Чужой Среди Своих. Ориентировочно Глава 9

Если Камышев был кадровым военным, то Мирошниченко был призван, воевал с финнами, и остался на сверхсрочную службу. Потом окончил шестимесячные курсы подготовки младшего командного состава. Как я потом узнал, он был из древнего рода казаков-пластунов. В отличие от командира женатого на своей службе, он был человек семейный, имевший двух дочек — подростков и сына-первоклассника.

Капитан, удовлетворенный моими успехами, ушел, а Мирошниченко отправил меня отдыхать, а сам продолжил тренировку. Я вернулся в казарму. Какое-то время болтали, с дневальным Коробкиным Михаилом, который, как, оказалось, был постоянно закреплен за нашей казармой. Белье, баня, почта, печи, дрова — все это лежало на Коробкине. Спустя какое-то время, по одному, или по два, стал подтягиваться народ. Про меня, похоже, все уже знали. Подходили, знакомились. Все они были молоды и имели одно и то же звание — младший лейтенант государственной безопасности. Позже я узнал, что все они закончили спецшколы НКВД, куда были направлены по комсомольским путевкам. Последними пришли усталые и угрюмые новички Иван Дубинин и Федя Зябликов. Как мне сразу рассказали, они пришли в группу только две недели тому назад. Пришедший вместе с ними с ними с тренировки Павел Швецов, не успел войти в помещение, как его лицо сразу расплылось в хитрой улыбке. Народ, увидев его, сразу стал приветствовать его радостными криками. Сразу стало ясно, что Шевцов из тех парней, которых называют душой компании.

— Парни, вы такое когда-нибудь видели! Я точно нет! — сходу заявил он, встав посредине казармы. — Васильич, сам сказал, что, Звягинцев, отличный боец! Своими ушами слышал! Сказал, что теперь лично с ним будет работать!

— Паша, ты Паша! Язык без костей! Уж я-то Владимира Васильевича как облупленного знаю! Он....

— Ты мне не веришь, Сашка?! Так Дубинина или Федьку Зябликова спроси! При них это было сказано!

Все посмотрели на сидящих на своих кроватях парней, которые говорить ничего не стали, зато красноречиво закивали головами в знак согласия с предыдущим оратором.

— Вот вам! А то сразу: Пашка трепло! Вы бы посмотрели на ножевой бой Васильича со Звягинцевым! А как он ножи бросает! Да еще с закрытыми глазами!

Все, и даже новички, которые при этом присутствовали, окружили меня и засыпали вопросами. Я отвечал коротко и уклончиво, а так как от меня отставать не захотели, решил отвлечь внимание: — Погодите, парни! Я вам кое-что хочу показать!

Достал вещевой мешок, развязал и достал оттуда куртку и нож немецкого егеря.

— Здорово! Так она двойная! И так, и так можно носить! Нам бы такие! А клинок! Ты посмотри, какая сталь! Где взял?! Откуда, Костя?!

— Одолжил у немецкого егеря.

— Ребята, у нас, кроме Пашки еще один шутник появился! Брось! Ты серьезно расскажи!

— Шел, я, значит, по лесу. А мне навстречу крадется фриц. Я к нему....

— Встать! Смирно! — раздалась команда от двери.

От меня сразу отпрянули, разворачиваясь к неожиданно появившемуся командиру. За его спиной виднелась массивная фигура Мирошниченко. Младший лейтенант Сашко, вскинул руку к козырьку: — Товарищ капитан...!

— Вольно!

— Вольно!

— Чего вы все на Звягинцева набросились? — поинтересовался капитан.

— Уж больно интересно он рассказывает, как у фрица вот эту куртку одолжил — с улыбкой ответил ему Шевцов.

— Ну и как?

— Не успели дослушать, товарищ капитан.

— Потом дослушаете! — тем временем начальство сняло шинели. Тут я увидел на груди капитана орден и две медали, а на груди его заместителя — орден. — Командуйте, товарищ лейтенант!

Мирошниченко вышел вперед.

