Путь назад оказался немного легче. Хлебыч шёл по собственным следам и знал наверняка, где и от какой именно коряги или сука ждать подвоха. Туман, между тем, сгущался и теперь больше походил на белый дым, которым всякий раз пышет костёр, когда бросишь в него охапку сырой травы. Пахло в лесу, или это лишь казалось, то ненастной осенью и листопадом, то свежим ароматом покоса, то сладкой сиренью, а следом мятой и душицей. То вдруг лютой стужей ударяло в нос, обжигало щеки.

Вовка приплясывал и приседал у крохотного костерка. Похоже, продрог парень до костей. Видимость упала метров до десяти, потому Хлебыч заметил его не сразу.

— Гаси костёр, уматываем из низины, пока хоть что-то разглядеть можно, — сходу сказал Хлебыч.

Он спешно снял снегоступы, забросил их в кузов, сам залез в кабину и с удивлением обнаружил, что там холоднее, чем снаружи.

Засыпать костёр снегом — плёвое дело, потому Вовка уже сидел за рулём.

— Ты чего, — с изумлением протянул Хлебыч, — за всё это время ни разу машину не заводил?!

Вовка кивнул.

— Ты бензин, что ли, экономил?! — Хлебыч смотрел на Вовку, как на ненормального.

Вовка снова кивнул и виновато пожал плечами.

— Ну, ты, парень, артист! — Хлебыч тяжело вздохнул.

Он хотел уже крепко обругать Вовку, назвать скупердяем и недоделком. Но посмотрев на худющего этого пацана, на его сбитые армейские ботинки, на засаленные камуфляжные штаны, драную курточку 'на рыбьем меху' и кривую затасканную вязаную шапку, передумал.

— Поехали уже! Чего стоишь?

— Чуток прогреть надо, дядь Саш. Снег тяжёлый, без прогрева на горку не въедем, — отозвал Вовка.

Когда двигатель 'Захара' разогрелся до рабочей температуры, видимость упала до такой степени, что метрах в пяти перед капотом тёмные былинки — ориентир края дороги — стали уже едва различимы. Вовка включил первую передачу, машина нехотя, с пробуксовкой, сдвинулась с места.

— Чувствую, что идём в гору, но ничего не вижу, — вскоре заявил Вовка. — Сплошное молоко.

Хлебыч тоже пытался хоть что-то разглядеть сквозь лобовое стекло, но даже края капота не увидел. Пора было что-то предпринимать, иначе застрять в этом логу они могли до самого вечера, а то и до утра.

— Не останавливайся, — приказал Хлебыч. — Я лягу на крыло, буду оттуда руководить. Понял?

Вовка кивнул. Хлебыч опустил боковое стекло, открыл дверь, встал на ступеньку, ухватившись за крепление зеркала, присел, всмотрелся. Лезть на крыло оказалось бессмысленно — низ, верх, право, лево, никаких вкраплений и полутонов, только дымчато-белый цвет.

Глава 2. Улита

Насколько медленно 'Захар' способен был тянуть в гору сквозь сугробы, так и ползли вслепую. Если машина начинала слегка заваливаться набок, Вовка крутил баранку в противоположную сторону, оставляя единственно верный наклон — назад. Значило это, что рано или поздно они выберутся из лога, а там, в чистом поле, где резвится ветер, у тумана застить глаза шансов мало. Однако скоро земное тяготение перестало прижимать их к спинке сидений, 'Захар' выровнялся по всем плоскостям, будто выехал на ровную поверхность.

— Кажись, на излом взобрались, — напряжённо зашептал Вовка. — А что там, за изломом тем, что? Может, яма какая или вовсе пропасть бездонная? А туману всё нипочём, такого злого тумана в жизни не видел!

Не успел Вовка это проговорить, как бухнулся 'Захар' бампером обо что-то твёрдое, на крышу, на лобовое стекло тут же посыпались комья снега.

— Всё, того канделябра медь, приехали! — проговорил Хлебыч. — В дерево носом ткнулись.

Вовка выключил передачу, дёрнул ручник.

— Что делать будем, дядь Саш? — спросил он с явным облегчением.

Похоже, жёсткая вынужденная остановка устраивала его гораздо больше, чем слепая езда.

— Бамбук курить! — раздражённо ответил Хлебыч. — Ждать будем, вот что!

