|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
ГЛАВА
После деревянного топчана партизанского лазарета оказаться на настоящей больничной койке, было не просто здорово, а замечательно! После холода и сырой промозглости землянок, после землисто-серого белья, которое, не снимая, мы таскали месяцами, однообразного варева партизанского котла, после сырого леса и раскисших полей, где часами приходилось лежать, зарывшись в грязь, — после всего этого, белые простыни и обязательный распорядок вместе с трехразовым питанием показались мне преддверием рая. Раны у меня были несерьезные, что нельзя было сказать про мысли, бродившие у меня в голове. Что меня будут вербовать чекисты, это было понятно, вот только мне их работа была не по душе. Не понравились их шпионские игры и все! Хотя, с другой стороны я мог видеть только одну сторону их работы.
"Поживем — увидим, — решил я и стал ждать хода с их стороны.
Врач, которая меня приняла, сказала, что у меня все хорошо заживает, и через десять дней меня можно будет выписывать, поэтому мне больше ничего не оставалось, как регулярно питаться, ходить на процедуры, болтать с ранеными и читать газеты. Через три дня меня пришла навестить Наташа Васильева. Сначала она сильно смущалась, но потом разговорилась. Вспоминали свою жизнь в лагере, товарищей, ну и конечно, Лешу Крымова. Тут девушка не могла удержаться от слез. Больные и медработники, сновавшие по коридору, сразу стали бросать на меня неодобрительные взгляды. Что за парень такой, который заставляет такую красавицу плакать? После ее ухода мои соседи по палате забросали меня вопросами. Кто да что. Мужики, одним словом. Слюной исходят. Еще бы! Такая красивая девушка. Объяснил, что она не моя девушка, а невеста моего хорошего друга, который погиб на войне. Подробностей объяснять не стал, да и .... Ведь другом моим он не был, просто хорошим приятелем. Честно говоря, мне даже этого не надо было рассказывать, потому что, слухи прошли по госпиталю и как мне, потом, сказали, когда она пришла во второй раз, ее у входа поджидал, находящийся на лечении, офицер-летчик. Какое-то время разговаривали, потом он проводил ее до ворот госпиталя. На следующий день, он сам меня нашел. Молодой, крепкий, статный парень. Про таких говорят: кровь с молоком. Немного смущаясь, попросил рассказать мне о девушке. А что рассказывать? Мне и самому о ней немного было известно. Училась в институте, потом ушла на войну. Радистка в партизанском отряде. Это я ему и рассказал. В самом кратком варианте.
Выписывали меня в пятницу. Забрав свои вещи, отправился в канцелярию госпиталя, чтобы получить документ о выписке, но мыслями я уже был в гостях у Костика. Очень мне хотелось, как следует оторваться. Душа просто требовала загула. Суток на трое. Подошел. У двери стояло несколько бойцов, в шинелях и с мешками за плечами.
— За кем буду?
— За мной, — только так успел сказать молоденький солдат, как дверь канцелярии открылась и оттуда выглянула тоненькая женщина — врач с большими усталыми глазами.
— Есть тут Звягинцев Константин?
— Я Звягинцев, — тут же откликнулся я.
Бойцы, ждавшие своей очереди, на меня только недовольно покосились, но никто своего неудовольствия высказывать не стал.
— Проходите.
Войдя вслед за ней в помещение, я увидел стоящего возле стола франтовато одетого молодого человека. На нем был новое пальто темно-синего цвета, кепка-букле и зимние ботинки на толстой подошве. Шею скрывал бело-синий шарф. Лицо у него было симпатичное, вот только глаза уж больно хитрые, даже с каким-то налетом наглости. Он быстро и внимательно ощупал мою костлявую фигуру сверху донизу, после чего спросил: — Ты Звягинцев?
— Я, Звягинцев, — ответил ему я.
— Пойдешь со мной.
— А кто вы такой будете, неизвестный мне, гражданин? — с издевательской ноткой в голосе поинтересовался я.
Он ничего говорить не стал, а просто достал удостоверение сотрудника государственной безопасности.
— Вопросы еще есть?
— Нет вопросов, — буркнул я и мысленно выругался: — Блин! Чекисты! Такой кайф обломали! Мать вашу!".
Ехали мы долго. На дребезжащем трамвае заехали на окраину города, а сойдя, еще минут десять блуждали в лабиринте частных домов, длинных бараков и складов, пока не уперлись в зеленые металлические ворота с нарисованными на них красными звездами. Даже после того как мой проводник предъявил свое удостоверение, меня отказались пускать на территорию части и только после двух сделанных звонков по телефону, я смог пройти через КПП.
— Вот так мы и живем, — при этом мой проводник вдруг неожиданно по-приятельски подмигнул мне и улыбнулся. — Пошли, партизан, в столовую. Есть хочется, сил моих нет.
Не знаю, как кормили солдат этой части, но щи и гуляш, что поставили передо мной, были отменные. Поел, что называется, от души. Впрочем, мой провожатый тоже не жаловался на аппетит.
Выйдя из столовой, мы отправились временному месту жительства, или как выразился мой проводник, домой. Этим домом оказался барак, стоящий позади столовой. Расположение казармы было выбрано с умом. Здание столовой скрывало наше расположение от основных узловых точек скопления людей — плаца, штаба полка, солдатских казарм. В светлом помещении (четыре окна) вдоль стен стояли двухъярусные кровати, тумбочки и три печки-буржуйки. В противоположном конце казармы, возле одной из них, сейчас шумно возился солдат, подкладывая в печь дрова. Кроме него в помещении никого не было.
— Вот эти и еще эти койки свободны, — показал мне на них мой проводник. — Выбирай.
Я кинул вещевой мешок на ближайшую кровать.
— Сегодня и до завтрашнего утра ты свободен. Спи, приводи себя в порядок. Подъем в 6 утра. Все вопросы к дневальному. Коробкин!
— Я! — солдат вскочил и вытянулся. Только сейчас я увидел, что мужчина пребывал в предпенсионном возрасте и явно был призван из запаса. Эб этом говорили морщины на лице и седые усы, да и одет он был не по уставу, а по-домашнему. На ногах валенки и надетая на гимнастерку, меховая жилетка.
