Прыжок леопарда. Глава 21

Беспощадное солнце стремилось к зениту. Максимейко совсем угорел: в ушах зазвенело, над дорогой поплыли оранжевые круги, серая полоса асфальта резко вильнула в сторону, превратилась сначала в тонкую линию, а потом разошлась ножницами. Начало нынешней осени выдалось на удивление жарким. Термометр даже в тени поднимался до сорока. "В этом году, — поясняли астрологи, — наша планета максимально приближена к Солнцу". Похоже, что так.

Ох, уж эта дорога! Пришлось свернуть на обочину, свериться с картой: пилить еще и пилить — четырнадцать верст с гаком! Хоть бы кемпинг какой на пути! Эх, нырнуть под душ, выпить холодного пива, а потом хорошенько выспаться и дождаться вечерней прохлады... но об этом можно только мечтать!

Максимейко достал из багажника бутылку минеральной воды и вылил себе на голову. Смешавшись с соленым потом, невнятная влага горячими струйками стекала за воротник и дальше, под брючный ремень. Легче не стало, но он все равно сел за руль и рванул дальше: к Ростову, вернее — к желанному пиву.

...Город как будто бы вымер. От самых его окраин вдоль дороги столы, а на них — лотки с осетриной. Продавцов не видно — попрятались в тень. Мол, совесть имеешь, заплатишь, а ежели так возьмешь, — дерьма не жалко. Над желтою марлей роились мухи и это единственное, что придавало пейзажу эффект движения.

Валерий Георгиевич Ростов не любил за грязь и амбиции вольного города Гамбурга. А раз не любил — значит, не знал. Ехать пришлось наобум, вдоль полотна железной дороги. Он тешил себя робкой надеждой добраться до какого-нибудь вокзала. Уж там-то всегда многолюдно.

Полковник долго плутал по улице Фритьофа Нансена и все удивлялся: ну как здесь люди живут? — пыль, серость. Даже навозные мухи утратили перламутровый глянец.

У обочин — огромные кучи мусора. Покоятся, как верстовые столбы. Дорога из прошлого в никуда... тьфу ты, опять накаркал! — чуть впереди плотно застрял грузовой трейлер. Шофер, мокрый как мышь, плюнул от возмущения, матюкнулся, пнул ногой лысый скат и пошел искать пиво — даже лицом просветлел.

Пришлось возвращаться назад и опять выбираться на главную. Не город — лабиринт Минотавра: повесили тонны железа в виде дорожных знаков, а половина из них друг другу перечат. Эдак хрен куда попадешь, а тут еще движок перегрелся — холодной водички хочется и ему.

Максимейко свернул в какую-то узкую улочку, припарковался в тени раскидистой груши. Было все так же жарко, но жадные языки солнца не пробивали листву, не слепили глаза. Найти бы еще холодной воды, долить радиатор, да силы... где же их взять?

Усталость прибирала свое: Валерий Георгиевич откинул сидение и прилег...

Разбудил его скрип, вернее — не скрип, а отчаянный визг тормозов. Максимейко спросонья подпрыгнул: в сантиметрах от заднего бампера стоял "Мерседес" — тот самый, шестисотый, модного серебристого цвета. Нарисовался, как из расхожего анекдота. Не машина — игрушка с надлежащими "наворотами", по самому последнему слову.

Седой старикан небрежно захлопнул дверь, походя цыкнул электронным замком и тенью метнулся к воротам кирпичного гаража. Там с минуту поколдовал над хитрым замком, набрал код и скрылся за бронированной дверью. Выходил он, спиной вперед, прижимая к груди две бутылки шампанского. Стекло дымилось на солнце, исходило холодным паром, а в карманах коротких штанов "а-ля Гитлер югенд" плотно сидели бокалы — резные, из хрусталя.

— Извините, пожалуйста, — хотел было сказать Максимейко, но только закашлялся.

— Те чё, братан? — мгновенно спросил старик вкрадчивым голосом, как волк, оборачиваясь всем телом.

Эх, в кино бы такого снимать! На широкой груди — густая седая поросль; сквозь прорези майки — фрагментами — храм с пятью куполами, профиль дедушки Сталина и еще кое-что в этом же роде.

