|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 21
Это была обычная "Волга" неприметного серого цвета, без маячков, спец сигналов, и других знаков различия. О ее принадлежности к МВД можно было судить лишь по забытой в салоне милицейской фуражке, да брошенному на заднем сидении мегафону. Жорка мгновенно все оценил: это как раз, то, что нужно.
Дверь оказалась открытой. Вот только ключа не было.
Устинов рванул на себя пучок проводов, идущих к замку зажигания, поколдовал над контактами, надежно замкнул нужную пару.
— Э, э, ты куда?! — заорал часовой, минуту назад спокойно куривший на высоком крылечке. — А ну, выходи из машины, вылазь, кому говорю!
Отступать было поздно: страж закона бежал, нелепо подпрыгивая, на бегу срывая со спины автомат. На крик обернулись двое в бронежилетах и тоже опустили стволы.
— Ша, пацаны, — сказал им по "матюгальнику" Жорка и вырулил на проезжую часть, — не поубивайте друг друга!
Он знал, что никто не будет стрелять: побоятся попасть в своего или, что еще хуже — в машину большого начальника.
Наглость, применимая к наглецам, последних обезоруживает. Патрульная "Нива" встала на колесо с очень большим опозданием. За ней стартовал какой-то "Жигуль" (то ли "девятка", то ли "восьмерка"), а потом уже — две иномарки.
Устинов проехал ровно четыре квартала. Погоня не отставала. Рация злобно шипела, буквально захлебывалась от избытка эмоций и информации:
— Это он, это он, — повторял, как молитву, ликующий голос.
Наверное, у него "заело" тангенту и станция работала только на передачу, слегка заглушая беспорядочный ор преследователей.
— Перестань забивать частоту! — рычали на бедолагу. — Что там сказал семнадцатый, прошу повторить.
— Тот, кого мы гоняем по парку, преспокойно угнал служебную "Волгу" от самого КПП.
— Начинайте преследование!
— Я пятый: сижу почти не хвосте. Подрезать не получается, больно улица узкая.
— Внимание всем постам...
Этот "первый" был далеко не дурак. По части стратегии все задумки его на "ять" — это Устинов вынужден был признать. Вот волчара! И как только он догадался отключить автоматику светофоров?! А что? — все правильно: отжимает подальше от центра, туда, где не так интенсивно движение, где можно заранее все перекрыть и устроить классическую засаду. Типа, стой, или стреляю на поражение!
"Волга" попалась с инжекторным двигателем. Устинов не проигрывал в скорости: движение на этом участке дороги было односторонним, преследователи нервничали, суетились и все больше мешали друг другу. А он с милицией не играл. Он над ней издевался, как мудрый гроссмейстер над наглым перворазрядником.
Из скупых сообщений на радиочастоте, Жорка получал полное представление о планах и чаяниях тех, кто очень хотел у него выиграть. В кои века улыбнется такая удача: не угадывать, а стопроцентно знать каждый последующий ход.
Азартные хлопцы, — думал он с тщеславным презрением, — энергии через край, а такие детсадовские проколы: совсем упустили из виду, что я их могу подслушивать. Да и гонки в условиях города по приказу начальника не выигрывают. Здесь все по-взрослому. Должны быть хоть какие-то навыки. А откуда их взять выкидышам ДОСААФа?
Он решил пробиваться к центру. На первом же перекрестке резко уйти влево с выходом на встречную полосу. Справа висит "кирпич" и помехи, в принципе, быть не должно. Сея панику, он несся вперед, в поперечный поток машин, целя в кузов большегрузного трейлера.
Когда ситуация на дороге выходит из-под контроля, каждый нормальный водитель давит на тормоз. Солидная пробка мгновенно запечатала перекресток. Было много округлившихся глаз, но никто не сумел угадать, что будет в ближайший момент. Особенно сбитая с толку погоня.
Тот, кто учился водить в автошколе, никогда не поверит, что можно так поворачивать: руль немного качнулся влево, а дальше — лишь тормоз и газ. Машину несло, как городошную биту на полном излете. Дымилась, стонала резина, чертя на асфальте жирные полосы. Вопреки всем законам физики, тяжеленная "Волга" четко вписалась в траекторию поворота.
— Это вам первый урок! — громко сказал Устинов в разом притихшую рацию.
— Не понял первый? — озадаченно отозвался эфир.
— Это я не тебе! — отмахнулся Жорка, оборачиваясь назад.
Результат превзошел все его ожидания: патрульный "УАЗ" валялся на крыше, под стойкою светофора. Обняв придорожный столб, рядышком отдыхала "девятка". Остальные машины тоже сошли с дистанции, судя по прорехе в кирпичном заборе, они попрятались где-то там. Здесь же, на тротуаре, валялась перевернутая коляска. Рядом с ней, на коленях, стояла женщина с исцарапанным, перепачканным грязью лицом. Она прижимала к груди голубенький сверток с безвольно свисающей детскою ручкой и что-то беззвучно кричала.
Это он запомнил прочнее всего: и черный провал рта, плюющийся сгустками крови, и кровь на плече, и грудь под разодранной кофтой. А глаза! Такие глаза он видел лишь на иконах. В них суть материнской любви: страдание, страх, исступленная вера в чудо.
Жорка настолько оцепенел, что едва справился с управлением. Жалость горячей, душной волной навалилась на сердце, полоснула невыносимой, безжалостной болью. Никогда еще по его вине не страдали младенцы.
— Сволочь! — зарычал он, кусая сухие губы, — что же ты натворил, сволота?!
— Нет, это не я! — взвился подленький голос с самого донца души.
Устинов оставил его без ответа. Он был еще достаточно молод, хоть и мнил себя человеком старой формации, но, не в пример нынешним беспредельщикам, жизни людские ценил. Конечно же, выбор профессии наложил отпечаток и на его убеждения. Науку убивать он освоил довольно легко и мог порешить человека в кромешной тьме, любым предметом, подвернувшимся под руку, даже обычной спичкой. Но мясником себя не считал: в самых крутых переделках, в любой формуле боя, он искал наименьшее общее кратное и во всем полагался на совесть, как на лучшего советчика в этом вопросе.