Вовка потянулся было выключить зажигание.

— Не сметь! — рявкнул Хлебыч.

Тот живо убрал руку от ключа.

— Не боись, пацан. Забыл с кем едешь? Сколько надо, столько бензина и спишем. А нет, так свои в кассу положу. Понял?

Такой расклад Вовку удовлетворил. Он прикрыл глаза и откинулся на спинку сидения с явным желанием вздремнуть.

— Вот то и правильно, — проговорил Хлебыч. — Дело молодое, ночью спать некогда. Ночью Машку за ляжку ухватить надо...

— Да нет у меня никакой Машки. Не обзавёлся ещё, — ответил Вовка, не открывая глаз.

— А вот это зря! — подвёл черту Хлебыч и тоже устроился поудобнее, чтобы скоротать время в дрёме или просто помечтать о чём-то несбыточном, но непременно светлом.

Разбудил Хлебыча отчаянный Вовкин бред:

— Спасите! Помогите, люди добрые, тону!

Вовка неуклюже болтал руками и ногами, будто действительно барахтался в воде, захлёбывался и яростно пытался всплыть на поверхность.

— Эй, проснись, твою, канделябра!.. — Хлебыч толкнул Вовку в бок. — Взбесился, что ли?! Орёшь, как ненормальный!

Вовка очнулся, и какое-то время озирался по сторонам, пытаясь сообразить, где находится.

— Приснилось, дядь Саш! Жуть, что приснилось! — наконец, принялся оправдываться он. — Я плаваю-то, как топор, а тут в реке очутился, а они стоят на берегу, смотрят спокойно так. А меня течением несёт, плыть пытаюсь, но не умею плавать же, тону. А они стоят вдоль берега, смотрят... и всё!

— Кто, они? — хмыкнул Хлебыч.

— Не знаю, — сказал Вовка. — Люди какие-то. Деревенские.

— Снилась мне деревня, снился дом родной!.. — Хлебыч засмеялся. — Запиши сон, пока помнишь. Хичкоку вышли, пусть ужастик снимет!

— Так он умер давно, — сказал Вовка.

— Да?! Жаль.

В кабине было ещё достаточно тепло, потому оба они не сразу обратили внимания, что двигатель 'Захара' не работает, а туман за окном изрядно поредел.

— Я не глушил, — не дожидаясь витающего в воздухе вопроса, сказал Вовка. — Вон, и зажигание включено.

— Так заводи, раз не глушил.

Вовка включил стартер, тот в ответ лишь беспомощно щёлкнул.

— Может, клемма на аккумуляторе ослабла, — Вовка пожал плечами. — Когда в дерево... — он на мгновение замер, после протёр рукавом запотевшее лобовое стекло. — А где дерево? Нету тут никакого дерева! Может, мы на пень напоролись?

Хлебыч тоже вытер стекло перед собой, вгляделся.

— А снег, откуда сыпался?

— С неба, — неуверенно проговорил Вовка, будто пытаясь сообразить — что именно его самого смутило в собственных словах.

— Капитан очевидность! — хмыкнул Хлебыч. — Раз снег, значит, с неба! Конечно, откуда же ещё! Мы что, по-твоему, в небо врезались и стряхнули с него снежные комья?

— В пень, — попытался поправить Вовка.

— Так, — строго проговорил Хлебыч. — Ты машину чини, а я пройдусь, осмотрюсь, куда нас чёрт занёс и в какую сторону выруливать.

Хлебыч вылез из кабины, продолжая приговаривать:

— В пень, твою, канделябра!.. Нарочно не придумаешь!

Первым делом Хлебыч подошёл к передку машины. Дерева, разумеется, не увидел. Пня тоже. Перед 'Захаром' не было вообще ничего, во что можно было бы врезаться. Однако на бампере чётко выделялись следы от удара и ошмётки содранной, как будто сосновой, коры.

— Чудеса, — проговорил Хлебыч и огляделся по сторонам.

Метрах в тридцати ниже по склону едва темнела, сквозь дымчатую пелену, полоса кустов или высокого бурьяна. Как проехали это препятствие без характерного скрежета, тоже было непонятно. 'Захар' стоял на плоской площадке, напоминающей широкую ступеньку. Впереди снова начинался пологий подъём, а желанный излом всё ещё кутался где-то там, в одеяле тумана.