Этот "фрак с орденами" внушал почтение, и не только он: из-под бутылок выглядывал "напупочный" крест на толстой претолстой "цепуре". Такой в магазине не купишь — эксклюзив из красного золота килограмма, на полтора.

Короткие толстые пальцы были тоже, сплошь в золотых "гайках". И сидели они плотно, как патроны в обойме — только не смазаны. На небрежно побритом лице два глубоких неровных шрама от бутылочной "розочки". Тонкий с горбинкой нос, нервные губы... а глаза колючие, холодные, мудрые.

Законник. Высший сорт, воровская каста, — порывшись по памяти в картотеке, определил Максимейко. — скорее всего, смотрящий по кличке... по кличке Черкес. Матерый дедуля. Об такую морду только поросят бить.

Черкес в свою очередь, как рентгеном просветил случайного странника, слегка потеплел взглядом — наверное, не нашел ничего подозрительного. Видимо, работа с криминальным оттенком наложила и на полковника блатной отпечаток.

— Ты откуда, братан? — уже дружелюбно спросил Черкес и глянул на номера, — А, блокадник! Ну, и как там на трассе?

— Пекло.

— Понятно, что пекло. А ко мне по какому вопросу?

— Заблудился. Дорогу спросить, вот, хотел.

— Так спрашивай.

— Где тут у вас университет? — Валерий Георгиевич вспомнил карту Ростова и назвал примерный ориентир.

— О-ба-на! — старикан присел, его ноги свернулись забавным кренделем, — а шо? — прошептал он, — у нас и такой есть?!

— Да вот же, на карте.

— Ха! Да это ж бывший РИСИ! Не знаю, братан, шо ж тебя сюда занесло? Знаешь что? Выезжай обратно на главную и жми прямиком до тюрьмы. Как проедешь — ломай направо. Пятый светофор твой.

— А где здесь тюрьма? — Максимейко почувствовал себя дураком.

— Ты че, братан?! — изумился Черкес. — Ты даже не знаешь, где в Ростове тюрьма?!

— Да вот... боюсь, проскочу.

— Не жохай, братан! — успокоил его старикан и коснулся его плеча холодной бутылкой, — мимо тюрьмы не проскочишь!

Мимо тюрьмы было действительно проскочить мудрено. Бетонный забор — простое строение, без всяких изысков. Но именно он морально царил над городом, был, так называемой, господствующей высотой.

Максимейко представился офицером ГУИН. Звонок из Москвы был и прошел он вовнутрь без малейших проблем, предъявив вертухаю подлинный пропуск. Валерий Георгиевич действительно числился сотрудником главного управления: все чин чинарем, с записью в трудовой книжке. Вот только зарплату и пайковые получал за него другой человек.

Проверящего из Москвы уже ждали. Краснорожий "кум", с мордой кидалы, окинул блуждающим взором углы своего кабинета, покосился на телефон и поднялся из-за стола.

— У нас все готово, — сухо сказал он, будто бы речь шла о квартальном отчете, и подмигнул, — детали обговорим позже, а пока будем решать бытовые проблемы. Вы уже где-то остановились?

— В центральной гостинице, — не моргнув, соврал Максимейко, поскольку "кидала" кум интенсивно кивал за него.

— Вот и отлично: сейчас мы отметим командировочное и займемся остальными делами. Следуйте за мной.

Следуйте, так следуйте.

— Надо же, слово какое многозарядное: "отметим", — гыгыкнул "кум" на выходе из длинного коридора, — хоть так его понимай, хоть этак. Майор Славгородский, к вашим услугам!

Полковник представился как Максименко. А что делать? — такая фамилия, что все равно переврут.

— Хохол? — лукаво прищурился кум.

— Украинец, — подыграл ему Валерий Георгиевич.

Он уже догадался, что за вопросом последует длиннобородый "прикол" и просто решил сделать человеку приятное — авось пригодится.

— Нет, батенька мой, хохол! — Славгородский затрясся в беззвучном смехе, — украинцы на Украине живут, а хохлы — у нас, на Дону!

