Сказка - ложь...

Выждав для верности пока крепкий сон расползется по дворцу, Иван прихватил все необходимое и направился к загадочной двери. Шел он не торопясь, стараясь не шуметь и потому заметил то, на что не обратил внимания раньше. Дверь располагалась не в самой открытой и посещаемой части дворца и соседствовала ни с чем иным, как с казематами, только вел туда другой коридор. Еще уже и гораздо реже используемый, судя по паутине и пыли. Как бы до Вани, его дядя вовсе не был единственным, кто сюда наведывался.

И по всему выходило, что тайно. Во всяком случае привлекать внимание тот не хотел точно. Довольно долго светильники по стенам оставались старыми и пыльными. Использовались лишь те, которые у двери. С одной стороны, это означало, что человек хорошо знал дорогу и не растерялся бы в темноте, с другой — так свет не был заметен из-за поворота.

Коридор был довольно коротким, а дверь — не единственной, но эта впечатляла количеством и размером замков. С чего бы дядюшка сюда не ходил, но ответ совершенно очевидно находился за ней.

Надежность изумляла всякое воображение. Открыть ее без ключей или хотя бы подсмотреть в щелку — было абсолютно невозможно, как и сломать. Ваня расстроенно потоптался, повздыхал и уже хотел было возвращаться обратно, ломая голову что же за нею может быть спрятано, когда в события снова вмешался случай.

Счастливый или нет сказать трудно. Его не заметили: Иван только собирался завернуть за угол, когда услышал шаги. Он успел погасить свой светильник, шарахнувшись в самый дальний уголок. Вряд ли это помогло бы в обычном случае, однако Иван-царевич оказался совершенно неожиданным образом пьян, по всей видимости все прошедшее с ужина время недостойно потратив на зелено вино. Кроме замков, которые он ругаясь принялся отпирать, его ничего вокруг не заинтересовало. Такого дядю Иван тоже не знал.

Наконец он вошел внутрь. Ваня отмер. Немного выждав, он осторожными шажками прокрался мимо, но не выдержал и перед тем как сбежать от греха подальше, не утерпел и в последнюю минуту заглянул внутрь. Не за этим ли он сюда и шел!

В следующий же миг он горячо об этом пожалел, потому что открывшаяся картина не то, что не походила на его наивные героические выдумки, а была прямо им противоположна. Более того, она вообще не вписывалась в существование мира! Во всяком случае того, в котором до этого момента жил Ваня.

Ни сокровищ, ни чудовищ он не обнаружил. Правда, последнее вопрос спорный. Света было достаточно, чтобы происходящее виделось отчетливо, и не усомниться в увиденном. К сожалению!

В совершенно пустой камере, — а это оказалась камера, — на пудовых цепях висел узник. Хотя непонятно, как они на нем держались, настолько человек был худ. У мужчины, — да, это был мужчина, — можно было пересчитать не только ребра, но и все кости скелета. То же, что его идеальный дядя творил с этим скелетом не умещалось в сознании, разбивая его напрочь!

Цепи неохотно позвякивали, из-под них от запястий по серо-пергаментной коже ползли темно-бурые дорожки. Дядя стоял сзади, придерживая его за тазовые кости и как-то странно двигался. Что именно он делает, в шоке застывший Ваня понял только тогда, когда тот отстранился, довольно обтирая член от таких же бурых разводов и поправляя штаны.

Окончательно добил Ивана еле слышный хриплый клекот узника:

— Хоть воды дай...

Ваня бросился бежать со всех ног, различив напоследок пренебрежительное:

— Обойдешься.

* * *

Мир рухнул и это не было пустым звуком. Ивану казалось, что он физически чувствует, как падают на него обломки. Голова гудела, вздохнуть было тяжко. Он не помнил, как очутился в отведенных ему покоях и немного опомнился лишь тогда, когда глаз коснулись первые лучи взошедшего на небосклон солнца.

