Убить пересмешника. Глава 9

— Сестра, я делаю с ними всё, что в моих силах!

Это было как-то связано с моей привычкой ходить повсюду в комбинезоне.

Тётя Александра была помешана на заботе о моём одеянии. Я не могла даже надеяться стать леди, если буду носить штаны; когда я сказала, что ничего не могу делать в платье, она ответила, что мне не положено делать вещи, для которых нужны были бы брюки. Идеальное представление тёти Александры о моём поведении включало в себя забавы с кухонными плитами, чайными сервизами, и ношение жемчужного ожерелья, которое она мне подарила, когда я родилась; кроме того, я должна была стать лучом солнца в одинокой жизни моего отца. Я предположила, что с таким же успехом можно быть лучом солнца и в брюках, но тётушка ответила, что нужно себя вести, как подобает солнечному лучу, что я родилась хорошей, но становилась всё хуже год от года. Она задела мои чувства и надолго выбила меня из колеи, но когда я спросила об этом Аттикуса, он ответил, что в семье было уже достаточно солнечных лучей, и сказал мне продолжать заниматься своими делами — я его вполне устраивала такой, какая есть.

За рождественским ужином я сидела за маленьким столиком в столовой; Джем с Фрэнсисом сидели со взрослыми за обеденным столом. Тётушка продолжала изолировать меня ещё долго после того, как Джем и Фрэнсис доросли до большого стола. Я часто задавалась вопросом — она что, думает, что я вскочу и выкину что-нибудь? Я порой подумывала сказать ей, что если бы она позволила мне посидеть за большим столом вместе со всеми хоть раз, я бы показала ей, насколько воспитанной я могу быть; в конце концов, я же ела дома каждый день без серьёзных происшествий. Когда я попросила Аттикуса использовать своё влияние, он сказал, что не имел его — мы были гостями, и садились там, где нам говорили сидеть. Он также сказал, что тётя Александра не слишком понимала девочек — у неё их никогда не было.

Но её стряпня искупила всё: три вида мяса, летняя зелень с полок её кладовой; маринованные персики, два вида пирожных и амброзия служили скромным рождественским ужином. После него взрослые перебрались в гостиную и расселись в полубессознательном состоянии. Джем прилёг на пол, а я пошла на задний двор.

— Надень пальто, — сказал Аттикус сонно, так что я его не услышала.

Фрэнсис присел рядом со мной на крыльце.

— Ничего лучше я пока не ела, — сказала я.

— Бабушка отлично готовит, — сказал Фрэнсис. — Она меня этому научит.

— Парни не готовят, — я хихикнула при мысли о Джеме в фартуке.

— Бабушка говорит, что всем мужчинам нужно научиться готовить, что мужчины должны быть внимательны со своими жёнами и прислуживать им, когда они себя плохо чувствуют, — сказал мой кузен.

— Я не хочу, чтобы Дил мне прислуживал, — сказала я. — Уж лучше я ему прислужу.

— Дил?

— Ага. Никому пока не рассказывай, но мы поженимся, как только достаточно вырастем. Он сделал мне предложение прошлым летом.

Фрэнсис презрительно фыркнул.

— Что с ним не так? — спросила я. — С ним же полный порядок.

— Ты о том мелком коротышке, который, как говорит бабушка, остаётся у мисс Рейчел каждое лето?

— Именно о нём-то я и говорю.

— Я знаю о нём всё, — сказал Фрэнсис.

— И что же ты знаешь?

— Бабушка говорит, что у него нет дома...

— Конечно, есть — он живёт в Меридиане.

— ...его просто передают по кругу от родственника к родственнику, и мисс Рейчел берёт его к себе каждое лето.

— Фрэнсис, это не так!

Фрэнсис ухмыльнулся мне.

— Ты бываешь дико тупой, Джин Луиза. Хотя что с тебя спрашивать.

— Что ты имеешь в виду?

— Если дядя Аттикус позволяет тебе водиться с бродячими собаками, это его личное дело, как говорит бабушка, так что это не твоя вина. Наверное, нет твоей вины и в том, что дядя Аттикус к тому же и друг черномазых, но я всё же скажу тебе, что это определённо оскорбляет остальных членов семьи...

