Сшивающий время

Вскоре я отёр рукавом рубахи со лба капли пота, посмотрев на свой инструмент. Железная лопата, воткнутая в кучу влажной глины, была слишком тяжёлой, чтобы орудовать ею почти три четверти часа без перерыва. Требовался отдых, и мне пришлось остановиться. Опёршись на рукоять, и от всего сердца желая отложить работу на часок-другой, я вздохнул. 'Но, увы, — пришло понимание, — что нельзя, то нельзя. Время дорого'.

Следившая за тем, чтобы нас никто не обнаружил, Полина заглянула в отрытый на склоне грот и недовольно цокнула языком.

— Тут невыносимый ветер, — произнесла она, успевшая за всё это время основательно продрогнуть. — Можно мне спуститься к Вам?

— Ваша Светлость, если Вы спуститесь, а сделать это можно лишь напротив грота, мне придётся бросать глину прямо на Вас, — ответил я. — Потерпите, недолго осталось. Делайте вид, что Вы созерцаете за завтраком красоты природы.

Однако мои слова пропали втуне, и мне пришлось выслушать объяснения. И как водится, они были до самых мелочей подробны, что хотелось прикрыть уши, а открывши их через какое-то время услышать:

— В конце концов, я сыта и проглядела эти места уже до дыр. Мне до коликов в животе опротивело смотреть на дорогу, карету, и сидящую в ней служанку, в тепле, заметьте.

Я был вынужден воткнуть лопату и подойти к Полине.

— Если нас застанут за этим занятием врасплох, — произнёс я, — то Вам не достанется знаменитая брошь Марии де Медичи, а мне придётся убить всех свидетелей. Вы этого хотите?

— Вы серьёзно? Чем же она знаменита?

— Как увидите, так поймёте.

— А Вы взаправду всех собираетесь убить? — переспросила она и, заметив, как я кивнул головой, сделала шаг назад. — Подумаешь, ветерок, — нехотя проговорила Полина.

Обиженного и оскорблённого взгляда я уже не увидел. Стараясь не запачкаться в глине, Полина ловко подобрала юбки и поднялась наверх. Мне же пришлось снова взяться за лопату и продолжить копать ритмичными, ровными движениями. Грот становился всё глубже, куча глины на краю всё выше, и, наконец, лопата с размаху стукнулась обо что-то твёрдое, отдавшись дрожью в руках и согнутой спине.

— Есть! — дрогнувшим голосом произнёс я.

Первой находкой оказался здоровенный кол, который можно было использовать как деталь от ворота. Оно и понятно: тот, кто закапывал, подумал о том, как вынимать, если не окажется помощников. Ещё пару лопат и от заветной цели меня отделял лишь слой в несколько сантиметров. Подавив в себе желание немедленно разгрести грунт руками у обнажившегося края сундука, я принялся окапывать вокруг, изо всех сил сдерживая радость, что добрался до того, что искал. Быстро очистив боковину с ручкой в виде кольца, подрыл с боков и, используя лопату как рычаг, сумел пошевелить окованный медью пенал почти полутораметровой длины и в локоть высотой. Запыхавшись от напряжения, на секунду я присел на корточки. Теперь стоило смастерить простейший механизм, которым можно много чего сделать при известной сноровке. Глубоко воткнув кол будущего ворота в глину, я стал привязывать к нему древко лопаты капроновым тросом. Закончив, едва ли не с любовью погладил по кольцу и, продев через него второй конец верёвки, завязал узлом. Теперь, крутя лопату у входа, можно было вырвать ящик из глиняного плена. Нехотя тот поддался, и вскоре лениво заскользил по жирной глине как на полозьях на выход. Вытягивать массивный сундук, больше похожий на гроб, было тяжело и радостно одновременно. Спасибо тебе, Рауль, что в начале пятидесятых годов двадцатого столетия ты решил таскать отсюда глину. И той газете, что подробно, с фотографией описала это место. И французской революции, благодаря которой покойные владельцы этого сундука зарыли его здесь, так и не доехав до Испанских Нидерландов. На ощупь я нашёл щель, где крышка соединялась со стенкой, и, заулыбавшись торжествующей улыбкой, всё той же лопатой вскрыл сундук.