Жизнь есть жизнь. Подличать ему приходилось и дома в Союзе, и за границей. За неполные девять лет редко кто проходил сложный, тернистый путь от рядового масона до Мастера ложи. Скольких пришлось убрать, поднимаясь по иерархической лестнице! Но и тогда, убивая в общем то безразличных ему людей, он не испытывал к ним ничего личного — просто считал себя лезвием в руках своего государства. Случались (как в случае с той же Ингрид), что бывало ему по-настоящему стыдно. Но потом притупилось и это чувство, ведь нет ничего проще, чем найти себе оправдание. Но только не здесь, не сейчас. Ну как вырвать из памяти такую занозу?!
Дай Бог, чтобы мальчонка выжил и выздоровел! — это все, что Устинов просил у неба. О себе он больше не думал. Эта детская ручка исцарапала душу, вывернула ее на испод. Господи, как все непрочно и зыбко в созданном тобой мире!
Жорка мчался вперед, не сворачивая, наплевав на дорожные знаки и всех, кто за ним увязался. Он действовал как сомнамбула: если что-то и соображал, то натужно и туго, и успел совершить целую кучу детских ошибок. Ведь, по большому счету, он ушел от погони. В такой ситуации нужно было бросать машину и скорее сливаться с толпой. Его сейчас могут найти лишь по этой злосчастной "Волге", опознать — только по фотографии. Согласитесь, шансы непрочны и призрачны, но слишком уж он промедлил и, как следствие — наследил.
Что затевает коварный "первый", Жорка больше не знал. Скорее всего, штаб приказал подчиненным перейти на резервную частоту. Рация вдруг замолчала, хоть и продолжала исправно шипеть. Как раз в это время его попытались подрезать — не милиция, а какой-то чудак с обостренной гражданской позицией. Пришлось открывать чемодан и показывать ему "пушку". Бедолага тот час же отстал. Дорога совсем опустела: ни встречных машин, ни попуток, ни, даже, прохожих на тротуарах.
— Эй, сусленок, ты еще жив? Ничего, мы это дело быстро поправим! — барский, бархатный голос легко подавил все помехи. Он так и сочился высокомерием.
Жорка сплюнул от омерзения: это Кривда. Ну, конечно же, Кривда — кто же еще? — дознаватель и штатный конторский палач. А значит, все намного серьезней, чем он ожидал.
— На хрену я тебя вертел! — в сердцах огрызнулся Устинов, отпуская собачку предохранителя.
Рация хмыкнула и замолчала. Потом из нее зазвучала музыка: нечто из классики, на манер похоронного марша. Жорка вскрикнул и трижды нажал на курок, целясь в ту самую точку, откуда минуту назад звучал ненавистный голос. Он слишком хорошо знал, что может случиться сейчас.
Ненависть мобилизует. Устинов очнулся и это его спасло. Трактор с прицепом, груженый бетонными плитами, вынырнул откуда-то слева из хоздвора небольшой стройплощадки. Он еще не успел перекрыть дорогу, а из кузова ударили выстрелы. Первая очередь вспорола асфальт. Второй автоматчик прицелился лучше — пули прошлись по капоту аккуратным пунктиром. Брызнуло лобовое стекло, двигатель зачихал, захлебнулся, вспыхнул язычками голубоватого пламени. Осколки стекла и пластмассы больно ударили по лицу. Под приборной доской что-то щелкнуло и замкнуло. Салон затянуло едким слепящим дымом.
Жорка локтем разбил боковое стекло. Дышать стало легче. Снова заработала голова, перебирая варианты спасения. Он резко затормозил и открыл ответный огонь. Не по людям — по бензобаку.
Тракторист (или как там его называть?), быстро понял свою оплошность. Он резко "крутнул" вправо, сокращая угол обстрела — хотел схоронить свою допотопную тачку за бетонными плитами, но не успел. Пуля из новой обоймы проникла в узкую щель между каской и бронежилетом. Парень обмяк, лишенный хозяина трактор послушно завершал разворот, подставляя под выстрелы автоматчиков. Те тоже смекнули, что дело хреново. Двое спрыгнули наземь, попытались укрыться за движущейся тележкой.
Попали мальчонки, как хрен в помидоры, — усмехнулся Устинов, — ни залечь, ни огрызнуться огнем. Что делать-то будем, олухи?
Их мысли и робкие чаяния читались с листа: "Из пробитого насквозь бака на землю хлещет солярка. Солидная лужа заполнила все выбоины в асфальте, а этот придурок в горящей машине пусть медленно, пусть накатом, но явно идет на таран!"
— А-а-а!!! — зарычал Устинов, стреляя им под ноги, — танцуйте, суки, танцуйте!
К нему пришло упоение боем. Он даже не чувствовал, что языки пламени лижут лицо и руки.
Десять, девять, восемь, семь, — стучало в мозгу, — шесть, пять... пошел!!!
Подхватив чемодан, Жорка резко распахнул дверь и выбросился на обочину, в три прыжка долетел до забора и рыбкой нырнул за спасительную преграду. В него не стреляли — во время лесных пожаров даже у диких зверей хватает ума забывать о голосе крови и внутренних разногласиях. А на другой стороне траектории пули тоже умели считать.
Гудящий, пылающий факел поднялся до крыши соседней "хрущебы". Зазвенели, посыпались стекла. Дебелый кирпичный забор погасил взрывную волну, пустил ее выше. Затылок окутало жаром, слегка заложило уши, но Устинов даже не пошатнулся. Этот город он выучил наизусть: не раз и не два, во время долгих пеших прогулок, мысленно убегал из любой его точки. В душе крепла уверенность, что оторвался, что победил.
