Прыжок леопарда. Глава 20

Яхъя опять ухмыльнулся. В его голове тяжело заворочалась и трудно оформилась мысль: "Вот как надо детей воспитывать! Всего один раз сказал: кто будет пищать — мозги топором вышибу — и сразу подействовало!"

Ну что же, расклад мне понятен. На месте спецназа я бы не рисковал штурмовать этот автобус. Маленькая оплошность. или случайность — и всех поглотит жертвенный факел. Людям Салмана терять нечего. Их жизнь дешевле патрона. Не поймают менты — растерзает толпа. Единственный путь к спасению — аэропорт. Больше суток они на нервах, без горячей еды, нормального сна, полноценной дозы. Любой на их месте давно бы сорвался с катушек. А они еще держатся.

Бедный дети! Вдруг кто-нибудь из них попросит воды, заплачет, попросится в туалет? Да просто не во время подвернется под горячую руку? Тогда любой из бандитов может не выдержать.

Нет, подвернется удобный случай, я этого саблезубого обязательно грохну, думал я, отыскивая Мордана.

Как и любой проныра, Сашка быстренько разобрался, откуда на юге такое количество "сучьих" зон. Все дело в менталитете. Здешние люди с детства не привыкли работать. Зачем им такие головняки, если можно безбедно существовать за счет отдыхающих? Есть у них и своя, особая "фишка": что-нибудь пообещать, не ударить пальцем о палец, но вести себя так, будто дело уже сделано: "Будь спокоен, братан, наша фирма хоронит только по первому разряду!"

На высшем воровском уровне, гостеприимство тоже своеобразное. Главный авторитет на халяву нажрался и упал в объятья Морфея. Сразу же объявилась его жена, пригрозила вызвать милицию:

— Прекратите спаивать Васю, или я позвоню, куда следует!

А Вася храпит да попердывает — вот сука! У него и кликуха собачья — Жуля.

Сашка, короче, оказался на улице, в изрядном подпитии, в полной растерянности. Он вновь ощутил себя беспомощным мальчуганом, забытым в вагоне скорого поезда. Было ему тогда, от силы, года четыре. Ехали к отцу в Ленинград: он, Наташка и мама. Ехали через всю страну, с далекого острова Сахалин. Шла вторая неделя пути. Корзинки с едой опустели, ходить в вагон-ресторан было накладно. И вот, на какой-то станции в районе Читы, мать ушла в привокзальный буфет. Сказала, что скоро вернется, только купит горячего. Потом поезд тронулся, пошел, набирая ход, но мамы в нем не было. Наташка орала в голос. Он, как мог, ее успокаивал, скрывая от младшей сестры свои слезы. Два одиноких сердца на просторах огромной страны... им не хватало разума, чтоб до конца осознать весь ужас произошедшего. Обнявшись, они рыдали целых двадцать минут, пока не нашлась пропажа. Мать успела шагнуть на подножку в самом конце поезда. Она вошла в купе, как ни в чем ни бывало, с дымящимся блюдом в руке.

Так безоглядно плакать Сашке больше не доводилось, даже когда он ее хоронил.

* * *

На самом краю взлетной площадки стоял транспортный самолет с опущенной аппарелью. Группа людей в камуфляжных костюмах суетилась вокруг него. Одни проникали внутрь через кабину пилота, другие — сквозь люки в днище авиалайнера. Черные маски парились от пота, но их командир был недоволен. Он снова и снова щелкал секундомером, бросал фуражку на землю и что-то горячо объяснял. И вот уже сам, ласточкой взмывал над бетонкой.

Что-то в его облике показалось мне очень знакомым. Крупный нос на кирпичного цвета лице, хищный взгляд из-под лохматых бровей... ба! да это Никита парашютист. Вот уж кого не чаял встретить живым!

— Перекур три минуты! — зычно крикнул Никита, или как его там? — Все свободны, кроме Черкашина.

— Ну, ты падла! — сказал, задыхаясь, тот самый, который кроме, снимая мокрую маску. — Мы уже по стольничку сбились тебе на венок, да, видать, не судьба. Вас с Борисом Николаевичем Ельциным, без хорошего кирпича на тот свет не отправишь.

