|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Как я угодил в эту кабалу?
Да очень просто! Как сейчас помню: сижу это я в канатном ящике и стараюсь не дышать, потому как если меня заметят до того, как корабль совсем далеко от нашего Горбатого отойдет, то попросту за борт вышвырнут — небось, не потону, доплыву. Или подберет кто, рыбацких лодок кругом полным-полно.
А и доплыл бы, я в воде как рыба... только предпочел бы камнем на дно, чем домой возвращаться! Еще папаша бы поколотил за то, что удрать пытался,, и хорошо, если не веслом... А хуже того — отправил бы даже не коз, а гусей пасти, а это для самой малышни занятие, меня б засмеяли...
Сколько себя помню, мечтал удрать с Горбатого! Ну что это за жизнь такая: лёд сошёл — все взрослые мужчины (и кое-кто из женщин) в море уходят, рыбачить. Кто остался — на огородах колупается, только у нас на одну песчинку три булыжника, так что этот огород еще расчистить надо и хоть как-то удобрить. Вот детвора и носится целыми днями: то водоросли на берегу собирает, то навоз, то рыбьи потроха после разделки, их груды остаются. Как вспомню эти запахи, так вздрогну... Честное слово, несколько лет рыбу эту проклятую не то что есть, видеть не мог! А отец ругался, мол, в кого ты такой уродился, бездельник и неженка, в мамашу, не иначе, той тоже всё воняло — и рыба, и жир тюлений, и водоросли...
Она не с Горбатого родом была, с островов южнее. Там и земля получше, и жизнь полегче, а почему она вдруг за моего папашу замуж пошла, знать не знаю. Может, влюбилась — чего бы и нет, папаша-то по молодости был статный, красивый (я весь в него), а может, за первого встречного вышла, чтоб из дома убраться... А может, он ее просто выкрал, это у нас дело обычное, обе мои мачехи тоже краденые (старшая, правда, с родительского согласия, обычай соблюдали, стало быть). Спросить-то не у кого: мать умерла, когда мне года три было, отец о ней вспоминать не любил, прочая родня тоже.
В общем, я очень рано понял: на Горбатом мне жизни не будет, — а потому принялся строить планы побега. Слишком рано бежать смысла не было: куда я денусь-то? Даже юнгой не возьмут, еще ни возрастом, ни силёнками не вышел. А если запоздать, так папаша меня живо оженит, он давно уж твердил, что у соседа дочка подрастает, он ее сговорил уже для меня. Старшие-то мои братья уже женаты, младшим рано пока, а мне через несколько годочков будет как раз. Вот уж чего-чего, а жениться мне вовсе не хотелось! Видел я ту дочку, вместе гусей пасли... Ничего, хорошенькая, работа из рук не валится, семья уважаемая, опять же.
Но это что ж выйдет: женюсь я да буду, как вся моя родня и соседи, все наши предки год за годом выходить на лов, только не дальше архипелага, потому как в открытом море нашим лодкам делать нечего? А зимой сидеть в доме, сети починять да слушать по кругу одни и те же старые байки, которые давно наизусть знаю?
А вот не желал я до самой старости тягать неподъемные мокрые сети, на тюленей охотиться тоже не собирался! Я хотел посмотреть, что там, за морем-то, куда и откуда плывут большие корабли: когда какой-нибудь ненадолго приставал к Горбатому (пожалуй, единственное, что было хорошего на нашем острове, так это пресная вода в изобилии!), это становилось настоящим событием, о котором потом вспоминали месяцами, а то и годами...
Если б я не был как две капли воды похож на папашу, и если бы мы с братьями не уродились на одно лицо, как селедки в косяке, я бы подумал, что мать прижила меня от какого-нибудь чужака, потому ее и сбыли замуж на Горбатый, с глаз долой. Но увы... Разве что она сама оказалась дочкой такого вот мореплавателя, а это слишком уж бросалось в глаза. Вот и отправили куда подальше, чтобы об уважаемом семействе не сплетничали... Оно, конечно, дело житейское, кое на каких островах считается даже, что ребенок от чужестранца — это к удаче, но кое-где злые языки могут здорово жизнь испортить, особенно если с заморским гостем спутается замужняя и не сумеет этого скрыть. А как скроешь, если, к примеру, в семье все как один белобрысые, а малыш рыжим или чернявым уродился? А то вовсе темнокожим, слыхал я и такую байку, хотя сам сроду таких людей не видывал даже на мимохожих кораблях. Говорили, такие живут на самом дальнем юге, а у нас бы им слишком холодно показалось, так я мыслил...
Но я отвлекся.
Конечно, по малолетству я соображал еще из рук вон плохо, да и язык у меня всегда мысли опережал (сколько раз я за это бит был, и не счесть!), но о своем главном секрете я молчал, как заговоренный. И не роптал, когда папаша начал брать меня в море, с охоткой всему учился, во всё вникал (он меня даже хвалил за старание, но так, что лучше б веслом огрел)... Расчет мой был прост: одно дело подросток-неумеха, а совсем другое — подросток, который худо-бедно смыслит в морских делах, приметы знает, в снастях не путается... такой, словом, которого можно к какому-нибудь делу приставить.
Что наняться на корабль в открытую не выйдет, я прекрасно понимал. Во-первых, как на этот корабль попадешь? Экипаж-то сходил на берег, а как же, вся деревня собиралась послушать, как люди за морем живут да что в самом море делается! Ну и как тут подойдешь да спросишь, мол, не нужен ли вам юнга? На глазах у всей родни и соседей, что ли? Да и чужаки, даже если и выслушают, а не сразу на смех поднимут (мол, ишь, разлетелся, твоё дело вдоль берега рыбу ловить, а не взаморье ходить!), так поинтересуются, спросился ли у родителей. А родитель тут как тут, с батогом или мокрым канатом в руке...
Выходило, нужно пробраться на борт и там затаиться, и прятаться до тех пор, пока Горбатый, да и весь архипелаг не скроются из виду. Не станут же поворачивать из-за одного мальчишки? И за борт, если берега не видать, не бросят, поди.
Вот я ждал, ждал, да и дождался: пришел-таки корабль! Вовремя пришел: еще бы годик-полтора, и папаша приказал готовить свадьбу. Остепенил бы меня, значит, понимал, что от жены я не сбегу — это позор на оба наших рода, а у меня хоть и ветер в голове, понятие я все же имею. Зубами скрипеть буду, а стерплю, да...
Так вот, когда корабль ошвартовался, а к берегу пошли шлюпки (близко-то эта громадина подойти не могла, осадка не позволяла, да и не развернуться ей было среди наших скал), я живо нарвался на наказание. Старшему брату нагрубил, мачехе надерзил, кувшин разбил, ну и так... по мелочи начудил. Дед заявил, что в меня опять морской вертун вселился, бабка заворчала, что не вертун это никакой, а просто мне дурным ветром в уши надуло, потому как я вечно без шапки хожу... Папаша их слушать не стал, а выпорол меня порядка ради, запер в сарае, где сети хранились, и пригрозил, что оставит без ужина и не пустит на гостей посмотреть. Я и ему надерзил, заявил, что гости эти мне нужны, как рыбе вёсла, и что я уже слишком взрослый, их враки слушать, уши развесив, как моя родня. Тут папаша не поленился, сарай отпер, надрал мне эти самые уши и оставил без еды на сутки. Ну и ушел, ясное дело.
