Исправить наркома Ежова

Вспомнив о хамоватом жирдяе из 'Мяса и птицы', я убыстряю шаг — ключевой партнёр, его никак нельзя терять! Учитывая, что выйти на них стоило огромных усилий. Но, хоть убейте, к их холдингу у меня два вопроса, которые я так и не задал. Первый и самый главный относится к названию: из чего, интересно, сделаны их замороженные курицы, которыми так наводнены все московские супермаркеты? Если противопоставляются они, собственно, 'мясу'?!..

Второй вопрос волнует меньше, хоть он и основной. Но тут, я думаю, как-нибудь выкручусь, не привыкать. Ибо как совместить рекламу кур и шматков свинины с запуском очередной микрокредитной компании, читай, разводилове лохов, о старте которой и пойдут предстоящие переговоры, ума не приложу. Хоть и должен был подумать об этом за выходные. А спонсоры серьёзные, мда... Финита!

— Николай Иванович, я подготовила переговорную — минералку, слайды... — стремясь не отстать окончательно, Лизочка последним усилием хватает мой локоть.

— Ай!.. — от тупой боли я останавливаюсь, как вкопанный. На глазах изумлённой девушки задираю рукав, едва не вырвав пуговицу. На локте, почти у самого сгиба зияет огромный, переливающимся фиолетовым, синячина. Которого вчера вечером в ванной, клясться головой готов, не было в помине.

— Простите, я не зна... Большой какой! Надо холодное приложить. Упали где-то, да? — глаза её участливо хлопают. — Это из-за аварии?

— Беги уже и свари мне лучше кофе, Лиза. Марш, ну?.. — легонько хлопаю я упругую попку. Чувствуя, как на голове зашевелились волосы.

— Бегу! — расцветает та от счастья. — Я скоро! — цокот каблучков исчезает за углом.

Остановившись у зеркала, я оправляю костюм и подтягиваю галстук. На меня испуганно смотрит помятое лицо с двухдневной небритостью и ужасом в глазах. Кое-как справившись с бегущими по спине мурашками, я с трудом беру себя в руки и, нарисовав приветливую улыбку, толкаю плечом дверь переговорной.

— Возьми денег — купи мяса, чем вам не слоган? — жирдяй, пожёвывая губами, кажется, вот-вот выскочит из своего костюмчика. — Фраза одновременно заявляет о нас, 'Мясе и птице', и даёт посыл потенциальному клиенту. — Франтоватые брючки в облипку на его ножках как нельзя лучше говорят, что он-то, как раз, этим советом воспользовался, что называется, сполна.

'Встал бы ты к стенке, как миленький... Здесь не так далеко до Варфоломеевского — полчаса по пробкам, минута по лестнице, и...'

Я вздрагиваю — едва не отключился! С силой зажмуриваюсь несколько раз, отгоняя сон. Совещание продолжается битый час, но мы не продвинулись ни на йоту. И хоть это мой первый персональный проект, и, казалось бы, всё срастается как нельзя лучше: есть отличная крыша в виде Игоря Владимировича, генерала МВД в отставке и по совместительству владельца нашей конторы. Имеются принципиальные договорённости на всех уровнях, казалось бы — придумывай оформление и вперёд, дурить лохов, но... Но чёрт возьми, мысли мои сейчас совсем не здесь. Который день я боюсь засыпать по ночам, потому как... Потому что, засыпая, я неизбежно попадаю в голову его. Ежова, моего кровавого тёзки. А синяк, обнаруженный мною сегодня, говорит о том, что, похоже, не только в голову... Ибо получить я его мог только, только...

... — Согласно пирамиде Маслоу... — важно продолжает модный жирдяй, — на вершине человеческих потребностей располагается потребность в самоактуализации...

Этот пассаж срубает меня окончательно. Кляня в мыслях напыщенного урода, который пользуется столь нечестными приёмами (у самого экономическое, эй, ты!), я проваливаюсь в небытие.

— Ефи-и-и-имыч... Ефи-и-и-имыч!!! — эхо разносится по комнатам, но ответа нет. Взгляд упирается в настенные часы с кукушкой — половина первого. Судя по свету за плотно зашторенным окном — дня, но время для меня не имеет значения, наркомат может и подождать. Справятся!