— Товарищи командиры, становись! Равняйсь! Смирно! Товарищ капитан, личной состав группы построен! Младший лейтенант Смоленский болен и согласно вашего приказа находится дома, на излечении! Заместитель командира группы лейтенант Мирошниченко!

— Товарищи командиры! — выступил вперед капитан. — Сегодня Константин Звягинцев, был официально зачислен в наш отряд! Но это еще не все! Ему присвоено воинское звание "сержант государственной безопасности"! Приказ подписан! Держи! — и он подал мне петлички с двумя квадратиками. — И это еще не все! Владимир Васильевич!

Стоявший за его спиной лейтенант встал рядом. В руке у него лежала синяя коробочка. Он открыл ее и достал медаль "За отвагу".

— Сержант государственной безопасности Звягинцев, выйти из строя!

Я вышел.

— Товарищ сержант, вы награждаетесь медалью "За отвагу" за героизм, проявленный в борьбе с немецко — фашистскими захватчиками! — торжественно объявил он.

— Служу советскому союзу!

После вручения мне сначала торжественно пожало руки мое непосредственное начальство.

— Вольно! Разойтись!

После чего меня обступили ребята, посыпались шутки и радостные возгласы. Я тоже пошутил: — Был старшиной, а теперь понизили до сержанта.

В ответ раздался взрыв смеха.

— Все! Отдыхайте товарищи! — раздался нестрогий голос командира. — Сашко!

Когда командир вытянулся перед ним, строго сказал: — Чтобы отбой был минута в минуту! Не как в прошлый раз! Вы меня поняли товарищ младший лейтенант?

— Так точно, товарищ капитан!

Камышев и Мирошниченко стали надевать шинель, но в какой-то момент командир вдруг повернулся в мою сторону и спросил: — Кстати, Звягинцев, а почему вы не носите свою вторую медаль "За отвагу"?

Смех разом оборвался. Снова взгляды скрестились на мне. Наступило неловкое молчание. Новичок, оказался не только силен в рукопашке и ножевом бое, теперь всех и по наградам обошел, так как кроме меня, только у трех членов нашей группы висело на груди по медали.

Все они были хорошими, открытыми ребятами, которые последнюю рубашку с себя снимут и отдадут, если потребуется, но в них не было той яркой индивидуальности, который обладал Сашка Воровский или тот же Костик. В них, одна на всех, жила твердая убежденность в совершенстве и справедливости устройства первого в мире социалистического государства. Все определено мудрым руководством, а значит, так и должно быть: одни — враги народа, другие — пламенные революционеры. Они были горды уже одним тем, что несут службу в НКВД, который является карающим мечом уже не партии, а именно товарища Сталина. Он был для них всем — отцом, матерью, вождем, руководителем. Он за них думает и решает, как им жить. И это считалось нормальным. При этом никто из них не думал о карьере, о личных выгодах, они были преданы общему делу, интересы партии были для них единственными.

Они не понимали и удивлялись, почему я с пеной у рта не спорю о сроках наступления мировой революции, о выполнении планов очередной пятилетки и почему сорвался, захохотал, когда услышал от Лени Мартынова, единственного среди нас колхозника, рассказ об истреблении сусликов — врагов советской власти. Он как-то рассказывал о своей пионерской юности и вспомнил такой эпизод: — К нам в школу приехал комсомольский работник и рассказал, что суслики — это самые, что ни есть вредители, поэтому мы не должны остаться в стороне, а быть как все — на передовой линии борьбы за урожай! Мы даже транспарант сделали, с такою надписью: "Советские пионеры и комсомольцы! Все как один на борьбу с коварными врагами молодых колхозов и советской власти — сусликами!". С ним и выступили в поход. Вы не поверите, сколько в нас было энтузиазма, когда мы шли отрядами в поле с ведрами, наполненными водой. Мы помогаем нашему народу, нашей советской власти наравне с взрослыми! Увидев нору, мы присаживались у нее, затем один из нас колечком складывал пальцы руки у кромки норы, другой лил туда воду. Вскоре мокрый, жалкий грызун вылезал на поверхность. Я его хвать за горлышко — и душить! Суслик, подрыгав ножонками, затихал. Один готов! Сколько радости у нас было, когда наше звено победило, вы просто не представляете!

