На пол там солому стелили, она живо занялась... Шум, дым, переполох! Вот под шумок-то главарь замок открыл — ножичком-то, и мы задали стрекача. Не все удрали, но большинство.

Воровать по-прежнему было нельзя, на нас объявили охоту. Мне так вообще высовываться не стоило, с моим ростом и мастью меня издалека видать! Так я и прятался по нашим ухоронкам. Пробовал волосы выкрасить какой-то пакостью (та самая помойная тетушка продала), но краска толком не держалась. Ну, пегий — все-таки не белобрысый. Главарь требовал, чтобы я свои патлы обрезал, но я уперся — и ни в какую. Не положено, и всё тут.

Бываю я упрямым не в том, в чем надо, это да, водится за мной такое. Но влипли мы вовсе не из-за моей лохматой башки! Главарю надоело мерзнуть и мокнуть (как по мне, погода была лучше некуда, но что толку спорить?), вот он и решил прогуляться до девиц нетяжелого поведения. И нас с собой потащил, погреться. Я упирался, как мог, но меня подняли на смех и все-таки с шутками и прибаутками приволокли в заведение... Вот тут-то мое везение и кончилось: прямо на пороге мы нос к носу столкнулись со стражниками, которые это заведение... хм... инспектировали. И надо ж было такому случиться, что среди них оказались двое из тех, что нас в прошлый раз брали! И конечно же, первым узнали меня, потом главаря, и...

Драка вышла отменная, но мы оказались в меньшинстве, так что нас живо скрутили, снова отволокли в каталажку и на этот раз заперли по одному.

Сколько я там просидел, сложно сказать, суток пять точно. Хорошо хоть, было сравнительно сухо, хоть и прохладно, а еще кормили, пускай и скудно, но зато дважды в день.

Как я понял, заключенных было хоть отбавляй, а пока каждого повыспросишь (многие ведь запираются, добровольно говорить не желают), пока сравнишь показания, пока решишь, что с ним делать... Долго это, одним словом.

Однако и до меня дошла очередь. Тощий унылый дядька в черном зачитал длинный-предлинный список злодеяний, в которых я якобы участвовал, и спросил, признаю ли я свою вину. Я честно сказал, что о доброй половине своих похождений слышу впервые, за что тут же получил по уху, не больно, но чувствительно, после чего вопрос повторили.

Тогда я спросил, что мне будет, если я во всем сознаюсь, получил вторую затрещину и ответ: тогда меня не больно казнят. Признаюсь, мне совсем не хотелось, чтобы меня казнили, даже не больно, и я взмолился о пощаде. Даже обещал отработать: я веревки хорошие делаю, а для казней ведь их много нужно! Да и прибраться в этих казематах не помешает... За это мне дали подзатыльник и велели прекратить устраивать балаган. Потом, правда, сменили гнев на милость и приказали подробно рассказать о каждом деле, в котором я участвовал. Их правда было меньше половины списка! А еще я решил, что раз этот судья (или кто он там) и так обо всем знает, то что толку запираться и терпеть зуботычины? Ну и рассказал, что помнил...

После этого меня отвели обратно в камеру и выдали двойную пайку хлеба. Тогда-то я не понял, за что такая милость, позже узнал, что... Одним словом, оказался я ничем не лучше того здоровяка. Тоже сдал своих. Казнить их правда, не казнили, отправили на каторгу, но невелика разница!

А меня не отправили. Во-первых, я попался впервые. Во-вторых, суд постановил, что я туп, как пробка, а потому просто выполнял указания главаря, толком не соображая, что и зачем делаю (иногда все-таки полезно казаться глупее, чем ты есть на самом деле!). В-третьих, мне наконец поверили, что я не взрослый. Как это установили, я толком не понял. Просто пришел незнакомый толстячок, долго меня рассматривал и ощупывал, рассматривал мои глаза на свету, заглядывал в зубы прямо как барышники лошадям на ярмарке, и я уж испугался, что он меня купить хочет, хотя джаварцы вроде рабов не держали. Потом он поводил руками вокруг моей головы, задал несколько странных вопросов, а в итоге заявил, что даже если физически я похож на взрослого юношу, то по умственному развитию едва тяну на десятилетнего. Это уж, конечно, он через край хватил, но я предпочел промолчать. Ну, приняли меня за дурачка убогого, переживу... Зато, я слышал, убогих не казнят и на каторгу не отправляют, потому как они разумом скорбны и за себя не отвечают.