— Слышь, Кандей, так что ж там случилось с моим парашютом? — между двумя затяжками, спросил мой старый знакомый.

— Комиссия разбиралась. Пришли к заключению, что заводской брак. Ты что, Никита, совсем ничего не помнишь?

— Не-а.

— Ну, ты даешь! — изумился Кандей. — Запаску твою завело за основу. Ну, думаю, ец, можно ожидать повышения. Ты, Никита, метров с пятидесяти летел, как кусок дерьма. Казенное имущество наземь сбрасывал, все в меня угодить норовил.

— Ты где в это время был?

— На КПП, обеспечивающим. Я это дело первым заметил. На патрульный "УАЗик" прыг — и вперед. Подъехали, ты вроде бы как живой. Руки-ноги на месте, башка не разбита. "Кандей, — говоришь, — воды!" Я фляжку от пояса отцепил... господи, думаю, да не уж пронесло? А ты пару глотков сделал и глаза закатил. Кровь горлом как хлынет... во, блин, бегут. Не по нашу ли душу?

— А то по чью? Ничего, пусть бегут! Им полезно... пробздеться.

— Может, оно хорошо, что не помнишь? — философски подытожил Кандей.

— Может, и хорошо, — согласился Никита. — Я, Серега, очнулся от холода. Стол подо мной каменный. Дух, как от покойника. А может, не от меня? — там еще один был... на соседнем столе. Все пузо распорото, а кишки — ты не поверишь! — вынуты из нутра и лежат у него на морде.

Серега брезгливо сплюнул:

— Ты, командир, не можешь без этих вот... без подробностей?

— Я это, Кандей, к тому, что кишки у него цвета запекшийся крови. Черные, как морда у сомалийца.

— Я же просил!

— Ну, ладно, ладно, не буду...

— Подопригора, к командиру!

* * *

За всем, что творилось в аэропорту, как за играми детей несмышленышей, наблюдал человек. В данном случае это не только звучало, еще и смотрелось гордо. Человек был в безупречном костюме, белоснежной сорочке, идеально подобранном галстуке и темных очках на холеном лице. Очки прикрывали глаза висельника — пустые, пресыщенные, неподвижные. Такие, как он, обычно плохо кончают, не умирают своей смертью. Это дано от природы — быть в центре событий, чуть в стороне и выше — много выше толпы облеченных властью людей, собравшихся здесь потому, что иначе нельзя.

Любой из местной элиты с удовольствием взял бы больничный, уехал в командировку, был бы согласен попасть в небольшую аварию без тяжких последствий, но только бы оказаться подальше от этого места, где хочешь — не хочешь, а нужно что-то решать и отвечать за это решение личным благополучием. Человек в безупречном костюме читал все движения мелких душонок, узнавал в них себя и от этого еще сильней ненавидел.

Боже мой, до чего измельчали слова! Элита это святое, это — Андрей Болконский, Петя Ростов, Дорохов тот же Денис Давыдов — совесть нации, ее интеллект, опора, оплот и защита. Элита — это не право, а вечный долг по праву рождения. А эта вот шелупонь? — да в них столько же от элиты, сколько в задницах "голубых" — голубой крови.

Среди всех этих пигмеев, человек в безупречном костюме был старшим. Не по званию, не по должности — по существу. Ему тоже не очень светило расхлебывать эту кашу. Но так уж случилось, судьба, против нее не попрешь!

— Сам виноват, надо было вчера улетать, — проворчал он себе под нос и перевел взгляд на группу спецназовцев, закончивших свои тренировки в дальнем конце летного поля. — Тут Россию кастрируют, а у них перекур! Старшего группы ко мне!

Двое из "свиты" потрусили рысцой, а могли бы и на машине. "Вот, мол, какие мы исполнительные!"

Я видел, что Бос нервничает. Время от времени к нему подбегали с докладом. В ответ он бросал короткие реплики, но чаще брезгливо морщился и посматривал на часы.