"На воле" было все так же жарко, но, черт побери, уже не так одиноко. И чужбина становится ближе, если есть с кем перекинуться словом. Даже мордатый кум... как там его? — Славгородский — будто бы скинул личину хамства и стал... человечнее, что ли?

— Ни о чем более-менее важном, в своем кабинете не говорю, — вслух отозвался предмет его размышлений. — Больно уж много завистников. Там за углом небольшой ресторанчик: пойдем, посидим? — банкет за счет "фирмы".

— А товар, а машина? — я ж за рулем.

— Никуда он не денется, твой товар. В понедельник получишь. Пусть этот гаденыш еще маленько попарится. Насчет тачки тоже не беспокойся. Место найдется: поставим в моем гараже. У меня и переночуешь. Пошли! А то, по глазам вижу, ты Славгородского совсем за жлоба принимаешь!

Конверт с тридцатью сотенными купюрами, полковник отдал заранее, едва принесли салат. Но, как оказалось, было это напрасной предосторожностью. Славгородский тоже пил не пьянея. Он вообще оказался хорошим парнем. А имя носил редчайшее -Аким.

Под шашлык скушали полтора литра, и порешили, что "пока хватит" и столько же взяли с собой. Жил Аким в саманной казачьей хате, отделанной кирпичом. За резными массивными ставнями хорошо сохранялась прохлада, а зимою — тепло. В зарослях тенистого сада пел свою грустную песню сверчок, над ветхой оградой уныло висела луна, да кружилась мошкара в хороводе вокруг электрической лампочки. Стол был накрыт на открытой веранде, ближе к природе.

— Ну, как он, мой подопечный? — спросил Максимейко, выждав подходящий момент.

— Чига малой? А что с ним станется? — усмехнулся Аким. — Ты зону любую возьми: "чехи" везде в почете. Мягко спят, сладко едят — уважаемый клан! Твой подопечный людей воровал, продавал, как скотину, на мясо. Он убивал, калечил, судьбы ломал, а ему семерик сунули, как честному вору. Значит, судье кто-то подмазал?

— Крепко подмазал.

— Ну вот, а ты еще спрашиваешь. Теперь же, опять слух по "хатам" прошел: Ичигаева выкупают. Урки уже знают: кто, когда и за сколько. Называют ту самую сумму, что ты мне в конверте принес. Я то что? — я человек маленький, действую по указанию свыше. Мне с этого дела, — он кивнул на конверт, — если что и обломится, то малая толика, хватило бы на цветной телевизор. А вот задумаешься, страшно становится: сколько хороших людей они с потрохами купили?!

— Меньше думай, — посоветовал Максимейко, — а больше пей. Англичане вон, перед сном таблеточку аспирина и добрую порцию виски... и меньше, чем мы страдают сердечными заболеваниями. А все оттого, что спят хорошо. Так ты говоришь, все знают? И кто же тогда выкупает этого Чигу?

— Говорят, что люди его тейпа.

— Это хорошие слухи! — одобрил полковник. —

это очень хорошие слухи, — уж он-то прекрасно знал, откуда они растут. — Запустить бы еще такую молву, что в бега Ичигаев подался, куда-нибудь за кордон, чтобы поменьше искали. Я бы за это хорошо заплатил.

Славгородский повеселел и мгновенно наполнил рюмки:

— Слухи слухами, а куда ты его, коли не тайна?

Так я тебе и сказал! — мысленно хмыкнул Валерий Георгиевич, а вслух произнес:

— Как не тайна? — страшная тайна! Но тебе я ее раскрою, потому, что умеешь пить. Ну, вздрогнули! Господа офицеры, за отсутствующих здесь дам!

— За дам — без закуски! — поддержал его пьяный Аким.

— Правду тебе сказали, — заговорщицки прошептал Максимейко, в три глотка осушив свой стакан, — выкупают его за деньги. Тот человек выкупает, дочку которого Ичигаев в зиндане держал. И не Чигу одного выкупает, а всех, кто причастен к этому похищению. Посчитал он, тот человек, что слишком комфортно живется Чиге в тюрьме и хочет рассчитаться по правде. Может, слышал: око за око, зуб за зуб?