* * *
Черная "Волга" с ленинградскими номерами только на вид была грязной и неказистой. Каких-то полгода назад она обладала кремлевской пропиской, а там, как известно, механиков Кулибиных полный гараж. Машины доводят годами. Да так, чтоб одно не в ущерб другому: надежность, скорость, маневренность, безопасность. В общем, не машина — игрушка, а поди ж ты! — досталась простому полковнику на правах частной собственности.
Как сказала Анастасия, это было нетрудно: новая власть предпочла иномарки, а "Волги" пустила в продажу.
Для такого волчары как Максимейко, трудно придумать лучшие ноги. Он привык к кочевой жизни со всеми ее издержками: рэкетом, взятками, грабежами, освоился на дороге, заматерел. Тормозни его на любом посту, по взглядам, по жестам стражей порядка сразу определит: кто из них сколько возьмет.
Для того, кто крутил баранку, это не ново. Чем дальше на юг — тем нещаднее солнце, тем ненасытней менты на дорогах. Климат такой, что ли? Это где-нибудь в Вологодской области людям раздолье. Ну, может, еще в Центральной России. Там, если вас остановят — только по делу. Для того, например, чтобы спросить: почему не работают поворотники, или с тревогой подскажут: "Вид у вас слишком усталый. Не рискуйте, пора отдохнуть". Смешные, наивные люди! Взяток совсем не берут, даже от чистого сердца. Для них это дико! Так и живут на одну зарплату. Не добрался туда прогресс, с бубенцами, на "шестисотом".
О Москве говорить не будем. Это хуже, чем юг. Ее нормальные люди обходят самым внешним кольцом. (ну их в баню, рожженных дожжем на пороге булошной) Москва — эталон жлобства, город, где ходят во власть конкретно и, исключительно, по большому. Ходят так, что потом вся Россия крутит носами!
Настоящие чудеса начались уже под Ростовом. Кому рассказать — не поверят! Да и сам Максимейко сначала опешил: по пояс голый гаишник вынырнул из окошка стеклянной будки, засвистел, замахал полосатой палкой: эй, ты, который на "Волге", сюда, мол! Видок у гаишника был еще тот: форменная фуражка чудом держалась на лысой макушке — гвоздем приколочена, что ли?
Валерий Григорьевич хмыкнул: "во, клоуны!", послушно поднялся по узкой лестнице, толкнул хлипкую дверь. Это в фильмах полковник разведки может построить хозяев дороги. В жизни не получается — так самого построят, что очнешься в вонючем кювете без машины и красной корочки.
Дым в "служебке" стоял коромыслом: вот-вот — и взлетит крыша. Внизу, под сизым кучевым облаком — самый натуральный банкет. Рабочий стол застелен газеткой, а на ней — обилие разноцветных наклеек и плодов южной осени. Телефон и компьютер — в самом дальнем углу, чтоб не мешали. На кожаном черном диване сидя дремлют две плечевых проститутки -ушатались, бедняжки!
Четыре луженых глотки тоже устали пить и теперь тешили души:
"Любо, братцы, любо,
Любо, братцы жить,
С нашим атаманом,
Не приходится тужи-ить"
Максимейко вежливо кашлянул.
На него замахали в четыре руки: не мешай, мол!
— Гыля, сам пришел! — искренне удивился старший по званию, закончив "спываты" — типичный донской казачура с погонами лейтенанта и потным лицом кирпичного цвета, над тесным воротничком.
— Пришел бы он, как же! — победно ощерился лысый и дохнул сложным букетом на Максимейко. — В общем, так, мужичок, считай, что тебе повезло. Доить мы тебя не будем, хотя можем. Клади на стол полтишок. У нас полтишка не хватает, чтобы деньги поровну поделить.
До сих пор Максимейко считал, что где-где, а на дороге его чем-либо удивить трудно!
— Надо же, альтруисты сплошные пошли, — ворчал он себе под нос, имея в виду и пьяных гаишников, и давешнего клиента, того мужика, что так дорого ценит свое честное слово. — Ничего, дорогой, потерпи, до назначенной встречи всего-то три дня. Если все пойдет, как намечено, — он постучал по бейсбольной бите, — будет у меня целый день передышки!
У полковника в разработке были еще два дела: одно в Ростове, другое — в соседнем райцентре.
Беспощадное солнце стремилось к зениту. Максимейко совсем угорел: в ушах зазвенело, над дорогой поплыли оранжевые круги, серая полоса асфальта резко вильнула в сторону, превратилась сначала в тонкую линию, а потом разошлась ножницами. Начало нынешней осени выдалось на удивление жарким. Термометр даже в тени поднимался до сорока. "В этом году, — поясняли астрологи, — наша планета максимально приближена к Солнцу". Похоже, что так.
Ох, уж эта дорога! Пришлось свернуть на обочину, свериться с картой: пилить еще и пилить — четырнадцать верст с гаком! Хоть бы кемпинг какой на пути! Эх, нырнуть под душ, выпить холодного пива, а потом хорошенько выспаться и дождаться вечерней прохлады... но об этом можно только мечтать!
Максимейко достал из багажника бутылку минеральной воды и вылил себе на голову. Смешавшись с соленым потом, невнятная влага горячими струйками стекала за воротник и дальше, под брючный ремень. Легче не стало, но он все равно сел за руль и рванул дальше: к Ростову, вернее — к желанному пиву.
...Город как будто бы вымер. От самых его окраин вдоль дороги столы, а на них — лотки с осетриной. Продавцов не видно — попрятались в тень. Мол, совесть имеешь, заплатишь, а ежели так возьмешь, — дерьма не жалко. Над желтою марлей роились мухи и это единственное, что придавало пейзажу эффект движения.
Валерий Георгиевич Ростов не любил за грязь и амбиции вольного города Гамбурга. А раз не любил — значит, не знал. Ехать пришлось наобум, вдоль полотна железной дороги. Он тешил себя робкой надеждой добраться до какого-нибудь вокзала. Уж там-то всегда многолюдно.
Полковник долго плутал по улице Фритьофа Нансена и все удивлялся: ну как здесь люди живут? — пыль, серость. Даже навозные мухи утратили перламутровый глянец.