— Автобус уже на подходе, Николай Николаевич, будет здесь через двенадцать минут, — вежливо информировал чин в милицейской форме с погонами генерала и чуть ли ни строевым шагом отступил в сторону.

— Вы что тут, с ума посходили? — да быстрее пешком дойти! Через два с половиной часа я должен быть в Шереметьево, у меня международная встреча, а вы тут все Ваньку валяете!

— Так это... в целях обеспечения... стараемся выиграть время, — чиновник набрал в легкие воздуха (Господи, пронеси!) и лихо отбарабанил самое главное, — тут вот, товарищи предлагают!

— Что предлагают?

— Он сам объяснит.

Из-за широких спин решительно выдвинулся офицер в полевой форме без знаков различия. На его загорелом лице выделялись глаза. Глаза человека, который знаком со смертью.

Порывами ветра слова уносило в сторону. До меня долетали только обрывки фраз.

— Вашего разрешения... скрытно... людей... хотя бы по двое на каждый борт.

Человек в безупречном костюме почтил его сумрачным взглядом. Вопросительно поднял бровь:

— Да вы, я вижу, сратег! — Ох, с каким же сарказмищем, сказано! Небожитель снисходит до смертного. — И какой же приказ вы готовы отдать своим снайперам?

— Приказ может быть только один: уничтожить.

— А вы уверены, что никто из ваших людей случайно не промахнется, или попадет не туда? Можете гарантировать, что никто из заложников не пострадает?

— Мы профи. Ручаюсь, что каждый группы сделает все возможное и даже немного больше. Но в случае чего... готов всю ответственность взять на себя!

— Вот! — сладострастный утробный звук в стиле Валерии Новодворской, — Вот, ничего вы не можете гарантировать, ни-че-го! В отличие от вас, я такую ответственность взять на себя не могу. И потом, что за словечко такое, "профи"? Вы что, "Монреаль Канадиенс"? Идите и делайте что вам приказано. В общем, свободны. Вы можете быть свободны, как вас там? — хоккеист!

Офицер стиснул зубы и побледнел. Он стоял, как оплеванный и уже порывался уйти.

— И еще, — будто удар в спину, — дайте своим людям отбой. А эти... пусть они улетают. Отпустят детей — и улетают. Теперь, что касается возможного приказа стрелять. Пусть ваши снайперы пока остаются на прежних позициях и будут в постоянной готовности. Огонь открывать только в том случае, если бандиты начнут убивать заложников. Всем остальным немедленно отойти. И зарубите себе на носу: никакой отсебятины. За самовольство пойдете под суд!

Все это офицер выслушал, не оборачиваясь. Он, по-видимому, не удержался от комментариев.

— Вы это, простите, о ком?! — вскинулся небожитель.

— О том же, о ком и вы, о бандитах.

— Автобус! — испуганно выкрикнул кто-то из свиты.

Все обернулись на голос, все посмотрели на летное поле. ЛИАЗ колесил по бетонке уже без кортежа. В нижней части зашторенных окон — белые занавески. Как белые флаги, как крики о помощи.

— Постреляешь тут... на свою жопу, — проворчал человек в безупречном костюме. На высоком покатом лбу выступила испарина.

— Николай Николаевич, Вас!

От серой безликой массы привычно отпочковался лихой генерал МВД, тот самый, что выставил на посмешище офицера спецназа. В подрагивающей ладони шипела портативная рация.

— Э, ара, — проклюнулся из нее неожиданно громкий голос, — что-то твой телефон барахлит. Я им немножко шофера по башке постучал, да? Ты пришли к нам своего человечка. Пусть привезет доллары-моллары, наркоту-маркоту, парочку автоматов... ну, как мы с тобой договаривались. И телефон другой передай, немножко покрепче, да? Спокойно поговорим, как мужчины. А то... как там у вас, русских: "Знает одна свинья — узнают еще две"?

— Когда вы намерены отпустить детей? — багровея, спросил небожитель.