А я сидел себе взаперти и ждал. Голодным не остался, ясное дело: во-первых, у меня тут было кое-что припрятано (папаша всегда запирал меня в сарае, потому как больше негде было, и я тут много тайников устроил), во-вторых, младшие братья потихоньку насовали мне через собачий лаз под дверью кое-каких харчей. Немного, но и на том спасибо. Младшие меня любили, я их не шпынял, как старшие меня самого, дудочки им из кости вырезал и тайком учил всяким безобразиям. Даже жалко было их оставлять, но с собой-то не возьмешь... Да они не особенно и рвались, по-моему, это я на месте усидеть не мог, меня будто ветер в спину толкал — иди да иди! Ну и как тут устоишь?
Слышно было, как все сперва ушли на подворье к старосте, гостей слушать, как потом вернулись, обсуждая, что новенького узнали, поспорили, пошумели, укладываясь спать, да и угомонились. Я выждал немного для верности, потом выбрался из сарая через подкоп с другой стороны (первый раз будто!) да и сделал ноги. Тайник у меня был обустроен на берегу, под приметной скалой, мимо которой я и ночью в шторм бы не промахнулся. Да и какие там у меня пожитки? Одежда — та, что на мне, я даже зимнюю захватить не мог, за ней пришлось бы в дом пробираться... чего доброго, перебудишь всех. А до того тоже просто так не возьмешь: все ушли, да, только прадед, который уже ходить не мог, дома остался. А он хоть и обезножел, не ослеп и не оглох.
Я мог бы, правда, бабкину душегрею прихватить, она ее как раз на ветерке развесила, но не стал, душегреи она б раньше хватилась, чем меня. Ну и вдобавок я рассудил, что раз корабль идет на юг, то я там всяко не замерзну!
Словом, при себе у меня была только небольшая котомка, в ней — сухари да немного вяленой рыбы, будь она неладна, ну и фляга с водой, куда ж без нее? Без еды человек долго протянуть может, особенно, если тихонько сидеть, а вот без воды худо придется...
Доплыть до корабля было легче легкого, взобраться на борт по якорной цепи — тоже. Я только боялся, как бы чем не брякнуть и не стукнуть, но обошлось: эта цепь нескольких таких, как я, выдержала бы и даже не шелохнулась!
Вот найти убежище оказалось посложнее: я на таких кораблях сроду не бывал и не представлял, где там что расположено. Вернее, по запаху сразу опознал камбуз и прикинул, как туда можно будет пробраться, если голод донимать станет... В трюм лезть не хотелось: там темно, душно и ничего не видно. Да и так вот люк задраят, захочешь выбраться — а шиш тебе! Других же убежищ еще поискать было: корабль-то большой, закоулков много, да я не знал, как их используют, закоулки эти. По всему выходило, что место на палубе зазря не пустует, везде приткнуто что-то нужное...
Наконец я сообразил спрятаться в шлюпке: их тут было несколько, по обоим бортам. Три — еще влажные, на них моряки до берега добирались и бочки с водой возили, а другие сухие. Я рассудил, что их вряд ли будут на воду спускать, раз до сих пор не понадобились, забрался под брезент и затаился.
И так, знаете, хорошо затаился, что меня не заметили. Пролежал я в этой шлюпке почти сутки, а потом "Императрица Джавария" — так корабль назывался, в честь легендарной правительницы, по чьему имени страну назвали, — снялась с якоря и устремилась прочь от Горбатого, от архипелага, в открытое море!
Мне так хотелось поскорее убраться оттуда, что я истово молился всем богам, каких только знал, чтобы подняли попутный ветер и поскорее домчали "Императрицу" до родного порта! И, похоже, не зря молился: ветерок поднялся свежий, такой, что мачты трещали и паруса гудели, как туго натянутые барабаны, зато корабль птицей несся по волнам.
Всё бы ничего, но я в этой шлюпке здорово замерз. Не потому, что переоценил свою стойкость, а... одно дело — чем-то заниматься, двигаться, в общем, тогда не холодно, и совсем другое — лежать неподвижно. Я ведь только по ночам мог кое-как размяться и нужду справить, не под себя же! Нет, я знаю, охотникам и так случается поступать, когда они подолгу зверя стерегут, но ведь запашок пойдет, вдруг обнаружат мое логово?.. С другой стороны, на "Императрице" не так чтоб цветами пахло, может, и не заметили бы... но рисковать не хотелось. А и ночью — все равно с оглядкой, потому что вахтенные не дремали, их за сон на посту, как я понял, боцман порол так же, как меня — папаша.
Вот тогда-то я и перебрался в канатный ящик. Тоже тесно, коленки в подбородок упираются, но чуточку потеплее, потому как поддувает меньше. Правда, выбираться оттуда не слишком удобно, но пока мне везло, никто меня не замечал, хотя пару раз матросы проходили впритык ко мне. И как не увидели? Я ж белобрысый, в темноте мои патлы хорошо заметны! Или я к тому времени так изгваздался? Даже и не знаю...
Как я ни старался есть по крошке, припасы у меня скоро кончились, а голодать было чревато — казалось, моё пустое брюхо издает такие трели, что их на верхушке мачты слышно! Вот тогда я рискнул забраться на камбуз... Нет, брал по чуть-чуть, из остатков и объедков с офицерского стола. Так-то они коку доставались и тем матросам, которых он привечал, но... В этом плавании крысы распоясались, я слышал, как он жаловался боцману. Дескать, обнаглели хвостатые твари, тащат, что ни попадя!
К концу путешествия я осмелел и таскал провиант чуть ли не из-под носа у кока. Он всё крыс по углам гонял, а лампа на камбузе была такая тусклая и давала столько теней, что только качни ее посильнее — так и кажется, что вдоль стен мохнатые твари шмыгают. Вот я ее и качал, а в ней еще от этого фитилек то сильнее разгорался, то почти потухал... Как это выходило, не спрашивайте, я тогда не знал. Получалось, и ладно: кок отвернулся, а я — шмыг! — и краюху хлеба утащил. Не хуже крысы, честное слово! С водой вот похуже было: как я ее ни растягивал, а все едино закончилась, нельзя же с одной флягой море пересечь! Но и тут мне повезло: дожди зарядили. А в этих широтах дожди такие, что за борт смыть может не хуже, чем штормовой волной! Я, как начинало лить, в шлюпку перебирался, там через дырочку в брезенте вода струйкой текла, вот я флягу и наполнял. Худо-бедно хватало...
Конечно, долго на таком пайке жить — врагу не пожелаешь. Отощал я так, что одежда на мне мешком висела, волосы клочьями вылезать начали. Ей-ей, я даже жалел иногда, что дома не остался: там скучно, да хоть голодом не морят. Что без ужина оставляют — это ерунда, денек можно и потерпеть, а вот когда несколько недель впроголодь живешь, взвыть хочется!
А еще спать хотелось. По-моему, с тех пор, как я с Горбатого уплыл, так ни разу толком не высыпался: дремал вполглаза, к каждому шороху прислушивался, не идет ли кто, не найдет ли меня? Это-то меня и сгубило... Попросту говоря, я как-то клевал носом, клевал... дождь шумел, барабанил по палубе, вот меня и сморило. Да так, что я даже не услышал, как открывают канатный ящик! Очухался, только когда меня оттуда за шиворот вытащили и на палубу кинули...
-Это кто ж такой будет? — спросил боцман. Лица его я не разглядел, а вот по голосу сразу признал. — Откуда взялся?
-Чего молчишь, отвечай! — матрос ткнул меня под ребра, но не сильно, не со всего размаха.
Ну я и ответил (сам удивился, думал, совсем разговаривать разучился!):
-С Горбатого я... Марстеном звать...