С минуту Хлебыч раздумывал — идти ему или не идти наверх. Ну, дойдёт до самого излома, и что он там увидит? Такие же непроницаемо белые клубы, как и тут, в логу? А после придётся плестись назад ни с чем. Да, к тому же, ещё и заплутать можно. Впрочем, нет, — он оглянулся, посмотрел на то место, где только что расхаживал, — по собственным следам вернётся без проблем.

Взглянув зачем-то ещё раз под ноги, вдруг обратил внимание, что снега здесь в разы меньше, чем в низине, в лесу. Обувать снегоступы, тут нет надобности: повсюду пучки сухой травы прорывают тонкую снежную простынку.

И всё же он пошёл с надеждой на то, что туман наверху, если и был, то уже совсем рассеялся, потому что там, должно быть, гуляет ветер, а эти две природные стихии друг дружку недолюбливают.

Вовка уже принялся звякать железяками, добывая из недр хламника под сиденьем ключ нужного размера.

До излома Хлебыч добрался быстро. Оказалось, он до обидного близко: всего-то с полсотни метров не доехали. Выбрав местечко повыше, остановился, оглянулся. Лог отсюда казался исполинских размеров вываркой, наполненной до краёв клокочущим паром. Вылезая наружу, туман пытался расползаться окрест, но лёгкий ветерок тут же нападал на него, трепал, разрывал, вытягивал в тонкие полупрозрачные нити, а наигравшись вдоволь, развеивал, не оставляя шансов вновь собраться в плотное руно.

Впереди, насколько позволяла видеть обессиленная мга, лежала степь, с беспорядочно разбросанными по ней редкими кустами, штучными и собравшимися в небольшие группы деревцами. У одной такой рощицы около костра сидели люди, видимо, тоже пережидающие туман. Рядом паслись, неуклюже разгребая копытами снег, три оседланных, стреноженных лошади. Похоже, их хозяева не рассчитывали слишком долго тут засиживаться, однако решили пустить животных поискать себе подножного корма.

Хлебыч решил подойти к этим людям, спросить у них дорогу к питомнику. Сам он, хоть и знал прилегающую к логу местность, но не настолько, чтобы сходу, выйдя непонятно где из тумана, разобраться. Наверняка, эти люди знакомы с Борисом, потому что конезавод где-то рядом с его владениями: летом Хлебыч не без удовольствия наблюдал за молоденькими девчонками, купающими коней в заводи на реке.

Наст громко хрустел под ногами. Хлебыч шёл неторопливо, озираясь по сторонам. Ему казалось, что что-то здесь, в этом поле, не так, как должно быть, а что именно — разгадать не мог. Он списывал свои ощущения и странности восприятия окружающего мира на потерю ориентации. Приключалась и раньше с ним такая беда. Заходил, бывало, в лес со стороны хутора, после возвращался, вроде бы тем же путём, а, выйдя на опушку, видел чистое поле и долго потом соображал — как, почему, с какой стати он оказался в трёх километрах от места входа?

Подойдя ближе, Хлебыч смог различить у костра троих бородатых, одинаково одетых мужчин: в островерхих шапках с опушкой и лопастями, завернутыми к затылку; в дублёных жилетах поверх шерстяных бушлатов, в грязно-бежевых, вероятно, кожаных сапогах. Все трое разом отвлеклись от палок, с нанизанными на них тушками небольших птиц, и теперь сидели неподвижно, раскрыв рты, смотрели на Хлебыча, как на инопланетянина. Оцепенение, поразившее вдруг этих суровых на вид людей, прервал, похоже, их старший. Он толкнул локтём соседа, что-то пробормотал на незнакомом языке, и они дружно засмеялись.

Хлебыч, не останавливаясь, сплюнул в сердцах и прошептал:

— Ну, нигде спасу от этих таджиков не стало. И здесь гастарбайтеры, твою, канделябра!.. — и тут же махнул им рукой, улыбнулся:

— Моё почтение, господа труженики конезавода! Дорогу к своему предприятию укажите, будьте любезны. А то заблудились мы, из-за этого чёртова тумана.

Они переглянулись. 'Старший' снова двинул локтем соседа, что-то сказал ему на своём харкающем языке, тот отложил в сторону палку с 'цыплёнком', нехотя встал.