— Фрэнсис, какого чёрта ты имеешь в виду?

— Как раз то, что слышишь. Бабушка говорит — уже довольно плохо, что он совсем распустил вас, но теперь, когда он оказался другом черномазых, мы больше никогда не сможем ходить по улицам Мейкомба. Он позорит семью, вот что он делает.

Фрэнсис вскочил и бросился вниз по мостику к старой кухне. На безопасной дистанции он крикнул:

— Он друг черномазых, вот он кто!

— Вовсе нет! — заорала я. — Не знаю, что ты там несёшь, но тебе лучше перестать в эту самую чёртову минуту!

Я спрыгнула с крыльца и побежала вниз по мостику. Было легко схватить Фрэнсиса за шиворот. Я сказала, чтоб быстро забрал свои слова обратно.

Фрэнсис вырвался и помчался к старой кухне.

— Друг черномазых! — крикнул он.

Когда преследуешь добычу, лучше не торопиться. Жди молча, и уж как пить дать она заинтересуется и покажется. Фрэнсис появился в дверях кухни.

— Ты ещё злишься, Джин Луиза? — спросил он осторожно.

— Пустяки, ничего серьёзного, — сказала я.

Фрэнсис вышел на мостик.

— Так ты берёшь их обратно, Фрэн... сис?

Но я выхватила оружие слишком быстро. Фрэнсис выстрелил назад на кухню, так что я отступила к крыльцу. Я могла ждать терпеливо. Я сидела там, наверное, минут пять, когда услышала голос тёти Александры:

— Где Фрэнсис?

— Вон там на кухне.

— Он же знает, что ему нельзя там играть.

Фрэнсис подошёл к двери и крикнул:

— Бабушка, она загнала меня сюда и не выпускает!

— Что всё это значит, Джин Луиза?

Я подняла глаза на тётю Александру.

— Я его туда не загоняла, тётушка, и вовсе его не держу.

— Нет, держит, — выкрикнул Фрэнсис, — она меня не выпускает!

— Вы что, поссорились?

— Джин Луиза разозлилась на меня, бабушка, — отозвался Фрэнсис.

— Фрэнсис, выходи оттуда! Джин Луиза, если я услышу от тебя ещё хоть слово, то доложу твоему отцу. Я что, слышала, как ты сказала "чёрт" недавно?

— Нетмэм.

— А я думаю, что слышала. И лучше мне этого не слышать снова.

Тётя Александра была шпионкой с заднего крыльца. Когда она скрылась из вида, Фрэнсис вышел, задрав нос и ухмыляясь.

— Не шути со мной, — сказал он.

Он соскочил во двор и держался на расстоянии, пиная пучки травы и время от времени оборачиваясь, чтобы усмехнуться надо мной. Джем появился на крыльце, посмотрел на нас и ушёл. Фрэнсис взобрался на шёлковое дерево, слез обратно, засунул руки в карманы и стал прохаживаться по двору.

— Ха! — сказал он.

Я спросила его: кем он себя возомнил — дядей Джеком? Фрэнсис ответил: вроде мне сказали, чтобы я сидела на месте и оставила его в покое.

— Я тебя не трогаю, — сказала я.

Фрэнсис посмотрел на меня внимательно, решил, что я была достаточно усмирена, и пропел вполголоса: "Друг черномазых..."

На этот раз я напрочь разбила костяшки пальцев о его передние зубы. С нерабочей левой, я вклинилась своей правой, но не надолго. Дядя Джек прижал мои руки к бокам и сказал: "Стой смирно!"

Тётя Александра оказала помощь Фрэнсису, вытерев его слёзы своим платочком, пригладив ему волосы, и похлопав по щёчке. Аттикус, Джем и дядя Джимми вышли на заднее крыльцо, когда Фрэнсис начал кричать.

— Кто всё начал? — спросил дядя Джек.

Мы с Фрэнсисом показали друг на друга.

— Бабушка, — завыл он, — она обозвала меня леди-блядью и набросилась на меня!

— Это правда, Скаут? — спросил дядя Джек.

— Может, и так.

Когда дядя Джек взглянул на меня, его черты лица стали совсем как у тёти Александры.