-Во дает! — сказал матрос и выругался, да так, что я аж заслушался. — Это, выходит, он всё время на борту прятался?
-Выходит... и приворовывал, а кок на крыс грешил, — мрачно произнес боцман. — Так, парень?
-Я чуть-чуть... чтоб с голоду не умереть, — признался я, — но я отработаю, только скажите! Я всё могу, правда-правда!
-Может он... — проворчал боцман и жестом велел мне встать. — Ну! Вот так оглобля...
-Правда что, оглобля, — согласился другой матрос. — И в чем дух держится?
-Эти, с островов, живучие. Но и то, — боцман потыкал меня пальцем в бок и покачал головой. — Надо бы тебя отколотить, парень, за воровство и за то, что тайком на борт пробрался... да боюсь насмерть забить.
-Ничего, я правда живучий, — заверил я, хотя между лопатками заныло, — и за краденое я отработаю, говорю ведь, я всё умею, а чего не умею, живо научусь! Возьмите меня юнгой, а?
-Каков нахал, — покачал он головой. — Нет, парень, юнга у нас уже имеется, второго не надобно. Отработать отработаешь, само собой... палубу вон отдраишь. Только сперва поди на камбуз — дорогу знаешь, не заблудишься, — и скажи коку, что я велел тебя накормить. Да не обожрись, так и помереть недолго!
-А как же...
-Обратно не повезем, — понял он мой невысказанный вопрос. — Нескоро мы теперь в ваши края подадимся. Так что, пассажир, пристанем — и иди на все четыре стороны. Страже не сдадим, на кой ты им сдался? Объедки с голодухи воровать — невелик проступок. Больше ты ничего не украл, так?
Я только головой помотал.
-Ну так и иди с миром.
-Но...
-До Джаварии рукой подать, — боцман указал вперед по ходу корабля. — Как раз успеешь поесть да палубу отдраить.
-Я... — начал было я, но вовремя прикусил язык.
-И не благодари, — великодушно сказал он, — сам такой. Может, чуть постарше твоего был, когда из дому сбежал, захотел мир посмотреть. Не желал, понимаешь ли, всю жизнь коровам хвосты крутить, как папаша мой... Вот с тех пор и смотрю. Так что не дрейфи, парень, ты, похоже, везучий, не пропадешь!
Я выдавил слова благодарности, а сам подумал: ну и дурака же я свалял! Я же надеялся, что меня оставят на корабле, хоть бы и котлы на камбузе драить и гальюн чистить, ан нет... А что я буду делать на берегу? Да еще в большущем городе? Я слыхал, матросы говорили, он во много раз больше нашей деревни, там и бывалый человек заблудится, а я...
"Да ну, — подумал я тогда, — язык куда-нибудь доведет, не пропаду, правда что!"
И вот, значит, через два дня я сошел на берег Джаварии намного более богатым, чем был в начале путешествия. Матросы долго выспрашивали, как это я ухитрился прятаться всю дорогу, поражались моему везению (и моей глупости), а на прощание собрали всего понемногу. Так, в котомке моей теперь лежали кое-какие припасы, теплая фуфайка и запасная рубаха. Ну и мои штаны из рыбьей кожи: тут в них было жарковато, вдобавок они сильно бросались в глаза, так что я переоделся в дареные холщовые. Они, правда, оказались мне сильно велики, ну да велико не мало, веревкой подпоясался — и сойдет. В мешочке на шее у меня лежали несколько медяков (это уж от щедрот боцмана), и я чувствовал, что способен покорить весь мир, не то что какую-то там Джаварию!
Правда, прыти у меня поубавилось первой же ночью. Во-первых, оказалось, что спать на улице нельзя, стражники гоняют — об этом мне сказала какая-то словоохотливая тетушка, от которой воняло выгребной ямой. Ну да не страшно, рыбьи потроха тоже не цветами пахнут, я привычный... Так вот, все укромные местечки заняты, туда не сунешься, побить могут. Да и вообще в порту всё давным-давно делено-переделено, пришлым тут делать нечего. Спасибо, если просто турнут, а не изобьют до полусмерти...
Пару ночей я все-таки как-то пережил: прятаться у меня хорошо получалось. Только скоро я взвыл, потому как на корабле, даже и в тесноте канатного ящика или шлюпки, ночевать было куда как приятнее!
Потом я выяснил, что моих медяков хватит в лучшем случае на хлеб и кусочек заплесневелого сыра. А работники никому не нужны, тут своих хватает, не таких оборванных, недокормленных и с виду подозрительных. Что правда, то правда: я здорово бросался в глаза. Джаварцы в большинстве своем темноволосые, редко-редко русые и рыжие попадаются, а у меня-то на голове солома выгоревшая! И глаза светлые, тут такие в диковинку. И еще ладно, когда пальцами тычут, хуже, когда гонят и кричат, чтоб не пялился да не пытался сглазить... Умел бы — точно бы сглазил за те слова, которыми та торговка честила меня и весь мой род до седьмого колена! Хотя что с этих джаварцев взять, дикие совсем...
Мыкался я недолго: очень скоро ко мне подошли парни постарше и поинтересовались, кто я таков и что позабыл на их земле. Я честно рассказал, как меня звать, откуда я родом и как оказался в Джаварии, на что они только вздохнули жалостливо и обозвали меня недоумком.
-Думал, тут хмельные реки в берегах из жаркого текут, знай, хлебай да закусывать поспевай? — спросил тот, что верховодил. — Вот дурень деревенский! Сидел бы дома, горя бы не знал...
Я хотел было сказать, что знай они мою родню, то поняли бы, почему я сбежал, но промолчал. У них, похоже, вообще никакой родни не было, где им понять-то? И как знать, может, они бы как раз с охоткой променяли свое житье-бытье на мое прежнее: чтобы семья была, еды всегда хватало, а работа... ну, куда деваться, не все королями рождаются! Да и король, поди, не день-деньской шелковые подушки пролёживает, у важных людей и дела важные, не чета нашим.
-Что делать умеешь? — спросил этот парень, приглядевшись ко мне.
Я честно перечислил, но, похоже, мои рыбацкие навыки их не заинтересовали, знание морских примет — тоже, а вот кое-что иное...
-Веревки, значит, умеешь плести и сети тоже, — пробормотал главарь. — Это интересно... А поднять сколько сможешь?
-Ну хочешь, тебя подниму, — предложил я, потом подумал и указал на парня поздоровее. — Или вот его.
-Переломишься!
-Да уж конечно. Полная сеть, поди, поболе весит, а я их с малолетства тягаю, — ответил я, дождался позволения, сгреб здоровяка в охапку и закинул себе на спину. И еще повертелся так, чуть не сшибив его ногами корзину с какой-то телеги. За это нас обозвали хулиганьем и швырнули тухлым яйцом. Спасибо, не попали...
-А не врешь, — с заметным уважением произнес главарь, когда я поставил здоровяка наземь. — Силён. И, говоришь, прятаться хорошо умеешь? Ну тогда ты нам подходишь. Что скажете, парни?
Парни не возражали. Так я и оказался в банде. А куда было деваться? Идти, куда глаза глядят, прочь из порта? Разве что... Но я еще надеялся устроиться на какой-нибудь корабль, не за тем, конечно, чтобы вернуться домой, а просто... на берегу мне было как-то не по себе. Первый год. Потом привык, тем более, мое умение управляться с лодкой все же пригодилось.
