Жизнь замечательных... ружей

Не помогло. Двоих азиатов в ватниках Маузер свалил пулями посреди сельской улочки, а вот остальные выстрелы вреда врагу не нанесли. Генрих, скотина, ты бы хоть немного целился! Что, обойма?! Идиот, ты же не успеешь! О, майн Гот, какой же идиот... Генрих бы успел, Маузер старался ему помочь, как только мог — но вот чешская обойма военного выпуска, в отличие от довоенных, немецких — выбрасываться затвором никак не хотела, заклинившись намертво. Свинячье дерьмо, они уже здесь!

Удар по вражескому штыку, выпад, укол, вскрик боли, но недостаточно, всего лишь кольнул... Взмах приклада... Ну что же ты так! Получив удар ногой, Генрих едва не упал, крепко приложив Маузер о камни. Ничего, вот на ватнике выступает свежая кровь, сейчас мы добьем этого узкоглазого кочевника... Взмах, отбив. Выпад... Ай! Что-то пребольно чиркнуло по накладке ствола, оставляя глубокую отвратительную царапину, и хватка Генриха вдруг ослабла... Скотина баварская, что ты делаешь? Куда?! Но Генрих словно не слышал Маузера, выронив его прямо в грязный, истоптанный снег...

Потянулись долгие годы плена. Сначала его таскали с места на место, но потом он накрепко попал на склад. С Маузера сняли затвор, и в таком виде он пролежал столько времени, что и сам потерял ему счет. Чем окончилась война он точно не знал, да и знать не хотел. И так все понятно — оружие победителей не лежит десятками лет на складах побежденных. Маузер с тоской вспоминал жар плавильной печи. Он хотел просто умереть и исчезнуть.

А потом пришли люди, взяли его, и начали издеваться. Они поставили в Маузер какой-то другой затвор — от чешского маузера, что не добавило хорошего настроения — чехов Маузер не любил. Но еще хуже было то, что они вывернули и унесли его ствол! Это было гадко и позорно. Маузер мечтал только об одном — скорее в печь. Но издевательства продолжались. Ему принесли и поставили новый ствол — и Маузер с ужасом узнал, что это русский ствол, сделанный русскими и в России! ...Нет, качество и металла и самого ствола были ничуть... да что там, гораздо лучше, чем его прежний ствол. Но калибр! Вместо нордического семь-девяносто два на пятьдесят семь миллиметров — какие-то семь-шестьдесят два на пятьдесят один! Что это за патрон вообще такой?! На треть меньшей мощности! Зачем, почему и за что ему такое?!

Маузер решил отомстить. Для начала он, язвительно ухмыльнувшись, надтреснул пружину отражателя. А потом...посмотрим. Проверим, насколько этот русский ствол крепок. Варвары не могли сделать все хорошо...

В магазине он пролежал довольно долго, но потом его все же купили. Новый владелец, вопреки ожиданиям Маузера, решившего, что его покупают для продолжения издевательств, ничуть не огорчился сломанной пружине, заменив ее, да и в остальном старательно обихаживал старый карабин. Даже приобрел и установил потерянный вместе со старым стволом намушник. Да и новый патрон оказался не столь и плох. "В конце-концов, я не молод — рассуждал Маузер — И может, так вовсе и не столь плохо выходит. В конце-концов — в печь-то я всегда успею!"

Немного его напрягала лишь неразговорчивая соседка по сейфу. Там стояла винтовка Мосина, на семь лет младше Маузера... и ввиду его давнего одиночества — в общем-то довольно привлекательная барышня... Вот только общения не вышло никакого, даже ремнем в сейфе прикоснуться не дала, язвительно вопросив, откуда у Маузера такая шикарная царапина на ствольной накладке? Маузер смутился и более к соседке не приставал.