Так и вышло, наказывать меня не стали, но не выпустили, а отправили в приют. Только не такой, где дети-сироты живут (о таком я слыхал от подельников, кое-кто оттуда сбежал и уверял, что там хуже, чем в тюрьме), а для дурачков. Их там держат, чтобы, значит, по скудоумию еще чего-нибудь не натворили. Ну и калеки там тоже были, конечно, да не те, что милостыню просят на рынках и на улицах (те частенько вовсе даже здоровые), а настоящие убогие. Кто без рук, без ног, кто обожженный, кто обездвиженный, кто слепой, кто глухой, кто просто несусветно дряхлый, кто беспамятный... Ну а мы, дурачки, кто не вовсе безмозглый, за ними приглядывали, и еще у нас работа была, чтобы, значит, не зря хлеб ели. Меня вот прозвали веревочных дел мастером, и как я раньше ненавидел рыбу, так теперь возненавидел всю эту пеньку, коноплю и прочее... лучше уж камень дробить или там дрова колоть, канавы копать. Да хоть хлевы чистить! Ничего сложного, а хоть разомнешься.

Но такое везение выпадало нечасто. В приюте-то тоже свои главари есть, живут, что твои богатеи, а прочие за них работают, свою еду им отдают...

Сбежать было можно, это да. Только оказалось, что в этой Джаварии тоже зима бывает, и куда хуже нашей. У нас снег так снег, лёд так лёд, а здесь... слякоть и дождь холодный, а уж ветер! Взрослые говорили, на побережье всегда так, а если подальше от моря отойти, там уже нормальная зима, кое-где снегу по шею наметает и морозы трещат. А у меня из одежды было только то, в чем меня арестовали. И то... те вещи, что получше, куртку там, сапоги у меня еще в тюрьме отобрали. Спасибо, совсем раздетым не оставили! А тут, приюте, нам полагалась только рубаха да штаны, у всех одинаковые, и выдавали их раз в год. Как хочешь, так и крутись. Порвал или протерлось — зашивай на себе или ходи оборванным, запачкался — стирай и суши опять же на себе... Кто не первый год тут жил, те, конечно, на смену кое-что имели, старье-то не отбирали, позволяли носить, пока вовсе на лоскуты не расползется. Кое-кто, особенно старики, которые всегда мерзли, так и ходили, будто капуста, во всех своих одежонках разом.

Но это я опять отвлекся. Как начну вспоминать о тех денёчках, не остановишь...

Дело было как раз накануне огненного праздника — это значило, зима на весну повернула, хотя холодина стояла такая, что в это не верилось. Я только и мечтал, чтобы поскорее потеплело, а то в старом здании приюта ночами было холоднее, чем в канатном ящике — о нем я вспоминал просто-таки с нежностью! Ну и поесть досыта я бы тоже не отказался, да... На праздник обещали пир: зажиточные горожане обычно присылают убогим кое-какое угощение, благодетельствуют, значит. Правда, большую часть всё равно начальство со служителями растащат, после них главари поживятся, но хоть что-то нам да перепадет...

А еще я думал о том, что скоро уж полгода, как я торчу в приюте, и как только потеплеет, нужно делать отсюда ноги, если я не желаю тут состариться!

"Поймают!" — твердил внутренний голос. "А ты не попадайся!" — отвечал я ему и преисполнялся решимости сбежать во что бы то ни стало. Жаль только, запасти провианта на дорогу не было никакой возможности: пайки были такими, что едва хватало с голоду не умереть, где уж тут откладывать? Да и тайников я надежных не нашел, а так вот спрячешь абы куда, непременно кто-нибудь подглядит да и слопает втихаря... Тут друг у друга воровали только в путь, ничего без пригляда оставить нельзя было, а в особенности еду. А весной, говорили бывалые, в дороге с нею худо: ни ягод с орехами, ни грибов (да и не знал я здешней растительности!), разве что рыбу да лягушек руками в ручьях ловить или птичьи гнезда разорять. Но я был уже согласен и на лягушек, и на дождевых червяков с жуками, лишь бы вырваться из этих серый стен на волю!