Банда наша промышляла воровством со складов, причем хитро — забирались через крыши, и вот тут-то мои прочные веревки и страховочные пояса пришлись кстати. Ну а в частых сетях удобно было поднимать и переправлять на соседнюю крышу награбленное: в основном брали материю и провиант, ну и всякое такое, что легко сбыть с рук. Продавали известным скупщикам на дальнем мысу — лодку брали напрокат, я на весла садился, привычный. Уж конечно, не по настоящей цене продавали, но это уж было не моего ума дело, я занимался веревками и лодкой и чувствовал, что мои мечты о большом мире сбылись как-то очень уж странно...
А через полгода нас накрыли, всех разом. Так-то бы не изловили, если бы нас не сдал тот самый здоровяк. Что ему посулили, не знаю, больше мы его никогда не видели.
Главарь наш и его подельники, как выяснилось, были людьми достаточно известными. Ну а я... никто не поверил, что мне даже тринадцати нет, уж больно я вымахал и отъелся, так что судить меня должны были вместе со взрослыми. Правда, до суда дело не дошло: мы сбежали. Как? Да просто: главарь наш был не промах, к рукам у него всё так и липло. Он даже в допросной умудрился спереть со стола писца перочинный ножик, да так ловко, что тот и не заметил. Потом дело было за мной. Лампу на камбузе помните? Ну вот... В каморке надзирателя была похожая, и вот от нее-то и начался пожар. На пол там солому стелили, она живо занялась... Шум, дым, переполох! Вот под шумок-то главарь замок открыл — ножичком-то, и мы задали стрекача. Не все удрали, но большинство.
Воровать по-прежнему было нельзя, на нас объявили охоту. Мне так вообще высовываться не стоило, с моим ростом и мастью меня издалека видать! Так я и прятался по нашим ухоронкам. Пробовал волосы выкрасить какой-то пакостью (та самая помойная тетушка продала), но краска толком не держалась. Ну, пегий — все-таки не белобрысый. Главарь требовал, чтобы я свои патлы обрезал, но я уперся — и ни в какую. Не положено, и всё тут.
Бываю я упрямым не в том, в чем надо, это да, водится за мной такое. Но влипли мы вовсе не из-за моей лохматой башки! Главарю надоело мерзнуть и мокнуть (как по мне, погода была лучше некуда, но что толку спорить?), вот он и решил прогуляться до девиц нетяжелого поведения. И нас с собой потащил, погреться. Я упирался, как мог, но меня подняли на смех и все-таки с шутками и прибаутками приволокли в заведение... Вот тут-то мое везение и кончилось: прямо на пороге мы нос к носу столкнулись со стражниками, которые это заведение... хм... инспектировали. И надо ж было такому случиться, что среди них оказались двое из тех, что нас в прошлый раз брали! И конечно же, первым узнали меня, потом главаря, и...
Драка вышла отменная, но мы оказались в меньшинстве, так что нас живо скрутили, снова отволокли в каталажку и на этот раз заперли по одному.
Сколько я там просидел, сложно сказать, суток пять точно. Хорошо хоть, было сравнительно сухо, хоть и прохладно, а еще кормили, пускай и скудно, но зато дважды в день.
Как я понял, заключенных было хоть отбавляй, а пока каждого повыспросишь (многие ведь запираются, добровольно говорить не желают), пока сравнишь показания, пока решишь, что с ним делать... Долго это, одним словом.
Однако и до меня дошла очередь. Тощий унылый дядька в черном зачитал длинный-предлинный список злодеяний, в которых я якобы участвовал, и спросил, признаю ли я свою вину. Я честно сказал, что о доброй половине своих похождений слышу впервые, за что тут же получил по уху, не больно, но чувствительно, после чего вопрос повторили.
Тогда я спросил, что мне будет, если я во всем сознаюсь, получил вторую затрещину и ответ: тогда меня не больно казнят. Признаюсь, мне совсем не хотелось, чтобы меня казнили, даже не больно, и я взмолился о пощаде. Даже обещал отработать: я веревки хорошие делаю, а для казней ведь их много нужно! Да и прибраться в этих казематах не помешает... За это мне дали подзатыльник и велели прекратить устраивать балаган. Потом, правда, сменили гнев на милость и приказали подробно рассказать о каждом деле, в котором я участвовал. Их правда было меньше половины списка! А еще я решил, что раз этот судья (или кто он там) и так обо всем знает, то что толку запираться и терпеть зуботычины? Ну и рассказал, что помнил...
После этого меня отвели обратно в камеру и выдали двойную пайку хлеба. Тогда-то я не понял, за что такая милость, позже узнал, что... Одним словом, оказался я ничем не лучше того здоровяка. Тоже сдал своих. Казнить их правда, не казнили, отправили на каторгу, но невелика разница!
А меня не отправили. Во-первых, я попался впервые. Во-вторых, суд постановил, что я туп, как пробка, а потому просто выполнял указания главаря, толком не соображая, что и зачем делаю (иногда все-таки полезно казаться глупее, чем ты есть на самом деле!). В-третьих, мне наконец поверили, что я не взрослый. Как это установили, я толком не понял. Просто пришел незнакомый толстячок, долго меня рассматривал и ощупывал, рассматривал мои глаза на свету, заглядывал в зубы прямо как барышники лошадям на ярмарке, и я уж испугался, что он меня купить хочет, хотя джаварцы вроде рабов не держали. Потом он поводил руками вокруг моей головы, задал несколько странных вопросов, а в итоге заявил, что даже если физически я похож на взрослого юношу, то по умственному развитию едва тяну на десятилетнего. Это уж, конечно, он через край хватил, но я предпочел промолчать. Ну, приняли меня за дурачка убогого, переживу... Зато, я слышал, убогих не казнят и на каторгу не отправляют, потому как они разумом скорбны и за себя не отвечают.
Так и вышло, наказывать меня не стали, но не выпустили, а отправили в приют. Только не такой, где дети-сироты живут (о таком я слыхал от подельников, кое-кто оттуда сбежал и уверял, что там хуже, чем в тюрьме), а для дурачков. Их там держат, чтобы, значит, по скудоумию еще чего-нибудь не натворили. Ну и калеки там тоже были, конечно, да не те, что милостыню просят на рынках и на улицах (те частенько вовсе даже здоровые), а настоящие убогие. Кто без рук, без ног, кто обожженный, кто обездвиженный, кто слепой, кто глухой, кто просто несусветно дряхлый, кто беспамятный... Ну а мы, дурачки, кто не вовсе безмозглый, за ними приглядывали, и еще у нас работа была, чтобы, значит, не зря хлеб ели. Меня вот прозвали веревочных дел мастером, и как я раньше ненавидел рыбу, так теперь возненавидел всю эту пеньку, коноплю и прочее... лучше уж камень дробить или там дрова колоть, канавы копать. Да хоть хлевы чистить! Ничего сложного, а хоть разомнешься.
Но такое везение выпадало нечасто. В приюте-то тоже свои главари есть, живут, что твои богатеи, а прочие за них работают, свою еду им отдают...
Сбежать было можно, это да. Только оказалось, что в этой Джаварии тоже зима бывает, и куда хуже нашей. У нас снег так снег, лёд так лёд, а здесь... слякоть и дождь холодный, а уж ветер! Взрослые говорили, на побережье всегда так, а если подальше от моря отойти, там уже нормальная зима, кое-где снегу по шею наметает и морозы трещат. А у меня из одежды было только то, в чем меня арестовали. И то... те вещи, что получше, куртку там, сапоги у меня еще в тюрьме отобрали. Спасибо, совсем раздетым не оставили! А тут, приюте, нам полагалась только рубаха да штаны, у всех одинаковые, и выдавали их раз в год. Как хочешь, так и крутись. Порвал или протерлось — зашивай на себе или ходи оборванным, запачкался — стирай и суши опять же на себе... Кто не первый год тут жил, те, конечно, на смену кое-что имели, старье-то не отбирали, позволяли носить, пока вовсе на лоскуты не расползется. Кое-кто, особенно старики, которые всегда мерзли, так и ходили, будто капуста, во всех своих одежонках разом.