У обочин — огромные кучи мусора. Покоятся, как верстовые столбы. Дорога из прошлого в никуда... тьфу ты, опять накаркал! — чуть впереди плотно застрял грузовой трейлер. Шофер, мокрый как мышь, плюнул от возмущения, матюкнулся, пнул ногой лысый скат и пошел искать пиво — даже лицом просветлел.
Пришлось возвращаться назад и опять выбираться на главную. Не город — лабиринт Минотавра: повесили тонны железа в виде дорожных знаков, а половина из них друг другу перечат. Эдак хрен куда попадешь, а тут еще движок перегрелся — холодной водички хочется и ему.
Максимейко свернул в какую-то узкую улочку, припарковался в тени раскидистой груши. Было все так же жарко, но жадные языки солнца не пробивали листву, не слепили глаза. Найти бы еще холодной воды, долить радиатор, да силы... где же их взять?
Усталость прибирала свое: Валерий Георгиевич откинул сидение и прилег...
Разбудил его скрип, вернее — не скрип, а отчаянный визг тормозов. Максимейко спросонья подпрыгнул: в сантиметрах от заднего бампера стоял "Мерседес" — тот самый, шестисотый, модного серебристого цвета. Нарисовался, как из расхожего анекдота. Не машина — игрушка с надлежащими "наворотами", по самому последнему слову.
Седой старикан небрежно захлопнул дверь, походя цыкнул электронным замком и тенью метнулся к воротам кирпичного гаража. Там с минуту поколдовал над хитрым замком, набрал код и скрылся за бронированной дверью. Выходил он, спиной вперед, прижимая к груди две бутылки шампанского. Стекло дымилось на солнце, исходило холодным паром, а в карманах коротких штанов "а-ля Гитлер югенд" плотно сидели бокалы — резные, из хрусталя.
— Извините, пожалуйста, — хотел было сказать Максимейко, но только закашлялся.
— Те чё, братан? — мгновенно спросил старик вкрадчивым голосом, как волк, оборачиваясь всем телом.
Эх, в кино бы такого снимать! На широкой груди — густая седая поросль; сквозь прорези майки — фрагментами — храм с пятью куполами, профиль дедушки Сталина и еще кое-что в этом же роде.
Этот "фрак с орденами" внушал почтение, и не только он: из-под бутылок выглядывал "напупочный" крест на толстой претолстой "цепуре". Такой в магазине не купишь — эксклюзив из красного золота килограмма, на полтора.
Короткие толстые пальцы были тоже, сплошь в золотых "гайках". И сидели они плотно, как патроны в обойме — только не смазаны. На небрежно побритом лице два глубоких неровных шрама от бутылочной "розочки". Тонкий с горбинкой нос, нервные губы... а глаза колючие, холодные, мудрые.
Законник. Высший сорт, воровская каста, — порывшись по памяти в картотеке, определил Максимейко. — скорее всего, смотрящий по кличке... по кличке Черкес. Матерый дедуля. Об такую морду только поросят бить.
Черкес в свою очередь, как рентгеном просветил случайного странника, слегка потеплел взглядом — наверное, не нашел ничего подозрительного. Видимо, работа с криминальным оттенком наложила и на полковника блатной отпечаток.
— Ты откуда, братан? — уже дружелюбно спросил Черкес и глянул на номера, — А, блокадник! Ну, и как там на трассе?
— Пекло.
— Понятно, что пекло. А ко мне по какому вопросу?
— Заблудился. Дорогу спросить, вот, хотел.
— Так спрашивай.
— Где тут у вас университет? — Валерий Георгиевич вспомнил карту Ростова и назвал примерный ориентир.
— О-ба-на! — старикан присел, его ноги свернулись забавным кренделем, — а шо? — прошептал он, — у нас и такой есть?!
— Да вот же, на карте.
— Ха! Да это ж бывший РИСИ! Не знаю, братан, шо ж тебя сюда занесло? Знаешь что? Выезжай обратно на главную и жми прямиком до тюрьмы. Как проедешь — ломай направо. Пятый светофор твой.
— А где здесь тюрьма? — Максимейко почувствовал себя дураком.
— Ты че, братан?! — изумился Черкес. — Ты даже не знаешь, где в Ростове тюрьма?!
— Да вот... боюсь, проскочу.
— Не жохай, братан! — успокоил его старикан и коснулся его плеча холодной бутылкой, — мимо тюрьмы не проскочишь!
Мимо тюрьмы было действительно проскочить мудрено. Бетонный забор — простое строение, без всяких изысков. Но именно он морально царил над городом, был, так называемой, господствующей высотой.
Максимейко представился офицером ГУИН. Звонок из Москвы был и прошел он вовнутрь без малейших проблем, предъявив вертухаю подлинный пропуск. Валерий Георгиевич действительно числился сотрудником главного управления: все чин чинарем, с записью в трудовой книжке. Вот только зарплату и пайковые получал за него другой человек.
Проверящего из Москвы уже ждали. Краснорожий "кум", с мордой кидалы, окинул блуждающим взором углы своего кабинета, покосился на телефон и поднялся из-за стола.
— У нас все готово, — сухо сказал он, будто бы речь шла о квартальном отчете, и подмигнул, — детали обговорим позже, а пока будем решать бытовые проблемы. Вы уже где-то остановились?
— В центральной гостинице, — не моргнув, соврал Максимейко, поскольку "кидала" кум интенсивно кивал за него.
— Вот и отлично: сейчас мы отметим командировочное и займемся остальными делами. Следуйте за мной.
Следуйте, так следуйте.
— Надо же, слово какое многозарядное: "отметим", — гыгыкнул "кум" на выходе из длинного коридора, — хоть так его понимай, хоть этак. Майор Славгородский, к вашим услугам!
Полковник представился как Максименко. А что делать? — такая фамилия, что все равно переврут.
— Хохол? — лукаво прищурился кум.