— Куда спешишь, дорогой? — казалось, что рация излучает веселье. — В свою Москву ты всегда успеешь. Мы же еще самолет для себя не выбрали и в руках ничего не держали, кроме твоих обещаний, да? А денежки любят, когда их считают. Привезешь половину обещанного — и мы половину отпустим...

— Разрешите мне! — офицер в комуфляже опять вышел вперед, отодвинув плечом хозяина рации.

— Что разрешить? — не понял его представитель Кремля.

— Войти с ними в контакт, выступить в роли посредника.

— А-а-а! Ну что ж, действуйте! Инструкции получите у него! — указательный палец с золотою печаткой ткнулся в широкую грудь представителя МВД.

Спецназовец козырнул, кому-то подмигнул на ходу и скрылся в штабной машине.

— Как, бишь, его фамилия? — тихо спросил небожитель, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Подопригора! — ответили сразу несколько голосов.

— Не понял?

— Майор Подопригора, Никита Игнатьевич, группа "Каскад", опытный офицер, три боевых ордена за Афган, — уточнил кто-то из особистов.

— Запомни, — человек в безупречном костюме почтил вниманием кого-то из своей свиты, — а лучше всего запиши. Из Москвы нужно будет позвонить в Министерство. Пусть подготовят приказ об его увольнении. Скажешь, что я настаиваю. Слишком уж он... как бы помягче сказать... впечатлителен, что ли, для такой должности...

* * *

Хреновые наши дела, — думал Мордан, пыхтя сигаретой, — стремился сюда, на юг, хотел разыскать сестренку, оградить ее от беды, переправить в безопасное место. Антон подвернулся кстати — с ним на пару горы можно свернуть. Казалось, все нити в наших руках и вдруг, они оборвались. Все и сразу — раз — и мордой об стол. Ситуация... не знаешь, с чего начинать, на кого опереться — хоть волком вой!

В аэропорт по-прежнему не пускали. В гостинице мест, по тем же причинам, не было.

— Загляните попозже, — посоветовал администратор, — в частном секторе обязательно будут вакансии.

— Что-то я не врубаюсь, — почесал в затылке Мордан, — какой такой частный сектор, если человек хочет поспать?

— И я вам про то же. В нашем городе много домашних гостиниц. Люди сдают жилье в порядке индивидуальной трудовой деятельности.

— А больше они ничего не умеют? — съехидничал Сашка. — Ну, ладно, вы уж как-нибудь расстарайтесь, — и сунул червонец в стеклянную амбразуру.

Сейчас от него ничего не зависело и это очень не радовало. Хотелось нажраться и набить кому-нибудь морду. Бросать его в таком состоянии было не по-товарищески. Я уютно устроился в уголочке его души и впервые за этот день ощутил себя человеком.

На обратном пути Сашка свернул к знакомой "тошниловке". Хотел заправиться пивом, но вспомнив недобрым словом кислый "букет" местного пойла, заказал водку.

— Доллары не продашь? — спросил скучающий бармен, различив в скомканной куче заветную зелень. По старой флотской традиции, деньги Мордан носил в "нажопном" кармане брюк. Покупая что-либо, выгребал оттуда полную жменю и "отстегивал" номинал.

— Сколько тебе?

— Сколько не жалко. Если много, возьму по курсу.

Сашка прикинул в уме наличность и сочтя, что в кармане рублей маловато, сбагрил ему две сотни. Я промолчал, хоть давно заподозрил что-то неладное. Неприятности вырастают из таких вот, дурных привычек.

Пока клиент ужинал, бармен смотался в подсобку. Там долго, минуты три трекал с кем-то по телефону. Когда же вернулся, это был совершенно другой человек: ни следа от былой рутинной расслабленности. Во всем его облике сквозила уверенность в завтрашнем дне.

— Девочек не желаешь? — спросил он, улучшив момент.

— Если много, возьму по курсу, — зло пошутил Мордан. — Некогда мне.

— Ты, часом, не с самолета?

— Нет, а с чего ты взял?

— Да много их тут, сердешных, за день перебывало. И все как один: сначала нарежутся водки, а потом стенают "за жисть". Нет, мол, у них свободы и счастья — ручная кладь держит на привязи.