Но это я опять отвлекся. Как начну вспоминать о тех денёчках, не остановишь...
Дело было как раз накануне огненного праздника — это значило, зима на весну повернула, хотя холодина стояла такая, что в это не верилось. Я только и мечтал, чтобы поскорее потеплело, а то в старом здании приюта ночами было холоднее, чем в канатном ящике — о нем я вспоминал просто-таки с нежностью! Ну и поесть досыта я бы тоже не отказался, да... На праздник обещали пир: зажиточные горожане обычно присылают убогим кое-какое угощение, благодетельствуют, значит. Правда, большую часть всё равно начальство со служителями растащат, после них главари поживятся, но хоть что-то нам да перепадет...
А еще я думал о том, что скоро уж полгода, как я торчу в приюте, и как только потеплеет, нужно делать отсюда ноги, если я не желаю тут состариться!
"Поймают!" — твердил внутренний голос. "А ты не попадайся!" — отвечал я ему и преисполнялся решимости сбежать во что бы то ни стало. Жаль только, запасти провианта на дорогу не было никакой возможности: пайки были такими, что едва хватало с голоду не умереть, где уж тут откладывать? Да и тайников я надежных не нашел, а так вот спрячешь абы куда, непременно кто-нибудь подглядит да и слопает втихаря... Тут друг у друга воровали только в путь, ничего без пригляда оставить нельзя было, а в особенности еду. А весной, говорили бывалые, в дороге с нею худо: ни ягод с орехами, ни грибов (да и не знал я здешней растительности!), разве что рыбу да лягушек руками в ручьях ловить или птичьи гнезда разорять. Но я был уже согласен и на лягушек, и на дождевых червяков с жуками, лишь бы вырваться из этих серый стен на волю!
И вдруг суета началась, слух пронесся — гости в приют едут. Важные какие-то, но не городской голова и не попечители (это те самые зажиточные горожане, за чей счет убогих содержат). А кто тогда?
Поговаривали, это за работниками кто-то явился. Бывало, мол, уже такое: приедут, потолкуют о чем-то с начальством, а потом люди пропадают. Обычно дурачки из тех, что посильнее (а они часто такими бывают, вроде как взамен мозгов им силушка досталась), и с кем столковаться можно. Должно быть, выкупали себе бесплатных работников. Дурачку какая разница, кто кормит-одевает? Не били бы, и ладно...
Я тогда подумал, что и меня могут забрать. А что? Не зря же меня за взрослого принимали, а я за эти полгода еще вытянулся, хотя тощий был — все ребра наружу, хоть пересчитывай. Но ослабнуть не ослаб, разве что самую чуточку, так что сгодился бы на любую работу. А от хозяина, может, проще удрать будет? Но тут мне живо разъяснили, что такие хозяева своих работников, особенно убогих, запросто могут на цепь посадить. Для их же блага, чтобы по скудоумию не забрели, куда не положено, на псарню, к примеру, или к племенному быку или в колодец не свалились. Убежишь, пожалуй... враз собак по следу пустят, мигом изловят и спасибо, если не прибьют.
Начальство что-то сильно волновалось. На работу никого два дня не гоняли, велено было отмыть всё дочиста, чтоб блестело, и самим вымыться. Ну... мытье у нас известно, какое: ведро воды на голову, на лежачих — два, и обсыхай.
Я, как самый младший, на побегушках был, с ног сбился, воду эту из колодца таская, на себя последнее ведро опрокинул, а тут как раз зашумели — явились гости. Я хотел было на карниз залезть, посмотреть, но передумал — если я при важных людях с этого карниза загремлю, мне точно несдобровать. Так что пошел я обсыхать, и вышло это у меня до странного быстро. А слепой старик, с которым меня поселили, попросил дать ему напиться, дотронулся до моей руки и спросил, чего это я горячий такой, не заболел ли? Но я отроду не простужался, даже после купания в зимнем море, так и сказал.
Пошел я к остальным, но даже спросить не успел, кто все-таки к нам припожаловал, как меня служитель поймал и поволок за собой. Иди, говорит, тебя видеть хотят! Я ничего не понимаю: почему именно меня-то? Ну, служитель помялся и сказал, мол, эти гости всех новеньких проверяют, моя очередь.
Ну проверяют, так проверяют, может, ищут кого? Я и пошел, куда повели. Служитель меня привел к малой трапезной — там начальство и служители ели, не с нами же им сидеть! — велел вести себя смирно и господам не дерзить, втолкнул внутрь, а сам снаружи остался.
Что и говорить, гости были знатные! Первым я увидел старика в богатых одеждах, с бородой до пояса и с резным посохом. Старец этот восседал в кресле, каких я здесь никогда не видел (с собой привезли, что ли?), и на меня даже не посмотрел. Остальные зато глазами так и впились, ну, которые из свиты. Их там пятеро не то шестеро за спиной у старца толклось.
И еще один чуток наособицу стоял — вроде вместе со всеми, а вроде и сам по себе. Черный такой, как галка, сразу видно — знатный джаварец, знатнее некуда! У них ведь считается, чем масть темнее, тем кровь чище, семья древнее и всё такое. Этот, наверно, от сотворения мира родословную считал: волосы у него были такие черные, что аж в синеву, я такое в птичьем оперении видал, у воронов там... Ну и разодет тоже в черное, только камушки на одежде да на пальцах такие посверкивают, что наш главарь глаз бы за них отдал! А когда я плащ на меху увидел, то иззавидовался: в таком, поди, тепло-то как!
-Ну, что скажешь? — это старец, значит, спрашивает.
-Он, — это разодетый отвечает.
Он, кстати, был совсем молодым, но сколько ему лет, я бы сказать не взялся. Странное дело: старик выглядел дряхлым, а смотрел молодо, а этот с виду юнец юнцом, а глаза — как у хорошо пожившего человека.
-Уверен?
-Разумеется. Не вы ли меня учили распознавать?..
О чем они говорили, я не понял. Тут старец поманил меня поближе, посмотрел повнимательнее — у меня в голове будто муравьи закопошились, — и кивнул, довольно так и сказал:
-Экий, однако, самородок! Ну-ка, как звать тебя, а? Откуда родом? Каким ветром тебя сюда занесло?
Ну, я повторил, что всегда говорил: звать меня Марстеном Сейрсом, родом я с острова Горбатого, что на самой окраине архипелага, а в Джаварию угодил очень просто — из дома сбежал, хотел мир посмотреть.
-Насмотрелся? — участливо спросил старец, и я кивнул. — Да, а лет-то тебе сколько, Марстен Сейрс.
Я посчитал на пальцах и сказал, что осенью тринадцать сравнялось. Ясное дело, на слово мне не поверили: старик снова уставился на меня в упор, его помощник (а кем он еще мог быть) тоже, и опять в голове муравьи закопошились. А я вспомнил: тот толстячок в тюрьме тоже так делал, только ощущение слабее было.
-Смотри-ка, не врет, — сказал вдруг старик, а молодой кивнул. — Да уж, дитятко выросло, а ума, похоже, не вынесло. Ну-ка, расскажи нам, Марстен Сейрс, что ты делать умеешь?