Судорожно стискивающему себя за плечи юноше, застывшему перед радостно распахнутым окном даже на миг робко понадеялось, что все увиденное — морок. Почудилось ему от какого-то колдовства зловредного... Ведь не может же такого быть, что его дядя, человек на которого он, считай, всю жизнь равнялся, пример брал, мечтал походить буквально во всем, о котором слышал лишь хорошее, который так ласково принял его — в это же время так страшно кого-то в подземелье мучает. Как же оно такое вообще на белом свете существовать может?! Врагов побеждать положено, злодеям головы рубить, за дурные дела наказывать... А это как?! И слов-то не подобрать, чтобы назвать.

А как можно с такой женой раскрасавицей, хоть взглянуть на кого-то еще? И разве возможно с мужчиной подобное непотребство творить?! Разве оно такое в мире бывает?..

От последней мысли голова совсем пошла кругом, силясь уместить в себя понимание, что да, бывает. Если б не случалось, ему вообразить такое тем более не откуда было бы! Как же жить-то теперь, какой еще пакости он не ведает?!

Ваню затрясло, а потом и вовсе стошнило. Распрямившись, юноша поплескал себе водой в лицо, пытаясь унять стучащие зубы, и тряхнул головой, оттирая со лба намокшие кудри. Жутко, как подумаешь, что кто-то из родных людей способен творить за спиной лихое!

Только лучше ли не знать? Он представил, что теми же руками, которыми удерживал несчастного пленника, насаживая на свой возбужденный член, дядя протянет ему хлеб за столом и он примет, как не раз делал... Ивана выворачивало еще битый час!

Ему и отговариваться не пришлось, почему не выйдет: пожав плечами, все списали на очевидную причину, что отравился юный царевич с непривычки каким заморским деликатесом. Прислали настойку лечебную. Даже посетовали на неловкость перед гостем, что настойку ту делал обычный лекарь, а не премудрая королевна своими ручками. Ее не раньше третьего дня обратно ждали, а тут — неприятность. Не хорошо, не удобно.

Бледно-зеленый трясущийся Ваня покивал, а затем ему совсем худо стало. Потому что внезапно он вспомнил одну, немаловажную вещь: те ключи он и раньше видел. И не где-нибудь, а аккурат на поясе у Моревны. Просто не присматривался, неприлично это на чужих жен пялится...

Следом парня наконец накрыла полноценная истерика: ему смотреть неприлично, а дядюшке, значит, и не то еще гоже... А раз ключи у нее были, это ж выходит, что и Марья знала?! От чего ж не знать, ее же царство!

И не предпринимала ничего. Видать, дозволяла...

Как же такое случается?! Как же жить после со всем этим, что же делать теперь...

Делать! Изнемогающий в неравной битве рассудок все-таки зацепился за что-то пригодное, достаточно сильное, чтобы себя спасти. Именно что, что-то делать нужно! Бедняга же все еще живой там... Хотел подвигов, изволь отвечать за свои слова.

Откуда ж знать было, что подвиг такой, — не ратный, — получится... Лиха беда началом. Но чем же не подвиг избавить страдальца от узилища? Так же вправду нельзя, уж так учили Ваню. Братья учили, — а учили оба накрепко, — что воздавать стоит заслуженное, а даже с пленными ворогом по чести обходится надобно. Иначе прежде него ты себя уронишь. Ведь если Иван сейчас все как есть оставит, — он действительно таким, же как дядя станет. Вровень, как вчера хотел, только славного в этом ничего нету, гордиться нечем будет... Не задавиться бы от такой доблести, ненароком!

Слезы давно высохли. Ваня поднялся, снова ополоснул лицо. На душе было тёмно, в голове — пусто. О чем же раздумывать: не должно — значит, не будет! Вопрос только в том, как лучше спасать. Торопиться надо...

Долго думал Иван над задачей: весь оставшийся день целиком, — трудно принять, что на доброе слово надежды не предвидится. Его самого, может, и не тронут, а помочь не получится: неужто всех возможных увещеваний они без него не знают!