— Ефимыч!!!.. — бью я кулаком по столу, отчего беспорядочно расставленные рюмки едва не падают, жалобно звякнув. Ударяю, и отдёргиваю руку: звезда на рукаве попадает аккурат в жирную рыбу, насквозь промаслившую номер 'Правды'. С которого на меня осуждающе смотрит...

В голову немедленно приходит отличная идея! И, уже спокойно поднявшись со стула, я отправляюсь искать собутыльника в запутанном лабиринте комнат квартиры на Гоголевском бульваре. Доме социалистической коммуны. Принадлежавшего, в общем-то, мне, дома. Как и города, в котором он находится — несостоявшемся Сталинодаре, а ведь я предлагал!.. Как и страны. Как и... В данном случае, всё проще — председатель Госбанка Лев Ефимович Марьясин. Один из множества моих холопов — пыль.

— Где же ты? -ласково вопрошаю я, перешагивая через какое-то тряпьё. — Ефимыч?

Из ванной слышен шум воды — ага!

Остановившись в дверях, я некоторое время наблюдаю, как грузноватое тело в костюме истошно блюёт прямиком в эмалированную чугунную лохань, едва не выворачиваясь наизнанку. В зеркале отражается белое худощавое лицо с всклокоченными волосами, размещённое над маршальским мундиром, темные мешки под глазами — эка, я... Перебрал сегодня.

Устав, наконец, ждать, я легонько пинаю выпяченный зад:

— Проблевался?

— Не-е-е-е-ет...

Новая волна спазма накатывает на Марьясина, и в этот момент мне становится даже чуточку жаль его — сколько раз сам вот так же... Не всегда успевая добежать до сортира. Но в ванную — эт ты зря, Ефимыч. В ней я плещусь, бывает.

— Пошли! — пинаю я его уже с силой.

— К-к... Куда, Иваныч?.. — оборачивается он удивлённо.

— Пошли, говорю, быстро!

— Иваныч, ты же видишь...

— Товарищ народный комиссар. Николай. Иванович. Ежов. — Спокойно чеканю я, наслаждаясь реакцией. — Забылся, Марьясин?

Как же нравится мне наблюдать такие моменты! Когда пять минут назад считавшая тебя другом сошка, зовут и кличут которую никак, мгновенно меняется в лице. И нет уже пьяной рвоты из нутра, как и хмель слетел напрочь. А есть только липкий, всепоглощающий грузное тельце, страх. И слово 'жить', бьющееся с сердечком.

И вот уже семенит он за тобой раболепно, что-то виновато бормоча вслед, а ты вышагиваешь впереди и таинственно молчишь. И пусть думает он, пусть гадает, что на сей раз созрело во всклокоченной голове маршала НКВД. Такого всесильного.

— Сымай порты! — торжественно объявляю я, когда мы оказываемся в гостиной. Медленно вытянув папиросу из портсигара, чиркаю спичкой.

— Тов-варищ Еж-ж...

— Сымай, грю те!!! — сладко затянувшись, гаркаю я. — Не слыхал?!

Дрожащие руки торопливо дёргают ремень, покорно высвобождая обвисшее пузо с исподним, а упавшие брючины прочно стреноживают перепуганного Ефимыча. Но это лишь начало потехи, я только приступил к веселью.

— Дальше сымай, всё!

Панталоны спускаются на пол. Вот же ты... Перепуганный насмерть Лев Ефимович, оказывается, успел в них опорожниться — видать, по дороге из ванной! Комнату тут же наполняет стойкая вонь, но мне не привыкать. Каждый второй, считай, на расстреле... Только вот, Лёвушка, ты-то ещё не у стенки, вот в чём вся разница. Но перебздел, трусишка, теперь верю. Что дрожишь? Думаешь, я тебя сейчас прямо вот так, да? Да сдалась мне твоя задница, тоже мне... Поиграем мы с тобой. Ох, поиграем...

Порывшись в кармане, я торжественно извлекаю железный рубль. Ефимыч наблюдает ни жив, ни мёртв.

Продемонстрировав монету Марьясину, кладу её на пол, стряхивая на поверхность горку пепла...