— Украинец, — подыграл ему Валерий Георгиевич.
Он уже догадался, что за вопросом последует длиннобородый "прикол" и просто решил сделать человеку приятное — авось пригодится.
— Нет, батенька мой, хохол! — Славгородский затрясся в беззвучном смехе, — украинцы на Украине живут, а хохлы — у нас, на Дону!
"На воле" было все так же жарко, но, черт побери, уже не так одиноко. И чужбина становится ближе, если есть с кем перекинуться словом. Даже мордатый кум... как там его? — Славгородский — будто бы скинул личину хамства и стал... человечнее, что ли?
— Ни о чем более-менее важном, в своем кабинете не говорю, — вслух отозвался предмет его размышлений. — Больно уж много завистников. Там за углом небольшой ресторанчик: пойдем, посидим? — банкет за счет "фирмы".
— А товар, а машина? — я ж за рулем.
— Никуда он не денется, твой товар. В понедельник получишь. Пусть этот гаденыш еще маленько попарится. Насчет тачки тоже не беспокойся. Место найдется: поставим в моем гараже. У меня и переночуешь. Пошли! А то, по глазам вижу, ты Славгородского совсем за жлоба принимаешь!
Конверт с тридцатью сотенными купюрами, полковник отдал заранее, едва принесли салат. Но, как оказалось, было это напрасной предосторожностью. Славгородский тоже пил не пьянея. Он вообще оказался хорошим парнем. А имя носил редчайшее -Аким.
Под шашлык скушали полтора литра, и порешили, что "пока хватит" и столько же взяли с собой. Жил Аким в саманной казачьей хате, отделанной кирпичом. За резными массивными ставнями хорошо сохранялась прохлада, а зимою — тепло. В зарослях тенистого сада пел свою грустную песню сверчок, над ветхой оградой уныло висела луна, да кружилась мошкара в хороводе вокруг электрической лампочки. Стол был накрыт на открытой веранде, ближе к природе.
— Ну, как он, мой подопечный? — спросил Максимейко, выждав подходящий момент.
— Чига малой? А что с ним станется? — усмехнулся Аким. — Ты зону любую возьми: "чехи" везде в почете. Мягко спят, сладко едят — уважаемый клан! Твой подопечный людей воровал, продавал, как скотину, на мясо. Он убивал, калечил, судьбы ломал, а ему семерик сунули, как честному вору. Значит, судье кто-то подмазал?
— Крепко подмазал.
— Ну вот, а ты еще спрашиваешь. Теперь же, опять слух по "хатам" прошел: Ичигаева выкупают. Урки уже знают: кто, когда и за сколько. Называют ту самую сумму, что ты мне в конверте принес. Я то что? — я человек маленький, действую по указанию свыше. Мне с этого дела, — он кивнул на конверт, — если что и обломится, то малая толика, хватило бы на цветной телевизор. А вот задумаешься, страшно становится: сколько хороших людей они с потрохами купили?!
— Меньше думай, — посоветовал Максимейко, — а больше пей. Англичане вон, перед сном таблеточку аспирина и добрую порцию виски... и меньше, чем мы страдают сердечными заболеваниями. А все оттого, что спят хорошо. Так ты говоришь, все знают? И кто же тогда выкупает этого Чигу?
— Говорят, что люди его тейпа.
— Это хорошие слухи! — одобрил полковник. —
это очень хорошие слухи, — уж он-то прекрасно знал, откуда они растут. — Запустить бы еще такую молву, что в бега Ичигаев подался, куда-нибудь за кордон, чтобы поменьше искали. Я бы за это хорошо заплатил.
Славгородский повеселел и мгновенно наполнил рюмки:
— Слухи слухами, а куда ты его, коли не тайна?
Так я тебе и сказал! — мысленно хмыкнул Валерий Георгиевич, а вслух произнес:
— Как не тайна? — страшная тайна! Но тебе я ее раскрою, потому, что умеешь пить. Ну, вздрогнули! Господа офицеры, за отсутствующих здесь дам!
— За дам — без закуски! — поддержал его пьяный Аким.
— Правду тебе сказали, — заговорщицки прошептал Максимейко, в три глотка осушив свой стакан, — выкупают его за деньги. Тот человек выкупает, дочку которого Ичигаев в зиндане держал. И не Чигу одного выкупает, а всех, кто причастен к этому похищению. Посчитал он, тот человек, что слишком комфортно живется Чиге в тюрьме и хочет рассчитаться по правде. Может, слышал: око за око, зуб за зуб?
— Очко за очко!
— Такие моменты тоже присутствуют. Приходит по пятницам наемный татарин и пользует в задницу тех, кто достоин того. Двое, я точно знаю, под угрозой подобной участи с собою покончили — Задушили друг друга по взаимной договоренности, но есть и такие, что пятницу ждут с очень большим нетерпением...
* * *
Новый мост соответствовал евростандартам, хоть и строили его россияне. Строили, как могли, на ухоженной временем технике. Этот объект был последним звеном, замкнувшим Ростовскую кольцевую. Сам Виктор Степанович Черномырдин присутствовал на открытии, резал ленточку и коньяк. В торжественном выступлении особо отметил, что Ростов на До...
Затем последовало утробное: "вжи-и-и..."
— Ну! — шепотом подсказал губернатор Чуб, имея в виду окончание в названии города.
— Ну, очень надо! — согласился премьер, — давно было надо разгрузить от потоков большегрузного транспорта.
С тех пор минуло полтора года. Кольцевую дорогу поминали словно покойника, только добром. И чайник и дальнобойщик экономили на ней шесть часов чистого времени.
Но за летом приходит осень, а с ней и пора губернаторских выборов. А что такое евростандарты, если выборы на носу, а в казне и украсть нечего? — это тьфу! — плюнуть и растереть!
Перед въездом на мост замастырили пост ГАИ, повесили новый дорожный знак, что пропускная способность моста составляет отныне три тонны на одну ось.