— Объяснишь этому товарищу, где у нас что. Понял?
— Так точно, товарищ командир!
— Теперь давай знакомиться! Фамилия моя Смоленский. Звать Лешей. Пока ты не зачислен официально в группу, все остальное тебе знать не положено.
— Звягинцев. Костя. А что мне знать положено?
— Это пусть командиры решают.
— Мне что теперь здесь полдня сидеть?
— Поспи. Потом ребята придут, познакомишься. На ужин сходишь. Чем плохо?
— Скучная программа. Спортзал здесь хоть есть?
— Есть! Гм. А это мысль! Там прямо сейчас наш Васильич из молодых и зеленых пыль выбивает!
— Пыль, говоришь? А посмотреть можно?
Смоленский сначала замялся, а потом махнул рукой и рассмеялся: — Все равно дальше фрицевского тыла не пошлют! Пошли, Костя!
Спортивный зал был небольшой. Шведская стенка, турник, козел, маты. Но было и исключение. В дальнем углу зала, у самой стены, стояли два массивных щита, на которых были нанесены контуры двух человеческих тел, испещренные ножевыми отверстиями.
В середине зала сейчас шла рукопашная схватка. Один против двух. Все трое полураздеты. Их шинели, фуражки, гимнастерки и сапоги небольшими аккуратными кучками лежали на соседнем мате. Пробежал глазами по знакам различия. Лейтенант и три младших лейтенанта. Сразу заострил внимание на лейтенанте. Хорошо развитая мускулатура и толщина запястий все это говорило о недюжинной силе этого человека, но при этом он двигался по матам легким, скользящим шагом. Стойка, его стремительно-плавные движения, отточенные до миллиметра захваты и блоки, все это говорило о большом мастере. Двое его противников были молодые и горячие парни, которые старались не повторять старых ошибок, но тут же совершали новые. Их движения были резкие, ломаные и злые.
"На эмоциях они далеко не уедут, так и будут все время изображать сбитые кегли".
Еще один сидел, видно в ожидании, когда до него дойдет очередь. При этом он насмешливо улыбался, глядя, как с плотными шлепками падают на маты тела его коллег. Спустя несколько минут тренер остановил схватку. Несколько секунд смотрел на меня, потом спросил: — Звягинцев?!
— Так точно, товарищ лейтенант!
— Раз пришел, так подходи поближе! А ты больной, топай отсюда! — неожиданно резко он прогнал моего проводника. — Чтоб я тебя следующий раз увидел только со справкой от врача!
Дверь за Смоленским быстро закрылась. Я подошел и остановился у края матов.
— Ты прямо из госпиталя, боец?
— Так точно...!
— Не тянись. Пока я для тебя Владимир Васильевич, а там видно будет. Говорил мне о тебе командир. Ты как насчет рукопашного боя?
— Если только в половину силы, Владимир Васильевич.
— Скидывай свою одежку, Костя, — как-то по-домашнему обратился ко мне старший лейтенант. — Посмотрим, что ты умеешь.
Снова бросил быстрый взгляд, еще раз оценивая противника. Толстые запястья говорили о большой физической силе. Он был чуть выше меня, но при этом почти вдвое шире в плечах, с мощными, литыми кулаками и тяжелее килограмм на тридцать.
"Сейчас он размажет меня по матам, как масло по хлебу, — от этой съедобной аллегории у меня почему-то сразу забурчало в животе.
Спустя пару минут я был вынужден признать, что лейтенант настоящий мастер и мне против него не выстоять. Хотя в свое время я немало времени отдал рукопашному бою, но мое истинное призвание было в другом — меткой стрельбе и умении резать чужие глотки. Атаки мастера следовали одна за другой и скоро мои ноги стали ватными, а удары и блоки потеряли свою жесткость. Госпиталь и нерегулярность тренировок сделали свое дело, в результате чего мне дважды пришлось подниматься с матов. Неожиданно лейтенант, отпрыгнув в сторону, остановился и поднял руки: — Все! Пока хватит!
Я только кивнул головой, тяжело переводя дыхание.
— У кого и где тренировался?
— Сначала по книжке "джиу-джитсу" еще дома с мальчишками тренировался. В Москве занимался самбо и боксом в обществе "Крылья советов", а последние три месяца перед отправкой в тыл на занятиях по рукопашному бою у Спиридонова Виктора Афанасьевича.
В своем ответе я перемешал правду с ложью, в надежде, что он ее проглотят, не разжевывая. Впрочем, на это сильно рассчитывать не приходилось. Как-никак, а он из профессионалов.
— Ты, парень, дури голову кому-нибудь другому. У тебя хорошо наработанные комплексы и связки, которые ставят годами, а ты мне говоришь, что с мальчишками....
Неожиданно раздался голос капитана Камышева:
— Судя по всему, Владимир Васильевич, ты уже попробовал его взять, как любишь говорить: на излом. И как?
— Неплох, парень. Совсем неплох! Только физически подтянуть надо! С удовольствием поработаю с ним в спарринге, вот только он утверждает....
— Краем уха мне удалось услышать твои слова, так что не повторяйся. Об этом мы потом поговорим. Значит, экзамен он тебе по рукопашному бою сдал?
— Так точно!
— Как остальные? — капитан кивнул на стоящих навытяжку командирах. При их полураздетом виде это выглядело несколько смешно.
— Их учить и учить надо! — махнул рукой мастер. — Особенно Дубинина и Зябликова! Вон, Звягинцев, только пришел, а поставь против них, обоих уложит за милую душу!
Капитан остановил свой взгляд на двух молодых парнях, красных от смущения.
— Товарищи командиры, слабая подготовка может зачеркнуть ваше участие в очередном задании. Подумайте над этим!
— Товарищ капитан, мы...!
— С этим к старшему лейтенанту Мирошниченко! — резко оборвал его капитан. — Это он должен решить! Теперь ты, Владимир Васильевич! Надо проверить новичка в ножевом бою!
— Может, пусть отдышится, товарищ капитан?
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту! — обратился я к капитану.
— Обращайтесь!
— Товарищ старший лейтенант, может тогда используем те щиты, — и я указал на массивные деревянные щиты.