— Полина, — спустя несколько минут произнёс я. — мне потребуется скатерть.

— Но на ней стоит корзинка с яблоками и вино.

— Корзинка тоже пригодится, — добавил я.

— Значит, — воскликнула Полина, шустро вставая с меховой подстилки, — Вы нашли!?

'Нашёл, — подумал я. — И, судя по найденному, Рауль скрыл от общественности изрядную долю сокровищ, выставив на обозрение лишь серебро, луидоры Людовика XVI, немного жемчуга и брошь Медичи'.

Вскоре мы стали освобождать сундук, перекладывая найденные сокровища в плохо подходящую для этого тару. Конечно, сподручнее было бы взять пенал целиком, но после нескольких попыток приподнять его пришлось оставить эту затею. Слишком тяжёлый. В корзинку поместились шкатулки с драгоценностями и мешочки с отборным жемчугом, а моя складная сумка наполнилась десятком кошелей с золотом. На скатерть выложили завёрнутые в бумагу серебряные экю и два небольших пистолета. Странная традиция класть в сундук с сокровищами оружие, пусть изящное и богато украшенное, но не заряженное. Оставим это на совести спрятавшего, тем более, привести пистолеты в боевое положение мне труда не составило бы. Серебряный рожок для пороха и подпружиненный пенал для пуль присутствовали.

Как бы ни хотелось продлить время ненавязчивой и познавательной инвентаризации найденного богатства, а это, поверьте, волнующие мгновенья, мы с Полиной вновь оказались в карете, так как прибыл посланный в замок кучер. Лошади тронулись, а я, предвидя ворох вопросов, выступил с объяснениями.

— Моя дорогая Полина, прежде чем говорить с Вами о нашем сегодняшнем положении, как, по моему мнению, требуют нынешние обстоятельства, я вкратце изложу причины, побудившие меня ехать именно этой дорогой.

— Было бы интересно послушать, — произнесла Полина, держа на ладонях бесценную нитку жемчуга. — Однако примите к сведению, мой друг, одну мысль. Ещё в своё четырнадцатилетие я пришла к трём судьбоносным умозаключениям. Во-первых, глупых мужчин на свете столько же, как и глупых женщин, если не больше; во-вторых, я ни в коем случае не стану скрывать собственные интересы или желания в трусливой попытке соответствовать ожиданиям и предрассудкам общества; и в-третьих, поскольку законы не совершенны, я не собираюсь следовать им в точности.

— Охотно приму к сведению, — усмехнулся я. — Особенно последний довод. С Вашего позволения, продолжу. Надеюсь, Вы понимаете, что найти хорошо спрятанную вещь совершенно случайно невозможно? Давайте считать, что то, что мы забрали сейчас, — просто приятный бонус нашего путешествия, о котором не стоит более вспоминать и уж тем более кому-либо рассказывать все подробности.

— Так и думала, — весело произнесла Полина и, видя, как я насупился, тут же добавила: — молчу, молчу. Вы просто забрали своё.

В ответ я лишь пожал плечами.

— Надо же, а я почти поверила. Извините, что перебила.

— Будучи в Лилле, я уточнил, что в шато Флер уже долгое время проживает некая баронесса Мари де Витре. Вам знакомо это имя?

Полина на минуту задумалась, словно пыталась систематизировать какую-то информацию и, наконец, ответила:

— Я не слишком хорошо знаю дворян Лиля, но про баронессу кое-что слышала. Александр как-то прожужжал мне все уши сплетнями о ней.

— А подробнее, — заинтересовался я.

— Мне кажется, Вам станет интересно, — произнесла Полина, интригующе блеснув глазами. — Всё началось с того момента, когда десять лет назад Дени де Крес вернулся во Францию и был назначен командующим эскадрой в Рошфоре. Именно тогда он познакомился с баронессой...