Тяжеловесные фуры, по старой привычке, все еще тянулись сюда. Ведь шоферы и дети очень быстро привыкают к хорошему.
Здесь они получали отлуп, и бесплатный совет идти на Москву через город. А это — услуга платная. Ну, как ты пройдешь на Ростов, минуя экологический пост? Там и пополнялась казна:
— Гони сороковник — и дуй дальше! Квитанцию можешь не брать, на обратном пути все одно остановим!
Злые языки говорили, что все сороковники, целенаправленно шли в избирательный фонд главного кандидата.
Нет, зря юмористы, на потеху толпы, высмеивают тупость российских чиновников, — думал Валерий Георгиевич. — Нет преград для их изощренного разума! Мостостроители, возводившие этот объект, конечно, не ангелы. И цемент, и кирпич, и солярка — все это в известных количествах ушло на пропой. Но кто из них смог бы представить, что самый обычный мост, да еще и после его торжественной сдачи, может служить источником левых доходов такого масштаба?!
Было десять утра. Гаишники мучались от безделья. Максимейко тоже страдал. Ужин с запойным кумом растянулся на двое суток, до позднего воскресного вечера. Спали на открытой веранде, в той самой позе, в которой настигла последняя рюмка. А проснулись ни свет ни заря оттого, что "горели трубы".
Аким крутил большим пальцем где-то в области сердца и сипло стонал. Не открывая глаз, он прошлепал прямиком к холодильнику и вернулся с бутылкой водки:
— Будешь?
— Нет, — сдавленно просипел Валерий Георгиевич, — с удовольствием бы, но работа не позволяет.
— Манал бы я такую работу! — Славгородский дрожащей рукой, осторожно стакан.
Максимейко чуть не стошнило. Он выбежал во двор к летнему душу и битый час отмокал под струей холодной воды, доводил себя до кондиции. Только вид его Славгородскому все равно не понравился.
Он сидел с просветленным лицом и смотрел на пустую бутылку.
— Ну вот, — констатировал он, — стало немного легче. До проходной точно дойду. А вот тебе не советую, вид уж больно встревоженный, как... как у внезапно проснувшейся совести. Не мучай себя, полкан, пропусти пару стаканов да ляг, отоспись. Если надумаешь взяться за ум, в холодильнике есть.
— Да боюсь, что просплю.
— Не проспишь. У нашего контингента своя специфика, он очень подвержен утренним стрессам. В тюрьме все основные события происходят после обеда. Так что товар ты получишь не ранее двух. И это, заметь, в лучшем случае. Где и как, я надеюсь, помнишь?
— Да помню, помню.
— Смотри, не забудь. Ключ на крылечке оставишь, под тазиком. Калитку можешь не запирать, просто подопри кирпичом. И еще: там, на мосту, пост ГАИ. Это не совпадение. Ну, я не прощаюсь!
А что? Может быть, Славгородский и прав? — думал Валерий Георгиевич, — как говорил Булгаков, устами Воланда, "подобное лечат подобным". Эх, жаль, что нельзя!
Он достал из машины аптечку, сделал себе инъекцию. Шприц и пустые ампулы спрятал в железную банку и утопил в дощатом сортире. Через пять минут стало почти хорошо, голова заработала. Впрочем, все, что скрывалось за словами Акима, он понял бы в любом состоянии.
Не секрет, что все основные новости сначала приходят в тюрьму, и только потом на страницы газет. Слухи о том, что Чигу меняют на тридцать тысяч, это уже не новость, почти сенсация. И каждый из "честных сидельцев" примеряет ее на себя. Срастется ли сделка? — вот главный вопрос, который мусолят на каждом углу. Особенно после того, как в пятницу не срослось. Если да, начнется ажиотаж. Каждый будет решать для себя, где взять искомую сумму в зеленом эквиваленте, как найти того человека, который запустит ее в дело? Из камер на волю посыпятся пробные камни... а может, уже? Может, не только посыпались, но и нашли адресата, которого тема кровно интересует? Если так, то скорее всего это родственник Ичигаева, человек его тейпа. Что хочет? — чтобы процесс передачи товара прошел под его контролем. А контроль по чеченским понятиям — это люди с оружием.
А что? — резонно, очень резонно! Даже кум о чем-то догадывается. Неспроста, ох, неспроста он решил выждать до понедельника. Путает карты или не доверяет? — да нет, не похоже. Он тут такого по пьянке наплел! А может, самую малость, перестраховался мужик? Тогда этот пост ГАИ точно не совпадение. На мосту всегда многолюдно, и если понадобится, свидетели подтвердят, что товар передан честно. Есть и другой резон: менты это тоже люди с оружием. Соваться туда контролерам себе дороже.
Впрочем, версия всегда останется версией, если ее как следует не проверить, решил для себя Максимейко.
От кумова гаража и до самого выезда из Ростова он слежки за собой не заметил. В пути не плутал. Нужное направление находил по ориентирам, благодаря хорошей зрительной памяти. И все б ничего, но очень клонило ко сну. Во многом тому способствовал монотонный пейзаж южного Черноземья. На многие километры посадки, поля, да крыши далеких станиц. Лишь иногда заблистает асфальт свежей дорожной разметкой, завернется в сложной развязке — и снова одно и то же. Ноль. Пустышка. Нет здесь ни места для приличной засады, ни даже укромного закутка, чтобы сходить по большому.
На мосту его сразу же тормознули. Конопатый сержант принюхался, попросил предъявить документы. Пришлось доставать красную корочку, ту самую, со щитом и мечом.
Сержант укоризненно покачал головой:
— Отдохнули б, товарищ полковник, эдак, и до беды...
— Мне бы ваши заботы, — Валерий Георгиевич досадливо отмахнулся. — Ты лучше скажи, кто из вас в пятницу был на дежурстве?
— В пятницу? — конопатый гаишник заметно обеспокоился, — так это как раз наша смена. Обычный день, без аварий и происшествий. Составлено шесть протоколов. Если кого и обидели, то всем ведь не угодишь! Бумаги наверх пошли, обратного хода уже не будет. У каждого ведомства свои заморочки... а может, случилось что?