Мирошниченко бросил взгляд на капитана и тот утверждающе кивнул головой. На полу, рядом со щитами лежал сверток, который я сразу не заметил. Когда Мирошниченко указал на него, я подошел, развернул и отобрал из кучи три метательных ножа. Потом несколько раз, не целясь, только меняя дистанцию, бросил их в щит, затем повернулся к командирам, спросил: — Начнем?
Лейтенант коротко бросил: — Шея. Сердце. Запястье левой руки.
Три быстрых коротких замаха и ножи поразили указанные места.
— Отлично, — коротко прокомментировал мой успех Мирошниченко, а капитан одобрительно кивнул головой.
— Можно мне глаза завязать?
Те недоуменно переглянулись, после чего лейтенант достал из того же свертка несколько длинных тряпок. За десятки лет тренировок в прошлой жизни у меня выработалось особое чутье к пространству, с закрытыми или завязанными глазами я "видел" не только щит, но и центр мишени. Я встал на выбранную мною дистанцию и попросил завязать глаза, после чего метнул оба ножа, один за другим. Снял повязку. Посмотрел. Ножи, почти впритирку торчали рядом с центром мишени.
— Тебе с этим номером в цирке надо выступать, парень, — лейтенант был откровенно удивлен.
— Не ожидал, — с таким же удивлением покачал головой командир. — Слышать то слышал, но увидеть своими глазами.... Молодец, Звягинцев! Теперь осталось посмотреть, как у тебя ножевой бой поставлен.
Провели две схватки. Окончательный счет — 1:1. Мирошниченко повернулся к Камышеву с довольным выражением лица: — Не знаю, где он этого набрался, но скажу так: мастер он в этом деле!
— Вот и хорошо. Значит, берем его на довольствие, — довольным голосом сказал командир.
Вопрос о том, где я научился так владеть ножом ни один, ни другой, так и не задали. Даже потом. Скрывать мои способности было бессмысленно, так как от них теперь зависела моя жизнь, будь то рукопашная схватка или ножевой бой. К тому же эти два человека были профессионалами, и обмануть их, как партизан, было практически невозможно. Позже я узнал, почему я оказался в этом спецподразделении НКВД.
Из истории мне было известно, что перед войной многие опытные сотрудники НКВД-ГБ были репрессированы, и это не могло сказаться на качестве подготовки диверсантов, забрасываемых в тыл врага. К началу войны уцелело лишь небольшое количество опытных довоенных сотрудников, да и то потому, что большинство их в это время воевало в Испании. Но что мне было мне неизвестно, так это то, что недостаток качества подготовки диверсантов, продолжительность которой в условиях военного времени был сильно сокращен (от полугода до одной-двух недель), пытались компенсировать увеличением количества обучаемых диверсантов, обесценивая этим ценность человеческой жизни. Мне так же не было известно, что командир за девять месяцев, когда встал во главе группы, потерял во время заданий четырнадцать человек убитыми и ранеными, которые после лечения больше не были пригодны для такой работы. Все они были молодыми парнями, горячими и неопытными, имевшие только зачатки знаний и подготовки для такой работы. Их надо было готовить к практической работе медленно и постепенно, но перед группой командование ставило задачи прямо сейчас, и выполнять их надо было без промедления. Именно поэтому командир и его заместитель ухватились за почти готового специалиста и закрыли глаза на мои непонятно откуда взявшиеся таланты. Камышев был чекистом по призванию души, прямой и честный, не имевший привычки лизать задницу начальству, поэтому его нередко обходили в званиях и наградах. Он вряд ли пережил бы большую чистку 37-39 годов, если бы в это время не занимался организацией и подготовкой диверсионных отрядов в Испании. Только признавая его ценность, как профессионала высокого класса и понимая, что опытные специалисты на вес золота, его просьба в отношении неизвестного партизана была удовлетворена сразу.
Если Камышев был кадровым военным, то Мирошниченко был призван, воевал с финнами, и остался на сверхсрочную службу. Потом окончил шестимесячные курсы подготовки младшего командного состава. Как я потом узнал, он был из древнего рода казаков-пластунов. В отличие от командира женатого на своей службе, он был человек семейный, имевший двух дочек — подростков и сына-первоклассника.
Капитан, удовлетворенный моими успехами, ушел, а Мирошниченко отправил меня отдыхать, а сам продолжил тренировку. Я вернулся в казарму. Какое-то время болтали, с дневальным Коробкиным Михаилом, который, как, оказалось, был постоянно закреплен за нашей казармой. Белье, баня, почта, печи, дрова — все это лежало на Коробкине. Спустя какое-то время, по одному, или по два, стал подтягиваться народ. Про меня, похоже, все уже знали. Подходили, знакомились. Все они были молоды и имели одно и то же звание — младший лейтенант государственной безопасности. Позже я узнал, что все они закончили спецшколы НКВД, куда были направлены по комсомольским путевкам. Последними пришли усталые и угрюмые новички Иван Дубинин и Федя Зябликов. Как мне сразу рассказали, они пришли в группу только две недели тому назад. Пришедший вместе с ними с ними с тренировки Павел Швецов, не успел войти в помещение, как его лицо сразу расплылось в хитрой улыбке. Народ, увидев его, сразу стал приветствовать его радостными криками. Сразу стало ясно, что Шевцов из тех парней, которых называют душой компании.
— Парни, вы такое когда-нибудь видели! Я точно нет! — сходу заявил он, встав посредине казармы. — Васильич, сам сказал, что, Звягинцев, отличный боец! Своими ушами слышал! Сказал, что теперь лично с ним будет работать!
— Паша, ты Паша! Язык без костей! Уж я-то Владимира Васильевича как облупленного знаю! Он....
— Ты мне не веришь, Сашка?! Так Дубинина или Федьку Зябликова спроси! При них это было сказано!
Все посмотрели на сидящих на своих кроватях парней, которые говорить ничего не стали, зато красноречиво закивали головами в знак согласия с предыдущим оратором.
— Вот вам! А то сразу: Пашка трепло! Вы бы посмотрели на ножевой бой Васильича со Звягинцевым! А как он ножи бросает! Да еще с закрытыми глазами!