— Я ведь, кажется, говорил тебе, что ты попадёшь в беду, если будешь использовать подобные слова? Говорил тебе, верно?

— Да, сэр, но...

— Ну так теперь ты в беде. Стой тут.

Я размышляла — остаться ли здесь или удрать, и замешкалась в нерешительности на секунду больше, чем нужно: рванулась бежать, но дядя Джек был быстрее. Внезапно я обнаружила себя смотрящей на крошечного муравья, бившегося над хлебной крошкой в траве.

— Я с тобой больше не разговариваю по гроб жизни! Ненавижу тебя, презираю тебя, и надеюсь, ты сдохнешь завтра!

Заявление, которое, казалось, ободрило дядю Джека, как ничто другое. Я побежала к Аттикусу для утешения, но он сказал, что я сама напросилась, и вообще нам уже давно пора домой. Я забралась на заднее сиденье автомобиля, не попрощавшись ни с кем, а дома забежала в свою комнату и захлопнула дверь. Джем пытался сказать что-то хорошее, но я не дала ему шанса.

Когда я осмотрела повреждения, там было только семь или восемь красных отметин, и я уже размышляла об относительности, когда кто-то постучал в дверь. Я спросила, кто это; отозвался дядя Джек.

— Проваливай!

Дядя Джек сказал, что если я буду так разговаривать, он опять меня [полижет] поколотит, так что я затихла. Когда он вошёл в комнату, я отошла в угол и повернулась к нему спиной.

— Скаут, — сказал он, — ты ещё меня ненавидишь?

— Не сдерживайтесь, пожалуйста, сэр.

— Вот уж не думал, что это так настроит тебя против меня, — сказал он. — Я разочарован в тебе: ты сама напросилась, и знаешь об этом.

— И я не думала.

— Милая, нельзя просто так обзывать людей...

— Это не честно, — сказала я, — вы не честный.

Брови дяди Джека пошли вверх.

— Не честный? Как так?

— Вы, конечно, славный, дядя Джек, и я, наверное, люблю вас даже после того, что вы сделали, но вы не слишком-то понимаете детей.

Дядя Джек упёр руки в боки и посмотрел на меня сверху вниз.

— И с чего же я не понимаю детей, мисс Джин Луиза? Такое поведение, как твоё, не требует чудес понимания. Оно было буйным, дерзким и оскорбительным...

— Вы дадите мне хоть шанс объясниться? Я не собираюсь дерзить вам, я всего лишь пытаюсь объяснить вам.

Дядя Джек присел на кровать. Его брови сошлись, и из-под них он внимательно взглянул на меня.

— Продолжай, — сказал он.

Я сделала глубокий вдох.

— Ну, прежде всего, вы даже не задержались, чтобы дать мне шанс объяснить свою позицию — вы просто сразу набросились на меня. Когда мы с Джемом ссоримся, Аттикус никогда не выслушивает только позицию Джема, он слышит и мою тоже, а во-вторых, вы сказали мне никогда не использовать подобных слов кроме как в чре-чрезмерном подстрекательстве, а Фрэнсис настрекотал мне достаточно, чтобы снести ему башку...

Дядя Джек почесал голову.

— И какая же твоя позиция, Скаут?

— Фрэнсис как-то обозвал Аттикуса, и я не собиралась это спускать ему с рук.

— А как Фрэнсис обозвал его?

— Друг черномазых. Я не слишком-то уверена, что это значит, но то, как он это произнёс... скажу вам сейчас вот что, дядя Джек: будь я... клянусь перед Богом, я не буду сидеть там и слушать, как он говорит что-то про Аттикуса.

— Он так и назвал Аттикуса?

— Да, сэр, назвал так, и ещё по-всякому. Сказал, что Аттикус будет позором семьи, и что он распускает нас с Джемом...

По выражению лица дяди Джека я решила, что мне сейчас снова влетит. Когда же он сказал "Это мы ещё посмотрим", я поняла, что влетит Фрэнсису.

— Что-то мне очень захотелось съездить туда вечером.

— Пожалуйста, сэр, просто забудьте это. Пожалуйста.

— У меня нет никакого намерения это забывать, — сказал он. — Александра должна знать об этом. Подумать только... вот погоди, доберусь я до этого мальчишки...