— Пока не случилось, — строго сказал Максимейко, — но может в любой момент. Боевые патроны, надеюсь, еще не пропили?
Сержант ухмыльнулся своим потаенным мыслям, отрицательно замотал головой:
— Мы малопьющие, Валерий Георгиевич.
Надо же, с полвзгляда сфотографировал. Ишь ты, какой глазастый!
— А скажи-ка мне...
— Сержант Тарасюк.
— Скажи-ка мне, сержант Тарасюк, ты лично, ничего подозрительного в пятницу не заметил?
Гаишник задумался. В желтоватых глазах блеснул огонек:
— Машина одна тут крутилась... импортный Джип армейского образца. Ух, резина на нем широченная! Цвет черный, не очень приметный, номера недавно получены: "И 27-93 ЧИ" — кажется так. Точно помню, что в сумме двадцать один. Не машина, а бабушкино трюмо, кругом одни зеркала. А вот кто в ней сидел и сколько их было, того не скажу. Лейтенант наш с ними беседовал. Начал, было, протокол составлять, да передумал. Видать, разошлись миром.
— Он здесь? Позови-ка его.
— В том то и дело, что нет. С того самого дня на больничном. Наталья, супруга евоная, позвонила вчера, сообщила. Говорит, что доехал домой, поставил машину в гараж, а у входа в подъезд сзади его чем-то по голове...
— Думаешь, это они?
— Может быть, и они, только вряд ли. Претензии к ним были плевые: аптечка просрочена, "ручник" не держал. Да и Пашка — лейтенант в смысле — меру свою знает. Да нет, скорее всего, случайность.
Но Максимейко уже напрягся, как гончая, взявшая след. Он сержантского оптимизма не разделял, выжимал конопатого, как лимон. Что за джип, бывал ли здесь раньше, где и как долго крутился?
Тарасюк в иномарках не разбирался. Из обилия знаменитых фирм различал разве что "Мерседес". И то, потому, что там, "в железном кружочке", наш старый советский "знак качества".
Джип в угоне не числился, был оформлен на имя Левона Багдасаряна, жителя города Грозного. В районе моста появился впервые, вел себя очень странно. Как странно? — несколько раз шофер останавливался, выходил из машины к обочине, потом возвращался. Вроде чего-то искал. Больше всего крутился в районе лесного массива. Ушел направлением на Ростов, если, конечно, никуда не свернул. А это не мудрено: сколько станиц — столько проселков!
Не густо, товарищ полковник, — корил себя Максимейко. Готового плана действий у него еще не было, способности размышлять тоже. Есть ли резон у загадочных контролеров держать в голове силовую акцию? Ответ на этот вопрос зависел от множества составляющих и, прежде всего, от того, какой объем информации протек на свободу из широких ворот тюрьмы...
Он еще раз мысленно перелистал толстые папки уголовного дела. Итак, Ичигаев Заур Магомедович, 1964 года рождения, уроженец Республики Грузия. С двенадцати лет без отца, с тринадцати употребляет наркотики. Начинал с "травки". Колоться начал на зоне. Попал туда сразу по-взрослому, по солидной статье, за вооруженный грабеж. Захотелось с братвой "раскумариться", да кончились деньги.
Кличка "Малой" прилепилась к нему еще в следственном изоляторе. Попал он туда, не зная традиций, признавая только закон силы. Вел себя нагло, чем очень обидел честных сидельцев. Чигу хотели "отпетушить", но не успели. Из высших инстанций прислали маляву: "Не троньте Малого!" Это озаботился дядя, в миру — материн брат, на воле известный как Гога Сухумский, коронованный вор и законник.
Первый срок пролетел незаметно и весело, как новогодние праздники. Ичигаев ни в чем не нуждался. Зоне, где он пребывал, был обеспечен повышенный "грев". Чай, водка, курево, "ширево" поступали по мере надобности. Три раза в год "на свиданку" прилетала "невеста" — самая смазливая из "пятерошниц". И всеми этими благами Чига щедро делился с "уважаемыми людьми".
Под крылом у "блатных" он успешно закончил тюремный ликбез. Изучил Уголовный Кодекс, научился "ботать по фене", презирать "промку". А вскоре и сам Чига Малой стал "уважаемым человеком". Вопреки традициям и формальностям, его "типа короновали".
Хорошее, емкое слово всплыло из народных глубин, — подумалось вдруг. — "Типа" это что-то игрушечное, ненастоящее, но ко всему применимое. Типа работа, типа зарплата, типа власть, типа закон, типа Россия.
Откинулся Ичигаев, когда ему уже было неполных двадцать четыре. Об этом событии даже писали в местной газете. Так, мол, и так, вернулся из мест заключения уголовный авторитет "И" — первый в истории города коронованный вор в законе. Дали понять, что им "типа гордятся".
Реклама попала в жилу, а тут еще дядя родной порадел. Короче, на сходняке назначили Заура смотрящим. Старый Кытя пожал плечами, но передал ему кассу и властные полномочия.
Времечко было подлое: цены росли ежедневно, причем — в разы. На помойках пропали объедки. Бродячие псы собирались в стаи, чтобы охотиться на бродячих котов. Родная сермяжная власть все больше напоминала оккупационный режим. Шоковая терапия лишила народ мотивации жить и плодить голытьбу. Это было начало процесса, который в последствие назовут "естественной убылью".
Людям в неволе было намного хуже. Заключенные ели собак и крыс. Цена сигареты сравнилась с ценой жизни. А уголовный авторитет "И" тем временем обрастал свитой — такими же скороспелыми апельсинами, молодыми да ранними. Способностей ноль, а потребности о-го-го!
Жили весело. Целыми днями варили "ханку", да пели блатные песни. На одного Ичигаева в день уходило не меньше стакана мака, да рядом еще голодные рты!