Все, и даже новички, которые при этом присутствовали, окружили меня и засыпали вопросами. Я отвечал коротко и уклончиво, а так как от меня отставать не захотели, решил отвлечь внимание: — Погодите, парни! Я вам кое-что хочу показать!
Достал вещевой мешок, развязал и достал оттуда куртку и нож немецкого егеря.
— Здорово! Так она двойная! И так, и так можно носить! Нам бы такие! А клинок! Ты посмотри, какая сталь! Где взял?! Откуда, Костя?!
— Одолжил у немецкого егеря.
— Ребята, у нас, кроме Пашки еще один шутник появился! Брось! Ты серьезно расскажи!
— Шел, я, значит, по лесу. А мне навстречу крадется фриц. Я к нему....
— Встать! Смирно! — раздалась команда от двери.
От меня сразу отпрянули, разворачиваясь к неожиданно появившемуся командиру. За его спиной виднелась массивная фигура Мирошниченко. Младший лейтенант Сашко, вскинул руку к козырьку: — Товарищ капитан...!
— Вольно!
— Вольно!
— Чего вы все на Звягинцева набросились? — поинтересовался капитан.
— Уж больно интересно он рассказывает, как у фрица вот эту куртку одолжил — с улыбкой ответил ему Шевцов.
— Ну и как?
— Не успели дослушать, товарищ капитан.
— Потом дослушаете! — тем временем начальство сняло шинели. Тут я увидел на груди капитана орден и две медали, а на груди его заместителя — орден. — Командуйте, товарищ лейтенант!
Мирошниченко вышел вперед.
— Товарищи командиры, становись! Равняйсь! Смирно! Товарищ капитан, личной состав группы построен! Младший лейтенант Смоленский болен и согласно вашего приказа находится дома, на излечении! Заместитель командира группы лейтенант Мирошниченко!
— Товарищи командиры! — выступил вперед капитан. — Сегодня Константин Звягинцев, был официально зачислен в наш отряд! Но это еще не все! Ему присвоено воинское звание "сержант государственной безопасности"! Приказ подписан! Держи! — и он подал мне петлички с двумя квадратиками. — И это еще не все! Владимир Васильевич!
Стоявший за его спиной лейтенант встал рядом. В руке у него лежала синяя коробочка. Он открыл ее и достал медаль "За отвагу".
— Сержант государственной безопасности Звягинцев, выйти из строя!
Я вышел.
— Товарищ сержант, вы награждаетесь медалью "За отвагу" за героизм, проявленный в борьбе с немецко — фашистскими захватчиками! — торжественно объявил он.
— Служу советскому союзу!
После вручения мне сначала торжественно пожало руки мое непосредственное начальство.
— Вольно! Разойтись!
После чего меня обступили ребята, посыпались шутки и радостные возгласы. Я тоже пошутил: — Был старшиной, а теперь понизили до сержанта.
В ответ раздался взрыв смеха.
— Все! Отдыхайте товарищи! — раздался нестрогий голос командира. — Сашко!
Когда командир вытянулся перед ним, строго сказал: — Чтобы отбой был минута в минуту! Не как в прошлый раз! Вы меня поняли товарищ младший лейтенант?
— Так точно, товарищ капитан!
Камышев и Мирошниченко стали надевать шинель, но в какой-то момент командир вдруг повернулся в мою сторону и спросил: — Кстати, Звягинцев, а почему вы не носите свою вторую медаль "За отвагу"?
Смех разом оборвался. Снова взгляды скрестились на мне. Наступило неловкое молчание. Новичок, оказался не только силен в рукопашке и ножевом бое, теперь всех и по наградам обошел, так как кроме меня, только у трех членов нашей группы висело на груди по медали.
Все они были хорошими, открытыми ребятами, которые последнюю рубашку с себя снимут и отдадут, если потребуется, но в них не было той яркой индивидуальности, который обладал Сашка Воровский или тот же Костик. В них, одна на всех, жила твердая убежденность в совершенстве и справедливости устройства первого в мире социалистического государства. Все определено мудрым руководством, а значит, так и должно быть: одни — враги народа, другие — пламенные революционеры. Они были горды уже одним тем, что несут службу в НКВД, который является карающим мечом уже не партии, а именно товарища Сталина. Он был для них всем — отцом, матерью, вождем, руководителем. Он за них думает и решает, как им жить. И это считалось нормальным. При этом никто из них не думал о карьере, о личных выгодах, они были преданы общему делу, интересы партии были для них единственными.
Они не понимали и удивлялись, почему я с пеной у рта не спорю о сроках наступления мировой революции, о выполнении планов очередной пятилетки и почему сорвался, захохотал, когда услышал от Лени Мартынова, единственного среди нас колхозника, рассказ об истреблении сусликов — врагов советской власти. Он как-то рассказывал о своей пионерской юности и вспомнил такой эпизод: — К нам в школу приехал комсомольский работник и рассказал, что суслики — это самые, что ни есть вредители, поэтому мы не должны остаться в стороне, а быть как все — на передовой линии борьбы за урожай! Мы даже транспарант сделали, с такою надписью: "Советские пионеры и комсомольцы! Все как один на борьбу с коварными врагами молодых колхозов и советской власти — сусликами!". С ним и выступили в поход. Вы не поверите, сколько в нас было энтузиазма, когда мы шли отрядами в поле с ведрами, наполненными водой. Мы помогаем нашему народу, нашей советской власти наравне с взрослыми! Увидев нору, мы присаживались у нее, затем один из нас колечком складывал пальцы руки у кромки норы, другой лил туда воду. Вскоре мокрый, жалкий грызун вылезал на поверхность. Я его хвать за горлышко — и душить! Суслик, подрыгав ножонками, затихал. Один готов! Сколько радости у нас было, когда наше звено победило, вы просто не представляете!