— Очко за очко!

— Такие моменты тоже присутствуют. Приходит по пятницам наемный татарин и пользует в задницу тех, кто достоин того. Двое, я точно знаю, под угрозой подобной участи с собою покончили — Задушили друг друга по взаимной договоренности, но есть и такие, что пятницу ждут с очень большим нетерпением...

* * *

Новый мост соответствовал евростандартам, хоть и строили его россияне. Строили, как могли, на ухоженной временем технике. Этот объект был последним звеном, замкнувшим Ростовскую кольцевую. Сам Виктор Степанович Черномырдин присутствовал на открытии, резал ленточку и коньяк. В торжественном выступлении особо отметил, что Ростов на До...

Затем последовало утробное: "вжи-и-и..."

— Ну! — шепотом подсказал губернатор Чуб, имея в виду окончание в названии города.

— Ну, очень надо! — согласился премьер, — давно было надо разгрузить от потоков большегрузного транспорта.

С тех пор минуло полтора года. Кольцевую дорогу поминали словно покойника, только добром. И чайник и дальнобойщик экономили на ней шесть часов чистого времени.

Но за летом приходит осень, а с ней и пора губернаторских выборов. А что такое евростандарты, если выборы на носу, а в казне и украсть нечего? — это тьфу! — плюнуть и растереть!

Перед въездом на мост замастырили пост ГАИ, повесили новый дорожный знак, что пропускная способность моста составляет отныне три тонны на одну ось.

Тяжеловесные фуры, по старой привычке, все еще тянулись сюда. Ведь шоферы и дети очень быстро привыкают к хорошему.

Здесь они получали отлуп, и бесплатный совет идти на Москву через город. А это — услуга платная. Ну, как ты пройдешь на Ростов, минуя экологический пост? Там и пополнялась казна:

— Гони сороковник — и дуй дальше! Квитанцию можешь не брать, на обратном пути все одно остановим!

Злые языки говорили, что все сороковники, целенаправленно шли в избирательный фонд главного кандидата.

Нет, зря юмористы, на потеху толпы, высмеивают тупость российских чиновников, — думал Валерий Георгиевич. — Нет преград для их изощренного разума! Мостостроители, возводившие этот объект, конечно, не ангелы. И цемент, и кирпич, и солярка — все это в известных количествах ушло на пропой. Но кто из них смог бы представить, что самый обычный мост, да еще и после его торжественной сдачи, может служить источником левых доходов такого масштаба?!

Было десять утра. Гаишники мучались от безделья. Максимейко тоже страдал. Ужин с запойным кумом растянулся на двое суток, до позднего воскресного вечера. Спали на открытой веранде, в той самой позе, в которой настигла последняя рюмка. А проснулись ни свет ни заря оттого, что "горели трубы".

Аким крутил большим пальцем где-то в области сердца и сипло стонал. Не открывая глаз, он прошлепал прямиком к холодильнику и вернулся с бутылкой водки:

— Будешь?

— Нет, — сдавленно просипел Валерий Георгиевич, — с удовольствием бы, но работа не позволяет.

— Манал бы я такую работу! — Славгородский дрожащей рукой, осторожно стакан.

Максимейко чуть не стошнило. Он выбежал во двор к летнему душу и битый час отмокал под струей холодной воды, доводил себя до кондиции. Только вид его Славгородскому все равно не понравился.

Он сидел с просветленным лицом и смотрел на пустую бутылку.

— Ну вот, — констатировал он, — стало немного легче. До проходной точно дойду. А вот тебе не советую, вид уж больно встревоженный, как... как у внезапно проснувшейся совести. Не мучай себя, полкан, пропусти пару стаканов да ляг, отоспись. Если надумаешь взяться за ум, в холодильнике есть.

— Да боюсь, что просплю.

— Не проспишь. У нашего контингента своя специфика, он очень подвержен утренним стрессам. В тюрьме все основные события происходят после обеда. Так что товар ты получишь не ранее двух. И это, заметь, в лучшем случае. Где и как, я надеюсь, помнишь?