Лицо мигом оживляется:

— Никола Иваныч, так вы в дуй-перебздуй решили? А я-то со страху... — дрожащая улыбочка ползёт по щекам. — Я-то, видите, наделал!.. — светится от счастья тот.

— В неё, Ефимыч, а ты что удумал? — улыбаюсь и я снисходительно.

— А я-то, Никола Иваныч, перетрухал часом...

Трясущиеся руки разведены в стороны, радости бесштанного нет предела!

— А скажи-ка, Ефимыч... — ласково перебиваю я. — Ты эту рыбку привёз?

— Я, как же! — лыбится тот, всё ещё не понимая.

— Где взял?..

— В Торгсине-ж, на Смоленской! Лососинка — во рту тает! Вместе же...

Подняв руку, я указываю на стол.

— А упаковал её — тоже ты? — я становлюсь серьёзным.

Взгляд его, наконец, останавливается на промасленной газете. С которой в сальных потёках на нас взирает фотография ЕГО.

Удар о пол. Только, не поможет, нет. Коленями меня не разжалобить — неинтересно.

— Дуй-перебздуй, Ефимыч, ты угадал. — Отхожу я чуть в сторону. — Ставка — эта газета. Выиграешь — сожгу, нет... — развожу руками на этот раз я. — Пшёл!!!

Играем мы в 'дуй-перебздуй' давно, и смысл — сдуть газами горстку пепла с монетки. Ставим, как правило, на желание, но надо видеть сейчас, как быстро поскакала к рублю эта грузная туша! Побежала, как паук, в обгаженных подштанниках, да спиной к полу!!! Ха-ха!!! Эка ты стараешься, стервец! Давай же, давай, ну?!..

Резко открываю глаза. Вокруг тишина — да такая, которую сразу можно определить термином 'напряжённая'. Звенящая такая, звонкая, когда взоры нескольких человек вокруг устремлены на тебя, а ты только что, сию минуту...

— Э-э-э... Николай Иванович? Я сказал что-то смешное?

Глаза Лизочки, двоих замов и толстяка у доски устремлены на меня. Звон хохота, кажется, всё ещё гуляет под потолком небольшой переговорной.

Собравшись с силами, я выдавливаю натужно:

— Нет-нет, продолжайте!

А глаза мои устремлены на правый рукав. Где из-под пиджака высовывается белый краешек рубашки. Бывший когда-то белым. Сейчас он измазан жирным, в котором обоняние без труда определяет запах рыбы. Жирной лососины, что тает во рту.

Запарковаться на Тверской под вечер — та ещё задача, пусть этот вечер и понедельника. Но — происходит чудо: свободное место как раз напротив любимой кофейни со сложнопроизносимым латинским названием пусто, словно и ожидает меня. Зову про себя это заведение просто: 'Палаццо', но сегодня делаю усилие, и, остановившись, разбираю, наконец, по буквам: 'Палаццо делла Канчеллерия'. Хм... Интересно, что бы это значило? Канчеллерия...

Приветливая девчонка в холщовом переднике быстро определяет меня на любимый столик, и, оставив клиента с меню и в раздумьях, незаметно исчезает из виду.

Уж не знаю, какими такими магическими способностями обладает здешний персонал, но всё тут делается тихо и само собой, без лишнего пафоса и напыщенности. За что я, собственно, эту кофейню в своё время и приметил.

Стараясь привести в порядок мысли, я листаю страницы меню.

'Наташка отзвонилась — дома, готовит реферат по географии — хоть здесь всё в порядке. Светка позвонила за день раз пять, и опять же, прикрыла Наташка: об утренней аварии — ни гу-гу, даже предупреждать не пришлось. Со стороны командированной жены я выгляжу пусть и лёгким недотёпой, но в целом всё в норме и без форс-мажоров. Это со стороны жены и благодаря тылу — дочке... А со стороны меня?!..'

Мысли неизбежно переключаются на преследующие меня вторую неделю сны. Или, как выяснилось сегодня, не такие уж сны — даже, Коля?

Ежов, или кровавый карлик, как называли этого человека. Даже ко всему привыкшая история после смерти того постаралась вычеркнуть, забыть о его существовании, и — всё по делу, по праву. За последнюю неделю я нагуглил о нём столько, что хватило бы на целую диссертацию, и самая главная, не отпускающая меня в последнее время мысль: Какого чёрта?!. Тёзка по имени и отчеству — так мало ли в одной только Москве Николаев Ивановичей? Что я, совсем сбрендил?!..