Я представил судорожно сучащего лапками коварного врага советской власти и, не удержавшись, засмеялся, чем вызвал недоуменные взгляды остальных слушателей, для которых это звучала не как шутка, а как обыденная реальность страны Советов. В отличие от моих хороших приятелей — студентов, имевших более живое, не замусоренное социалистическими догмами сознание, эти парни являлись винтиками государственной машины, имея стандартное мышление, даже сами этого не сознавая. Я прекрасно понимал, что это не их вина. Когда в школе им давали на завтрак бублик и конфету, то говорили, что Сталин недоедает, а все отдает детям. Сталин был везде. Он создал и командовал самой лучшей армией в мире. Он построил могучую индустрию. Благодаря вождю, комбайнеры собирали с полей небывалые урожаи, а шахтеры выдавали рекорды по добыче угля. В кинотеатрах шли хроники с его участием, газеты печатали его речи, народ рукоплескал и трепетно внимал ему на выступлениях. Сталин был непогрешим. Народ верил ему безоговорочно, наверно, поэтому стали возможны "враги народа", массовые репрессии, расстрелы и лагеря.
Слушая и общаясь с парнями, я старался не выделяться из коллектива, принимая участие в обсуждении последних сводок информбюро, с интересом слушал рассказы об их жизни, проявлял немалую активность в рассуждениях и спорах о девушках, о любви и прочих человеческих страстях. Впрочем, моя пассивность в обсуждениях политических и экономических тем, сглаживалась моими успехами на спецзанятиях и спортзале. Кроме того, две медали на груди человека говорили сами за себя. Настоящий боец Красной Армии!
О своей будущей работе я получил короткую, но предельно емкую информацию от Мирошниченко:
— Спецкурсы у нас идут по расписанию. Тренировки — каждый день. Скучать не придется. Стрельба из любых видов оружия. Немецкий язык. Методики допроса, работа с картой, вождение транспорта, как нашего, так и немецкого. Есть и специфические занятия. Например, по знакам отличия, наградам и особенностям ношения гитлеровской формы. В общем, сам все узнаешь. Помимо тренировок по рукопашному бою, как парторг, я провожу занятия по политучебе и политинформации. Присутствие обязательно! Заниматься по всем предметам ты, Звягинцев, должен с полной отдачей! Сам должен понимать. От этого зависит наша жизнь. Что еще? М-м-м.... Ага! Кроме обычных тренировок я буду с тобой заниматься индивидуально. Сразу говорю: пощады не жди! Ты меня понял?
— Так точно!
— Теперь дам общий расклад по нашей работе. Вначале наша группа была создана для проверки состояния работы наших агентов, оставленных в тылу и разведывательных групп в районах Западной Беларуси. А с полгода тому назад, все изменилось. Время тогда было сложное. Бои под Москвой. Был оставлен Севастополь. Не смогли прорвать блокаду Ленинграда.... Да ты и сам все знаешь. Поэтому мы по большей части взрывали и убивали гитлеровцев в их тылу. Так что задания у нас сейчас самые разные, Звягинцев. Теперь ты будешь учиться не только уходить от слежки в чужом городе, но и взрывать вражеские эшелоны. Время задания у нас редко ограниченно, но бывает всякое. Теперь порядок нашей работы. По возвращении с задания мы получаем неделю отдыха, а затем начинаем готовиться к следующему заданию. И последнее. Ошибок в нашем деле быть не должно. Нам за них приходиться кровью расплачиваться, и что хуже всего, жизнью своих товарищей. Этого тебе никто не простит. Запомни это раз и навсегда!
Долго мне учиться не дали. Спустя несколько дней Камышев срочно собрал нас всех и рассказал о сути нового полученного задания. Перед нами стояло три задачи. Наладить связь с местным подпольем, если такое существует, выяснить тайну исчезновения трех групп разведчиков, сброшенных в этом районе за последние четыре месяца и установить местонахождение школы по подготовке абверовских агентов. Это прибавило нам новые занятия. Изучали карту района, план города, расположение улиц и домов, маршруты отхода, запоминали явки, пароли и фото людей, оставленных на подпольной работе.
Только нас сбросили, как пошел снег. Спускаясь на парашюте, я успел разглядеть большое черное пятно на белой земле. Судя по размерам — это когда-то была деревня Соломатово, теперь сожженная дотла. Затем проследил взглядом за грузовым парашютом. Он упал удачно на самой кромке леса. Группа быстро собралась. Подобрав первый контейнер, мы быстро углубились в лес и полтора часа искали второй груз. После того, как командир с заместителем ушли на разведку, а заодно определиться с нашим местоположением, мы принялись обустраивать временный лагерь. Тишина стояла идеальная, только время от времени раздавался мягкий хлопок. Это падал с ветвей елей тяжелый, липкий снег.
Насколько нам было известно, в этом районе Западной Беларуси было полно лесов и болот, но сравнительно мало населенных пунктов, а в довершение ко всему, не было партизанского отряда, о котором бы знали в штабе партизанского движения.
Неожиданно быстро вернулись наши командиры, которых мы ожидали увидеть только к обеду, с встревоженными лицами. Одновременно с их появлением на грани слуха я услышал размытый, непонятный, сливающийся из-за большого расстояния шум.
— Немцы устроили охоту, — начал говорить командир, но стоило ему увидеть тревогу в наших глазах, усмехнулся и разъяснил. — На кабана или оленя охотятся. Издали их видели. Две грузовых машины с солдатами и две легковушки. 4-5 офицеров. Егеря с ними, похоже, местные. И собаки. Тут еще вот что. Они же не просто так приехали, а на зверя, которого егеря должны были обнаружить. Что это означает, товарищи разведчики?
— Нашу высадку могли видеть. Могли слышать самолет, — послышались голоса.
— Увидеть,... вряд ли. Темно и шел снег. А вот услышать самолет — слышали и сразу могли подумать насчет десанта! Так как охота была запланирована заранее, то немцы-охотники ничего не знали, а сейчас им сообщат. Тут два варианта. Немцы испугавшись, уедут обратно, а завтра здесь будет рота, которая начнет прочесывать лес. В этом случае нам надо сворачиваться и уходить, как можно дальше. Или просто плюнут на это сообщение. Десанта никто не видел, а что самолет пролетел, да мало ли их сейчас в небе летает. Мы тут с замом по дороге пораскинули мозгами и решили, что прямо сейчас ничего предпринимать по переносу лагеря не будем. Только отправим разведчиков узнать, как себя немцы ведут. Володя, — он повернулся к заму, сидящему на кучке лапника. — Пойдешь вместе со Звягинцевым. Будьте предельно осторожны, так как с ними местные охотники, которые знают эту местность, как свои пять пальцев. Задача простая: узнать, идет ли охота и если продолжается, то, в каком направлении она движется.
