Хрен знат-2

— Скоренько ты. Откуда талант?

— От деда. С детства ещё...

Он, правда, сегодня с утра учил меня этому ремеслу. Вскрыл жестяную банку с масляными белилами и тщательно перемешал содержимое.

— Смотри и запоминай. Краску нужно втирать, а не просто размазывать по поверхности. Вот так... сверху вниз, или слева направо. Чтобы не было у тебя "тут густо, а там пусто"...

— Да понял я, понял! — Ох, не терпелось мне взяться за дело. Показать на что я способен.

— Ну, добре!

Дед не стоял над душой. Загрузил на велосипед пару охапок, связанных бечевой, взял денег на чебурек, сел да поехал. Сказал на прощание бабушке:

— День не базарный, поэтому как пойдёть. Стоять буду до последнего. К обеду не жди...

С утра, как всегда по пятницам, шла радиопередача "Взрослым о детях. Беседы о воспитании в коллективе". Мудрая женщина проталкивала в эфир прописные библейские истины, которые известны давно. Мы все выходили из школы идейно подкованными. Но быстро теряли веру, столкнувшись со взрослой действительностью, где нужно не "быть", а "казаться". В школах не назначают лучших. Ими становятся по заслугам. Было б так на каждом участке, мы бы жили в честной стране, где не лезут к кормушке по головам, не подсиживают, не врут.

Часом дело не обошлось. В голове все алгоритмы, а руки под эту работу ещё не заточены. И кисточка, чёрт бы её подрал, жестковата. Не фабричный флейц, а домашняя самоделка, сработанная дедом Иваном из хвоста лошади Лыски. Пока приноравливался, несколько раз мазнул по стеклу. Нет, думаю, быстротой деда не удивишь. Сдохну, а сделаю так, чтобы ни мне, ни ему не было стыдно. Надо ж когда-то завязывать с этим ремонтом. Последние пару ночей я спал в половине Ивана Прокопьевича, а мои старики на топчане под виноградником. Хорошо хоть дождя не было!

Я докрашивал второе окно, и вдруг... "Друзья потеснитесь немного — торжественный час настаёт. Своей интересной, чудесной дорогой к нам новая книга идёт..."

Будто свежий ветерок по душе. Давно я не слышал эту мелодию и голос Николая Литвинова. На первых аккордах откладывал учебник и авторучку, замирал в ожидании волшебства. И оно началось. Звучала глава из недавно вышедшей повести Владислава Крапивина "Оруженосец Кашка" о турнире рыцарей лучников в пионерском лагере Подмосковья.

По мере повествования, я невольно проникал в этот мир, пронизанный лёгкой грустью и щемящею ностальгией. Действие завораживало, рождало ассоциации, будило воспоминания. Мне ли не помнить, не понимать, каков он, вкус одиночества? В детском лагере "Чайка", принадлежащем по моему военно-морскому училищу, хлебал эту горечь сполна.

Был я тогда в возрасте оруженосца Кашки. Восемь лет и четыре месяца. Везли нас туда на служебном "бобике". Ещё по дороге мамка сказала брату и мне:

— С этой минуты я для вас только Надежда Степановна — заместитель начальника лагеря по воспитанию. Меня называйте по имени-отчеству, без всякой там, фамильярности. Будьте как все.

Серёге того и надо. Он с детства коммуникабельный. Быстро со всеми перезнакомился. В соседнем отряде нашёл очередную зазнобу. Это ему раз плюнуть, мальчишка красивый, в мать. Только для младшего брата времени не нашёл. Нет, вру. Разыскал меня как-то. На шахматной доске показал, как ходят фигуры. Для лучшего усвоения, влепил мне подряд шесть "детских" матов, погыгыкал в своё удовольствие да отпустил восвояси.

И остался я как разведчик в тылу врага. С мыслями наедине. На общих мероприятиях замыкающим. Отрядную песню разучивали — я только рот в такт раскрывал. Купаться ходили на Воробьиное озеро — следом за всеми в воду не прыгал, в сторонке стоял. Боялся что засмеют, если увидят, что я не умею плавать.

