Тропой мужества. Глава

Что говорить — усталость, голод и жажда потихоньку делали своё дело. Моральный дух падал. И часто слышались недоуменные разговоры — где же наша непобедимая и легендарная? Почему до сих пор нет сокрушающего удара по врагу? Возникали и пораженческие разговоры, кои с молчаливого одобрения комиссара сразу пресекались комсоргом Ушаковым. Он единственный, кто подбадривал товарищей на всем пути. В противоположность ему ворчал всегда нелюдимый боец Бесхребетный.

— Брось нести глупости! — раздраженно рявкнул Ушаков. В очередной раз.

— Глупо было стрелять последними патронами по вражеской колонне...

В том бою они потеряли убитыми одиннадцать человек, пятеро получили тяжелые ранения и четверо легкие, включая комиссара. Остатки батальона враз уменьшилась наполовину. Потери врага, если оценивать объективно, были несоразмерны. Интересно, откуда такие мысли про объективность?... Немцы долго преследовали отходящий отряд. И только благодаря бойцу Бесхребетному, удалось оторваться от погони. А тяжелораненые умерли. Ни лекарств, ни бинтов. Стоило ли начинать тот бой, или не стоило, теперь на ходу пояснял Бесхребетный:

— Патронов бы побольше, гранат, да пулеметов пару, тогда стоило. А у нас чего? По пять патронов на винтовку, и все. А гонору на дивизию. Вот и результат...

— Несознательные разговоры ведешь, — процедил Ушаков оборачиваясь. — По-твоему, пусть враг нашу землю топчет? Ведь так, товарищ батальонный комиссар?

— Почти. Но боец Бесхребетный иногда дело говорить. — Сказал Иванцов и вдруг понял, что собирался произнести совсем другое.

— Хм... — смутился комсорг. — Все-равно несознательно утверждать, что уничтожать врага при любых обстоятельствах плохо.

'Он идиот?' — всплыло в голове, и Иванцов очень удивился, хотя понимал — Ушаков тут не совсем прав. Однако откуда такие мысли возникают?

— Сознательный-несознательный, — ворчал Бесхребетный, — я более твоего в воинском деле разумею. Чай, третий год служу. С умом воевать надо. С умом! А ты лишь на собраниях баять горазд.

— Именно поэтому ты не командир до сих пор? Мало того не сознательный, так еще врагу сочувствующий.

— Ты говори, да не заговаривайся! — зло ответил Бесхребетный.

Ушаков тем временем отпустил ветку, которую придержал, проходя куст, и она хлестко ударила Иванцова. Аккурат в раненое плечо. Комиссар вскрикнул от вспыхнувшей боли, ноги подогнулись и он повалился назад.

Еще падая Иванцов ощутил, как его подхватили и, придерживая, мягко опустили правее тропы. Слева оказался трухлявый пень. Выходит, за малым об него не ударился? Позади был лишь Бесхребетный, так это он, значит, не дал упасть.

— Говорил же! — буркнул тот. — Голова твоя пустая.

— Товарищ батальонный комиссар! — Ушаков оказался рядом, оттолкнув Бесхребетного. — Простите, я не нарочно.

— Да ничего, — прохрипел Иванцов в ответ. — Я б тоже сплоховал.

По лицам собравшихся вокруг бойцов читалось тоже самое. Веток никто не придерживал, как не напоминал об этом Бесхребетный.

— Больно? Давайте посмотрю. — И Ушаков потянул узел.

В плечо стрельнуло такой болью, что сознание померкло.

'Вот, даун!' — промелькнула злая мысль через боль. Кто это сказал, Иванцов не понял. И кто такой даун?

— Отойди, — буркнул Бесхребетный. Даже хлопнул по руке комсорга, пресекая новую попытку развязать узел. — Не снимают так, тютя! Нежно надо, нежно.

Ушаков ничего не сказал, лишь зыркнул зло.

А боец осмотрел бинт, вздохнул и произнес:

— Узел затянут, — при этом на Ушакова взглянул с укором, — придется повозиться. Привал, товарищи.

Никто с места не двинулся, а лицо комсорга стало пунцовым. Явно читалось — чего раскомандовался? Иванцов посмотрел на лица других красноармейцев. Да-а-а, похоже, никто Бесхребетному не доверяет. Плохо. А вроде недавно отношения были другими.