Я послушно начал перечислять (теперь я еще и готовить умел, потому как на кухне тоже работать приходилось), но он оборвал:
-Да не руками, дурья твоя голова!
-А чем еще? — удивился я и тут же понял, что краснею. Вспомнил, значит, шуточки нашего главаря...
-Ишь, зарделся, как девица! — зафыркал старик. — И не этим, нет... Магию какую творить умеешь?
-Чего?! — наверно, я на него вытаращился, как сова из дупла, потому как в свите захихикали.
-Учитель, сдается мне, это дитя природы даже не подозревает о том, какими способностями наделено, — сказал молодой вполголоса.
-Похоже на то, — кивнул старик. — Ладно, начнем сначала...
Начал он! Он мне все кишки вымотал: что со мной странного в детстве приключалось, что снилось, да не было ли у меня в роду кудесников, прорицателей или кого-то вроде? Я о таких не слыхал, а колдун у нас на островах был один, жил где-то то ли на Гривастом, то ли на Грозовом, и без нужды о нем старались даже не вспоминать, только дары возили в срок, чтобы наворожил хороший улов и всякое такое прочее. Может, по материнской линии кто и был, да я же про ту родню ничего толком не знаю!
В общем, слово за слово, много из меня старик вытянул, так повертел, этак... а потом спросил:
-И что, ты все еще полагаешь, что тебе просто везло? И прятался ты так удачно, и ветер попутный всю дорогу дул, и фонари то гасли вовремя, то огонь роняли...
-А что ж вы хотите сказать, — осмелел я, — все эти странные штуки, что со мной случались — это вовсе не везение, а...
-Магия, — обронил молодой. — Ты волшебник. Правда, абсолютно не обученный, но это поправимо.
-Да, — кивнул старец. — Хотя начинать в таком возрасте поздновато, но...
-Я пришел к вам, будучи значительно старше.
-Но ты-то знал, чему хочешь обучаться, вдобавок, кое-что уже умел, и не так мало для самоучки, хочу отметить. Я уж молчу о теоретических знаниях... Но, — добавил он, подумав, — это будет интересный эксперимент! В самом деле, мне еще никогда не попадались от природы одаренные маги с абсолютно не развитыми умениями!
-Главное, сперва научите его самоконтролю, — ядовито сказал молодой, — не то он, с его-то потенциальными возможностями, оставит от школы воронку в земле.
-Воронки в земле по твоей части, — фыркнул старик. — А вот крыши он нам снести может, это да. Ну да ничего, для начала придется подержать его на цепи...
Вот тут я подпрыгнул — недавно ведь думал об этом!
-У тебя блохи, что ли? — нахмурился старик.
-Может, его остричь? — предложил кто-то из свиты.
-Ну, давайте без крайних мер. Тем более, если я верно помню, северяне носят длинные волосы не только красоты ради, — тут он покосился на молодого. У того грива была будьте-нате... — Ты, Дарвальд, займись пополнением, а я пойду расплачусь с начальником этого клоповника.
-Вы ему не говорите, что мальчишка — маг, не то он заломит несусветно, — посоветовал молодой, то есть Дарвальд. — Скажите лучше, что хотите сделать доброе дело и вернуть северянина на родину, мол, родные его уж похоронили и оплакали, а он по дурости вон куда угодил...
-Не учи ученого, — старик, кряхтя, поднялся. Один из свиты живо подал ему плащ, еще более роскошный, чем у Дарвальда, другой взялся за кресло, и то... исчезло, клянусь, как не бывало, я аж глаза протер! — Привезешь его в школу. В карете нам тесновато будет.
-Как прикажете, — кивнул тот и, дождавшись, пока процессия покинет трапезную, повернулся ко мне. — Да уж... Я надеюсь, ты понял, о чем шла речь? Понял, куда мы тебя забираем?
-Вроде в школу какую-то, — ответил я, переступив с ноги на ногу. — А если я, как вы говорите, маг, значит, обучаться этому самому... колдовству, да? Только мне за учебу платить нечем, но я отработаю, если что, я...
-Я уже понял, руками ты работать умеешь, — перебил Дарвальд. — Об этом не переживай. Учитель может себе позволить взять тебя бесплатно. Ты, в конце концов, редкий экземпляр, дар у тебя серьезный, а управляться с ним ты не умеешь. Более того, он еще и не прорезался по-настоящему, хотя в твоем возрасте многие уже миновали вторую, а то и третью ступень Посвящения.
-Вы, что ли? — не удержался я, очень уж важно он говорил.
-Учитель, — с нажимом ответил он, но видно было, что мои слова его задели. Наверно, не мог на следующую ступень вскарабкаться, что бы это ни означало. — И изволь не дерзить ни ему, ни мне, ни другим ученикам. Терпение у учителя не безгранично, а наказывать он умеет. И не розгами, как ты, должно быть, считаешь.
-Ага, я слышал про цепь... — буркнул я. — У ворот вместо сторожевого пса посадит?
Дарвальд тяжело вздохнул:
-Это не железная цепь. Ты ее не увидишь, но она поможет сдерживать твой дар. Потому как, когда он прорвется — а это может произойти в любой момент, — ты запросто можешь покалечить окружающих, а остановиться сам не сумеешь. Просто потому, что не знаешь, как.
-Э... — только и смог выдавить я.
-Обычно способности проявляются в раннем детстве, — пояснил он. — А чтобы подросток даже представления о них не имел... редкость. Так что для безопасности окружающих и твоей собственной придется тебе потерпеть... ну, пускай будет волшебный ошейник с намордником, если слово "цепь" тебя пугает.
-Ну ладно, — пробормотал я и тут же спросил: — А как вы поняли, что меня нужно искать тут? Или просто случайно заехали?
-Учитель каждый год ездит по приютам, и сиротским, и вот таким, — терпеливо пояснил Дарвальд. — Бывает, родителей пугают способности ребенка, и его бросают... А бывает, пытаются битьём отучить от колдовства, исправить, так сказать, лишить человека дара и в процессе необратимо калечат. Кое-кто из здешних обитателей как раз такие, и им уже не помочь. Сделать можно только одно: заблокировать их дар, чтобы не навредили окружающим.
Я невольно поёжился, представив, как папаша узнал бы, что я, оказывается, не просто неженка, а еще и колдун, и принялся бы выбивать из меня эту дурь. Ух, как я бы себе не позавидовал! Кости бы точно переломал, а если бы по голове двинул, так мог бы и мозги вышибить. Тут, в приюте, есть парочка совсем на голову ушибленных — не поступили ли с ними так, как Дарвальд говорит?
-А я думал, маги — уважаемые люди, — снова не удержался я. — Этот ваш учитель вон какой важный, и вы тоже...
-Нам повезло родиться в просвещенных краях, а не в дикой глуши, где магов и по сию пору боятся, — покачал он головой.
-А как же эти вот... из которых дар изгоняли, попали сюда? — не отставал я.
-Слыхал когда-нибудь о "балаганчике уродов"? — вопросом на вопрос ответил он, и я замолк.
Слыхал, конечно. Тут, в Джаварии, кочуют по дорогам лицедеи, живут прямо в своих фургонах. Куда приедут, где им дадут разрешение выступать, там они поют и пляшут, смешат народ, показывают ученых собак и ослов... и уродцев. Карликов, например, или бородатых женщин... или таких вот детей.