Бука короче. Я и в своём первом "б" за год не со всеми перезнакомился. Руку вверх не тянул наперегонки. С соседом по парте общался посредством локтя, когда на его территорию посягну. А тут просто море неведомых рож!

Посовещались ребята из младшего двенадцатого отряда, и так про меня решили: "Вот тумбочка. Стоит в изголовье кровати и пусть стоит. И это — то ж самое. Только с ушами и ходит". Обращались ко мне коротко: "Эй!" В драку не лезли. Пробовал сначала один, да не очень-то получилось. Толкнул пузом в дверях, да сам же потом отступил. На полголовы длиннее меня, а по глазам видно — струхнул. Но громогласно сказал, что не хочет связываться. А не была б моя мамка заместителем начальника лагеря, он бы мне показал!

Понял наверно, что я хоть и мебель с ушами, а постоять за себя могу. У нас ведь, со старшим братом даже настольные игры заканчивались "боями без правил". Он страсть как не любит проигрывать! Если дело к тому идёт, начинает менять правила. Взять ту же ходилку "С утра до вечера"... Ну. ту, помните?

"Ты пришел, шумишь, поешь,

Брату думать не даешь.

Ты мешаешь человеку,

Он ушел в библиотеку,

И пока твой брат дойдет,

Ты пропустишь целый ход!"

Вот в ней. Мне, к примеру, до финиша шаг, а Серёгина фишка торчит где-то посередине. Брату вообще тот раз не фартило: то лифт до "десятки" опустит, то вниз по периллам слетит. Вот и злобствовал:

— Что зубы скалишь? Ходи!

Ну, выбросил я наугад. Пятёрочка выпала.

— Всё, — говорю, — победил, с тебя шалабан.

А эта скотина:

— Не-ет! Чтоб выиграть, нужна единица, чтоб под расчёт, а у тебя пять. Значит, делаешь ход вперёд, и четыре назад.

Я ему:

— Стоп! Ты ж у меня вчера точно так же выигрывал.

— Вчера я не знал, что такое правило есть.

— Брехло!

— Что ты сказал?! — и затрещину мне "ты-дымс"!

Я, в свою очередь, хватаю, что под руку подвернётся, и с рёвом вперёд! Один раз схватил ложку из алюминия, лёгенькую на вес. Ударил вполсилы,

по заднице угодил. Вдруг, к моему удивлению, Серёга заойойокал, упал на кровать — и в слёзы. А я ещё громче реву. Ему больно, мне жалко. Родной ведь, братан. А тот отлежался, очухался, да всыпал мне пендалей от души. Я и не сопротивлялся. Чувствовал, что сам виноват. Синячара был иссиня-чёрным, размером с яйцо. А врезал бы в полную силу?

То была моя первая, пусть и единственная победа над старшим братом. И после неё я побоюсь какого-то там, дрыща?!

Короче, струхнул тот пацан. С тех пор в нашем маленьком коллективе про меня говорили "этот" и крутили пальцами у виска. Изредка пакостили. То дохлую муху зароют в тарелку с творогом, то под конфетной обёрткой подсунут бумажную куклу. Думали, распущу нюни, а я вообще творог не ем и к леденцам с фруктовой начинкой ровно дышу. Тогда подключили девчат из старших отрядов. Подкатили ко мне две лохудры:

— Ты Саша Денисов?

— Ну?

— Беги скорее на озеро. Там мама твоя утонула. Только что вытащили.

Я помчался при мокрых глазах, задыхаясь от ужаса и нехватки воздуха в лёгких. Бежал и орал, пока где-то на полпути не уткнулся в мамкин живот. Ох, как она мне всыпала! Я рта не сумел открыть. Горький комок из обиды, недоумения и радости оттого, что мамка жива, перехватил горло и глубокой зарубкой врезался в память.

Всё лишнее она отсекла. Но попади я туда в любое время долгой своей жизни, не заблудился бы. Нашёл и болотце под красным ковром костяники, и взгорок, где издали, сквозь листву, тускло отсвечивали стеклянные окна нашей столовой, и строгий ранжир деревянных флигелей, где даже во время "тихого часа" не утихали детские голоса. Да и как там заблудишься? — Все тропинки ведут к лагерю, вокруг объездная дорога.