Оппозиция существовала всегда, как вечный противовес существующей власти. Но в уголовной среде не бывает импичментов. В один прекрасный момент на "малину" нагрянули "народные контролеры". "Смотрящего" загрузили в багажник зеленой "шестерки" и увезли на горную речку. Так в далеком средневековье колдунов проверяли на вшивость: утонет — святой человек; выплывет — на костер, сам дьявол ему помощник!
И быть бы бедняге Зауру неопознанным трупом, кабы не Гога Сухумский — Добрые люди "грянули в барабаны" незадолго до часа икс. Дядя сыграл на упреждение и успел на "правилово" в самый последний момент. Был он на "мерсе" с московскими номерами, при деньгах и вооруженной охране. Стрелять, впрочем, не пришлось. Слово авторитета в уголовной среде звучит громко. К тому же, в местах заключения такая "текучесть кадров", что кто-то когда-то обязательно с кем-то сидел. А Кытя — тот вообще ходячая карта Гулага: во-первых, родился на Колыме, а во-вторых... нету в ГУИНе такого "хозяина", которого Старый не помнит сопливым гавкучим щенком. Был он, кстати, смотрящим и на той самой хате, давшей когда-то приют Жорику Ичигаеву на первые в его биографии три с половиной года.
Разошлись миром. Оппозиция очень толково изложила свои претензии и Гога Сухумский признал, что она права. "Пусть будет, как было!" — гласил общий вердикт, и голодная братва отступила, унося в зубах отступные.
Черт с ними, с деньгами, — думал Георгий Саитович, — в конце концов, три тысячи баксов — это не деньги. Гораздо важней честь семьи, спокойствие рода. Волчонок подрос и пора его привлекать к семейному бизнесу, заодно должок отбатрачит.
Как и все серьезные люди, дядюшка работал в Москве. Попал он туда вторым эшелоном, когда собственность уже поделили. Шел процесс концентрации капитала и в спорах "хозяйствующих субъектов" срочно понадобился аргумент, против которого не попрешь. То есть, именно он — Гога Сухумский — "дедушка русского рэкета".
Еще при Союзе нашел Ичигаев свою криминальную нишу. Он делал деньги из ничего. Скупал за гроши обязательства должников, а из них уже выбивал все: и долги, и проценты, и даже сверхприбыль. Выбивал, невзирая на лица. Будь это самый крутой бизнесмен, самый скользкий карточный шулер или самый последний бомж.
Это нам только кажется, что жизнь — копейка, что она ничего не стоит. Гога тоже сначала так думал, когда начинал. А когда разобрался до тонкостей, понял: стоит, еще о-го-го как стоит, сумей только взять!
— Нет у меня ничего, мамой клянусь, нет, — вещал какой-нибудь хитрован, — через полгода все до копейки отдам!
— Ты же в декабре обещал.
— Не смог в декабре, слушай.
— Почему не пришел, не сказал?
— Хотел, понимаешь, не смог: по срочным делам уезжал.
Такой вот бессребреник: квартиру жена забрала. машину — друг одолжил, да куда-то на ней уехал. Товар — тот вообще не его. А в кармане билет на Штаты и липовый паспорт. Наивный, не знает куда он попал, нужно будет — найдут и в Австралии.
— Сегодня отдашь, — поджимает Гога Сухумский, — с процентами это будет ровно три штуки зеленых.
— Откуда такие деньги?! Войди в положение, слушай.
— Ладно, войду, — ухмыляется Гога, — найду тебе человека. Он деньги сюда принесет, ему должен будешь. Сейчас позвоню...
— Мамой клянусь! — ликуя, лопочет должник. Думает, обошлось, по кривой объехал.
— Алло, Генрих? Привет, дорогой... да нет, не забыл. То, что ты искал, уже у меня: сидит за столом, улыбается...
"Клиент" действительно в эйфории. Он не в силах сдержать эмоции.
— Ну да, он продаст тебе свою почку. Дешево отдает, за каких-то три тысячи долларов. Так что давай, высылай бригаду с контейнером и хирурга.
— Ка... какую еще почку? — лопочет должник, потея от ужаса.
И все! Если человек не дурак, он деньги найдет. А если дурак, и на этот случай имеются варианты. Не подходит объект под конкретный заказ, здоровьем не вышел или еще какая причина: ну, пол, скажем, не тот, или возраст, или этот, как его? — резус-фактор? Такое бывает. Покупатель на этом рынке всегда привередливый. То не беда, ни одна блоха не плоха, найдется и ему применение. Наемники нынче в цене — вон, сколько кругом межнациональных конфликтов. Контракт на три года — и вперед, на Карабах. С молодыми красивыми бабами тоже все ясно: пусть передком долг отрабатывают. А тот, кто не в силах держать оружие — пусть баранов пасет, в кишлаках и горных аулах не хватает рабочих рук.
С приходом в Республику генерала Дудаева для Гоги Сухумского там открылись гигантские перспективы. Нужен был свой человек в Грозном, позарез нужен. Иначе никак: не разорваться же на две половины. Держит его Москва, держит, не отпускает: кто такой Гога Сухумский знают теперь даже в Кремле. Черная слава бежит далеко впереди. Раньше работал он сам — теперь работает это имя. Никто не желает быть его должником, зато приглашают наперебой гарантом при заключении сделок. Прямо рвут нарасхват! Теперь с каждой неразборчивой подписи он имеет хороший процент. Работа не пыльная, но очень доходная. Одно неудобство: нужно быть всегда наготове, в любой момент появиться там, где слово его весомей казенной печати. Нет, свой человек в Чечне обязательно нужен. Без хозяйского глаза новое дело зачахнет...
— Разрешите идти? — тактично повторил Тарасюк, понимая, что строгий полковник не слышит его.
— Что? — встрепенулся Валерий Георгиевич, — ах, да, идите. Впрочем, не разрешаю. Добрось-ка меня до места, о котором ты говорил. На моей же машине и вернешься обратно.
— А вы?
— А я... здесь же недалеко? — пешком доберусь.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