А еще... Вот, например, кто-то умеет молнии из глаз пускать или полено в воздух подкидывать без помощи рук. Самим их калечить у родителей рука не поднимается, вот и отдают лицедеям, вроде как в учение... А чтоб те лучше фокусы показывали, лицедеи их бьют, ну и... Многие, наверно, оказываются в таких вот приютах, когда не могут больше работать, и их выбрасывают.
-Ты правильно понял, — явно прочитал мои мысли Дарвальд. — Какое-то соображение у тебя явно имеется, хотя сразу и не скажешь... Один побег чего стоит!
-Да я уж понял, что дурака свалял, чего уж тут, — вздохнул я.
-Ладно, нам пора, — прислушавшись, сказал он. — Но в седло к себе я тебя не возьму, пока ты в таком виде. Блох точно нет?
-Вроде нет, — я почесал за ухом. — И я сегодня мылся!
-Да? Взгляни на себя, — велел он, взял со стола кувшин с водой и... выплеснул на стену.
Я думал, получится лужа, но вода не стекла по камням, нет, она застыла на них, будто замерзла, заблестела...
-Смотри, не бойся, — подтолкнул меня Дарвальд в спину кончиками пальцев, словно боялся испачкать перчатки.
Хотя... я на его месте тоже побрезговал бы себя трогать. В волшебном зеркале во весь рост отражалась такая образина, что дома меня бы точно не признали, приняли бы за дикого горного человека (говорят, высоко в скалах еще водятся такие, кочуют зимой по льду с острова на остров, дед сам следы видел) и погнали со двора. Ей-ей, я даже цвета волос разобрать не мог, а уж физиономия... Если б не зеленые глаза (у всей родни — цвета морской воды, а у меня — как весенняя трава), я бы и не понял, что это я. Ну, про мои кошмарные обноски лучше и не вспоминать. В самом деле, как я еще ухитрился блох со вшами не расплодить, вот загадка!
-Стой смирно, — велел мне Дарвальд. Он тоже отражался в зеркале, и на его фоне я выглядел совсем уж жалко. — Семь Падших, как ты еще ноги не отморозил на этом полу!
-Привычный я, — проворчал я, — всю жизнь босиком от снега до снега. У меня копыта — куда там лошади!
С этими словами я почесал пяткой левой ноги лодыжку правой, и Дарвальда заметно передернуло от... хм... пусть будет скрежет.
-Спасибо, когтями по полу не клацаешь, — сдержанно сказал он. — Стой, не вертись...
Признаюсь, я разинул рот, глядя на свое отражение. Сперва с лица, шеи и рук сполз слой грязи, и стало ясно, что я по-прежнему светлокожий, как вся моя родня. Так-то я летом загорал до черноты, но после побега перешел, считай, на ночной образ жизни, а за последние полгода загар совсем пропал. Или вместе с грязью облез, не знаю.
Потом то же случилось и с волосами — вовсе они не тускло-серые, а цвета старой соломы, и даже блестят! Нет, я не девчонка, чтобы перед зеркалом красоваться (а Дарвальд явно так делает, вон как наряжен), но уж больно разница была заметна...
А потом я лишился одежды и онемел от такого коварства.
-Эту рвань я даже превращать ни во что не желаю, — пояснил Дарвальд, явно довольный моей реакцией, огляделся, сорвал со стола потертую скатерть и небрежно набросил мне на плечи. — Сойдет до дома доехать.
Я уж представил, как поеду верхом (он же говорил что-то о седле?) нагишом, в одной лишь вышитой скатерти, накинутой на манер плаща, но не успел высказать всё, что думаю по этому поводу, потому что... Потому что скатерть превратилась в одежду, самую обычную — штаны, рубаха да куртка, и я второй раз лишился дара речи.
-Без сапог обойдешься, — добавил Дарвальд, придирчиво поправив мне воротник. Я скосил глаза на его перстни — интересно, наколдованные или настоящие? — Пускай тебя слуги одевают, а я не портной.
Я хотел промолчать, но тут мне в голову пришла ужасная мысль, и я выпалил:
-А что, если вы ошиблись?
-Что ты имеешь в виду?
-Ну... не я колдун, а кто-то другой?
-Я же сказал, мы каждый год объезжаем приюты, проверяем, не появился ли новенький. На этот раз повезло...
-Но кроме меня, еще новенькие есть! — упрямо сказал я. — Что, если вы меня заберете, а окажется — я вовсе ничего не могу, а до того мне правда просто везло? Обратно отправите?
Дарвальд посмотрел на меня и тяжело вздохнул, но я действительно не на шутку перепугался и хотел услышать ответ.
-Проверим, — сказал он наконец, снял с крюка лампу, поставил на стол и задул фитиль. Стало темновато: света в маленькие окошки проникало всего ничего, а еще и день выдался пасмурный. — Зажги огонь.
-Как это?
-Просто. Как ты с фонарями управлялся, так и теперь... Давай, — повторил Дарвалд, — это простейшее ученическое упражнение, и если ты окажешься не способен его выполнить, тогда, боюсь, придется признать, что учитель ошибся, да и я тоже...
Я уставился на клятую лампу, но как ни старался, не мог вспомнить, что же делал, когда воровал еду на камбузе, когда тушил фонари на улице во время очередного грабежа, когда устроил пожар в каталажке... Кажется, тогда я вовсе ни о чем не думал, только о цели, а огоньки эти были... так, средством. А теперь всё оказалось наоборот: именно фитиль лампы стал целью, да только я не знал средства, которое помогло бы его зажечь!
Время шло, а я переминался с ноги на ногу под пристальным взглядом Даврвальда и с ужасом осознавал, что, кажется, везению моему пришел конец. Меня точно с кем-то перепутали, а я, дурак, не смог промолчать, чтобы хоть вырваться отсюда! Ну и пусть бы они потом разобрались, что я не колдун вовсе, может, этот старый волшебник не отправил бы меня назад в приют, он же видел, что я вовсе не дурачок! Оставил бы меня хоть на черной работе... или они всё колдовством делают? А язык мой треклятый опять всё испортил, не удержал я его за зубами...
"Так вот же оно, — осенило вдруг меня. — Вот моя цель — выйти на свободу! А лампа — средство: если я зажгу фитиль, то меня заберут, и пускай даже великого мага из меня не выйдет, я хоть вырвусь отсюда!"
И тут, будто в ответ на мои мысли, в окошко проник робкий солнечный луч, отразился в ледяном зеркале, потом сверкнул на драгоценностях Дарвальда, да ярко так, аж глазам больно стало... Если бы я мог поймать эту огненную искру и посадить ее на фитилёк, тогда...
Я сам не понял, что произошло: гулко ухнуло, потянуло палёным и еще чем-то непонятным, трапезную заволокло дымом, а меня обдало жаром, как из печки. Потом что-то зашипело.
Когда он рассеялся (кажется, это я пожелал, чтобы дым поскорее вытянуло наружу), на месте стола обнаружилось обугленное пятно. Такое же оказалось на потолке и, по-моему, балки держались едва-едва. Стены были закопчены, ледяное зеркало растаяло, только самая середка еще держалась...
-Как видишь, мы не ошиблись, — невозмутимо произнес Дарвальд, вынул из кармана маленькое зеркальце, настоящее на сей раз, и принялся оттирать грязь с носа. — И необходимость... хм... сдерживающих мер тебе очевидна, надеюсь?
-Ага... — вздохнул я и виновато подсказал: — На ухе еще сажа...