— Привал, товарищи. — Прохрипел Антон. — Снимай бинт, боец.

Распутав узел, Бесхребетный осторожно размотал повязку. Тампон сразу снимать не стал. Он снял свой сидор, распутал узел и достал фляжку. Взболтнул — внутри всплеснулось. Все уставились на него и невольно сглотнули — свои фляжки были пусты, воду выпили давно. Тем временем боец снял крышку и тонкой струйкой намочил тампон. Затем протянул фляжку Иванцову.

— Выпейте, товарищ батальонный комиссар.

Пока Иванцов допивал те капли, что остались, Бесхребетный, осторожно отвел тампон от раны, взглянул на неё и нахмурился. Комиссару не видно — прилетело со стороны спины слева.

— Что там? — хрипло спросил Антон. — Болит...

— Если болит, значит заживает. Перебинтовать бы.

Бесхребетный явно врал. Антону это стало ясно сразу. Назло, или не хочет расстраивать? Зря. Правду надо говорить. Всегда, надо говорить правду. Ведь вся сила в ней. Странно. Каким-то не своим, а чужим чувством, Иванцов понимал, что его легкое ранение перетекло в тяжелое.

— Опиши мне рану, — неожиданно для себя сказал Антон. — Только правду, что там у меня?

— Гной течет, товарищ батальонный комиссар.

— Стоп, давай без чинов. Просто рассказывай, что видишь.

— Кожа местами белая местами цветом как земля, — начал тихо говорить боец. — Края сначала темнокрасные, потом черные. Много гноя течет.

Бесхребетный говорил тихо намеренно, чтобы не слышали другие бойцы. Антон это сразу понял. Значит что — сепсис? Иванцов читал как-то медицинский справочник от скуки и об заражении крови знал. Вот откуда ему известны симптомы? А что там с симптомами? Недомогание? Так сколько верст отмахали, да по лесу-то! Тошнота? Не тошнит вроде. Язык сухой. Ну так жара и не пил давно. О тех каплях что были во фляжке можно не упоминать. Понос? Иванцов удивленно хмыкнул — с чего? Ел давно, так что нечем. Температура? Вроде имеется, но какая?

— Я тут по пути ветлу видел, — сказал боец, — и лопух вроде.

— Зачем лопух и что за ветла? — Влез постоянно прислушивающийся к разговору Ушаков.

— Ветла это ива. — Ответил Бесхребетный. — Её кора жар сбивает. А корни лопуха есть можно. Как морковку, только вкус не тот. Жаль, полян не попалось, можно было Иван-чая набрать. Его листья как чай заваривать можно, а корни есть, вкус как у капусты. Жаль липы в этом лесу нет.

— А у липы-то что? Тоже корни съедобные? — съязвил комсорг.

Бойцы вокруг засмеялись.

— Из коры липы не только мочало выходит, — наставительно сказал Бесхребетный, — часть её вполне съедобна. Не то что сосновая. Эту лучше поджаривать.

Иванцов откровенно наслаждался очумелым видом бойцов.

И тут он смутился. Все сказанное Бесхребетным было знакомо, даже больше, Антон знал — это основы выживания в лесу. Откуда, если он и леса-то не видел? Странно. И про съедобную древесину он оказывается знает, и про лопух с осокой...

Боль накатина внезапно, блокируя всякие мысли, в глазах потемнело.

— Товарищ батальонный комиссар, — встревожился боец, — что с вами?

— Больно.

— Надо боль чем-то унять ... — пробормотал Бесхребетный. — И перебинтовать.

И вновь на лице бойца озабоченность. Вид раны ему определенно не нравится. Антон сам понимал — без квалифицированной медицинской помощи в ближайшее время сепсис разовьется и начнется обратный отчет последних дней жизни. Даже не дней — часов. Но где взять лекарства? Вновь накатил страх. Потребовалось усилие, чтоб он не отразился внешне. Тем временем боец выбрал наиболее чистую часть бинта, оторвал и прикрыл рану. Остальное скомкал.