Стою как-то, с крайних кустов жимолость в горсть собираю. Тут гром среди ясного неба. Близко бабахнуло. Поднял глаза, там птица. Отделилась от стаи — и камнем на мочаки. С чавкающим таким звуком, как невыжатая половая тряпка. Самосвал на дороге затормозил. Водитель в промасленной куртке бросил на сиденье ружьё — и лёгкой трусцой за добычей. Это ж он, гад, стрелял на ходу.

Глянул я в небо, а стая собралась после переполоха, будто бы никого и не потеряла. Нет, радость какая, что всё обошлось, а это была жестокая, но всё-таки шутка! Я ведь, той лохудре поверил: пионерка, старший отряд, зам. председателя Совета дружины. Есть души людские, как те гнилушки: светят вдали — взгляда не оторвать. А близко к ним подойдёшь, там и смотреть не на что...

— Сашка! Ты чи оглох?! Зову его, зову, а у него как всё одно памороки отшибло!

И всё, картинка из памяти выцвела. Только что я на цыпочках обходил раскидистый куст. Верней, — логово паука, раскинувшего ловчую сеть над крупною россыпью фиолетово-чёрных ягод. А на пороге бабушка. Ругается. Наверно, не впервой окликает.

— Что, ба? — перебил я её.

— Сходи, говорю, ведро достань из колодезя. Я зачерпнуть зачерпнула, а вытащить не могу. Рука не даёть.

Это мы мигом!

Вернулся — глазам не поверил. И окна покрашены, и пол с плинтусами по периметру начат. А я и не помню, когда оранжевую краску вымешивал. Всё делал на автомате. Так захватила меня радиопостановка об оруженосце Кашке. Хоть была там одна малозаметная несуразность. Это я про оперение стрел из воронова крыла. Представьте себе, как накануне турнира эти перья детишками добывались. Представьте, в каких количествах. Картинка будет выглядеть удручающе. Не пионерский лагерь, а живодёрня.

А вот у нас, в "Чайке", насчёт рыцарства промахнулись. А может быть, посчитали, что оно и без разных глупостей должно быть чертою характера каждого советского человека. Вот я после того случая ни одну из девчат не обидел ни словом ни действием. Ориентиры и цели были другими. Вместе с огромной страной мы смотрели в звёздное небо. "Заправлены в планшеты космические карты", — ежечасно звучало по радио. Поэтому, по старинке, устроили нам что-то вроде военно-спортивной игры, прообраз "Зарницы".

Личный состав поотрядно, а также администрацию, включая директора с поварами, поделили на красных и белых. Каждой армии вручили по флагу и поставили боевую задачу. Драки не допускались. Нужно было каким-то другим способом выведать, где находится знамя противника, чтоб захватить его в честном бою. Как это должно выглядеть, мало кто представлял.

Меня определили в разведку. Группой из восьми "следопытов", мы шли в арьергарде основных сил, ориентируясь по стрелкам. Одни были собраны на тропе из сухих веток, другие нарисованы мелом, или выложены мелкими камушками. Иногда стрелки удваивались, утраивались и даже учетверялись, указывая во все стороны горизонта. Мы тоже делились на двойки-тройки и разбегались в поисках нового ориентира.

Я был не самым сообразительным, но книги о юных разведчиках успел прочитать. До того эти вопли: "Нашёл! Все сюда!" не походили на вылазку в тыл врага, что хотелось по Станиславскому, крикнуть: "Не верю!"

Последняя стрелка была процарапана кирпичом на коре старого дерева. Один из "разведчиков" догадался, что там может быть дупло и угадал. Вниз он спустился со сложенным вчетверо тетрадным листком. Что за секретная информация в нём содержалась, стало уже неважно. Потому, что примчался посыльный и объявил, что мы проиграли. Вот так, не успели порадоваться.

После трагической паузы, началось: "Что там, да как?" Меня оттеснили за спины, как бесполезную вещь, но я и оттуда всё хорошо слышал. Один из молодых воспитателей, представитель другой стороны, нашёл на укромной поляне одиноко стоящего лоха. Спросил:

— Часовой?

— Да.

— Не "да", а "так точно". Вы флаг хорошо спрятали?