-Благодарю. Да, а ты-то — вылитый трубочист, — вздохнул он и снова меня почистил (рукава-то свои я видел, они сделались, как новенькие). — Вот так... Идём. Скоро уже смеркаться начнет, а по обычаю ты должен подписать ученический контракт до захода солнца.
-А до завтра подождать?
-Учитель не любит ждать. Полагаю, ему не терпится заняться огранкой такого бриллианта как можно скорее. Ну, что на этот раз не так?
-Я писать не умею, — пояснил я и уставился в пол.
Что правда, то правда, я и читать не выучился, когда бы мне? Узнавал знакомые буквы на вывесках и знал, где что написано, но сам не читал, нет, и так хватало... А там, в школе этой, поди, все грамотные!
-Ничего, крестик поставишь, — сказал жестокосердный Дарвальд, переварив эту новость. — А выучиться грамоте придется, не на слух же ты будешь Кодекс заучивать... Всё, идём, учитель, должно быть, уже на полпути к дому.
-Ругаться будет, если отстанем?
-Не будет, потому что не отстанем, — вдруг улыбнулся он, и у меня немножко отлегло от сердца, потому что этак он выглядел совсем другим человеком. В смысле, не хотелось в него булыжником или там комком навоза запустить, чтобы спесь сбить... — Не спи на ходу!
Ясное дело, прощаться я ни с кем не стал, какое там! Дарвальд протащил меня во двор, а там... там его уже поджидала самая красивая лошадь из всех, каких я только видел в жизни. Наверно, у самого короля такой нет!
Это была белоснежная кобыла, рослая, под стать всаднику, но при этом какая-то... воздушная, что ли? Или нет, она больше походила на морских коней, которых можно разглядеть на пенных гребнях волн...
-Нравится? — заметил мой взгляд Дарвальд. — Погладь, не бойся, она не кусается.
Ну я и погладил, осторожно так, а лошадь ласково фыркнула и ткнула меня мордой. Хотела, наверно, чтобы я ее угостил чем-нибудь, да у меня даже корки хлеба в кармане не было. И самого кармана, если так рассудить, тоже не было, откуда на скатерти карманы?
-Едем, — сказал Дарвальд и легко вскочил в седло. — Забирайся позади.
-Э... а она двоих свезет? — с опаской спросил я, отступив на шаг.
-Еще как. Ну, долго мне еще ждать?
-Я это... никогда верхом не ездил, — сознался я.
-Ничего страшного, — ответил он, — давай, ногу в стремя... сел? Хватайся за меня и держись крепче.
Ну я и схватился, да так, что Дарвальд сдавленным голосом попросил не ломать ему ребра. Ну а что я мог поделать? Лошадь — она высокая... не выше скал, конечно, по которым я на Горбатом лазил, или портовых крыш, но те-то на месте стоят, не шелохнутся! А когда под тобой такая вот громадина шевелится, дышит, двигается... Так и казалось, что вот-вот под копытами окажусь. А уж когда нам ворота открыли, и Дарвальд послал лошадь рысью, а за городом — галопом, я вообще зажмурился и вцепился в него, что было силы. В голове только одна дурацкая мысль вертелась: куда его плащ-то роскошный подевался? Неужели в приюте забыли? Нет, когда выходили, Дарвальд в нем был, а потом... А, ну он же волшебник, взял да и спрятал плащ в карман, чтобы не мешал!
-Жив еще? — оглянувшись, спросил Дарвальд, а я промычал что-то невнятное. — Потерпи, нам недалеко уже осталось.
-К-как так? — выдавил я. — Вы ж сказали, что учитель уже на полпути, а мы еще только выехали...
-Так ты глянь по сторонам. Да не бойся так, не упадешь!
Я и глянул... после чего снова зажмурился крепко-накрепко. Потом не выдержал и все-таки приоткрыл один глаз, а за ним и второй. Не мог не смотреть, хоть и страшно было до ужаса!
Эта, с позволения сказать, лошадь (или не лошадь вовсе?) вовсе не скакала по дороге. То-то я еще удивлялся, что стука копыт почти не слышно, да и не трясет особенно, хотя и должно бы, поначалу-то на рыси я зад здорово отбил. И вот теперь я понял, почему так: мы летели под облаками! Честное слово, в одно даже влетели, оказалось, внутри оно сырое и холодное, совсем как морской туман... Внизу, когда я отважился туда взглянуть, видна была белая равнина с редкими бурыми пятнами первых проталин и вилась лента дороги. Далеко впереди, на пределе видимости что-то мелькало, и я подумал, что это, должно быть, экипаж старика-учителя.
-А учитель... тоже полетел? — шепотом спросил я, представив на мгновение, как могучие кони разом расправляют крылья и взмывают в небеса, волоча за собой громоздкую карету.
-Нет, он просто так дорогу срезает, — непонятно ответил Дарвальд и пришпорил лошадь, так что в ушах засвистел ветер. — Я тоже мог бы так сделать, но решил, что тебе нужно как следует проветриться!
-Ага... — только и смог я сказать, потому что встречный ледяной ветер забил все слова мне обратно в глотку и вышиб непрошеную слезу.
-А эта демонстрация, — добавил вдруг Дарвальд, — нужна была только для тебя. Учитель и я не могли ошибиться, Марстен. Ты пока не умеешь этого видеть, но когда научишься — поймешь.
-Что? В смысле, что вы увидели-то? — не выдержал я.
-Не люблю сравнения, но... — он снова оглянулся через плечо. — Приют — как ворох холодных углей, ни одной искры не теплится. Таким я его помню последние несколько лет. А сегодня... сегодня мы увидели живой огонь, яркий и сильный. Тебя.
-Тогда зачем вы это всё...
-Сказал же — для тебя. Ведь на слово ты не веришь, так?
-Ага. То есть не верю, — шмыгнул я носом. — А теперь верю.
Дарвальд кивнул и замолчал, потом сказал:
-Держись, сейчас может быть... неприятно.
У меня и в самом деле ёкнуло под ложечкой, замутило, а когда я справился с собой и снова взглянул вниз, не увидел там дороги и равнины. Теперь там были лесистые холмы, а еще блестела река, еще скованная льдом.
-Вон за тем холмом наша школа, — указал вперед Дарвальд. — Добро пожаловать, Марстен!
Я кивнул, хотя он не мог меня видеть.
А я, конечно же, не мог знать, сколько лет мне предстоит провести в этой школе. Не представлял, что будет дальше, вообразить не мог, в какие передряги и дальние дали заведет меня, вернее, нас с Дарвальдом мой длинный язык, что нам придется пережить и какую цену заплатить... И он не знал, конечно. (А знал бы, может, поднялся бы повыше, чтоб наверняка, и скинул меня вниз. А может, и нет, поди пойми, что у него на уме! Сколько лет его знаю, а всё равно он нет-нет да отчебучит что-нибудь такое, что диву дашься... Причем обо мне он то же самое говорит, вот странно-то!)
Ну а тогда — высоко в небе, верхом на волшебной лошади, не смея разжать рук, чтобы не свалиться, с единственной опорой, за которую можно было держаться... Дарвальдом, то есть, — тогда я был счастлив.
Я и теперь счастлив, но это совсем другое. Того чувства — чистого, ничем не омраченного, наоборот, исполненного надежды, уже не вернуть, как не вернуть меня-подростка. Да и не надо, право слово! В одном Дарвальд прав: в тринадцать лет я был дурак дураком... И нет, не остался таким! Вырос все-таки. И ума немножко вынес. Ну, это я так считаю. А если вам скажут что-то иное — не верьте. Все врут! Кроме, разве что, Дарвальда... Но этого я вам не говорил!
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