Просто открыть дверь и тихонько выпустить тоже не удастся: пленник в таком состоянии, что не то что сам спрятаться, стоять не сможет. Да и тошно было Ивану дальше оставаться под крышей, покрывающей нечто подобное. По всему выходило, что нужно бежать обоим и юноша лишь понадеялся, что не придется прорываться с боем. Он не был уверен, что сможет поднять руку на родную кровь, даже если дядя оказался чудовищем, и не хотел пробовать.

Глаза боятся, а руки делают! Присланную настойку Ваня вылил, стал было собираться, но потом бросил, снова добрым словом помянув братьев за науку. Сюда он прибыл на корабле, но корабельщиков сразу отпустил домой: гостить собирался долго и не у чужих людей, совершенно обоснованно предполагая, что в более дальний путь его любезно снарядил бы дядя. Однако сейчас на последнее не находилось ни времени, ни желания, никакой возможности! Максимум, что он может сделать, не привлекая внимания, — это взять коня. Якобы для прогулки...

А на одного коня много ли погрузишь? Да уж, о шатрах шелковых говорить не приходится! Себя бы со спасаемым бедолагой унести...

Но не плакать же о тряпках, когда чужая жизнь на кону! Стало быть, брать стоит только главное — меч да бальзам матушкин, который она в дорогу дала. Не ему, так измученному пленнику точно пригодится и подозрений никаких не вызовет: мало ли что у него в карманах болтается, их никто не обыскивал.

Правда, наличных денег у Ванечки было не много, плохо... Пусть, мир не без добрых людей! Во всяком случае он твердо на то надеялся.

Озаботившись побегом, как именно он станет спасать страдальца Иван даже не задумался, — чего уж проще. На их счастье, старший Иван в отличие от Моревны не таскал с собой ключи постоянно, а в собственном дворце беды не ждал, засовов за собой не запирал и уж милого племянника Ванечку вовсе не опасался. Улучить момент и стянуть необходимое оказалось не то чтобы легче легкого, но и тревожится не заставило. Раздумывал Иван о другом — которой дорогой отправиться.

Ясно, что искать их будут в сторону дома, тут не поспоришь. Куда ж еще ему направиться, много ли он сможет один и с немощным на руках. Сначала помочь требуется, а потом уже выяснять кто, откуда и кому чего должен. Сейчас им нужно благополучно за ворота выбраться, а не мешкать, выясняя кто какого роду-племени.

Занятый такими мыслями, Иван смог не только пережить очередную трапезу с дядюшкой, но и удержать лицо, когда на невинное вроде бы сообщение, что после неприятного утра, подумывает поправить здоровье прогулкой по берегу, воздухом подышать, за одно и развеяться, чтоб спалось крепче, — дядюшка добродушно посмеялся и намекнул. Дескать, прогуляйся, Ваня, дело молодое, некоторые морские девы весьма сговорчивы, а спится потом уж точно крепче.

Иван откланялся, зная, что времени у него теперь осталось действительно совсем немного, прежде чем ключей все-таки хватятся. Он опрометью бросился к себе за плащом и прочим, по пути распорядившись коня приготовить. Иван-старший лишь посмеялся над такой прытью: растет племянничек, не только над книжками сидеть хочется...

И резко помрачнел, взявшись за кубок:

— Будь ты проклят, тварь колдовская! Наваждение... Что ж ты сотворил, выродок, если я все одно каждую ночь тебя перед глазами вижу?! Ничего поделать не могу... Тварь, тварь, тварь! Ненавижу!!! Что ж ты не сдохнешь-то никак...

Уже пустой кубок с размаха полетел в стену с такой силой, что даже золото смялось, треснув.

* * *

Пока Иван-старший себя растравливал, заливая печаль дорогим вином, Иван-младший тоже не тратил времени попусту. Полностью собранный юноша уже стоял перед проклятой дверью, вздрагивающими руками отпирая засовы. Сердце колотилось где-то в горле, мешая вздохнуть.