Я представил судорожно сучащего лапками коварного врага советской власти и, не удержавшись, засмеялся, чем вызвал недоуменные взгляды остальных слушателей, для которых это звучала не как шутка, а как обыденная реальность страны Советов. В отличие от моих хороших приятелей — студентов, имевших более живое, не замусоренное социалистическими догмами сознание, эти парни являлись винтиками государственной машины, имея стандартное мышление, даже сами этого не сознавая. Я прекрасно понимал, что это не их вина. Когда в школе им давали на завтрак бублик и конфету, то говорили, что Сталин недоедает, а все отдает детям. Сталин был везде. Он создал и командовал самой лучшей армией в мире. Он построил могучую индустрию. Благодаря вождю, комбайнеры собирали с полей небывалые урожаи, а шахтеры выдавали рекорды по добыче угля. В кинотеатрах шли хроники с его участием, газеты печатали его речи, народ рукоплескал и трепетно внимал ему на выступлениях. Сталин был непогрешим. Народ верил ему безоговорочно, наверно, поэтому стали возможны "враги народа", массовые репрессии, расстрелы и лагеря.

Слушая и общаясь с парнями, я старался не выделяться из коллектива, принимая участие в обсуждении последних сводок информбюро, с интересом слушал рассказы об их жизни, проявлял немалую активность в рассуждениях и спорах о девушках, о любви и прочих человеческих страстях. Впрочем, моя пассивность в обсуждениях политических и экономических тем, сглаживалась моими успехами на спецзанятиях и спортзале. Кроме того, две медали на груди человека говорили сами за себя. Настоящий боец Красной Армии!

О своей будущей работе я получил короткую, но предельно емкую информацию от Мирошниченко:

— Спецкурсы у нас идут по расписанию. Тренировки — каждый день. Скучать не придется. Стрельба из любых видов оружия. Немецкий язык. Методики допроса, работа с картой, вождение транспорта, как нашего, так и немецкого. Есть и специфические занятия. Например, по знакам отличия, наградам и особенностям ношения гитлеровской формы. В общем, сам все узнаешь. Помимо тренировок по рукопашному бою, как парторг, я провожу занятия по политучебе и политинформации. Присутствие обязательно! Заниматься по всем предметам ты, Звягинцев, должен с полной отдачей! Сам должен понимать. От этого зависит наша жизнь. Что еще? М-м-м.... Ага! Кроме обычных тренировок я буду с тобой заниматься индивидуально. Сразу говорю: пощады не жди! Ты меня понял?

— Так точно!

— Теперь дам общий расклад по нашей работе. Вначале наша группа была создана для проверки состояния работы наших агентов, оставленных в тылу и разведывательных групп в районах Западной Беларуси. А с полгода тому назад, все изменилось. Время тогда было сложное. Бои под Москвой. Был оставлен Севастополь. Не смогли прорвать блокаду Ленинграда.... Да ты и сам все знаешь. Поэтому мы по большей части взрывали и убивали гитлеровцев в их тылу. Так что задания у нас сейчас самые разные, Звягинцев. Теперь ты будешь учиться не только уходить от слежки в чужом городе, но и взрывать вражеские эшелоны. Время задания у нас редко ограниченно, но бывает всякое. Теперь порядок нашей работы. По возвращении с задания мы получаем неделю отдыха, а затем начинаем готовиться к следующему заданию. И последнее. Ошибок в нашем деле быть не должно. Нам за них приходиться кровью расплачиваться, и что хуже всего, жизнью своих товарищей. Этого тебе никто не простит. Запомни это раз и навсегда!

Долго мне учиться не дали. Спустя несколько дней Камышев срочно собрал нас всех и рассказал о сути нового полученного задания. Перед нами стояло три задачи. Наладить связь с местным подпольем, если такое существует, выяснить тайну исчезновения трех групп разведчиков, сброшенных в этом районе за последние четыре месяца и установить местонахождение школы по подготовке абверовских агентов. Это прибавило нам новые занятия. Изучали карту района, план города, расположение улиц и домов, маршруты отхода, запоминали явки, пароли и фото людей, оставленных на подпольной работе.