Глаза бездумно бегают по страничке, взгляд останавливается на знакомом названии. Выписанный большими жирными буквами текст гласит: 'Карпаччо с соусом из ежевики...'

Рука непроизвольно сжимается и бьёт о стол: 'да чтоб вас!..'

— Э-э-э-э-э, молодой человек, это совсем не дело. День был тяжёлым? — необъятная туша Юрки бухается напротив, сразу заполонив всё пространство дивана. — Вижу, вижу, но мы это быстренько поправим! Официант!!! — картинно щёлкает тот пальцами. И, наклонившись ко мне, хитро подмигивает: — По пивку, Колян? Чё случилось-то?

Несчастное и возвышенное место с интеллигентными замашками под пафосным названием 'Канчеллерия' — худшее из заведений, в котором можно встретиться с Юркой. Пусть он и психиатр с учёной степенью, да и вообще — кореш детства. Плевать хотел сей эскулап на возвышенное, что немедля и продемонстрировал, заказав пиваса с креветками. И едва не проделал дыру в груди покрасневшей официантки плотоядным взглядом. Но выбор у меня, что называется, отсутствовал: спецом тот являлся классным, и лучшей кандидатуры для обсуждения происходящего я и представить себе не мог.

— Юр, слушай... Да прекрати ты пялиться на её задницу, молода она ещё для тебя! — выхожу из себя я, наблюдая, как тот сверлит глазами уходящую официантку.

Тот обиженно переключается:

— Ну, Колян, от кого-кого, а от тебя...

— Короче, Юр, слушай сюда. Мне неделю уже снятся реалистичные сны.

— Ну, это нормально, братан: даже кошкам они снятся! А мне на днях такое приснилось, ты не представляешь: тёлка с титьками, как у Саманты Фокс, помнишь плакаты из девяностых? — ржёт тот во весь голос. — Ленка, жена, офигела — у меня аж встал среди ночи, ага?..

При последнем пассаже скромная парочка за соседним столиком (по виду скрипач консерватории, и оттуда же хористка) немедля превратилась в каменные изваяния. Хоть сейчас выставляй в биеннале под авангардным названием 'Тихий ужас', допустим. Или, просто: 'УжОс' — так, пожалуй, наглядней. Господи, как же я вас понимаю, ребята! Но мне очень надо, простите!

— Юр, ты не понял. Мне вторую неделю снится, что я Ежов.

— Кто-о-о-о-о?.. — едва не давится тот креветкой. — Ежов?!

— Ежов. Нарком НКВД.

— Это которого рукавицы, что ли?

— Они самые.

— Маленький такой и расстреляли его, после него Берия был?

— В точку, Юр.

— Снится, и что? Мало ли — может, кино какое поглядел, да запало...

— Не запало, Юр. И не кино. Снятся события, о которых я представления не имел. А потом лезу в интернет, и оказывается...

Я пересказываю ему последние два сна — о расстреле Бокова со священником и утреннем 'дуй-перебздуе' на деловых переговорах.

... — Марьясин этот, с которым Ежов пепел сдувал... Ну, газами — он глава Госбанка был, я поглядел. Расстрелян в тридцать восьмом.

— Проиграл, значится? — участливо интересуется тот.

— Наверное. Я проснулся как раз.

Толстяк отставляет пиво и некоторое время смотрит на меня. После, не спрашивая, быстрым движением оттягивает сперва одно, затем второе веко. Когда потная ладонь ложится на лоб, я отдёргиваюсь:

— Да здоров я! Вроде бы... Температуры нет, глюков не ловлю. Пока бодрствую. — добавляю я нехотя. — Ты самого главного ещё не знаешь, Юр.

— Так рассказывай, не томи. — бесшабашность его мигом улетучилась, как не бывало. Сейчас мне в глаза внимательно смотрит не попирающий нормы морали жиртрест, а опытный спец своего дела. Видал я такие взгляды — у всех врачей они одинаковы.

— Короче... — задираю я рукав. — Вот этот синяк, Юр, я получил там.

— Где? — голос его становится вкрадчиво-маслянистым. — На работе?