Выродок

Все это сильно сказывалось и на Грошике — одежда его, и так штопанная многократно — поистрепалась вконец, и похож он был больше на местного оборванца-попрошайку, чем на кашеварного зазывалу. Смотреть по сторонам ему не хотелось, на что там было смотреть? Как зазывалы других кашеварен ведут новых клиентов или провожают старых? Или на гримасы Блинюка, подростка из местных, работающего в заведении "Рыбное место", хозяин коего после смерти Чагола, продал свое дело у Дальней пристани и открыл кашеварню на Приовражной стороне, ближе к выгодным местам? Да и урчание пустого желудка отвлекало от действительности. Касам кормил лишь вечером, а в остальное время Грошик должен был питаться за счет зазванных гостей, ведь, по не писаным правилам, гость давал зазывале монетку, зариться на которую, хозяин кашеварни не смел даже и помыслить. Но где ж их взять-то, монетки эти!? Не у Блинюка же просить поделиться одним из гостей... Столбики "Сивоусого Сома" и "Рыбного места" находились почти напротив друг друга, чуть пониже развилки дороги. Только вот мимо Блинюка постоянно грохотали телеги, тяжело шагали вечно всем недовольные и задиристые орки, спешащие к своим фелюгам, и заезжие гости нет-нет, да останавливались возле конкурента. А на проторенной колее, что шла мимо Грошикова столбика кое-где стала пробиваться зелень. Забывать стал люд эту дорогу, нечего было делать на ней, а желающих поглазеть на развалины моста, что-то не находилось. Обманом же привлекать постояльцев в кашеварню, Грошик даже и не думал, хватило одного раза. Хорошо, что зазванный им громадский купец оказался не в состоянии нанимать стража для своей охраны, удрать удалось, но ухо до сих пор помнило, как купец его выворачивал. Так, с горящим ухом, и пришел тогда к Касаму. Варщик же, узнав в чем дело, надрал ему и второе — и за обман, и за то, что купца так и не сумел уболтать. Поэтому Грошик просто сидел, угрюмо смотря под ноги. Дурманящие запахи рыбных жаровен от кашеварен у соседней пристани вызывали бурчащие отклики в его животе, заметно припекало, но уйти со своего места Грошик не мог. Это возможно был последний день его зазывальства. Сегодня к Касаму должны были прийти посланцы от Рыжеблуда — старшего бывшей Чаголовой, а теперь нынешней Буровой пристани. Вот так — прибылей пристань почти не приносила, а старший был. И при этом не забывал, что раз в десять седмиц все хозяева кашеварен платили взнос, размер которого определялся количеством живущих в ней постояльцев: чем их было больше, тем меньше надо было платить. Это было вполне объяснимо, постояльцы обеспечивали работой огромное количество приречников: для них ловили рыбу, бегали с поручениями, охраняли их грузы или их самих и еще много чего.

Постоялец в "Сивоусом Соме" был. Один-одинешенек, он жил давно и задарма, так как время от времени лечил хозяина кашеварни и его работников — Грошика и его тётку, а также сварливую кухарку по прозвищу Ракушка, и немого слугу Фильта — от различных недугов и не брал за это ни толики. А посему отдавать взнос Касаму, скорее всего, было нечем, он и так уже в прошлый раз просрочил выплату. Старший знал варщика давно и поэтому шел на уступки, но постоянно так продолжаться не могло. Из-за этого еще с вечера Касам потихоньку наливался самодельным вином и когда Грошик выходил в предутреннюю прохладу, направляясь к рабочему месту, хозяин все еще сидел за большим деревянным столом, более грустный, чем хмельной, перебирая четыре монетки — всю свою казну.

Все это ни к чему хорошему привести не могло и Грошик, терзаемый голодом, жарой и ясно маячившим впереди беспросветным будущим тихонько заплакал. Как не крепился и держался, слезы потекли по лицу, оставляя грязные разводы на щеках, срываясь в дорожную пыль под ногами, застывая тяжелыми темными лепешками. Одна из таких лепешек вдруг разлетелась грязными комочками, а поверх нее в пыли осталась лежать монета, тускло поблёскивая на дневном свете. Не веря себе, Грошик поднял голову. Сквозь дрожащие в глазах капли он увидел закутанную в темный плащ фигуру с глубоко надвинутым на лицо наголовником. Тяжелые походные сапоги выглядывали из-под накидки, а рука, бросившая толику под нос закручинившемуся зазывале, была одета в полуперчатку из грубой кожи каррорского болотного змея.