Только нас сбросили, как пошел снег. Спускаясь на парашюте, я успел разглядеть большое черное пятно на белой земле. Судя по размерам — это когда-то была деревня Соломатово, теперь сожженная дотла. Затем проследил взглядом за грузовым парашютом. Он упал удачно на самой кромке леса. Группа быстро собралась. Подобрав первый контейнер, мы быстро углубились в лес и полтора часа искали второй груз. После того, как командир с заместителем ушли на разведку, а заодно определиться с нашим местоположением, мы принялись обустраивать временный лагерь. Тишина стояла идеальная, только время от времени раздавался мягкий хлопок. Это падал с ветвей елей тяжелый, липкий снег.

Насколько нам было известно, в этом районе Западной Беларуси было полно лесов и болот, но сравнительно мало населенных пунктов, а в довершение ко всему, не было партизанского отряда, о котором бы знали в штабе партизанского движения.

Неожиданно быстро вернулись наши командиры, которых мы ожидали увидеть только к обеду, с встревоженными лицами. Одновременно с их появлением на грани слуха я услышал размытый, непонятный, сливающийся из-за большого расстояния шум.

— Немцы устроили охоту, — начал говорить командир, но стоило ему увидеть тревогу в наших глазах, усмехнулся и разъяснил. — На кабана или оленя охотятся. Издали их видели. Две грузовых машины с солдатами и две легковушки. 4-5 офицеров. Егеря с ними, похоже, местные. И собаки. Тут еще вот что. Они же не просто так приехали, а на зверя, которого егеря должны были обнаружить. Что это означает, товарищи разведчики?

— Нашу высадку могли видеть. Могли слышать самолет, — послышались голоса.

— Увидеть,... вряд ли. Темно и шел снег. А вот услышать самолет — слышали и сразу могли подумать насчет десанта! Так как охота была запланирована заранее, то немцы-охотники ничего не знали, а сейчас им сообщат. Тут два варианта. Немцы испугавшись, уедут обратно, а завтра здесь будет рота, которая начнет прочесывать лес. В этом случае нам надо сворачиваться и уходить, как можно дальше. Или просто плюнут на это сообщение. Десанта никто не видел, а что самолет пролетел, да мало ли их сейчас в небе летает. Мы тут с замом по дороге пораскинули мозгами и решили, что прямо сейчас ничего предпринимать по переносу лагеря не будем. Только отправим разведчиков узнать, как себя немцы ведут. Володя, — он повернулся к заму, сидящему на кучке лапника. — Пойдешь вместе со Звягинцевым. Будьте предельно осторожны, так как с ними местные охотники, которые знают эту местность, как свои пять пальцев. Задача простая: узнать, идет ли охота и если продолжается, то, в каком направлении она движется.

Спустя полчаса мы вышли на то место, откуда наши командиры наблюдали за появлением охотников. Я разглядел два грузовика и две легковые машины, кроме них было трое саней — розвальней. Рядом были разбиты две палатки, из которых торчали трубы, из которых валил дым. Рядом ходили, поеживались от мороза, с поднятыми воротниками шинелей, два часовых с автоматами.

— Быстро обустроились гады, — негромко сказал Мирошниченко, смотря в бинокль. — Все остальные фрицы, наверно, набились в палатку и сейчас греются у печки.

Здесь, на опушке, было заметно холоднее, чем в глубине леса, к тому чувствовался легкий ветерок, который заставлял нас ежиться, совсем как немцев-часовых. Вдруг где-то заливисто залаяли собаки, затем раздался выстрел, за ним другой, третий. Потом до нас донеслись крики. Часовые насторожились и прислушались. На звуки выстрелов из одной из палаток сразу вывалилось шестеро немцев, которые настороженно уставились в сторону леса. Один из часовых, что-то сказал им, а затем для пущей убедительности махнул рукой. Негромко переговариваясь, те снова исчезли в палатке.