Полуавтоматическая винтовка АР-15 калибра .223

Арка была модницей. Она любила всякие аксессуары, хорошие чистящие средства и прозрачные магазины. Воспоминаниями она не страдала, хотя и был в ней металл от самолетов и подлодок — но слишком много раз он был переплавлен, да и пластика в ней было многовато. Арка никогда не воевала и не стремилась воевать. Она знала, что она — гражданское оружие, и ее стихия — стрельбища и тиры. Владелец ее, толстый веселый чернокожий американец, бывший полицейский — любил и умел стрелять. Вместе с некрасивой женой-азиаткой он по выходным выезжал за город на стрельбище, где расстреливал пару сотен патронов по весело звякавшим мишеням. Патроны были хорошие, чистка регулярной, и Арка работала безотказно. Иногда она встречалась на стрельбище с другими — такими же как она сама Арками, иногда с гражданскими карабинами или с Эм-четырнадцать и Гарандами. Изредка были и вызывавшие тревогу и неприязнь топорные и убогие Калашниковы и Симоновы. Стреляли они, в сравнении с Аркой — отвратительно, значительно менее кучно и с большой отдачей. Весили больше. Были не так удобны и вообще... Арка не могла понять — зачем вообще делают такое оружие? Кому оно нужно, если есть великолепная "страшная черная винтовка"? Арка всегда старалась держаться от этих "красных" подальше.

Через некоторое время хозяин Арки стал все реже ездить стрелять. В доме чаще стали появляться врачи, а потом и вовсе на несколько недель он исчез из дома. Привыкшая уже к регулярным поездкам, винтовка заскучала. Тем больше была ее радость, когда она вновь оказалась на стрельбище. Вот только вид хозяина её как-то не порадовал, был он бледен и часто смахивал пот с лица. Стрелял он много, но совсем не точно. Арка даже расстроилась.

Следующий раз ее достал из сейфа незнакомый человек в форме. Сверил номера, защелкнул на спусковой скобе замок-блокиратор, и поставил обратно. Еще через три месяца тот же человек снова достал ее, снял замок и передал жене хозяина. А та — другому мужчине. Арка не могла поверить, что ее хозяин, так ее баловавший всякими лазерными прицелами, коллиматорами и прочим обвесом — попросту продал ее кому-то другому. И даже не пришел попрощаться, доверил это жене!

Поле недолгой поездки Арку нагло и бесцеремонно раздели, освободив от всего пластика, разобрали на запчасти, и, рассортировав, отправили в печь.

Карабин Арисака тип 99

К сожалению, разговорить самурая Арисаку не удалось. Он гордо и надменно отмалчивался, демонстрируя гайдзинам истинно японское высокомерие. О нем известно только, что попал он сюда с Филиппин, где долгое время использовался местным охотником. Даже то, как он попал в этот музей — неизвестно. Впрочем, тут, наверное, стоило бы спросить наших пограничников и полицейских, они наверняка в курсе. Известно только, что и канал ствола и патронник у него изъеден раковинами так, что стрелять из него давно стало опасно, а гильзу поле выстрела в половине случаев надо выбивать шомполом. Но Арисака по этому поводу никогда не жаловался, ибо это не к лицу самураю. Да и стоит ли жаловаться тому, у кого между ложей и стволом запеклось несколько слоев японской, английской и американской крови, в передней части ложа сидит мелкий осколок, а приклад пусть и немного, но подпален огнеметом на Гуадалканале? Арисака сохранял полнейшую невозмутимость, когда его принесли и передали этим гайдзинам. Он уже решил все для себя. Старый охотник был для него жутким оскорблением, но и эти не лучше. Филиппинец, хотя бы, патроны снаряжал сам. А эти — наверняка найдут настоящий, полновесный патрон из арсенала... по ним видно, победители, хвастуны и захватчики! Ничего, всего один настоящий патрон — и Арисака покинет этот мир, успев посмеяться над неудачливым стрелком...

Гайдзины перехитрили его. Они не стали стрелять. Вместо этого они надругались на самураем. Сверло (Китайское! Какой позор!) впилось в его ствол сразу за патронником, лишая самурая всякой возможности нанести вред врагу и даже просто погибнуть с честью! Проклятые северные варвары...