— Ну! — сапог нетерпеливо притоптывал, вздымая облачка пыли. — Ты поднимешь монету или мне надо сунуть её тебе под нос? Я слишком долго в пути чтобы кланяться перед каждым чумазым заревой!

-Я не попрошайка, барна! — слезы мальчугана моментально высохли и, хотя обида на подошедшую кипела внутри, Грошик сумел вставить уважительное обращение, распространенное по всей Обители, которым обычно именовали знатных женщин. Кто знает, что у нее на уме — уши еще помнили громадского купчика и последствия обмана.

— Так и это не милостыня, — усмешка чужачки явственно чувствовалась в довольно мелодичном голосе, раздававшимся из-под капюшона,— я, знаешь ли, вообще не подаю маленьким плаксам, к тому же сидящим на зазывальном столбе.

Грошик похолодел от волнения, но все же решил уточнить: — Барна, наверное, ошиблась. До моей кашеварни теперь тяжело добираться, она далеко от пристаней и торговищ, да и с постоем у нас сейчас неважно..., — закончил мальчуган совсем тихо. Он понимал, что возможно рвет все нити, связывающие его с пришлой гостьей, что путей к отступлению никаких, но робко хватался за последние отблески тающей надежды. Краем глаза он видел, как оскалился Блинюк, ждущий своего часа. Он и не вздумал подойти к столбу Грошика, знал гад, что гостья сейчас развернется и направится к нему. Не помешала бы Блинюку и толика, которую чужачка, по всей видимости, не собиралась искать в пыли и забирать обратно.

Но пришлая вела себя более чем странно, на жадно-оценивающий взгляд зазывалы "Рыбного места". Она упорно продолжала стоять рядом с Грошиком, так что пришлось все же сделать несколько шагов в их сторону. Упускать постояльца Блинюк не собирался: у гостьи за спиной стоял мул, запряженный в повозку, а значит, потенциальный постоялец был при деньгах или, по крайней мере, при товаре, коим тоже можно было расплатиться за постой. Однако в его сторону даже не посмотрели — мало того — чужачка с силой встряхнула Грошика за плечо: — Ну. Я долго буду ждать? — и тот, будто глотнув свежего ветра с реки, дрожащим голосом стал произносить первую заповедь кашеварни:

-Я, Грошик из "Сивоусого Сома", принимаю твой дар, и веду тебя на постой, заявляя тем, что у тебя будет крыша над головой, — голос осип и срывался, но Грошик продолжал, — еда, и корм для живности твоей.

Он закончил и сделал робкий шажок в сторону замостков, ведущих к кашеварне Касама, но боязнь того, что все это окажется сном сыграла с ним злую шутку. Непроизвольно он схватился за плащ новой постоялицы, что было делом для зазывалы немыслимым и даже опасным. Сейчас любой конкурент мог закричать, что зазывала Одноухого Касама силком тащит гостя к себе, не давая другим поучаствовать в честном торге. И всё. После такого чужак мог спокойно отказаться от услуг проштрафившегося, а наградная монета разыгрывалась между ближайшими зазывалами и тю-тю-прощай постоялец, даже если и произнесена была первая заповедь. Грошик с ужасом смотрел, как пальцы Блинюка тянутся к забытой на земле монетке, понимая, что исправить он ничего уже не может. Блинюк даже не прокричал нужную фразу, ведь в уме он уже слышал похвалу хозяина, вкушал сытный обед и прятал остатки толики в укромное местечко.