— Дядя Джек, обещайте мне кое-что — пожалуйста, сэр. Обещайте, что не расскажете Аттикусу об этом. Он... он просил меня однажды не дать разозлить себя, что бы я о нём ни услышала, и уж лучше бы он думал, что мы дрались из-за чего-то другого. Пожалуйста, обещайте...

— Но я не желаю, чтобы Фрэнсису это сошло с рук...

— Не сошло. Вы не могли бы перевязать мою руку? Она ещё кровоточит немного.

— Конечно, перевяжу, малышка. Нет другой руки на свете, которую я бы перевязал с большей радостью. Не угодно ли пройти сюда?

Дядя Джек любезным поклоном пригласил меня в ванную. Пока он чистил и бинтовал суставы моих пальцев, он развлекал меня историей о смешном близоруком старом джентльмене, у которого был кот по имени Ходж, и который считал все трещины на тротуаре, чтобы добраться до города.

— Вот и всё, — сказал он. — У тебя останется совсем неподобающий леди шрам на пальце для обручального кольца.

— Спасибо, сэр. Дядя Джек?

— Мэм?

— А что такое леди-блядь?

Дядя Джек погрузился ещё в одну длинную историю о старом премьер-министре, который заседал в Палате общин и поддувал кверху пёрышки, стараясь удержать их на весу, пока все люди вокруг него теряли свои головы. Думаю, он пытался ответить на мой вопрос, но вышло у него как-то совсем непонятно.

Позже, когда мне полагалось быть в постели, я спустилась по коридору попить воды и услышала голоса Аттикуса и дяди Джека из гостиной:

— Я никогда не женюсь, Аттикус.

— Почему?

— Могут быть дети...

Аттикус сказал: "Тебе нужно многому научиться, Джек".

— Я знаю. Твоя дочь преподала мне первые уроки сегодня днём. Она сказала, что я не слишком-то понимаю детей, и объяснила, почему. Она была совершенно права. Аттикус, она объяснила мне, как я должен был с ней обходиться... Боже мой, мне так жаль, что я пошалил с ней.

Аттикус тихонько посмеялся.

— Она это заслужила, так что не терзай себя раскаяньями.

Я ждала, затаив дыхание, что дядя Джек расскажет Аттикусу мою позицию по этому делу. Но он не рассказал. Он прошептал только:

— Она так сыплет сортирной бранью, что не оставляет и фигового листочка. Но она не знает значения и половины того, что говорит... она спросила меня, что такое леди-блядь...

— Ты объяснил ей?

— Нет, рассказал ей про лорда Мельбурна.

— Джек! Когда ребёнок спрашивает тебя о чём-то, ответь ему, ради бога. Только не усложняй сверх меры. Дети есть дети, но они замечают увёртки быстрее взрослых, и увёртки просто запутывают их.

— Нет, — продолжил отец задумчиво, — сегодня днём твоя реакция была верной, но не по тем причинам. Сквернословие — это этап, через который проходят все дети, и он минует со временем, когда они понимают, что не привлекают этим ничьё внимание. А вспыльчивость так не пройдёт. Скаут должна научиться держать себя в руках и научиться быстро — с учётом того, что ей предстоит в следующие несколько месяцев. Впрочем, она делает успехи. Джем взрослеет, и она всё больше берёт с него пример. Всё, что ей нужно — немного поддержки временами.

— Аттикус, ты же никогда не поднимал на неё руку.

— Признаю, это так. До сих пор мне удавалось обходиться угрозами. Джек, она слушается меня, насколько может. Половину времени у неё это выходит не на должной высоте, но она старается.

— Но ведь дело не в этом, — сказал дядя Джек.

— Нет, дело в том, что она знает: я знаю, что она старается. И это имеет большое значение. Больше всего меня беспокоит, что очень скоро им с Джемом придётся вынести довольно мерзкие вещи. Я не волнуюсь за Джема — он сможет держать себя в руках, но Скаут наскочит на любого раньше, чем взглянет на него, если её гордость окажется под угрозой...

Я ждала, что дядя Джек нарушит своё обещание. Но он держал слово.

— Аттикус, насколько всё будет плохо? У нас как-то не было случая, чтобы это обсудить.