Но издевательство на этом не кончилось. Его принесли в большой зал, и стали обсуждать, как лучше его разместить, чтобы... О, Боги! Чтобы ПОКАЗЫВАТЬ ЕГО ВСЕМ! Его, взятого в плен, лишенного чести и возможности убивать или погибнуть! Какой позор!

Все оказалось не так плохо. Арисаке подарили штык (со своим он расстался давно, и не завидовал тому — все же служить охотничьим оружием лучше, чем разделочным ножом...), а на покрытой мягкой тканью витрине расположили так, что отверстие от сверла в стволе рассмотреть было просто невозможно. Рядом разместили дешевую офицерскую катану и совершенно неработоспособный "Намбу". К соседям Арисака отнесся с презрением — катана была глупа, как любая женщина, и ничего кроме склада и этого музея в жизни не видела, а пистолет имел еще более печальную историю, чем сам Арисака, выглядел подавленно и недостойно самурая. Поразмыслив, Арисака постепенно преисполнился гордости и приобрел свой обычный надменный вид. В конце-то концов, гайдзины оказались не такие уж и варвары, и с ними можно делить это место. Они проявили уважение к чести самурая, выставив его грозным и боевым. А что на самом деле он не может стрелять, то... Арисака все равно никому не признается, что и без просверленного ствола мало на что уже годился. А так — на него смотрят с интересом десятки людей в день. И они смотрят с уважением, как на грозное оружие! Большинство, конечно, гайдзины, но иногда попадались и соотечественники. Арисака очень гордился тем, какая у них техника, мало понимая в современной электронике — он просто чувствовал, что тут дети Аматерасу обошли своих победителей. Самурай приобретал особо гордый вид после посещения музея туристами из Японии.

...И он никогда и никому не признается, что, глядя в лица твоих соотечественников, с сожалением отмечал — нет в этих лицах чего-то неуловимого... прежнего. Не представить этих людей идущими в рукопашную с десантниками на Гуадалканале, не представить их в болотах и джунглях Индокитая, или бредущими по пояс в воде под пулями к берегу безымянного атолла. Когда музей засыпал, и тихонько дремала глупая катана, вскрикивал во сне переживший ад бомбежек "Намбу", Арисака не спал и тихонько грустил. Самураи тоже грустят. Но только когда этого никто не видит.

Винтовка Мосина, образца 1891/30 года.

Наглый маузер все не шел из головы. На семь лет старше, а позволяет себе всякое... Жаль, не встретился он в свое время... "Впрочем, и без меня его неплохо кто-то приголубил — царапину от нашего штыка я ни с чем не спутаю!" — так думала, засыпая, Мосинка, стоя в сейфе рядом с похрапывающем уже маузером.

Родилась Мося в Ижевске, и сразу попала на войну. Сорок третий год — год перелома. От соседок она понаслушалась ужасов, но молодой еще механизм не ведал ни страха, ни уныния. Винтовка исправно служила своим владельцам, которых было немало — впрочем, чаще они менялись из-за переформирований, чем гибли или получали ранения. Стреляла Мося часто... но неточно. Её вины в том не было — ну, не может никакое ружье попасть в цель, коли стрелок не выставил правильно дальность, не целится вовсе, или дергает спуск! Глупо получалось — ствол длиннющий (старые соседки, те, что еще с граненой, "царской" коробкой, те говорили — это оттого что всерьез опасались польской конницы и нехватки патронов — потому мол и штык такой длинный, чтобы всадника на коне достать, под шашку не подставившись), на прицельной планке разметка аж на два километра (ну, тут и сама Мося не слишком обольщалась, конечно, но на шестьсот-то метров... да хоть бы на триста!), патрон могучий — а попадать получалось раз с десяток за всю войну, и почти все — в упор, считай в рукопашной. Ну, правда в рукопашном и штыковом бою Мося себя чувствовала царицей. Если попадался мало-мальски обученный владелец — то главное было дорваться до штыковой. А там уж — штыком коли, прикладом — бей!