Грошик отпустил край плаща и отвернулся. Оттого он и не увидел, как в воздух взвился кнут, зажатый рукой в полуперчатке, зато услышал свист раздавшегося воздуха и почти сразу захлебывающийся визг. Отпрыгнув от неожиданности в сторону, он, не веря своим глазам, смотрел, как Блинюк, ревя во всю глотку, баюкал на груди посеченную кисть. Несколько доглядчиков из местных прихлебал, поставленных Рыжеблудом смотреть за порядком, направились было к ним, но были остановлены властным жестом гостьи:

-На чужое позарился! — кнутовище указывало на ревущего Блинюка. — Мой зазывала заповедь сказал, под крышу повел, а толику поднять не успел — этот вот крючки свои потянул. На пару шагов не отошли...

Грошик обмер. Мало что пришлая встала за него, она своими словами определила ближайшее будущее соседского зазывалы. Меньшее, что грозило Блинюку — быть нещадно поротым на близлежащей площади, а о большем и подумать было страшно. Доводы Блинюка слушать не будут: обвинил его не другой зазывала и не его хозяин, а гость! Да и стоял зазывала не у своего столба. Прихлебалы переглянулись. Блинюк был им знаком, но и связываться неведомо с кем, да еще и под защитой произнесенной заповеди могло быть себе дороже. Нехотя кивнув, они подхватили покалеченного и направились в сторону "Рыбного места", решив предоставить судьбу зазывалы его хозяину, а осмелевший Грошик уже по-хозяйски ухватил поводья мула и потянул его за собой.

-А это все же забери...— пришлая протянула ему толику, которую успела подхватить, — или ты так богат, что для тебя лишняя монета ничего не значит?

-Прости, барна,— Грошик запихал монетку в небольшой мешочек, висящий на шее. Одновременно он успел украдкой посмотреть на зазванную еще раз. Положа руку на сердце, он бы не стал читать ей заповедь, если бы Касам так не нуждался в постояльцах. Не по душе ему были те, кто прятал свои лица под наголовниками или еще как-нибудь пытался скрыть свой облик. Хотя за время своего зазывальства он успел насмотреться всякого, одни призрачники с гоблинами чего стоили. "Да и вообще...— думал он,— мало ли что у постоялицы с лицом, может болячка вредная наследила или попутчик какой, оставил пару синяков. Вот и прячет,...хотя на такую вряд ли кто руку бы поднял, сразу по локоть могла отхватить. (Вон как она с Блинюком...шрам, поди, останется, если ещё пальцы потом шевелиться будут). А может и просто уродливая, от насмешливых взглядов накидка у нее..."

Мальчуган так увлекся своими думками, что чужачке пришлось повысить голос, привлекая его внимание.

-Эй, зазывала, — гостья требовательно смотрела в его сторону — как дела на вашей пристани? Когда были последние вести из Заречья?

— Какие дела? — Грошик пожал плечами. — Ждём, когда вильет приедет из столицы, тогда может и мост восстановят. Из-за этого приезжих у нас сейчас и нет почти, местные и те разбегаются,... а насчет вестей барне лучше спросить на постое. Иногда к нам ещё заходят старые друзья хозяина, глядишь, и слышали чего...

-Погоди, — пришлая резко остановилась, — ты хочешь сказать, что пристань толком не действует? И давно?

-Да уже вторые полгода пошли. Почти сразу после того как не стало старого владельца, — Грошик тоже остановился, недоумевая, как чужачка может этого не знать? Она же пришла со стороны города, а от Приречных ворот вся Заводь как на ладони. Не увидеть, что потоки люда и караваны телег шли куда угодно, кроме их стороны, невозможно, и значить это могло только одно — Дальняя пристань была почти мертва. Да и то, что он говорил ей в начале, она должна была расслышать....Поэтому он вопросительно смотрел на постоялицу, не выпуская из рук поводья мула.

-Да, не ожидала я такого, — барна посмотрела на Грошика и рассмеялась. — Не трусь, назад поворачивать я не собираюсь. А пока идем к твоей "крыше над головой" расскажешь мне, что тут у вас происходит. Ох, долго я была в пути, слишком долго...

Последние слова она произнесла тихо, но Грошик их расслышал и воспринял их как укор себе. Путешественница видимо сильно устала, а он еле тащится, витая в своих размышлениях о ее внешности.

-Скоро дойдем, уже скоро... — Грошик был готов бежать, но мулу такой способ передвижения явно претил, пришлось примеряться к его уставшим шагам.