Как будущий пионер может соврать взрослому человеку? Тем паче, что хрен разберёшь: где наш, где не наш? Признался, что хорошо.

— А ну, покажи!..

Тот показал. А кто б на его месте не показал? И всё. Как будут говорить в "Спортлото": "тридцать семь — стрельба из лука".

Было обидно проигрывать бой так вот, по-глупому, даже в сражение не вступив. Сколько проклятий и нехороших эпитетов пало на голову бедного мальчугана! А мне, если честно, было его жаль. Ведь в часовые, с таким же исходом, могли бы назначить любого из нас. Исподволь, изнутри жгло меня сложное чувство, которое просто не высказать. Пацан пацана взял на арапа — это законно и понимаемо. Есть кулаки, протестуй. Но взрослый человек, а тем более воспитатель? Нет, воспитатель не может так поступать. Здесь он пошёл против совести в исконном смысле этого слова.

Как я сейчас понимаю, не только меня это чувство жгло. У руководства хватило такта не заострять внимание на этической подоплёке этого случая. Если что-то и было, не в публичном пространстве. Две армии объединились в одну для каких-то совместных действий. Уже не делимые на "красных" и "белых", мы строем пошли по заросшей травой тропе под барабаны и горн.

Остановились у железного памятника, где вместо имён и фамилий лишь погнутый винт самолёта. Трава и кустарник на этой поляне были буквально усеяны россыпями стреляных гильз.

Приходят иногда, чествуют. Хоть точно не знают кого. Лётчики следом за двигателем метров на пять под землю уходят. Только крылья да внешний обвес разлетаются по поверхности. Когда погибает наш самолёт, его боевой путь, включая состав экипажа, можно определить по заводским номерам. А здесь, судя по оттиску на винтах, американский "Дуглас", поставленный по ленд-лизу...

Гильзы были большими, тяжёлыми. Мы ими обставили по периметру и сам памятник, и грунт перед подножием в пять или шесть рядов...

* * *

Дело под радио спорилась. А главное, закончилась вовремя. Дикторша объявила выступление Владимира Соснина — председателя Госкомитета по ценообразованию при Совете Министров СССР. Речь шла об оптовых ценах в свете народнохозяйственной реформы. Так перестройкой и потянуло.

Мужик говорил хорошо, но скучно. А голос приятный. Я даже не сразу ушёл. Сначала окинул морским выпуклым взглядом окна и пол. Нормалёк. Боцман бы похвалил. Только не бабушка. И началось:

— Горюшко ж ты моё, опять извозюкался, как той Чуня! Видать, наша Манька пекла пироги: и ворота в тесте! — Да за руку меня, к рукомойнику.

Шествуя мимо трюмо, заглянул в зеркало. Насчёт ворот, это она точно. На носу и щеке алая полоса, как у того Петрушки. Наверно, я машинально пальцами сопатку подтёр, забыв, что рука в краске. Пока шёл, удивлялся: и как это бабушка умудрилась всё со спины углядеть? А дело оказывается не только в носу. Брехушка бела, как у деда щетина, когда подолгу не бреется. (О подоконник башкой теранулся и не почувствовал). Про штаны и рубаху вообще умолчу.

Короче, полный атас! Такой же неряха, как в прошлом детстве. Дурные привычки даются с рождения, а исправляются с возрастом. Или наоборот?

Чтобы не ошибиться, задал этот вопрос бабушке. Пожевала она губами, да говорит:

— Смотря какие. Степан до войны не курил.

В общем, взяла в оборот: где постным маслом, где керосином. Очистила краску, голову стала мыть. Да всё кулачком в шею толкает, чтоб наклонялся над тазом. Ей сейчас не до рассуждений. Ну как дед внеурочно приедет? "Э, — скажет, — хочешь, чтобы всё было по уму — делай сам".

* * *

В целом на нашем краю обошлось без дурных новостей. Дядька Ванька Погребняков пошёл на поправку. Врачи, говорят, уже сомневаются, был ли у него рак. Митрохины получили участок земли. Строят дом где-то районе Учхоза. В хату, где когда-то жила бабушка Лушка, въехали прошлым утром очередные наследники. Три пацана с родителями по фамилии Музыченко.