Закончила войну Мося в Будапеште. Потом были лагеря перед демобилизацией, где часовые спали, опершись на винтовки, а проверяющие посты тихонько вынимали у них затворы. Сон в карауле Мося не одобряла, но солдатиков, как любая баба, жалела — потому старалась щелкнуть затвором погромче, чтобы разбудить бедолагу.

Служба продолжалась еще несколько лет, а потом на долгие годы местом обитания Моси стал огромный, с уходящими вдаль штабелями, склад. И это было, в общем, неплохо — мало того что тепло и сухо, так еще и законсервировали смазкой перед тем как заложить на хранение. По складу ходили слухи (привезенный с северов ППШ "сам видел лично!"), что тысячи карабинов сорок четвертого года валяются на Новой Земле под открытым небом просто грудами металла и дерева — корабли везли их туда в качестве балласта, чтоб не так сильно болтало порожних. А один потертый РПД рассказал, что массу винтовок отправили воевать в Китай и Корею, и обращаются там с ними порой просто варварски. В общем, Мося решила, что ей досталась не самая плохая доля — она уже навоевалась, только вот жаль было, что не постреляла точно, без вины с ее стороны осталась каким-то стреляющим копьем для рукопашной... Крови она напилась достаточно, а вот самой себе доказать, что она может и умеет... Да, видно, не судьба — с этого склада только в переплавку уже, после того как из большого мира приходят слухи о все новом и новом оружии. Кому уж теперь такие старушки нужны.

Когда повезли на завод, Мося спокойно готовилась уйти в печь. Отсутствием эмоций она напоминала усталую русскую бабу, которой некогда да и незачем ужасаться и заламывать руки. Когда ее раздели, сняв все дерево, она только усмехнулась — хоть от старой смазки избавлюсь. От смазки ее действительно избавили, выкупав в керосине. Мося недоумевала — а что, так просто в печь — не? Впрочем, где-то даже приятно... в иных местах ее с рождения никто так не трогал, даже засмущалась немного... А потом началась пытка. Ей подрезали, сверлили и шлифовали бок коробки, потом приложили какую-то железяку и больно приварили электросваркой. "Дурачки, — подумала Мося, — Наварили какую-то ерунду... Зачем? Так ведь и ложе не встанет, упрется.." Ложе встало — на нем сделали выборку, а само его ошкурили и покрыли новым светлым лаком. Мося осмотрела себя — вроде как даже и помолодела? А ничего, хороша... вот только железка на боку вид портит, и непонятно зачем. После испытательного отстрела на казенник Мосе нанесли новые клейма. Это был не болезненный штамп, а новомодная лазерная гравировка — ничуть не больная, разве что щекотная малость. Мося с удивлением узнала, что оказывается, сделана она уже не в СССР а в России, и не "винтовка образца 1891/30 года", а какое-то КО-91/30. Передернув плечиками затвора на проверке ОТК, Мося решила, что и Бог-то с ним, с названием. К тому же, как любой женщине, ей понравился и новый год выпуска... правда и старое клеймо никуда не делось, но то такое...

В общем, винтовка была довольна, и готова служить далее — то, что ее не пустят в печь, она уже знала наверняка. Однако жизнь преподнесла ей еще один сюрприз, да еще какой! Несуразная железка на боку коробки оказалось... подумать только, она оказалась базой для кронштейна оптического прицела! Незнакомого образца, но, как чувствовала Мося — крепкой и надежной. Да еще, в подарок ко всему — в комплекте шел ее личный, с выгравированным ее же номером кронштейн! Мося не верила своему счастью...

В магазин она не попала. Купили ее заказом с завода, пара недель в пути Спецсвязью — и вот она уже распакована новым владельцем. Довольно грамотно тот снял с нее консервную смазку, которой винтовку покрыли на заводе (Так положено, что делать! Но как же эта смазка уже надоела за прошедшие десятки лет на складе!), а затем... О чудо! На кронштейн был установлен самый настоящий оптический прицел! И не старый добрый, но уже устаревший ПУ — а современный, с переменной кратностью и подсветкой сетки! С просветленной оптикой, антизапотевающий и герметичный. Винтовка довольно замурлыкала, предвкушая будущую стрельбу.