— Ты не молчи, — постоялица пошла рядом с Грошиком, — рассказывай.

— О чем, барна?

— Ну, хотя бы о том, куда ты меня ведешь? — будущая постоялица опять остановилась, на этот раз на краю оврага. Она внимательно посмотрела на другую сторону, потом на Грошика и, отобрав у последнего поводья, осторожно, но решительно стала спускаться вниз. Мулу явно не понравилось такое изменение маршрута, он заупрямился, но чужачка опять сунула кнут ему под нос, заставив подчиниться. Довольно пологая тропа, с трудом, но позволяла повозке медленно продвигаться к самому дну, где непролазная грязь и создавала основную преграду на пути желающих посетить эти места.

Сейчас, правда, через неё и небольшой, но шустрый ручей, были перекинуты импровизированные мостки из обрезков досок и горбылей разных форм и размеров. Подойдя к ним, пришлая опять всучила поводья Грошику, а сама встала сзади повозки, при этом что-то бормоча — словно уговаривала кого-то. А может, читала молитву своему Богу, тут у каждого путешественника их, этих Богов, ужас, сколько было (уж кто-кто, а Грошик в этом поднаторел, навылет мог назвать пару-тройку десятков). Но ничего, пронесло: повозку хоть и качало нещадно, но до подъёма на свою сторону они добрались без приключений.

Дальше дорога была гораздо удобнее. Она прямиком выходила на старые раскопы, из которых в своё время брали глину для обмазки построек.

— Да и теперь, нет-нет, а продолжают рыться в здешних ямах, взять хотя бы глупую Ивию, она хоть помешенная, но добрая: лепит свои непонятные фигурки и ходит потом по торговищам, продаёт. И, что... частенько покупают! — воодушевлённо рассказывал пришлой Грошик. — Кто для оберега от дурного глаза, а кто и просто так, по своей доброте. Вон... вон она побежала, — зазывала указал на одетую во всё чёрное фигуру, спешившую убраться с их дороги. — Порой и из местных кто сюда наведывается, подправлять-то дома надо, они ж не вечные...

Они уже прошли под комлем огромного дерева, вывороченного из земли давнишним половодьем, и выбрались на проторенную дорогу за разваленным мостом. Грошик всё продолжал говорить, у б а л т ы в а я пришлую, не давая ей возможности толком осмотреться и повернуть назад. Это тоже входило в зазывальные обязанности, гостя необходимо было втянуть в разговор и, тем самым, сократить беседой последний отрезок пути перед пристанищем. Оттого Грошик не умолкал ни на миг. Он рассказал путнице о Касаме, о том, как тяжело сейчас держать кашеварню, об одиноком лекаре постояльце и даже о посланцах Рыжеблуда, которые вот-вот должны были заявиться к его хозяину. Упомнив про них, он охнул про себя.

-Барна, прошу тебя скорее ... успеть бы нам до них, — Грошик даже приплясывал от нетерпения. Прийти раньше означало, что в кашеварне есть постояльцы, числом аж целых два, и тогда Рыжеблуд мог и закрыть глаза на просрочку, а денег, что гостья заплатит за постой, да прибавить Касамову заначку, да его заработанную монетку — должно хватить до следующей платы. А за следующие десять седмиц может произойти что угодно — не вечно же вильет будет торчать при дворе!

Отверженная

Они не успели. На тропинке, ведущей от "Сивоусого Сома" к реке стояла телега, возле которой вольготно расположились двое из людей Рыжеблуда. Ещё один по-хозяйски расхаживал по скотнику, отмахиваясь от немого Фильта, хватавшего за рукава незваного гостя в беспомощных попытках вытолкать того за ограду. Судя по голосам, в доме тоже кто-то был. Не сумел видно договориться Касам и сейчас внутри спорили о том, что из имущества он передавал людям Рыжеблуда в зачет своего долга. Оставив гостью с ее пожитками на улице, Грошик, спотыкаясь, влетел на крыльцо, и сильно рванул шнур, привязанный к лодочному колокольцу, что висел перед входом в кашеварню. В доме замолчали, а затем послышались торопливые шаги и изумлённый Касам выглянул из-за двери, всё ещё не веря своим ушам.