Спустя полчаса мы вышли на то место, откуда наши командиры наблюдали за появлением охотников. Я разглядел два грузовика и две легковые машины, кроме них было трое саней — розвальней. Рядом были разбиты две палатки, из которых торчали трубы, из которых валил дым. Рядом ходили, поеживались от мороза, с поднятыми воротниками шинелей, два часовых с автоматами.
— Быстро обустроились гады, — негромко сказал Мирошниченко, смотря в бинокль. — Все остальные фрицы, наверно, набились в палатку и сейчас греются у печки.
Здесь, на опушке, было заметно холоднее, чем в глубине леса, к тому чувствовался легкий ветерок, который заставлял нас ежиться, совсем как немцев-часовых. Вдруг где-то заливисто залаяли собаки, затем раздался выстрел, за ним другой, третий. Потом до нас донеслись крики. Часовые насторожились и прислушались. На звуки выстрелов из одной из палаток сразу вывалилось шестеро немцев, которые настороженно уставились в сторону леса. Один из часовых, что-то сказал им, а затем для пущей убедительности махнул рукой. Негромко переговариваясь, те снова исчезли в палатке.
— Отойдем обратно в лес, а затем обойдем по дуге. Направление мы знаем, — предложил я план действий.
— Так и сделаем, — подтвердил мой план лейтенант.
Пока мы осторожно пробирались по лесу, мое ухо делило звуки надвое. На шум охоты: стрельба, крики и лай собак, и лесные звуки: вроде шороха падающего с веток пласта снега, стука дятла или треска коры. Вдруг Мирошниченко поднял предостерегающе руку и замер. Я настороженно прислушался. Ничего. Только повернул голову, чтобы его спросить, как до меня донесся запах. Кто-то недалеко от нас курил.
"Видно, солдат, стоящий в оцеплении.... — но мысль сразу сбилась, как только я услышал легкие шаги в нашем направлении. Рука нащупала нож, висящий на поясе.
Мы присели, наполовину прикрытые широкими лапами ели. Наши белые маскхалаты сливались со снегом, лежащим плотным слоем на земле и деревьях. До определенного момента я не видел фигуры немца, пока она не появилась в просвете между деревьями.
"А это собственно кто?".
Тулуп, валенки, треух. И если бы в довершение картины он держал дробовик, то я бы сразу подумал, что это охотник, приехавший с немцами, но у него на поясе болтался немецкий подсумок, а с плеча свисала немецкая винтовка.
"Партизан?! Здесь?!".
Можно было подумать и так, вот только он шел не крадучись, а довольно уверенно, и только изредка оглядывался по сторонам. Вот он остановился. С минуту стоял, прислушивался, потом последний раз затянулся и, бросив догоревшую самокрутку в снег, зашагал в сторону охоты.
— Полицай? — шепотом спросил я.
— Похоже, — с явным сомнением в голосе ответил мне Мирошниченко. — Но все равно, как-то странно. Полицаи леса как огня бояться, а этот... гм... как дома себя чувствует.
Выждав несколько минут, мы осторожно двинулись за ним, останавливаясь и замирая по малейшему звуку. Мы остановились, когда увидели в просвете деревьев серо-зеленые шинели немецких солдат, стоящих с автоматами в оцеплении. Выстрелов не было, лай собак затих, они теперь только изредка тявкали, зато были слышны громкие голоса подвыпивших немцев, которые хвастались друг перед другом своими охотничьими успехами. Мы их не видели, только слышали их довольные выкрики, шутки, тосты и здравицы. Как мы поняли из разговоров, продолжение банкета должно произойти в палатке у машин, где повар должен был приготовить им какое-то особое блюдо из оленины.
Спустя полчаса охотники, в окружении солдат, двинулись в обратный путь. Среди всей этой словесной шелухи мы уделили серьезное внимание только одному короткому разговору немецкого майора и полицая. Он привлек нас еще тем, что немец свободно говорил по-русски.
— Галушкин!
— Слушаюсь, господин майор!
— Передашь капитану Федорову, чтобы был у меня в 9 утра.
— Будет сделано, господин майор! Передам всенепременно!
— Свободен!
Когда мы передали содержание разговора командиру, тот думал недолго.
— Думаю, это немцы создали отряд, который действует под видом партизан. Мы о нем краем уха слышали, но не знали точно района их действия. Отборные сволочи и каратели. Отсюда можно предположить, что гибель трех групп разведчиков, заброшенных в этот район, лежит на их совести.
Не успели мы устроиться на ночь, как началась пурга. Снег даже не падал, он многочисленными вихрями крутился среди деревьев. Укрытые, с ног до головы, парашютами, мы спокойно и даже тепло, провели эту ночь. Правда, утром пришлось откапываться и вытаптывать площадку. С деревьев то и дело на голову падали пласты снега и было только слышно, как трещат на морозе деревья.
Увязая в снегу по колено, мы подобрались к большаку. Нам нужен был язык. Им стал крестьянин, ехавший в санях. Назвался Михасем Бурко. Перепуганный до смерти, сбиваясь с русского на белорусский язык, мужик рассказал нам, что немцев в деревнях нет, но при этом в районе они крепко держали власть в своих руках, благодаря "партизанскому" отряду капитана Ивана Федорова. Они появились около года тому назад. Сначала их было полтора десятка, но уже за полгода отряд вырос в два раза, как за счет добровольцев, так и насильно загнанных в него местных жителей. С самого начала они расстреляли всех тех, кто имел хоть какое-то отношение к советской власти, потом уничтожили в лесах две небольшие группы партизан и большой отряд парашютистов. У него в каждой деревне свои люди есть. Зверствуют они не так чтобы сильно, но если в чем-то провинился, то пощады не жди. Пытают, мучают, а потом расстреливают, как самого виновника, так и всю его семью.
Закончив допрос, командир бросил на меня быстрый взгляд и почти незаметно кивнул головой. Михась Бурко умер почти мгновенно. Его тело мы закопали в глубоком снегу оврага. Закапывали его с несчастными лицами Зябликов и Дубинин. На меня они старались не смотреть. Тем временем, двое из нас, Мартынов и Смоленский, сняли с себя маскхалаты и уселись в сани. Перед этим они еще несколько минут спорили, никак не могли поделить между собой тулуп убитого крестьянина, пока не вмешался командир.