— Постарайтесь не шевелиться, товарищ батальонный комиссар, — сказал Бесхребетный, — хорошо бы мха найти иль еще какой травки.

Иванцова 'травка' почему-то развеселила, а Ушаков ехидно спросил;

— Мох тоже можно есть?

— Можно, если очень хочется, — невозмутимо ответил Бесхребетный. — Беременные бабы вон и известь с глиной случается едят. Все углы с печей сгрызают.

Бойцы рассмеялись, некоторые, вспомнили случаи со своими женами. А вот Ушаков покраснел. Ясно-дело не женатый.

— Мох может дезинфицировать рану, — неожиданно для себя сказал Иванцов.

— Правильно! — удивился Бесхребетный. — Его вместо ваты в тампон кладут.

Он поднял винтовку и положил её рядом с комиссаром.

— Вот пусть у вас побудет. С мосинкой в лесу ходить неудобно, а надо быстро, — боец кивнул в сторону. — Я схожу вон туда и гляну — там должна быть ложбина, и возможно родник. Заодно разведаю — что и как.

— Действуй, — кивнул Иванцов.

Бесхребетный поднялся, скинул свой вещь-мешок, положив его рядом с винтовкой, прошел мимо куста орешника и... будто растворился в зелени. Ушаков вскочил, кинулся к орешнику и остановился, словно наткнулся на препятствие. Он растерянно осмотрел чащу и повернулся.

— Вот лешак! — потрясенно произнес он. — Пропал...

На лицах бойцов было написано то же самое.

— Как он это делает? — спросил боец Самаркин.

— Охотник, — пояснил Иванцов. Его почему-то не очень удивило то, как ушел в лес Бесхребетный. Где-то в глубине сознания витала мысль, что и он так может. Мог бы...

— Подозрительно... — пробормотал Ушаков, отвлекая комиссара от своих мыслей.

— Что? — спросил Антон.

— Эти умения у бойца Бесхребетного. И то, что он бурчал по дороге.

— Насчет умений мне ясно, — сказал Иванцов, — так все опытные охотники умеют, иначе без добычи останутся. А что он там бурчал?

— Я слышал, что он бурчал! — заявил комсорг. — Он думал — никто не слышал, а я все слышал. И вчера и сегодня. Он говорил — просрали, так и говорил — просрали нападение врага. Значит — он сомневался в товарище Сталине. Он сомневался в мощи нашей Рабоче-Крестьянской Красной Армии. А это говорит только об одном — он враг!

— Но-но, товарищ боец! — нахмурился Иванцов. — Такие заявления преждевременны, даже больше — вредны! Нашим положением все не довольны. Голод, усталость и неизвестность — вот причина таких разговоров.

— Так точно, товарищ батальонный комиссар! — голос Ушакова зазвенел. — Все разговоры по наше трудное положение надо прекратить! Мы бойцы Рабоче-Крестьянской Красной Армии, должны... нет должны, а обязаны стойко переносить трудности... — тут комсорг сбился, но тут же нашелся, — и временные лишения. Не сегодня-завтра Красная Армия нанесет сокрушающий удар. Выбьет врага с советской земли, а немецкие рабочие возьмут оружие и вместе с нашей армией свергнут гнет Гитлера и всех марионеток империалистов.

— Вот это правильно, — кивнул Иванцов.

А в голове закружились мысли, которые испугали Антона. Удар Красной Армии, которого так ждут случится нескоро. Только в начале декабря Красная Армия нанесет немцам сокрушающий удар. И этих ударов еще будет много, но... дальнейшая мысль вообще ввергла Иванцова в состояние паники. Откуда они вообще? Причем в правдивости того что будет сомнений не было. И это пугало больше всего. С большим трудом подавив порывы панического страха, комиссар вытер выступившую испарину на лице, и осмотрелся. Похоже никто на его мимику особого внимания не обратил, приняв за очередной приступ боли.

— Я хотел бы еще сказать про бойца Бесхребетного, товарищ батальонный комиссар, — сказал Ушаков громко, — и хочу, чтоб это слышали все бойцы. Он сын кулака. Мне об этом наш политрук говорил.