Что не говорите, а в провинции слухи распространяются быстро. Уж не знаю, почему. Жители крупных городов наверняка скажут: это всё оттого, что в маленьких городках и заняться-то больше нечем, кроме как о соседях посплетничать, да о столичных знаменитостях языки почесать. А вот и неправда. Уверяю вас, что в ста лье от Парижа, у людей дел не меньше, чем у любого горожанина с холма Монмартра или святой Женевьевы, даже больше. Тем не менее, у бретонцев всегда найдётся минутка, чтобы распространить слушок-другой. Причём этому занятию посвящает свой досуг не только женская половина. Мужчин слухи привлекают не меньше. Я сам слышал от графа, будто свежий ветер, который постоянно дует в окрестностях замка, вызван тем, что жители непрестанно молотят языками. Думаю всё же, это небольшое преувеличение. Но учитывая, с какой скоростью крутились лопасти мельницы, был смысл поверить.

Я так и не понял, что же доподлинно произошло между ними (героями рассказа Полины), но, вопреки своему обыкновению, уже через двадцать минут не испытывал никакого желания узнать больше, чем мне стало известно. Однако факт оставался фактом: герцог имел на баронессу де Витре виды и даже особо не скрывал этого. А если присовокупить к этому факту высказывания его современников, что именно он способствовал прекращению карьеры барона, а, возможно, даже и его смерти, то вырисовывалась известная геометрическая фигура, так часто возникающая в любовных отношениях неверных супругов. Вывод напрашивался один: само провиденье привело нас сюда, а не случайно прочитанная статья о сокровищах.

Тем временем мы подъезжали. Аккуратно подстриженные деревья и ухоженные миндальные сады шато встречали конец зимы нежными листочками и набухающими почками. Сам воздух как будто был полон какого-то невыразимого обещания и лёгкой дневной свежести, отчего появившаяся небольшая предзакатная прохлада показалась такой незначительной, что мы даже и не подумали хоть как-то утеплиться. Казалось, природа с необузданной готовностью рвётся в объятия приближающемуся новому времени года, а мы лишь становимся невольными свидетелями этого единения. Само селение, располагавшееся у замка, представляло собой живописное скопление крытых соломой домиков и огороженных плетёной оградой грядок, растянувшихся вдоль грунтовой дороги. Правя шестёркой лошадей, кучер прогрохотал по неширокому каменному мосту, перекинутому через заполненный стоялой водой узкий ров, и, миновав арку ворот, карета остановилась прямо перед парадной дверью. Солнце ещё заливало древние каменные стены тёплым, идиллическим сиянием, когда я первым спустился по подножке и подал Полине руку. Спустя несколько мгновений обитая крест-накрест двумя железными полосами дверь распахнулась, и из неё показался старичок в лакейской ливрее, за которым следовало двое слуг.