Мы настроились на долгое ожидание, но удача не обошла нас стороной. Вскоре раздался рев двигателя и в наступающих сумерках мы увидели полуторку. Мартынов хлестнул лошадь, та сорвалась с места и бодро понеслась посередине дороги, перегородив путь автомобилю. Благодаря тому же "партизанскому отряду Федорова", уничтожившему партизанское движение в зародыше, немцы здесь оказались не пуганные и легко поддались на эту простейшую уловку. Трупы солдата-водителя и фельдфебеля-связиста мы скинули в тот же овраг и забросали снегом. Сани и лошадь были заведены в лес, где Мартынов выпряг коня, после чего мы переоделись в немецкую форму, взятую из грузовых контейнеров, погрузились в машину и поехали. Ночевали в деревне.
Дальше уже ехали с относительным комфортом. Вскоре показалась деревня, которую нам надо было объехать, но накатанный путь лежал именно через нее, а ехать по снежной целине (до этого дня шел, не переставая, и теперь лежал на земле толстым слоем, скрывая все неровности почвы), было опасно и тактически неправильно. Что это за чокнутые фрицы, которые по нормальным дорогам не ездят? Въехать, то въехали, а там новая незадача. В центре села были собраны все его жители. Люди, увидев машину с немцами, бросали на нас угрюмые взгляды, а потом переводили их на двух мужчин, женщину и двоих детей-подростков, стоящих у крыльца большого дома. Все они были страшно избиты. За их спиной, на крыльце, стоял, в белом расстегнутом полушубке, мужчина в окружении трех вооруженных людей. Было видно, что на нем была надета форма офицера Красной Армии. Между пленниками и местными жителями стояло еще шесть бандитов, с винтовками в руках. Нагло выставленная на показ форма офицера Красной армии и непонятная улыбка на лице главаря при виде незнакомого немецкого офицера, говорили только об одном — у бандитов надежная "крыша". СС или СД.
Боковая дверь машины открылась, и на снег спрыгнул в форме обер-лейтенанта Камышев.
— Унтер-офицер Димиц!
Спрыгнув с машины, я подбежал к нему и вытянулся, как и полагается настоящему немецкому солдату.
— Работаем тихо. Главаря — живым, — негромко, но по-немецки произнес командир.
"Зачем?! Это не наше дело, — подумал я, но вместо этого бодро и громко отрапортовал:
— Яволь, герр обер-лейтенант! — после чего четко развернувшись, побежал к ребятам, все еще сидевшим в кузове, под тентом, как и положено дисциплинированным немецким солдатам.
— Выходи! — снова заорал я командным голосом.
Из-за машины нас не было видно, поэтому я в двух словах пояснил суть операции. — Стрелять аккуратно. Народ. Главаря — живым.
Обер-лейтенант медленно подошел к толпе, которая сразу подалась от него в разные стороны. Дойдя до охраны, он встал, расставив ноги и медленно, лениво, произнес по-немецки: — Что здесь происходит?
— Господину лейтенанту вряд ли это будет интересно, — с некоторой издевкой произнес главарь бандитов на неплохом немецком языке. — Единственное, что я могу добавить: казнь пособников красных комиссаров проходит по прямому указанию начальника СД Гельмута Зауэра.
Офицеры вермахта предпочитали не связываться со спецслужбами, тем более что это был прямой приказ начальника СД. По мнению главаря, лейтенант, услышав фамилию майора СД, должен был быстро убраться, но все получилось с точностью наоборот.
— Димиц! — рявкнул обер-лейтенант, выхватывая из кобуры парабеллум.
В этот момент я уже стоял около "партизана", от которого прямо несло свежим перегаром. Он ухмыльнулся и подмигнул мне. Это было последнее, что он сделал в своей жизни. Резкий взмах рукой и стоящий передо мной бандит захрипел перерезанным горлом. Новый взмах руки и бандит, стоявший в трех метрах, получив нож в горло, стал медленно заваливаться на утоптанный снег. В ту же секунду ударили короткие, скупые очереди разведчиков, скашивая остолбеневших бандитов. Дважды коротко и сухо ударил парабеллум командира. Народ до этого бывший в ступоре, очнулся, и с криками, пустился врассыпную.
Наша атака оказалась настолько неожиданной для бандитов, что практически никакого сопротивления нам оказано не было. Да это и понятно. На них подло и вероломно напали их хозяева, которым они так преданно служили. Только один из бандитов, стоящих на крыльце, пригнувшись, кинулся в дом, но на пороге получив пулю в спину, упал, раскинув руки. Главарь успел только откинуть полу и кинуть руку на кобуру, как тут же с криком схватился за плечо. В нем торчал нож. В следующую секунду раздалась команда по-немецки: — Двое в дом! Остальным занять позиции по периметру!
Я тут же подбежал к двери и крикнул: — Ахтунг! Гранатен!
— Не взрывайте! Мы сдаемся! — раздались из избы наперебой мужские и женские голоса. — Выходим! Выходим! Не стреляйте!
Спустя полминуты на пороге показался пожилой, но еще крепкий мужик с поднятыми руками. Из-за его спины была видна женщина, видно его жена, и две раскрашенные девки.
— Сторожи их! — кинул я Сашко, а сам, пригибаясь, как солдат при налете, вбежал в дом. Быстро огляделся. Для деревенского дома он был обставлен богато и несколько странно. Буфет, за стеклом которого была выставлена разнокалиберная посуда, был явно привезен из города и неуместно смотрелся на фоне деревянных стен, так же, как и трюмо, стоящее в углу. Посредине комнаты стоял накрытый стол. Видно после казни, бандиты собирались хорошо попировать. Я уже собирался выйти, как глаз зацепил сбитую на сторону дорожку на полу, возле печки. Осторожно подошел, затем сапогом отбросил ее в сторону. Под ней оказался люк. В этот момент в избу вошел командир с Сашко, который конвоировал хозяев дома и стонущего главаря.
— Герр обер-лейтенант, — обратился я к командиру, — я нашел люк в этом партизанском логове.