Хлебыч остановился в метрах в пяти от костра. Увидев теперь на поясе 'таджика' саблю, он решил было, что попал на съемки фильма про монголо-татар, про Батыя, про что-то в этом роде. Снова огляделся по сторонам, а не найдя поблизости ничего, что хотя бы отдалённо напоминало киношное оборудование, почувствовал как волна страха начала пеленать ноги, перехватывать дыхание. Единственное, что упрямо лезло в голову — мысли о том, что это какие-то одичавшие донельзя джихадисты скрываются по лесам, что это отъявленные садисты и головорезы.

— Ну, нет, так нет, — Хлебыч суетливо развёл руками. — Тогда, я, пожалуй, пойду, ага? В смысле, назад, в машину. Я вас не видел, вы меня тоже. Расстанемся красиво.

Он попятился, примирительно жестикулируя, и театрально улыбаясь.

Но его тотчас окликнул вставший 'бармалей'. Он ловким движением обнажил саблю и указал ею, что требует подойти ближе.

Слов Хлебыч не понял абсолютно, а интонацию и жест оружием спутать с чем-то иным было трудно; пришлось подойти. Деваться некуда: что у этих бородатых на уме — одному богу ведомо; бежать — бессмысленно, догонят, на куски порубят.

'Бармалей' сделал шаг навстречу, провёл тыльной стороной сабли по унтам Хлебыча, слегка поддел снизу лётную куртку, на миг заинтересовался металлической змейкой, но скоро перевёл взгляд на кожаную бейсболку. Кажется, этот головной убор не на шутку его развеселил. Не слишком заботясь о сохранности лица, он зацепил кепку остриём сабли и бросил своим сотоварищам.

'Старший', поймав её, повертел в руках, после быстрым движением скинул дублёный 'малахай' с соседа, водрузил тому на голову и захохотал. Соседа это, видимо, оскорбило. Он тотчас вскочил на ноги, сорвал с головы бейсболку, отбросил в кусты и что-то гневно затараторил.

Хлебыч чувствовал как из раны, оставленной на щеке лезвием сабли, сочится кровь, но утереться решался лишь, когда его ненадолго оставили в покое.

Пока все трое 'бармалеев' шумно выясняли отношения, он успел оглядеться. Чуть поодаль, шагах в десяти от костра, на кочке у дерева была расстелена рогожа, а поверх неё наброшен распахнутый овчинный тулуп. Под тулупом что-то зашевелилось, около ворота показалась вдруг девичья голова. Из-под пухового платочка выбивалась прядь белокурых волос, большие глаза смотрели на Хлебыча с удивлением и надеждой.

— Ничего, дочка, мы что-нибудь придумаем, — шепнул ей Хлебыч одними губами.

Он вдруг вспомнил о Вовке, о том, что, кроме него, надеяться теперь не на кого. Лишь бы пацан сам не попался в лапы 'бармалеев'.

Может, пошуметь, покричать, чтобы услышал? — думал Хлебыч. — Чтобы позвонил в 'сто двенадцать', подмогу вызвал. На худой конец, ружьё в машине... Хватит ли бестолковому ума зарядить?..

Подумав о ружье, Хлебыч стал искать взглядом автоматы. Ведь не могут же 'бармалеи' без 'Калашей', с одними зазубренными саблями по полям слоняться? Иначе, это вовсе никакие не 'бармалеи', а, скорее, банда бомжей. Правда, бомжей конных, что как-то не слишком убедительно.

Однако огнестрельного оружия видно не было. Лежало ещё что-то по ту сторону костра, чего Хлебыч пока толком разглядеть не мог, но вряд ли те изогнутые палки могли бы послужить оружием.

Выяснения отношений вскоре закончились и теперь сразу двое 'бармалеев' осматривали лётную куртку так, будто надета она не Хлебыче, а на манекене в магазине. От резкой вони, которую источали оба бандита, едва не резало глаза.

В ситуации, когда вот-вот может лишиться ещё и куртки, Хлебыч, сам не зная почему, с брезгливостью думал, чем в поле оттирать бейсболку, которую примеряли на этого немытого годами дикобраза? Находил, что лучшее и единственное средство — это, конечно, снег.