В какой-то момент уже начало казаться, что ничего не получится: запоры поддавались неохотно, словно зная, что он задумал и пытаясь помешать чужаку забрать свою добычу. Ворот, которым можно было опустить цепи, вовсе заело намертво, Ваня вдосталь намучился, пытаясь разомкнуть уже их. От очередного дерганного движения, узник еле слышно захрипел, но сейчас это не испугало, а наоборот только порадовало — значит, не опоздал еще... Юноша удвоил старания, пытаясь не думать, что ясно различимое даже в скудном чахлом свете нечто, белеющее под наручником — кость.

Наконец штырь все же провернулся в гнезде, освобождая руки мужчины. Аккуратно придерживая его поперек груди, Иван тщательно завернул несчастного в свой запасной плащ, накинув пониже на безвольно свисающую голову капюшон, подхватил на руки, — благо тот ничего не весил почти, — и не чуя под собой ног, понесся к конюшням.

Счет шел уже на минуты. Даже если промедлит дядюшка, то в любой момент кто-нибудь мог заинтересоваться, что за загадочную 'незнакомку' тайно вывозит из дворца юный царевич, что у него за прогулки интересные. И точно, по сему и вышло. К счастью, копыто честно 'одолженного' Иваном коня уже ступило на доски моста, когда его окликнули.

Ваня бровью не повел, будто и не слышал. Вместо того, под полами своего плаща быстро распуская узел на кушаке, разбирая шире и перевязывая так, чтобы пояс удерживал спасенного вплотную к нему, едва ли не сердце к сердцу. Шаг, еще шаг... Освободившимися руками подобрал лежащие на луке поводья. Следующий окрик прозвучал вежливо, но куда требовательней, и юноша не выдержал, со всей дури всаживая каблуки сапог в бока жеребца и посылая скакуна в карьер бешенным галопом.

Кричали ли ему что вслед и что именно, Ваня уж не разбирал, приникнув к конской шее, — не до того было. Он куда мчится-то едва разбирал, удержать и удержаться бы... Но коня продолжал нахлестывать и пришпоривать, перейдя на шаг лишь часа через два, когда уже совсем стемнело, а с удил летели клочья пены. Самое время было осмотреться, да юношу тоже вот-вот грозились оставить силы.

Ивана трясло и колотило, едва заставил себя разжать пальцы отпустив поводья. Зато никакой погони слышно не было, тем более, что юноша и сам не представлял, где очутился: лес, узкая тропа, вот и все, что ясно было... Слева откуда-то с лога тянуло промозглой сыростью и все еще стелился туман. Не сходя с седла, Иван глотнул из фляги и закашлялся: на прогулку ему дали не что-нибудь, а вино и довольно крепкое. Видимо, по привычке.

В груди снова вскипел гнев, выжигая страх: вольности, которые про него подумали, конечно, на руку пришлись, только вряд ли вино стоило давать истощенному пленнику. Хоть бы разбавить чем...

Ваня растерялся, но по сути выбор был небольшим, ведь куда-то же вела эта тропа. Остановиться здесь попросту оказалось негде: заросли стояли сплошной стеной, да к тому же еще и зверски колючей, так что даже спуститься к ручью или речушке, которая явно была неподалеку, — не представлялось возможным. Вокруг стояла сплошная темень, хоть глаз коли, единственным светом оставались, изредка мелькающие сквозь нависшие над самой головой ветви редкие звезды. Иван полностью положился на коня, лишь изредка дергая поводья, чтобы тот не останавливался, утыкаясь мордой в какой-нибудь куст.

Самому хотелось упасть и заснуть, а от его невольного спутника не чувствовалось даже дыхания. Юноша не был уверен, что все его усилия не оказались напрасными, и он не вывезет на волю лишь мертвое тело. От того на душе становилось еще более тоскливо и мрачно, но жалеть о содеянном все-равно не выходило. Жалел о том, что один не справится, а где искать помощи не знает... И настолько погрузился в свои невеселые думы, что не заметил, что за ними — довольно долго и особо не скрываясь, — взаправду следят.