Услышав немецкую речь, сникший главарь сразу встрепенулся: — Герр обер-лейтенант! Произошла страшная ошибка! Я не красный командир! Я командир карательной команды! У меня есть жетон! Он висит у меня на шее! Я агент СД!
Камышев не обращая внимания на выкрики, скомандовал по-немецки: — Демиц! Проверить!
— Яволь, герр обер-лейтенант! — вытянулся я, продолжая играть роль дисциплинированного служаки.
Неожиданно подал голос главарь: — Там Семен Пашко! Мой адъютант!
Я повернулся к главарю: — Прикажи ему вылезти или бросаем гранату!
— Сейчас-сейчас, — заискивающе пробормотал тот и подошел к люку, морщась и держась за плечо. Приподняв крышку, он крикнул: — Пашко! Это твой командир! Выходи!
Из глубины сначала раздались сначала отборные ругательства, а затем уже слова: — Ты, что совсем мозги потерял, сявка базарная?! Это же падлы красные!
В этот момент, оттолкнув бандита, я бросил вниз гранату и захлопнул крышку. Раздался приглушенный взрыв. А уже в следующую секунду, я рывком откинул крышку и спрыгнул вниз. Там было темно, но мне хватило даже того света, что падал через открытый люк, чтобы увидеть ноги, одетые в сапоги, которые торчали из-под груды ящиков и картонных коробок. Горький запах тротила был густо перемешан с ядреным запахом самогона. Разбираться, жив или мертв бандит, не стал, а просто дал по нему короткую очередь из автомата. Помимо традиционных крестьянских запасов, он чуть ли не наполовину был забит ящиками и коробками с надписями на немецком языке. Глаза уже привыкли к темноте, и я различил в углу лужу, в которой лежало стеклянное крошево, все, что осталось от бутылей с самогоном. Нашел лесенку, приставил и вылез.
— Там продуктов столько, что взвод.... — начал я говорить, но командир кивнул головой, типа, все понял, можешь не продолжать и продолжил в быстром и жестком темпе допрашивать "капитана Федорова". Ствол и рукоять парабеллума в его руке стали весьма весомыми аргументами в поисках правды. Командир, в прямом смысле этого слова, выбивал из него правду. Мне даже показалось, что в этой жестокости есть что-то свое, личное.
Староста, его жена и две бандитские шлюхи сидели на лавке у печки, с побледневшими лицами и глазами полными ужаса. Спустя полчаса вернулись трое наших парней, которых послал командир, чтобы прочесать деревню. Никого не обнаружили, а если и были, то сейчас сидели где-нибудь в подполе, боясь высунуть нос.
Мы засветились, причем так, что догадаться о русской диверсионной группе, гитлеровцам не составит труда догадаться. Правда, жители деревни видели немцев и слышали только немецкую речь, но то, что приехавшие солдаты уничтожили карательный отряд, говорило только об одном, что это были русские диверсанты. Я не мог знать, что на столь непрофессиональный шаг командира толкнула обычная человеческая месть, так как
не знал, что во второй группе десантников, уничтоженных бандой "капитана Федорова", был младший брат Камышева. Кроме него, командиром одно из погибших отрядов разведчиков был его большой друг, с которым он воевал еще в Испании. Правда, теперь мы точно знали, как погибли три группы наших разведчиков, но и время нашей "невидимости" теперь было заключено в жесткие рамки 2-х дней, после чего немцы за нами начнут охоту. После допроса командир встал, оглядел всех и только потом сказал по-немецки:
— Нам нельзя оставлять следов, а я это правило нарушил. Моя вина и мне ее исправлять. Сашко, смени на посту Мартынова, пусть быстро поест, а остальные, начинайте отбирать продукты и грузить в машину.
Услышав эти слова, "капитан Федоров" кривясь от боли, вдруг неожиданно сказал: — Сколько веревочке не виться, а все равно ей конец будет. Да, комиссар?
Командир ничего не ответил, только мазнул по нему яростным взглядом. Мы принялись за погрузку. Когда закончили, Камышев сказал
— Идите, парни. Ждите в машине.
Разведчики с виноватыми лицами быстро вышли. Они понимали, что убрать необходимо, но сами в душе были рады, что это дело не поручили никому из них. Одно дело убивать гитлеровцев и их пособников в бою, а здесь пленные, к тому женщины. Парни ушли, а я остался стоять. Камышев бросил на меня косой взгляд, но ничего не сказал, только поднял руку с пистолетом, готовясь стрелять.
— Не убивайте, люди добрые! — вдруг заголосил староста. — У меня деньги! Золото! Все отдам, только не убивайте! Никого не убил! Крови на мне нет! Бога побойтесь!
— Где? — быстро спросил я.
— В подполе. За бутылями с самогонкой. Кирпич надо вынуть. Он у самой стены! Там....
— Я в деле, командир. Начали.
Камышев не сразу понял, что я хотел этим сказать, и промедлил, а я уже нажал на спусковой крючок автомата. В следующую секунду в автоматную очередь вплелись сухие и короткие выстрелы из пистолета. Спустя минуту все было закончено, после чего командир, не глядя на меня, пошел к выходу. Я задержался буквально на пять минут. Любопытство замучило. Есть там тайник или нет?
Когда я забрался в кузов, меня встретило неловкое молчание. Мое участие в "грязной работе" ребят здорово смущало. В другой бы раз они обязательно меня спросили, почему я задержался, но сейчас никто не произнес, ни слова. Несмотря на то, что трое из пяти сидящих рядом со мной парней имели, как минимум, по десятку убитых гитлеровцев и их пособников, они оставались теми, кем они были. Двадцатилетними парнями, не знающими толком жизни. Они смотрели на окружающую реальность простыми, по-детски чистыми взглядами. Сталин — хорошо, а Гитлер — плохо. Война не учила их жизни, она учила их только убивать. Командир, тот другое дело. Он разобрался во мне и принял меня, почти как равного, но чувствовалось, что до конца мне так и не доверяет. Просто не понимал, кто такой этот двадцатилетний парень? Слишком много тот знал из того, что сам Камышев, прошедший Испанию, от звонка до звонка, потом и кровью собирал четырнадцать лет. Боевой опыт.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