* * *

Шато Флер имел недолгую историю и не мог похвастаться тяжёлыми изнуряющими осадами с кровавыми битвами средневековья. Но кое-что сказать о нём всё же стоило. Взять хотя бы нарицательное название рва — Branet. Это название произошло из-за особо буро-чёрного цвета воды во рву, который окружал шато в прошлом веке. Коричневая почва и низкое серое небо заставляли воду казаться чёрной. Теперь ров затянулся тиной, и лужайка на склоне с только что пробившейся травой стала зеленой и невинной, но название осталось. Между прочим, озеро, блестевшее за миндалевым садом, имело ту же склонность в пасмурный день превращаться в буро-чёрный мрамор. Подъёмный мост давно исчез, превратившись в капитальный, но фасад из потемневшего кирпича времен Людовика XV, высокие окна и витые дымовые трубы остались. С начала века за замком перестали ухаживать, в доме же еще сохранились огромные печи, винтовые лестницы, великолепные резные дубовые потолки, потемневшие от времени, и небольшие хоры для оркестра, нависшие над длинной столовой. Однако всё это выглядело уже ветхим. Всего в доме было шесть спален, не считая помещений для слуг в мансарде, но сейчас использовалась лишь одна. Замок и сад находились недалеко от озера, и из верхних окон были видны ирисы и заросли тростника, покачивающиеся, как колыбель младенца, плавно и нежно. Ветер с озера дул в дом, который всегда был полон сквозняков и старинных скрипучих звуков. Наверно, только в летнее время место выглядело привлекательным. Широко раскинутые ветви миндаля наверняка были покрыты зелеными листьями, желтые ирисы качались у берега озера и в воде отражались проходящие облака. Солнце светило через высокие окна дома, и голос ветра терял воющие отзвуки. В комнатах первого этажа стоял старый-старый запах, пропитавший стены, запах ароматической смеси, пчелиного воска, древесного дыма и роз. Тепло солнца усиливало его. Держу пари, что летом шато Флер был красив. Казалось, что тогда в нём жили более счастливые духи, возможно, именно летние духи. И если представлять дальше, то осенью картина менялась. Сад был безжизненным, голым и сражённым. Тучи и туман висели около земли. Стены набирались влаги и тускнели с годами, а замок выглядел варварским и совершенно чужим. Ветер бил в окна, и тяжёлые шторы всё время медленно колыхались. В большом камине главного зала поленья горели день и ночь, и нужно было поддерживать огонь в жилых комнатах и спальнях, но этого уже не делалось. С опущенными шторами и зажженными свечами комнаты приобретали уют, который обманывал всех, кроме наиболее чувствительных, престарелых как сам дом слугами. Зима добавляла холода, иногда выпадал снег, и его пушистое покрывало укутывало землю и сад на считанные дни. А с середины января о зиме уже никто не вспоминал, и странная смесь очарования и запустения расцветала новыми красками.

Мы миновали анфиладу комнат, некогда служивших личными покоями графа, и стало понятно, что за то время запустения здесь расцвело и укоренилось мнение, что в этих комнатах живёт нечто не от мира сего. Не то чтобы священное — Танатос редко освящает место, куда наносит визит; тем не менее, комнаты внушали трепет — в них царила вечная память о трагедии, несправедливости, более того — жестокости. Вот чувствовалось здесь это, словно каждая картина, гобелен, статуэтка или предмет мебели пропитан мрачной субстанцией. По правде сказать, то, что мы чувствовали, было гораздо важнее того, что мы видели. Здесь царила полная темнота. Все окна всех комнат, начиная с передней, куда нас направляла лестница, были закрыты и заложены ставнями много лет назад, и притом гораздо плотнее, чем в комнатах этажом ниже. Занавеси на окнах казались намного толще, так что жадное пламя свечи в руках слуги казалось нам необычайно ярким. Деревянные панели стен и потолка, дощатый дубовый пол, пыльные бархатные драпировки, обветшалая мебель — создавали зловещую картину. В моей спальне меня особенно поразило, что у подоконной скамьи стоял карточный столик, с трёх сторон окружённый стульями и оставленными игральными картами. Будто игравшие здесь люди внезапно остановили игру и вышли прогуляться, договорившись закончить в скором будущем, как в моё время откладывали шахматную партию. Когда же я спросил об этом слугу, то тот мрачно ответил, что дом уже десять лет не принимает гостей.

* * *

'Так значит, это и есть грозная баронесса Мари-Филипп-Жозеф де Витре — подумал я'. Исходя из того немногого, что рассказала мне Полина, я нарисовал в воображении самовластную старуху с тираническими замашками, недалёкую сварливую мегеру, непоколебимую в своих рутинных взглядах. Со склонностью к спиритуализму, равной страсти, с которой некоторые люди стремятся к обладанию женщинами, яхтами, футбольными клубами и породистыми лошадьми. Но особа, стоявшая передо мной, не имела ничего общего с образом, сложившимся в моем представлении.