Эта новость удивила всех. Однако в глубине сознания Антона появилась мысль — 'Ну и что?'. Как что? Это многое меняет. Уже доверять бойцу никак нельзя. 'Уверен?'. Вновь потребовалось усилие, чтобы подавить эти странные мысли. Что же со мной происходит — думал Иванцов.

— Вы понимаете, что это значит? — тем временем продолжал Ушаков. — Сын врага народа — раз, умеет по лесу ходить — два, ведет пораженческие разговоры — три. Да еще ушел один, причем так, что никто не увидел куда именно.

— Думаешь, к немцам побежал? — спросил боец Самаркин.

— Именно! — кивнул комсорг.

— Так, стоп! — неожиданно для себя вмешался Иванцов. — Если бы боец Бесхребетный намеревался сдать нас врагу, то не стал бы уводить нас вглубь леса — это раз. Ушел он на разведку, оставив свою винтовку тут — это два. То, что он сын кулака... — Антон на мгновение задумался, одна мысль не давала покоя, — еще товарищ Сталин говорил — дети за родителей не отвечают.

— Ну... — смутился Ушаков, — возможно патронов нет. Разрешите, товарищ батальонный комиссар?

После утвердительного кивка Иванцова, комсорг взял винтовку и сдвинул затвор.

— Полный магазин, — удивился Ушаков. — Но это ничего не меняет.

— Зря его отпустили одного, — сказал боец Бабенко.

— И что теперь делать?

Бойцы заговорили разом. Каждый предлагал свой вариант дальнейших действий. Начался спор. Иванцов морщился. У него было решение, но было и сомнение. Правильно ли именно так поступить? В первый раз в жизни он сомневался. Раньше все принятые решения казались правильными, и сомнений не было, а тут...

— И чего так орем?

Все бойцы разом замолчали, и оторопело уставились на Бесхребетного. Когда и как подошел — никто не заметил. А он стоял и смотрел на всех с укором.

— На весь лес орете, — буркнул он недовольным голосом. — Руками машете — издалека видать и слыхать. Охранения нет, подходи и бери всех тепленькими.

Отповедь смутила всех, лишь Ушаков стал пунцовым, а Иванцову стало немного стыдно. Как командир, он должен был организовать охранение, пусть даже в глухом лесу, где появление врага маловероятно. Внутри что-то хмыкнуло, и появилась мысль — даже разовое отступление от устава ведет к гибели как, солдата, так и всего подразделения. Боль помешала сообразить — что же в этом неправильного?

Тем временем Бесхребетный положил несколько веточек и пучок травы с мелкими листьями и желтыми цветочками на свой сидор, и принялся разворачивать бинт. Он был чист и влажен. Но взгляды всех приковала запотевшая фляга, висевшая на ремне.

— Там в ложбине родник, — пояснил боец, развешивая марлю на ветке орешника. — Ручей на юг течет. Бинт вот стирнул. — Он заметил, как бойцы смотрят на флягу. — Воды во фляге на всех мало, а родник недалеко. Метров двести, не больше.

Бойцы подобрались, но пока с места не сдвинулись, ожидая — что скажет комиссар. При этом каждый взялся за фляги. Но Иванцов ничего не сказал, пристально следя за Бесхребетным.

— Это ветки ивы, — сказал Самаркин и протянул руку, щупая травяной пучок. — А это что за трава?

— Зверобой, трава лекарственная, — пояснил боец, поднимая траву. — Настой бы приготовить, да не на чем, и времени нет. Тампоном приложу.

Бесхребетный достал ложку и перочинный нож. Ложку он положил на сидор, отщелкнул лезвие ножа и орудуя им снял кору с принесенных веток ивы. Затем с внутренней стороны коры лезвием наскреб лубяных волокон и стряхнул их в ложку. Бойцы во все глаза следили за действием охотника, а он протянул ложку Иванцову и приготовил флягу.

— Проглотите это, товарищ батальонный комиссар.

Иванцов положил кашицу в рот и невольно сморщился — горько было жуть.

— Пейте. — В руках оказалась фляга и Антон с наслаждением наполнил рот живительной влагой.

Тем временем Бесхребетный обернулся и потрогал висевший на ветке бинт.

— Ладно, почти сухой, — и он начал сворачивать пучок зверобоя в плотный комок, после чего обернул бинтом и наложил его на рану.